«Россия и Япония. Сто лет отношений». Публикация книги Константина Оганесовича Саркисова

Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений»

Глава IV. Эпизод 2. Послевоенное примирение и конвенция 1907 года

Первый год после войны

В начале 1906−го, первого мирного года, еще не было ясно, куда будет направлен вектор внешней политики России. В Александровском дворце Царского Села, столь любимом царем и царской семьей, 27 января состоялся праздничный обед с приглашением германского посла и сотрудников германского посольства. Отмечали день рождения императора Вильгельма II, которому исполнилось 47 лет. Как описывала это событие пресса, царь с бокалом в руке, чеканя слова, произнес: «Я пью за здоровье Императора Германии и Короля Пруссии, моего брата и дорогого друга». После этого, приобняв за плечи стоявшего справа Вильгельма фон Шёна (Wilhelm Eduard Freiherr von Schön), германского посла, который уже осенью следующего года станет главой германского внешнеполитического ведомства, и наклонившись к нему, проговорил: «Брат это больше чем союзник». Слова были произнесены на французском («Frere et plus qu’allie»), но в мировой печати расценили их символическими − возможный отход России от союза с Францией в сторону Германии. (NYT: 28/01/1906).

Все германское общество, включая дипломатов и политиков, после поражения в войне с Японией считало союз России с Германией неизбежным, свидетельствовал в своих воспоминаниях кайзер. Многие были уверены, что Россия будет стремиться к реваншу, и для этого ей будет необходима помощь Германии. Сам Вильгельм, как это обычно бывает с мемуаристами, всячески приукрашивая свою роль, уверял, что только он один не разделял этой точки зрения. «Я же утверждал, что русские это и азиаты, и славяне. Как азиаты, они имеют влияние в Японии, несмотря на поражение. Как славяне они охотнее сходятся с теми, кто доказал им свою силу». (Вильгельм, Мемуары: 100).

Построенные на расовых предпосылках рассуждения кайзера расходились с действительностью. О реванше за поражение мечтали в России лишь немногие. В условиях роста внутренней нестабильности (революции) необходимо было, прежде всего, понять, где, в чем и в ком главная внешняя угроза России. Не сразу, а постепенно вырисовывались контуры реального врага − это была Германия. Война помогла это понять. Стало более или менее очевидным то, о чем царя предупреждали: война с Японией − это ловушка, подстроенная Вильгельмом, чтобы развязать себе руки в Европе. Слабую Россию легче было сделать своей союзницей или попытаться поставить на колени, если она встанет на сторону врагов.

Случилось последнее. Но новая политика − примирение с Англией и формирование трехстороннего союза Франция-Англия-Россия для противостояния Германии и ее союзникам, рождалась в трудной борьбе с традиционным антибританским уклоном российской политики. Все, что предстояло сделать в Европе, требовало полной концентрации сил и внимания. При этом же нельзя было оставить без присмотра дальневосточные рубежи, незащищенные и прежде, а после войны и вовсе оголенные. К тому же назревали события в Китае.

В этих условиях выбор политики в отношении Японии, теперь главного игрока на дальневосточном геополитическом поле, стал ключевым. Из трех традиционных вариантов − готовиться к новой войне; ничего не делать и предоставить все естественному ходу событий; подружиться с бывшим врагом и сделать его своим союзником − Россия выбрала последний. Правильность этого выбора подтверждалась в первую очередь тем, что и Япония стояла перед лицом аналогичной дилеммы и уже сделала свой выбор. А Англия, заинтересованная в России как в союзнице в борьбе с Германией, теперь не только не препятствовала российско-японскому сближению, но и помогала этому.

Несмотря на очевидную логику этих рассуждений, выстраивание новых отношений с Японией было делом непростым. Прежде всего, следовало решить вопросы, которые сохранялись и после Портсмута. Их оставили на послевоенный период, когда приходилось преодолевать инерцию мышления военных, которые в подавляющем большинстве считали новое военное столкновение с Японией неизбежным и требовали все больше средств для подготовки к нему.

Тема японской военный угрозы поднималась ими с завидной настойчивостью.

В Главном Штабе российской армии в феврале 1907 года был составлен перечень вопросов к разработке «плана войны с Японией»:

«− В какой мере представляется вероятной в ближайшем будущем война с Японией?

− Надлежит ли при разработке плана войны с Японией готовиться к военным действиям в Сибири, Туркестане, Кавказе и на побережьях Балтийского и Черного морей?»

Подробно оговаривалось количество войск, боеприпасов в районах возможных боевых действий. Были подготовлены десятки предложений по подготовке войны с Японией. [РГАВМФ].

Но все эти планы ими же и оставались. Страна, растянутая на многие тысячи километров с Запада на Восток, не могла обеспечить свою безопасность на обоих флангах одновременно. Сосредоточившись на одном из них, нужно было зафиксировать статус-кво на другом. Колебания в выборе стратегии были разрешены самим ходом событий. Японии удалось убедить в том, что у нее другие приоритеты, она не собирается снова воевать и поэтому дальневосточные границы России находятся в безопасности. В пользу этого говорил и здравый смысл.

Японии было не до новой войны − прежде предстояло «переварить» то, что было захвачено в войне минувшей. Непомерные расходы на нее, не оправдавшийся расчет на получение репараций или «вознаграждения» за «уступку» половины Сахалина порождали экономические проблемы. Послевоенная ситуация в Корее, подъем антияпонского движения, его ожесточенность требовали более решительных мер и больших расходов, чем предполагалось главными «архитекторами» политики в отношении полуострова − Ито и Иноуэ, сторонников «просветительской миссии» Японии, а не банального колониализма. Аренда Ляодунского полуострова и хозяйственное освоение зоны вдоль южно−маньчжурской железной дороги резко осложняли и без того трудные отношения с Китаем, европейскими странами и США. Последние, смотревшие сквозь пальцы на захват Кореи, не склонны были, мягко говоря, к тому же в отношении японских «проектов» в Китае.

Думать о новом нападении на Россию было нелепостью. Ждать реванша от самой России − на это тоже было мало похоже. Стране, погруженной во внутренние проблемы, порожденные революцией, которая, фактически, еще не завершилась, явно было не до реванша. К тому же уход из Маньчжурии и Кореи сам по себе приводил к смещению фокуса российской внешней политики в ее традиционные сферы − в Европу, Ближний и Средний Восток.

Сотрудничество Японии и России в поддержании послевоенного порядка в Северо-Восточной Азии, стало, таким образом, велением времени. Ямагата Аритомо, самый влиятельный после Ито Хиробуми политик, в свое время активно поддержавший союз с Англией, так как не верил в возможность договориться с Россией, теперь был уверен в обратном. 25 января 1907 года в письме премьер-министру Сайондзи он неожиданно высказался, что настала пора «обмена мнениями» с Россией относительно Маньчжурии. Он писал о «сотрудничестве» с Россией и «необходимого единства в сдерживании проникновения западных держав в Китай». По мнению английского историка, именно Ямагата, особенно после смерти Ито в 1909 г., принадлежала инициатива и ведущая роль в заключении всех последующих соглашений с Россией. (Ямагата: 306; Dickinson: 105).

В налаживании новых отношений двух стран после войны между ними важная роль отводилась дипломатии и дипломатам. Первым послевоенным посланником России в Японии был назначен Георгий Петрович Бахметев, дипломатический агент России в Болгарии. После аудиенции у царя 25 октября 1905 года он без промедления должен был направиться в японскую столицу.

Бахметев − один из лучших русских дипломатов, писала американская пресса (NYT). После окончания Оксфордского университета и службы с 1874 г. в российском МИД он 2−й секретарь в российской миссии в Вашингтоне. Здесь он познакомился и женился на Мэри (Mary Beale) − дочери генерала Эдварда Била (Edward Fitzgerald Beale), прославившегося в Американо-мексиканской войне (1846 −1848), а также тем, что в 1848 г. впервые привез на восток США образцы калифорнийского золота, с чего началась знаменитая «золотая лихорадка». После США Бахметева назначили во Францию, потом в Грецию. Он попадает в центр внимания после переезда в 1897 г. из Парижа в Софию посланником в Болгарии. Когда в апреле 1901 года на одной из площадей Софии состоялась церемония закладки памятника «царю-освободителю» Александру II в связи с 30-летием Апрельского восстания, свергнувшего 500-летнее турецкое иго, после ее окончания демонстранты с факелами в руках двинулись к дому Бахметева, чтобы приветствовать его − представителя России [НД]. В Токио он работал всего два года, и после японской столицы к радости своей жены в 1911 г. уехал послом в США, где пробыл до начала Февральской революции. Свержение российской монархии он не принял, отошел от дел, а после большевистской революции эмигрировал во Францию.

После аудиенции у царя в январе нового 1906 года Бахметев вернулся в Болгарию, чтобы попрощаться и сдать свои дела. В Вене по пути в Софию он посетил Макино Нобуаки, японского посла в Австро-Венгрии, который был назначен на пост японского посланника в России и уже получил агреман. Об их беседе 12 января 1906 года Макино сообщал в телеграмме.

Перед отъездом меня принял царь, говорил японскому посланнику Бахметев, и поручил передать от него лично самые лучшие пожелания японскому императору. У него самые приятные воспоминания о радушном приеме и внимании, которое оказал ему император пятнадцать лет назад во время путешествия в Японию, говорил Николай. − Нам нужно добиваться установления прочной дружбы и чувств братства между двумя империями. В прошедшей войне успех был на стороне Японии, но неважно, кто победил или проиграл, главное − обе стороны воевали достойно (моё подчеркивание − К.С.) − как на дуэли, каким бы ни был результат, обе стороны сохранили свое достоинство», передавал Бахметев слова Николая II. И от себя добавлял: Не следует считать, что война может быть препятствием к восстановлению отношений дружбы. Несмотря на бывшие войны с Францией Россия сейчас ее союзник. В истории много примеров, когда враги быстро становились друзьями. На своем посту в Токио он будет добиваться этого, заверил Бахметев. Российский посланник передал слова Ламсдорфа, адресованные Макино: по приезде в Петербург будущего посланника ждет самый радушный прием [ДВПЯ].

Макино уже упаковывал чемоданы, чтобы ехать в Петербург, но внезапно от Комура пришло указание прибыть без промедления в Токио и его же сообщение, что средства на оплату дорожных расходов уже переведены [ДВПЯ].

О замене кандидатуры посланника Комура телеграфировал поверенному Японии в США Хиоки для передачи через госдепартамент США в Петербург. Вашингтон играл роль посредника в годы войны, и продолжал это делать до восстановления дипотношений. Хотя назначение уже состоялось и даже получено согласие Петербурга, «особые обстоятельства» требуют присутствия Макино в Токио, объяснял Комура. Он также просил передать в Петербург, что замена вызвана исключительно внутренними обстоятельствами, и новый посланник, кандидатура которого активно подыскивается, будет назначен в ближайшее же время. [ДВПЯ].

Замена была действительно вызвана внутренними причинами. В эти дни шла перетряска всех министерств и ведомств. В частности, для Комура, как министра иностранных дел, эта телеграмма была последней. В тот день 7 января 1906 года он покинул свой пост. Не только он один, в отставку ушел весь кабинет во главе с премьер-министром Кацура − кабинет «военной победы и дипломатического поражения».

Новый кабинет министров возглавил Сайондзи Киммоти. В нем Макино прочили на пост министра образования. В МИД Японии началась волна новых назначений. Послом в Берлин уехал Иноуэ Кацуносукэ, а «германофил» Аоки Сюдзо − в Вашингтон, где удержался недолго из-за вмешательства в эмиграционную политику США. Внешнеполитическое министерство в новом кабинете возглавил Като Такааки. И в первый же день выхода на работу, 8 января 1906 года он, прежде всего, решил вопрос о новом посланнике в Петербург. Кандидатура была определена раньше, и он просто выполнял уже принятое решение.

