«Россия и Япония. Сто лет отношений». Публикация книги Константина Оганесовича Саркисова

Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений».

Глава 3

1. Японо-китайская война (1894–1895)

После отъезда Шевича прошло около полутора лет, в течение которых в Токио его место оставалось вакантным. Только 23 января 1893 года с трапа парохода французской почтовой компании в Иокогаме сошел новый посланник России в Японии Михаил Александрович Хитрово. 28 января в сопровождении министра иностранных дел Муцу российский посланник посетил императорский дворец, где вручил японскому монарху свои верительные грамоты (Асахи). Сухие сообщения прессы и долгое отсутствие в Японии российского полномочного посланника производили впечатление, что инцидент в Оцу, несмотря на благополучный конец, все же оставил след в двусторонних отношениях.

Новый посланник − личность незаурядная. Он правнук Кутузова. Образование у него военное − в 1855 году окончил школу гвардейских прапорщиков и кавалерийских юнкеров (Николаевское кавалерийское училище). Двадцатью годами ранее, а точнее в 1834 году ее закончил Михаил Лермонтов, годом позже − Модест Мусоргский. Видимо, атмосферой, царившей в училище, можно объяснить привязанность Хитрово к поэзии − он автор множества стихов, публиковавшихся в печати, друг Алексея Толстого. С этим, вероятно, было связано и то, что очень скоро он оставил военную службу и в 1859 году поступил на гражданскую службу. Он сотрудник Азиатского департамента МИД России. Его имя мелькает в сводках и обзорах внешней политики России на Балканах в 60 — 80-е гг. 19 века. Консул в южной Македонии (Битола), генконсул в Константинополе и в Салониках. Особенно заметной была его деятельность в Болгарии. С Балканами была связана и его работа посланником в Бухаресте (1886 -1889). Представляя его как известного панслависта и «Болгарского героя», газеты пишут об активном участии Хитрово в судьбе Сербии, о ежедневных контактах с королевой Сербии Натальей, обитавшей в румынской столице после разрыва с супругом − сербским королем Миланом I Обреновичем. [NYT]. Дочь бессарабского помещика, полковника русской службы, связывали тесные узы с Россией. Она использовала их в хитросплетениях политического противостояния русофильского семейства Обреновичей роду Карагеоргиевичей, настроенных в пользу Австро-Венгрии, а также в борьбе со своим собственным мужем, который нередко был неверен не только своим союзникам, но и еще чаще ей самой, изменяя ей, в том числе с одной из красавиц Европы того времени леди Черчилль (в девичестве Janette Jerome) [Roy Jenkins. Churchill; NYT], что дало пищу для спекуляций, подхваченных лондонскими таблоидами, на тему, что будущий премьер-министр Англии был незаконнорожденным сыном сербского короля и это имел в виду Сталин, в Ялте в феврале 1945 спрашивал английского премьера: «Правда ли, что Вам на мозоль наступил один сербский монарх? [Daily Express].

В Токио Хитрово приехал, покинув пост посланника в Лиссабоне и полный сплетен европейский мир. Его перевод в другую часть земного шара, в мир ему незнакомый, вероятно, был связан с тем, что можно было прочитать в японской прессе, представлявшей нового посланника России. О нем писали как о «знаменитом дипломате», прославившемся во время своей работы консулом в Сербии и принимавшем прямое участие в сложных дипломатических маневрах Петербурга в Болгарии тех лет. Тогда его пришлось отозвать на родину по настоянию лидера болгар Стефана Стамболова, подозревавшего русского дипломата в заговоре с целью убийства болгарского князя Фердинанда. [Асахи].

На Дальнем Востоке Хитрово столкнулся с другой интригой − противоречиями держав по поводу Кореи. Но поначалу ему пришлось заниматься сугубо российско-японскими проблемами. Японцы настойчиво требовали пересмотра договоров, которые были подписаны в 50-е годы с правительством сёгуната.

2 февраля 1894 года его пригласил на беседу на эту тему японский министр иностранных дел. С самого начала Муцу предупредил, что «хотел бы поговорить в строго конфиденциальном и частном порядке». И вскоре стало ясно, почему он об этом просил. Заметив, что в переговорах с Англией о пересмотре договора, уже удалось добиться признания ею «принципа равноправия» сторон, он просил Россию согласиться на то же самое, подчеркнув, что примеру России должны будут последовать остальные − США, Франция, Голландия и Германия.

Выделяя Россию из числа других, Муцу ссылался на «традиционно добрые» отношения между двумя странами. В личном плане и как представитель России он считает, что отношения с Японией должны строиться на принципе полного равноправия, отвечал Хитрово. Единственным желанием России, добавил он, является получить по новому договору с Японией те же права и привилегии, что и другие страны [ДВПЯ].

Разговор с Хитрово настроил Муцу на оптимистический лад. Российский посланник симпатизировал Японии и слыл сторонником тесных и даже союзнических отношений с ней. Но уже 23 февраля в телеграмме японскому посланнику в Петербурге Ниси Муцу сообщал, что Россия, не настроена первой начать переговоры о пересмотре неравноправного договора. В Петербурге сочли такую спешку опасной, полагая более мудрым поступить наоборот − дождаться итогов переговоров с другими, чтобы не оказаться в проигрыше.

В результате открытие переговоров затянулось. 14 июня на встрече с Хитрово Муцу продолжал давить: «Я не верю, что Россия намерена ждать до заключения договоров с другими странами». Переговоры с Англией уже подходят к концу, говорил он и «сейчас самое время начать переговоры». Хитрово обещал убедить свое правительство. Чтобы в Петербурге его слова не считали нажимом, Муцу просил не ссылаться на него, а сообщить об этом как о своем личном мнении [ДВПЯ].

Уловка, однако, не удалась, и Петербург по-прежнему тянул с ответом. Тогда 13 августа Муцу отправил Ниси официальную телеграмму, уполномочивая его вступить в переговоры, передав российской стороне японский проект договора. Но официальные переговоры не начинались, пока у России на руках не оказался текст договора с Англией. Следуя ему, российский МИД внес поправки в текст своего проекта договора. Все они, за исключением стилистических, были направлены на то, чтобы сделать текст договора идентичным английскому. Они касались тарифов, прав на аренду собственности на неограниченный срок в кварталах для проживания иностранцев и др.

Для японской стороны новые условия в целом были приемлемы кроме одного − льготы в отношении пошлин на ввозимые из России товары. Петербург ссылался на то, что со строительством Сибирской железной дороги объем торговли между двумя странами должен был возрасти в несколько раз. Соглашаясь с тем, что так, скорее всего и произойдет, японское правительство не приняло это пункт, считая, что его включение в текст договора может спровоцировать другие страны на требование тех же самых льгот [ДВПЯ].

Петербург был прав в отношении возможности резкого роста двусторонней торговли. На начало 90-х годов торговля Японии с Россией была ничтожно малой, при том, что общий объем ее внешней торговли за период после революции Мэйдзи увеличивался быстрыми темпами (с 566 тыс. тонн в 1870 году до 1 млн 654 тыс. в 1890 году и 3 млн 608 тыс. тонн в 1899 году, то есть более чем 6 раз!).

Сибирская железная дорога должна была исправить ситуацию. Япония экспортировала товары, которые были привлекательными для русских купцов: чай, шелк, морепродукты, рис, уголь, медь и керамику. Но значительная географическая удаленность Японии от европейской Росии и главное отсутствие торгового флота определяли незначительные объемы по сравнению с другими европейскими странами. В 1880 году 55 процентов всей японской торговли приходилось на Европу, 23 − на США и Канаду и 22 − на Азию. В этой статистике

Россия, хотя и относилась к Европе, объем ее торговли с Японией был несущественным [Murphy].

Отражением надежд на будущее стало создание в июне 1884 года Ассоциации японо-российских деловых связей, первое заседание которой состоялось 13 июня 1894 года в здании «Клуба на Нихонбаси». Она была создана группой известных в ту пору юристов во главе с Магаки Дзётё (Юкинага), Одзаки Сабуро и Мурата Тамоцу.

Хитрово стал ее почетным членом и выступил на первом заседании с большой речью. Россия и Япония − крупные промышленные державы мира, он безмерно счастлив присутствовать на учредительном собрании Ассоциации и уверен в успехе ее работы… [Асахи].

На фоне слабых экономических отношений между Россией и Японией очень быстро стали расти их геополитические противоречия. Прежде всего, речь шла о Корее. Столкновение интересов оказалось довольно острым. Россия на полуострове пыталась обрести незамерзающий порт, который мог бы восполнить этот недостаток Владивостока. Япония по мере увеличения своей силы и уверенности в ней стала рассматривать полуостров в непосредственной близости к себе как рубеж собственной безопасности и важнейший рынок, где мог бы найти себе применение бурно развивавшийся национальный капитал.

Соперничество двух стран в Корее обострялось по мере роста активности Японии на полуострове. В конце декабря 1893 года Токио предложил королю программу модернизации Кореи из 20 пунктов. Они напоминали черты мэйдзийских реформ. Основные из них:

• высшая административная власть передавалась правительству во главе с премьером;
• роль короля ограничивалась наблюдением за деятельностью правительства, выполнением конституционных норм и законов;
• король не мог назначать по своему усмотрению членов кабинета министров, а его административные действия должны были быть одобрены правительством.

Реализация этого плана помогла бы избавиться от главного фактора, тормозившего реформы, − раскола королевского двора на сторонников королевы Мин и отца короля, бывшего принца-регента Ли Хаын Тэвонгуна. Но король отверг эту программу, как и все, что ставило под сомнение его верховную власть в стране.

Отказ от модернизации государственной машины и общественных отношений привел к тому, что весной 1894 года хрупкий баланс внутри страны был нарушен новым массовым антиправительственным выступлением. Поводом послужило коварное убийство Ким Оккюна, бежавшего в Японию после неудачного переворота 1884 года. Его обманным путем выманили в Шанхай, якобы для переговоров с представителями короля.

23 марта 1894 года на японском пароходе «Сайкё-мару» в сопровождении японца по имени Китахара Эндзи, одного китайца и корейца из Осака он отплыл из Кобэ в Шанхай. Как свидетельствуют архивы МИД Японии, о цели поездки Кима не знали даже его японские опекуны. Не было сведений и о сопровождавших его лицах.

24 марта Муцу направил в японское Генеральное консульство в Шанхае секретную телеграмму с поручением «тайно выведать цель визита, а для этого следить за всеми передвижениями» Кима Оккюна. Но это поручение опоздало. 28 марта в японской гостинице в Шанхае, где остановились все четверо, Ким был убит своим соотечественником, тем самым корейцем из Осака. Сообщая Муцу об этом, японский генконсул высказывал предположение, что это была ловушка, подстроенная корейскими и китайскими агентами [ДВПЯ]. Ходил слух, что к убийству непосредственно был причастен китайский посланник в Корее, позднее китайский диктатор Ян Шикай [Times; Иомиури].

Убийство Ким Оккюна спровоцировало выступление крестьян-мятежников Тонхак (東學農民運動). Российские источники свидетельствовали, что движением руководили из Китая. В конце февраля, задолго до этого Хитрово из своих секретных источников узнал о готовящемся «серьезном восстании» и заговоре, во главе которого стоял отец короля. Заговорщики активно скупали оружие в Японии и Китае [АВПРИ].

