Начинаем публикацию на нашем сайте отрывков из восьмитомного издания «Большая библиотека японской поэзии», которое готовится в издательстве «Наука». «Большая библиотека японской поэзии» выйдет при поддержке Фонда Шодиева.
Издательство «Наука» при поддержке Фонда Шодиева, широко известного своими благотворительными проектами в области российской-японских культурных связей, готовит к печати БОЛЬШУЮ БИБЛИОТЕКУ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ в 8 томах (Составление, перевод, вступительные статьи и комментарии Александра Долина).
Уникальное издание, не имеющее аналогов в мировом японоведении, на четырех тысячах страниц представит российскому читателю лучшие произведения классиков с VI по конец ХХ вв. во всем многообразии жанров, стилей и форм, имеющихся в японской поэтической традиции:
Том 1. ПОЭЗИЯ ЭПОХИ НАРА- ХЭЙАН
ТОМ 2. ПОЭЗИЯ ЭПОХИ КАМАКУРА, МУРОМАТИ-АСИКАГА, СЭНГОКУ, АДЗУТИ-МОМОЯМА
Том 3. ПОЭЗИЯ ЭПОХИ ЭДО (часть 1)
Том 4. ПОЭЗИЯ ЭПОХИ ЭДО (часть 2)
Том 5. ПОЭЗИЯ ТАНКА НОВОГО ВРЕМЕНИ
Том 6. ПОЭЗИЯ ХАЙКУ НОВОГО ВРЕМЕНИ
Том 7. ПОЭЗИЯ НОВЫХ ФОРМ ЯПОНСКОГО СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Том 8. ПОЭЗИЯ НОВЫХ ФОРМ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ В.
С разрешения автора проекта и Фонда Шодиева Общество Россия-Япония начинает публикацию фрагментов серии на нашем сайте.
Желающим более подробно ознакомиться с различными формами и жанрами японской поэзии рекомендуем прослушать курс видеолекций профессора Долина «ЯПОНСКАЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ» на платформе Открытое образование.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Японская классическая поэзия в России XXI века
Несмотря на продолжающийся в России уже не первое десятилетие бум японской культуры, в области перевода классической японской поэзии, где и раньше все обстояло не слишком благополучно, сложилась, без преувеличения, критическая ситуация. На фоне успешного развития блестящих отечественных школ перевода с английского, французского, немецкого, испанского, итальянского и китайского языков поступающие в продажу сборники японской поэзии выглядят зачастую либо как триумф воинствующего дилетантства, либо – что еще хуже – как попытки выдать относительно корректный, но «для красоты» перекореженный подстрочник за поэзию, которой он по определению быть не может. Чисто академические переводы больших собраний японской поэзии, бесспорно, представляют серьезный вклад в науку, но претензия таких работ на «поэтичность» только усугубляет царящий на рынке японской литературы разброд, который лишает читателя мало-мальски объективных ориентиров.
Причины той трагикомической легкости, с которой ныне в печать отправляется любая поэтическая или псевдопоэтическая книжица с маркой «Япония» , предельно просты: отток квалифицированных специалистов из сферы японской литературы, не приносящей доходов (квалифицированных поэтов-переводчиков со знанием японского практически вообще почти не осталось), коммерческий интерес издателей к «японской теме» и отсутствие элементарных критериев в определении «поэтического» и «не-поэтического» перевода, которые, разумеется, всегда неизбежно присутствовали в работе с западной поэзией. Это в особенности относится к поэзии танка – самому популярному, самому изощренному и утонченному жанру японской лирики, существующему в канонической устойчивой форме, которая достаточно сложна для перевода. Если в переводе хайку все, в основном, зависит от правильного понимания текста и верно выбранной интонации (число слогов может отличаться от оригинала), то в танка мы имеем дело с миниатюрным филигранно отделанным стихотворением твердой формы, которое характеризуется четким метром и подвижной ритмической схемой, с текстом, переполненным поэтическим аллюзиями и тропами на предельно сжатом пространстве.
Трудно предположить, что какой-нибудь издатель станет публиковать на русском языке переводы сонетов Петрарки или Шекспира, выполненные без единого ритма, отработанной рифмы и заданной сонетной композиции. Однако к шедеврам танка эти элементарные требования здравого смысла издатели предъявлять не собираются. А ведь танка – ничуть не менее устойчивая форма, чем европейский сонет, как отмечал еще Валерий Брюсов, настойчиво и безуспешно пытаясь найти ключ к переводу японских пятистиший.
