«Пот льется градом. На ходу верхнюю одежду — прочь: кашне, дорогую шубу, свитер и все остальное — прочь! Силы на пределе. Где-то там, в снегу, пограничный знак… Все! “Граница позади!” — закричал Сугимото. Он достал заранее приготовленный свисток и принялся что есть мочи в него свистеть. Появились двое молодых русских воинов: советская застава была где-то поблизости. В этот момент я, совершенно обессилев, упала солдату на грудь». Цитата — из книги японки Ёсико Окады «Я родилась в рубашке». Все произошло 3 января 1938 года, в день, когда они с любовником Рёкити Сугимото решились на побег в СССР.
Этот побег через границу называют головокружительным. В случае Окады головокружительна была сама судьба. Признанная звезда японского театра и кино. В фильмографии — роли у лучших режиссеров своего времени. Любимица публики, чье имя несколько десятилетий не сходило со страниц желтой прессы. И побег в сталинскую Россию? Где последовали неминуемый арест, обвинение в шпионаже, приговор в десять лет лагерей. Впоследствии Ёсико-сан написала несколько книг о своей жизни. Но ни в одной так и не ответила на вопрос, что за эти годы случилось и как она их пережила.
А уже с конца 1940-х, до всякой оттепели — неожиданное благополучие. Роль главной советской японки, которая видит свою миссию в пропаганде советского образа жизни. Многолетняя служба на радио, вещавшем на Японию. Учеба в ГИТИСе и работа в театре им. Маяковского. Участие в первом советско-японском фильме. Триумфальное возвращение на родину. И — вack in the USSR.
Она умерла в Москве почти в 90 лет, в 1992-м. За несколько лет до этого один японский драматург написал монопьесу о ее судьбе, играть должна была известная актриса Маюми Огава. Оба прилетели получить одобрение главной героини. Она тогда лежала в больнице. На следующий день после встречи актрису навестил коллега по работе на радио, тоже японец. Он вспоминал, что она была на себя не похожа: лицо осунулось, глаза уставшие, припухшие. Окада долго молчала, а потом произнесла единственную фразу: «Я никогда не рассматривала свою жизнь как цепь любовных похождений». Это она зря. Соотечественники ценили ее как раз за страстность, за то, что всякий раз — как в омут, без оглядки на чужое мнение. При этом всегда сохраняла свое «я», никогда не была содержанкой, добилась признания без всякого покровителя.
Стремление к независимости актриса унаследовала от отца. Известный журналист, он был склонен к перемене мест, и девочке пришлось поменять восемь школ. Такэо Окада считался либералом, и, скажем, когда класс дочери собирался на экскурсию в императорский дворец, оставлял ее дома. Но когда Ёсико решила стать актрисой, отец решительно воспротивился. И в 1915-м она поступила на факультет западной живописи в Женскую академию изящных искусств (сейчас — Университет искусства и дизайна Джошиби). Это поможет в будущем: по некоторым сведениям, в тяжкие для себя годы актриса рисовала на заказ акварели и портреты на рынке Оренбурга.
Когда Окада-сан возглавил газету на Хоккайдо, Ёсико попробовала поработать репортером. В то же время впервые вышла на сцену в благотворительном спектакле в поддержку голодающих Тохоку. Выступление имело успех, в том числе благодаря красоте дебютантки. Ее бабушка по материнской линии была из Голландии, и четвертушка европейской крови придавала актрисе в глазах соотечественников еще больше шарма.
Такэо-сан сдался и в 1919-м сам отвез дочь в Токио. Он был знаком с режиссером Хогецу Симамурой, одним из важнейших людей в истории сингэки — театра западного стиля, японской новой драмы. Если в традиционных кабуки и но ведущая роль отпущена танцам и мелодекламации, сингэки опирался на психологический реализм и диалог. И женские роли в нем играли женщины. Основанный Симамурой Художественный театр ставил Ибсена и Уайльда, Чехова и Толстого. Ёсико боготворила приму Сумако Мацуи. Видела ее, конечно, в толстовском «Воскресении». Песня Катюши из этого спектакля считается первым японским поп-хитом, а ободок в волосах, который носила героиня, навсегда получил название «катюша».