В конце мая 1894 года восставшие стали приближаться к Сеулу. Ситуация для корейского двора становилось критической. Выступившие против него «тонхаки» пользовались поддержкой населения, и по некоторым данным, даже две трети населения столицы им симпатизировал [NYT, 13.07.1894].

В России, где делали ставку на сохранение статус-кво в Корее, возникшая ситуация вызывала тревогу, но не настолько, чтобы вмешаться в нее. Не было похоже, что все это выльется в вооруженный конфликт между Японией и Китаем с далеко идущими последствиями.

Впервые о том, что конфликт грозит введением китайских войск на территорию Кореи, сообщил российский посланник в Сеуле. 1 июня Вебер телеграфировал Гирсу, что положение становится все более серьезным и «возможно вмешательство Китая», а потому «Будет полезно прислать военное судно, чтобы следить за движениями» [АВПРИ]. Затем посыпались телеграммы российского посланника в Пекине Артура Павловича Кассини.

Кассини − русский графский род, происходящий от древней итальянской семьи Капицукки (Capizucchi). Граф Виктор Иванович Кассини (1754–1811), поступил в русскую службу в 1790 г. Был поверенным в делах при Папском дворе и по повелению Наполеона заключен в 1801 г. в форт Финестрелль, где и умер. Его внук − граф Артур Павлович Кассини (род. 1835), ныне русский посланник в Пекине. Его имя станет более известным, когда он будет назначен на ту же должность в Вашингтон.

Российский посланник в Пекине был на редкость наблюдательным человеком, острого ума и его телеграммы были очень информативны и аналитичны. Он смело высказывал личную точку зрения на события и активно излагал свое представление, как проблемы должны решаться. Это однажды вызвало даже плохо замаскированное раздражение министра иностранных дел Николая Карловича Гирса. Чтобы обуздать напористость посланника, он как-то предложил ему быть в телеграммах лаконичнее и поэтому писать их по-французски.

К тому времени Гирс уже более десяти лет сидел в кресле министра в здании на Мойке, угол Дворцовой площади. Сразу после вступления на престол Александра III в 1882 году он сменил ушедшего с почетом князя Горчакова и служил своему монарху до его смерти, пережив монарха на какие-то месяцы. В отличие от предшественника, Гирс слыл человеком осторожным, склонным к компромиссам. Он видел свою роль в том, чтобы любыми средствами избегать вовлечения России в военные конфликты. Германский император Вильгельм I, узнав о его назначении, воскликнул: «Слава Богу! Благодаря этой смене министров в Петербурге, мы можем рассчитывать на длительный мир!» [Times].

Из телеграмм Кассини в Петербурге знали, что в китайской столице, и, особенно в ставке в Тяньцзине «северного» вице-короля Ли Хунчжана (李鴻章), царило некоторое смятение. Масштабное военное вмешательство в и восстановление утраченных сюзеренных прав Китая в отношении Кореи было привлекательным. Но был и риск прямого столкновения с Японией. С другой стороны, по свидетельству Кассини, Ли опасался, что без китайского вмешательства волнения могут принять широкие масштабы и спровоцировать японское вмешательство. [АВПРИ].

По Тяньцзинскому соглашению от 18 апреля 1885 года обе стороны обязались оповещать друг друга в случае посылки войск в Корею, и первой реакцией Токио было выяснить, собирается ли Пекин направить свои войска. По идее, эта проблема могла бы быть согласована, как и совместные действия по подавлению восстания. Но на вопрос японского консула в Тяньцзине, какие меры собирается предпринять Китай в случае разрастания восстания, Ли Хунчжан «отвечал уклончиво», хотя уже принял решение о посылке войск в Корею.

Это подтверждает Кассини. «По той или другой причине Ли Хунчжан не счел однако же удобным высказаться консулу вполне откровенно, — ибо я знаю из безусловно достоверного источника, что уже 1/13 марта он (Ли) послал адмиралу Тину телеграмму с приказом немедленно и с величайшей поспешностью направиться в корейские порты» [АВПРИ].

В своей автобиографии Ли Хунчжан лукавил, утверждая, что не нарушал соглашения о взаимном оповещении в случае посылки войск и, мол, ему «дали четко понять в Пекине, что соответствующее сообщение было послано в Токио задолго до того, как была направлена помощь в ответ на просьбу сеульских властей» [Li Hung Chang].

Пекин, видимо, рассчитывал поставить всех перед свершившимся фактом, а затем убедить, что Китай в силах самостоятельно восстановить порядок в стране и обеспечить безопасность иностранцев и их имущества. Такой расчет был самообманом.

«Я сильно сомневаюсь, писал Кассини, чтобы Япония, у которой в Корее есть весьма серьезные интересы и большое количество водворившихся там подданных, согласилась быть безучастным зрителем событий, непосредственно затрагивающих ее интересы, и добровольно вверила их защиту китайской империи». [АВПРИ].

Но Пекин уже принял решение о посылке войск, и Кассини, переместившийся к началу лета из Пекина в Тяньцзинь, поближе к ставке Ли Хунчжана, сообщал в Петербург, что Корея официально обратилась за помощью к Пекину, и тот согласился ее предоставить, не уведомляя об этом Японию, и уже направил 1500 китайских солдат [АВПРИ].

Кассини был полон дурных предчувствий о неизбежном японском вмешательстве. Он только собрался в «законный» отпуск, но теперь чувствовал, что застрянет в Тяньцзине надолго. Действительно, вскоре пришла телеграмма от Гирса, в которой ему предписывалось оставаться здесь столько, сколько того потребует ситуация.

Токио, получив известия о посылке китайских войск в Корею, не стал медлить. 8 июня Хитрово докладывал: «Как кажется, японское правительство выжидает точных сведений о количестве отправленных и отправляемых Китаем войск, дабы сообразовать с этим численность своей экспедиции». После долгого разговора с министром иностранных дел Японии, он уточняет цифру, называя 4000 человек, но добавляет, что истинное количество держится в тайне, а газетам запрещено касаться этой темы. [АВПРИ].

В момент, когда войска Китая и Японии устремились на корейский полуостров, в военных кругах России рассматривали возможность использования назревавшего конфликта для реализации старого плана захвата одного из портов в Корее. Военно-морское ведомство России уже в середине июня на всякий случай направило в Чемульпо канонерскую лодку «Кореец» из состава Тихоокеанской эскадры. А 14 июня командующий Приамурским военным округом (1893-1898) генерал-лейтенант Сергей Михайлович Духовской, участник войн в Турции и на Кавказе, обратился к Петру Семеновичу Ванновскому (военный министр России в течение 17 лет: 1882-1998; первый год управляющий министерством) с запросом «не последует ли указания относительно пункта, отмеченного в Корее, для занятия нашим гарнизоном в случае осложнения событий, согласно постановлению Особого Совещания». [АВПРИ]. Речь шла о порте Гэнсан (Порт-Лазарев).

На призыв Духовского Петербург не среагировал, и Россия продолжала занимать позицию невмешательства. Тем не менее, здесь внимательно следили за развитием ситуации, не ожидая, что в схватке с Китаем Япония одержит «феерическую» победу. Расчет строился, скорее всего, на том, что война, если она случится, обессилит обе страны-соперницы. В своей записке царю от 28 июня 1894 года Гирс писал: «Ввиду сложности и неясности взаимных их [Японии и Китая] притязаний, мне казалось более осторожным пока ограничиться в ответных телеграммах к графу Кассини и гофмейстеру Хитрово… поддержанием ходатайства Сеульского правительства об очищении корейской территории китайскими и японскими войсками. Что же касается официального нашего посредничества, на которое, по-видимому, рассчитывает Ли Хунчжан, то таковое могло бы последовать лишь в случае согласия на оное обеих спорящих сторон». [АВПРИ].

К этому моменту Китай, полагая, что операция будет носить ограниченный характер, после посылки своих войск уже сожалел, что спровоцировал Японию на ответные шаги. Теперь нужно было заставить Японию вывести свои войска, обещав сделать со своей стороны то же самое. Ли Хунчжан в своей ставке в Тяньцзине встречался с одним за другим посланниками европейских стран, уговаривая их оказать давление на Токио. При этом он особенно уповал на Россию, зная о ее сильной заинтересованности в Корее. В частых и продолжительных беседах с Кассини, он обещал ему особые выгоды такого вмешательств России и, как обычно, шантажируя тем, что в противном случае Китай вынужден будет прибегнуть к помощи Англии.

Намеки на Англию могли восприниматься как блеф, рассчитанный на болезненную реакцию Петербурга всякий раз, когда речь шла об этой стране. Но Лондон, опасаясь, в свою очередь, вмешательства в нее России, был тоже заинтересован в том, чтобы не было войны. 24 августа японский посол в Лондоне Аоки был вызван в Форин Офис. Здесь лорд Кимберли заявил ему, что Англия весьма заинтересована в предотвращении войны, так как она может «спровоцировать третью сторону на вмешательство». [Perez].

Запугивание вмешательством Англии все же возымело действие, и 22 июня Гирс обратился к царю со «всеподданнейшей запиской»: «…Гофмейстер Граф Кассини сообщает о ходатайстве, с которым обратился к нему Ли Хунчжан, о посредничестве нашем для предотвращения неминуемого столкновения с японцами. Ли уверен, что если мы настоим перед японским правительством об отозвании японских войск из Кореи, заверив его, что китайское правительство одновременно отзовет свои, в чем он ручается, столкновение будет отвращено. Посланник наш прибавляет, что Ли Хунчжан не скрыл от него, что англичане уже предлагали ему посредничество, но что он предпочитает обратиться за этой услугой к нам». [АВПРИ].

Гирс до того, как стать министром иностранных дел, в течение семи лет возглавлял Азиатский департамент российского МИД. За это время он хорошо изучил тактику поведения китайской дипломатии и понимал, что для достижения своей цели Ли использует «английское пугало», испытанное оружие давления на Россию. Оснований сомневаться в искренности Ли было достаточно. Хитрово 25 июня сообщал из Токио, что Япония предлагала Ли договориться об условиях взаимного отвода войск, но тот явно хитрил и маневрировал. «Должен заметить, писал Хитрово, что Ли Хунчжан, по-видимому, скрыл от графа Кассини предложения Японии… Имею причины сомневаться в уверении Ли Хунчжана о предложениях Англии, которая очевидно выжидает и легко может оказаться на стороне Японии, если в каком-либо виде обозначится наша поддержка Китаю». [АВПРИ].

Тем не менее, Гирс, как и все считавшие противодействие Англии главной задачей России, согласился с мнением Кассини, что российское посредничество, на котором настаивал Ли Хунчжан, должно «предупредить возможность вмешательства Англии». Однако он строго ограничил рамки такого посредничества. Из его «всеподданнейшей записки» от 22 июня 1894 года следовало, что он направил Хитрово телеграмму с призывом «употребить все силы для склонения Японского Правительства к соглашению с Китайским об одновременном отозвании войск». [АВПРИ].

Одновременно Гирс поручил Кассини передать вице-королю, что «посланнику Хитрово Высочайше повелено… употребить все усилия чтобы склонить Японское Правительство войти немедленно в соглашение с Китайским Правительством для одновременного отозвания своих войск из Кореи». [АВПРИ].