Телеграмма за его подписью ушла в Париж, японскому посланнику Мотоно. В ней не было приказа − Като деликатно спрашивал, каким будет отношение Мотоно, если правительство направит его посланником в Россию, но добавлял слова о важности этого поста: «предстоит заключить целый ряд соглашений и договоров, вытекающих из Портсмутского мирного договора». Для ответа Мотоно понадобилось несколько слов: «Готов выполнить Вашу просьбу». [ДВПЯ].

Мотоно Итиро, на вид, скорее ученый, чем дипломат, сыграл особую роль в двусторонних отношениях. Собственно, он был ученым, и его имя упоминалось часто с приставкой «д-р». Известны его труды из серии книг по «гражданскому праву», изданные в Японии в 90-х годах 19 века. В Петербурге Мотоно пробудет целых десять лет, до своего назначения министром иностранных дел в 1916 года. С его именем будут связаны соглашения России с Японией, которые вывели двусторонние отношения на уровень союза. После большевистской революции в ранге министра иностранных дел он будет выступать за интервенцию в Сибири.

Мотоно приехал в Петербург из Парижа, где японские дипломаты обычно, как это было с его предшественником Курино, возможно, под влиянием страны пребывания, настраивались в пользу отношений с Россией. В данном случае, однако, не было какой-то особой подоплеки. Назначение − скорее результат стечения обстоятельств.

Новый посланник в России покинул Париж лишь в начале марта. Нужно было дождаться Курино, который возвращался в Париж на прежнее свое место теперь уже в ранге посла. По обоюдному согласию между Францией и Японией дипломатические представительства двух стран поднимались до уровня посольств.

Повышение статуса миссий в Петербурге и Токио до уровня посольств тоже активно обсуждалось, но требовалось время для его формального решения. Поэтому поезд из Парижа 9 марта прибыл в Петербург пока еще с посланником Японии в России.

Фирменный поезд «Норд-Экспресс» был из серии уже запущенных в эксплуатацию «Восточного» и «Южного Экспрессов». Он соединил Париж с Россией, позднее с Польшей и странами Скандинавии. Расцвет дороги пришелся на период перед Первой мировой войной. Во время ее и после революций 1917 г. в России по понятным причинам он прекратил свое существование. О роскошных вагонах экспресса оставил воспоминания Владимир Набоков: «Перед купе проходит коридор, стены которого украшены зеркалами, а пол покрыт мягкими коврами, и, идя по нему вдоль больших окон, попадаешь в салон. Невозможно поверить, что вагон может содержать в себе такое роскошное помещение! Кресло за креслом следуют с обеих сторон, на заднем плане видно элегантное канапе, две люстры свисают с потолка, а в буфете кипит самовар к чаю» [https://zen.yandex.ru/media/1520/pozavidoval].

На перроне Варшавского вокзала японского дипломата встречал глава американской миссии в Петербурге Джордж фон Майер (George von Lengerke Meyer).

Выходец из старинного рода немецких дворян. К своей работе в Петербурге он приступил ровно год назад в тот момент, когда по заданию Рузвельта нужно было активно добиваться прекращения войны между Россией и Японией. До Петербурга − посол в Риме. Он ездил в Берлин для личных встреч с кайзером и передачи ему посланий Рузвельта в обход официального американского посланника в Германии. При президенте Тафте Майер служил некоторое время министром военно-морского флота, и после его смерти в 1918 году его имя было присвоено одному из эсминцев ВМС США.

Присутствие на вокзале такой видной дипломатической фигуры как американский посланник, и прибытие в столицу первого после войны официального представителя Японии не вызвало особого ажиотажа. Были приняты меры, чтобы избежать огласки этого события и не привлекать лишнего внимания − могли быть недружественные акции со стороны ура-патриотов, особенно в то смутное время, когда экстремистские выступления слабо контролировались властями. Поэтому все было спокойно и даже обыденно. В сопровождении американского посланника Мотоно без приключений добрался до своей резиденции на Французской набережной, к тому дому, который японская миссия занимала до войны. В нем уже навели порядок, и все было готово к приему нового хозяина [NYT].

Японская миссия располагалась на Французской набережной, Гагаринской до1902 г., а ныне набережной Кутузова. Здесь Мотоно чувствовал себя комфортно. Рядом в сторону к Литейному проспекту, было посольство Франции, страны, где он до этого представлял Японию и где сохранились связи среди политиков и банкиров. Японская миссия, а позже посольство, быстро стали одним из центров дипломатического «бомонда» Петербурга. На дипломатические рауты здесь собиралось порой до тысячи человек. О них нередко сообщала светская хроника. Особой похвалы при этом заслуживала хозяйка приемов. Отмечая тонкий артистический вкус внутренних апартаментов посольства, украшенных старинными японскими гравюрами, газеты писали, что наилучшим украшением была сама жена посланника. «Супруга посла баронесса Мотоно одна из самых элегантных „mondaines“ (светских дам) петербургского великосветского общества. Туалеты баронессы Мотоно, всегда замечательно эффектные и красивые, носят несомненный отпечаток изящного парижского вкуса» [ПГ]. О ней в письме супругу в Могилев 30 октября 1916 года упоминает русская императрица Александра Федоровна: «Сегодня я принимаю обоих Мотоно, которые уезжают в Японию» [Александра Федоровна].

Полномочия Мотоно были официально признаны до вручения им верительных грамот, что было редчайшим случаем в дипломатической практике. Грамоты запаздывали, так как в Токио решили для пущей надежности не отправлять почтой, а послать с нарочным. Их должен был привезти с собой секретарь японской миссии Отиаи, позже в отсутствие Мотоно нередко его замещавший. [Иомиури].

В России ждали с нетерпением начала работы нового японского посланника, чтобы без посредников оперативно решить целый ряд насущных вопросов. Мотоно тоже не терял времени даром. В тот же день, 9 марта, он направил Ламсдорфу небольшую записку, в которой сообщал, что приступил к исполнению своих обязанностей и просил принять его как можно скорее. Уже на следующий день, хотя это была суббота, Ламсдорф встретился с ним. После обмена вежливыми словами, приличествующими случаю, русский министр затронул тему прошедшей войны. К несчастью, она произошла, хотя он лично очень хотел ее избежать. Но теперь нужно думать не о прошлом, а о будущем. У двух великих держав на Дальнем Востоке много совпадающих интересов. Разве их защита не является предназначением для двух стран? Япония продемонстрировала свою силу и энергию, и в России с уважением относятся к этим качествам Японии. Именно поэтому, нужно сдать старое в архив, забыть о прошлых делах и готовить будущее.

После заверений Мотоно, что он полностью разделяет точку зрения российского министра, и он прибыл в русскую столицу, чтобы строить новые отношения, собеседники перешли к обмену мнениями по главным вопросам международной политики, обнаружив и здесь совпадение взглядов. [ДВПЯ]. Прощаясь Ламсдорф сказал, что устроит от своего имени в честь японского посланника прием, чтобы как можно скорее познакомить его с министрами российского правительства.

На ужин 18 марта помимо министров были приглашены главы посольств и миссий ведущих стран. Ламсдорф представлял Мотоно как действующего японского посланника [NYT]. Среди приглашенных был и Витте.

Он пока председатель Совета министров, но кресло под ним уже шатается и через месяц он уйдет в отставку. Вполне возможно, что и поэтому тоже, он был очень откровенен. Как и Ламсдорф, он начал с уверений, что всячески стремился избежать войны. Он очень сожалел, что, колеся по странами мира, он в Японию так и не попал. Если бы ему это удалось, то, возможно, до войны дело не дошло бы. Но сделать это помешали определенные лица. В России плохо знали о Японии, и со временем, все труднее было избежать столкновения (в этот момент Витте рукой коснулся своего лба, намекая на рану, которую царь получил во время путешествия в Японию). В характере русского человека много рыцарства. Он высоко ценит непоколебимость, мужество, храбрость, честь и благородство. Большое уважение и восхищение вызывает стремление японцев к порядку и организованности… (моё подчеркивание − К.С.). Теперь же нужно думать о будущем и готовиться к нему. Есть те, кто хотел бы нас снова поссорить, и именно поэтому нам нужно сплотиться и действовать вместе. Россия стоит перед самыми тяжелыми испытаниями в своей истории, но она преодолеет трудности. Порядок будет восстановлен. Мы должны сделать все, чтобы отношения между Россией и Японией стали более близкими и прочными. [ДВПЯ].

Содержание бесед в письме от 29 марта (до адресата оно дошло только 15 мая) Мотоно сообщал совмещавшему обязанности министра иностранных дел с постом премьер-министра Сайондзи. В них в конце он штрихами обрисовал ситуацию в России, сетовал на то, что с неизбежным уходом в отставку Витте, на политической арене в России почти не остается ни одного влиятельного политика, способного его заменить. В России он встретил самое доброжелательное отношение к себе и к Японии (моё подчеркивание − К.С.), сообщал он, хотя остаются еще и те, кто говорит о «японской угрозе», и о том, что новая война неизбежна. Такие настроения особенно сильны в среде военных, и он считает своей «самой важной задачей» опровергать эту точку зрения.

Спустя три дня после встречи с Ламсдорфом Мотоно принимали в Александровском Дворце Царского Села.

Названный в честь первого хозяина дворца Александра I и подаренный ему на свадьбу его венценосной бабушкой, он отличался «простотой и строгостью» от того, где обитала она сама. Дворец был облюбован пра-пра-правнуком императрицы, родившемся во дворце, и его семьей после событий «Кровавого Воскресенья» и выполнял роль Зимнего Дворца.

В дневниках царя можно найти: «9−го марта (22 марта). Четверг. По календарю началась весна, но зима еще продолжается упорно. Снег валил целый день, как всю неделю, дороги окружены траншеями снега. До завтрака имел три доклада и принял с Аликс нового японского посланника − Мотоно». [Николай II. Дневники: 1906].

В описании самого Мотоно как проходила аудиенция у царя отсутствует описание погоды, но все остальное передано с подробностями. Утром 22−го марта в 10 часов 15 минут японский посланник в сопровождении представителя обер-церемониймейстера царского двора из японской миссии на набережной Невы направился в Царское Село. Дорога заняла чуть более часа. Во дворце посланника встретил второй обер-церемониймейстер двора барон Павел Павлович Корф.

Барон был из немцев (Paul Reinhold Georg von Korff) и принадлежал к обширному дворянскому роду из Курляндии, крупных землевладельцев, владевших около 6,5 тыс. гектаров земли в Ямбургском уезде Санкт-Петербургской губернии (ныне Кингисеппский район Ленинградской области). После ее присоединения Курляндии к России (1795) многие представители рода вместе с русскими именами получили высокие посты в армии и при царском Дворе. C 1912 в ранге действительного тайного советника и до последних дней империи он занимал должность первого обер-церемониймейстера Двора.

Барон провел Мотоно в кабинет к царю в его кабинет.

«Парадный кабинет» Николая II возник в результате основательной переделки интерьера дворца времен Кваренги после решения царской семьи переселиться из Зимнего в Александровский дворец. Бросались в глаза большой портрет Александра II на стене за письменным столом и рядом лестница, ведущая на антресоли с низкими массивными колоннами из мрамора, откуда был потаенный ход в Кленовую гостиную императрицы (youtube.com/watch?v=2ptSCvyJzF8), что позволяло ей тайно присутствовать на совещаниях своего супруга и быть в курсе многих государственных дел.

Следуя принятому церемониалу, японский посланник приблизился к тому месту, где его ждали император и императрица. Николай II протянул Мотоно руку, после чего то же самое сделала Александра Федоровна. Мотоно наклонился и прикоснулся губами к протянутой руке императрицы.

