Продолжаем публиковать на сайте ОРЯ отрывки из книги известного специалиста по истории Японии, доктора исторических наук Амира Александровича Хисамутдинова «Токио — Иокогама: русские страницы»
ПРИЕЗД АЛЕКСЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА
Флагманский корвет «Витязь», на котором нес флаг начальник судов на Тихом океане контр-адмирал М.Я. Федоровский[1], пришел из Гонконга в Иокогаму в июне 1872 г. Уже в первые дни стоянки произошла трагедия: 7 июня матрос Дмитрий Пожилов не удержался при спуске брам-рей и упал вниз головой на палубу. На следующий день его похоронили на Иностранном кладбище в Иокогаме, недалеко от могилы Мофета и Соколова.
9 июня на «Витязе» получили известие, что через два дня император Японии устраивает прием для русских моряков. Это льстило самолюбию членов экипажа: им представлялось, что произойдет нечто сверхъестественное и величественное. На другой день, готовясь к приему, корвет перешел во внутреннюю часть Токийского залива, отсалютовав 21 залпом. На салют ответил флагман японского флота броненосец «Адзума-кан», который под названием «Stone Wall» не так давно принадлежал американскому флоту южан. Хотя на берегу было выстроено немало батарей, ни одна из них на приветственные залпы не ответила: орудия еще не были установлены.
11 июня контр-адмирал М.Я. Федоровский, российский поверенный в делах Японии Е.К. Бюцов, консул А.Е. Оларовский, командир корвета «Витязь» П.Н. Назимов, два флаг-офицера, пять офицеров корвета и два гардемарина, все в парадной форме, спустились на шлюпки, которые взял на буксир паровой катер. Подойдя ближе к берегу, его отпустили и русские моряки некоторое время шли на веслах, а потом пересели в мелкосидящую японскую лодку и стали отталкиваться шестами. Затем им вновь пришлось пересесть – уже в плоскодонный японский рыбацкий челнок, который никак не хотел передвигаться по илистому мелководью. Эта переправа несколько испортила их парадный вид. Моряки смеялись в душе, представляя, как они выглядели, когда в расшитых золотом мундирах и треуголках помогали полуголому перевозчику толкать застрявшую в иле лодку. Японский чиновник, стоявший на мосту, махал им флагом, указывая место, куда нужно пристать.
На пристани все расселись в коляски и длинной процессией отправились по столице Японии, разглядывая окрестности. Русские гости привлекли всеобщее внимание, и процессию со всех сторон окружала толпа японцев, которую не могли разогнать даже беспрестанные крики возниц: всем хотелось поближе разглядеть иностранцев и потрогать непривычную одежду. Поднявшись на большую гору, коляски въехали во двор храма, где располагалось первое посольство Российской империи. Там все с радостью познакомились с супругой Бюцова Еленой Васильевной, вышедшей встретить моряков. Евгений Карлович Бюцов, пользуясь свободной минутой, рассказал о программе приема: моряков ожидало много интересного и незнакомого. Затем все расселись в четыре парные коляски. Две из них были крытыми и походили на европейские кареты. Особенно импозантно выглядел кучер, одетый по-европейски: в ботфорты с широкими отворотами, серые узкие штаны, черный фрак с золотыми пуговицами и серыми отворотами, обшитыми желтым галуном. Морякам его наряд напомнил жокейский.
Десять всадников, скакавших впереди и позади процессии, были одеты в черные и серые кимоно. Рядом с каретами, подгоняя лошадей, бежали конюхи. Моряки удивились, что они несколько не отставали от карет, несмотря на приличную скорость, а их лица совсем не выражали усталости. На улицах, казалось, столпился весь Токио: горожанам такие процессии были в диковинку. Наконец, гости приблизились к владениям императора. Огромная каменная стена, широкий канал с поросшими мхом стенами напомнили русским древний кремль. Миновав деревянный мост и большие ворота, обшитые железом, процессия будто бы оказалась в новом городе. Вдоль улицы тянулись каменные одноэтажные строения, объединенные общей крышей. В некоторых местах имелись вычурные ворота с навесами.
Повернув на другую улицу, русские увидели еще один канал с высокой каменной стеной. Снова мост и ворота, а за ними новая широкая мощеная улица. По правой стороне ее тянулась стена, а по левой были разбросаны однообразные одноэтажные строения. Около третьего канала сопровождавшие процессию японцы соскочили с лошадей и передали их конюхам. Оставив русских сидеть в каретах, они пешком перешли по третьему мостику к воротам, у которых стояла стража – два часовых с винтовками. За воротами виднелось небольшое здание с галереей, караульная казарма, где располагались солдаты, одетые по-европейски в белые куртки и брюки.
Лишь после четвертых ворот процессия остановилась на большом дворе. Там русских встретили два чиновника и переводчики Сига и Морокко [Мороока]. Они сопроводили гостей к новым воротам, где ждал чиновник министерства иностранных дел, одетый в красивое лиловое кимоно с изображением белых виноградных листьев. Мадам Бюцову и Оларовского, уже получившего аудиенцию накануне, проводили в парк, а остальных провели по широкой аллее в приемную. На большом столе, покрытом шелковой скатертью, стояли два ящичка с манильскими сигарами, спички и пепельницы. Вокруг стола были расставлены мягкие диванчики без спинок на два–три человека. Пол был устлан татами, а стены оклеены белыми глянцевыми обоями, на которых в шахматном порядке были нарисованы золотые и черные бабочки. Обои на потолке были с другим рисунком: с золотыми стрекозами с красными хвостиками.
При входе в комнату русских встретил министр иностранных дел Соесима [Соэдзима] и церемониймейстер двора Тенно. Оба были одеты одинаково в белые шелковые кимоно с нашитыми на них плетеными лиловыми шнурками и своеобразные черные шапочки из лакированной бумаги с узорчатым тиснением. Русским запомнился министр Соесима, чуть старше сорока лет, со смуглым симпатичным лицом, обрамленным черной редкой бородкой, с усами и очень выразительными глазами. Поклонившись, русские расселись по старшинству: адмирал, поверенный в делах, за ним офицеры. Все смущались от непривычной обстановки и не издавали ни звука. В тишине слышался только шорох от передвижения придворной прислуги: одетые в черные кимоно, они принесли маленькие чашечки с чаем.
Вскоре министр предложил идти к императору. Он и церемониймейстер возглавили процессию, а замыкали ее переводчики, оставившие свои мечи в приемной. Выйдя из приемной, все по каменной дорожке пересекли миниатюрный садик с навесными мостиками и ручейками и оказались на большом зеленом дворе с тенистыми деревьями и простым деревянным колодцем. Пройдя двор, спустились к входу во дворец, где по коридорам, устланным мягкими европейскими коврами, через множество раздвижных дверей подошли, наконец, к цели своего посещения. «Комната небольшая, как бы разделенная на две деревянной не до потолка забранной перегородкой, посредине которой была вырезка в роде дверей с подвернутой в трубочку занавеской в роде дверей с подвернутой в трубочку занавеской из циновки. Против этих дверей лежал малиновый коврик с золотой вышивкой; на нем стояло красного дерева кресло, по бокам которого было по одному лакированному табуретку; сзади кресла и табуретов красовались золотые разрисованные ширмы. На кресле сидел Микадо: молодой человек лет 22, без усов и бороды, с узенькими довольно неподвижными глазами; лицо его без всякого выражения, не особенно симпатично и не имеет ничего, что могло бы привлечь внимание наблюдателя.
