В современной истории дипломатии трудно найти примеры такой «наследственности». Конечно, аналогичные случаи бывали. Например, Ю.В.Андропов был советским послом в Венгрии, а его сын – И.Ю.Андропов – в Греции. Но лично я не знаю прецедента, чтобы отец и сын были бы чрезвычайными и полномочными представителями в одной и той же стране за исключением Трояновских.
Они, вообще, были очень похожими и внешне, и своими судьбами, в чём-то даже наклонностями и пристрастиями.
Старший – Александр Антонович Трояновский − был сыном полковника, выходца из дворян, имевших польские и литовские корни. Глава семьи умер относительно молодым, оставив жену с четырьмя детьми и весьма скудными средствами. Александр решил пойти по военной линии и, окончив Воронежский кадетский корпус, поступил в Михайловскую военную артиллерийскую академию в Петербурге. Это было очень престижное по тем времена учебное заведение, которое закончило много видных в будущем генералов, а курс фортификации вёл инженер-генерал Цезарь Кюи, более известный как композитор, автор почти двадцати опер и более 250 романсов и как участник феноменального музыкального содружества «Могучая кучка».
Тяга к знаниям привела Трояновского в аудитории Киевского университета, где он, как вольнослушатель, успешно закончил сразу два (!) факультета − физико-математический и юридический.
Будучи курсантом, Александр Трояновский стоял в карауле Зимнего дворца для охраны царя и его семьи. Следующим шагом стало вступление в военную организацию РСДРП, которая готовила кадры для грядущей революции. А дальше всё пошло как на рельсах: запрещённые кружки, аресты, ссылка, побег, эмиграция, Париж, Швейцария и т.д
После свержения Николая П А.Трояновский вернулся в Россию и сразу же отправился на фронт. Он своими глазами увидел полный развал русской армии и царившую в ней анархию. В этот период он активно включился в революционное движение, и его избрали делегатом Учредительного собрания, в первом и последнем заседании которого он выступил с резкой критикой мирных переговоров с немцами в Брест-Литовске. Как только вспыхнула Гражданская война, он сразу же вступил в ряды Красной Армии.
Второй раз Александр Трояновский был арестован уже при советской власти в сентябре 1920 года и содержался в тюрьме в течение одного месяца. «Моя мать, − вспоминал его сын, − впоследствии рассказывала мне, как она ходила со мною (в то время годовалым ребенком) на руках к воротам Бутырской тюрьмы с передачами для отца». Сам Александр Антонович не любил распространяться об этом периоде своей жизни, поэтому почитаем воспоминания Олега Александровича.
«Раз уж я упомянул о себе годовалом, считаю уместным сказать несколько слов о семейных обстоятельствах после развода отца с Еленой Розмирович (первая супруга А.Трояновского. − М.Е.).. Спустя четыре года он женился на моей матери, Нине Николаевне Поморской. Она так же, как и он, происходила из военной семьи. Ее отец, полковник царской армии, погиб на фронте в самом начале мировой войны. Мать была полькой, и, когда в 20-х годах советская власть предоставила право репатриации лицам нерусской национальности, она с двумя сыновьями уехала в Польшу. Один из них был убит, находясь в отрядах, которые пытались сорвать переворот Юзефа Пилсудского (1867-1935; первый глава возрождённого Польского государства, основатель польской армии, маршал Польши. – М.Е.), другой рано умер от скарлатины. Все три дочери остались в России.
Я родился в ноябре 1919 года. Это, прямо скажем, было не лучшее время производить на свет детей. В стране был голод, свирепствовали эпидемии. Тем не менее мне удалось вырасти без существенных физических изъянов.
Жизнь в те первые годы после революции была крайне запутанной. В качестве иллюстрации скажу, что мой отец не только проводил время в тюрьмах и был деятелем меньшевистской партии. Начиная с 1919 года он также служил в рядах Красной армии в качестве руководителя школы старших инструкторов запасной тяжелой артиллерийской бригады. Это была его третья война, хотя на этот раз он уже не принимал непосредственного участия в военных действиях. В свободное время, когда отец не был занят обучением молодых красноармейцев артиллерийскому делу, он работал в Главном управлении по архивным делам. В 1923 году А.А.Трояновский вступил в партию большевиков. Проработав несколько лет на руководящих постах в наркомате рабоче-крестьянской инспекции и в Госторге, он по инициативе Сталина был направлен послом (тогда эта должность называлась «постпред») в Японию. Так началась его дипломатическая карьера».
Здесь следует отметить одно, немаловажное обстоятельство: новый глава советского представительства прибыл в Токио вместе со всей семьёй – супругой и четырёхлетним сыном Олегом. На старом фото запечатлён этот исторический момент: симпатичный улыбающийся чернобровый мужчина в шляпе, рядом − элегантная молодая женщина с большим букетом цветов, а впереди – аккуратно одетый, с кашне, симпатичный мальчик в кепке и с книгой в руке. На календаре стоял 1927 год.
Для истории – короткое мгновение. В жизни страны − маленький период, и даже в жизни человека – это небольшой срок. Но если вспомнить, что пришлось пережить за это время нашей многострадальной планете в целом и советской стране в частности, возникает картина, достойная целой эпохи. Много кардинальных перемен произошло и в семье Трояновских.
Отец после пятилетнего пребывания в Японии почти сразу же был направлен в качестве посла в США, а сын вскоре после приезда в Вашингтон поступил в американскую школу. Из американских воспоминаний особенно запомнились редкие вечера, когда вся семья собиралась дома, а отец играл с сыном в шахматы.
К тому времени Олег более или менее освоил английский, и потому процесс адаптации больших трудностей не представлял. Школа, в которую он пошел, принадлежала квакерам или, как они себя официально называли, Обществу друзей. Это была протестантская община, образованная в Англии в середине XVII века и затем глубоко укоренившаяся в Соединенных Штатах. Будучи христианами, квакеры придерживаются, однако, весьма свободных взглядов. В частности, они отвергают институт священников и церковные таинства, проповедуют пацифизм и отказываются служить в армии. Вместо церквей собираются в так называемых молельных домах, где вместо церковного ритуала происходит свободный обмен мнениями на нравственные темы.
Ввиду всего сказанного, религиозная направленность в квакерской школе полностью отсутствовала, что очень устраивало дипломатов, придерживавшихся различных конфессий. И потому они нередко для своих детей выбирали именно эту школу. В то время она была весьма скромной, с небольшим числом учащихся. Но со временем разрослась и стала очень популярной. Достаточно сказать, что потом в ней училась дочь президента Клинтона.
В мае 1997 года О.Трояновскому, пришлось побывать в Вашингтоне на юбилее школы и встретить там некоторых своих однокашников. Вместе они помянули добрым словом классную руководительницу мисс Райт, которая привила ему интерес к литературе и истории, и он решил, что изучение литературы − это его истинное призвание. Именно поэтому по возвращении в Москву он поступил в Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ). Как потом оказалось, учеба в Вашингтоне послужила своего рода тренировкой для его будущей дипломатической работы, хотя в те годы никакого вкуса к ней он не испытывал. А тренировка состояла в том, что, когда на уроках общественных наук возникал какой-нибудь вопрос, касающийся Советского Союза, мисс Райт обычно говорила: «Давайте попросим Олега сказать, что думает по этому поводу он сам». И ему приходилось, худо-бедно, объяснять позицию своей страны.
К сожалению потом, мисс Райт плохо кончила. Она пристрастилась к спиртному и однажды явилась на урок, как говорится, «не в форме», за что была тут же уволена. Учиться в школе было интересно и приятно. У Олега установились хорошие отношения с товарищами по классу, появились даже друзья. В выпускном классе его избрали президентом, по-нашему − старостой. И еще одним из редакторов школьного журнала, который выпускали раз в квартал. Не избежал он и того, что обычно случается в этом возрасте: начал ухаживать за одной девочкой из его класса. Узнав об этом, отец как бы между прочим однажды спросил его: «Ты не забыл, что нам надо будет возвращаться в Москву?» На этом детский роман закончился.