К сожалению, если читатель возьмет на себя труд перелистать имеющиеся ныне на книжном рынке сборники танка (и не только), он убедится, что подавляющее большинство их лишено даже намека на какой бы то ни было единый принцип перевода. За редкими исключениями, одни и те же переводчики (число их всегда было и остается невелико) в одном и том же сборнике прибегают то к белому стиху, то к верлибру, то к дольнику с ломающейся строкой, то к регулярному катрену с грубо оборванным концом, то к псевдопоэтической инверсии, то к введению квазиархаических неологизмов, а зачастую и просто к переложению гениального пятистишия незамысловатой прозой, разбитой для вящей убедительности на пять строк. При этом никто даже не пытается выработать единые принципы перевода японского классического стиха с его каноническими тропами, специфической ритмикой и мелодикой, изощренной эвфонией при отсутствии концевой рифмы в строке. Удачные попытки, если они случайно встречаются, фактически нивелируются массой неудачных.
О передаче поэтических приемов говорить вообще не приходится, хотя они порой разъясняются в примечаниях. Страшная чересполосица типична не только для бесцеремонных перепечаток из старых фондов или любительских поделок, но и для ряда переводов последних лет с претензией на «высокую поэзию». Однако воцарившаяся на «рынке японской литературы» вседозволенность и всеядность позволяет участвовать в нем кому угодно и с чем угодно, тем более, что корявость текстов, якобы проистекающую из оригинала, всегда можно скрасить иероглифами или картинками соблазнительных японских девиц легкого поведения в атласных кимоно, с пышными прическами и веерами.
Мода на японскую экзотику до некоторой степени, конечно, компенсирует и камуфлирует издержки текстов, но ничто не может искупить отсутствие художественного вкуса и элементарного ремесленного мастерства. Почему-то именно в области японской поэзии впервые в истории русской словесности была стерта грань между профессиональным поэтическим переводом, неумелым и претенциозным любительским переводом, академическим подстрочником, квазипоэтическим академическим переводом и грубой подделкой, поданной под видом литературной мистификации (как в случае с «танка Рубоко Шо»).
Между тем самоочевидно, что от переводчика поэзии, как от любого профессионала, требуется, прежде всего, знание своего ремесла: владение разнообразными поэтическими формами, рифмой и ритмом, способность при необходимости воспроизвести сонет и октаву, триолет и канцону, газель и рубаи. Ведь плохого скрипача или доморощенного любителя-виолончелиста не возьмут в симфонический оркестр, даже если он будет пытаться исполнять экзотическую восточную музыку.
В этом смысле поэзия ничуть не отличается от музыки, живописи или любого другого вида искусства. Без соответствующей технической подготовки заниматься поэтическим переводом невозможно – как невозможно играть фуги, не имея слуха и не получив музыкального образования. Российская школа поэтического перевода, насчитывающая десятки славных имен, давно доказала справедливость такого утверждения. Это тем более очевидно в приложении к японской традиции, где поэтические формы и канонические приемы входили в плоть и кровь тысяч и тысяч авторов, закрепляясь в неизменном обличье на много веков.
Большинство издателей, ввиду плачевного отсутствия реальных поэтов-переводчиков с японского, пошло по пути публикации эклектических сборников, набитых самыми различными, произвольно состыкованными переводами, о которых в критике ныне принято говорить «или хорошее, или ничего». Но, разумеется, ничего хорошего издания такого рода, профанирующие одну из лучших поэтических традиций мира, в себе отнюдь не содержат. Даже если в них попадаются отдельные удовлетворительные образцы, в целом такая книга скорее только сбивает читателя с толку, внушая ему, что тончайшую лирику можно переводить как Бог на душу положит – хоть языком Псалтири, хоть языком Винни Пуха, хоть языком телефонного справочника, – если только она написана на японском. Но это не так.
Твердые поэтические формы можно переводить только в адекватных – пусть и не идентичных – твердых формах, которые не допускают беспричинных вольностей. Канонический образный строй требует ответного канонического образного строя, каноническая метрика – релевантной метрической схемы, канонические художественные приемы – адекватных сходных приемов, каноническая лексика – соответствующей канонической лексики. Иначе мы получим то, что уже получили сегодня – курьезы, нелепости, любительские подражания и бесцветные подстрочники, которые по обоюдному согласию переводчика и издателя выдаются за жемчужины поэзии, чтобы при молчаливом или громогласном одобрении критики снова вводить читателя в заблуждение, лишая его объективных критериев оценки.