Микадо имел на голове маленькую черную шапочку, на верхушке которой был черный креп, сшитый в виде трубы, сужавшейся к низу, имеющий большое сходство с выходящим из трубы дымом, часто встречаемым на лубочных рисунках, паровых судов или домиков. Костюм микадо состоял из длинного, широкого, лиловато-синеватого цвета шелкового кимоно, из-под которого виднелись ярко-малиновые шаровары. С левой стороны его стоял в трех шагах придворный в темно-синеватом кимоно и держал обеими руками золотую саблю, рукояткой наклоненной в сторону Микадо. Кругом комнаты шел коридор со стеклянными рамами, возле которых стояло шесть человек придворных, по три на стороне. Обои были белые с разбросанными цветочками: пол устлан европейским цветовым ковром.
Когда мы входили в комнату, то Микадо встал и стоял во все время нашего представления. Взойдя на маленькое возвышение, мы поместились по эту сторону против вырезанного отверстия в перегородке. Адмирал с поверенным в делах стоял впереди, а по правую сторону немного позади капитан, а еще немного дальше, полукругом, офицеры по старшинству; переводчики и министр иностранных дел стояли по левую сторону нашего поверенного в делах»[2].
Бюцов, уже имевший возможность представляться императору за несколько дней до этого, представил ему адмирала. Микадо вытащил из кармана бумагу и громко ее зачитал, а переводчик Мороока перевел: «Имею первое свидание с вами. Так как мне донесли прежде, что ваши военные суда оказали моим подданным покровительство и доставили им средство вернуться в свое отечество, то сегодняшнее свидание с вами тем более мне приятно и весьма благодарю за великодушие»[3]. Император имел в виду случай, когда моряки «Витязя» вернули на родину девять японцев, обманным путем увезенных на остров Гуам начальником тамошней испанской колонии. Наняв их на работу, он обращался с японцами как с рабами, не выполнив ни одного обещания, и они находились в бедственном положении. Когда «Витязь» во время плавания зашел на остров, японцы умоляли командира П.Н. Назимова отвезти их в Нагасаки. Все время пребывания на судне они пользовались гостеприимством моряков, а губернатор Нагасаки выразил благодарность Назимову за услугу, оказанную им Японии.
Адмирал, отвечая на слова микадо, сказал: «Ваше Величество, я весьма счастлив доставленной мне честью представиться Вашему Величеству и искренне признателен за благосклонные слова, с которыми Вашему Величеству угодно было отнестись к услуге, оказанной нескольким японцам командирами русских военных судов моего отряда и, между прочими, капитаном 2-го ранга Назимовым, которого я беру смелость представить Вашему Величеству. Я и офицеры Императорского российского флота всегда счастливы, когда нам представляется случай приходить на помощь японцам, и мы, конечно, никогда не будем пренебрегать возможностью выказывать им дружеские чувства, которыми одушевлены вообще все русские относительно японцев»[4].
Мороока от волнения почти забыл русский язык, хотя и был учителем русского языка в Нагасаки. Он говорил шепотом, заикался и трясся. После окончания речи Федоровского делегация поклонилась и вернулась в приемную, «где уселись за стол в прежнем порядке и закурили сигары. Вскоре перед каждым стояла фаянсовая чашечка с желтым чаем и маленькая европейская десертная тарелка, на которой лежали два кусочка желе в виде параллелепипеда, два кусочка той же формы тягучего вещества, обваленного в мелком сахаре, наподобие рахат-лукума и две розовые лепешки, сделанные из муки с сахаром; у каждой тарелки лежал десертный нож с черенком из слоновой кости и маленькая серебряная вилка обыкновенной европейской формы. Бокалы для шампанского стояли перед каждым из нас и очень искусно и ловко наполнялись шипучей влагой из бутылок, обернутых чистыми салфетками. Первый бокал был выпит за здоровье Микадо, потом за здоровье министров, после чего нам предложили осмотреть парк, принадлежащий Микадо»[5].
Простившись с министром, русские пошли по длинной тенистой аллее из вековых деревьев с искривленными стволами, что придавало ей особенную красоту. Императорский парк гостям показался очень необычным. Он то напоминал дикий лес, то превращался в огород с парниками и грядками, на которых зеленели капуста, морковь, спаржа. Как пояснили гостям, огородным хозяйством занимается сам император. А жена его увлекается шелковичными червями и проводит по несколько часов в день в сарае, где их разводят. На одной грядке на палке висела в качестве пугала убитая ворона, а на других для этой же цели в землю были воткнуты расщепленные бамбуковые трости: при ветре они качались и производили шум.
В небольшой лощине были устроены рисовые грядки, окруженные маленькой канавкой с водой, стекающей с соседних пригорков. Большой зеленый луг неподалеку служил местом учения солдат. Возле него находилась ровная круглая площадка, вокруг которой тянулась хорошо утрамбованная широкая скаковая дорожка. Маленький павильон посредине площадки, по словам переводчика Сиги, был любимым местом микадо, откуда он смотрел на скачки. Полюбовались гости и небольшими прудами, возле которых стояли маленькие беседки в японском стиле. Там мужчины застали госпожу Бюцову и Оларовского, которым и рассказали о впечатлениях от встречи с императором, а затем все вместе продолжили осматривать парк.
«Отличная погода, веселая компания, а главное, сообщество любезной соотечественницы делали нашу прогулку веселой и приятной, – писал один из участников приема, – и мы не оставляли ни одного уголка парка без внимания, делали сравнение с петергофским и ораниенбаумским парками, находили много мест очень схожих с местами этих парков; правда здесь нет этих величественных и освежающих фонтанов, зато сама природа и растительность гораздо богаче. Здесь вы видите маленький пригорок, усаженный сплошной массой разнородных растений, дающий вам понятие о девственном лесе; далее какая-нибудь извилистая, узенькая тропинка, выводящая к большому, но мелкому пруду; дальше вы видите стоящего особняком 200-летнего великана, покрытого шапкой густой зелени, ствол которого как будто искусственно украшен сплошными рядами зеленых венков, поднимающихся до самой вершины, это – цепкий плющ присоединился и в продолжение многих лет хлопочет об украшении своей подпоры, в зависимость от которой он поставил свое существование. Далее вы поднимаетесь по каменной лестнице в небольшую открытую беседку; из нее в ясную погоду видна гора Фудзи-яма, а обыкновенно должны довольствоваться прехорошеньким видом в лощину на живописно разбросанные там и сям маленькие домики, окруженные кустарниками и деревьями различных величин и цветов. С трех сторон эта беседка окружена сплошным кустарником, вершины которого в рост человека, ровно подрезаны и представляют собой большой ковер с различными оттенками; из беседки вы спускаетесь по узенькой тропинке, идущей по скату обрыва; на ней же параллельно маленький ручеек, вытекающий из горы, встречая препятствие у каменного выступа, разбивается об него и образует небольшой водопад, и дальше, в лощине, журча, образует свое поступательное движение, омывая разбросанные в беспорядке разноцветные камни; затем впадает в маленький пруд, возле которого на зеленом лугу красуется жилище придворных дам. Хотя мы и прошли близко от этого дома, никого не видели: они все попрятались, и только по свойственному всему женскому полу любопытству многие из них приставляли свои глаза к изорванной в некоторых местах занавеске и следили за проходящими. Пройдя дом, мы вышли в широкую густую аллею, которая привела нас к выходу»[6].