Однако Симамура умер от испанки, Художественный театр закрылся, и начинала Окада в других труппах. Дебютом стала крошечная роль работницы табачной фабрики в «Кармен». А уже через несколько лет на спектакле «Монах и его ученик», где актриса сыграла гейшу по имени Кленовый Листок, дежурила конная полиция. Между этими двумя событиями Ёсико умудрилась родить сына от одного из актеров. Выходить за него замуж она отказалась, мальчика Хироси зарегистрировали как ее брата, родителями он считал дедушку с бабушкой (он стал врачом, после свержения императора Пу И принимал участие в судьбе его снохи, японки Айсиньгиоро Хиро).
Окада занималась карьерой. Она мечтала подкрепить театральный успех в кино, и тут, что называется, помог случай. В 1922-м на крупнейшей студии «Никкацу» случился скандал: знаменитый Тэйносукэ Кинугаса и еще 12 разгневанных мужчин, выступавших в амплуа оннагата, то есть игравших женские роли, возмутились, что в киноиндустрию начали допускать женщин. И громко хлопнули дверью. На студии не растерялись и наняли на их место несколько актрис, в том числе и Окаду.
Личная жизнь актрисы по-прежнему была нескучной, что только подпитывало ее популярность. Очередным ее любовником стал наставник в театре и партнер по дебютному фильму «Танец черепов» (1923) Такэя Ямада. На этот раз Ёсико захотела замуж, но выяснилось, что у избранника есть покровительница на 30 лет его старше. Богачка, она долгие годы финансово поддерживала коллектив Ямады, а узнав о сопернице, в деньгах отказала. В ответ Окада проявила не только присущую ей решительность, но и способность к самопожертвованию. Чтобы спасти труппу, она подписала с киностудией кабальный контракт. По сути, взяла у нее кредит, который должна была выплачивать из своей зарплаты. Газеты трубили, что актриса продалась. А она в одном только 1925-м снялась в девяти картинах. В том числе у легендарного Кэндзи Мидзогути, будущего лауреата Венецианского фестиваля и любимца французской новой волны.
Окада постоянно появлялась во всяческих зрительских рейтингах, «символизируя дыхание новой кинематографической эры». Она делала громкие заявления, например о том, что к актрисам относятся предвзято и несерьезно. А в 1927-м случился скандал, который не только изменил ее судьбу, но и вошел в историю японского кино. Ёсико тогда пригласили в высокобюджетную экранизацию «Дамы с камелиями». Ей нравился слоган «Трагедия женщины, которая притворяется новой, но у нее прежнее сердце». Однако совсем не нравился режиссер Минору Мурата. Ей казалось, что он унижает актеров: смотрит на них лишь как на материал для режиссерского самовыражения. После того как Мурата наорал на Ёсико при всей труппе, ее терпение лопнуло. Она просто исчезла, сбежала прямо из павильона. Да не одна, а с актером Рёити Такэучи.
Падкая на скандалы публика бросилась обсуждать побег. Все были уверены, что за ним скрывается романтическая история. Окада не подвела: они с Рёити действительно были любовниками и в том же году поженились. Плохо только, что кинобоссы оказались совсем не сентиментальны. Они не только уволили непокорных актеров, но потребовали, чтобы им объявили бойкот другие студии. Окаде пришлось вновь выйти на сцену, она даже организовала свою труппу. В кино смогла вернуться только в 1932-м. Ёсико уже исполнилось тридцать, давно сложилась ее репутация неуживчивой актрисы. А конкурировать приходилось со старлетками. Но пусть Окада не всегда играла главные роли, зато у выдающихся режиссеров. Например, у Ясудзиро Одзу в «Женщине Токио» (1932) и «Токийской ночлежке» (1935), у Хироси Симидзу в «Девушке, которая весной плачет» (1933), у Ясудзиро Симадзу в «Нашей соседке Яэ-тян» (1934). Принято считать, что ее последняя и едва ли не лучшая роль была в авангардном шедевре «Меч и бойцы сумо в круге» того самого Тэйносукэ Кинугасы, чей бунт против женщин-актрис привел к первым шагам Окады в кино. К тому времени он уже переквалифицировался в режиссеры. Но этот фильм не сохранился. А с Кинугасой актриса встретится еще раз — уже в Москве.
Почему все-таки состоявшаяся и успешная актриса решилась на побег в СССР? В случае Окады несложно догадаться, что всему виной — новая любовь. С Рёкити Сугимото она познакомилась как с преподавателем «русского метода актерского мастерства». Это случилось в 1936-м, когда актриса уже полтора года как была в разводе. Сугимото, правда, оказался женат, но когда это ей мешало?
