Издательство «Наука» при поддержке Международного Фонда Шодиева, широко известного своими благотворительными проектами в области российско-японских культурных связей, готовит к печати БОЛЬШУЮ БИБЛИОТЕКУ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ в 8 томах. Составление, перевод, вступительные статьи и комментарии Александра Долина.
ЦИКЛ 7
ИЗ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ПОЭЗИИ КАНСИ
Раннее Средневековье
КУКАЙ (774-835)
***
Из ручья в лощине горсть зачерпну
– и довольно телу.
Лишь один глоток тумана в горах
напитает душу.
Мне хватает мха и трав луговых,
чтоб сплести одежду,
Горных роз лепестки да кедров кора
– вот мое ложе.
Надо мной лазурный полог небес
без конца, без края.
В вышине проплывает грозный Дракон
с облачным шлейфом.
Прилетают горные птицы порой
петь свои песни.
Обезьяны скачут в густой листве
с ветки на ветку.
Я ловлю улыбки вешних цветов,
хризантем осенних.
Ветерок предутренний под луной
пыль сдувает с сердца.
ИМПЕРАТОР САГА (786-842)
К Кукаю (Стихотворение послано с отрезом шелка)
Вы, преподобный, живете
в приюте под облаками,
Думы мои стремятся
в те выси ранней весною,
Туда, где дубы и сосны
внимают сутрам безмолвно.
Неведомо вешней дымке,
как плоть изнурять постами.
Давно не приходят вести
из вашей обители горной.
Уж вслед за вишнями ивы
у нас зацвели в столице.
Прошу, не пренебрегайте
скромнейшим сим подношеньем.
Молитесь за нас, радейте
во имя спасенья паствы!
В осенний день отправляюсь в горы
Я отправился в дальний путь
порою осенней,
На тропе высоко в горах
Сун Ю вспоминаю.
Будто облако, лег туман
вдали на вершину.
Не тревожит солнечный луч
лощин тенистых.
Обезьян пронзительный зов
в ветвях деревьев.
Под осенним ветром кружат
вороньи стаи.
Здесь и летом, в полдневный жар
воздух прохладен,
А сейчас догорает закат –
поздняя осень…
Весенний рассвет на реке
Павильон над горной рекой
далек от мирских соблазнов.
Лишь под утро крик петуха
долетит с далекой заставы.
Платье влагой дымка кропит,
осевшая на вершине.
На заре прогоняет сон
неумолчный рокот потока.
В небесах бледнеет луна –
дрожит в воде отраженье.
Обезьяны кричат в горах,
дожидаясь тепла и света.
Хоть еще прохладен рассвет
в глухих ущельях и падях,
Но уж в пойме речной меж трав
набухли цветов бутоны.
СУГАВАРА-НО МИТИДЗАНЭ (845-903)
Рокот потока
Противен природе моей шум людных улиц.
Намного милее мне журчанье потока –
Власами отшельник шуршит на изголовье,
Чуть слышно струны звенят на старой лютне.
Там, на берегу, под сосной шелковый зонтик.
Плывет по реке челнок меж листьев опавших.
Мне нынче в доме моем нечем заняться –
Ну что ж, перечту опять «Скитанья» Чжуан-цзы.[1]
***
Один гуляю в вешний день
Я на день позабуду бремя служебных забот
И отправлюсь в горы, чтоб проводить весну.
В одиночестве над рекой стою меж цветов
И смотрю неотрывно на северо-восток[2] –
Мои спутники думают: верно, сошел с ума!..
***
Белые пионы в храме Хоккэ-дзи
Белоснежен и чист цветок, что зовется пионом,
Не растет он средь прочих трав – как и лотос Великой Дхармы.
Будто легкое облачко над землею повисло
Или выпал нежданный снег весенней порою.
Что же нужно мне здесь? Зачем меж пионов гуляю?
Не затем ли, чтобы постичь цветка чистейшую душу?..
***
Думы в зимнюю ночь
Сладко дремлет мальчик-слуга под навесом из свежей соломы,
Прикорнув вблизи очага, привалившись к стенке спиною.
Если верить календарю, до весны остается месяц –
Значит в здешних краях служить[3] довелось мне ровно три года.
Не любитель я пить вино – да как же печаль развеять?!
А душа стихами полна – не делами постылой службы.
В скорбных помыслах провожу весь остаток холодной ночи.
Вот уже полоска зари за окном видна в поднебесье.
***
Паук
Этот мастер-паук плетет свою паутину.
Сокровенные думы его и чувства уходят в нити –
И легчайшая ткань под ветром дрожит, трепещет.
Он под стрехами дома раскинул свои тенета,
Он на изгороди развесил тонкие сети.