В письме в адрес Сайондзи с описанием аудиенции Мотоно приводил слова, произнесенные царем после короткого приветствия: «Я узнал из доклада Нелидова (заместитель министра иностранных дел), что Ваше превосходительство глубоко симпатизирует нашей стране, и весьма рад тому, что Вы назначены к нам. Во время войны мы воевали друг с другом как честные и благородные противники, и я хотел бы, чтобы и теперь мы стали друг для друга честными и истинными товарищами. Это было бы большим счастьем и для Японии, и для России (моё подчеркивание»» [ДВПЯ].

Упоминание царя о русско-японской войне как о поединке «честных и благородных» противников, которые Бахметев передал Макино в Вене, прозвучали вновь в Царском Селе. Произнесены они были и через десять лет, в середине апреля 1916 года в ставке на фронте Первой мировой войны при представлении царю делегации японских моряков во главе с адмиралом Акияма Санэюки (начальник штаба японской эскадры Того и один из авторов японского плана Цусимского боя). «Когда Николай протягивал руку одному и тот низко кланялся, то кланялись и все остальные члены миссии. Один из них, имея орден Коршуна, полученный за действия против нас, не надел его при представлении; царь сказал (не ему), что напрасно, так как орден получен за честный бой «. [Лемке, 1916].

Царь «сердечно» принял японского посланника сразу после его прибытия в столицу, а позднее, летом на военных учениях в Красном Селе отметил его своим особым вниманием. Японцы популярны в российской столице. Их наперебой приглашают на обеды, приемы, прогулки на автомобилях и яхтах, на стрельбы и на дачи − отмечала английская пресса [Times].

В светской хронике не было ничего о начале серьезной дипломатической работы − повышению уровня и качества двусторонних отношений. Портсмутский мирный договор для этого годился только как отправная точка. Отталкиваясь от него, нужно было идти к новому соглашению, в котором намечались бы контуры будущего. Мотоно повезло больше, чем его предшественнику. Его партнером стал новый министр иностранных дел, бывший российский посланник в Токио Извольский. При всей схожести взглядов Извольский отличался от Ламсдорфа. Оба делали ставку на отношения в Европе, на переориентацию с Германии на Англию, но у Извольского было больше твердости в отстаивании своих взглядов. Это помогало добиваться согласия часто колебавшегося царя. Забегая вперед, можно отметить, что триумфом Извольского стало подписание двух конвенций – русско-японской от 30 июля 1907 года и русско-английской от 31 августа 1907 года.

Первая русско-японская конвенция

История первой послевоенной русско-японской конвенции начиналась в январе 1907 года. Мотоно 19 января сообщил в Токио о своей беседе днем ранее с английским послом в Петербурге Артуром Никольсоном (Arthur Nicolson). Строго конфиденциально английский дипломат сообщил ему информацию о ходе переговоров по заключению русско-английской конвенции: Вопрос о Тибете практически улажен, что же касается Афганистана, то переговоры еще не завершены, но посол не видит проблем с его разрешением. Остается разделение сфер влияния в Персии, но и это вполне решаемая задача. Однако возникла неожиданная проблема. Извольский дал понять англичанам, что без прочного мира с их союзницей Японией, который гарантировал бы России безопасность ее границ на Дальнем Востоке, любое соглашение с Англией становится «бесполезным», и поэтому необходимо, чтобы его заключению предшествовало соглашение с Токио. [ДВПЯ].

С точки зрения дипломатического искусства − связать воедино две, казалось бы, разные проблемы, и получить синергетический эффект, это был «высший пилотаж». В Лондоне довод Извольского посчитали убедительным: Без гарантий от нового столкновения с Японией Россия, действительно, не сможет сосредоточить свое внимание на европейских делах и двигаться к союзу с Англией и Францией.

Несмотря на теплый и даже сердечный прием, внимание к своей персоне, Мотоно признавался, что здесь, в Петербурге он остро чувствовал, насколько в российском обществе и политических кругах распространена точка зрения о неизбежности новой войны с Японией.

В упоминавшейся статье «Таймс» из Петербурга об обстановке в российской столице: «На Японию смотрят с большой опаской и подозрением, и в разговорах с военными, особенно с теми, кто только вернулся с Дальнего Востока, меня всегда спрашивают: «Как Вы считаете, когда Япония нападет на нас?». Опасение связаны с резким ростом японского населения в Восточной Сибири, и постоянными арестами настоящих и воображаемых шпионов в укрепрайонах во Владивостоке. Сегодня я услышал от одного офицера Генштаба, что совсем недавно солдаты в военной зоне задержали двух японцев и повесили их без суда» [Таймс].

В целесообразности нового соглашения с Россией японский посланник в Петербурге убеждал свое начальство − Хаяси Тадасу: Если исходить из того, что самой насущной задачей японской внешней политики является «укрепление национальной мощи», необходимой «для сохранения мира на Дальнем Востоке», то следует «доброжелательно» и внимательно изучить предложение о таком соглашении, если оно поступит от России [ДВПЯ].

Бывший посланник в Лондоне теперь восседал в министерском кресле в здании на Касумигасэки. Случилось это после того, как через несколько месяцев после назначения министром иностранных дел Като Такааки вынужден был покинуть этот пост из-за критики его выступлений в парламенте против национализации железных дорог.

Еще один пример иронии истории − автор и инициатор англо-японского союза против России 1902 г. Хаяси на высоком посту теперь стал активно поддерживать курс на сближение с Россией и проталкивать через правительство первую послевоенную конвенцию с Россией − начало процесса, который, в конечном счете, привел к союзным отношениям.

Отправленная 2 февраля 1907 года ответная телеграмма была не просто «доброжелательным» откликом на возможность заключения соглашения. Она была полна неподдельного энтузиазма. «Ясно, что у нас нет агрессивных планов. Более того, во имя прочного мира на Дальнем Востоке Япония очень хотела бы укрепить дружественные отношения с Россией, поэтому если на этот счет с ее стороны будут какие-то предложения, то японское правительство с радостью рассмотрит их…«, телеграфировал Хаяси в Петербург в дом на Французской набережной. [ДВПЯ].

Хаяси просил сразу же информировать его, на каких условиях предлагается подписать новую конвенцию. Тем для новой конвенции было достаточно. Статьи Портсмутского мирного договора, сформулированные в самых общих чертах, требовали конкретизации. Это были вопросы торговли и рыболовства, стыковки железных дорог в Маньчжурии − КВЖД и ЮМЖД, наконец, самое важное − общеполитическое соглашение, чтобы обезопаситься от любых попыток реванша с обеих сторон.

4 февраля Мотоно посетил Извольского в здании на Мойке для обсуждения вопроса о соединении железных дорог в Чанчуне, на границе двух владений в Маньчжурии. Беседа стала началом переговорного марафона длиною в пять месяцев.

Начало было многообещающим. Как сообщал Мотоно, Извольский говорил, что для двусторонних отношений крайне важно не только снять вопросы, оставшиеся после подписания мирного договора, но и заложить новый фундамент «истинной дружбы на вечные времена». Извольский очень хочет этого, и доказательством служило решение о досрочном выводе русских войск из Северной Маньчжурии. Поддержанное его коллегами по кабинету министров оно было одобрено царем. Несмотря на сопротивление русских шовинистов, курс России отныне в том, чтобы обеспечить себе мир и процветание, установив отношения дружбы с Японией на Востоке, и примирившись с Англией в Европе − подчеркивал Мотоно.

После общих заявлений Извольский перешел к более конкретным вопросам, и был при этом очень откровенен. Если Япония гарантирует неприкосновенность русских территорий на Дальнем Востоке, а именно северной части Сахалина и всего тихоокеанского побережья, то и Россия не станет пытаться в будущем силой вернуть себе все, что Япония получила с помощью войны. Разумеется, такая договоренность должна быть оформлена юридически в виде особого соглашения.

Мотоно не стал давать оценку предложению русского министра, обещав передать его на рассмотрение Хаяси. К своей депеше ему в виде приложения Мотоно добавил вырезку из статьи упоминавшегося Эмиля Диллона в журнале «Contemporary Review».

Основанный полвека назад это был авторитетный орган английских интеллектуалов, стремившихся к независимой и объективной оценке мировых событий. В февральском номере журнала, как бы зная, о чем говорил Извольский, Диллон писал, что «единственной основой прочного мира является дружба между Россией и Японией» − Россия отказывается от планов господства на Тихом океане, а Япония от захвата Приморья с Владивостоком и северной части Сахалина. Никакого реванша, никакого соперничества! Тогда отношения двух стран будут проникнуты духом истинной дружбы и глубокого доверия.

Как вспоминал Хаяси, статью Диллона (на самом деле их было две) передал японскому посланнику сам Извольский. Это наводило на мысль, что публикация была плодом «работы» самого министра и воплощала его мысли.

В своих мемуарах в полемическом споре с Комура и Кацура, желая показать плоды своей работы как министра, Хаяси писал, что переговоры по русско-японской конвенции 1907 года с самого начала не встретили препятствий (there was no hitch) и продвигались так быстро, что конвенция была подписана уже 30 июля 1907 года. По его же свидетельству, на этот раз соглашение с Россией помимо Ито особенно энергично поддержал Ямагата Аритомо, а за ним и остальные гэнро. Даже Кацура на совещаниях гэнро ни разу не высказался против [Hayashi].

Несмотря на «зеленый свет», переговоры, тем не менее, шли неровно и порой заходили в тупик. Несмотря на полное взаимопонимание относительно общих принципов − мира, дружбы и прочего, в конкретных вопросах приоритеты двух сторон несколько отличались. Токио часто оглядывался назад − его интересовала реализация статей Портсмутского договора, Россия же смотрела вперед, стремясь получить гарантии безопасности ее интересов в будущем.

Токио предлагал существенно расширить первый вариант текста конвенции, составленный Извольским, включив вопросы Китая, Маньчжурии и Кореи. Но когда русский министр, согласившись со всеми японскими дополнениями без их корректировки, потребовал включить еще и Монголию, японская сторона не была готова с этим согласиться.

Он будет осторожен в переговорах, и «концентрировать внимание» российской стороны на конкретных, а не на общих моментах, писал Мотоно 6 февраля Хаяси. [ДВПЯ]. И все же чтобы начать переговоры, нужно было сначала зафиксировать принципиальную позицию японского правительства. И она оказалась весьма позитивной. Передавая Извольскому реакцию японского правительства, Мотоно не ограничился устным изложением и вручил копию своей телеграммы Хаяси. [ДВПЯ].

Переведенная на русский и отпечатанная в типографии, помеченная 10 февраля эта «секретная» телеграмма хранится в российских архивах. «Японское правительство с глубоким удовлетворением приняло к сведению Ваше телеграфное сообщение о Вашем разговоре с Его Превосходительством Министром Иностранных Дел относительно соглашения между Японией и Россией в целях сохранения мира на Дальнем Востоке… оно всецело разделяет соображения, которые Вам были изложены Министром Иностранных Дел о значении общего соглашения между обеими Империями. Вы можете сообщить вышеизложенное конфиденциально Его Превосходительству г. Извольскому и сказать ему, что Императорское Правительство готово ознакомиться с полным сочувствием с конкретными взглядами Императорского Российского Правительства на этот вопрос».[ РГАВМФ].

Быстрый и положительный отклик Токио обрадовал Извольского, а пожелание быть максимально конкретным вполне устраивало. Он сам хотел скорее добиться результата, так как противников нового курса на сближение с Японией было предостаточно. Поэтому уже 9 февраля на очередной встрече с Мотоно он обещал в ближайшее же время составить и передать проект соглашения, с конкретными его условиями. [ДВПЯ].

Радоваться, однако, было рано. В Японии, как и прежде, помимо сторонников «дружбы» с Россией были скептики и противники, а также и те, кто хотел бы использовать ее инициативу, чтобы добиться от нее уступок, которые не удалось получить по Портсмутскому договору. И нет ничего удивительного, что первым среди них был Комура. Ныне посол в Лондоне, еще под психологическим стрессом своего «поражения» на переговорах с Витте, он был озабочен тем, чтобы страна не проиграла и на этот раз. Получив сообщение о начале переговоров в Петербурге, он написал Хаяси развернутое мнение по их существу.