У русских осталось самое приятное впечатление от приема у императора. Особенно они гордились Е.В. Бюцовой, которая стала первой европейской женщиной, побывавшей на территории за четвертыми воротами. Простившись с чиновниками, гости отправились смотреть летний дворец императора «Хама-Годен», который предназначался для жилья великому князю Алексею Александровичу, собиравшемуся посетить Японию. Хорошему настроению нисколько не помешал ливень, накрывший русских, когда они возвращались на корабль. Правда, парадная форма промокла до нитки.
13 июня адмирал Федоровский и Бюцов съездили в гости к министру иностранных дел Соесимо [Соэдзима] и познакомились с его женой и детьми. Старший сын министра, учившийся русскому языку у отца Николая, продемонстрировал гостям свои познания, пока еще небогатые[7]. На следующий день министр приехал в гости на корвет «Витязь», ставший первым европейским судном, которое посетил японский чиновник высокого ранга.
А вскоре произошло другое историческое событие: с японским микадо встретился сын российского императора Алексей Александрович Романов. Его с детских лет готовили к военно-морской службе, и воспитателем великого князя был известный моряк Константин Николаевич Посьет. В день рождения мальчика зачислили в Гвардейский экипаж, а в семь лет он стал мичманом. В свое первое плавание великий князь отправился в 1860 г. из Петергофа на яхте «Штандарт», а в 17 лет он плавал уже седьмую «кампанию», исполняя должность вахтенного начальника. Вместе с остальными матросами великий князь делил все трудности военно-морской службы, проявляя настойчивость, решительность и немалую смелость. В 1871 г. в составе эскадры под командованием вице-адмирала Посьета он отправился в кругосветное плавание с заходом в Тихий океан. Алексей Александрович находился на борту флагманского фрегата «Светлана» в звании лейтенанта. Во время плавания он побывал в США, где встретился с президентом У. Грантом, посетил Сингапур, Японию, Китай.
Визит великого князя в Японию не был официальным, о предполагаемом посещении там узнали из иностранных газет. Губернатор Нагасаки воспользовался знакомством с контр-адмиралом Федоровским, который прибыл сюда 28 июня на корвете «Витязь» и дожидался прихода эскадры генерал-адъютанта К.Н. Посьета. Губернатор пригласил Михаила Яковлевича позавтракать, чтобы разузнать, когда же прибудет в Нагасаки сын русского императора и как нужно меблировать для него дом. Федоровский не имел официального извещения о визите и не располагал никакой достоверной информацией. Он высказал личное мнение, что если великому князю угодно будет пробыть несколько дней в Нагасаки, то лучше не меблировать его дом на европейский лад, а напротив, подчеркнуть японский стиль, незнакомый русскому гостю и потому, вероятно, ему более интересный[8].
Прежде чем Нагасаки увидел русского великого князя, он встретил собственного императора. 7 июля 1872 г. два выстрела из сигнальных орудий возвестили о приближении его эскадры. Через некоторое время показалась канонерская лодка «Тейбо-кан», а за ней броненосный корвет «Адзума-кан» под флагом императора, за которым шли еще пять судов. Как только корвет микадо поравнялся с «Витязем», командир русского судна приказал салютовать 21 выстрелом, а на рею была послана команда, дружно прокричавшая троекратное «ура!». На пристани императора ожидали толпы народа. Японцам велели только кланяться в пояс, но, несмотря на это, большая часть встречающих лежала на земле, не поднимая голов, несмотря на то, что некоторые чиновники и бонзы старательно распускали слух, что это не настоящий микадо: истинного, мол, никто не может видеть, чтобы не ослепнуть. Император ехал на лошади, которую вели четыре грума, за ним следовали придворные. По обе стороны процессию охраняли войска.
Все дома Нагасаки были украшены фонарями: ясно было, что японцы счастливы видеть своего микадо. Вечером того же дня «Витязь» и японская эскадра, часть европейских домов и японская часть Нагасаки были иллюминированы. Федоровский писал: «Второй день пребывания своего в Нагасаки Микадо оставался дома по нездоровью и рассматривал разные вещи, собранные губернатором от европейцев, японские нагасакские изделия и живых рыб, водящихся в Нагасакской бухте. Для рыб были устроены в саду два больших деревянных бассейна. В это время случилось происшествие, показывающее, какое сильное недоверие имеют лица, окружающие Микадо, к остальным японцам и даже европейцам. Микадо послал за лекарством в европейскую аптеку, и чиновник не решился взять лекарства прежде, чем аптекарь отпил 15 ложек этого лекарства. В это время в аптеке находился лейтенант Спицын, который по просьбе чиновника тоже принял этого лекарства, и тогда только японский чиновник убедился, что лекарство не заключает в себе яда» [9].
В то же утро на «Витязе» побывал с частным визитом главнокомандующий японской эскадрой вице-адмирал Хава-Мура [Кавамура]. Позавтракав, он захотел осмотреть корабль, особенно интересуясь артиллерийским вооружением. Во время экскурсии японский военачальник дал распоряжение своему адъютанту записывать все, о чем рассказывают русские моряки.
15 (27) октября 1872 г. фрегат «Светлана» бросил якорь на рейде Нагасаки[10]. Стоявшие в бухте «Витязь» и канонерская лодка «Морж» салютовали великому князю 15 выстрелами. Губернатор Нагасаки, поднявшись на борт фрегата, поздравил Алексея Александровича с приходом в Японию. От имени микадо высокого гостя приветствовал князь Увадзима, имевший поручение проводить Алексея Александровича до Токио. Несколько дней, проведенных в Нагасаки, прошли в осмотре города, посещении храмов и других достопримечательностей. Великого князя везде сопровождал вице-адмирал К.Н. Посьет[11]. Лучшего экскурсовода, чем он, было трудно найти. Двадцатью годами раньше Посьет, будучи офицером по особым поручения у Е.В. Путятина, вместе с другими офицерами выбирал место для первой русской береговой базы в Нагасаки и осматривал Инасу.