Как признавал в предисловии к своим секретным мемуарам японский посланник в Англии Хаяси Тадасу (林董), изданным в 1915 году, «у России не было ни желания, ни возможности обнажать меч, чтобы защитить Китай. Желанием же ее было оказать максимально возможную моральную поддержку, чтобы сохранить статус-кво в Корее». [Hayashi].

Автор мемуаров − одна из ключевых фигур в истории японской дипломатии. Он из плеяды тех, кто в годы гражданской войны воевал против императорских войск. Хаяси служил на флоте «республиканцев» под началом Эномото Такэаки, который приходился ему родственником по линии жены. До этого, в самые последние годы сёгуната его направили на стажировку в Лондон, где он учился в Университетском и Королевском колледжах. В Иокогамской тюрьме он ждал сурового наказания, но был освобожден как «ценный кадр». В мэйдзийском правительстве добился серьезных карьерных успехов. На руководящих должностях работал в министерстве промышленности. Настоящий успех ждал его в министерстве иностранных дел. Он посланник в Китае, затем недолгое время в том же качестве работа в Петербурге, откуда его очень скоро перевели в японскую миссию при Сент-Джеймском дворе, где он сыграл ключевую роль в заключении англо-японского договора (30 января 1902 г.). В награду его повысили в аристократическом ранге до виконта, и его имя можно найти среди представителей высшего света на банкете, устроенном лордом-мэром Лондона. (Times) в роскошной и вместительной библиотеке резиденции Гилдхолл. У Хаяси и особенно у его красиво и элегантно одевавшейся по парижской моде жены в Лондоне было много друзей и знакомых. С 1906 г. он министр иностранных дел. И так же целеустремленно как он работал над договором против России, Хаяси на министерском посту проталкивал первую японо-российскую конвенцию (1907), на этот раз «выкручивая руки» посла в Англии Комура Дзютаро, своего босса в 1902 г.

Но Ли не устраивала одна «моральная поддержка». Он ждал от России более жесткого давления и запугивания Японии угрозой прямого вмешательства. Не дожидаясь такого обещания из Петербурга, он в депеше китайскому посланнику в Сеуле поручил «объявить иностранцам: русские примут на себя успокоение Кореи и покровительство иностранцев». Об этом сообщал генерал-лейтенанту Федору Александровичу Фельдману в шифрованном донесении из Тяньцзиня 23 июня 1894 года военный агент Генерального Штаба в Китае полковник Вогак [АВПРИ].

Константин Ипполитович Вогак − во время японо-китайской войны представитель российской армии при ставке Генерального штаба Японии. Высокого уровня профессионал, его анализ и оценки точны и обоснованны (Янчевецкий: 33). Перед русско-японской войной Вогак входил в т.н. «безобразовскую клику» и в 1903 году напрямую занимался ее «лесным предприятием». В июне 1903 года он по личному распоряжению царя сопровождал военного министра Куропаткина в Японию. Российский посланник в Токио в ту пору барон Розен, не называя его имени, давал Вогаку лестную характеристику как специалиста и знатока Дальнего Востока, добавляя, что его присутствие в команде Куропаткина было скорее всего связано с заданием «внимательно следить» за генералом, известным своей оппозицией безобразовской авантюре [Rosen]. После русско-японской войны − один из кандидатов на пост российского посланника в Токио.

Явно провоцируя Россию, Ли через Кассини обратился вновь к Гирсу с посланием, убеждая того, что Китай рассчитывает только на Россию. 22 июня в очередной телеграмме в Петербург Кассини писал: «Ли, от имени китайского правительства обратился ко мне с просьбой передать Императорскому правительству ходатайство Китая, чтобы Россия приняла на себя посредничество… дабы побудить Японию одновременно с Китаем немедленно вывести войска из Кореи − Ли заверил, что китайское правительство признает за Россией, как непосредственно заинтересованной страной, исключительное право быть посредником. Он убедительно просит…, чтобы мы побудили Японию немедленно отозвать войска из Кореи, причем Китай со своей стороны дает торжественное обязательство одновременно с Японией вывести свои войска… Ли заявил, что Англия уже предложила свое посредничество, но Китай, признавая в этом случае первое право за Россией, счел долгом обратиться к нам» [АВПРИ].

Через некоторое время от французского посла в Петербурге в российском МИД узнали, что по той же схеме Китай настойчиво просил Францию, Англию и Америку вмешаться в корейские дела [АВПРИ].

Очередная телеграмма Кассини была о «коварстве» Японии и «искренности» Китая: «Ли официально заявил, что Япония неоднократно делала Китаю предложения совместно с ним завладеть внутренним управлением Корею. Основательно усматривая в этом решительное намерение Японии окончательно водвориться в Корее и честно соблюдая принятые им в 1886 году по отношению к России словесные обязательства, Китай ответил Японии решительным отказом… Китай с нетерпением ожидает решения России, как единственной надежды на мирный исход» [АВПРИ].

Ситуация с каждым днем становилась все более взрывоопасной. Присутствие в Корее воинских частей двух стран грозило в любую минуту перерасти в их вооруженное столкновение. Об этом телеграмма Гирсу от 22 июня из Сеула от коллежского секретаря Керберга: «…в Чемульпо около 8000 японских воинов, ожидают больше. Министры и даже королевские принцы начинают оставлять Сеул» [АВПРИ].

Но Гирс вновь и вновь отвечал Кассини − Россия не намерена вмешиваться в конфликт на стороне Китая. Ее задача, не влезая непосредственно в конфликт, сохранить хорошие отношения с обеими противоборствующими сторонами. 7 июля он откровенно пишет, что Китай стремится втянуть Россию в конфликт: «Усилия наши направлены на то, чтобы устранить возможность столкновения между китайцами и японцами. Воздействие наше на Японию относительно удаления войск из Кореи носит характер дружеских советов. Вполне ценя доверие Ли Хунчжана к нам, мы однако считаем неудобным непосредственное вмешательство в Корейские реформы, так как это предложение очевидно скрывает желание втянуть нас в Корейские замешательства и заручиться нашим содействием. Благоволите заверить его в том, что мы относимся самым дружеским образом к Китаю и сделаем все зависящее от нас для поддержания его мирных намерений. Гирс» [АВПРИ].

Когда же Ли через Кассини неожиданно обратился с просьбой дать ему совет выводить свои войска, или оставить их в Корее, Гирс просит передать ему, что Россия не может давать подобные советы [АВПРИ]. К тому же односторонний вывод китайских войск оставлял на полуострове только японские войска со всеми вытекающими из этого последствиями, что не могло утроить Россию. Гирс поручает Хитрово переговорить с Муцу и передать ему настойчивый совет воздержаться от каких-либо действий, которые могут спровоцировать военные действия. Муцу обещал немедленно передать японскому императору об этом, но при этом добавил, что Китай отказывается вести какие-либо переговоры о заключении соглашения, «настаивая на простом очищении Кореи японскими войсками», отвечал Хитрово [АВПРИ].

Японию волновал вопрос, до какой степени Россия готова вмешаться в корейские дела. Здесь были в курсе публикаций в российской прессе того времени с требованиями в случае если Япония пойдет слишком далеко, объявить вместе с Китаем протекторат над Кореей. [Hayashi].

Получив отказ Пекина о совместных действиях по реформированию корейского государства, Токио делает ставку на переговоры с самим корейским королем, который в присутствии большого числа японских солдат на его территории стал более покладистым. Нужно было заставить Сеул пойти на модернизацию режима, и пока это соглашение не будет подписано, сохранять свое военное присутствие.

Но это уже не устраивает не только Китай, но и всех остальных «игроков» на геополитическом пространстве Корейского полуострова. Даже Лондон начал склоняться к совместным действиям. После того, как Токио дал понять Лондону, что для решения корейского узла противоречий, он готов на все вплоть до применения силы, лорд Кимберли через своих посланников в Пекине и Токио обратился с призывом к правительствам Италии, Германии, Франции и России оказать все свое влияние на обе стороны с тем, чтобы избежать их военного столкновения [Hayashi].

В этот момент возникла идея об установлении международного контроля в Корее. Хитрово в одной из телеграмм 12 июля писал о целесообразности учреждения института «комиссаров» − представителей от всех заинтересованных стран для временного управления Кореей либо о заключении конвенции трех стран − Китая, Японии и России, которая могла бы гарантировать мир и стабильность на полуострове. [АВПРИ].

В это же время Кассини из Тяньцзиня предлагал войти в соглашение с другими странами для оказания давления на Японию. Он понял, что склонить Гирса и поддерживавшего его царя к прямому вмешательству не удастся и даже позволил себе иронически заметить, что, вероятно, «особенные мотивы, важность коих без сомнения была взвешена Императорским Правительством, побуждают Россию отказаться от принятия на себя преобладающей роли в разрешении Корейского вопроса». Теперь он считал целесообразным поручить Хитрово вместе с посланниками Франции и Англии в Японии заставить ее «войти в скорейшем времени в соглашение с Китаем относительно мирного улаживания Корейского инцидента» [АВПРИ].

Он предупреждает, что пассивность приведет к тому, что лидирующая роль в улаживании конфликта окажется в руках Лондона: «Узнал из достоверного источника, что английское правительство предполагает сделать в Петербурге, Париже, Берлине и Вашингтоне предложение − действовать сообща с Англией с целью мирного улаживания китайско-японского столкновения. …мне кажется, что мы сделали бы политическую ошибку, уступив благодарную роль мирного посредника другой державе, а тем более Англии, и не поручив нашему посланнику в Токио пригласить иностранных представителей в Японии к совместным с нами действиям…» [АВПРИ].

До начала войны оставалось совсем немного. В нее еще не верили, хотя многое говорило о том, что военного столкновения не избежать. Так, 14 июля Кассини передавал слова Ли, которые звучали как ультиматум: «Ли Хунчжан… не скрыл от меня своего взгляда по поводу нашего отказа воспользоваться предложением Китая принять участие в обсуждении и проведении реформ в Корее, ибо эта экстренная уступка, которую Китай считал себя обязанным сделать в пользу России, вызвала, по его словам, крайнее неудовольствие Английского правительства. Что же касается до миролюбивых намерений Японии, то Канцлер заявил мне, что таковые внушают ему крайне мало доверия ввиду постоянно продолжающейся отправки в Корею Японских войск. Вследствие сего, Китай считает себя вынужденным начать деятельные приготовления к войне, которая отныне считается почти неизбежной» [АВПРИ].

В ответ Гирс направил Кассини телеграмму, в которой сообщал, что сведения Ли, переданные России, о том, что Япония, якобы, обратилась к Англии с просьбой о посредничестве, не соответствуют действительности. «Япония вообще не ходатайствовала ни о каком посредничестве». [АВПРИ]. И чтобы как-то остановить словесный поток в телеграммах Кассини с подробным изложением китайской позиции вперемежку с собственными аргументами, 23 июля Гирс просит Кассини «благоволить» писать их по-французски и «по возможности в краткой форме». [АВПРИ].