Тварь земная свой мир создает по своим законам.
Постоянное в сменах – так вершится творенье.
***
В утешение двоим младшим детям[4]
Ваши старшие сестры остаются в родимом доме.
Вашим старшим братьям тоже не велено ехать.
Только ты, сыночек, и ты, моя младшая дочка, –
Вы отправитесь в дальний путь со мною.
Будем мы обо всем на свете вести беседы,
Будем вместе за трапезой собираться в полдень,
Будем вместе ложиться спать, когда ночь наступит.
Если будет темно, зажжем светильник у ложа.
Если холодно станет, укроемся одеялом.
Я в столице видел немало детей бездомных,
Неприкаянных нищих, лишенных отчего крова:
Оборванец-игрок, что шляется по притонам –
«Намусукэ-голяк» прозвали его в народе;
Музыкантша босая, играющая на кото, –
Называют ее «Инспекторское отродье».
Их отцы при дворе имели чины и званья,
Похвалялись в миру несметным своим богатством,
Но потомству от них не досталось и горстки риса.
Вы же, дети мои, взгляните на тех, злосчастных, –
И поймете тогда, сколь к вам милосердно небо.
***
В зимнюю ночь вспоминаю бамбук в саду у родного дома
Ты остался один с той поры, как ушел хозяин.
На востоке мой дом – здесь, на западе, новая служба.
Не дождаться вестей – на пути перевалы, заставы.
От столицы вдали я кару небес приемлю
И скорблю в тишине, этой ночью заснуть не в силах.
Перед взором моим – в снегу тростниковые кровли.
Вспоминаю бамбук – стволов нефритовых купу.
Не придет слуга отряхнуть снег с ветвей спозаранку.
Непреклонен и горд, ты придавлен бременем тяжким.
Благороден и чист, не выдержишь – будешь сломлен,
И побеги твои в удилища превратятся –
Я жалею теперь, что себе такого не срезал.
А коленца твои расщепят, на плашки пустят,
Чтобы люди на них письмена выводили тушью –
Я жалею теперь, что сам не связал их в книгу.[5]
С этой книгой в руке и удочкою под мышкой
Был бы счастлив я здесь, как с испытанными друзьями.
Но сегодня, увы, и тысячи слов не хватит,
Чтоб печаль утолить, заглушить стенанья и вздохи.
О мой верный бамбук! Я тебя поддержать не в силах,
Но, как стойкий боец, ты под снегом хранишь свою зелень…
***
Угасает лампада
То не ветер подул –
кончается масло в лампаде.
Жаль, всю ночь до утра
уж ей светить не придется.
Тело смертно, увы,
и от сердца останется пепел.
Я стою у окна,
любуюсь хладным сияньем…
Средние века
КОКАН СИРЭН (1278-1346)
На ложе болезни
Я лежу у окошка,
простерт на ложе болезни
И дивлюсь, как премудро
все устроено в мире.
Реет белая птица
на сумрачном небосводе –
И мой дух воспаряет
ввысь, в бескрайние дали.
Зимняя луна
Горная роща –
опала листва с деревьев.
Ветер дохнул.
Ни облачка в ясном небе.
Брезжит рассвет,
прохладно мерцает иней.
Небо с землей –
Чертог Бесконечной Стужи.[6]
***
Лодка в лунном сиянье
В лодке плывет монах
сквозь водоросли, над луною.
Служка кричит: «Прилив!» –
манит обратно к храму,
А деревенский люд
решил, что рыбак вернулся, –
Все бегут по песку
купить к ужину рыбы…
ДЗЯКУСИЦУ ГЭНКО (1290-1367)
***
Свежий ветер играет струями водопада –
словно звонкие струны тихо перебирает.
Над далекой вершиной поднимается месяц –
жалюзи из бамбука затеняют окошко.
Чем заметнее старость, чем заметнее дряхлость,
тем отрадней мне праздность в этом горном приюте.
А умру – похоронят здесь, в горах, под утесом.
Я во прахе останусь так же чист и прозрачен…
СЭССОН ЮБАЙ (1289-1346)
Раздумья
Похвалы не хочу
и не страшусь клеветы.
Мир отринут давно.
Дух мой – водная гладь.
От темницы спасен,
три года в Чанъани[7] жил,
Сочиняя стихи –
бесхитростно, как умел.
Тоскую по другу в осеннюю ночь
Я ведь сам из той далекой страны, с юго-востока.
Поджидаю гостя, что с родины прибыл недавно.
Как же мне одному тоскливо в осенний вечер!
За стеной городской простерлись поля во мраке.
Хризантемы в саду покрылись росной капелью.
Налетает ветер, шуршит опавшей листвою.
Напеваю тихонько, а друг все медлит с приходом.