Через несколько дней «Светлана» и «Витязь» снялись с якоря. Их сопровождал японский корвет «Ниссин-Кан». Высшее командование русских кораблей с удивлением замечало, насколько возросло военное искусство японцев. Капитан 1-го ранга Пилкин писал в рапорте: «Еще летом, посещая Хакодате и Нагасаки, я был чрезмерно поражен громадным в военном отношении шагом вперед, сделанным Японией за последние пять лет, в которые я не видел ее. Теперь, осмотрев ее порты и встречая на рейдах японские военные суда, содержимые на европейский лад, вооруженные нарезной артиллерией и самым современным ручным огнестрельным оружием (игольчатыми ружьями и револьверами), а береговые войска при таком же вооружении прекрасно экипированными, так что только уступят разве что солдатам Англии, – обученными по образцу английских полков и постоянно продолжающих практиковаться, я хорошо помню прежние нестройные толпы японцев, от которых теперь едва ли остается и память». Это же отмечал и вице-адмирал Посьет. В порту уже работал судостроительный завод Акунора, спроектированный голландскими инженерами, а в вершине бухты имелся док, услугами которого к этому времени успели воспользоваться русские корабли «Гайдамак», «Соболь», «Ермак» и другие.
1 (13) ноября 1872 г. в девять часов утра фрегат «Светлана» и корвет «Витязь» пришли на рейд Иокогамы. На берегу великого князя встретил родственник императора японский принц Арисугава-но-мия Тарухито. Через десять лет он приедет в Санкт-Петербург, где его примет император Александр 3-й. Алексей Александрович остановился в Российском консульстве. Его резиденцию постоянно окружала толпа японских зевак. В течение трех дней, проведенных в Иокогаме, скучать не приходилось: встречи, визиты и экскурсии следовали одна за другой. 4 (16) ноября на экстренном поезде великий князь отправился в Токио. На станции его встретили высшие лица Японии и сразу же проводили во дворец Анрекван [Энрёкан], расположенный в парке Гамаген на берегу залива. Несколькими годами раньше, в 1869 г., в нем принимали герцога Эдинбургского.
«Для приведения этого здания в порядок ассигновали 30000 долларов. Так как труд в Японии очень дешев, то можно быть уверенным, что помещение будет изящно во всех отношениях. Выехав в большие ворота, мы направились по вновь устроенной гранитной дороге до самого дворца, наружный вид которого конструкцией своей не бросается в глаза, передний же фасад напоминает деревенский барский дом с двумя выступающими крыльцами; разница только та, что вход во дворец не в таких выступах, а посередине. Кругом всего дома идет галерея; комнаты большие, светлые и высокие; большинство из них оклеено обоями; в некоторых комнатах с изображением бабочек, кузнечиков и стрекоз, а в других представлена охота, скачки и воины на лошадях; ездоки в японском костюме с луками и стрелами – работа чистая, аккуратная и изящная; все деревянные вещи покрытые лаком. В одной комнате были сложены европейские вещи, предназначенные для меблировки комнат; между ними обратили на себя внимание великолепный буфет из какого-то красноватого дерева, большое трюмо в золотой рамке и большая бронзированная кровать. С задней веранды, спустившись по каменным ступенькам, вы входите в хороший цветник, который состоит из нескольких разнообразных клумб и картинок, тщательно обложенных дерном. Правильные, усыпанные белым песком дорожки перерезают цветник по различным направлениям; из них более широкая выводит вас в сад, который, сравнительно с парком Микадо, гораздо меньше, но смотрит как-то веселее, свежее и чище; видно, что за ним уход и опытная рука садовника оставляла повсюду свой след. Много прудков, канавок, через которые перекинуты легкие мостики с решетчатым навесом, по которому цепкий и вьющийся плющ, а также дикий хмель пустили свои ростки. Пройдя мостик, по извилистым дорожкам вы проходите мимо маленьких павильонов и останавливаете свое внимание на одном из лучших как по величине и отделке, так и по живописному местоположению, которое он занимает; вы видите перед собой чистенький домик с несколькими комнатами японского расположения, устланный хорошим европейским ковром, на котором стоит большой стол, покрытый двумя разноцветными скатертями и обставленный кругом стульями венской мебели. Павильон помещается у длинного легко мостика, переброшенного на островок, лежащий почти в середине большого озера; близость воды, всплески играющих рыбок и хорошенькие ландшафтики по ту сторону озера, делали это место одним из лучших во всем саду»[12].
На другой день великий князь, сопровождаемый многочисленной свитой, в которую вошли офицеры всех русских судов, отправился на прием к императору Японии. Японское правительство, казалось, сделало все, чтобы придать встрече наибольший блеск и торжественность. Карету великого князя окружали телохранители микадо. У входа во дворец августейшего гостя встречали князь Арисугава, канцлер и министры. Встреча проходила в небольшом зале. Японский император, стоя там на некотором возвышении, сказал великому князю, остановившемуся в нескольких шагах от него: «До сих пор самые дружественные отношения существовали между Вашим государством и моими владениями, так и следует быть между близкими соседями. Настоящее посещение Вашего императорского высочества еще более укрепит узы дружбы, связывающие два государства. Может ли быть большее счастье для моей страны, большая радость для меня?»[13] После этого они погуляли по парку, останавливаясь в самых красивых павильонах.
На следующий день русский князь принимал императора у себя. Они гуляли по парку, потом позавтракали. Микадо подарил русскому гостю свой фотопортрет, передали ему и другие подарки. Ценные дары получила и свита. 9 (21) ноября в Токио состоялся парад войск. Император вновь пригласил гостя во дворец, где неожиданно для всех к гостям вышла жена императора. Вероятно, это произошло в первый раз при встрече с представителем иностранного государства. В понедельник 13 (25) ноября великий князь и микадо прибыли в Иокогаму. Вначале они поднялись на борт японского броненосного корвета, а после его осмотра отправились на «Светлану», где провели учение. После этого японская эскадра снялась в море и показала гостю, на что способен японский флот. После маневров они вернулись на русский фрегат и позавтракали. В тот же день в немецком клубе был дан бал в честь Алексея Александровича, на котором присутствовали и иностранцы.
16 ноября фрегат «Светлана» в сопровождении корвета «Витязь» снялся на Хакодате. Он пришел туда 21 ноября, и Посьет вновь увиделся с «Хедой», построенной русскими и японскими корабелами. Эту шхуну он в 1856 г. передал в дар Японии, затем она принимала участие в сражении при Хакодате в ходе войны между правительственными и сёгунскими войсками 1868–1869 гг. Получившую несколько пробоин в борту шхуну потом поставили у пирса.
26 ноября 1872 г. корабли взяли курс на Владивосток. О посещении великим князем этого города краевед Н.П. Матвеев писал: «Прибывший сюда фрегатом «Светлана”, по которому получила свое название улица города, носившая до того название Американской, Великий князь Алексей Александрович отправился далее сухим путем через Сибирь. Со “Светланою” были военные суда, корветы “Витязь” и “Богатырь” под начальством адмирала Посьета. Из пребывания здесь В[еликого] К[нязя] известно, что он охотился в окрестностях. Пригласив к себе купечество, он обращался к нему, призывал к самодеятельности. Между прочим, им были привезены сюда некоторые коллекции, и он предлагал местным людям учредить здесь музей». Пошло несколько лет, и идея Алексея Александровича о создании во Владивостоке музея претворилась в жизнь: его открыли в Обществе изучения Амурского края. По этому поводу 12 ноября 1887 г. великого князя избрали почетным членом Общества.
