Издательство «Наука» при поддержке Международного Фонда Шодиева, широко известного своими благотворительными проектами в области российско-японских культурных связей, готовит к печати БОЛЬШУЮ БИБЛИОТЕКУ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ в 8 томах. Составление, перевод, вступительные статьи и комментарии Александра Долина.
Цикл 17
ЁСАНО АКИКО (1878–1942)
Родилась в Осака в богатой купеческой семье, получила прекрасное классическое образование. Рано начала писать танка и в 1900 г. опубликовала большой цикл стихов в журнале «Мёдзё» («Утренняя звезда»). Страстно полюбив молодого поэта Ёсано Тэккана, главного редактора «Мёдзё» и руководителя Общества новой поэзии, Акико бежала из дома к любимому в Токио. Тэккан, расторгнув первый брак, женился на Акико. Нежную привязанность друг к другу они пронесли через всю жизнь. Романтическая история поэтов-любовников запечатлена в книге стихов Акико «Спутанные волосы», которая по праву считается жемчужиной новой японской литературы, и во многих последующих сборниках поэтессы. Творчество Акико, возглавившей вместе с Тэкканом группу романтиков «Мёдзё», определило новое направление в лирике традиционных жанров, разбив оковы условности, наполнив поэзию могучим пафосом, одухотворив ее силой подлинного чувства.
ЁСАНО ТЭККАН (1873–1935)
Настоящее имя Ёсано Хироси. Родился в Киото в семье буддийского священника. С детства изучал китайскую классику и рано начал слагать стихи на китайском языке. В возрасте девятнадцати лет переехал в Токио, где стал учеником известного филолога и поэта жанра танка Отиаи Наобуми. В середине 90-х гг. Тэккан выступил с резкой критикой деградирующей поэзии танка и призвал современников к реформе традиционного стиха. Возглавил литературное объединение «Синсися» («Новая поэзия»). Его первый сборник «Север, юг, восток и запад» (1896 г.), носивший воинственную националистическую окраску, имел сенсационный успех. В 1900 г. Тэккан основал литературный журнал «Мёдзё» («Утренняя звезда»), который на протяжении девяти лет оставался рупором новой поэзии романтического направления. Бурный роман с южной поэтессой Хо Акико (впоследствии ставшей его женой и прославившейся под именем Ёсано Акико) заставил Тэккана обратиться к любовной лирике. После публикации сборника переводов поэзии французского символизма в 1914 г. Тэккан почти полностью отошел от поэтического творчества и занялся лингвистическими исследованиями.
ЁСАНО АКИКО
Из книг
«СПУТАННЫЕ ВОЛОСЫ»
«МАЛЕНЬКИЙ ВЕЕР»
«ОТРАВА
* * *
Разве румянец
сумеет сказать обо всем −
о буйстве крови,
о неистовом токе жизни,
из весенних грез сотворенной!..
* * *
Вдруг почудилось мне,
что милый ждет за порогом −
двери в ночь отворю.
О, как сияет луна
в вышине над лугом весенним!
* * *
От любви обезумев,
на огненных крыльях помчусь
и сама не замечу,
как растает за облаками
расстоянье в сто тридцать ри…
* * *
Рассвет не наступит!
Приникнув к плечу твоему,
на смятой постели
я слушаю в дреме ночной
сладчайшую сказку любви…
* * *
Ты не знаешь, любимый,
чем увлажняют уста,
опаленные страстью?
Ведь еще не высохла кровь
из прокушенного мизинца!
* * *
Вечером лунным
на веранде ты вдруг запел
песню разлуки:
«Край печальный, навек прощай,
о былой любви позабудь…»
* * *
Непослушной рукой
нацарапала цифры в стишке
и смеюсь вместе с милым:
для любви «двадцать тысяч лет» −
слишком много? Нет, слишком мало!..
* * *
Эту долгую ночь
провожу я в обители грез.
Пламя в жилах струится.
Да хранят всесильные боги
одержимых хмелем весенним!
* * *
После ночи любви
я у зеркала грим подправлю…
Ах, не время еще,
соловей из горной лощины, −
не буди любимого, слышишь?
* * *
Пряди черных волос
уложила в прическу Симада,
как пристало жене,
чтоб тебе понравиться утром, −
а сама мечтаю: «Останься!»
* * *
Ручьев журчанье…
Этой ночью не спится мне
без ласк желанных.
До рассвета в полях брожу,
очарована дивным летом.
* * *
С пастбищ зеленых
вдаль стремится, петляя, река −
к тебе, любимый!
Знаю, там, у себя на юге
обо мне ты так же тоскуешь…
* * *
Что мне заповедь Будды?