Убежденный левак и член Компартии, Рёкити-сан с 1927 года руководил пролетарскими театрами. Он хорошо знал русский язык и переводил советскую литературу, причем не только Максима Горького, но и Владимира Бахметьева. Мечтал попасть в СССР, ратовал за создание в Японии новаторского театра и молился на Мейерхольда. «Нам надо учиться у наших товарищей из пролетарского театра в России, — писал Сугимото. — Прежде всего учиться тому, как точно стрелять по труппам буржуазного театра и как прочно выстроить наше укрепление». Писатель Григорий Гаузнер вспоминал о нем как о «японце нового поколения», который произносит русские слова «с уверенным и тяжелым советским выговором, неуклюжим и простым, как наша одежда и наши обычаи».
Объявленная экстремистской Компартия Японии действовала вне закона. Сугимото дважды арестовывали, он получил 5 лет с отсрочкой исполнения и находился под надзором полиции. Даже его перевод «Как закалялась сталь» был запрещен. В 1937-м, когда началась Вторая японо-китайская война, репрессии против всякого инакомыслия только усилились. Многие актеры из театральной труппы «Синкё», в которой работали Сугимото и Окада, наследницы знаменитого Малого театра Цукидзи, были арестованы. Фильмы, где играла Ёсико, подверглись цензуре, сценарии вымарывались, после спектаклей актеров обязали произносить со сцены речь в честь очередной победы императорской армии. «Если больше невозможно играть на сцене в Японии, то и смысла находиться в Японии нет», — так актриса оправдывала свое решение о побеге.
Были, конечно, и более конкретные причины. По одной версии, Сугимото сбежал в СССР по заданию Компартии: за несколько лет до этого он уже совершал попытку, но неудачную. По другой — ему грозила мобилизация. В одной из своих книг Окада писала, что Рёкити очень боялся получить «красную бумажку», то есть повестку. Считал, что его как неблагонадежного отправят в самое пекло. И вроде как это Ёсико первой произнесла: «А может, убежим в Советский Союз?» Саму ее на родине мало что держало. Родители умерли, отношения с сыном не сложились. Она уже полтора года как развелась, но жена Рёкити была серьезно больна, и бросать ее он не собирался. «У нашей любви не было завтрашнего дня», — признавалась актриса. В Москве она собиралась учиться у Мейерхольда, а на первых порах зарабатывать уроками танцев. Ни слова по-русски она не знала.
Конечно, это было авантюрой. Бежать через Маньчжурию они не могли: условно осужденный Сугимото был бы немедленно арестован. Оставалась граница на Сахалине, то есть на Карафуто: южная часть острова после заключения Портсмутского мирного договора принадлежала Японии. До того страна не имела сухопутной границы, и некоторые японцы приезжали просто поглазеть на астрономические столбы с выбитыми на них двуглавым орлом и императорской хризантемой. К слову, уже на следующий год после побега актеров в Японии было запрещено приближаться к границе без видимых причин.
Любовники добрались до железнодорожной станции Сисука (современный Поронайск). Распили новогоднее саке с начальником полиции и получили разрешение навестить пограничный пост. В чемодане, который навсегда остался в местной гостинице, приезжие оставили 30 иен за постой. А уже 3 января во время прогулки к границе Окада и Сугимото оторвались от сопровождавших их сани жандармов. В тот же день командир отделения на советской заставе Хандаса рапортовал начальству: «… Подойдя к вышке, я услышал свисток и, дойдя до второго визирного столба, различил голоса нарушителей, которые между собой переговаривались и подавали свистки. В это время я расположился с нарядом, пропустил нарушителей мимо расположения наряда и дал окрик: “Стой, руки вверх!” Нарушители подчинились. Японец держал в руках сапоги, а сам стоял на снегу в носках. При окрике сапоги бросил и по-русски сказал: “Мы политические. Идем к вам”. Когда я стал подходить к ним, японец сказал: “Мы едем в Москву”… »
Конечно, при переходе границы японцы сняли обувь. Они переступали порог новой родины, о которой имели самые романтические представления. И где их никто не ждал. Ёсико и Рёкити задержали и уже на третий день разлучили. Больше они не увидятся. Однако первое время Окада была преисполнена оптимизма. И в камере в Александровске-Сахалинске больше всего удивлялась сахару-рафинаду, который надо грызть.