В 1938 году Трояновские вернулись в Москву, которая жила в атмосфере страха, вызванного массовыми репрессиями. Многие друзья и знакомые были сметены этим кошмарным ураганом всеобщей ненависти, подозрительности и шпиономании. Сам Александр Антонович не пострадал, хотя и остался не у дел. Видимо, он не разделил судьбу большинства послов и руководителей наркоминдела потому, что у Сталина сохранилось лично к нему доброе отношение. Впоследствии его сын вспоминал в своих мемуарах, что отец со дня на день (вернее, каждую ночь) ждал ареста, а мать, на всякий случай, рвала на мелкие части многочисленные фото об их пребывании в Японии и спускала в канализацию. Дело кончилось тем, что к ним пришёл дворник и сказал, что из-за засора многие квартиры заливает вода с портретами японцев, и ему поручено найти причину аварии. Мать отделалась какими-то сувенирами для работника домоуправления, и поиски причины засора на этом прекратились.
Тем временем, Олег решил поступить в недавно созданный Институт философии, литературы и истории (ИФЛИ) на литературный факультет. Это учебное заведение просуществовало недолго и было закрыто в самом начале войны, но оставило глубокий след в истории советского образования. Среди его студентов были будущие знаменитые поэты и писатели А.Твардовский, К.Симонов, Д.Самойлов, А.Солженицын, директор Музея изобразительного искусства им. Пушкина И.Антонова и даже будущий председатель КГБ СССР А.Шелепин.
Когда началась война, студента О.Трояновского призвали в армию и отправили доучиваться в Военный институт иностранных языков. Оттуда «транзитом» через Совинформбюро его послали в Лондон в советское посольство. Так, не по собственной воле Олег Александрович пошёл по стопам отца.
День Победы Трояновский встретил в британской столице. С поздравлениями в советское представительство прибыл премьер Уинстон Черчилль, который произнёс памятный тост «За великого Сталина!». Это прилагательное он добавил при повторе.
Из Лондона Олега Александровича перевели в Нюрнберг, где шёл исторический судебный процесс над главными немецкими военными преступниками. Его включили в состав советской делегации.
Далее был Нью-Йорк и участие в многочисленных переговорах по новому обустройству мира.
Но одна встреча особенно врезалась в память. Открываем книгу воспоминаний.
«Личное знакомство со Сталиным у меня состоялось, я это хорошо помню, в 10 часов вечера 24 марта 1947 года.
Способность Сталина вводить людей в заблуждение, − отмечал Джордж Кеннан, который в качестве посла не раз испытал это на самом себе, − была неотъемлемой частью его величия как государственного деятеля. Наш век не знает более великого мастера тактического искусства.
Сталин умел и любил играть людьми. В течение войны и в начальный период «холодной войны» он и Молотов часто разыгрывали мизансцену, в ходе которой Молотов изображал жесткого оппонента, не желавшего идти на уступки западным союзникам, а Сталин его поправлял, шел на компромиссы, а иногда шутил, как в беседе с Черчиллем в 1944 году, что Молотов − это бандит, которого надо послать в Чикаго ко всем другим гангстерам.
Играл Сталин и со своими ближайшими соратниками. Примером может послужить А.Н. Косыгин, человек трезвого ума и уравновешенного характера. Незадолго до своей смерти Сталин густо замесил так называемое «Ленинградское дело», в результате которого погибли близкие Косыгину люди. Причем, как рассказывал мне Алексей Николаевич, Сталин сам направлял ему копии протоколов допросов с показаниями подследственных, которые утверждали (несомненно под воздействием теперь уже хорошо известных методов), что Косыгин вместе с ними замышлял страшные дела против советской власти. Это была психологическая атака на проверку нервов. И тем не менее Косыгин неизменно вспоминал о Сталине с чувством, близким к благоговению.
…Итак, 24 марта 1947 года я был приглашен в Кремль. В тот вечер Сталин принимал в своем кабинете в бывшем здании Сената министра иностранных дел Великобритании Эрнеста Бевина.
Ту часть здания, где находился его кабинет, почему-то было принято называть «уголком», подобно тому, как дача вождя называлась «ближней».
После смерти Сталина «уголок» подвергся кое-какой перестройке. Комната ожидания была реконструирована и преобразована в зал заседаний Политбюро (при Сталине Политбюро заседало в его кабинете). Сам кабинет при Маленкове был несколько расширен, как и находившаяся за ним комната отдыха. Впоследствии здесь работали Булганин, Хрущев, Косыгин, Тихонов и Рыжков. Все оставалось без изменений, только портреты на стенах менялись в зависимости от политической конъюнктуры. Позднее для Брежнева было оборудовано большое помещение на третьем этаже того же здания.
Порядок был такой, что переводчик заходил в кабинет за несколько минут до гостей. Когда я вошел, мой взгляд, разумеется, устремился на Сталина, так как Молотова, который стоял рядом, я к тому времени достаточно хорошо знал и, можно сказать, привык к нему. Сталин мне показался меньше ростом, чем я ожидал. Он был в военной форме, и погоны придавали его плечам какую-то неестественную покатость. Еще я обратил внимание на то, что, когда он наклонял голову, на темени виднелась довольно большая круглая лысина. Но в общем и в целом в глаза не бросилась большая разница между тем, как он выглядел в жизни и его изображениями на картинах и фотографиях.
Не могу сказать, что Сталин производил на меня какое-то зловещее впечатление или, как вспоминают некоторые, у него был особый пронизывающий, гипнотический взгляд. Мне кажется, что это скорее всего результат его выдающихся артистических данных. Но если Пушкин писал об Александре I: «Ты был не царь, а лицедей», то в данном случае, как мне казалось после общения со Сталиным, выдающиеся актерские способности использовались лишь как подсобное средство в политических целях.
Молотов, как бы представляя меня, сказал: «Это Трояновский». Поздоровавшись, Сталин спросил о Владимире Павлове, который до этого обычно переводил ему. Я ответил, что Павлов плохо себя чувствует, у него что-то вроде бессонницы. Тут Сталин улыбнулся и сказал фразу прямо-таки из Фенимора Купера: «Тогда передайте привет моему бледнолицему брату от вождя краснокожих». Эти слова я воспринял как желание меня успокоить. И надо сказать, в этом он, безусловно, преуспел, я сразу почувствовал себя непринужденно. Сталин обращался ко мне на «вы». В те годы и Сталин, и Молотов, и другие руководящие деятели обращались так к подчиненным всегда. Так же было и при Хрущеве. «Ты» ввели в обиход при Брежневе и, особенно, при Горбачеве.
Сталина нетрудно было переводить. У него был сильный грузинский акцент, но по-русски он выражал свои мысли правильно и точно, используя богатый набор слов. Он говорил короткими фразами, а периоды между паузами не были длинными, так что для переводчика не составляло труда делать заметки, а затем воспроизводить его высказывания…
…Бевин воспользовался случаем, чтобы затронуть также некоторые ближневосточные проблемы. Он, в частности, говорил о стремлении английского правительства заключить оборонительное соглашение с Египтом, Сталин на это реагировал положительно, сказал, что, если бы англичане не находились в Египте во время войны, египетское правительство вполне могло бы перейти на сторону немцев. И подчеркнул, что Советский Союз не имеет намерений мешать политике Великобритании в Египте.
Много лет спустя Хрущев вспоминал, что Сталин не раз предостерегал членов Политбюро от вмешательства в дела Ближнего Востока, что может побудить англичан принять контрмеры, включая даже применение силы. Почти десять лет спустя решение Хрущева пренебречь этим сталинским предостережением имело серьезные международные последствия, а именно: нападение Англии, Франции и Израиля на Египет.
К концу беседы произошел любопытный эпизод. Бевин обратился к Сталину с просьбой разрешить русским женщинам, вышедшим замуж за английских подданных во время войны, выехать из Советского Союза к своим мужьям в Англию. Сталин ответил, не моргнув глазом, что он якобы очень старался убедить Президиум Верховного Совета отменить запрет на выезд этих женщин из страны, но его так резко осекли, что он вряд ли решится снова поднимать этот вопрос.
Было видно, что Бевин был настолько ошарашен таким удивительным ответом, что не знал, то ли воспринимать его как шутку, то ли всерьез. На всякий случай он вообще оставил ответ Сталина без комментариев. Я до сих пор не понимаю, почему Сталин отказывался отпустить этих женщин, а их всего-то было семнадцать, хотя он, вероятно, должен был понимать, что такая позиция Советского Союза будет воспринята англичанами болезненно, более болезненно, чем другие более крупные решения.
Во время беседы Сталин несколько раз употребил выражение «мы, русские». При переводе на английский я, не задумываясь, как бы автоматически, говорил «мы, советские». Видимо, подсознательно исходил из того, что Сталин, будучи грузином, не должен был называть себя русским. К счастью, никто не заметил эту переводческую оплошность. Уже после беседы я сообразил, что Сталин называл себя русским умышленно и мне могло бы попасть за такую самодеятельность. Впредь я исходил из того, что коль скоро Сталин хотел называть себя русским, пусть он будет русским и по-английски».