Судьба удивительным образом поменяла их ролями − теперь Комура посол в Англии, а Хаяси его «босс» − в министерском кресле. Комура примыкал к политической группировке Кацура, и поэтому был настроен критично к внешней политике кабинета Сайондзи, сменившего Кацура. Оппоненты обвиняли кабинет Сайондзи в «бездействии», а «ядовитое жало критики» было направлено особенно на политику кабинета в Китае.

Критика русско-японской конвенции возмущала Хаяси − ведь этот договор завершал то, что Комура и Кацура не успели сделать в Портсмуте. Как они могли критиковать плоды своей же работы? Кроме того, любой договор − это результат взаимных уступок, писал Хаяси и приводил высказывание одного из выдающихся итальянских государственных деятелей, о том, что удовлетворительным может считаться только тот договор, который не удовлетворяет ни одну из заинтересованных сторон. (A great Italian statesman once said that the only satisfactory treaty would be one which should be unsatisfactory to everybody concerned.). [Hayashi].

Комура, получая в копии все послания Мотоно в японский МИД, не мог сдержаться, чтобы не поучать Хаяси. России потребуется «несколько десятилетий», чтобы восстановить свои силы на Дальнем Востоке. Поэтому она вынуждена отказаться от своих «агрессивных устремлений» и заинтересована в «дружбе» с Японией. Теперь ее внимание приковано к Европе, где с началом распада Оттоманской империи начинается острое соперничество, и вновь возникает «турецкий вопрос», а чтобы сконцентрироваться на европейских делах, России нужно обезопасить свои границы на Дальнем Востоке. Следовательно, Россия, а не Япония нуждается в «дружбе». Тем не менее, неразумно было бы не воспользоваться ее заинтересованностью в новых отношениях с Японией, чтобы достичь нескольких важных для Японии целей. Прежде всего, по мнению Комура, речь шла о хозяйственном освоении северной «российской» части Маньчжурии, куда доступ японцам пока был закрыт. Нужно добиться особых привилегий и прав на совместное освоение ресурсов этого региона. Второе − нужно подумать над тем, какая польза может быть от нового соглашения с Россией в европейской политике Японии, учитывая назревающее противоречие России с Германией и Австрией. С учетом этих замечаний он одобряет начало переговоров, и считает, что при удобном случае о них непременно следует поставить в известность Лондон. [ДВПЯ].

«Это Россия, а не Япония нуждается в новом соглашении» − таково мнение Комура. Но в Токио считают по-другому. Иначе Хаяси не стал бы торопиться, а он спешил и уже 17 февраля послал Мотоно «указание» ускорить получение от Извольского предложения по тексту соглашения. [ДВПЯ]. Но в этом не было необходимости − в этот же день японский посланник получил приглашение от Извольского прийти к нему. Здесь в Доме на Мойке у Певческого моста 18 февраля Мотоно прочитал проект соглашения, подготовленный Извольским. Российский министр оговаривается, что это его собственный первоначальный набросок. Он еще не показывал царю, но на аудиенции 19 февраля собирается это сделать. По заведенному обычаю царь принимал Извольского каждый вторник. И на этот раз он встретился с ним во вторник 19 февраля 1907 г. в первой половине дня после чаепития и приема митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония, готовившего как раз в тот период церковную реформу. На встрече с царем Извольский получил «высочайшее одобрение» своего проекта соглашения и 20 февраля передал его Мотоно.

Не считая Преамбулы, выдержанной в обычной для документов подобного рода риторике о мире и добрососедстве, в остальном соглашение оказалось лаконичным. Всего две статьи. В первой определялось, что Россия и Япония гарантируют друг другу, насколько это зависит от каждой, целостность их нынешних территорий и мирное использование их прав, какие бы ни вытекали из договоров между ними и Китаем. Во второй − намерение не только взаимодействовать друг с другом в целях соблюдения взаимных условий, как они определены в предыдущей статье, но и оказывать друг другу всеми доступными мирными средствами помощь и поддержку в поддержании и законном использовании своих прав, обозначенных выше. [ДВПЯ], 1907/1/5: 107).

Отсутствовала лишь статья из первоначального наброска Извольского, которая предусматривала при возникновении споров и разногласий в толковании заключенных ранее договоров и соглашений, имеющих важное значение и затрагивающих достоинство обеих сторон, обращение в Гаагский Третейский Суд.

Сославшись на то, что включение этой статьи не соответствует характеру общеполитического соглашения и, скорее, может быть включено в текст отдельного специального соглашения, Мотоно просил исключить ее из проекта, что Извольский и сделал.

Идея международного суда не вдохновляла Мотоно, и, предполагая, что Извольский может снова обратиться к ней, он просил Хаяси, внимательно изучить этот вопрос и быть наготове. В остальном же текст проекта вполне приемлем, комментировал Мотоно, хотя, к сожалению, решает только одну проблему − неприкосновенности территорий, что недостаточно для обеспечения «истинно дружественных отношений» на длительную перспективу. Поэтому во избежание «недоразумений» и «конфликтов» между двумя странами следовало бы добавить и при необходимости оформить в виде секретной части соглашения все важнейшие политические вопросы, связанные с соседними государствами и требующие согласования позиций.

В первую очередь, это касается целостности Китая, особенно в связи со ставшим очевидным к этому моменту намерением России установить свой контроль над Внешней Монголией.

Второй вопрос − Корея. Попытки Японии через корейскую администрацию и королевский режим страны «навести порядок» в ней не приводят к успеху. Сопротивление нарастает, и теперь «многие японцы говорят о необходимости аннексии Кореи», и это, по всей видимости, неизбежно. Поэтому, считает Мотоно, в рамках общеполитического соглашения следовало бы «признать данное состояние вещей».

И наконец, Маньчжурия. Портсмутский договор породил много неясных моментов, связанных с этой территорией. В первую очередь нужно четко разграничить территориальные границы сфер влияния двух стран. В соглашении, конечно же, необходимо декларировать приверженность принципам «открытых дверей» и «равных возможностей» для всех заинтересованных держав в Маньчжурии, а также «формальный суверенитет» Китая. Но важно также договориться о взаимодействии в обеспечении прав и привилегий двух стран, чтобы не допустить преобладания в Маньчжурии других стран. Нельзя также допускать возникновения трений, порой острых, между двумя странами, когда под предлогом принципа «открытых дверей» японские компании проникали бы на север, а российские на юг. [ДВПЯ].

Последнее замечание было реакцией на «советы» Комура из Лондона, требовавшего обеспечить такое право для японских компаний в северной Маньчжурии. Стремление не ограничивать первое послевоенное соглашение с Россией только констатацией неприкосновенности сложившихся границ отражало настроения в политической элите Японии.

Очень быстро, уже 3 марта Мотоно получил из Токио телеграмму с грифом «строго секретно». Это было «решение», одобренное на заседании гэнро, относительно японского варианта соглашения.

Преамбула в японском тексте полностью повторяла проект Извольского. Первая статья тоже была близка к нему, только выражение «гарантирует» было заменено на «обязуется уважать» территориальную целостность друг друга и все действующие договоры, и добавлено специальное упоминание о Портсмутском мирном договоре. Во фразе о взаимном уважении прав друг друга, в японском варианте была оговорка: «поскольку они не нарушают принципа равных возможностей». Все остальное существенно дополняло вариант Извольского.

Всплыла тема Китая. В новой Статье 3 стороны признавали его независимость и территориальную целостность, а также равные права всех держав в торговой и промышленной деятельности в этой стране, а также обязались защищать и поддерживать существующий в ней статус-кво, то есть тот режим, который спустя четыре года рухнул. Статья 3 регулировала отношения двух стран в Маньчжурии. В ней обозначались географические границы двух сфер. Обе стороны обязались не искать железнодорожных и телеграфных концессий в сферах влияния друг друга и не препятствовать получению у Китая новых концессий, каждая в своих сферах влияния. Забегая вперед, можно сказать, что по этой статье было меньше всего споров.

Корее посвящалась Статья 4. Россия обязалась признать «общность интересов в политической сфере» между Японией и Кореей, существующих на основе договоров, заключенных между ними в 1904 и 1905 годах, не препятствовать и не вмешиваться в «дальнейшее развитие» этих отношений. Япония же со своей стороны обязалась предоставить в Корее «российскому правительству, консульствам, подданным, торговле, промышленности и мореплаванию» режим наибольшего благоприятствования. [ДВПЯ]. На этом японские контрпредложения по проекту двустороннего соглашения заканчивались.

Следует отметить, что предложения японской стороны, включая новые проблемы Кореи и Китая, существенно развивали идею Извольского о фиксации послевоенного статус-кво. Действительно, без согласования позиций по ним простое сохранение статус-кво было бы временным и даже иллюзорным. Этот здравый подход побудил Извольского согласиться с японскими дополнениями.

Плодотворной, как показало будущее, оказалась идея разграничения в Китае сфер влияния и взаимное признание в них «особых интересов» каждой из сторон. Оставались считанные годы до развала Цинской империи. По мере развития этого процесса возникал соблазн прибрать к своим рукам те части ее, которые они обозначали как сферы своего влияния, и чтобы это не привело к новым столкновением их разграничение было вполне конструктивным.

Хаяси не рассчитывал, что Извольский примет полностью японские предложения, и, опережая события, 5 марта послал Мотоно для передачи ему развернутое объяснение к японскому проекту. Как и следовало ожидать, включение в конвенцию отдельной статьи о взаимном обязательстве уважать независимость и территориальную целостность Китая, а также принцип «равных возможностей», было продиктовано обязательствами Японии по англо-японскому союзу, где этот пункт был одним из центральных.

В отношении Кореи, понимая деликатность для России пусть завуалированного, но согласия на японскую аннексию целой страны, Хаяси пояснял, что японское правительство не будет возражать, если оно будет секретным или оформлено отдельной нотой.

Япония обратились также с просьбой разрешить ее судам навигацию по Сунгари, важнейшей транспортной артерии Маньчжурии. Хаяси считал, что для постановки этого вопроса наступил самый благоприятный момент, и требовал, чтобы японский посланник добивался его решения, хотя тот неоднократно писал, что Петербург настроен категорически против и не намерен менять своего отношения к этому вопросу. [ДВПЯ].

Токио приходилось «убеждать» не только Извольского, но и Комура, выступавшего против конвенции как таковой. Хаяси написал ему отдельно. Он полностью согласен с его мнением, что Россия вряд ли в ближайшие десятилетия восстановит свои силы на Дальнем Востоке и будет в состоянии вновь угрожать японским интересам, но именно поэтому необходимо воспользоваться российским предложением о заключении нового соглашения, чтобы в первую очередь гарантировать невмешательство России в японские действия в Корее, а также четко разделить сферы интересов в Маньчжурии. [ДВПЯ].

Не ясно, убедили эти доводы японского посланника в Лондоне или нет, но это было уже не столь важно. Главное − Англия, союза с которой сам Комура упорно добивался и которая его активно подталкивала к войне с Россией, теперь столь же активно выступала за дружбу с ней. 6 марта, когда Комура передал Эдварду Грею конфиденциальную информацию о переговорах в Петербурге, тот воздержался от комментариев, но на следующий день сказал, что после подробного ознакомления с этой информацией он «чувствует большую пользу» от такого соглашения, и, если переговоры будут успешными, это «сделает мир в Азии более прочным». [ДВПЯ]. Сработал замысел Извольского − в отношениях с Японией «английский фактор» теперь работал не против, а на Россию.

Наступило 11 марта, когда Мотоно встретился с Извольским и вручил ему японский проект соглашения и две ноты − одну по поводу изменений в тексте соглашения, другую насчет мореходства по Сунгари. Русский министр быстро пробежал глазами все документы и заявил, что на первый взгляд нет возражений против японских дополнений и изменений, однако уже сейчас ясно, что определенные статьи японского варианта должны быть секретными. Из дальнейшего разговора стало более ясным, какие именно.