В этот момент к призывам прямо вмешаться в корейские дела присоединился Вебер. 19 июля он пишет о панике в Сеуле: «Дружественное посредничество без успеха. Японские войска заняли городские ворота. Начинается осадное положение, недостаток, паника, бегство Короля, население возлагает надежду на заступничество России… Дальнейшее бездействие уничтожит наш престиж». [АВПРИ].

И через несколько дней в подтверждение своих слов он передавал: убеждал японского представителя продемонстрировать миролюбие, убрав из Кореи хотя бы часть войск. Японский посланник Отори Кэйсукэ (大鳥圭介) крайне вежливо выслушивал, но ничего не предпринимал. Из Токио у него были другие инструкции — убедить корейское правительство заявить Китаю, что тот должен вывести свои войска из Кореи. [АВПРИ].

Один из ключевых участников гражданской войны 1867 — 1868 (戊辰戦争) на стороне войск сёгуна. Командир элитной части сухопутных войск (伝習隊) − сторонников сёгуната, воспитанных французскими военными инструкторами. В правительстве республики Эдзо он военный министр (陸軍奉行). По одной из версий, после решающего поражения в битве при Хакодатэ (июнь 1869) ему удалось уговорить «президента республики» Эномото Такэаки сдаться правительственным (императорским) войскам. Был в заключении, потом помилован и принимал активное участие в строительстве институтов нового государства, позднее на дипломатическом поприще как посланник в Китае и Корее.

Но Гирс по-прежнему делал все, чтобы избежать прямого вооруженного вмешательства. Он инструктировал Вебера дать понять японцам в Сеуле, что их любые договоренности с Кореей не будут иметь никакой силы, если они противоречат договорам, которые Корея как самостоятельное государство заключило с другими странами [АВПРИ]. Та же инструкция на следующий день была послана Хитрово.

На следующий день из Токио пришла депеша, которая не оставляла никаких сомнений, что войну остановить не удастся. Хитрово сообщал: он встречался с китайским посланником в японской столице и тот ему доверительно передавал, что готовится к отъезду, хотя не получал никаких официальных инструкций на этот счет. Из разговора можно было понять, что ввиду потери «надежды на мирный исход, Китай был вынужден послать в значительном количестве новые войска в Корею» [АВПРИ].

Об этом же с перечислением количества войск, готовых к отправке в Корею, сообщал Вогак. По его мнению, Китай на тот момент считал себя в военном отношении сильнее Японии и рассчитывал на успех. В его депеше от 23 июля: «Китай решил теперь отозвать свое войско из Кореи и ожидать переговоров. Между тем усиленно приготовляется к войне. Ныне готовы 5 тысяч близ Тяньцзиня, 5 тысяч в порту Айгун, 10 тысяч в Шанхае. Намерены собрать до 50 000. Занято 3 млн таэлей. Китай считает Японию слабее. Решено право на Корею не уступать. В случае неудачи переговоров осенью начать войну. Вероятный план занятие северной Кореи… Япония уверяет, что согласна отозвать войска и вести переговоры…, между тем усиливает войска в Корее, где ныне до 16 тысяч. К осени Япония будет готова к серьезной компании… Англия убеждает Китай, что Россия заодно с Японией. Английская эскадра в порту Гамильтон. Общее мнение, что войну трудно избежать» [АВПРИ].

В эти дни в Азиатском департаменте российского МИД его глава Дмитрий Алексеевич Капнист подготовил рекомендации о тактике России в создавшейся ситуации. По его мнению, если Япония на предложение Англии заморозить ситуацию и отвести китайские и японские войска на безопасное друг от друга расстояние ответит «уклончиво», следует перейти к «необходимым охранительным мерам». Эти меры, по его предложению, должны были включать в себя посылку «небольшого вооруженного отряда» для охраны российской дипломатической миссии в Сеуле, «с полным обеспечением свободы в сношениях как по телеграфу извне, так и с самим Корейским Правительством». Капнист предлагал также временное занятие Порта-Лазарев (Вонсан) с обещанием уйти из него после того как Японией и Китаем будет подписано и реализовано соглашение о выводе своих войск [АВПРИ].

Реакции Гирса на эти предложения не было. Он, а вместе с ним и царь, полагали, видимо, что необходимости в подобных действиях нет. Об этом же свидетельствовали сообщения иностранной прессы из Петербурга. «Рейтер» передавал 27 июля из российской столицы, что слухи о неизбежном вмешательстве России в конфликт были опровергнуты «весьма авторитетным» источником, согласно которому такое вмешательство могло бы иметь место только в случае, если в конфликт ввяжется какая-то «третья» держава. [Times].

Война и реакция на нее

Вместе с тем события в Корее опережали прогнозы о начале войны осенью. 1 августа 1894 года Хитрово доносил из Токио о том, что 25 июля у берегов Кореи произошло первое морское сражение. По японской версии, китайские суда у бухты Асан, не ответив на приветствие японских кораблей, открыли по ним огонь. В результате боя одно китайское судно с 1500 солдатами на борту было потоплено, а канонерская лодка захвачена в плен [АВПРИ].

Официально Япония объявила Китаю войну 3 августа 1894 года. Вебер доносил из Сеула, что город занят японскими войсками, а после непродолжительной стычки с охраной ими был занят и Дворец короля, который теперь у них в плену. Тем не менее, Коджон смог устроить аудиенцию для иностранных представителей, которых «убедительно просил …об оказании помощи» [АВПРИ].

Теперь, когда война началась, Гирс, чувствуя, вероятно, свою ответственность за то, что ее не удалось предотвратить, пишет подробное письмо Кассини с объяснениями мотивов своего поведения. В этом «весьма доверительном» послании, Гирс подчеркивал, что возникшее «стихийно» внутреннее волнение в Корее привело к вмешательству в дела этой страны Японии и Китая. В этих условиях, как формулировал Гирс, задачей России стало: 1) умиротворение конфликта путем воздействия на правительства конфликтующих сторон, 2) охрана российских интересов в Корее, с учетом того, что она соседствует с российским Приморьем. По плану, одобренному царем, выполнение первой задачи Россия взяла на себя, не прибегая к услугам других стран. И лишь после того, как стало ясно, что Япония не собирается уходить из Кореи, пока не будут выполнены ее условия, Россия решила действовать «коллективно», уделив особое внимание контактам с Лондоном. Гирс в ответ, признав, что «к сожалению», все усилия не смогли предотвратить войну, тем не менее, стоял на своем: «Как бы то ни было Императорское Правительство постоянно руководствуется задачей не увлекаться односторонними предложениями той или другой из двух враждующих между собой на Крайнем Востоке держав и не втягиваться вслед за ними, в пристрастную оценку положения вещей. Подобный образ действий явился бы не только не согласным с нашим достоинством, но мог бы даже связать наши руки в будущем».

Из послания видно, насколько глубоким было недоверие Гирса к Ли Хунчжану, интриги которого были ему хорошо известны еще по прошлым временам, когда нынешний министр возглавлял Азиатский департамент: «Мы вовсе не сожалеем…, что отклонили сделанное Ли Хунчжаном чрез Вас, предложение вмешаться непосредственно в вопросы внутренних реформ в Корее и принятие на себя, так сказать, авторитетного посредничества в пользу существующего «status quo», так как это естественно понимал Ли Хунчжан, было в пользу Китая. Министерство иностранных дел ясно сознавало, что реформы служат только предлогом между Китайцами и Японцами, и что вследствие официального посредничества нашего мы легко очутились бы, помимо нашей воли, открытыми противниками Японии под знаменем Китая и хитрого Печилийского Вице-Короля».

Но чтобы не создавалось впечатление об опасной «недальновидности» позиции невмешательства, Гирс заключает: «Вообще, мы не теряем из виду, согласно Высочайшим Указаниям Его Императорского Величества, что роль, которая выпадает на нашу долю в Корее, будет находиться в зависимости от развития последующих событий, и никак не от более или менее дружественных отношений к нам Китая или Японии, как бы, впрочем, мы ни ценили на дальних окраинах наших доброе отношения наши к обоим из этих двух государств» [АВПРИ].

Для того, чтобы изложенная в письме Кассини позиция была оформлена в виде документа, скрепленного подписями других министров, по инициативе Гирса 21 августа 1894 года в Петербурге было созвано Особое Совещание. В нем помимо двух высших чиновников МИД приняли участие Витте (министр финансов), Ванновский (военный министр) и Чихачев (управляющий военно-морским министерством).

На Совещании политика невмешательства в конфликт была признана как оправдавшая себя. Отстаивая ее, Гирс подчеркивал, что конфликт был вызван внутренними беспорядками в Корее. Когда же Китай предложил России повлиять на Японию с тем, чтобы она вывела свои войска из Кореи вместе с войсками Китая, Токио, по словам Гирса, дал «письменное заверение» российскому посланнику, что у него нет никаких агрессивных намерений в отношении Кореи. Предложение же Китая вместе с ним и Японией заняться реформами в Корее, Гирс посчитал попыткой втянуть Россию в дела, участие в которых Петербург считал для себя «неудобным». Гирс четко обозначил сферу российских интересов в связи с разразившейся войной: «Корея, будучи сама по себе ничтожна, могла бы, благодаря своей слабости, обратиться в орудие враждебных для нас целей, если бы она подпала под владычество одной из воюющих держав. Помимо этого, если бы Япония завладела южною частью Корейского полуострова, то пролив Броутон (Корейский пролив), отделяющий ныне японскую территорию от корейской и служащий почти единственным выходом из наших восточносибирских портов в открытый океан, оказался бы в руках Японии, что нам, в видах сохранения свободы плавания по Японскому морю, трудно было бы допустить» [КА].

На совещании, как и следовало ожидать, очень скоро в фокусе дискуссии оказалась Англия. Опасаясь, что она не замедлит воспользоваться плодами победы одной из стран к Корее, Витте призвал «приготовиться дать отпор Англии в случае проявления ее честолюбивых замыслов». Чихачев же, напротив, посчитал, что вмешательство Англии можно было бы использовано как предлог для занятия Россией какой-нибудь стратегической позиции в Корее. Адмирал считал, однако, что делать это без особых «побудительных причин» не следует. По его мнению «всякое расширение…владений на счет корейской территории едва ли принесло бы…большую пользу, между тем потребовало бы значительных денежных жертв на укрепление занятых позиций». При осложнении же ситуации, по его мнению, вполне возможно было бы усилить тихоокеанскую эскадру России за счет кораблей из Средиземного моря. [КА].

«Если бы Англия, действительно, вознамерилась оказать поддержку одной из воюющих держав, то мы, конечно, не могли бы тогда остаться равнодушными зрителями», продолжал Гирс. Но по его убеждению, интересы Англии в данном конфликте мало отличались от российских, и Лондон также хотел бы «скорейшего заключения мира между воюющими и сохранения существующего порядка вещей на берегах Тихого океана».

Об «английской угрозе» говорил и Ванновский. Отметив первые японские успехи в только начавшейся войне, он указывал на опасность в случае поражения Китая его сближения с Англией. Он пророчески замечал: «Для нас особенно невыгодно было бы завоевание Кореи японцами. Япония, обладающая армиею, обученною по-европейски, и значительным военным флотом, сделалась бы тогда опасным для нас соседом, в особенности в союзе с какою-либо европейскою державою» [КА].