Второй раз великий князь побывал в Нагасаки 2 апреля 1873 г. Он пришел сюда на «Витязе» в сопровождении корвета «Богатырь». Все хлопоты по обустройству визита легли тогда на плечи поверенного в делах действительного статского советника Е.К. Бюцова. Через два года во дворце микадо состоялась более важная встреча, ставшая вехой в отношениях между Японией и Россией. 10 июля 1875 г. из Кобе в Иокогаму пришел клипер «Всадник», которому поручалось участвовать в разграничении русско-японской границы[14]. Вначале русские моряки закупили продовольствие, а 12 августа 1875 г. командир вместе с посланником камергером Струве и членами Сахалинской комиссии были представлены императору Японии. Вечером их пригласили на ужин во дворец Хамаготен. 15 августа 1875 г. члены комиссии прибыли на судно, а на следующий день клипер снялся на Хакодате. Документы по формированию границы между Японией и Россией оформил уже Карл (Кирилл) Васильевич Струве. Он был российским консулом в Иокогаме после Е.К. Бюцова, затем его назначили российским министром-резидентом в Японии (с 3 декабря 1874), а 1 июля 1876 г. он занял должность российского посланника.
Струве представлял интересы Российской империи в Японии в течение девяти лет, до 1883 г. Он покинул страну 25 февраля 1882 г., «оставив о себе добрую славу и сожаление всех, что должен был уехать; он особенно пользовался сильной симпатией японцев за его в высшей степени деликатное с ними обращение»[15]. Другое мнение о дипломате сложилось у владыки Николая: «Струве вечером приезжал известить, что им получена телеграмма о переводе его в Вашингтон. С Богом! Миссия не видела от него поощрения своему делу, что, впрочем, зависело не от него, невинного немца, а от реалистки-бабы, его жены, для которой, кроме плоти ее, ее детей и мужа, кажется, ничего в мире не существует достойного внимания. До Струве был я знаком с японскими министрами, что не неполезно было для дела Миссии в некоторой степени. Струве раззнакомил меня с ними! Будь он здесь в начале дела Миссии, затерта была бы Миссия и влачила бы существование жалкого деревенского причта где-нибудь в глуши России. Да, помянуть будет нечем Миссии о Струве. И исчезнет память его здесь скоро, п[отому] ч[то] кроме дела Дух[овной] Миссии, здесь пока нет дела России. Расстаемся, конечно, со Струве благоприлично, наружных неприятностей никогда ни на волос не было. У немца сегодня на глазах несколько раз навертывались слезы, когда я говорил, что очень жаль и проч., что говорится в подобных случаях. Желает, чтобы я окрестил его сына Бориса. Что ж, можно. Только и тут: «Когда?». «Да это будет зависеть и от него (от сына Бориса), как он покушает или будет спать, – вообще после обедни (в воскресенье), но затем будет зависеть от него». Ох уж эти обрядники, для которых не существует, по-видимому, ничего серьезного и в таком таинстве, как крещение! Вместо должного благоговения и молитвенности нанесут пять термометров смотреть воду, да будут орать, что долго длится (хоть сокращено до 15 минут), что мучают ребенка – словом, отвратительны такие матери, как милая Мария Николаевна; быть может, оттого, что так долго сидела в девках, у нее развилась такая уродливо-несуразная, болезненная чадолюбивость. И несчастные же будут ее дети, будут терпеть муку от нее!»[16]
Вместе с семьей Струве Японию покинула одна из первых гражданских русских жительниц этой страны, С.А. Алексеева, вдова первого русского коммерсанта в Стране восходящего солнца.
…Лейтенант Алексей Александрович Корнилов прибыл в Хакодате со своим денщиком Петром Алексеевым, а покидал Японию уже без него: к 1862 г. матрос первой статьи Алексеев отслужил 13 лет и имел право уйти в запас. Несмотря на принадлежность к разным сословиям, его связывала с офицером многолетняя дружба. Алексеев был родом из поместья Корнилова в Тверской губернии. Вместе они отправились служить на Черноморский флот. Оба участвовали в Синопском сражении и получили воинские награды, вместе на «Джигите» пришли в Хакодате.
После долгих раздумий и обсуждений с барином 30-летний отставной матрос решил остаться в Японии и заняться коммерцией. Алексеев уже хорошо говорил по-японски и считал, что здесь у него имеются все возможности быстро встать на ноги. В конце 1863 г. он открыл в Хакодате первую русскую гостиницу «Николаевск», предлагая посетителям комнаты, меблированные по-европейски. К услугам постояльцев там была хорошая прачечная. Еда в гостинице готовилась по русским рецептам, имелись хорошие вина, ликеры и морсы. Посетители могли сыграть в бильярд и кегли. Для любителей верховой езды Алексеев держал лошадей. Он также поставлял по умеренным ценам снабжение на русские суда, организовывал пикники за городом и официальные обеды.
«Открывая гостиницу и комиссионерскую контору в Хакодате для русских судов, – писал он, – я имел в виду не только удовлетворить судовым потребностям, но даже и прихотям, доступным в Хакодате, и, несмотря на весьма сильную иностранную конкуренцию, гг. русские не оставляют меня своими посещениями, заказами, поручениями и комиссиями, что мне дает право думать, что я выполнил заданную себе задачу удовлетворительно, а потому надеюсь с каждым годом заслуживать себе лучшую репутацию и этим заставить русские суда исключительно обращаться ко мне со своими нуждами и доказать тем, что русские суда могут снабжаться в иностранных портах без иностранного посредничества и лучше».
В октябре 1864 г. в Хакодате состоялось первое русское бракосочетание: П.А. Алексеев женился на служанке И.А. Гошкевича Софье Абрамовне. Церемонию венчания совершил отец Николай. Несмотря на трудности, коммерция Алексеева понемногу расширялась. Он совершал поездки в Николаевск и Владивосток, объехал все порты, где останавливались русские корабли. Со временем, поняв, что возможности Хакодате уменьшаются, он свернул там дела и переехал в столицу Японии вместе с консульством и приходом. Он стал строительным подрядчиком первых русских зданий в Токио. Увы, прожил первый русский предприниматель в Японии недолго: сильная простуда быстро подвела итог земной жизни русского самородка. Петр Алексеев скончался 26 октября 1872 г. в Эдо (Токио).
После смерти мужа Софья Абрамовна устроилась экономкой при посольской церкви. Получив деньги по наследству, вдова передала часть средств на нужды церкви. В последние годы С.А. Алексеева приглядывала за детьми российского посланника Струве. Это о ней написал В.В. Крестовский: «…в веселом детском обществе, под присмотром почтенной русской няньки, уже около двадцати лет живущей в Японии и отлично говорящей на языке этой страны». Перед отъездом с семьей посланника в Америку С.А. Алексеева успела поставить памятник на могиле мужа. 20 февраля (4 марта) 1882 г. владыка Николай записал в дневнике: «Приезжала также прощаться Софья Абрамовна, отправляющаяся с детьми Струве; с 1858 года она в Японии; застал я ее совсем молодою, уезжает – седая».