Он согласен с тем, как в японском варианте звучала тема Маньчжурии, но высказался за перевод ее в секретную часть. По его мнению, следовало также договориться насчет толкования Статьи 7 Портсмутского договора, которая обязывала обе стороны эксплуатировать «принадлежащие им в Маньчжурии железные дороги исключительно в целях коммерческих и промышленных, но никоим образом не в целях стратегических». [Сборник договоров].

При слишком «узком» толковании этой статьи Россия испытывала бы крайние неудобства в перемещении своих войск в места дислокации вдоль побережья Амура и в Приморском крае. Поэтому он предлагал рассматривать это положение договора не столь строго. Что касается Кореи и обязательства России не препятствовать и не вмешиваться в «дальнейшее развитие» японо-корейских отношений, Извольский просил дать ему более точные разъяснения, что имеется в виду под словами «дальнейшее развитие». Мотоно увидел в этом явную дипломатическую уловку − русский министр ясно понимал, что речь идет об усилении японского контроля над Кореей, вплоть до ее аннексии, так как они не один раз говорили на эту тему. Письменное толкование этого выражения Извольскому нужно, чтобы согласие на это использовать для получения уступок от японской стороны − в частности, японского согласия на установления русского контроля над Монголией. В отношении же судоходства по Сунгари, Извольский с самого начала выразил большие сомнения в возможности этого, правда, на этот раз не в столь «категоричной форме» как прежде, согласившись более тщательно изучить этот вопрос. [ДВПЯ].

Между тем к переговорному процессу подключилась Франция. Учитывая особые связи с ней японского посланника в Петербурге, это имело шансы на успех. 19 марта французский посол в Петербурге Морис Бомпар встретился с Мотоно и сообщил ему, что по поручению его правительства хотел бы получить информацию о ходе переговоров с Россией. Французское правительство «весьма желало бы», чтобы японо-российские переговоры быстро привели к удовлетворительному результату, заявил в конце Бомпар. «Я убежден, что вопросы французского посла имеют отношение к переговорам в Париже по франко-японской конвенции», писал Мотоно в Токио [ДВПЯ].

Речь шла о Франко-японской Конвенции, переговоры по которой в Париже были в самом разгаре и завершились ее подписанием 10 июля 1907 года. Наряду с русско-японским и англо-русским это соглашение органично вплеталось в общую канву системы договоров, которая позже получила название «Антанты».

Тем временем дала о себе знать еще одна мощная политическая «сила», требовавшая от японского правительства большей гибкости в переговорах и быстрого заключения соглашения. Это Ито Хиробуми, теперь «генерал-резидент» в Корее. 30 марта он писал Хаяси из Сеула, что получил информацию о встрече Мотоно с Извольским. Ито просит учесть, что при огромной важности всех проблем самая насущная − это Корея, где нарастает антияпонское сопротивление, и корейская администрация все чаще апеллирует к иностранцам [ДВПЯ]. Готовность Извольского проявить гибкость по вопросу о Корее в обмен на аналогичную гибкость по вопросу о Монголии − вполне приемлемая сделка, считает старый опытный политик.

Хаяси готов был проявить со своей стороны гибкость, но Извольский тянул с ответом на конкретные предложения по разграничению сфер влияния в Маньчжурии с указанием географических пунктов и координат, которые накануне ему передал Мотоно. 31 марта, потеряв терпение, Хаяси поручает Мотоно выяснить, чем вызвано молчание Извольского и нет ли каких-то внутренних причин этой медлительности. [ДВПЯ].

Мотоно успокаивает − все в порядке. На встрече 1 апреля Извольский подтвердил, что согласен практически со всеми японскими предложениями, но был отвлечен другими делами и не мог сразу ответить. В отношении присланного дополнительно проекта разграничения Маньчжурии, у него в принципе тоже нет возражений. Со своей стороны МИД России готовит проект оглашения по Монголии, который будет включен в текст нового русского проекта. Сам Извольский хотел бы заключить соглашение до начала русской Пасхи, то есть до 5 мая. [ДВПЯ].

Ответные предложения на японский проект Извольский передал Мотоно уже через два дня − 3 апреля, и они включали все японские предложения целиком и без изменений с той только разницей, что статьи по Маньчжурии и Корее были выделены в отдельное секретное соглашение.

В статье по Монголии Япония признавала «преобладание российских интересов» в этой части Китая, обязалась не предпринимать никаких действий, которые могли нанести им ущерб, а также не пытаться получить здесь концессии в железнодорожной, телеграфной и горнорудной областях. Япония обязалась также не посылать в Монголию научные и коммерческие экспедиции, а также эмиссаров − миссионеров, офицеров, инструкторов и др.

Монголия − карта, на которую Россия ставила в политическом торге после того, как Токио обозначил свои «ставки» по Китаю, Маньчжурии и Корее. Извольский просил как можно скорее дать замечания по тексту этой статьи, не предвидя серьезных осложнений. Он, видимо, рассчитывал, что японская сторона, как и он, принявший все японские предложения без изменений, будет столь же покладистой в отношении российских предложений.

Он ошибался. Реакция в Токио была неоднозначной. Признание Монголии за Россией взамен согласия России на аннексию Кореи казалось здесь не очень справедливой сделкой. Корею Япония получила в результате длительного соперничества и ценой войны, Монголия же − это и часть Китая, и в двусторонних отношениях появилась впервые.

Отмечая, что текст предоставляет России «односторонние преимущества» во Внешней Монголии, Мотоно 6 апреля в телеграмме Хаяси предлагал, тем не менее, признать российское доминирование в Монголии, но с оговоркой, что Россия уважает при этом территориальную целостность Китая и признает его суверенные права на Внешнюю Монголию. А отказ Японии от получения концессий в ней снабдить замечанием, что за японскими подданными сохраняется возможность «мирного использования» на этой территории своих прав, вытекающих из договоров с Китаем [ДВПЯ]. Уступив России в этом, можно требовать большей уступки в корейском вопросе − подписать отдельно дипломатическую ноту о том, что слова «дальнейшее развитие» японо-корейских отношений в тексте статьи по Корее предполагают и «аннексию» Кореи. [ДВПЯ].

В отношении же «особых интересов» России в Монголии бросалось в глаза совершенно разное представление о пределах территории, о которой шла речь. Если Извольский говорил о Монголии в общем и целом, то японская сторона имела в виду лишь ту ее часть, которая именовалась «Внешней Монголией».

На «монгольскую статью» в обсуждавшемся проекте конвенции последовала реакция японского посла в Англии Комура. Она была откровенно негативной. В случае признания за Россией прав во Внешней Монголии в том виде, как она этого добивается, Япония должна требовать от России признания ее преимущественных прав во всей Маньчжурии. Иначе нет «взаимности» в получении выгод от соглашения. Комура предлагает японскому правительству категорически отвергнуть предложение Извольского и исключить этот пункт из соглашения. [ДВПЯ].

Ито в Сеуле, напротив, был настроен благожелательно. Он, прежде всего, приветствовал предложение Мотоно заключить секретный меморандум, поясняющий, что выражение «дальнейшее развитие» японо-корейских отношений в тексте соглашения включает в себя и «аннексию». Сам он считает аннексию самой последней мерой, но если спустя какое-то время дело дойдет до этого, тогда заручиться поддержкой России будет сложнее. Поэтому он поддерживает эту идею. Сказывались его старые убеждения: главное Корея, а остальное с минимальными оговорками пусть достается России. В отношении Внешней Монголии, он считал излишним препятствовать установлению российского контроля над этой территорией, как и настаивать на включении в текст обязательства России уважать территориальную целостность и суверенитет Китая. Упоминания об этом в статье 2 соглашения вполне достаточно, считал он. В завершение, Ито энергично высказывался за «скорейшее заключение» соглашения, как отвечающего интересам Японии, в частности ее политики в Корее. [ДВПЯ].

После одобрения японским правительством 18 апреля инструкций по переговорам в Петербурге Хаяси прислал их Мотоно. Они несколько отличались от тех рекомендаций, которые предлагал он сам и Ито.

По Маньчжурии следовало согласиться с предложением перевести ее в секретное соглашение. В отношении Кореи желательно было настоять на том, чтобы статья о ней осталась в открытой части договора − ее публикация «могла бы повлиять на тех корейцев, которые путем интриг и махинаций, стремятся заручиться сочувствием и поддержкой иностранных держав». И только, если это предложение натолкнется на упорное сопротивление российской стороны, согласиться с переводом ее в секретное соглашение. Что же касается желания российской стороны уточнить смысл выражения «дальнейшее развитие», как предполагающего, в том числе и аннексию, то это включение этого уточнения не кажется разумным до момента, пока нет уверенности, что российская сторона даст согласие на это. Вполне возможно, что в будущем Россия будет готова признать японскую аннексию Кореи, но на данном этапе она, скорее всего, будет избегать делать это прямо и официально. А ее отказ в случае нашего обращения к ней может напротив серьезно осложнить будущие действия японских властей в Корее. Поэтому прежде следует выяснить, как далеко Извольский готов уступить в этом вопросе. Что же касается Внешней Монголии, то следовало разъяснить, что японское правительство не видит особого смысла во включении подобной статьи в конвенцию. Эта территория не входит в сферу, где интересы двух стран пересекаются, в то время как главной целью документа является избежать противоречий и конфликтов как раз в тех сферах и вопросах, где интересы двух стран сталкиваются. В случае же если российская сторона все же станет настойчиво добиваться включения этой статьи в текст конвенции, нужно будет согласиться. Однако текст статьи должен звучать следующим образом: «японское правительство обязуется не препятствовать и не вмешиваться в мирную деятельность России во Внешней Монголии, поскольку это не противоречит положению Статьи 2 Конвенции [территориальная целостность Китая]». Остальная часть посланной Мотоно инструкции касалась более мелких замечаний [ДВПЯ].

Следуя инструкции, Мотоно начал переговоры. Обе стороны были настроены на предельно откровенный, порой даже циничный разговор, напоминавший геополитический базар. Извольский «твердо заверил», что готов гарантировать признание «аннексии» Кореи, но готова ли Япония дать такие же гарантии признания прав России в отношении Монголии? −− Мотоно отвечал, что если речь идет об российской оккупации Монголии, то не готова. И делает вывод, что отказ признать права России в отношении Монголии скорее всего, означает, что из текста конвенции нужно будет убрать и пункт о согласии России на японскую аннексию Кореи. [ДВПЯ].

На очередной встрече 22 апреля Мотоно сообщил о желании японского правительства изъять статью о Монголии из текста конвенции. Он крайне разочарован этим заявлением − реагировал Извольский. Оно ставит под угрозу принятие документа в целом, так как становится очевидным, что в ответ на уступки России, Япония не готова делать то же самое со своей стороны. [ДВПЯ].

Чувствуя, что переговоры заходят в тупик, в их ход вмешался Ито. 23 апреля из Сеула он пишет Хаяси, что не следует цепляться за мелочи и сделать все, чтобы соглашение было подписано до русской Пасхи, то есть до 5 мая. [ДВПЯ].

В ответ на следующий день Хаяси просит Ито высказать свое мнение, каким должно быть решение, если принять во внимание, что предложенное Извольским входит в противоречие с англо-японским договором, в котором главным пунктом была территориальная целостность Китая, и в то же время из заявлений российского министра, очевидно, что, если Япония хочет получить согласие на аннексию Кореи, она должна поддержать русские предложения по Монголии. [ДВПЯ].

Ито не знал, что посоветовать и только просит учесть, что ситуация в Корее становится все сложнее − по всей стране усиливается движение корейских христиан, набирает силу «антияпонская идеология», и нет сомнения, что ситуация будет ухудшаться. [ДВПЯ].