Совещание приняло свои рекомендации. Признавая «активное вмешательство России в китайско-японскую войну не отвечающим» интересам России, участники высказались за то, чтобы «держаться в корейском вопросе образа действий, совместного с другими заинтересованными державами, и употреблять усилия к тому, чтобы склонить воюющие стороны к скорейшему прекращению военных действий и к разрешению корейского вопроса дипломатическим путем». Тем не менее чтобы оставить за собой свободу действий, было решено не объявлять официально о «нейтралитете», одновременно давая понять Японии и Китаю, что Россия не оставит без внимания случаи нарушения ее интересов на границе с Кореей. Важнейшей целью российской политики было обозначено сохранение статус-кво Кореи, что означало в первую очередь ее независимость и территориальную целостность. [КА].

В документах Особого Совещания получила отражение специфика российской геополитики тех лет. Стремление не впутываться в непонятную по своим результатам ситуацию с высокой долей риска, со значительными материальными затратами и «потерей лица» − было ее лейтмотивом. При Александре III страна только закрепилась в районе Тихого океана, начав обустраиваться во Владивостоке, и по своему значению во всей системе стратегических интересов этот регион значительно уступал Европе и Ближнему Востоку. Поэтому из-за этого региона Петербург не хотел ссориться с ведущими европейскими державами, хотя и готов был вмешаться, если Англия − его «заклятый соперник» в других частях света − полезла бы в Корею.

Помимо прочего, Россия не только в этот период, но и при следующем царе из-за удаленности региона экономически была в нем слабо представлена. Ее интересы в сфере торговли были настолько незначительны, что не формировали сильной политической воли. С этим было связано строгое соизмерение ставившихся задач с реальными возможностями. Идеологическая составляющая геополитики в виде великодержавности и «патриотизма» не была столь сильна, как это стало при Николае II. Не были еще «освоены» территории, приобретенные в предыдущие десятилетия. К тому же идея поиска «незамерзающего» порта в Корее из-за ограниченного военно-морского присутствия в Тихом океане не была еще критически важной.

Тем не менее упомянутые признаки отчетливо обнаруживались в закрытых дискуссиях на самом высоком уровне того времени. Они были присущи в первую очередь военным стратегам, для которых защита уже достигнутых рубежей была напрямую связана с необходимостью их дальнейшего расширения. Это происходило по логике «порочного круга» экспансии: защита новоприобретенных земель диктовала необходимость аннексии или, как минимум, создание «буферных зон» на сопредельных территориях.

Такое мышление подстегивалось и тем, что «сопредельная территория», в данном случае Корея, находилась в состоянии средневековой дикости, а Китай был в застое и упадке всей государственной системы. С военной точки зрения обе страны, особенно Корея, представляли собой легкую добычу для геополитических хищников. При этом агрессия в эти страны оправдывалась не только легитимностью «особых интересов» в прилегающих территориях, но и т.н. «цивилизаторской миссией», что в XIX веке особенно часто использовалось в дипломатической практике. [Weinberg].

С началом войны Японии с Китаем заметно вырос интерес к Маньчжурии со стороны российских стратегов. «Японская армия будет проходить по Маньчжурии, и подробное ознакомление с практическим знанием условий этого прохода, с путями сообщений и вообще положения тех мест не может не представлять для нас интерес», писал Гирсу Хитрово из Токио, сообщая о прибытии в Токио военного агента в Китае полковника Вогака. Тот получил официальное приглашение японского правительства «состоять при Главной Квартире действующей армии» [АВПРИ].

Первые же дни войны показали, что японские войска в плане организованности и дисциплины, материально-технического оснащения и эффективности работы служб, связанных с ведением боевых действий, намного превосходили китайские войска. Особенно впечатляли иностранцев службы тыловой поддержки. Обеспечение армии в полевых условиях всем необходимым было по отзывам превосходным. Особенно поражало то, что японские интендантские службы расплачивались с местным населением за поставки, в частности, продовольствия, деньгами, платя вперед [NYT].

Китайские войска, как писала мировая пресса в те дни, представляли из себя прямо противоположное. Вспоминались слова Путятина сорокалетней давности о «богдыханских солдатах», как о толпе худо дисциплинированной, жалкой сволочи, негодных бродяг, не имеющих вовсе военного вида» [Путятин, Всеподданнейший].

В первые дни корейское население поддерживало китайцев, но через некоторое время ситуация изменилась на сто восемьдесят градусов. Если перед войной европейцы, в том числе и россияне, задавались вопросом, кто победит, то с ее началом этот вопрос быстро отпал. Исход военной компании уже не вызвал сомнений, хотя некоторые все еще верили, что успехи японцев преувеличены и со временем мощь Китая даст о себе знать и он «в конечном счете победит» [NYT].

К концу октября японский флот господствовал в Желтом море и Печилийском заливе (залив Бохай), китайские войска ушли из Кореи, а японские стали их преследовать на их территории. Войска, руководимые Ямагата Аритомо, перешли через пограничную с Маньчжурией реку Ялу и вступили в пределы Маньчжурии. Стало реальным их движение к Порт-Артуру и на Мукден, родину императоров Цинской династии. Теперь усилия европейцев были направлены на то, чтобы остановить японцев в их продвижении вглубь китайской территории. Война грозила не только полным поражением, но и развалом Китая.

Но организовать совместные действия европейских держав для оказания давления

на Токио, чтобы он вывел свои войска из Китая, было делом непростым. К тому же, уверовав в свои силы и легкость победы, Токио изо всех сил стремился не допустить коллективного давления. Особенно волновала перспектива англо-российских согласованных действий в попытке задержать дальнейшее продвижение японских войск. Обе столицы стали настаивать на прекращении продвижения по китайской территории и скорейшего информирования своих условий мира с Китаем.

29 июля, как сообщали японские газеты, с Хитрово по его просьбе встретился Хаяси Тадасу, который замещал Муцу в его отсутствие. [NYT]. О содержании беседы не сообщалось. После этой встречи Хитрово отправился на отдых на посольскую виллу в районе курортного местечка Никко, в двухстах километрах к северу от японской столицы. Здесь были дачи посланников других стран и в некотором от них удалении и одна из летних резиденций японского императора. 20 августа, сообщая о возвращении Хитрово из Никко и его намерении организовать «коллективное давление» на японское правительство, Муцу поручал

посланнику в Лондоне убедить английское правительство, что «в нынешней ситуации» не в его интересах сотрудничать с Россией. Паранойя британцев в отношении «русского экспансионизма» активно использовалась в дипломатии Муцу. (Perez). Но на этот раз она не сработала, и на следующий день Аоки сообщал, что позицию Кимберли изменить не удалось, и министр иностранных дел Англии инструктировал своего посланника в Токио Тренча (Power Trench) «работать вместе» с Хитрово «на благо мира», но не более. [ДВПЯ].

Обеспокоенный судьбой Китая в случае его полного коллапса, Лондон начал активно выяснять, какие условия мира могли бы устроить Токио. Будет ли достаточно, если державы гарантируют независимость Кореи и выплату Китаем контрибуции — компенсации за военные издержки Японии. [ДВПЯ].

В эти дни убедительных побед над китайскими войсками у некоторых японских политиков появляются признаки самоуверенности и «экспансионистский зуд». Аоки Сюдзо, один из крупных политических деятелей Японии, побывавший до этого дважды в кресле министра иностранных дел и занимавший его и после войны с Китаем, считал своим долгом предупредить Муцу от поспешных разговоров о перемирии. «Не слушайте никаких разговоров о посредничестве до очередной решительной победы. Условиями мира должно быть приобретение Тайваня, если мы должны будем отказаться от Кореи, а контрибуция не меньше чем 100 млн фунтов стерлингов, половина золотом, половина серебром». Аоки предлагал также расширить территорию Кореи до границ с Китаем, которые существовали некогда, с тем, чтобы Корея могла уступить Японии Пусан и прилегающие к нему территории. Далее он требовал, чтобы Япония стала одной из стран-гарантов «независимости и территориальной целостности» Кореи и чтобы с Японией консультировались при решении всех вопросов, которые могли возникнуть на Дальнем Востоке. [ДВПЯ].

Непомерные аппетиты Аоки вызвали раздражение Муцу. Если откровенно экспансионистские взгляды японского посланника стали бы известны в Лондоне, они могли вызвать резкое осложнение в отношениях с европейскими странами, которые и без того с крайним подозрением следили за действиями Японии, по мере того как она одерживала одну победу за другой. Почти все эти условия вошли в конце войны в договор с Китаем, но в тот момент (11 октября 1894 г.) Муцу предупреждает Аоки: «Насчет дел с Китаем, я верю, что Вы будете придерживаться тех инструкций, которые Вы имеете от нас, и не будете действовать самостоятельно». [ДВПЯ].

Военный триумф японской армии менял, однако, тональность и содержание разговоров Токио о прекращении войны и условиях мира. Явная слабость, дезорганизация китайской армии, ее порой паническое бегство с поля боя, внушали уверенность в быстрой и легкой победе, и теперь любые переговоры о немедленном прекращении войны становились стратегически невыгодными.

Лондон был реально озабочен судьбой своих экономических интересов в Китае. Судьба Шанхая вызвала особое беспокойство. Англичане пытались получить от Токио гарантии, что его военные действия против Китая не затронут этот город. Япония была готова дать такое заверение, но при условии, если Англия со своей стороны даст обещание, что китайские войска не будут использовать военную инфраструктуру в районе этого города, и в частности арсенал.

Что касается России, то война пришлась на переломный период в российской истории. В тот год, когда война началась, император Александр III тяжело заболел. Все совещания от его имени вынужден был вести престолонаследник. Он остро переживал смерть отца, при этом, судя по его дневникам, не очень разбирался в тонкостях внешней политики.

О тяжелом состоянии здоровья российского императора японские газеты стали писать в конце октября. Они сообщали о посещении Хитрово и сотрудников Российской миссии 21 октября православного собора в районе Суругадай в Токио, который уже тогда назывался «Собором Николая» («Никорай-кайдо», позднее просто «Никорай-до») по имени его настоятеля архимандрита Николая Касаткина, и молебне за выздоровление больного монарха [Асахи].

Александра III скончался 1 ноября 1894 года. В это время войска Ямагата форсировали реку Ялу − естественную границу между Кореей и Китаем. 19 ноября в Никорай-до проходила панихида по умершему царю. Председателем комиссии по проведению траурной церемонии был Хитрово. Проходила она в том же соборе при стечении большого числа людей. Пресса насчитала 500 человек. Она же передавала подробности о том, как проходила панихида, о серебряном подносе с крестом и ликами ангелов, о сверкающей золотом мантии архимандрита Николая, о хоре слева от него, исполнявшем молитвенные песнопения. Среди тех, кто пришел в православный собор почтить память усопшего императора, был принц императорской крови Комацу, жена принца Арисугава Такэхито, верный друг России теперь министр сельского хозяйства и торговли Эномото, министр иностранных дел Муцу, министр внутренних дел Номура (Ясуси), а также посланники Англии, Франции, Германии, Италии и США [Асахи].