Любовь слепа – полюбишь и козла (русская поговорка)
恋は思案の外Koi wa shian no hoka. Любовь не поддается рассудку (японская поговорка)
РУССКИЕ МОРЯКИ И ЯПОНСКИЕ ЖЕНЩИНЫ
Развитие добрых отношений между Японией и Россией было связано с дружбой как простых людей, так и сановных лиц. Немало времени, в частности, в Японии провёл великий князь Александр Михайлович, офицер корвета «Рында». Свои впечатления от пребывания в Стране восходящего солнца он изложил в книге воспоминаний, написанной в эмиграции[17]. Сегодня они интересны нам подробностями о взаимоотношениях русских моряков с японским населением, в том числе женщинами. Оказывается, существовало временное супружество, которое вовсе не роняло японских женщин в глазах их соотечественников.
Александр Михайлович Романов писал: «Как только мы бросили якорь в порту Нагасаки, офицеры русского клипера “Вестник” сделали нам визит. Они восторженно рассказывали о двух годах, проведенных в Японии. Почти все они были “женаты” на японках. Браки эти не сопровождались официальными церемониями, но это не мешало им жить вместе с их туземными женами в миниатюрных домиках, похожих на изящные игрушки с крошечными садами, карликовыми деревьями, маленькими ручейками, воздушными мостиками и микроскопическими цветами.
Они утверждали, что морской министр неофициально разрешил им эти браки, так как понимал трудное положение моряков, которые на два года были разлучены со своим домом. Конечно, надо было добавить, что все это происходило много лет задолго до того, как Пьер Лоти и композитор Пучинни нашли неиссякаемый источник для извлечения доходов из душераздирающих арий мадам Хризантем и мадам Баттерфляй. Таким образом, в данном случае искусство никак не могло повлиять на установление морального критерия для скитающихся по свету моряков.
В то время одна вдова, японка по имени Омати[18], содержала очень хороший ресторан в деревне Инаса вблизи Нагасаки. На нее русские моряки смотрели как на приемную мать русского военного флота. Она держала русских поваров, свободно говорила по-русски, играла на пианино и на гитаре русские песни, угощала нас крутыми яйцами с зеленым луком и свежей икрой, вообще ей удалось создать в ее заведении атмосферу типичного русского ресторана, который с успехом мог бы занять место где-нибудь на окраинах Москвы.
Но кроме кулинарии и развлечений, она знакомила русских офицеров с их будущими японскими “женами”. За эту услугу она не требовала никакого вознаграждения, делая это по доброте сердца. Она полагала, что должна сделать все от нее зависящее, чтобы мы привезли в Poccию добрые воспоминания о японском гостеприимстве. Офицеры “Вестника” дали в ее ресторане обед в нашу честь в присутствии своих “жен”, а те, в свою очередь, привели с собою приятельниц, еще свободных от брачных уз.
Омати-сан превзошла по этому случаю самое себя, и мы, впервые за долгое время, ели у нее превосходный русский обед. Бутылки водки, украшенные этикетами с двуглавым орлом, неизбежные пирожки, настоящий борщ, синие коробки со свежей икрой, поставленные в ледяные глыбы, огромная осетрина посередине стола, русская музыка в исполнении хозяйки и гостей — все это создавало такую обстановку, что нам с трудом верилось, что мы в Японии.
Мы с любопытством наблюдали за тем, как держали себя игрушечные японочки. Они все время смеялись, принимали участие в нашем пении, но почти ничего не пили. Они представляли собою странную смесь нежности с невероятной рассудочностью. Их сородичи не только не подвергали их остракизму за их связи с иностранцами, но считали их образ жизни одною из форм общественной деятельности, открытою для их пола.
Впоследствии они намеревались выйти замуж за японцев, иметь детей и вести самый буржуазный образ жизни. Пока же они были готовы разделить общество веселых иностранных офицеров, конечно, только при условии, чтобы с ними хорошо и с должным уважением обходились. Всякая попытка зависти флирт с “женой” какого-нибудь офицера была бы признана нарушением существующих обычаев. Их определенное миpocoзеpцание не носило никаких следов западноевропейского мышления; как все обитатели востока, они проповедовали моральную непорочность и духовную верность, которая в их глазах ценилась гораздо выше физической невинности. Почти никто из европейских или же американских писателей не сумел истолковать эту черту японского рационализма.
Разбитое сердце “мадам Баттерфляй” вызвало взрыв хохота в Империи Восходящего Солнца[19], потому что ни одна из носительниц кимоно не была настолько глупа, чтобы предполагать, что она могла бы остаться с “мужем” до гробовой доски. Обычно “брачный контракт” заключался с японками на срок от одного до трех лет, в зависимости от того, сколько времени находилось военное судно в водах. Японии. К моменту истечения срока подобного контракта появлялся новый офицер, или же, если предыдущей “муж” был в достаточной мере щедр и его “жена” могла сэкономить достаточную сумму денег, то она возвращалась обратно в свою семью.
Я часто навещал семьи моих “женатых” друзей, и мое положение холостяка становилось прямо неудобным. ‘Жены” не могли понять, почему этот молодой “самурай” − им объяснили, что “самурай” означало по-русски “великий князь”, − проводит вечера у чужого очага вместо того, чтобы создать свой собственный уютный дом. И, когда я снимал при входе в их картонные домики обувь, чтобы не запачкать на диво вычищенных полов, и входил в одних носках в гостиную, недоверчивая улыбка на ярко накрашенных губах хозяйки встречала меня. По всей вероятности, этот удивительно высокий самурай хотел попытать верность японских “жен”. Или же, быть может, он был слишком скуп, чтобы содержать ‘жену”? − читалось в их глазах.
Я решил “жениться”. Эта новость вызвала сенсацию в деревне Инаса, и были объявлены “смотрины” девицам и дамам, которые желали бы занять роль домоправительницы русского великого “самурая”.
Смотрины были назначены на определенный день. Напрасно я старался избежать излишней пышности. Однако мои друзья всецело поддержали желание г-жи Омати-сан дать возможность каждой девушке, которая подходила бы к намеченной роли, принять участие в конкурсе. После смотрин должен был состояться торжественный свадебный обед всем офицерам с шести военных кораблей, стоявших в Нагасаки.
Выбор моей будущей “жены” представлял большие трудности. Все они оказались одинаковыми. Все они были улыбающиеся, обмахивающиеся веерами куклы, которые с непередаваемой грацией держали чашечки с чаем. На наше приглашение их явилось не менее шестидесяти. Даже самые бывалые офицеры среди нас встали в тупик пред таким изобилием изящества. Я не мог смотреть спокойно на взволнованное лицо Эбелинга, но мой смех был бы неправильно истолкован “невестами”. В конце концов, мое предпочтение к синему цвету разрешило мои сомнения; я остановил свой выбор на девушке, одетой в кимоно сапфирового цвета, вышитое белыми цветами.