Японская поэзия заслуживает лучшей участи. Будем надеяться, что новые поколения поэтов-переводчиков (а они когда-нибудь еще придут) выучат восточные языки и скажут свое слово, которое донесет до российских читателей не мнимую, но подлинную красоту японского стиха.
ИЗ АНТОЛОГИИ «СОБРАНИЕ МИРИАД ЛИСТЬЕВ» («Манъёсю»), viii В.
Какиномото-но Хитомаро
***
В час вечерний кулик
подал голос над озером Оми –
и, внимая ему,
я невольно вспомню былое,
повергая в смятенье сердце.
***
Верно, так же, как я,
и в древности люди любили,
исходили тоской
и заснуть не могли без милой
на своем одиноком ложе…
***
Оказалась в пути
твоим ложем трава луговая-
а ведь где-то жена,
что осталась в заброшенном доме,
верно, ждет тебя-не дождется…
***
На морском берегу
протянулась вдоль бухты Кумано
пышных лилий гряда.
Хоть о милой сердце тоскует,
не дождаться, должно быть, встречи…
***
Когда асон Какиномото-но Хитомаро пребывал в провинции Ивами, он почувствовал приближение кончины и в скорби сложил стихи:
Верно, милая ждет,
не зная о том, что сегодня
я бессильно простерт
вдалеке, на кремнистом ложе
подле горной вершины Камо…
Ямабэ-но Акахито
Стихотворение, сложенное Ямабэ-но Акахито при виде красивого пруда в саду покойного канцлера Фудзивара-но Фухито
С незапамятных лет
росли в глубине и копились
эти водоросли,
что сегодня густой грядою
обрамляют пустынный берег…
***
Там, в горах Ёсино,
по склонам урочища Киса
в гуще лиственных крон
раздается повсюду гомон –
не смолкает птиц перекличка…
***
Опускается ночь,
что чернее плодов шелковицы –
там, вдали, у реки,
на опушке рощи дубовой
кулики неумолчно кличут…
***
Остров в далях морских,
где водоросли на скалах
заливает прилив –
может быть, потеряв из виду.
Мы о них еще пожалеем…
***
По весенним лугам
я брел, собирая фиалки –
стосковался по ним
до того, что в открытом поле
так и спал всю ночь до рассвета…
***
Вешней сливы цветы
показал бы я старому другу,
но не видно пока
распускающихся бутонов
из-за сильного снегопада…
***
Склоны в вешних горах
усеяны вишней цветущей–
день за днем я гляжу
и гадаю тщетно, доколе
моей милой любовь продлится…
***
Завтра надо бы всем
отправляться по вешние травы[1],
но повсюду в полях
со вчерашнего дня и поныне
снег идет не переставая…
Яманоэ Окура
Наступает пора –
и первыми сливы соцветья
распустились в саду.
В одиночестве ими любуясь,
проведу этот день весенний…
Печальная песнь о бренности жизни
В сем мире страшат нас восемь великих невзгод, кои обороть мы не в силах. Нелегко достаются и быстро развеиваются удовольствия, что даны человеку на его веку. Древние скорбели об этом, как и мы скорбим ныне. И вот сложил я стихи, дабы утолить печали что пришли ко мне с сединами.
Быстро время течет,
и бег его нам не замедлить.
Уготованы нам
в преклонные годы невзгоды.
Нынче дева цветет,
запястья в браслетах из яшмы.
Средь прелестных подруг
досуг свой проводит беспечно,
но недолог тот цвет –
ему суждено увяданье.
Пряди черных волос,
увы, побелеют с годами.
На румяных щеках
с годами пролягут морщины.
Любострастны юнцы,
гордятся своими мечами,
с верным луком в руках
на охоту так радостно скачут,
блещет сбруя коней
и по ветру вьются одежды,
но недолог, увы,
срок юности их беспечальной –
всё бесследно пройдет.
Кто молод пребудет вовеки?!
И немного ночей
им осталось в объятиях милой
до утра почивать,
во мраке проникнув в покои.
Скоро, скоро уже
с клюкой ковылять им придется
и, посмешищем став,
попреки сносить безответно.
Так устроен наш мир.
Мы жизнь эту бренную любим,
но порядок вещей
изменить никому не под силу.