В Японии поначалу никто не понимал, что произошло. Газеты писали: «В приграничном районе заснеженного Сахалина пропала Окада Ёсико… », «Окада Ёсико и Сугимото Рёкити исчезли на Сахалине. Происшествие или двойное самоубийство?» и «Исчезновение Окады Ёсико — любовный побег?». Когда выяснилось, что речь о незаконном переходе границы, МИД Японии запросил советскую сторону о судьбе своих подданных. Ему ответили только, что оба человека въехали в СССР добровольно и «своими средствами». Позже забеспокоились и японские коммунисты, которые пытались узнать о судьбе актеров при посредничестве американских товарищей: «Если они будут спасены, это вызовет прилив радостных просоветских чувств среди японских интеллигентов, которые сохраняют доброе отношение к СССР и в буре фашистской пропаганды».
Между тем Окаду этапировали самолетом в Хабаровск, оттуда повезли по Транссибу в Москву. Сугимото содержался в соседнем вагоне, но актриса об этом не знала. В пути она простыла, начала кашлять кровью. Просила у конвоиров снега, чтобы приложить к горящему лицу, в попытках объясниться даже порвала лист бумаги в клочки. Но ее не поняли. Из поезда на московском вокзале Ёсико выносили на носилках.
Перебежчиков предсказуемо обвинили в шпионаже. Они чистосердечно пытались разрешить это «недоразумение» — себе на погибель. Рёкити твердил, что мечтает учиться у самого Мейерхольда. Что в Научно-исследовательской лаборатории при ГосТиМе работает его знакомый, лидер Японской ассоциации пролетарского театра Сэки Сано. Сугимото и понятия не имел, что еще в 1937-м Сано был определен как «опасный элемент» и выслан из СССР.
Наивная Окада и вовсе сообщила, что на родине являлась тайным агентом полиции. Ее завербовал управляющий многоквартирного дома недалеко от императорского дворца, где она жила после развода. Почему Ёсико согласилась? Ее ответ: «Потому что речь шла об интересах моей страны». Она верила в обилие вокруг шпионов, тех, кто угрожает устоям государства. И сообщала полиции о настроениях левых кругов интеллигенции, об известных ей коммунистах, знакомилась по указке с «подозрительными» иностранцами. Загадка, почему ее не смущало членство в КПЯ собственного любовника. Конечно, следствие воспользовалось показаниями в своих интересах.
По сути, Окада и Сугимото оказались между молотом и наковальней. Еще в Хабаровске их запугали возможной депортацией в Японию. И убедили в беспощадности выбора: либо объявление себя шпионом в СССР, либо пожизненное заключение на родине. Сугимото дал признательные показания почти сразу. Когда арестуют Мейерхольда, они будут использованы в обвинении режиссера в работе на японскую разведку. В материалах дела Рёкити проходит под именем, данном ему при рождении, в транскрипции Иошида Иошимаса.
Окада также во всем «созналась». Она, дескать, действовала по приказу японского генштаба, собиралась «заводить знакомства среди военных и ответственных работников» и «выяснить наличие на острове Сахалин аэродромов, самолетов, численность летного состава». В ее деле №17819 хранится бессчетное число прошений. О том, чтобы ей вернули изъятые при аресте 150 японских иен. О том, что сокамерницы над ней издеваются. Ёсико жалуется на здоровье и просит, чтобы доктор прописал ей белый хлеб и масло. А еще постоянно просит японско-русский словарь и грифельную доску для занятий языком, хотя бы какие-то книги на японском. 17 ноября 1938 года: «Сейчас я влачу жизнь свиньи: только ем и сплю. Я боюсь, что моя голова отупеет». 21 сентября 1939 года: «Если эти мои просьбы невыполнимы, то расстреляйте сразу — для меня это будет лучшим счастьем». И в каждом обращении приписка: «Как здоровье Иошиды?»
Словаря актриса так и не получила, русский язык осваивала на слух. Следствие продолжалось полтора года, 27 сентября 1939 года состоялся суд. «Я уже много говорила и все рассказала правдиво, — сказала актриса в последнем слове. — Прошу мне верить и прошу оставить меня работать в СССР». Ее осудили на 10 лет лагерей. В тот же день рассматривали дело Сугимото. Он, напротив, заявил, что подвергался пыткам и оттого себя оговорил. И получил высшую меру. Ёсико о расстреле не сообщили.