В конце того же 1894 года тяжело заболел и Гирс. Он умер 26 января 1895 года, пережив своего монарха всего на три месяца. Найти ему замену долго не удавалось. Одновременный уход с политической арены двух главных действующих лица российской дипломатии обеспокоил Токио. Встревоженный тем, что со смертью Гирса можно ожидать серьезных перемен в позиции России, Муцу 29 января направил Ниси телеграмму. «После смерти Гирса Вам надлежит внимательно следить за политикой и действиями нового министра иностранных дел России в отношении нынешней войны между Японией и Китаем» [ДВПЯ].

Победа Японии и геополитические перемены

Победа Японии над Китаем изменила ход событий на полуострове. Долго сохранявшееся усилиями России шаткое равновесие на Корейском полуострове было нарушено, и теперь ее задача ограничить влияние Японии в Корее и Маньчжурии и, чтобы переломить в свою пользу баланс сил − добавить к дипломатическому влиянию экономический и военный факторы, поднять планку своего реального присутствия на более высокий уровень.

Но для этого требовалось время. Транссибирская магистраль уже вышла в Забайкалье, и возникал вопрос как ее тянуть дальше к Владивостоку − в обход или же напрямик через Маньчжурию. Последнее было предпочтительнее, так как существенно короче.

Из Читы у дороги на Владивосток было два варианта. Первый: по Амуру через Хабаровск, далее на юг через Уссурийский край − 2871 км. Второй: через Маньчжурию, до станции Маньчжурия (472 км), далее по территории Китая − 1529 км (КВЖД) до станции Гродеково, от которой до Владивостока через Уссурийск 191 км. Итого 2292. По сравнению с первым вариантом путь был короче на 580 км.

К тому же контакты с Ли Хунчжаном позволяли рассчитывать на сговорчивость по вопросу о строительстве новой дороги. Приход сюда Японии, динамичной и активной силы ничего хорошего не сулил. Захват Японией Ляодуна с Порт-Артуром и Далиен ставил ограничительные флажки дальнейшему продвижению России на юг в сторону Северного Китая и дальше. Геополитические сдвиги требовали нового осмысления ситуации и выработки стратегии поведения. Со смертью Александра III в выработке дальневосточной политики одну из главных ролей стал играть его младший брат великий князь Алексей Александрович. Он председательствовал на Особом Совещании 1 февраля 1895 года, на котором рассматривалась новая ситуация на Дальнем Востоке.

Имя великого князя часто будет появляться на страницах истории российско-японских отношений в том же качестве на аналогичных совещаниях, во время которых решались важнейшие вопросы российской политики.

Обсуждение было коллективным с участием руководителей всех профильных министров. И на этот раз в нем приняли активное участие военный министр Ванновский, управляющий морским министерством Чихачев, министр финансов Витте, Николай Павлович Шишкин, после смерти Гирса временно исполнявший обязанности министра иностранных дел, начальник Главного Штаба Николай Николаевич Обручев, начальник Главного морского штаба Оскар Карлович Кремер, а также заведующий Азиатским департаментом МИД России князь Дмитрий Алексеевич Капнист.

В августе 1894 года, когда на аналогичном Особом Совещании (21 августа) было принято решение не вмешиваться в конфликт и сохранять некое равновесие, никто не мог предположить, что Япония нанесет сокрушительное поражение Китаю. Расчет, что война истощит обоих соперников и России удастся этим воспользоваться и укрепить свое положение на Корейском полуострове, не оправдался. Япония победила «с крупным счетом», и теперь речь шла о том, что следовало предпринять «для ограждения интересов России» на Дальнем Востоке. Следовало ли России придерживаться общей с другими странами линии или «перейти к самостоятельному образу действий», был вопрос председательствующего [АВПРИ].

Для защиты свободы плавания через Корейский пролив в составленной МИД России и разосланной участникам еще до совещания записке предлагалось «занять один из островов на южной оконечности Корейского полуострова». В записке назывался и конкретный остров − «Каргодо» (Коджедо 巨済島), который «следовало бы занять для устройства там „русского „settlement“ (поселения) наподобие английской военной станции Гон-Конг». [АВПРИ].

Завладение Россией острова Коджедо, расположенного на расстоянии чуть больше 30 морских миль до японского острова Цусима, означало бы ее военное присутствие в опасной близости к стране и вряд ли могло быть воспринято с пониманием. В наши дни выход на остров − один из двух вариантов концепции «Японо-корейского туннеля» соединения двух стран железнодорожным путем под дном Корейского пролива.

Ванновский, выступавший первым, считал подобный план целесообразным. Однако, по его мнению, захват острова мог быть осуществлен только «в крайности, которой, впрочем, он пока не усматривает, так как, согласно полученным им из министерства иностранных дел сведениям, до сих пор и японское правительство относится, по-видимому, с полным уважением к нашим (российским) интересам, и Англия держится в корейском вопросе корректно».

О той же «корректности» говорил и исполнявший обязанности министра иностранных дел Николай Павлович Шишкин. По его мнению, «если Япония, наиболее заинтересованная в делах Крайнего Востока, и Великобритания будут действовать и впоследствии так же корректно, как теперь, то нам (России) не следовало бы занимать ни острова Каргодо, ни других каких-либо территорий, дабы тем показать, что мы не преследуем на тихоокеанском побережье никаких агрессивных целей, и чрез то сохранить прежние дружественные отношения как с Японией, так и с другими заинтересованными державами». На прямой вопрос Чихачева, не будут ли затронуты интересы России в случае, если Порт-Артур и Вэйхайвэй «окажутся в руках японцев», Шишкин отвечал, что Печилийский залив (залив Бохай), несомненно, входит в сферу российских интересов. Поэтому занятие Японией указанных портов «должно в известной степени затронуть» интересы России, но «более всего наши интересы были бы задеты, если бы Япония завладела Кореей», подчеркнул он, добавив при этом: «чего, впрочем, опасаться пока преждевременно ввиду данных нам японским правительством заверений, что оно не намерено посягать на независимость Кореи» [АВПРИ].

Мнения разделились лишь в отношении того, какой из вариантов мог бы более всего отвечать российским интересам и не спровоцировать ответную реакцию Японии и Англии. Чихачев высказался в пользу острова Каргодо (Коджедо), полагая, что в этом случае реакция Японии не будет столь негативной, как если бы речь шла о Порте-Лазарев (Вонсан), имеющего для Японии слишком большое стратегическое значение. И вообще, по его мнению «лучше всего, конечно, было бы занять часть Маньчжурии; тогда взятие японцами Порт-Артура и Вэйхайвэя не представляло бы для России значения» [АВПРИ].

На Совещании возобладало традиционное стремление к осторожности и взвешенности поступков. Проводившееся спустя всего пять дней после кончины Гирса обсуждение было проникнуто духом его дипломатии осторожных, строго взвешенных шагов.

Россия на тот момент и даже через десять лет на пороге войны с Японией в военном и ресурсном отношениях была не готова к большому по масштабам конфликту. Упоминавшаяся не раз Сибирская железная дорога, к этому моменту достигла лишь Забайкалья.

Витте описал основные моменты этого совещания, приписывая себе главную роль на фоне пассивности остальных. «Соглашение (мирный договор Японии с Китаем) это представлялось мне в высокой степени неблагоприятным для России, ибо Япония получала территорию на Китайском материке, и благодаря этому приблизилась к нам в том смысле, что наши приморские владения, Приморский край прежде отделялся от Японии морем, а теперь Япония переходила уже на материк и завязывала интересы на материке, на том самом материке, где были и наши весьма существенные интересы, а потому являлся вопрос: как же поступить?». В интересах России сохранение стабильности Китая и целостности его территории − главный его мотив. Поэтому мирный договор Японии с Китаем неприемлем для России и следует заставить Токио отказаться от него, начав при необходимости «активные действия», вплоть до «бомбардировки некоторых японских портов» (!?). В случае же согласия Японии вознаградить ее «расходы посредством более или менее значительной контрибуции со стороны Китая» [Витте].

Японо-китайский мирный договор был подписан 17 апреля 1895 года в небольшом городке Симоносэки, нередко упоминавшемся в печати как Бакан (馬関, сокращенное от Акамагасэки赤馬関, которое было упразднено, и с 1902 г. стало в ходу только «Симоносэки»). Договор состоял из одиннадцати основных и трех отдельных статей. Китай:

• признавал окончательно полную и безусловную независимость и автономию Кореи и отказывался от уплаты Кореей дани (статья 1);
• уступал Японии навсегда и в полное верховенство (статья 2):

 — южную часть Ляодунского полуострова (провинция Мукден), начиная с пункта близ устья реки Ялу;

— остров Тайвань;

— Пескадорский архипелаг;

• уплачивал Японии 200 млн таэлей военного вознаграждения (статья 4).

Остальные статьи касались проведения границ новых территорий, условий и сроков их передачи; прав их жителей на переселение или принятия японского гражданства; сроков эвакуации японских войск из Китая; временного занятия порта Вэйхайвэй на противоположном Шаньдунском полуострове; обмене военнопленными; условий прекращения военных действий, ратификации и вступления договора в силу (Договор в Симоносэки).

За день до этого, 16 апреля в Царском Селе у царя состоялось совещание. Из его дневника можно было узнать, что перед обедом монарх «христосовался с егерями охоты», а после обеда принимал тех, кто проводил 1 февраля Особое Совещание: «Решили: настоять энергично на очищении японцами южной части Маньчжурии и Порт-Артура; если же они не послушаются совета, то принудить их к тому силой [Николай II, Дневники].

Молодой император всего четыре месяца на престоле и пока следовал кредо своего отца − не ввязываться в войну без крайней нужды. Решение изгнать японцев с Ляодунского полуострова и отобрать у нее военную добычу − рискованное действие, которое вызывает у него реакцию неуверенности: «Дай Бог, только не втянуться в войну!» [Николай II, Дневники].

Упование на бога будет лейтмотивом весь остальной период его царствования. На этот раз оно ему поможет, но через девять лет будет иначе. Нынешнее вмешательство и последовавшее за ним занятие той же самой территории без войны, дипломатической уловкой и или даже, по слухам, взяткой, инициировало порочный круг событий.

О намерении России не дать завладеть Порт-Артуром и занять его самой догадывались и в Японии. Хаяси в своих секретных мемуарах писал, что Муцу и Ито, которому из-за болезни тот уступил место главы японской делегации на мирных переговорах с Китаем, оба «предчувствовали вмешательство». Муцу возражал против захвата Японией Ляодунского полуострова, в то время как Ито вместе с армейским начальством выступал за это. Хаяси в своих мемуарах считал, что Ито действовал скорее в расчете, что при уступке полуострова под давлением можно будет получить большие политические козыри и даже дополнительную контрибуцию [Hayashi].

Ито уступил давлению. Его прозорливость позднее отметила российская печать. «Дальновидный и осторожный Ито оказал своему отечеству огромную услугу, «заставив» японского императора издать манифест о «согласии последовать «мудрым советам» России, Франции и Германии», и не дав правительству пойти на поводу у японской общественности», опьяненной легкой победой над Китаем» [РС].

Хаяси утверждал, что Япония была готова вернуть полуостров Китаю, даже без денежной компенсации, и соответствующие постановления были подготовлены и даже изданы. А хитроумный Ли Хунчжан подписывал «позорный» для Китая мирный договор без особого сопротивления, потому что знал к этому моменту от Кассини, что Россия не даст Японии проглотить эту добычу. Более того, он к этому моменту уже вел переговоры об аренде полуострова русскими [Hayashi].