Что грозных пророчеств слова?
Что наветы и сплетни?
В мире нас сейчас только двое,
обрученных самой Любовью!
* * *
Пряди черных волос
ниспадают до пят на пять сяку,
словно струи ручья.
Сердце, нежное девичье сердце
в упоенье страсти запретной!..
* * *
Этой девушке двадцать.
Как чудесна девичья весна!
По плечам разметались
и струятся, текут под гребнем −
нет, не волосы − черные волны!
* * *
В храм Киёмидзу
иду я кварталом Гион[1] −
лица прохожих
так прекрасны в лунном сиянье,
в обрамленье цветущих вишен!..
* * *
Как страшит и чарует
запах лилий, что тает в ночи!
Как пленяет соблазном
аромат этих черных волос,
темный пурпур сгустившейся мглы!..
* * *
Рука в изголовье.
Вот звякнул на гребне зубец −
тон нежный и чистый,
будто голос маленькой лютни
в сновиденьях ночи весенней…
* * *
Я в прозрачном ключе
принимаю целебную ванну −
притаилось на дне
белой лилии отраженье.
В двадцать лет так прекрасно лето!
* * *
О ласковый ветер,
летящий в весенней ночи
из дальних пределов,
заклинаю: помедли немного,
не касайся волос девичьих!..
* * *
Только здесь и сейчас,
оглянувшись на все, что свершила,
понимаю − слепцу
исступленная страсть подобна,
и не страшен ей мрак кромешный!
* * *
Груди сжимая,
ногой отшвырнула покров
заветной тайны −
о, как же густо-багрян
тот сокровенный цветок!
* * *
С плеч соскользнули
просторной одежды шелка.
Зеленый ветер −
проплывает во тьме ночной
рой порхающих светляков…
* * *
Пряди черных волос,
шелковистые пряди густые −
как смешались они!
Так пришли от любви в смятенье
и мои сокровенные думы…
* * *
Я ждала тебя там,
где венчики лилий белеют
в невысокой траве, −
а вдали, за лугом цветущим
над равниной радуга встала…
* * *
Диких роз наломав,
я украсила ими прическу
и букет собрала −
о тебе, любимый, тоскуя,
долгий день блуждаю по лугу…
* * *
Кто сказал, что любовь,
все былые мечтанья и грезы −
лишь полуденный сон?
Ах, как сладостны воспоминанья
о весне в хмельном аромате!..
* * *
Да, весна коротка,
но к чему оно мне, долголетье
или вечная жизнь?
Соком юности налитую
грудь рукам твоим подставляю!
* * *
Я познала любовь,
полюбила безумные грезы,
вешних снов забытьё!
Жар сплетенных тел охлаждая,
дождь весенний падает с неба…
* * *
Аромат тех цветов,
что мы собирали когда-то,
мне напомнил сейчас
этот запах, плывущий в ложбине
над горячим источником горным…
* * *
Холод ранней весной.
На два дня из столицы уехав,
мы укрылись в горах −
как черны волос моих волны
под покровом цветущей сливы!
* * *
Да знаешь ли ты,
как сердце поет, словно лютня,
в девичьей груди?
О безжалостный! Ночь за ночью
ты проводишь где-то в скитаньях…
* * *
Сердце мое!
К чему в этой жизни стремиться?
Вперяю взор
в беспредельность ночи весенней −
всюду тьма, без конца и края…
* * *
То в груди у меня
вздымаются волны прилива,
то бушует пожар −
так безудержно и беззаветно,
так безумно я полюбила!
* * *
От столицы на север
в преддверии третьей луны
разразилось ненастье −
сливы алые лепестки
осыпает жестокий град…
***
Я забросила в пруд
опостылевшее Писанье,
но достала опять −
и смотрю в небеса, рыдая.
Ах, заблудшая я овечка!
***
Божеству моему
я в спальне накину на плечи
алый шелк кимоно,
что на мне было нынче ночью,
и к стопам божества повергнусь…
Из книг
«НАРЯД ЛЮБВИ»
«ТАНЦОВЩИЦА»
«ЦВЕТЫ ГРЕЗ»
* * *
Да пребудет любовь
прекрасней радуги в небе!
Да пребудет любовь
подобна молнии грозной! −
Так молюсь я, так заклинаю…
* * *
Мы с тобой поднялись
на мансарду высокого дома −
край в весенней красе.
Тонкой лентой белеет речка.
«Утро!» − колокол возвещает.
* * *
Этот дом на лугу −
он, право, похож на обитель,
где с душою родной,
что являлась в снах вешней ночи,
мне дано воссоединиться…
* * *
Я смотрю на цветы,
созерцаю лугов разнотравье…
Нет, великий поэт
не сумел всю правду поведать
о деяниях дней минувших!