Но общение с Вождём на этом не закончилось. В середине октября 1947 года В.М.Молотов объявил Трояновскому, что Сталин намерен принять делегацию английских лейбористов левого направления во главе с Зилиакусом. Поскольку он в это время отдыхал у Чёрного моря на даче на Холодной речке, то Трояновский полетел туда вместе с делегацией.
Сталин выглядел отдохнувшим, загорелым. На нём был гражданский костюм и он вёл себя как гостеприимный хозяин. Собственно говоря, это, скорей всего, была не беседа, а монолог, в котором Сталин, как бы ненароком внушал гостям мысль, что в нынешних условиях Великобритания должна взять на себя роль активного посредника между США и СССР. В качестве образа он привёл пианиста, который нажимает на обе педали.
После окончания встречи произошла довольно неожиданная сцена. Впрочем, я снова обращаюсь к мемуарам нашего героя.
«Выйдя на крыльцо, чтобы проводить гостей, Сталин обратился ко мне со словами: «Почему бы вам не пожить здесь с нами некоторое время», и лукаво добавил: «Вот напоим вас как следует и посмотрим, что вы за человек». От неожиданности я растерялся и пролепетал что-то вроде того: а не стесню ли я его своим присутствием. Он не обратил на это внимания и предложил мне проводить англичан до самолета, а затем вернуться к нему на дачу. Так я и сделал.
В мое распоряжение был предоставлен небольшой гостевой домик, состоявший из двух комнат и ванной. Он находился метрах в двадцати-тридцати от основного дома.
В общих чертах опишу образ жизни Сталина на отдыхе. Помимо охраны, около него людей почти не было. Исключение составлял его многолетний помощник Александр Николаевич Поскребышев (1891-1965), человек штатский, но во время войны получивший воинское звание генерал-майора.
Это была довольно мрачная личность, которая не внушала никаких симпатий. Поскребышев жил где-то поблизости от сталинской дачи вместе со своей женой, женщиной с восточными чертами лица, которую я видел пару раз на пляже у подножия горы, на которой была расположена дача Сталина. Из канцелярских работников при Сталине было только двое − шифровальщик и машинистка-стенографистка − оба из аппарата Центрального Комитета партии. С ними я больше всего и общался во время пребывания там на юге. Число обслуживающего персонала было, насколько я мог судить, минимальным. Во всяком случае, когда я обедал как гость Сталина, нас всегда обслуживала одна и та же женщина.
Сотрудников охраны в непосредственной близости от основного дома было немного − три полковника КГБ и несколько майоров, которые дежурили по очереди. Они занимали отдельный дом, который непосредственно прилегал к даче Сталина. Причем проезд, который вел к даче, как бы прорезал здание для охраны.
Обычно я питался в этом здании вместе с полковниками. Иногда вечерами они просили меня переводить им тот или иной трофейный кинофильм с английского языка. Пока Сталин был на даче, их задача состояла в том, чтобы поменьше мозолить ему глаза. Можно было не сомневаться, однако, что по периметру территории дачи располагалась многочисленная охрана.
То, что мне показалось особенно странным, так это отсутствие поблизости какого-либо врача. Был только кто-то типа фельдшера, способный оказать только самую элементарную медицинскую помощь.
Генерал Власик появлялся на даче время от времени. Он произвел на меня впечатление довольно примитивного субъекта. Впрочем, в любой стране люди его профессии не подбираются в среде рафинированных интеллектуалов. Незадолго до смерти Сталина он был арестован по причинам, мне неизвестным. Не исключаю, что это было результатом какой-нибудь провокации, в последние годы подозрительность Сталина достигла высшей точки, что позволяло различным интриганам, вроде Берии, играть на этом.
На юге Сталин вел жизнь отшельника. В течение моего девятидневного пребывания на его даче только дважды я замечал у него гостей. Однажды это был человек интеллигентного вида, возможно, ученый. Я видел, что Сталин обедал с ним в саду рядом с дачей. В другой раз к нему приехали из Киева Каганович и Хрущев. Впоследствии я узнал, что они приезжали, чтобы уладить возникший между ними конфликт. Каганович был тогда первым секретарем ЦК компартии Украины, а Хрущев там же − председателем Совета Министров. Это были личности с разными характерами. Каганович имел склонность к крутым методам, он и послан был на Украину, чтобы выбивать хлеб из украинских крестьян. Хрущев же предпочитал применять более гибкие подходы. На состоявшемся разбирательстве я, разумеется, не присутствовал. Позднее стало известно, что решение Сталина свелось к тому, чтобы Каганович вернулся в Москву и снова занял пост заместителя председателя Совета министров СССР, а Хрущев стал совмещать обе должности − первого секретаря ЦК компартии Украины и председателя Совета министров.
Вечером того же дня Сталин предложил своим гостям посмотреть кинофильм. Пригласили и меня. Показывали фильм-концерт с участием грузинских артистов. Помню, что по окончании сеанса Каганович сказал: «Вот украинцы хвастаются своей культурой, а разве ее можно сравнить с древней грузинской культурой». Это было сказано явно, чтобы польстить Сталину. Хрущев не поддержал разговор на эту тему. Промолчал и Сталин.
Сталин много читал. Насколько я мог судить, это в основном были толстые литературные журналы. Один или два таких журнала всегда лежали в гостиной, открытые на том месте, где он прервал свое чтение. Александр Фадеев, который в качестве генерального секретаря Союза писателей СССР часто общался со Сталиным по литературным делам, говорил (разумеется, после его смерти), что у Сталина был плохой вкус. Думаю, он имел в виду утилитарный подход Сталина к литературе и искусству. Ценным он считал только то, что, по его мнению, могло воздействовать на читателя в правильном направлении, то есть укрепить в нем мысли и эмоции, полезные для дела строительства социализма. Это приводило к весьма печальным результатам, о чем свидетельствует, например, известное постановление о ленинградских журналах «Звезда» и «Ленинград».
Сталин поручений мне не давал, и в принципе я должен был просто отдыхать. На самом деле общение любого человека со Сталиным вряд ли можно назвать отдыхом. Я дважды обедал с ним вместе с Поскребышевым. Два раза мы втроем играли на бильярде, и оба раза я проигрывал, хотя играл вполне прилично, просто Сталин играл лучше, хотя он, казалось, мало целился и, подходя к шару, почти сразу бил.
Два раза я присутствовал при читке вслух Поскребышевым информационных сообщений. Мое положение несколько облегчалось тем, что мне было всего 26 лет, и в какой-то степени с меня были взятки гладки. Я старался поменьше высказываться и побольше слушать, отвечать только на прямые вопросы. Может быть, при такой тактике я производил впечатление несколько туповатого молодого человека, но, во всяком случае, это оберегало меня от прямых глупостей.
В то же время не могу сказать, что это было общение удава с кроликом. Сталин вел себя как гостеприимный хозяин, был весьма любезен, предлагал попробовать то или иное блюдо. Но во всем этом я чувствовал все ту же наигранность, позу. Да и общих тем для бесед у нас было немного. После встречи с англичанами он поинтересовался моим мнением об ее участниках, спросил, кто из них, на мой взгляд, является наиболее перспективным политиком.
Как-то он достаточно резко охарактеризовал американских руководителей, появившихся на авансцене после Рузвельта. По его словам, они были готовы сотрудничать с Советским Союзом и даже выражали готовность согласовывать послевоенные планы с ним до тех пор, пока русские были им нужны, поскольку они несли на себе основную тяжесть войны. Когда же победа была практически обеспечена, сразу забыли о всех своих обязательствах и повернулись спиной к своим союзникам.
Однажды Сталин сказал о том, что любой человек, который имеет отношение к внешней политике или политике вообще, должен хорошо знать историю. При этом рекомендовал изучать произведения немецких историков, которые, как он выразился, пашут глубже, чем другие.
Однако большей частью разговоры были посвящены воспоминаниям о 1912 годе, когда Сталин жил в квартире моего отца в Вене и писал там свою брошюру «Марксизм и национальный вопрос». Создавалось впечатление, что это было счастливое для него время и ему доставляло удовольствие вспоминать о нем. Он спрашивал, как чувствует себя отец, вспоминал о его первой жене Елене Розмирович, о ее дочери Гале, которая в те далекие годы была совсем маленькой девочкой.