Впоследствии она охотно и подробно писала о своей жизни. Но о тех годах — почти ничего. В ее дневниках есть страница, озаглавленная «Период Лубянки», однако она пустая. В книге «Я родилась в рубашке» Окада вообще уверяет, что за незаконное пересечение границы получила всего год заключения, а следующие несколько лет прожила в Оренбурге, тогда Чкалове. Работала санитаркой в больнице (?), рисовала акварели на местном базаре. А вернуться в Москву ей помогла случайная встреча.
Но сегодня достоверно известно, что около трех лет актриса пробыла в Вятлаге, куда ее этапировали в декабре 1939-го. Сохранились отправленные из лагеря прошения о пересмотре дела: в Президиум Верховного Совета СССР, в прокуратуру, в НКВД. В них Ёсико писала, что полностью осознала, в чем ее принудили признаться: «Сейчас я в лагере, 10 лет — не такой уж большой срок. Однако клеймо шпионки страшнее смерти». А вот свидетельство художника Петра Буинцева: «Меня перевели в Вятлаг в 39-м. Прибыл этап с женщинами. Все, конечно, бросились к проволочному ограждению. Я перелез первым и увидел японку. Ее отвели в каптерку, переодели в ватник, на котором сохранились пятна крови убитого солдата, дыры от пуль, выдали уродливую шапку. Она будто вся светилась. Даже лагерная одежда не могла скрыть ее красоту. Определили ее в мою бригаду — лес рубить и сучья жечь. По-русски она немного понимала, но говорить не могла. Знала, правда, одно слово “штидно”, что означало стыдно». Окада-сан по рисункам Буинцева вышивала лебедей и амуров для начальства и надзирателей. В какой-то момент ей вернули отобранное при поступлении кимоно, и актриса выступала на тамошней сцене с национальными танцами. Пела японские песни под аккомпанемент балалайки.
В 1942-м Ёсико оказалась уже в Москве, во внутренней тюрьме НКВД. Сохранился написанный ей портрет одной из сокамерниц. Что она там делала — бог весть, много позже в Японии писали о «сверхсекретной миссии». А 11 октября 1947-го постановлением особого совещания при МГБ СССР Окада была условно досрочно освобождена от дальнейшего отбытия наказания с разрешением проживать в Москве. Условием было подписание бумаги о неразглашении.
Дальнейшая ее судьба складывалась весьма благополучно. В 1949-м актриса получила не только советское гражданство, но и ордер на комнату в гостинице «Люкс» на улице Горького, 10. Адрес не случайный. Когда-то роскошная «Франция», построенная сыном булочника Филиппова, несколько десятилетий служила местом прописки коммунистов самых разных мастей. Ее даже называли штаб-квартирой мировой революции. Последние политические резиденты съехали только в 1954-м, когда отель переименовали в гостиницу «Центральная».
Следующие лет тридцать Окада проработала на Московском радио, будущем «Радио России»: вещание на Японию началось в годы войны. Заведующий отделом радиовещания на Японию Липман Левин вспоминал: «Появление в студии знаменитой японской актрисы стало ценнейшим и негаданным подарком. Даже спустя еще десять лет видные японские политические деятели, президенты крупных компаний, артисты и режиссеры, у которых мне доводилось брать интервью, почтительно осведомлялись: “Неужели у вас работает сама Окада-сан?” Это давало мне повод в шутку называть ее камбан-мусумэ — “девушкой-вывеской” Московского радио». Спустя годы главный диктор японского отдела уже «Голоса России» Ясуо Хюгадзи называл актрису «цветком камелии, распустившимся студеной зимой в запорошенном снегом саду. Ясный, открытый взор, элегантность, достоинство — этим запомнилась мне великая актриса. Изящное чудо — это японское выражение лучше всего определяет ее образ».