* * *
Кто герой того сна,
что в долгие зимние ночи
часто видела я?
Ты, единственный мой избранник!
Ты, супруг мой в семи рожденьях[2]!
* * *
В час, когда из снегов
поднималось рассветное солнце,
перед взором моим
вся земля внезапно предстала
как огромнейший белый лотос…
* * *
Родные края!
Весь холмистый мыс Окадзаки,
что дымкой укрыт,
представляется мне продолженьем
нашей хижины уединенной…
* * *
Ты мне говоришь:
«Когда по лощине тенистой
я шел среди скал,
то казалось, малый ребенок
где-то тешится эхом горным…»
* * *
Предрассветной порой,
в кухню дверь приоткрыв, замечаю
отраженный в воде
тусклый отблеск лунного света
на соцветиях вишни вешней…
* * *
Дождь весенний кропит
затерявшиеся в разнотравье
полевые цветы,
что на белый кокон похожи −
и смеркается понемногу…
Из книг
«ОБЫКНОВЕННОЕ ЛЕТО»
«ФЕЯ САО»[3]
* * *
Вдруг припомнилось мне
при взгляде на синее море,
как лет десять назад
шла девица неверной походкой
в первый раз на свиданье с милым…
* * *
На равнине Акаги
под моросящим дождем
в высоких травах
между ирисами и гвоздикой
затерялись венчики лилий…
* * *
Вешнее море.
Цвета нежно-зеленых ростков
рябь пробегает.
Проплывает в воде луна.
Незаметно вечер настал…
* * *
Уходит весна.
После ливня небо ночное
все в проблесках звезд,
так похоже на паутину,
окропленную росной капелью!..
* * *
На минуту замру −
и услышу, как с тихим журчаньем
торопливо бежит
ручеек по песчаному руслу.
Предрассветный месяц сияет…
* * *
Первой встретить любовь
и первой познать увяданье,
первой же умереть…
Кто посмеет назвать недостойной
эту нашу женскую долю?!
* * *
Из утренней дымки
вдруг безмолвно вышла она
с блеклым букетом
полевых невзрачных цветов −
и опять уходит в туман…
* * *
Вот и ночь настает,
долгожданная ночь нашей встречи −
как она коротка!
Вешний сумрак благоухает
цветом фенхеля и померанца[4]…
Из книг
«ВЕСЕННЯЯ РАСПУТИЦА»
«СИНИЕ ВОЛНЫ МОРЯ»
* * *
В предрассветную рань
на исходе короткой ночи
так приятно звучит
за окном, на большой дороге
перестук деревянных сандалий…
* * *
Высоко в небесах
сияет весеннее солнце,
неизменно, как встарь −
только я, увы, изменилась
и познала печаль увяданья…
* * *
Как о редкостной птице,
что давно угнездилась в груди,
чтоб петь свои песни,
я привыкла думать теперь
о мятежном сердце моем…
* * *
Да, в былые года
я страшной, жестокою мукой
называла любовь,
призывала смерть, чтобы в смерти
обрести покой и отраду!..
Из книги
«ОТ ЛЕТА К ОСЕНИ»
* * *
Вешние ливни.
В отчем доме печально сижу.
Как пахнет дымом!
Здесь окуривали комаров.
Долетает рокот воды…
* * *
Мелодии кото
вторит колокол в дальних горах −
и музыка эта
дивным, невыразимым звучаньем
наполняет чуткое сердце…
* * *
Полевые цветы −
лиловые, белые пятна
затерялись в траве.
Их окраска сквозит печалью,
схожа с цветом сумерек летних…
* * *
Воспоминанья
о той незабвенной поре,
о двадцатилетней
скромной девушке городской
навевают тобэра[5] цветы…
* * *
Закатное солнце
обагряет прощальным лучом
пустынный берег.
Волны катятся на песок.
Веет с моря вечерний бриз…
Из книги
«КИНОВАРНЫЕ ЛИСТЬЯ»
* * *
Что за мученье!
Этот ветер сводит с ума −
дует и дует,
осыпая фенхель в саду,
осыпая пионовый цвет…
* * *
Я молюсь не о том,
чтобы юность вернулась и снова
стала девушкой я −
пусть как зрелости дополненье
пыл былой возвратит мне юность!
Ёсано Тэккан
Из книги «Пурпур»
* * *
Говорить о любви[6]
мы оба еще не устали.