Сталин рассказал несколько историй, относящихся к своему пребыванию в Вене. Он частенько водил Галю погулять в парке и каждый раз покупал ей сладости. Однажды, когда девочка достаточно к нему привыкла, он предложил ее матери пари − куда пойдет Галя, если ее одновременно позовут она и он. Естественно, она пошла к Сталину, видимо, рассчитывая как обычно получить очередную порцию сладостей. Может быть, я сужу слишком строго, но мне показалось, что эта история отражает циничный взгляд Сталина на людей, каждого из которых нетрудно тем или иным способом подкупить. Когда, вернувшись в Москву, я рассказал отцу про историю с Галей, он отмахнулся несколько пренебрежительно со словами: «Он при мне рассказывал эту историю по крайней мере три раза. Может быть, это действительно было».
Сталин вспоминал также о том, что много лет спустя, в первой половине тридцатых годов, Галя стала женой Валериана Куйбышева (1888-1935; член политбюро, главный экономический советник И.Сталина − М.Е.). Спустя некоторое время она заболела какой-то кожной болезнью, и когда Куйбышев узнал об этом, он, как выразился Сталин, выгнал ее из дома. «Вообще, − добавил он, − к тому времени Куйбышев превратился в заядлого ловеласа и стал много пить. Если бы я знал об этом, то положил бы конец этому безобразию».
Между тем приближался день, когда я должен был вернуться в Москву: было назначено заседание райкома, на котором среди других вопросов значился прием в партию, меня в том числе. Я подошел к Сталину и сказал, что мне, к сожалению, надо уезжать. Сначала он удивился, но, узнав о причине отъезда, сказал, что прием в партию − дело важное. И пожелал мне успеха. А потом вдруг сказал: «Вам здесь, вероятно, скучно. Я-то привык к одиночеству, привык еще будучи в тюрьме». Это звучало вполне искренне, и я тогда подумал, что Сталин действительно одинокий человек. Вероятно, таковы издержки неограниченной власти. С этой мыслью я на следующее утро покинул берега Черного моря, получив в качестве прощального подарка большую корзину фруктов.
…Однажды со мной связались из секретариата Сталина и сказали, что следует позвонить ему по такому-то телефону. Я тут же сделал это. Сталин подошел к телефону сам и сказал, что получил из нашего Министерства иностранных дел проект своих ответов на вопросы, присланные Генри Уоллесом. Проект вполне приемлем. Если и будут какие-либо поправки, то самые минимальные. Поэтому мне необходимо сразу же начать переводить текст, чтобы можно было отправить его в тот же вечер. Я ответил: «Хорошо, товарищ Сталин, будет сделано», или что-то подобное. На это последовала неожиданная реплика: «Имейте в виду − это приказ». Как будто любое поручение верховного правителя много быть воспринято иначе!
Я сразу же приступил к работе, а поскольку текст был довольно большой, а времени мало, пригласил на помощь сотрудника Министерства иностранных дел, достаточно хорошо знавшего английский язык. Мы работали в течение нескольких часов, потом дали перевод перепечатать и уже в некоторой спешке вручили его старшему помощнику Молотова Борису Федоровичу Подцеробу (1910-1983) для отправки в США и для опубликования в нашей печати. После этого я отправился домой на заслуженный, как я полагал, отдых.
Но когда утром пришел на работу, то обнаружил своих коллег в состоянии заметного возбуждения. «Вы знаете, что вы наделали!» − воскликнул Подцероб. Я увидел тревогу в его глазах и понял, что со вчерашним переводом, по-видимому, произошла какая-то беда. «Да, − продолжал Борис Федорович, − вы умудрились пропустить целый абзац в тексте ответов товарища Сталина Уоллесу». После некоторой паузы, убедившись, что его слова произвели на меня соответствующее впечатление, он продолжил: «К счастью, сотрудники ТАССа поздно вечером заметили пропуск и позвонили мне. Я сказал, чтобы они восстановили пропущенный абзац, прежде чем отправлять текст. Тем не менее вы понимаете, конечно, что я должен доложить о случившемся Вячеславу Михайловичу».
К счастью для меня, Подцероб был человек на редкость порядочный. Докладывая Молотову, он, по-видимому, сделал упор на том, что ошибка исправлена и отправлен правильный текст. Так или иначе, Молотов никак не отреагировал на случившееся».
Впоследствии О.Трояновскому не раз приходилось переводить Вождя не только на официальных переговорах в Кремле, но и на разного рода встречах, которые проходили у Сталина на его даче на Кавказском побережье. С конца того же года Трояновского зачислили в секретариат министра иностранных дел СССР В.Молотова. В 1953 году он стал помощником министра. И лишь спустя три года он наконец-то получил диплом об окончании Института иностранных языков. Понятно, что это была просто формальность.
С 1958 по 1967 годы Олег Александрович был помощником председателя Совета Министров СССР, которыми за этот период были Н.С.Хрущёв и А.Н.Косыгин. Напомню, что это было очень бурное десятилетие, в течение которого происходили сложные перепады в международной обстановке от моментов потепления с Западом, до реальной угрозы термоядерной войны в результате Карибского кризиса. Можно только представить, что пришлось пережить в эти годы помощнику главы советского правительства, занимавшемуся иностранными делами. Достаточно сказать, что ему довелось встречаться со многими виднейшими зарубежными политическими деятелями ХХ века − Мао Цзедуном и Фиделем Кастро, Р.Рейганом и Дзн Сяопином, Римским Папой и императором Хирохито, У.Черчиллем и Д.Эйзенхауэом.
В 1967 году А.Н.Косыгин пошёл навстречу Трояновскому, который просил перевести его на дипломатическую работу. Так Олег Александрович Трояновский (1919 – 2003) получил назначение в Японию в качестве посла.
А редакция двухнедельного иллюстрированного журнала «Советский Союз сегодня», который в Японии выходил от имени нашего посольства, поручила мне взять интервью у вновь назначенного «Чрезвычайного и Полномочного».
Наша встреча состоялась в его кабинете в Кремле. За большим массивным столом, на котором аккуратно лежали деловые бумаги и папки, сидел очень симпатичный улыбающийся человек. Он охотно отвечал на вопросы, а в заключение попросил лишь показать ему готовый текст, что и было сделано.
Текст видимо ему понравился, во всяком случае, он завизировал его с единственной поправкой: вычеркнул упоминание о том, что получил Ленинскую премию по журналистике за участие в книге «Лицом к лицу с Америкой». В своё время это произведение, посвящённое поездке Н.Хрущёва в США, получило широкую известность. Его создал коллектив авторов во главе с А.Аджубеем, который «по совместительству» был зятем Никиты Сергеевича. Я так и не понял, чем руководствовался О.А., вычёркивая упоминание об этом факте: то ли присущей ему скромностью, то ли потому, что премию потом возможно отняли.
Через несколько месяцев после того, как О.Трояновский вручил свои верительные грамоты императору Японии (ровно 40 лет назад этот же «сиделец» на хризантемном троне принял аналогичные документы у его отца!) я сидел в кабинете посла в качестве первого секретаря посольства. Судя по старости мебели, здесь много сохранилось со времён Трояновского-старшего: огромный массивный стол со старым чернильным прибором и продавленный несколькими поколениями советских дипломатов чёрный диван с потрескавшимся покрытием из кожзаменителя. Олег Александрович был очень приветлив и пожелал мне успехов в работе на посту заведующего бюро АПН в Японии. Что касается этого кабинета, то вместе со всем старым двухэтажным зданием, пережившим войну и страшную бомбардировку Токио 10 марта 1945 года, когда японская столица была буквально спалена американской авиацией вместе с 80 тысячами (!) жителей, он был снесён при Трояновском-младшим, а на этом месте был воздвигнут многоэтажный комплекс. Чем не парадокс истории!
Последующие четыре года мне довелось проработать под непосредственным руководством О.Трояновского, выполнять некоторые его отдельные поручения, а главное – всеми силами и средствами стараться довести до возможно широкого круга японской общественности советскую точку зрения на основные события в международной жизни. А время, надо признать, было непростое: события в Чехословакии (другими словами, подавление советскими танками «Пражской весны»), эскалация американской агрессии во Вьетнаме, советско-китайский вооруженный конфликт на острове Даманском, диссидентское движение в СССР и т.д. и т.п. Японская специфика состояла в том, что помимо официальной антисоветской пропаганды приходилось ещё сталкиваться с «особой позицией» местной компартии, которая активно обвиняла нашу страну в ревизионизме.