Втуне светит нынче луна в далях небесных.
РЮСЮ СИТАКУ (1307-1388)
Отдаться потоку
Все само разрешится,
коль отдашься потоку.
Что молиться впустую? –
Только седины множить.
Удалившись от мира,
сижу, созерцаю горы.
Радости и печали
уже не тревожат душу.
***
Ночью созерцаю луну над озером
Ночью плыву на лодке
по темной озерной глади.
Вода и небо прозрачны,
озарены луною.
Ладонью такт отбиваю –
жалко, никто не слышит.
Один лишь ветер осенний
подхватит ночную песню.
ГИДО СЮСИН (1325-1388)
Воробей в бамбуке
Не клюет воробей
у амбара рисовых зерен.
На богатом подворье
не станет он побираться.
В горной роще живет,
ищет там пропитанья
И ночует в ветвях
высоких дерев бамбука.
Рисую орхидеи
Поселился я при городском храме,
но мне кажется, будто в чаще тенистой.
Перед взором – не суета мирская,
только травы да три цветка орхидеи.
***
Половина жизни прошла в заботах,
а теперь тревожит близкая старость.
Сердце – уголь, в серой золе дотлевший –
никогда уже не вспыхнет багрянцем.
По весне расцветают слива и персик,
но весенний ветер мне лишь докука.
Часто вижу во сне края родные –
тихий пруд и вокруг густые травы.
Прилетают ласточки издалёка,
поспевая к празднику урожая.
Стая диких гусей в холодном небе
промелькнет, унося на крыльях солнце.
Просыпаюсь ночью – рабочий стол под рукою.
Подхожу к окошку, гляжу на запад.
Все победы наши, все пораженья…
Червяку с петухом не след тягаться.
***
Преподношу его светлости регенту Нидзё Ёсимото
Медный грош – цена
всей поэзии в этом мире.
Мне куда милей
безмолвное созерцанье.
Ведь плетенье словес
все так же чуждо Ученью,
Хоть минуло две тысячи лет
с успенья Будды.[8]
***
Каждый год в эту пору,
весну задержать пытаясь,
Под соломенной кровлей
пишу стихи – и бросаю.
Мне сегодня сливы цветы
улыбнутся с веток,
Но глаза уж слабы,
чтоб цветением наслаждаться…
***
Ответ на просьбу разъяснить суть Неисповедимого
Если буду вслух разъяснять,
едва ли дойду до сути,
А довериться письменам –
не станет тайны в Ученье.
Я в весеннюю ночь дремлю
у западного окошка.
Дождь идет, и в свете свечи
серебрятся мои седины.
***
Написал, чтобы показать ученикам в восьмой день двенадцатой луны
Нелегко идти по Пути
в преклонные годы,
Покидать обитель свою,
коль стар, недужен.
Да спасешь ли всю тьму существ
бренной юдоли?
Нет числа всем тем,
кто осужден на муки.
***
Пробудился странник в пути,
взглянул на звезды.
Прояснились дали небес.
Снег на воротах.
Но жалею вчуже
седовласого старца –
Бос и голоден,
он бредет через горы.
***
Напутствие ученику, уезжающему в Китай
Десять лет прошло,
как мы с тобой повстречались,
А теперь разлука грядет –
ты уезжаешь.
Если по морю будешь плыть,
глубин не бойся.
Если в горы ты забредешь,
не ведай страха.
Во дворце дракона
столбом клубятся тучи
И над логовом тигра
висит туманный полог
Не оглядываясь,
иди вперед и выше!
Незаметно юность твою
сменяет зрелость.
ТЮДЗЁ ДЗЁСИН (XIV в.)
Осенние думы
Не осенний холод
меня по ночам тревожит –
Не дают мне спать
деревья в саду близ дома.
Оголился платан
и состарилась фирмиана.
Ночь за ночью ветер шумит,
барабанит ливень.
***
Немного полегчало
Заболел я весной –
недужный встречаю осень.
На постели лежу,
а дни утекают втуне.
Только снятся порой
в цветенье ива и персик.
Шорох палой листвы…
Унылы сверчков напевы.
Хворей не перечесть,
и все коренятся в теле.
Хоть сто лет проживи,
конца все равно не минешь.
Вихрь в небесной дали
днем и ночью холодом веет.
Исхудал я, ослаб,
но хочу «на башню подняться»[9].
ДЗЭККАЙ ТЮСИН (1336-1405)
Горный храм
Я ворота закрыл в обители на вершине.
Буду жить один – вокруг облака да птицы.
Созерцаю весь день дальние горы.
Ветерок чуть качнет занавес из бамбука.
Ужин мой немудрящ – сосновая хвоя.
Днем и ночью в одной коричневой рясе.