Не оставили Ёсико и былые мечты о советской сцене. Вообще, конечно, в ней была какая-то удивительная жизнестойкость. В 1955-м уже 53-летнюю актрису зачислили на режиссерский факультет ГИТИСа. Говорят, разрешение давал международный отдел ЦК КПСС. Преддипломную практику она проходила в театре Маяковского, там и осталась работать в режиссерском отделе. Театром в те годы руководил народный артист СССР Николай Охлопков. Окада оставила о нем мемуар, примечательный разве что своей восторженностью. О ней тоже вспоминали не без теплоты. Помощница режиссера рассказывала: «Впервые Охлопков привел ее в театр в конце 50-х. Очень красивая, невысокая. Он тогда сказал: “Покажи ей театр, опекай ее, она наш будущий режиссер”. Ёсико-сан никогда не говорила, что десять лет провела в лагерях, и мы даже предположить не могли такое. Никогда не теряла самообладания, никогда не была хмурой. Ее очень любили».
В Маяковке актриса проработала до 1972 года. Выпустила здесь спектакль «Украденная жизнь» по пьесе Каору Моримото. «Я знала, что в 1928 году, когда в Москву приехала на гастроли группа театра кабуки, их искусством очень заинтересовался Мейерхольд. И я думала, что, может быть, и Охлопков, который считал Мейерхольда своим учителем, разрешит поставить у себя японский спектакль». Но вся эта не остывшая любовь к театру Мейерхольда оставалась скорее декларативной: спектакль был поставлен в эстетике советского реализма, без примеси какой бы то ни было театральной условности. Главную роль сыграла прославленная Мария Бабанова, но событием постановка не стала. В годы оттепели был востребован совсем другой театр — гражданственный, исповеднический. Единственный выход на сцену актрисы Окады состоялся и вовсе в агитке «День остановить нельзя», где она исполняла пантомиму на тему гибели Хиросимы: выкрикивала что-то по-японски, металась с ребенком на руках под зловещий гул. Зато «Вечерняя Москва» посвятила этому соло целую статью.
Благонадежность и идеологическая выдержанность привели ее и в советское кино. Хотя и там роль Окады-сан не только пропагандистская, но культуртрегерская. В 1962-м она стала сорежиссером фильма «Десять тысяч мальчиков» по сценарию Агнии Барто. Это была первая попытка воссоздать японскую реальность советскими средствами. Получилось кустарно, даже в роли главного героя снимался мальчик-узбек. В 1966-м, к 10-летию восстановления отношений между странами, вышел и первый советско-японский фильм «Маленький беглец». Ёсико-сан была на картине консультантом. Главную роль сыграл Юрий Никулин, в те годы уже известный японской публике по цирковым гастролям. Сценарий написали Андрей Битов и Эмиль Брагинский, режиссерами были Эдуард Бочаров и Тэйносукэ Кинугаса. Тот самый Кинугаса, с которым Окада уже не раз пересекалась, к тому времени стал первым японцем, кто завоевал Канны и получил «Оскар».
В 1968-м Агентство печати «Новости» выпустило фильм «Японцы в Москве». Ёсико Окада — одна из главных героинь. Вот она в радиостудии готовит передачу о Карле Марксе, вот в залах Третьяковки и на гастролях японского варьете. А это актриса в домашнем интерьере, в квартире на Краснохолмской набережной. Рядом муж Синтаро Такигути, на 11 лет моложе. Когда-то он тоже был актером, даже сыграл в одном из фильмов сына Ёсико. Такигути воевал в Квантунской армии, попал в плен, в лагере под Хабаровском сотрудничал с администрацией и после отказался от репатриации. Устроился на дальневосточное радио, а в 1950-м в числе других дикторов-японцев был переведен в Москву. Вроде как Окада-сан ему в этом помогла. Они поженились в 1952-м. Актриса в шутку называла мужа папочкой.
В том же 1952-м об Окаде вспомнили в Японии. Сведения о том, что Ёсико Окада жива-здорова, привезла член палаты советников парламента Томи Кора, прилетавшая в Москву на Международную экономическую конференцию. После актриса несколько раз появлялась в репортажах на японском телевидении, но на родину прилетела только спустя 20 лет, в 1972-м. По некоторым данным, вопрос решался во время визита в Японию министра иностранных дел СССР Андрея Громыко. А авиабилеты актрисе оплатил левый мэр Токио Рёкити Минобэ.