В нашем пропагандистском арсенале были уже упомянутый двухнедельный журнал, который выходил на местной полиграфической базе, а также ежедневный бюллетень для местной прессы. Но это была даже не капля в море средств массовой информации, а нечто ещё меньшее. В отличие от многих стран Запада, в первую очередь, от США каждая из трёх общенациональных ведущих газет Японии в течение дня имела несколько выпусков, общий тираж которых доходил почти до 10 миллионов экземпляров. К этому следует добавить региональные, городские, специальные и другие печатные издания, а также журналы самой разной направленности. Плюс к этому разветвлённая телесеть, покрывающая всю страну.
Естественно, что попасть на местный информационный рынок было очень трудно, практически нереально. Единственный путь – предоставить первичную информацию японским СМИ с тем, чтобы дальше они разнесли её по своим каналам. Здесь нужно отдать должное послу, который активно шёл на контакты с местной прессой, давал интервью и пресс-конференции. Не удивительно, что О.Трояновский был хорошо узнаваемой фигурой, его появление на любом приёме или общественном мероприятии всегда вызывало интерес, вокруг него всегда собирались люди. Без всякого преувеличения можно сказать, что он становился «душой общества». В этом смысле, мне, как представителю АПН, было очень легко и приятно работать с таким послом.
Трояновский пользовался в Японии большим авторитетом и среди правящих кругов, и в дипломатическом корпусе, дуайеном которого он стал (редчайший случай для советского дипломата!). Он вёл очень активный образ жизни: ездил по стране, выступал в самых различных аудиториях, играл в теннис с членами кабинета и императорской фамилии. Как-то он признался, что очень сожалеет, что, в отличие от отца, в своё время не освоил игры в бридж. Это позволило бы ему расширить круг своих знакомств. Его постоянная улыбка и доброжелательность открывали сердца даже тех японцев, которые на дух нас не переносили.
Понятно, что Олег Александрович был знатоком и даже любителем, как сейчас сказали бы, пи-ара. Но это была лишь одна, пусть даже важная, сторона его многогранной и многофункциональной деятельности в качестве посла. Главное – он должен был твердо отстаивать тот внешнеполитический курс, который прокладывало руководство нашей страны. Сколько же раз ему приходилось выслушивать разные реприманды на Касуми-га-сэки, где размещался японский МИД, и защищать далеко не бесспорную позицию Москвы во время бесед с западными дипломатами и журналистами! И в этих случаях мягкий и интеллигентный Олег Александрович становился неуступчивым бойцом, которого, хоть и прижимали к канатам, продолжал вести упорную схватку с противником. Здесь ему помогала богатейшая эрудиция, хорошее знание истории и мировой литературы и, конечно, свободное владение английским языком, когда приходилось дискутировать с западными собеседниками.
Советский посол, словно барометр, очень чутко улавливал любые перепады политического климата, был способен предчувствовать возможные враждебные пропагандистские выпады и старался предупреждать их. Речь идёт не только о традиционных антисоветских кампаниях, которые регулярно проводились в одни и те же дни в феврале и августе, когда по всей стране проходили митинги и шествия под лозунгами «За возвращение северных территорий» (так в Японии называют острова Курильской гряды) или с протестами по поводу «нападения» Советского Союза на Японию в 1945 году.
Вспоминается такой случай, который произошёл во время зимней Олимпиады в Саппоро в 1972 году. Хоккейный турнир подходил к концу, и имя чемпиона было уже известно – СССР. В последнем матче наша дружина встречалась с командой Чехословакии. В знак «крепкой дружбы» между нашими странами (события 1968 года были ещё у всех в памяти) О.Трояновский и его чехословацкий коллега решили сидеть вместе в ложе для почётных гостей. Был ещё такой чисто спортивный нюанс: для советской команды этот матч ничего не решал, а чехи, в случае победы или даже ничьей, выходили на второе место, оттеснив американцев.
Мы с пресс-атташе посольства ЧССР Густавом Шмидом (через несколько лет он стал послом в Японии) получили от своего руководства деликатное задание провентилировать атмосферу в командах накануне. Напомню, что, все официальные встречи по хоккею между национальными сборными двух стран в последние годы превращались в ледовые побоища. В соответствии с поручением посла, я поинтересовался у главного тренера А.В.Тарасова, каково настроение в команде перед последней игрой (ведь «золото» уже в кармане!) и выразил надежду, что предстоящая встреча пройдёт в обстановке спортивной дружбы. При этом прозрачно намекнул, что таково не только моё личное пожелание. Дескать, за матчем будут наблюдать наши недруги, которые постараются использовать его для антисоветской пропаганды. Анатолий Владимирович был по своему обыкновению лаконичен и агрессивен: «Против чехов мы идём, как в последний бой, и будем сражаться не на жизнь, а насмерть!»
Так всё и произошло. Наши выиграли с явным преимуществом – 5:2, серебро получили американцы, а чехи – бронзу. Идиллии дружбы не получилось, а моя «миссия» провалилась. Зато оба посла демонстративно обменялись дружескими рукопожатиями после окончания ледового поединка и награждения победителей.
Впрочем, лучше всего о работе посла рассказывает сам Олег Александрович в своих воспоминаниях «Через годы и расстояния». Эпиграфом он избрал две строки Тютчева: «Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Итак, открываем страницы его мемуаров.
«Работать в Токио было и легко и трудно. Легко, потому что круг людей с решающим голосом по крупным вопросам политики и экономики был довольно узок. Достаточно было знать и иметь доступ примерно к нескольким десяткам деятелей в политической и экономической областях, и вы были более или менее застрахованы от каких-либо крупных неожиданностей. В этом отношении Япония значительно отличается, скажем, от Соединенных Штатов, где решение в области политики и экономики зависит от множества различных сил, которые тянут в разные стороны. Это бывает менее ощутимо при сильном президенте и гораздо острее чувствуется при слабой администрации. И не только в США.
Но, с другой стороны, работать в Токио было тяжело по другой причине: японцы крайне упорные дискутанты. Они готовы спорить до последнего вздоха. Хотя бывали изредка случаи, когда согласовать спорные вопросы удавалось неожиданно быстро. И тогда наши японские оппоненты просили нас сделать вид, что переговоры еще продолжаются, иначе, мол, в Токио могут подумать, что с их стороны не было проявлено достаточного упорства.
Еще один пример несколько иного свойства. Борис Подцероб, бывший старший помощник министра иностранных дел СССР, рассказывал, что однажды он слышал, как Сталин поинтересовался у Молотова, кого из иностранных дипломатов, с которыми ему приходилось иметь дело, он назвал бы самым выдающимся. К удивлению всех присутствовавших, Молотов назвал Того, бывшего в конце тридцатых годов послом в Москве, а затем ставшего в конце войны министром иностранных дел Японии. Он объяснил, что Того очень упорен в переговорах и всегда до деталей знал предмет дискуссии. Впрочем, оценку Молотова можно понять: дипломат такого типа импонировал нашему тогдашнему министру иностранных дел, поскольку он сам в упорстве не уступал японцам.
Не могу не коснуться еще одной специфики работы в Японии − это отношения с японской коммунистической партией. Они были в те годы очень натянутыми. Может быть, то, что я скажу, покажется парадоксом, но я, будучи послом в Токио, считал (хотя особенно не распространялся на этот счет), что такая натянутость шла на пользу обеим сторонам. Во всяком случае, это было лучше, чем так называемые «братские отношения», которые в какой-то степени компрометировали бы как нас, так и их.
У меня сложилось впечатление, что руководство КПЯ умышленно сторонилось КПСС и ее представителей. Расчет заключался в том, что, занимая по ряду проблем позицию, отличную от советской, оно многое выигрывало и мало что проигрывало. К этим проблемам относился, прежде всего, советско-японский территориальный спор, а также позиция СССР в венгерских событиях 1956 года и в чехословацких в 1968 году. Придерживаясь критической линии и демонстрируя свою независимость от Советского Союза и КПСС, японские коммунисты не противопоставляли себя общественности, а потому и сохраняли неплохие позиции в стране и в парламенте. Их газета «Акахата» («Красное знамя») имела весьма солидный тираж и приносила партии немалый доход. Идеологией партии был еврокоммунизм в его азиатском варианте, причем руководство Коммунистической партии Японии стало придерживаться такой линии значительно раньше, чем ее европейские собратья.