Не прельщают меня мирские соблазны –
Так зачем уходить с этих темных склонов?..
***
От соблазнов мирских одна докука.
Я всегда это знал, об этом думал.
В хижине поселюсь, в горах лесистых,
Но не дано облакам постичь мою душу…
***
Пролив Акамагасэки[10]
Ночью и днем мрачен отвесный берег.
Волны хладные бьют о бурые камни
Меж причудливых скал на дальнем утесе
В облаках чуть видны очертанья храма.
Месяца узкий серп, солнце садится.
В море еще снуют рыбачьи лодки.
Здесь сто тысяч бойцов стояли насмерть.
Здесь три тысячи храбрых нашли кончину.
Кости тлеют на дне, щиты и копья.
В скорбных думах стою, гляжу на море.
Над волнами реют белые чайки.
ТЮГАН ЭНГЭЦУ (1300-1375)
В старинном стиле
Яростен, яростен вихрь Конца Закона[11] –
Пыль встает над землей, вьется клубами.
Тускло на небесах мерцает солнце.
Равно Добро и Зло гнездятся в людях.
Муравьи и жуки прельщаются гнилью,
Но на зонтичном дереве гордый феникс.
Кто отринуть сумел мирские соблазны,
Тот свободно парит, странствует в тучах.
МУГАН СОО (ум. 1374)
Вспоминаю былое
Здесь, от мира вдали,
только птичий гомон вокруг.
На облака гляжу –
вспоминаю старых друзей.
Одинокий монах
у врат в обитель стоит.
Половину горы
озаряет вдали закат.
Корейскому другу
Старик, деревенский житель,
нас пригласил на подворье
Выпить вина три чарки
под кряжистой шелковицей.
Сколько людей на свете –
и все выпивают дружно:
Кто отличит, где Корея,
где наши японские веси?!..
ИТЮ ЦУДЗЁ (1349-1429)
Подпись к картине
Два старичка толкуют
ранней весной у речки.
Пара лодок рыбачьих
на песке с ними рядом.
Так они и толкуют –
интересно, о чем же?
Не о том ли, где нынче
краше цветенье сливы?..
***
Отшельник в городе
Если всю свою жизнь
ты чурался чинов и славы,
Чистоту сохранишь
и в скверне столичных улиц.
Что в горах, что в лесах,
что в городских кварталах
Испокон об одном
песня ветра в верхушках сосен.
Листопад
Опадают листья, сорваны ветром –
то один, то другой слетают с ветки.
За одну лишь ночь палые листья
сплошь укрыли хижину в пади горной.
Не колеблясь берет метлу отшельник
и в ручей сметает сухие листья.
Ах, не так жестоко он обращался
с лепестками вишни порой весенней…
СИДЗЭН СЭЙХАН (XIV в.)
Ночую в храме Вечного Блаженства Тёраку[12]
Нынче ночь я провел
на горе Десять тысяч сосен.
Колокол поутру
вещал о вечном блаженстве.
Отворились врата –
гор окрестных красу впустили.
От лазури небес
ярче краски моей одежды.
Я, бродячий монах,
устал, как дряхлая птаха,
А хозяин мой, Мастер,
глядит Летучим Драконом.
Ветер гонит туман,
скрывая горы и долы –
Что ж, придется опять
сюда на ночлег проситься.
[1] «Скитанья» – трактат из книги великого даосского философа Чжуан-цзы (369–286 гг. до н.э. ), воспевающий свободное странствие духа во вселенной.
[2] Покинутая столица – Хэйан.
[3] Митидзанэ служил губернатором провинции Сануки с 886 г.
[4] Из многочисленных детей (согласно некоторым источникам, их было двадцать три), Митидзанэ было разрешено взять с собой в ссылку на Кюсю лишь двоих младших – мальчика и девочку.
[5] Бамбуковые плашки иногда использовались для записей, а связки их могли служить декоративной книгой или блокнотом.
[6] Классический образ Буддийской философии, символизирующий холод космоса.
[7] Чанъань – имперская столица юаньского Китая.
[8] Согласно доктрине Дзэн, истинное знание — «вне слов, вне письмен».
[9] Аллюзия на стихотворение китайского поэта Ван Каня (177–217) «Поднимаюсь на башню».
[10] В проливе Акамагасэки (ныне Симоносэки) состоялась битва при Данноура (1185 г.), последнее решающее сражение гражданской войны между кланами Тайра и Минамото, в которой Тайра потерпели сокрушительное поражение.
[11] Конец (буддийского) Закона, то есть установленного миропорядка, в буддистском понимании означает конец света.
[12] Храм Тёраку находится на горе Мансё (Десять тысяч сосен) в провинции Исэ.