Хаяси не запрашивал мнение у Комура, зная заранее, каким оно будет, но тот по собственной инициативе пишет в Токио. Он по-прежнему против соглашения и не видит в нем особого смысла, а с точки зрения корейских дел: «трудно поверить, что для аннексии Кореи необходимо заключать соглашение с Россией». Что же касается Внешней Монголии, то в случае решения правительства признать эту территорию зоной особых интересов России, то прежде чем пойти на это, следовало бы провести переговоры с Англией, по союзному соглашению с которой Япония обязывалась уважать территориальную целостность Китая. [ДВПЯ].

Встреча Мотоно с Извольским в конце апреля (27−го) показывала, что надежда подписать соглашение до русской Пасхи призрачна. Извольский за признание аннексии Кореи теперь предлагал признать специальные права России не только в Монголии, но и в «других районах Западного Китая». [ДВПЯ].

Под «другими районами» имелся в виду Илийский край (Восточный Туркестан). С трудом воспринимавшая идею «особых интересов» России в отношении Монголии, японская дипломатия еще менее склонна была признать эти интересы в отношении Восточного Туркестана, хотя этот район точно не входил в сферу ее интересов.

Извольский, скорее всего, это хорошо понимал и выдвинул это условие по старой уловке − просить значительно больше, чтобы получить то, что нужно. Ситуация вновь стала тупиковой, и чтобы сдвинуть ее с мертвой точки, Хаяси опять обратился к Ито и просил сообщить свое мнение по принципиальным вопросам. 5 мая Ито прислал свое заключение по всем пунктам. Первое − он поддерживает решение исключить Восточный Туркестан из текста соглашения. Второе − признание особых интересов России в Монголии в силу географического расположения «неизбежно», и их следует признать в той редакции, которую предложил Мотоно, то есть с оговоркой, что это не противоречит статье 2 о территориальной целостности Китая. [ДВПЯ].

Если требование России признать ее «особые права» в Монголии считается нарушающим обязательства Японии в отношении территориальной целостности Китая по англо-японскому союзу, то отчего на переговорах по франко-японской конвенции Япония настаивала на признании ее «особых интересов» в Фуцзянском районе Китая, расположенном напротив Тайваня?

Ито был в курсе переговоров в Париже − он получал из Токио копии переписки японского МИД с Курино. 24 апреля Хаяси прислал ему текст проекта франко-японской конвенции, утвержденный на заседании японского правительства 16 апреля. В нем в секретной части говорилось, что в силу близости и поэтому политического и экономического тяготения к провинции Фуцзян Япония испытывает особую заинтересованность в поддержании мирного развития в ней. [ДВПЯ].

Намекая на возможность упрека в адрес западных держав в «двойных стандартах», Ито советовал взять этот аргумент на вооружение в разговорах с англичанами и просил сделать все, чтобы добиться компромисса по спорным вопросам и не допустить срыва подписания конвенции с Россией. В этом случае будет «разочарована» и Англия, подчеркивал Ито. [ДВПЯ].

Доводы Ито возымели действие и после правки, сделанной Хаяси, статья по Монголии выглядела так: «Императорское Правительство Японии, признавая особые интересы России во Внешней Монголии, которые не входят в противоречие со статусом и принципом, упомянутыми в статье 2 настоящей конвенции,… обязуется воздерживаться от любого вмешательства, которое наносило бы ущерб этим интересам». [ДВПЯ].

Но атака на проект соглашения продолжалась. Комура воспользовался пребыванием в Англии адмирала Ямамото Гомбэй. Тот год назад ушел в отставку с поста министра флота, который он занимал чуть менее 10 лет, с 1898 года, и теперь занимался политикой.

Адмирал входил в состав делегации принца Фусими. Самый старший из принцев императорской крови отправился за рубеж с миссией благодарности от императора Мэйдзи за награждение его в 1906 году наивысшим рыцарским орденом Англии − «Благороднейшим Орденом Подвязки (The Most Noble Order of the Garter). В феврале 1906 г. прибывшего в Японию для вручения награды принца Артура Каннаутского на перроне вокзала Симбаси встречал сам император Муцухито.

Кавалерами одного из старейших орденов мира, учрежденного в Англии в середине 14 века, могли стать члены королевской семьи и ограниченное число наиболее выдающихся деятелей страны. В особых случаях этим орденом награждались иностранные монархи. Япония была первой азиатской страной, удостоенной этой чести.

На волне сближения двух стран Эдуард VII испытывал к Японии особую симпатию. Через два года после заключения англо-японского союза, вступивший на трон после более чем 60-летнего правления своей матушки в самом начале 1903 г. он по собственной инициативе направил императору Мэйдзи свой портрет. Миниатюру украшенную бриллиантами сопровождало письмо − автограф с заверениями в искренней дружбе.

Делегация во главе с Фусими добиралась до Марселя, откуда ее путь лежал в Биарриц, где они должны были встретиться с английским королем. Эдуард VII давно облюбовал курортный городок на юге Франции в юго-восточном уголке Бискайского залива, в 20 км от испанской границы, от страны Басков, дыхание культуры которой доносилось и сюда.

Каждую весну в течение месяца британский монарх приезжал на курорт один без супруги. Королева Александра, родная сестра вдовствующей российской императрицы Марии Федоровны предпочитала держаться поодаль от экстравагантностей мужа. Большой любитель французской кухни и вин ни в чем себе не отказывал в апартаментах «Палас-отеля» (Hotel du Palais). Здесь же неподалеку на частной вилле располагалась последняя из его любовниц − Алиса Кеппел, одна из самых красивых женщин Европы того времени. Из французского Кале в специальном вагоне с многочисленным багажом и прислугой она добиралась до курорта на несколько дней раньше своего венценосного любовника, с которым здесь на юге Франции они жили как супруги, пренебрегая условностями.

Занятый в программе делегации адмирал Ямамото по просьбе Комура, нашел время прочитать материалы переговоров в Петербурге. И 10 мая копия письма Ямамото премьер-министру Сайондзи ушла в Токио. Адмирал энергично советовал не предоставлять России «свободу рук» во Внешней Монголии в обмен на признание аннексии Кореи. Он считал, что этого признания можно будет добиться и позже, когда ситуация для этого созреет, а уступка в Монголии чревата отрицательными последствиями. Она открывает двери не только для русской «агрессии в Монголии», но ставит под угрозу важнейший для Японии принцип территориальной целостности Китая. [ДВПЯ].

Мнение адмирала не произвело сильного впечатления в Токио. Сайондзи ответил спустя лишь несколько дней. Он «понимает» аргументы против включения статьи о Монголии, но без каких-либо уступок заключение столь важного для Японии документа не представляется возможным. Тем более, что все будет сделано так, чтобы не было сомнений в уважении принципа территориальной целостности Китая. [ДВПЯ].

Хаяси, движимый не только поддержкой премьер-министра и Ито, но и личной неприязнью к Комура, которого он подозревал в желании лишить его лавров, продолжал двигаться в сторону заключения конвенции путем взаимных уступок.

Но путь пока тернист. Во всяком случае, очень важная продолжительная беседа Мотоно с Извольским 11 мая, запись которой он получил, не настраивала на оптимизм. На вопрос Извольского, что понимает японская сторона под выражением «Внешняя Монголия», Мотоно ответил − это территория, на английских картах обозначенная как «Outer Mongolia». Извольский задает очередной вопрос − Отчего японское правительство не хочет признать русские интересы в приграничной зоне в Западном Китае? −− Такая уступка была бы непропорционально большой по сравнению с тем, какие преимущества по данной конвенции Япония получает от России, отвечал Мотоно.

После этого весьма откровенного ответа, Извольский вернулся к статье по Монголии. Он категорически возражал и просил убрать из текста в части о признании российских прав в Монголии оговорку: «которые не входят в противоречие со статусом и принципом, упомянутыми в статье 2 настоящей конвенции».

Мотоно объяснял, что это невозможно из-за ограничений, накладываемых на Японию положениями англо-японского союза. Однако, если российская сторона будет настаивать, то он предлагает, убрав это выражение из статьи, обменяться дипломатическими нотами о том, что данная статья не умаляет значение положений статьи 2 о территориальной целостности Китая. Это предложение показалось русскому министру более приемлемым, но он колебался и просил время подумать.

У Мотоно сложилось впечатление, что «в конечном счете» русский министр примет это предложение. Разговор перешел к вопросу о разграничении сфер влияния в Маньчжурии. Извольский заметил, что по японскому проекту зона влияния Японии существенно вторгается в зону железной дороги, принадлежащей России. Речь шла об участке дороги от Харбина к Чанчуню.

Мотоно ждал этого замечания, подготовился и отвечал уверенно. По его мнению, согласно «нормальному» пониманию разделения Маньчжурии на японскую и русскую зоны вдоль линий железных дорог: все, что к северу от Харбина − это российская зона, а к югу − японская. В свое время Япония пошла навстречу российской просьбе и для «ее удобства» оставила в российской зоне ответвление от КВЖД к Чанчуню. Если российская сторона не согласится с японским вариантом демаркации, то Япония вовсе откажется от идеи четкого разделения сфер влияния, и все останется как есть. Каждая сторона будет толковать по-своему и «тянуть одеяло на себя». И все будет зависеть от того, у кого больше влияния на Пекин. Начнется опять борьба за влияние, которая «вряд ли желательна». Мотоно писал − этот аргумент произвел впечатление на Извольского. Тот больше не спорил и только просил дать ему время подумать, заметив только, что желательно «определить последний пункт разграничительной линии». Мотоно ответил, что он готов обсуждать этот вопрос. У него в результате сложилось впечатление, что Извольский добивается во что бы то ни стало четкого ограничения японского влияния как в Маньчжурии, так и во Внутренней Монголии.

Далее Извольский напомнил о прежней своей просьбе в отношении «расширительного толкования» статьи Портсмутского договора, ограничивавшей транспортировку войск по КВЖД с тем, чтобы « в мирное время» Россия имела возможность перевозить войска в места их дислокации на Дальнем Востоке.

Мотоно ждал этого момента. По банальной тактической схеме «ты мне − я тебе» он говорил: Если Россия примет предложенный Японией вариант разграничения, то он «сделает все возможное, чтобы было принято российское толкование» упомянутой статьи Портсмутского договора, хотя считает, что договор это запрещает. [ДВПЯ].

Далее был затронут вопрос о судоходстве по реке Сунгари. За несколько дней до этого разговора, 4 мая Извольский направил Мотоно официальную ноту, в которой было отказано в просьбе японского правительства разрешить японским судам судоходство по этой реке. Согласно международному праву река Сунгари имеет статус международной реки, протекающей по территории двух стран, и в этом случае Китай не вправе единолично решать вопросы судоходства. Айгунский и Петербургский договора не могут быть отменены договорами Китая с другими странами. И наконец, Сунгари стоит вне юрисдикции Портсмутского мирного договора. В нем о ней нет упоминания. − Он мог бы легко опровергнуть эти доводы с позиции международного права, реагировал Мотоно, но считает споры на эту тему бесполезными и предпочитал бы практическое решение этого вопроса. Извольский согласился с ним, но заметил, что не видит никакого практического решения в данном случае, так как жизненно важные интересы России не позволяют ей согласиться с судоходством по Сунгари судов других стран. А как бы отнеслось японское правительство, спрашивал Извольский, если реки приравнять к железным дорогам и распространить на них тот же режим? Мотоно не нашелся, что ответить, так как впервые об этом слышал. Тогда Извольский попросил его как можно скорее связаться с правительством и выяснить его позицию. [ДВПЯ].

Хаяси не ответил на этот вопрос и ограничился прояснением вопроса о признании особых интересов России в Монголии, «которые не входят в противоречие со статусом и принципом, упомянутыми в статье 2 настоящей конвенции». Он пишет, что ее можно чуть смягчить, заменив на слова «поскольку они не входят в противоречие».