Впрочем, не России, а Германии принадлежала главная роль в операции по удалению Японии с Ляодунского полуострова, считал будущий посланник в в Токио и будущий министр иностранных дел России Александр Петрович Извольский. Он уверен, что «правитель Германии давно питал надежду изолировать Англию и путем перегруппировки европейских держав образовать на континенте антибританский союз. Такая группировка временно была осуществлена в 1895 году, когда Россия, Франция и Германия объединились в вопросе о предъявлении ультиматума Японии после Симоносекского мира. Император Вильгельм являлся душой этой комбинации, к которой Франция присоединилась только скрепя сердце, Россия относилась более или менее безразлично, и от участия в которой Англия благоразумно воздержалась». [Извольский].

Японо-китайская война и вмешательство трех европейских держав в послевоенное урегулирование стало одним из крутых поворотов «русла истории» двусторонних отношений. Изгнание Японии с Ляодунского полуострова привело к цепочке событий, имевших «тяжкие последствия», и что именно этому событию «следует приписать исходные причины, вызвавшие беспорядки, которые имели место на Дальнем Востоке в 1900 году (восстание ихэтуаней или «боксерское восстание»), и, впоследствии, несчастный конфликт между Россией и Японией». Так оценивал произошедшее Извольский [Извольский].

«Несчастный конфликт» для Японии в первую очередь был связан с судьбой Кореи. Потеряв Порт-Артур, нужно было сделать все возможное, чтобы не потерять и Корею. «Ультиматум трех держав относительно Ляодуна в апреле 1895 года доводил корейский вопрос для Японии до предельного обострения: упустить вслед за Маньчжурией из своих рук в чужие и протекторат над Кореей было бы для Японии равносильно полному поражению в победоносно проделанной войне» [Романов, Россия].

После вмешательства трех стран, заставивших Японию отказаться от Ляодунского полуострова, ситуация в определенном смысле «зависла». Японское правительство в состоянии шока взвешивало «за» и «против» разных вариантов своей реакции. В Токио понимали, что непринятие ультимативных «пожеланий» может привести к войне с Россией или даже с коалицией.

Окума Сигэнобу, один из крупнейших политических деятелей Японии, министр иностранных дел и премьер-министр, много лет спустя, писал, что после трехстороннего вмешательства вся японская политическая элита была охвачена болезнью под названием «русобоязнь» [Асахи].

Что же касается России − действовать на «двух фронтах», в Корее и в Маньчжурии, грозило не только войной ее с Японией, но и усилением давления со стороны европейских стран. В частности, реакция Лондона в этом случае, не вызывала сомнений. Поэтому возникал соблазн использовать корейский вопрос в переговорах или дипломатической торговле для полного отказа Японии от амбиций в отношении Ляодунского полуострова.

Однако смириться с японским доминированием в Корее было психологически очень трудно. Один из ярых противников японского доминирования в Корее посланник в Сеуле Карл Иванович Вебер писал 8 августа 1895 года новому министру иностранных дел князю Лобанову-Ростовскому:

«…Не питая сами против Корейского полуострова завоевательных замыслов, мы конечно не можем допустить такового со стороны кого-либо другого. Нам, несомненно, предстоит бороться в Сеуле с преобладанием Японцев, подобно тому, как мы боролись с Китаем до войны (японо-китайской войны 1894–1895 гг.). Разница заключается лишь в том, что притязания Токийского Правительства окажутся, вероятно, еще более серьезными, чем китайские. Неукоснительно преследуя решение исторических задач…мы будем, однако, в Корее, как и везде, избегать всяких рискованных и вызывающих действий, могущих вовлечь нас в нежелательные замешательства… Каждый шаг Корейцев на пути некоторого самостоятельного развития является очевидным освобождением страны от обрушившегося японского гнета» [АВПРИ].

Новая расстановка сил и приоритетов.
Убийство королевы в борьбе за Корею

«Самостоятельное развитие Кореи» − дело очень далекого будущего. А пока в стране наступило некоторое «затишье», связанное, по мнению, Вебера «внушительностью положения, занятого Россией при последних перипетиях японо-китайской распри». Он же сам пророчески добавляет: «Можно было бы опасаться, что Японцы только выжидают окончательного улажения европейского конфликта (вмешательства трех европейских держав), чтобы энергично взяться за Корею» [АВПРИ].

Победа Японии над Китаем привела к тому, что из трех сил, реально боровшихся за доминирование на Корейском полуострове, Китай выбыл из игры. Теперь только Россия и Япония могли соперничать в попытках склонить крайне слабый режим на свою сторону. В этом соперничестве у России были военные и политические козыри, а у Японии − экономические.

«Японии удалось заполучить все важнейшие железнодорожные магистрали, пересекающие полуостров с севера на юг путем получения прав на прокладку линий Сеул−Пусан и Сеул−Инчхон. Кроме этого, Япония приобрела право добычи золота в нескольких районах и рыбной ловли по всей стране. Во внешней торговле Кореи доля Японии составляла 90% в экспорте и 60–70 % в импорте. …Основными опорами японского влияния в Корее на рубеже веков являлись оживление торговых связей между двумя странами и установление регулярного пароходного сообщения, сооружение ими между Сеулом и Пусаном железной дороги и телеграфной линии, а также учреждение в Корее японских банков, которые оказались там единственными кредитными учреждениями, и свободное обращение в Корее ассигнаций японского банка «Дайити Гинко», которые на территории Кореи ходили как полноправное платежное средство…Опорой Страны восходящего солнца была и многочисленная японская колония, − всего в Корее жило до 25 тыс. японцев, при том, что японская колония в Сеуле насчитывала 4 тыс. совершеннолетних членов, имея свои почту, телефон, телеграф и полицейскую службу. Для сравнения: американская колония в Корее в 1904 г. насчитывала 240 чел., из них 100 − в Сеуле, а русскую вообще составляли почти исключительно дипломаты и несколько торговцев». [Российско-японское соперничество].

Сопротивляясь японскому проникновению в страну и чтобы сохранить себя, слабый и безвольный королевский режим стремился включить в игру как можно больше игроков, в одинаковой мере предоставлять различные концессии иностранцам. Россия получила права на эксплуатацию рудников, лесов и рыболовных угодий в зонах рек Туманган (Туманная), Амноккан и побережья Восточного (Японского) моря. Американцы получили право на разработку золотых и серебряных рудников в Унсане (в 1899 г.) и эксплуатацию Сеульской трамвайной линии (совместный американо-корейский проект). Англичанам достались концессии на золотые и серебряные рудники в Ынсане, немцам − права на разработку золотых рудников в Танхёне провинции Канвон [Российско-японское соперничество].

В этих условиях, под влиянием страха «потерять и Корею» японская дипломатия перешла в атаку. 2-го сентября 1895 года Вебер сообщал в Петербург о тайной встрече накануне корейского короля с японским посланником Иноуэ Каору, покидавшим свой пост, чтобы занять в Токио кресло министра иностранных дел. Депеша подробно передавала содержание этой беседы. Не вызывало сомнения, что источником информации был сам король или кто-то из очень близких королю людей.

Как и не приходилось сомневаться, что «строго конфиденциальная» информация передавалась таким образом, чтобы вызвать у России отрицательное отношение к действиям Японии, а еще лучше поссорить эти две страны. Король так часто пользовался этим приемом, что однажды (в феврале 1902 г.) российский министр иностранных дел (Ламсдорф) просил посланника в Сеуле Александра Ивановича Павлова сделать замечание самому королю, что он искажает истинное положение вещей (АВПРИ).

Тот же Павлов в одном из своих «всеподданнейших докладов» так описывал нравы в политическом мире тогдашней Кореи: «…в вечных подпольных интригах, подкупах и искусственном возбуждении народных страстей заключается деятельность всех без исключения корейских политических партий. … корейские министры меняются по несколько раз каждый год, а иногда несколько раз в течение одного месяца. …Каждая из партий, преследующая свои честолюбивые цели, почти всегда старается вовлечь в интригу одного из находящихся в Сеуле иностранных представителей и заручиться его поддержкой, для чего обещает, когда влияние и власть перейдут в ее руки, устроить дела его соотечественников в Корее и обеспечить в их пользу различные преимущества… представители эти обыкновенно стараются всеми зависящими от них способами содействовать успеху покровительствуемой ими партии и затем пользуются временным их преобладанием для своих целей» [АВПРИ].

Позднее, в январе 1903 года во время встречи с военным министром Куропаткиным Павлов говорил вовсе категорично: «…корейский народ отживающий. Сам ничего не делает. Как войско, будет хуже китайского. Король и двор ничтожны. На них можно действовать только страхом» [КА].

Павлова можно отнести также к числу главных действующих лиц в предлагаемой истории русско-японских отношений. На посту в Сеуле он действовал в духе одного из своих предшественников (Вебера), тонко изучив внутренние пружины корейской политики и войдя в доверие к королю Коджону. Он прославится позднее с началом русско-японской войны. По поручению Алексеева, царского наместника на Дальнем Востоке, он займется созданием в Шанхае тайной агентурной сети и «серой пропагандой» на противника.

В Петербурге получили депешу Вебера: «Иноуэ уверял корейского короля в искреннем желании вывести все войска из Кореи. Иноуэ в беседе «сгоряча» заметил, что в случае дальнейшего вмешательства России в Корее, «Япония будет готова решить дело оружием», но потом, спохватившись, «пытался поправить сказанное разными ограничениями и, наконец, просил короля отнюдь никому не передавать сделанного им разоблачения». Заявив, что в Корее останется на какое-то время отряд в 800 человек, Иноуэ просил телеграфировать ему, как поступить, если этот «незначительный отряд возбудит подозрение какой-нибудь державы и внушит ей мысль со своей стороны ввести войска в Корею». [АВПРИ].

«Осторожность» Иноуэ была связана с его стремлением действовать в Корее тонко, по возможности, не задевая национальных чувств корейцев, болезненно реагирующих на это.

Полной противоположностью ему был его преемник. Миура Горо, «солдат без какого-либо политического или дипломатического опыта» действовавший с прямолинейностью грубой силы. [Times].

27 сентября Вебер сообщил в Петербург о чудовищном злодеянии, организованном новым японским посланником − убийстве в королевском дворце в Сеуле корейской королевы Мин. Случилось это «около 3 ч. ночи, когда было замечено, что со всех сторон подходит японский отряд, японцы, одетые в статское платье и вооруженные саблями». «По-видимому, писал русский посланник, план заговорщиков был настолько обдуман, что они запаслись лестницами». Описывая сцену поголовной резни на женской половине дворца, так как убийцы не знали королеву в лицо, и для верности убивали всех женщин, Вебер писал о просьбе короля, обращенной к американскому и русскому посланникам вмешаться в события. «Не имея минуты, даже чтобы как следует одеться, американский поверенный в делах и я поспешили во дворец». [АВПРИ].

В словесной перепалке с Вебером, Миура пытался представить кровавую резню как дело рук самих корейцев, хотя не было никаких сомнений, что это было совершенно японцами. Их «видели свидетели, и настолько хорошо, что в случае необходимости могли даже описать некоторых и узнать в лицо». [АВПРИ].