Haконец у меня завелся свой собственный дом, правда, очень скромный по размерам и убранству. Однако, командир “Рынды” строго следил за тем, чтобы мы, молодежь, не слишком разленились, и заставлял нас заниматься ежедневно до шести часов вечера. Но в половине седьмого я уже был “дома’ за обеденным столом в обществе миниатюрного существа.
Веселость характера этой японочки была поразительна. Она никогда не хмурилась, не сердилась и всем была довольна. Мне нравилось, когда она была одета в кимоно различных цветов, и я постоянно приносил ей новые куски шелка. При виде каждого нового подарка японочка выскакивала, как сумасшедшая, на, улицу и созывала наших соседей, чтобы показать им обновку. Уговорить ее делать меньше шума было бы напрасным трудом; она очень гордилась великодушием своего “самурая”.
Она попробовала сшить кимоно и для меня, но моя высокая фигура, закутанная в это японское одеяние, дала ей повод к новым восклицаниям и восторгам. Я поощрял ее любовь принимать моих друзей и не уставал любоваться, с каким серьезным достоинством эта кукла разыгрывала роль гостеприимной хозяйки. По праздникам мы нанимали рикшу, ездили осматривать рисовые плантации и старинные храмы и обычно заканчивали вечер в японском ресторане, где ей оказывалось неизменно глубокое уважение. Pyccкиe офицеры называли ее в шутку “нашей великой княгиней” − причем туземцы принимали этот титул всерьез. Почтенные японцы останавливали меня на улице и интересовались, не было ли у меня каких-либо претензий в отношении моей “жены”. Мне казалось, что вся деревня смотрела на мой “брак” как на известного рода политический успех.
Так как мне предстояло остаться в Нагасаки около двух лет, я решил изучить японский язык. Блестящее будущее Японии не вызывало во мне никаких сомнений, а потому я считал весьма полезным, чтобы хоть один из членов Императорской Фамилии говорил бы на языке страны Восходящего Солнца. Моя “жена” предложила мне быть моей преподавательницей, и через некоторое время, несмотря на трудности японской грамматики, я научился стольким фразам, что мог поддерживать разговор на простые темы»[20].
Однажды в 1877 г. Александр Михайлович получил телеграмму от российского императора с приказанием нанести официальный визит императору японскому. Российский посланник, – в это время интересы Российской империи в Японии представлял К.В. Струве, – составил сложную программу торжественных приемов, обедов, ужинов и банкетов, которая должна была завершиться большим банкетом во дворце. «Наш посланник, – вспоминал позднее князь, – был очень озабочен, так как я должен был явиться первым представителем европейских государств, которого когда-либо принимал японский император. Он объяснил мне при этом, что в своих беседах с микадо я должен буду пользоваться услугами переводчика, так как император ни на каком другом языке, кроме японского, не говорил. Я глубокомысленно усмехнулся.
Мне казалось, что мое умение говорить с Микадо без переводчика явится для всех большим сюрпризом. Жители деревни Инаса потеряли покой, когда, узнали, что с ними проживает человек, которого примет сам великий Микадо. Мои японские друзья теряли дар речи в моем присутствии, и только подобострастно кланялись.
Даже моя «жена» выглядела испуганной. Дело и в том, что в местных газетах появился мой портрет с заметкой, в которой говорилось, что русский морской офицер, проживающий уже третий месяц инкогнито в Японии, приходится двоюродным братом Императору Всероссийскому. Это породило в моей «жене» сомнения, должна ли она продолжать называть меня «Сан» (японское уменьшительное от «Сандро») или же избрать какую-то другую, более официальную форму обращения. Пришлось подарить пятьдесят ярдов розово-зеленого шелка, чтобы возвратить ей душевное равновесие.
В то время пост заведующего церемониальной частью при японском дворе занимал бывший камергер Германского Императора, а потому прием мой в Токио и Иокогаме был обставлен с большой торжественностью. С того момента, как в Иокогамском порту прогремел императорский салют в 101 выстрел, в течение девяти последующих дней я перестал быть скромным мичманом с крейсера «Рында», и со мною обращались точно так же, как принимали в чопорном Потсдаме высочайших особ. Собственный поезд Микадо ожидал меня в Иокогаме, и все члены правительства, во главе с графом Ито, тогдашним премьер-министром, встречали меня в Токио на вокзале. Я проследовал в императорский дворец в пышном экипаже, которому предшествовал эскадрон гвардии Микадо в парадной форме.
Первая аудиенция у Императора длилась всего несколько минут. Император и Императрица приняли меня в тронной зале, окруженные блестящей свитой принцев и принцесс. Я произнес короткую речь и предал приветствие от Царя. Император выразил свою радость по поводу моего пребывания в Токио и веру в русско-японскую дружбу. Обе речи были переведены переводчиком посольства. Я испытывал никоторое смущение в обществе этих людей, одетых в полную парадную форму и едва достигавших мне до плеча, и старался казаться как можно ниже ростом.
Целая неделя была посвящена осмотру достопримечательностей столицы и военным парадам; наконец, приблизился вечер торжественного банкета в императорском дворце. Я сидел по правую руку от Императрицы. Выждав немного, набрался храбрости, улыбнулся очень любезно и заговорил с ней по-японски. Сперва она, выглядела чрезвычайно удивленной. Я повторил мою фразу. Она вдруг рассмеялась.
Тогда я счел наиболее уместным выразить ей по-японски мое восхищение по поводу достигнутых Японией успехов. Это представляло большие трудности, так как я должен был вспомнить многие выражения, употребляемые в подобных случаях моими друзьями в Ионасса [Инасса].
Императрица издала странный, горловой звук. Она перестала есть и закусила нижнюю губу. Ее плечи затряслись, и она начала истерически смеяться. Японский принц, сидевший слева от нее и слышавший наш разговор, опустил в смущении голову. Крупные слезы катились по его щекам. В следующий момент весь стол кричал и смеялся. Я очень удивился этой веселости, так как в том, что я сказал, не было и тени юмористики. Когда смех немного улегся, императрица подала знак принцу, и он обратился ко мне по-английски:
– Позвольте узнать, где Ваше Императорское Высочество изволили научиться японскому языку? – вежливо спросил он с глазами, полными слез.
– А что? Разве я говорю плохо?
– Совсем нет! Вы замечательно говорите, но, видите ли, вы употребляете особый местный диалект, который… Как бы вам это объяснить?.. Можно узнать, как долго вы уже находитесь в Нагасаки и не проживали ли вы в округе Ионассы [Инасса]?
Немецкий камергер был явно скандализован, так как это был, по всей вероятности, самый веселый придворный банкет в истории Империи Восходящего Солнца.
– Я бы очень хотел знать, как ее зовут? – сказал премьер-министр, провожая меня до экипажа. Я бы выразил ей от имени Его Величества высочайшую благодарность за ее блестящей метод в преподавании ионасского [инасского] наречия[21]. Сколько же вы, Ваше Высочество, всего взяли уроков японского языка?..»
Весной микадо преподнес российскому императору Большой императорский орден цветка императорского герба (хризантемы)[22]. На следующий год японский император наградил русского царя новым орденом[23].