С трапа самолета в аэропорту Ханэда Окада-сан спускалась с деревянным ящиком в руках. В нем был прах мужа. За год до этого Синтаро умер от цирроза печени. «Помнится, ее встречали толпы журналистов, фоторепортеров, представителей телевидения, — писал тогдашний посол СССР в Японии Олег Трояновский. — О своих злоключениях она не рассказывала. В одном из первых своих высказываний она заявила, что у нее две родины — Япония, которая ее родила, и Советский Союз, который ее воспитал. Чем очень удивила японскую общественность. Тем не менее ее принимали почти как королеву. Премьер-министр Эйсаку Сато пригласил ее в свою резиденцию и позже сказал журналистам, что в свои молодые годы он, как и многие в Японии, восхищался Ёсико Окадой».
Через пару лет актриса вновь приехала в Японию. Тогда казалось, что навсегда. Она перевела и поставила «Таланты и поклонники» Александра Островского в Национальном малом театре. Сыграла в нескольких спектаклях, появилась в нескольких телешоу, снялась в нескольких фильмах. Один из них — «Август без императора» Сацуо Ямамото — в начале 1980-х шел в советском прокате. Семидесятишестилетняя Окада играет там, по сути, эпизод — импозантную и неунывающую старушку. Но в конце концов актриса вернулась в СССР. Московская жизнь была благополучной и налаженной. Ее уважали, а она верила в советские идеалы. Всегда любила пафосные высказывания вроде «Когда я в Японии, я скучаю по Советскому Союзу. Я скучаю по Японии, когда нахожусь в Советском Союзе». Конечно, они не нравились ультраправым, которые обвиняли Ёсико-сан в предательстве родины и измене национальным интересам, в любви к «захватчику исконно японских территорий».
В СССР актриса так и не ассимилировалась. Она до конца жизни с трудом подбирала русские слова, говорила с заметным акцентом. Однажды они с женой Охлопкова Еленой Ивановной провожали его в Берлин за какой-то премией. Окада-сан описывала это так: «Ерена Ивановна пракар, Никорай Паврович пракар, а я отвернурся и сдерар вот так» — и показывала, как смахивает слезу. Услышав это, актриса Люсьена Овчинникова, которую в театре Маяковского звали Злюсьеной, себе и режиссеру Юрию Ершову придумала прозвища: Рюрия-сан и Рюся-сан, которые со временем сократились до Рю. При всей пафосности в чем-то Ёсико была очень трогательна. Безусловно влюбленная в русскую культуру, однажды она готовила радиопередачу о Сергее Есенине. И сама перевела его стихотворение «Клен ты мой опавший, клен заледенелый». Вот только из него выпали последние строки: «… И, утратив скромность, одуревши в доску, / Как жену чужую, обнимал березку». На все недоумения актриса отвечала: «Отличительная черта русской литературы — ее чистота. Нехорошо обнимать чужую жену — японские радиослушатели нас не поймут». Кто бы говорил.
Дружила Окада, судя по всему, с соотечественниками. Например, с дочерью основателя Японской компартии Сэн Катаямой, захороненного в Кремлевской стене Ясуко Катаямы. Она была президентом общества «Япония — СССР», и Ёсико-сан находилась под его попечением. Еще один друг — диктор Сэйта Акира, который тоже был переведен в Москву из Хабаровска в 1950-м. На его имя актриса составила завещание, ему же передала все свои бумаги и дневники. А библиотеку отписала в дар музею театра при Университете Васэда. Японцы писали, что в конце жизни Окада-сан страдала от старческого слабоумия.
Долгое время она не знала, что Рёкити Сугимото был расстрелян. Даже после 1959-го, когда обоих реабилитировали. Ей просто сказали, что он умер в тюрьме. Достоверно о приговоре вроде как стало известно только в конце 1980-х. В журнале «Огонек» была опубликована статья помощника прокурора Москвы Валентина Рябова «Дело №537», где впервые подробно рассказывалось о деле Мейерхольда. Сегодня считается, что Рёкити Сугимото захоронен в так называемой могиле №2 «невостребованных прахов» в Донском монастыре. На Донском прощались и с Окадой-сан.
В сегодняшней Японии об актрисе пишут книги и снимают фильмы. В России память о ней сохраняется лишь в Южно-Сахалинске, где в музейно-мемориальном комплексе «Победа» есть большущий стенд, посвященный знаменитому побегу через границу. Ёсико хотела быть похороненной на родине, и урну перевезли в Токио, на кладбище Тама. На каменном памятнике у могилы выгравировано название одной из ее книг — «Жизнь без сожалений». Хочется верить, что она действительно их не испытывала.
Фото: Александр Моклецов/РИА Новости, wikipedia.org, соцсети