Пока в Токио мучительно думали над формулировками текста конвенции, 17 мая пришла телеграмма от Комура. Он никак не мог согласиться, что правительство Сайондзи пусть с оговорками, но готово все же признать «особые права» России в Монголии. Правда, на этот раз он не столь категоричен, а считает, что, коль скоро включение статьи о Монголии неизбежно, то следует приостановить переговоры и прежде чем их возобновить, обсудить этот вопрос с английским правительством. Нужно заручиться согласием Лондона, что пункт о Внешней Монголии не нарушает англо-японский союз 1905 года.

«Консультироваться с английским правительством нет необходимости. Наши исправления позволяют прийти к выводу, что мы признаем особые интересы России в Монголии лишь в рамках статьи 2 конвенции» (признающей территориальную целостность Китая) − звучит предельно короткий и четкий ответ из Токио. [ДВПЯ].

Тогда Комура переслал новую телеграмму адмирала Ямамото, адресованную Сайондзи. В ней все то же самое − включение статьи по Монголии противоречит принципу территориальной целостности Китая, основополагающему в отношениях Японии с европейскими странами и США. До Комура доходит не вся информация о переговорах, жаловался адмирал и просил, чтобы вся переписка между Хаяси и Мотоно в копии пересылалась бы в Лондон Комура [ДВПЯ].

Это не входило в планы правительства, так как японский посол в Лондоне стал бы еще более назойливо вмешиваться в переговорный процесс, что было нежелательно. Тем более, что переговоры чем дальше, тем больше напоминали откровенный геополитический торг. 22 мая Извольский попросил Мотоно прийти к нему. Я не понимаю, почему в японском варианте текста по Монголии, речь идет только о «Внешней Монголии», в то время как российские интересы во Внутренней Монголии столь же велики, что и во Внешней, − в самом начале разговора заявил Извольский. Если японские обязательства будут ограничены только Внешней Монголией, то Россия не сможет противодействовать японскому вмешательству в ее мирную деятельность во Внутренней Монголии. Поэтому российское правительство хотело бы, чтобы японские гарантии невмешательства распространялись на всю Монголию.

Трудно сказать, был ли готов Мотоно к такому ходу Извольского, но его ответ не заставил себя ждать, по крайней мере, если судить по тому, как он сам описывает беседу. «Это же Ваши собственные заявления», парировал он. С самого начала речь шла о невмешательстве Японии в дела России в приграничных с ней областях Монголии. А это и есть Внешняя Монголия. Если же включить еще и Внутреннюю Монголию, то уступка Японии будет непропорционально большой.

Извольский возражал. Уступка России по Корее заслуживает значительно большей компенсации, чем та, которая есть в японском тексте статьи. Он обратил внимание, что согласие с секретной статьей относительно Кореи, особенно со словами «дальнейшее развитие» японо-корейских отношений, которые могут иметь самые различные значения, уступка куда больше, чем та, которая была сделана в Портсмутском мирном договоре. По договору Россия обязалась «не вступаться и не препятствовать тем мерам руководства, покровительства и надзора, кои императорское японское правительство могло бы посчитать необходимым принять в Корее». Уступая, таким образом в вопросе о Корее, разве не вправе Россия ожидать такой же уступки Японии по Монголии? − спрашивал Извольский. Казалось, Корея была начисто проиграна в минувшей войне, но Извольский умудрялся использовать корейский вопрос в торгах по другим вопросам.

Мотоно говорил, что не склонен недооценивать значение российской уступки по Корее, но по его личному мнению, данная уступка отражает, скорее, «естественный ход» событий и обстоятельства, возникшие в результате войны. Монголия же − совершенно новая уступка Японии, тем более, что у нее нет свободы действий в отношении большой части этой территории.

Эти слова не только не убедили Извольского, но еще больше раззадорили. − Если уступка по Монголии невозможна для японской стороны, тогда, может быть, изъять обе статьи − по Монголии и Корее? − прижимал он Мотоно к стенке. Но тот «держал удар». − Если не удастся договориться, то, вероятнее всего, так и нужно будет поступить. Но он считает, что в этом случае Конвенция будет «с изъянами».

После первой переговорной схватки счет пока оставался «ничейным». Во втором «раунде» инициативой по-прежнему владел Извольский. Он считал совершенно излишним включение в текст статьи об «особых интересах» России в Монголии оговорки: «если они не противоречат декларированному в Статье 2 Конвенции принципу территориальной целостности Китая». Зачем это нужно, если есть специальная статья по Китаю, в которой обе стороны обязуются уважать территориальную целостность?

− Это необходимо для того, чтобы не создавалось впечатление, что данная статья по своему содержанию входит в противоречие с этим принципом, парировал Мотоно. Он не мог сказать откровенно, что это нужно, чтобы преодолеть сопротивление тех, в частности Комура, кто пытается использовать этот момент для срыва подписания конвенции в целом.

Это объяснение не устроило русского министра. Он по-прежнему против оговорки. Она «бессмысленна», и нет никаких оснований считать, что статья по Монголии ставит под сомнение принцип территориальной целостности Китая, если он специально оговорен в Статье 2 открытой части соглашения.

Мотоно внимательно выслушивает этот довод и просит дать его в письменном виде, чтобы точнее изложить в телеграмме в Токио. На него, профессионального юриста, произвел впечатление аргумент российского министра − принцип, декларированный в открытой части, юридически «весит» настолько много, что полностью оправдывает его отсутствие в «секретной» статье. − Этот аргумент пригодится, если все же придется уступить России, сохранив все остальные более важные договоренности, считает Мотоно.

К числу более важных договоренностей относилось разграничение сфер влияния в Маньчжурии. Извольский сообщил приятную для слуха Мотоно информацию, что «не ожидает серьезных затруднений» в достижении согласия в этом вопросе, хотя пока и нет полной определенности на этот счет. [ДВПЯ].

Запись беседы с Извольским от 22 мая Мотоно, непонятно по какой причине, послал вместе с остальными только 1 июня. Не имея ее у себя на столе, Хаяси 27 мая направил Мотоно новую инструкцию по переговорам с Извольским. В отношении Внешней Монголии все сделанные Японией уступки являются максимальными, и поэтому представляется невозможным изъятие из нее ссылки на принцип территориальной целостности Китая. Что касается Маньчжурии, то «последним пунктом» демаркационной линии следовало предложить исток реки Торо (托羅河) Большого Хинганского хребта. По вопросу транспортировки в мирное время по КВЖД войск и военных материалов, связанных с необходимостью замены частей, дислоцированных вдоль Амура и в Приморье в целях поддержания порядка в приграничных районах, о чем просила российская сторона, то можно объявить, что Япония не против этого. По судоходству на реке Сунгари японское правительство не может согласиться с утверждением, что река является интернациональной, поскольку она протекает исключительно по китайской территории. Однако, учитывая целый ряд других обстоятельств, Япония готова пока не настаивать и по этому вопросу продолжить переговоры в будущем для нахождения удовлетворительного решения. [ДВПЯ].

Инструкция ограничивала возможность гибкого подхода в поисках компромисса. А, судя по дипломатической ноте, которую Мотоно получил 27 мая из русского министерства иностранных дел, гибкость ему была необходима. Извольский сообщал, что Россия согласна исключить из текста по Монголии территорию Западного Китая, то есть Восточного Туркестана, принимая во внимание заявление Мотоно, что у Японии нет намерений вмешиваться в ее дела в этом районе Китая. Уступив в этом, Извольский тверд в другом − наименование Монголии как единого целого должно сохраниться. У России, действительно, есть особые интересы в приграничных районах, но деление Монголии на Внешнюю и Внутреннюю искусственное и скорее связано с историей этого края. Сейчас же нет четкого определения географических границ ни той, ни другой. Кроме того, обязательство Японии уважать интересы России только в так называемой Внешней Монголии будет восприниматься как ее отказ делать то же самое во Внутренней Монголии, и любое ее действие против интересов России в этой части будет рикошетом задевать интересы России и в другой части этой территории. Что же касается декларации принципов «равенства возможностей» и «территориальной целостности» Китая еще раз в статье по специальному вопросу, касающемуся Монголии, в то время как они четко прописаны в статьях 1 и 2 соглашения, являлась бы не только «избыточной», но и внушала бы «недоверие» к России, что подрывает сам дух документа, цель которого устранить все, что наносит ущерб достоинству двух стран. В завершение, Извольский вновь сформулировал статью по Монголии, которая устроила бы Россию: «Императорское Правительство Японии, признавая в Монголии особые интересы России, обязуется воздерживаться от любого вмешательства, могущего нанести ущерб этим интересам». [ДВПЯ].

30 мая Мотоно снова в Доме у Певческого моста. Действуя по инструкции, полученной 27 мая от Хаяси, он в первую очередь настаивает на том, чтобы японская версия по Монголии была принята без изменений, то есть в варианте «Внешней Монголии» и с оговоркой в отношении «территориальной целостности» Китая. Он вновь и вновь приводит все те же аргументы. Правда, на этот раз он поясняет, что Япония не может признать Внутреннюю Монголию в сфере исключительно российских интересов, поскольку ее отдельные районы соприкасаются с Маньчжурией и Печилийским краем, где у Японии свои интересы. Если понятие «Внешняя Монголия» слишком расплывчато, то его можно уточнить, говорит Мотоно. После этого он переходит к теме о «территориальной целостности Китая». Он не понимает, отчего у России такое стойкое «неприятие» включения этого принципа в статью о Внешней Монголии, и просит русского министра откровенно сказать, примет он или нет японский вариант этой статьи.

Извольский отвечает откровенностью на откровенность. − В отношение термина «Внешней Монголии» все будет зависеть от того, где проходит «разделительная черта» между Внешней и Внутренней частями Монголии. Тем самым он дает понять, что может согласиться с термином «Внешняя Монголия», если ее граница с Внутренней Монголией устроит. Что же касается оговорки о «соблюдении принципа территориальной целостности Китая», он посоветовал Мотоно уговорить Токио исключить ее, тем самым дав понять, что в этом вопросе уступки не будет.

Разговор затем перешел к вопросу о судоходстве по Сунгари. Оба стали повторять все те же аргументы, что и прежде. Но у Мотоно сложилось впечатление, что в упорстве Извольского был и личный мотив − нежелание, чтобы его соотечественники считали, что он под нажимом японцев уступил больше, чем это сделал Витте в Портсмуте − в мирном договоре не было статьи по Сунгари. Кроме того, Извольский уверен, что японцам не нужно формальное признание за ними права плавать по Сунгари, так как они прекрасно обходятся и без него, создавая с китайцами смешанные компании и плавая под китайским флагом. Формально Россия не может этому препятствовать, так же как, если бы под этим флагом плавали суда англо-китайских или китайско-американских компаний. Для России принципиально важно другое − сохранение в силе Айгунского договора 1858 года и договора 1881 года, которые запрещают плавание по Сунгари судам под любым иным флагом, кроме русского и китайского. Именно поэтому Россия заявляла энергичный протест китайскому правительству каждый раз, когда оно предоставляло иностранному государству право навигации по Сунгари. Пока в силе Айгунский договор, этого не должно быть.

В завершении беседы Извольский умело использует важный психологический козырь. Он просит Мотоно более всего о том, чтобы в Токио знали об «обстоятельствах», в которых он находится и которые заставляют добиваться явного «триумфа» его политики «согласия» с Японией, за которое он «боролся» все эти годы. [ДВПЯ].

Атмосфера в России, действительно, была не в пользу каких-либо уступок Японии. Прошло слишком мало времени после войны и психологические «раны» поражения заживали медленно, тем более, что их бередило разбуженное революцией общественное мнение. Под его влиянием вершились суды над «виновниками» поражения в войне − в конце 1906 года суд над Рожественским, в котором он был оправдан, но для снятия вины со своих подчиненных, приговоренных к смертной казни, брал всю вину на себя; суд в конце декабря 1906 года над Небогатовым и командирами трех его кораблей за добровольную сдачу в плен. В начале 1907 года в Верховный военно-уголовный суд была подана петиция о предании суду Стесселя, Рейса и Фока за сдачу Порт-Артура. В феврале 1907 года русская пресса оживленно комментировала книгу Куропаткина о прошедшей войне, изданную не в России, а в Англии. В ней генерал обвинял в неудачах не людей, а всю «военную систему» России. [Times].