Угадывался и мотив преступления. В Японии были уверены, что королева Мин вынашивала планы сближения с Россией в противовес Японии и действовала «заодно с российским посланником», а именно, с упоминавшимся Карлом Вебером. И ее убийство было вызвано стремлением разрушить эти планы.

Для того, чтобы убедиться в прямой причастности японского консульства к убийству корейской королевы у Вебера были свои секретные источники − прямая конфиденциальная связь с королем и его окружением. Из этих источников на руках Вебера оказалась секретная копия переписки Миура с корейским министром иностранных дел.

«Спешу представить Вашему Сиятельству, писал Вебер Лобанову-Ростовскому, министру иностранных дел России, еще некоторые свидетельские показания, а также копию секретно сообщенной мне и переведенной (с китайского)…переписки между Вик. [виконтом] Миура и корейским министром иностранных дел». Эта переписка, как и другие свидетельства «послужит наилучшим доказательством как крайне насильственной и позорной деятельности здесь помянутого Японского дипломата». [АВПРИ].

Одним из свидетелей свершившегося злодеяния был русский поданный Афанасий Иванович Середин-Сабатин, состоявший на службе во дворце, и в ночь на 26 сентября 1895 года, когда было совершено преступление, находившийся на дежурстве.

Убийство королевы было преступлением, которому трудно было найти оправданий, но Петербург явно не хотел ссориться с Токио. Более того, чрезмерная вовлеченность Вебера в дворцовые интриги в Сеуле вызывала беспокойство и в доме на Мойке угол Дворцовой. Поэтому было решено заменить его на посту посланника. Японские газеты уже писали о том, что новый российский посланник Андрей Николаевич Шпейер в Петербурге после аудиенции у императора, покинул российскую столицу и направился в Сеул. По пути к месту работы прежде посетил Токио, чтобы лучше понять настроения, царившие на тот период в японских политических кругах. В своем донесении Лобанову-Ростовскому Шпейер писал: «Гофмейстер Хитрово сделал все возможное, чтобы доставить мне случай побеседовать со всеми выдающимися политическими деятелями Японии. Я нашел японских сановников до крайности сдержанными и вовсе не расположенными на откровенности, но заметил, однако, что в них начинает пробуждаться сознание необходимости сближения с Россией для совместного и полюбовного решения корейского вопроса. Серьезная часть японской прессы ратовала также за установлением полного единомыслия с нами в этом вопросе и нападки ее на Россию в это время почти совершенно прекратились». [АВПРИ].

«Единомыслие» с Россией Токио видел только в одном − ее отказе от политического доминирования в Корее и от попустительства королю в его интригах против Японии. Но российский протекторат над Кореей при одновременном внедрении в Маньчжурию − вариант, который загонял Японию в угол в буквальном и переносном смысле. Это то, что могло заставить и, в конечном счете, заставило ее пойти ва-банк, т.е. начать войну с заведомо более сильным противником.

Лобанов делал все, чтобы избежать этого. Он переслал Шпейеру текст депеши Хитрово. В ней посланник в Японии предупреждал, что после убийства корейской королевы «сеульские события вызывают сильное возбуждение в Японии». Но добавляет: «Японское правительство, однако, соблюдает большую сдержанность и строго приказало своим войскам в Корее избегать столкновения с нами».

Лобанов предписывает российскому послу:«со своей стороны благоволите избегать всякого столкновения», хотя и просит продолжать «покровительствовать Королю, заботясь о его безопасности». [АВПРИ].

Теперь после войны с Китаем у Японии было определенное военное преимущество в Корее. Введенные для войны войска выводились очень медленно. Поэтому Россия видела свою задачу, прежде всего, в том, чтобы добиться их незамедлительного и полного вывода из страны. У России были свои козыри, и главный из них − оставшийся в живых король. Он был на ее стороне и был готов пойти на многое в сближении с Россией, чтобы избежать участи своей супруги и уберечь наследника, своего старшего сына, от грозившего ему насильственного увоза в Японию.

Находившийся в своем дворце как «под домашним арестом» король через посредников связывался с российским посольством. Шпейер 10 января 1896 года сообщал в своем донесении: «Король через скрывающегося в нашей миссии родственника своего убедительно просил меня посетить его, считая частое появление во Дворце Русского представителя для себя полезным. Почему я и испросил обыкновенным путем для себя частную аудиенцию, состоявшуюся 8-го сего января. Его Величество в присутствии враждебных ему сановников, конечно должен был ограничить разговор свой со мною самыми обыденными предметами, (с этого места депеша передавалась шифром — К.С.) но подавая мне при прощании руку, он незаметно передал мне записку, прочтенную мне затем И-Пом-цином. В записке этой король, которого я уведомил о внимательном отношении Вашего Сиятельства к просьбе его помешать Японцам разлучить его с Наследником, благодарит г. Вебера и меня за хлопоты и прибавляет, что он деятельно продолжает разыскивать королеву, но полагает, однако, что до свержения нами настоящего правительства Королева побоится дать о себе весть (ходили упорные слухи, что королева Мин чудом осталась в живых, ей удалось сбежать, и она где-то скрывается от японцев и сформированного ими прояпонского корейского правительства — К.С.), так как риск для нее слишком велик. Предположение, что Королева избегла смерти считается теперь здесь всеми близко стоящими к ней лицами весьма вероятным (конец шифра. [АВПРИ].

Шпейер и продолжавший оставаться в Сеуле Вебер подталкивали Санкт-Петербург к активному вмешательству, давая понять, что России не следует упускать уникальный шанс утвердить свое господствующее положение на полуострове. Лобанов поначалу поддерживал их в этом. В октябре 1895 года после кровавой резни в Сеульском дворце он писал: «Все меры, ведущие к освобождению Короля из-под гнета заговорщиков, одобряются нами, если Вы признаете их необходимыми с местной точки зрения». [АВПРИ].

Но уже в январе 1896 года он призывает к осторожности: «Сообщите Шпейеру, что в настоящую минуту нам неудобно возбуждать в Корее вопросы чисто внутреннего свойства». [АВПРИ].

Ситуация достигла критической точки 11 февраля 1896 года. В этот день король сбежал из дворца на территорию Российской миссии под ее защиту. В тот период многим случившееся казалось «закатом японского влияния в Корее». [Times]. Япония, еще не готовая к прямой конфронтации, демонстрировала желание уладить спор с Россией путем компромисса. Среди них первую роль играют те, кто и позднее накануне русско-японской войны будут пытаться не допустить военного конфликта − Ито Хиробуми и тогда еще молодой Сайондзи Киммоти. [АВПРИ].

Вместе с тем в связи с переносом фокуса стратегических интересов из Кореи в Маньчжурию, Петербург все последовательнее стремился избежать прямого столкновения с Японией. Почувствовав перемены в настроениях в Петербурге, Вебер и Шпейер, слали одну за другой шифрограммы о готовности корейского короля пойти на любые формы сближения с Россией, лишь бы с ее помощью избавиться от японского присутствия: «…Имею честь донести, что Его Величество Король, пригласив Д.С.С. Вебера и меня к себе, просил передать Императорскому Правительству его убедительнейшую просьбу поддержать первые шаги, делающиеся им в полном единомыслии на сей раз с новыми советниками, на пути тесного сближения Кореи с Россией, которой одной Его Величество безгранично доверяет и которой без малейшего колебания он желает вверить судьбу своей страны. Дальнейшее преуспеяние Кореи как самостоятельного государства зависит, по глубочайшему убеждению Его Величества, от степени участия в ней России и Ея Державного Вождя, и Король надеется, что, с одной стороны, чувства сострадания к его несчастной стране, а, с другой − политические соображения, на основании которых мы признали, быть может, для себя полезным иметь на нашей Тихоокеанской окраине вполне самостоятельное государство, связанное с нами неразрывными узами признательности, побудят императорское правительство благосклонно отнестись к просьбе Короля о помощи и поддержке против окончательного порабощения страны Японией». [АВПРИ].

Чтобы убедить Петербург в целесообразности принятия предложений Коджона, Российская миссия в Сеуле способствовала поездке его представителя в Петербург для встречи с царем. 6 июня (25-го мая) 1896 года тот встретился с царем. Николай II в своем дневнике упоминает о том, что он «принял наедине корейского посла». Само слово «наедине» говорит о том, что Россия стремилась не афишировать переговоры [Николай II, Дневник 1886].

По свидетельству Розена, царь сразу же «согласился с просьбой посла принять Корею под российское покровительство». Поначалу Николай II склонялся и к идее «приобретения» одного из портов на Корейском полуострове, полагая, что он может быть связан пусть тонким, но коридором с Владивостоком. Но после того как Лобанов растолковал ему, что это «невозможно», царь отказался от этой идеи (Seton-Watson). В дневниковых записях царя от 14 (2) июля 1896 года есть об этом упоминание: «Принял еще раз корейское посольство, которое теперь окончательно уезжает» (Николай II, Дневник 1886).

В обширной литературе по российско-корейским отношениям легко обнаружить попытки некоторых авторов оценить политику короля Коджона и королевы Мин как проявление «горячего желания» установить дружественные отношения с Россией при искренней симпатии к ней. Если такие чувства и были, то они в первую очередь объяснялись естественным стремлением в максимально возможной степени использовать «российскую карту» в сложной геополитической игре.

И в отношении намерений России корейский двор, похоже, не испытывал особых иллюзий. Как пишет об этом российский исследователь, сегодня ни один серьезный труд по периоду «открытия» Кореи (1876–1885) − будь то в Корее или на Западе − не обходится без упоминания королевы Мин. Ее называют «украшением последнего периода династии Ли», «хитрым политиком, водившим за нос Россию, Китай и Японию» (Симбирцева, Убийство).

Присутствие высших сановников Китая и Японии в Петербурге на церемонии коронации Николая II, с ними были подписаны договоры, противоречившие друг другу. В одном Россия собиралась воевать с Японией, в другом − сотрудничать с ней. 22 мая 1896 года Лобанов и Витте вместе с Ли Хунчжаном поставили свои подписи под секретным договором с Китаем:

• Всякое нападение Японии как на русскую территорию в Восточной Азии, так и на территории Китая или Кореи будет рассматриваться как повод к немедленному применению настоящего договора (статья 1).
• В этом случае обе высокие договаривающиеся стороны обязуются поддерживать друг друга всеми сухопутными и морскими силами, какими они будут располагать в этот момент, и, елико возможно, помогать друг другу в снабжении вооруженных сил» [Русско-китайский договор, 1896].

Буквально через несколько дней, 28 мая 1896 года Лобанов подписал соглашение о сотрудничестве с Японией в Корее:

«Если спокойствие и порядок в Корее были бы нарушены или подверглись серьезной опасности вследствие какой-нибудь внутренней или внешней причины и если русское и японское правительства, по взаимному соглашению, сочли бы необходимым прийти на помощь местным властям посредством посылки войск сверх того количества, которое необходимо для безопасности их подданных и для охраны телеграфных линий, то оба императорских правительства, желая предотвратить всякое столкновение между их военными силами, определят район действий, назначенный для каждого так, чтобы между войсками обоих правительств оставалось пространство, свободное от всякой оккупации» [Русско-японский протокол, 1896].