Песня-отголосок
О, хотелось бы мне
быть несокрушимым утесом!
Только в мире земном
не дано никому из смертных
отвратить и отсрочить старость…
Отомо-но Якамоти
Сложено Отомо-но Якамоти летом, в шестую луну 11 года Тэмпё (739 г.), когда он скорбел по своей усопшей возлюбленной
Знаю, будет теперь
вихрь осенний без устали веять,
принося холода –
как теперь одному на ложе
коротать мне долгие ночи?..
Песня, сложенная Якамоти при виде гвоздик во дворе
«Будет осень – тогда
на них погляди, чтобы вспомнить…» —
говорила она,
и теперь для гвоздик подле дома
наступает пора цветенья…
Песня, сложенная Якамоти в новолуние, когда печалился он при порывах осеннего ветра
Бренный суетный мир
изменчив и непостоянен,
что известно давно —
я в холодных порывах ветра
эту истину постигаю…
***
Созерцала она
цветы во дворе подле дома –
и при мысли о том
льются, льются не просыхая
из очей моих горькие слезы…
***
Ты сказала: «Конец!»
приму, но себе не поверю,
потому что любовь
остается навек со мною –
лишь тебе я пребуду верен!
***
Пусть ты не снизойдешь,
меня не одаришь вниманьем,
но, как сердце велит,
все равно в любви безответной
лишь тебе одной буду верен!
***
Наша встреча во сне
была преисполнена скорби –
пробудившись от грез,
простираю напрасно руки
к той, которую жаждал встретить…
Отомо Табито
***
Чем о сути вещей
предаваться напрасным раздумьям,
лучше уж в добрый час
обратиться к винному жбану,
осушить без раздумий чарку!
***
Правы те мудрецы,
что в давние годы в Китае
величали вино,
памятуя все его свойства,
не иначе, как «наимудрейшим»[2]…
***
Даже семь мудрецов,
заседавших в бамбуковой роще[3],
как преданье гласит,
почитали хмельную влагу
больше мудрствований бесплодных…
***
Чем премудрость свою
напыщенными речами
утверждать без конца,
право, лучше пить беспробудно,
утирая хмельные слезы…
***
Что сказать о вине
и как оценить его свойства,
если в тысячу раз
прочих благ земных мне дороже
это доброе зелье хмельное?!.
***
Если б только я мог
человечий свой облик отринуть,
стал бы виным горшком[4],
чтобы зельем хмельным наконец-то
до краев, до крышки налиться!
***
Право, тот, кто не пьет
и тщится напыщенным видом
показать, как умён,
больше всех мне напоминает
неразумную обезьяну!..
***
Из сокровищ земных,
сколь бы ни были редки и ценны,
приведи хоть одно,
что и впрямь могло бы сравниться
с чаркой, полной хмельного зелья!
***
Пусть бы кто-нибудь мне
предложил драгоценнейший яхонт,
что сверкает в ночи, –
все равно ему не сравниться
с доброй чаркой зелья хмельного!..
***
Всех услад на земле
воистину не перечислить,
но, пожалуй, одна
для меня отраднее многих –
во хмелю от чувства лить слёзы…
***
Коли в жизни земной
могу я заботы отринуть
и услады вкусить,-
пусть в грядущих перерожденьях
окажусь червем или птицей…
***
Всем живущим, увы,
единый конец уготован.
В бренной жизни земной
к одному я буду стремиться-
к упоительной винной чаше!
***
С умным видом сидеть,
на пиру сохраняя молчанье,
хуже тысячекрат,
чем, хмельного зелья напившись,
проливать в упоенье слезы!..
[1] Семь полезных весенних трав, на сбор которых отправлялись обычно в третьем лунном месяце.
[2] Предание гласит, что в правление императора Тайцзуна ( 598-649) в империи Тан одно время было запрещено распивание алкогольных напитков. Те, кто занимался винопитием нелегально, называли неочищенное рисовое вино «премудрое», а очищенное — «наимудрейшее».
[3] Семь мудрецов из бамбуковой рощи – легендарные мыслители, поэты и ученые, жившие в III в. н.э. в царстве Вэй. Они собирались у горы Байцзяянь на горе Юньтаньшань, где вели «чистые беседы» о земных и божественных материях, сопровождая их обильными возлияниями.
[4] В Китае, а также в древней Японии для хранения рисового вина в сравнительно больших емкостях обычно использовали высокие глиняные горшки, которые запечатывались крышкой.