Еще до моего назначения в Токио руководство КПСС предприняло попытку создать в Японии альтернативную компартию, ориентирующуюся на Советский Союз. Был инспирирован отход от КПЯ группы коммунистов во главе с Иосио Сига. Эта попытка с негодными средствами была заранее обречена на провал. Через некоторое время − и это уже при мне − стало очевидным, что группа Сига не в состоянии соперничать с КПЯ. Тогда в начале 1968 года в Токио прибыла делегация во главе с Михаилом Сусловым (1902-1982; член политбюро ЦК КПСС, главный идеолог. − М.Е.) и Борисом Пономарёвым (1905-1995: секретарь ЦК КПСС. − М.Е.) с целью попытаться наладить отношения с КПЯ. Суслов и компания вели нелегкие переговоры с руководством КПЯ, в которых я не участвовал. В ходе переговоров делегация КПСС демонстративно отмежевалась от группы Сига, что с этической точки зрения, если не сказать больше, выглядело весьма неприглядно. В конечном итоге, согласие с КПЯ было достигнуто, во всяком случае, так казалось Суслову и Пономареву, которые покинули Токио в хорошем расположении духа.
…Хотел бы остановиться еще на одной области наших отношений с Японией, в которой мы преуспели и которая сильно скрашивала наше пребывание в этой стране. Я имею в виду культурные связи в широком понимании этого слова.
Одно из ярких воспоминаний − Всемирная выставка в Осаке в 1970 году. Точнее сказать, не вся выставка, а, прежде всего советский павильон, который без всякого преувеличения имел ошеломляющий успех. Известно, что японцы очень любознательный народ, и все же меня поразил их интерес к нашему павильону. С раннего утра к нему выстраивалась очередь протяженностью свыше километра. И так изо дня в день. Секрет успеха, как мне кажется, заключался в том, что павильон не был насыщен техническими новшествами, за исключением космических, и поэтому не напоминал рекламную выставку тех или иных фирм. В нем был представлен широкий диапазон экспонатов: от рояля Чайковского из Клина до огромного экрана с изображением народной артистки Екатерины Максимовой, делающей 32 фуэте в балете «Дон Кихот».
Посетили наш павильон и император с императрицей, и наследный принц с принцессой, и премьер-министр Сато, и множество других почетных гостей. Сато, осмотрев павильон, сказал мне, что, будучи союзником Соединенных Штатов, он хотел бы похвалить американский павильон, но должен признать, что советский на голову выше.
Работа в токийском посольстве была хороша еще тем, что перед нашими глазами прошел целый парад звезд отечественного музыкального и театрального искусства. Кто только не побывал у нас в те годы! Оперная и балетная труппы Большого театра, балетная труппа Кировского театра, труппа МХАТа, Майя Плисецкая с «Кармен-сюитой», Ойстрах, Гилельс, Рихтер, Коган, Ростропович, оркестр Ленинградской филармонии под руководством Мравинского и многие другие. Нужно ли говорить, что большие меломаны японцы заполняли до отказа залы, чтобы посмотреть и послушать всемирно известных звезд.
Для иллюстрации расскажу об одном небольшом, но характерном эпизоде. После одного из концертов Эмиля Гилельса мы с ним вдвоем пошли поужинать в небольшой ресторан. Подошла официантка, чтобы принять заказ. Взглянув на Гилельса, она остолбенела и с возгласом «Гирерс-сан» (японцы вместо звука «л» употребляют «р») она куда-то убежала и потом появилась с программой его концерта и с просьбой дать автограф. Тут уже Гирерс-сан остолбенел. Он, конечно, дал автограф, но при этом сказал, что не знает другой страны, где можно найти официанток, посещающих концерты симфонической музыки. С Эмилем Григорьевичем мы стали близкими друзьями.
Иногда он жаловался на политику Госконцерта, на то, что ему указывают, где и когда давать концерты. Приходилось слышать жалобы и от других наших корифеев. Леонид Борисович Коган в свойственной ему мягкой манере возмущался по поводу разноса, учиненного Ждановым (1896-1948; член политбюро ЦК ВКП(Б). – М.Е.) Прокофьеву и Шостаковичу. «Неужели он не знал, на что он руку поднимал», − говорил он. И тут я не мог с ним не согласиться. Действительно, было нелепо давать указания, как сочинять музыку Шостаковичу или Прокофьеву.
Приезжали в Токио и наши видные режиссеры и актеры, в основном на премьеры советских фильмов. Особой популярностью пользовались фильмы по классическим произведениям русской литературы − «Идиот», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Война и мир», «Анна Каренина» и другие.
В связи с приездом наших киноделегаций я познакомился с выдающимся режиссером Японии и одним из гигантов мирового кино Акирой Куросавой (1910-1998). Велико было мое удивление, когда однажды он пришел ко мне и завел разговор о своем преклонении перед русской культурой и особенно перед русской литературой и кинематографом».
Более четко обозначились усилия советской дипломатии освободиться от тормозившей их развитие так называемой «проблемы северных территорий». Конечно, речь шла не об удовлетворении японских притязаний, но о создании такой атмосферы в двусторонних отношениях, при которой их прогресс «не отягощался бы», как выражался А.А. Громыко, этой проблемой.
Добиться столь значительных результатов было бы невозможно без обширных связей в политической и экономической элите Японии. О.А. Трояновский установил дружеские и деловые контакты с десятками видных представителей японского общества – политических деятелей, парламентариев, бизнесменов. Он был избран президентом Токийского теннисного клуба, почетными членами которого были наследный принц и его супруга. Знакомства с представителями императорской семьи открывали ему двери в другие влиятельные японские дома.
Должен признаться, что искренне горжусь тем, что у нас сложились с Трояновскими – Татьяной Александровной и Олегом Александровичем – очень тёплые отношения.
Помню, как они позвали нас с Ирой к себе на новогодний обед, на котором мы были единственными гостями. Мы не раз бывали у них дома, слушали пластинки и чаёвничали. Иногда вместе с нами была очаровательная пара − торгпред Виктор Борисович Спандарьян и его супруга Злата Николаевна, работавшая в нашей колонии врачом. Торгпред тоже учился в ИФЛИ и поэтому на правах однокашника обращался к послу со словами «как историк, могу сказать вам, филологу, что…».
Такие «посиделки» всегда проходили очень весело, изобиловали шутками и анекдотами. Олег Александрович был великолепным рассказчиком, и часто из его уст мы слышали разные интересные и забавные истории. Например, запомнилась такая.
Это произошло в США в ходе визита Хрущёва. Возник момент, когда Никита Сергеевич во время поездки по стране был просто взбешён после очередного конфликта с местной прессой и, как ему показалось, при полном попустительстве Белого дома. Руководство делегации собралось поздно вечером в его номере, и Хрущёв в очень резких тонах поручил министру иностранных дел А.А.Громыко немедленно связаться с госсекретарём США и передать ему, что если срочно не будут приняты решительные меры, то советская делегация завтра же вылетит в Москву. Ситуация была критическая, и все присутствующие молчали. Андрей Андреевич как-то весь съёжился и словно на чужих ногах медленно пошёл к двери. Когда он стал уже поворачивать медную ручку, раздался громкий и властный голос его супруги: «Андруша (с акцентом на букву «у»), только ничего не перепутай!». Такое министру никто на свете не мог сказать.
Довольно часто мы вместе с Трояновскими ходили в кино и на концерты. Не раз выезжали в поездки (обычно за рулём был я) по стране. Короче говоря, наши отношения выходили за рамки чисто служебных, что доставляло нам с женой большое удовольствие.
Не скрою, мне было приятно, когда мой отец (художник-каррикатурист газеты «Известия») приехал в Японию по обмену с японской газетой «Асахи», посол пригласил нас двоих на ланч в «крутящийся» ресторан знаменитого токийского отеля Нью-Отани.
Особо хотелось бы отметить очень хорошую деловую атмосферу, которая царила в те времена в посольстве. Во многом это была заслуга Олега Александровича и его супруги. Со своими сотрудниками он был строг и требователен. Но никто никогда не слышал от него ни единого бранного слова. Его главное требование сводилось к тому, чтобы любое обращение в посольство не оставалось без ответа, а каждый посетитель должен был быть встречен и выслушан. Ко всем без исключения, вне зависимости от должности, он обращался на «вы». Мне кажется, что посол и его супруга пользовались в коллективе всеобщим уважением. Короче говоря, лично для меня четыре года работы в Японии были едва ли не самыми светлыми в жизни.