Хотя японские женщины не получали никаких официальных наград, связанных с добрососедскими отношениями между России и Японией, но их вклад в это дело трудно преувеличить! Вероятно, на протяжении всей жизни, даже в эмиграции, великий князь Александр Михайлович не забывал то время, не случайно он оставил такие строки: «Воспоминания об этих местах возбуждают во мне острую тоску, которая одно время была даже причиной моего намерения отказаться от титула и остаться навсегда за границей»[24].
По свидетельству современников, между русскими офицерами и японками случались и законные браки, но чаще всего расставание было неизбежным, и, покидая Нагасаки, моряк оставлял в Японии не только временную жену, но и детей. «Большинство было совершенными японцами, не знавшими своих русских отцов, и наследовали как речь, так и привычки от матерей, – писал дипломат С.В. Чиркин. – Я помню в Унзене одну встречу, когда кто-то из русских познакомил меня с девочкой-сиротой, бывшей на попечении какой-то японской дамы. Мне говорили, что девочка была дочерью адмирала, с которым поддерживалась связь, оборвавшаяся с его самоубийством. Девочка, очень красивый привлекательный ребенок, училась в Нагасакской гимназии (католической)»[25].
Нет дыма без огня
火の無い所に煙は立たぬ hinonai tokoroni kemuriwa tatanu
(русская и японская поговорки)
[1] Федоровский М.Я. Извлечение из рапорта начальника отряда судов в Тихом океане свиты Его Величества контр-адмирала Федоровского. Иокогама. 9 июня 1872 г. // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 1–4.
[2] В.П. Прием у Микадо начальника отряда судов Тихого океана (М.Я. Федоровского) // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 11–12.
[3] Цит. по: Федоровский М.Я. Извлечение из рапорта начальника отряда судов в Тихом океане свиты Его Величества контр-адмирала Федоровского. От 2 июля 1872 г. // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 4. Рапорт М.Я. Федоровского см.: РГА ВМФ. Ф. 410, оп. 2, д. 3207. Л. 409 – 410.
[4] Федоровский М.Я. Извлечение из рапорта начальника отряда судов в Тихом океане свиты Его Величества контр-адмирала Федоровского. От 2 июля 1872 г. // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 4.
[5] В.П. Прием у Микадо начальника отряда судов Тихого океана (М.Я. Федоровского) // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 13.
[6] В.П. Прием у Микадо начальника отряда судов Тихого океана (М.Я. Федоровского) // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 15 – 16.
[7] Федоровский М.Я. Извлечение из рапорта начальника отряда судов в Тихом океане свиты Его Величества контр-адмирала Федоровского. От 2 июля 1872 г. // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 5.
[8] Федоровский М.Я. Извлечение из рапорта начальника отряда судов в Тихом океане свиты Его Величества контр-адмирала Федоровского. От 18 июля 1872 г. // Мор. сб. – 1872. – № 10, неофиц. – С. 16–17.
[9] Федоровский М.Я. Извлечение… – 1872. – № 10, неофиц. – С. 13.
[10] Посьет К.Н. Извлечение из рапортов начальника отдельной практической эскадры генерал-адъютанта Посьета. Нагасаки. 16 (28) октября 1872 // Мор. сб. – 1873. – № 2, неофиц. – С. 2.
[11] РГА ВМФ, Ф. 406. Оп. 3. Д. 834. Л. 366–396 об. (Послужной список К.Н. Посьета).
[12] В.П. Прием у Микадо начальника отряда судов Тихого океана (М.Я. Федоровского) // Мор. сб. — 1872 — № 10, неофиц. – С. 17 – 18.
[13] Пребывание Его императорского высочества Великого князя Алексея Александровича в Иеддо // Мор. сб. — 1873. — № 2, неофиц. – С. 8.
[14] Новосильский А.П. Клипер «Всадник» Извлечение из рапорта капитан-лейтенанта Новосильского 3-го // Мор. сб. — 1875. — № 12, неофиц. – С. 2–4.
[15] Де-Ливрон. О плавании клипера «Стрелок». Извлечение из рапорта командира капитан-лейтенанта Де-Ливрона 3-го: (О Рос. посланнике К.В. Струве). Иокогама. 27 февраля 1882 г. // Мор. сб. — 1882. — № 7, неофиц. – С. 4.
[16] Дневники. Т. 2. С. 124 (15/27 января 1882).
[17] Александр Михайлович. Великий князь Александр Михайлович: Кн. воспоминаний / Предисл. и коммент. А. Виноградова. – М.: Современник, 1991. — 271 с., портр.
[18] Согласно книге «Нагасаки Инаса Россия-мура» (МАЦУТАКЭ Хидэо, Нагасаки Бункеся, 2009), это, скорее всего Мороока Мацу (или Омацу). Она была известна вместе с Доэй Оэй, владелицей гостиницы «Весна», работавшей с 19 лет в офицерском клубе. Омацу в 30 лет в 1885 г. стала хозяйкой ресторана «Волга». Согласно докладам японской тайной полиции, в 1891 г. греческий принц и его спутник (будущий царь Николай Второй) пригласили Омацу в европейский ресторан. Во второй раз она была в компании русского и греческого принцев, когда они тайно вместе с восемью офицерами и пятью гейшами приехали в общежитие офицеров господина Фукуда, а затем ночью отправились в ее ресторан. Существуют сведения, что Омацу или Оэй провела ночь с цесаревичем Николаем. Согласно японским данным, будущий царь во время отхода из Нагасаки передал подарок Омацу. Она умерла в 56 лет.
[19] Современные японцы любят больше балет, а не оперу. Поэтому содержание оперы «Мадам Баттерфляй» им мало известно.
[20] Александр Михайлович. Великий князь Александр Михайлович: Кн. воспоминаний / Предисл. и коммент. А.Виноградова. – М.: Современник, 1991. – С. 129.
[21] Настоящий нагасакский диалект значительно отличается от токийского. В частности, в этом диалекте употребляется в конце предложения слово-приставка «баттен» (означает «плохо, нельзя»), а токийцы в этом случае скажут «дамэ». Благодаря развитию телевидения теперь жители Нагасаки говорят более или менее по-токийски, за исключением стариков. Что касается смеха императрицы, то он скорее всего был вызван тем, что великий князь употреблял женские выражения (из жаргона гейш или квартала Йосивара, известного как квартал проституток в Эдо), которые чаще всего используются в постели. Сказать ему об этом прямо никто не посмел: это была бы очень невежливо.
[22] АВПРИ. Ф. Японский стол. Оп. 493. Д. 1671. Л. 1–2 (письмо от 28 апр. 1877 К. Струве министру иностранных дел Н.К. Гирсу).
[23] АВПРИ. Ф. Японский стол. Оп. 493. Д. 1671. Л. 5–7.
[24] Александр Михайлович. Великий князь Александр Михайлович: Кн. воспоминаний / Предисл. и коммент. А.Виноградова. – М.: Современник, 1991. – С. 131.
[25] Чиркин С.В. Двадцать лет службы на Востоке: Записки царского дипломата. – М.: Рус. путь, 2006. – С. 208.