Что ж, удел наш таков −
вновь и вновь умирать, воскресая
под напев восходящего солнца…
* * *
По плечам, по спине,
словно шелковое покрывало,
пряди черных волос
ниспадают пышной волною
в упоенье ночи весенней…
* * *
Эта легкость руки,
исхудавшей в горячке любовной!
На ладони моей
в час прощанья весенним утром
холодок знакомой ладони…
* * *
Что познать мне дано
в это утро, когда двадцать девять
Новый год мне сулит[7]? −
Вот и ветка сосны сегодня
над воротами грустно поникла…
* * *
Я в объятиях милой
о славе отчизны забыл −
все померкло, поблекло.
Лишь звезда в небесах багровеет,
да белеют венчики лилий…
* * *
Я с собою привел
девицу, чей говор столичный[8]
так изыскан и мил.
Укажи поскорее, мальчик,
как пройти к речной переправе!..
* * *
В поднебесье плывет,
отливая лиловым и желтым,
облаков череда.
Не зови же их облаками −
то мои высокие думы!..
* * *
Мне изведать дано
зарожденье неясного чувства,
что чуть брезжит во мгле −
во врата этой вешней ночи
я вхожу, объятый любовью…
* * *
Мы с тобою вдвоем
смотрели, как белые крылья
раскрывались в саду −
о мечты, щемящие грезы!
Садом лилий нам жизнь явилась…
* * *
Не оставлю ее
безответной любовью томиться
на осеннем ветру −
и сто двадцать ри не помеха
для того, кто торопится к милой!..
* * *
Осенило ее
томление страсти осенней −
«Десять лет, десять лет!» −
на руке моей пишет кровью
из прокушенного мизинца[9]…
* * *
Нет, тебе не к лицу
оттенки столичной помады −
лучше губы окрась
свежей густо-багряной кровью
из мизинца, что мною прокушен!..
* * *
Снова имя мое
на веере ты написала,
много строчек подряд.
Только почерк слишком уж нежен −
слишком тонкой писано кистью…
* * *
Этой ранней порой
чьи еще потревожит он грезы? −
Отзвук колоколов
горных монастырей и храмов
над Камакурою витает[10]…
* * *
С ветром вечерним
донесся печальный напев,
песня свирели.
У корчмы одинокая ива
простирает ветви в смятенье…
* * *
Далеко-далеко
две лодки недвижно застыли
в ожиданье луны.
Созерцают летнее море
на волнах сидящие чайки…
* * *
Не забыть мне тот день,
когда на веере милой
написал я стихи
о цветении сливы весеннем,
изливая томленье сердца!..
* * *
В эту лунную ночь
я внял приглашению милой −
и на глади пруда
среди лотосов благоуханных
мы вдвоем засыпаем в лодке…
[1] Киёмидзу — знаменитый буддийский храм в Киото оригинальной свайной архитектуры. Гион — район увеселительных заведений в Киото, примыкавший к знаменитому храму Гион.
[2] Ты, супруг мой в семи рожденьях! — По буддийским представлениям, связь любящих сердец могла продлиться в нескольких рождениях, через которые проходит человек, согласно закону кармы, в бесконечном потоке времени.
[3] Сао — богиня (фея) весны в синтоистском пантеоне.
[4] Фенхель — трава семейства зонтичных, цветет желтыми цветами. Померанец — вечнозеленое цитрусовое дерево с горькими плодами.
[5] Тобэра — травянистое растение, встречающееся в сырых местах.
[6] Говорить о любви… — Здесь и далее поэт воспевает свое чувство к Акико, возлюбленной, а впоследствии жене (речь идет о прославленной поэтессе Ёсано Акико).
[7] …когда двадцать девять // Новый год мне сулит? — По старинной японской традиции, возраст отмерялся не от индивидуального дня рождения, а от дня Нового года. В наше время восточный и западный принципы отсчета сосуществуют в причудливом сочетании.
[8] …говор столичный… — Акико была родом из г. Сакаи, и в ее речи чувствовался киотоский выговор, отличающийся от токийского. (Киото на протяжении тысячи лет оставался императорской столицей Японии.)
[9] …из прокушенного мизинца… — В Японии вплоть до XIX в. был распространен обычай обмениваться «залогами любви» (например, отрубленными фалангами пальцев), высшим проявлением которого считалось одновременное самоубийство влюбленных.
[10] …над Камакурою витает… — В древней столице Японии Камакуре, расположенной неподалеку от Токио и окруженной невысокими горами, сосредоточены многие десятки храмов и монастырей. В каждом храме имеется один колокол — без языка, с внешним билом в виде горизонтально подвешенного бревна. Звук таких колоколов глухой и сильно отличается от звона европейских колоколов.