Можно привести ещё одно свидетельство эффективности «школы Трояновского»: трое из молодых дипломатов, работавших в те годы на Мамиана, стали впоследствии послами в Японии. Характерно, что один из них – Александр Панов, в послужном списке которого есть к тому же пост заместителя министра иностранных дел РФ и должность ректора Дипакадемии, − свои воспоминания об О.А.Трояновском назвал «Десять уроков сэнсэя». Один из них был таким: «Следуя заветам Конфуция, Олег Александрович не читал нравоучений, не навязывал прямолинейно свою точку зрения, не заставлял слепо следовать указаниям, поощрял самостоятельные размышления, к которым сам был весьма расположен».
Среди учеников О.Трояновского с полным правом можно назвать и нынешнего лидера Казахстана Касым-Жомарта Токаева.
Будучи китаистом-выпускником МГИМО, он работал в нашем посольстве в Пекине под началом О.Трояновского. Олег Александрович − по его словам − был кладезем информации о советской истории и блестящим рассказчиком. Именно от него Токаев узнал, что И.В.Сталин никогда не говорил «Советский Союз», предпочитая ему слово «Россия», часто употреблял выражение: «Мы, русские, думаем…», причем произносил это с тяжелым грузинским акцентом. Олег Александрович рассказал также о весьма своеобразном юморе Сталина. Увидев в фойе Большого театра свой новый бюст, он спросил:
− А это кто такой?
Между тем об искрометном юморе самого О.А.Трояновского по дипкорпусу тоже гуляло немало легенд. Дипломатов восхищала его знаменитая фраза относительно практики наложения вето в Совбезе ООН:
− Вето имеет нечто общее с адюльтером: сперва стыдно, неудобно, а потом начинает нравиться.
Однажды, беседуя с ним, Э.А.Шеварднадзе сказал, что начал борьбу против семейственности в дипломатической службе:
− Нам в МИД не нужно столбового дворянства!
О.А.Трояновский быстро нашелся:
− Вам тогда придется и меня уволить, ведь мой отец был первым послом Советского Союза в США.
Министр внимательно посмотрел на потомственного дипломата, с сардонической улыбкой ответил:
− Вас это не касается.
К.-Ж.Токаев, завершая свои воспоминания, писал, что несколько лет назад, отвечая на вопросы одного американского издания о «пятерке» самых ярких дипломатов XX столетия, он сказал:
− Громыко, Киссинджер, Цянь Цичэнь, Геншер, Трояновский.
Воздавая должное таланту и деловым качествам Олега Александровича, нельзя не сказать, что его верная «половина» не потерялась в тени своего супруга.
Не сомневаюсь, что соответственно и для трёх «первых леди» − Е.Пановой, Л.Соловьёвой и Н.Чижовой − весьма полезными были уроки, которые они получили у Татьяны Александровны. С такой ролью Татьяна Александровна справлялась безупречно. Этому ей помогало знание иностранных языков и дипломатического протокола. Ее появление на приемах всегда украшало это мероприятие. На одном из ужинов знаменитый тенор Пласидо Доминго, повернувшись к Олегу Александровичу, пропел на русском языке: «Онегин! Я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну».
В 1972 году закончился срок моей командировки, и мы вернулись домой.
Через четыре года завершил свой «японский этап» и посол О.А.Трояновский, установив своеобразный рекорд продолжительности пребывания советских дипломатов в Стране восходящего солнца. Считается, что за время его работы на этом посту произошло заметное улучшение двусторонних отношений, развивались торгово-экономические отношения, усилились контакты по политической линии и в области культурного обмена.
В Москве Олег Александрович пробыл недолго. Через несколько месяцев он был назначен на один из высших постов в дипломатической иерархии – Постоянным представителем СССР при ООН. И вновь по стопам отца ему пришлось тоже пересечь Атлантику, правда, в отличие от Александра Антоновича местом его пребывания стал не Вашингтон, а Нью-Йорк. По его собственным воспоминаниям, на новой работе он руководствовался наставлением министра А.А.Громыко (на Западе его небезосновательно называли «Мистер «Нет»), которое состояло в том, что советский представитель не должен постоянно мелькать на трибуне, и каждое его слово должно быть весомым. «Советский Союз, − говорил он, − великая держава, и голос великой державы, ее слова должны звучать увесисто и не размениваться на мелкие препирательства».
Впоследствии Олег Александрович вспоминал о своей беседе с министром после многолетней работы в ООН: «Андрей Андреевич, пять лет в Нью-Йорке − это немало». А.А.Громыко на него посмотрел и сказал: «Трояновский, вы наш постоянный представитель при ООН».
Десятилетие (1976 -1986), которое О.Трояновский провёл на Ист-Ривер, вместило в себя столько международных событий, что их хватило бы, наверное, на целый век. Среди них нескончаемые конфликты на Ближнем Востоке, Афганская эпопея, связанная с вводом в эту страну советских войск, война в Кампучии и, наконец, растущее увеличение числа стран-членов ООН, каждой со своими проблемами и своими амбициями. Помятуя слова А.Громыко, советский представитель главный упор в своей работе сделал не на громогласных заявлениях, а на кропотливую работу в кулуарах, на встречах и беседах с зарубежными представителями. Не случайно ведущая американская газета «Нью-Йорк таймс» назвала О.Трояновского «Виртуозом дипломатического искусства».
О находчивости и остроумии Олега Александровича ходили легенды. Одна из них стала хрестоматийной. Вот как о ней поведал сам «первоисточник»: «Был еще и такой случай, когда в зале Совета Безопасности два экстремиста, принадлежавших к какой-то маоистской группировке, перед началом заседания облили меня и заместителя постоянного представителя США Ван ден Хювеля красной краской. Когда я, переодевшись, появился перед ожидавшими меня журналистами, то, отвечая на их вопросы, сказал: «Better red than dead» («Лучше быть красным, чем мертвым»). Эта фраза имела большой успех, так как в то время крайне правые в США провозгласили своим лозунгом слова «Better dead than red», то есть «Лучше мертвый, чем красный».
В начале 1986 года О.Трояновский завершил свою миссию в Нью-Йорке и вернулся в Москву. За время его многолетнего отсутствия обстановка в стране разительно изменилась. Прошла череда похоронных мероприятий, во время которых весь мир с настороженным любопытством наблюдал за быстротечной сменой советских лидеров − Л.Брежневым, Н.Черненко и Ю.Андроповым. С появлением за штурвалом молодого руководителя партии и государства Михаила Горбачёва стал меняться не только стиль поведения кремлёвских вождей (чего только стоило появление на людях генерального секретаря ЦК КПСС за ручку (!!!) со своей супругой!), но и сама атмосфера столичной жизни. Появились такие словечки, как «Перестройка», «Гласность» и т.п.
В последнее время Олегу Александровичу намекали, что его пребывание в Москве будет недолгим и ему уже уготовлено место посла в Лондоне, что полностью соответствовало и его личным желаниям. Вот почему он сразу после возвращения с лёгким сердцем поехал в подмосковный санаторий «Барвиха», где отдыхал недавно назначенный министр иностранных дел СССР Э.А.Шеварднадзе (1928-2014).
Однако, там его ждало совершенно другое предложение. Оказывается, за пару дней до этого М.Горбачёв просил министра искать кандидатуру нового посла в Пекин, поскольку на нынешнем этапе отношения с Китаем приобретали особую важность. Эта кандидатура должна была отвечать нескольким требованиям: авторитетная, никак не связанная с прежней политикой в отношении Китая и, главное, новый посол должен быть карьерным дипломатом. Всем этим требованиям, правда, с некоторыми оговорками отвечал О.А.Трояновский. Оговорка состояла в том, что, будучи помощником Н.Хрущёва и А.Косыгина, он непосредственно принимал участие в подготовке документов по Китаю для руководства страны, а также сопровождал глав правительства во время государственных визитов в Поднебесную. Тем не менее, в конце апреля 1986 года новый посол вылетел в Пекин.
Есть основания предполагать, что, когда он пролетал над бескрайними просторами Восточной Сибири, ему навстречу двигался лайнер по маршруту Токио – Москва, в котором мы с женой возвращались после моей второй командировки. Моё предположение основывается на том, что при посадке на самолёт нам раздали японские газеты с огромными чёрными шапками заголовков: «СТРАШНАЯ КАТАСТРОФА В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ!», «ВЗРЫВ АТОМНОГО РЕАКТОРА В ЧЕРНОБЫЛЕ!». А Олег Александрович был в полном неведении и даже несколько растерян, поскольку перед самым отъездом сорвалась запланированная встреча с М.С.Горбачёвым. Не объясняя причины, помощник генерального секретаря сказал ему, что произошла большая беда и сейчас не до Китая. Такая реакция вполне понятна: у нас до конца пытались скрыть то, что взбудоражило весь мир.
Итак, О.Трояновскому предстояла новая очень ответственная работа, находившаяся на главном направлении советской внешней политики. Напомню, что несколько последних десятилетий отношения между двумя ведущими социалистическими странами с единой самой протяжённой в мире границей оставляли желать лучшего. Ещё совсем недавно мы убеждали всех, «что русский с китайцем – братья на век!» и распевали слова песни «Сталин и Мао слушают нас». Но наступившая прохлада вскоре привела к открытой конфронтации и даже к военному столкновению. Надо ли говорить, что всё это не отвечало национальным интересам обеих стран и сильно отравляло всю атмосферу в мире. Естественно, что новое руководство страны в лице М.С.Горбачёва видело свою первостепенную задачу в том, чтобы наладить отношения со своим великим соседом. Именно такое поручение получил новый посол в Пекине.
Приведу воспоминания нашего видного дипломата А.И.Денисова. По его словам, хотя ему не довелось лично работать под руководством О.А.Трояновского, он имел возможность ощутить на себе его «крепкую руку». В то время, когда Олег Александрович был в Пекине, А.И.Денисов, как он выразился, работал «по ту сторону прилавка» − в Москве (он был первым заместителем министра иностранных дел. – М.Е.). Но был очень тесно связан с Китаем, работая там до приезда Трояновского, а вскоре после своего отъезда бывал там во временных командировках. «Я помню, как наше сообщество китаеведов как будто оказалось в другой эпохе. Я имею в виду чисто моральный климат. До этого мы немножко оглядывались назад, были немножко замшелыми, как бы догоняли время. А с приездом О.А.Трояновского было впечатление, что много изменилось в укладе нашей жизни».
Но китайские руководители «не намеревались сию минуту же перечеркнуть прошлое. Еще не единственный год продолжали воспроизводить свой тезис о «трех препятствиях» к нормализации отношений между двумя державами (Афганистан, советские войска в Монголии, Камбоджа). Но шаг за шагом стрелка барометра этих отношений стала склоняться к ясной погоде. В конечном итоге, хотя на это пришлось затратить немного лет и массу усилий, удалось отладить споры с КНР и по территориальным вопросам, и по военной разрядке вдоль границы. Продвинулось занятие и в расширении торгово-экономических связей. В этом была немалая заслуга советского посла Трояновского. Многое удавалось Олегу Александровичу благодаря его хорошим деловым контактам с китайским руководством. Особенно конструктивные, а в личном плане и дружественные отношения установились у него с умнейшим и выдающимся дипломатом, министром иностранных дел Китая Цянь Цичэнем, тот, что стал потом в то же время заместителем премьера и членом политбюро китайской компартии.
О.А.Трояновский тотчас ввел в практику то, что раньше в работе посольства не применялось, − регулярные пресс-конференции для китайских, советских и иностранных журналистов. Он сам просто и проводил эти пресс-конференции, не уклоняясь от ответов на самые каверзные вопросы».
Вскоре китайское руководство увидело в назначении О.Трояновского добрый знак и оказывало ему всяческое внимание и доброжелательность. Всё шло к тому, что должен состояться исторический визит советского лидера, чтобы подвести чёрту под старыми обидами и оскорблениями. Визит в Пекин был предпочтительнее посещения Москвы китайскими руководителями, поскольку новый этап в отношениях должен был быть скреплён рукопожатием М.Горбачёва и неформального лидера Дэн Сяопина, который в силу своего возраста и физического состояния не мог перенести столь дальнее путешествие. Короче говоря, длительная, напряжённая и одновременно очень деликатная и сложная работа, в которой принимали активное участие посольства, министерства, партийные органы и спецслужбы двух стран завершилась тем, что 15 мая 1989 года очень представительная делегация во главе с генеральным секретарём ЦК КПСС и председателем президиума Верховного Совета СССР М.С.Горбачёвым на нескольких самолётах прибыла в Пекин. Помимо министров, членов политбюро ЦК КПСС, помощников, советников и прочих высоких чинов, входивших в состав делегации, её сопровождали также представительный отряд журналистов, а также «группа поддержки», в которую входили многие очень известные деятели – артисты, писатели, конструкторы, художники и другие. В числе прибывших представителей прессы был и корреспондент АПН в моём лице.
Визит продлился всего три дня, но они, действительно, перевернули всю предшествовавшую тридцатилетнюю историю советско-китайских отношений. Значение состоявшихся переговоров на высшем уровне трудно переоценить., а беседа Михаила Сергеевича с Дэн Сяопином перечеркнула всю накопившуюся враждебность.
Понятно, что всё это время посольство во главе с послом работало в режиме, как писали классики, «быстро, ещё быстрее, совсем быстро». И всё-таки в какой-то момент Олег Александрович уделил мне внимание, поинтересовался моей работой и здоровьем близких. Несмотря на фантастическую запарку, он был, как всегда, любезен и внимателен. То же самое могу сказать и о Татьяне Александровне, с которой удалось обменяться любезностями.
Пребывание в Пекине особо запомнилось мне ещё и как пример журналистской солидарности. Сначала мне удалось получить заранее текст выступления главы нашей делегации перед китайской общественностью, который по согласованию с начальством я решил передать знакомым японским журналистам – московским корреспондентам агентства «Киодо цусин» и газеты «Иомиури». Мы сидели вместе до полуночи, переводя доклад на японский язык. Зато, когда Михаил Сергеевич утром поднимался на трибуну высокого собрания, благодаря разнице во времени, токийские газеты уже опубликовали основные тезисы. Все были довольны такой оперативностью.
Как известно, визит М.Горбачёва проходил на фоне резкого обострения внутриполитической обстановки в Китае и, прежде всего, в Пекине. Мы были свидетелями многочисленных демонстраций преимущественно студенческой молодёжи под лозунгами «Нам нужна такая же перестройка, как в СССР!», «Долой продажных чинуш!», «За быстрые реформы!». Эпицентром народного гнева стала главная площадь страны Тяньаньмынь. Там находятся главные правительственные здания, мавзолей Мао Дзэдуна и вход в древнейший дворец Гугун. Наш отель находился неподалеку, и я часто бывал на этой площади. В первые дни нашего пребывания она была совсем малолюдной, но прямо на глазах стала наполняться народом. Вскоре на ней появились даже палатки, где протестующие ночевали. Несколько тысяч человек окружили памятник народным героям и объявили голодовку. Митинги стали проводиться и днём и ночью. Из-за них пришлось даже переносить заключительную пресс-конференцию М.С.Горбачёва из здания Госсовета в советское посольство. Как и многие другие, для меня, не знающего города, это было связано с большими трудностями. Но дело не в этом.
Никто из советских гостей толком не мог понять, что происходит, поскольку официальная пресса, естественно, замалчивала эти события. Нам на помощь пришли японские коллеги. Очень много их пекинских корреспондентов, знающих китайский язык, получили задания из редакций полностью слиться с толпой (им это не составило большого труда) и, сменяя друг друга, круглосуточно находиться на площади. Именно через них мы узнавали всю объективную информацию, которую оперативно передавали в штаб делегации. После того, как советские гости вернулись на родину, китайские власти приняли решение силой танков подавить народное возмущение. Итоги этих кровавых событий известны: сотни убитых, тысячи арестованных, негодование международной общественности и длительная изоляция Китая. Но это уже другая история.
В 1990 году Олег Александрович, которому уже исполнилось 70 лет, подал прошение об отставке, мотивируя её тем, что пора уступить дорогу молодым. Просьба была удовлетворена, и в августе того же года он уступил место своему ученику Н.Н.Соловьёву, который фактически прямо перелетел из Токио, где тоже был послом.
Находясь на пенсии, О.Трояновский активно занимался общественной и преподавательской деятельностью, выступал с лекциями, участвовал в международных конференциях.
Судьба распорядилась так, что мы с ним встретились по очень печальному поводу − на похоронах Николая Николаевича Соловьёва в 1998 году. Несмотря на возраст, Олег Александрович хорошо выглядел и был бодр. Рядом с ним, как обычно, была Татьяна Александровна. Так прошла наша последняя встреча.
В последние дни 2003 года мне довелось провожать нашего выдающегося дипломата в последний путь. Как очень дорогую реликвию я храню книгу его воспоминаний с автографом:
«Дорогому Михаилу Борисовичу
На добрую память об Олеге Александровиче.
С уважением Т.А.Трояновская. Москва, май 2012 г.»