Японский посланник все это учитывал. Он отличался аналитическими способностями. Это видно по его развернутому посланию в Токио после беседы 30 мая с Извольским. Мотоно разбирал «по косточкам» ситуацию на переговорах, и делал вывод о недопустимости провала переговоров −− необходима уступка со стороны Японии, и единственно приемлемым является отказ от упоминания принципа «территориальной целостности» Китая в статье о Внешней Монголии. «Я уверен, что нет необходимости придавать столь важное значение этому вопросу», пишет Мотоно и приводит аргумент, подсказанный ему Извольским: не могут положения дополнительного секретного соглашения противоречить статьям основного текста документа. [ДВПЯ].

Но видимо, сопротивление в правительстве остается довольно сильным, и 10 июня Хаяси вновь прибегает к помощи Ито. Он не сомневается, каким будет ответ, но делает это специально, чтобы использовать авторитет наиболее влиятельного политика. Разумно ли согласиться с тем, что предлагает Извольский, − в случае расхождения взглядов относительно включения в текст статьи по Внешней Монголии, ее соответствия принципу территориальной целостности Китая, вообще отказаться от нее вместе со статьей по Корее? [ДВПЯ].

Ито в тот же день, 10 июня отвечает, вначале коротко, мол, он по этому вопросу напишет прямо премьер-министру Сайондзи. Но в тот же день подробно пишет Хаяси. Он внимательно ознакомился со всеми последними материалами переговоров. Он согласен с суждениями Мотоно и считает, что следует наделить того полномочиями отработать детали соглашения по его усмотрению. «Я хотел бы, чтобы соглашение было подписано как можно скорее. Если вдруг произойдет что-то непредвиденное, вроде ухода Извольского в отставку, то мы упустим шанс, который сейчас у нас в руках. А ситуация в Корее не изменится к лучшему, и мы будем от досады «кусать локти» (臍を噛む). [ДВПЯ].

11 июня Ито, как и обещал, направил премьер-министру Сайондзи письмо, в котором откровенно пишет и о прошлом. Он напоминал, что когда получил сообщение о начале переговоров и предложении русского министра иностранных дел, то обратился ко всем гэнро и заинтересованным министрам с советом не упускать этот случай. Ведь русско-японская война стала неизбежной из-за того, что не удалось договориться о взаимных уступках по формуле: Маньчжурия − в сфере влияния России, а Корея −Японии. Мы твердо защищали свою позицию в отношении Кореи и произошла война, так как для нас самой важной была и остается «корейская проблема», писал Ито. В результате войны в наших руках оказалась половина Маньчжурии, однако в Портсмутском договоре проблема Кореи не была окончательно решена и до сих пор у России есть право заявить нам протест в случае наших действий, выходящих за рамки обязательств по договору. Он полностью согласен с точкой зрения министерства иностранных дел, что нынешняя конвенция дает Японии возможность поставить точку в самом важном для нее «корейском вопросе», а также решить вопросы в Маньчжурии, чтобы избежать «осложнений» в будущем. Наконец, нет никакого сомнения в том, что заключение конвенции с Россией, со страной непосредственно граничащей с Кореей, предоставляет несомненные удобства для решения той же «корейской проблемы» с другими заинтересованными странами.. И самое главное: решение корейского вопроса, по сравнению с другими, является задачей, не терпящей отлагательств. Поэтому, заострять внимание на «косвенных» интересах во Внешней Монголии, принося в жертву прямые интересы в Корее, значит ставить проблему «с ног на голову». «Поэтому я бы очень хотел, чтобы все гэнро и заинтересованные министры, тщательно обсудили этот вопрос и приняли бы такие меры, которые устранили возможный в будущем источник серьезных неприятностей для нашей страны» [ДВПЯ].

Призыв был услышан. Гэнро на совещании 14 июня, взвесив все за и против, приняли решение относительно новых условий заключения соглашения с Россией. Пределы Монголии, в которой Япония готова признать «особые права» России, должны быть ограничены Внешней Монголией. Добавление Внутренней Монголии является абсолютно неприемлемым. Дело не только в том, что это будут чрезмерная и ничем не оправданная уступка, но это вызовет сильные протесты внутри страны. При этом территориальные пределы Внешней Монголии следует определить по возможности широко. Что же касается оговорки о территориальной целостности Китая, то можно ограничиться оформлением этого условия в виде отдельной дипломатической ноты. В отношении судоходства по Сунгари − просто зарезервировать права Японии.

Сообщая об этом решении в Сеул, Хаяси заверяет Ито, что МИД «постарается» заключить соглашение с Россией на вышеприведенных условиях. Однако, если российская сторона «во что бы то ни стало» будет добиваться включения и Внутренней Монголии, Япония из-за неприемлемости этого условия вынуждена будет отказаться либо от статей по Монголии и Корее, оставив только две «открытые статьи» и одну секретную по Маньчжурии, либо, вообще, от конвенции в целом. Первый вариант предпочтительнее, так как подписание конвенции создаст предпосылки для дружественных отношений между двумя странами, при которых впоследствии легче будет решать и корейскую проблему. [ДВПЯ].

Ответ Ито на это послание Хаяси и последующая переписка между ними ничего нового не принесли. С самого начала, повторял Ито, он считал центральным вопросом корейский, а не другие. Энергично поддержав идею нового соглашения и направив всем «заинтересованным» министрам и гэнро послание, он подчеркивал, что это редкий шанс, который нельзя ни в коем случае упускать. И сейчас «нужно очень хорошо подумать прежде чем решать изъять статью о Корее из текста соглашения», убеждал он Хаяси и просил передать это мнение членам кабинета и гэнро. [ДВПЯ].

Хаяси согласен с ним. Накануне он писал Ито, что Россия признала существующее положение вещей, то есть японский протекторат над Кореей, и это было доказано в 1906 году во время трений, возникших с вручением верительных грамот российского генерального консула в Сеуле − в конечном счете Плансон (Георгий Антонович Плансон − генеральный консул России в Сеуле, 1906–1908 гг.) вручил грамоты не корейскому королю, а японскому императору. Но вопрос сейчас не в признании Россией нынешнего состояния вещей, а будущего развития, которое трудно предвидеть, но которого не избежать. [ДВПЯ].

После решения гэнро и обмена мнениями с Ито Хаяси передает в Петербург новую инструкцию по переговорам. «Ни при каких обстоятельствах не соглашаться на включение в текст соглашения Внутренней Монголии». Она соприкасается с центральными районами Китая и господство в ней России серьезно изменит баланс сил в регионе и войдет в прямое противоречие с обязательствами Японии по ее союзу с Англией.

В отношении географических пределов территории «Внешней Монголия» и включения принципа территориальной целостности Китая, а также по судоходству на Сунгари инструкция в целом повторяла то, что было определено в решении гэнро. [ДВПЯ].

Решение гэнро − не совсем то, на что рассчитывал Ито, и, чувствуя его разочарование, Хаяси в телеграмме от 21 июня успокаивает его. Им посланы инструкции Мотоно в случае если на новых японских условиях «не удастся добиться компромисса», не прерывать переговоры. Токио готов продолжить консультации для выхода из тупика. [ДВПЯ].

Прошла еще одна неделя, пока от Мотоно приходит сообщение о его короткой встрече с Извольским 24 июня. В ответ на замечание японского посланника, что они оба потратили достаточно времени на дискуссии и пора переходить «к реальным решениям» по всем спорным вопросам, Извольский сказал, что готов принять Мотоно через несколько дней, а именно 27 июня.

Но и в этот день разговор свелся к тому, что Мотоно передал Извольскому текст меморандума по судоходству на Сунгари. «Этот вопрос нуждается в глубоком изучении и находится в тесной связи со всеми остальными, которые до сих пор еще не решены», заметил Извольский. Поэтому ставить его перед русским правительством на данном этапе «бесполезно» [ДВПЯ].

Очередной раунд переговоров состоялся только 3 июля. Стало очевидным желание обеих сторон договориться, несмотря на расхождения, готовность к компромиссам в самых сложных ситуациях. Для этого была сильная политическая воля. После долгих объяснений со стороны Мотоно Извольский в конце концов согласился с определением Монголии как Внешней Монголии. Со своей стороны Мотоно согласился изъять из секретной статьи по Монголии принцип соблюдения территориальной целостности Китая с условием, что они с Извольским обменяются секретными дипломатическими нотами. Мотоно в тексте ноты в адрес Извольскому заявлял, что японское правительство согласно не включать в текст статьи по Монголии принципы «сохранения статус-кво» [так по ходу переговоров был перефразирован принцип территориальной целостности] и «равных возможностей» так как обе стороны едины в том, что статья 2 по Монголии секретного соглашения никоим образом не ставит под сомнение эти же принципы, декларированные в статьях 1 и 2 открытого соглашения. В заключение Мотоно просил Извольского подтвердить получение этой ноты [ДВПЯ].

Компромисс был достигнут и по разделению Маньчжурии на зоны влияния. Российская сторона соглашалась в основном с японским вариантом. Но так как при этом выходило, что КВЖД частично оказывалась в японской зоне влияния, нужно было специально оговорить, что КВЖД и в этой зоне сохраняет за собой «все права и привилегии», которые были ей даны по соглашениям 1896 и 1898 годов. [ДВПЯ].

В тот же день, 5 июля Мотоно послал в Токио новый проект секретного соглашения и просил Хаяси принять окончательное решение по нему. От всех предыдущих вариантов этот отличался тем, что ему была предпослана Преамбула: Оба правительства «желая устранить в будущем все причины трений и недоразумений в связи с определенными вопросами, относящимся к Маньчжурии, Корее и Монголии, согласились в следующем…». Первые две статьи оставались в первоначальной редакции, из третьей по Внешней Монголии исключалась оговорка о ее соответствии статус-кво в Китае и принципу равных возможностей и добавлялась четвертая статья о том, что соглашение должно оставаться строго «конфиденциальным» [ДВПЯ].

Но прошла еще неделя, а под соглашением все еще отсутствовали подписи сторон. Затяжка беспокоила не только Петербург. 12 июля Мотоно сообщает, что его снова посетил посол Франции в России. По его сведениям, стороны «не могут достичь согласия» относительно Монголии и Кореи и переговоры зашли в тупик. На вопрос, откуда у него эти данные, Морис Бомпар сослался на свое правительство. Источник этой информации, скорее всего, французское посольство в Токио, считал Мотоно и спрашивал Хаяси, не будет ли разумным о содержании секретного соглашения в конфиденциальном плане поставить в известность Англию и Францию, согласовав это с Россией. [ДВПЯ].

Хаяси отвечал, что Англии нужно сообщить в любом случае − к этому обязывает союзный договор, и согласовывать это с Извольским не обязательно. А Франции можно сообщить, но с одобрения российского министра. [ДВПЯ].

Был еще один адрес, по которому следовало послать информацию, по крайней мере, относительно Маньчжурии. Это Ян Шикай, главное действующее лицо в этой провинции, доверительные отношения с которым в Токио ценились высоко. Сделать это советовал японский консул в Гирине. [ДВПЯ].

Но эта телеграмма Хаяси не застала. Днем ранее, 17 июля 1907 г. из Симоносэки (Бакана) он спешно отплыл в Корею. Здесь разразился серьезный политический кризис в связи с тайным направлением на Гаагскую мирную конференцию корейской делегации, в обход японских властей. Она прибыла в Гаагу с протестом, что Корея не была приглашена на конференцию и требовала признания своих полномочий. Председатель конференции известный русский дипломат, в то время посол России во Франции Александр Иванович Нелидов не принял делегацию. Она не числилась в списке стран, приглашенных Нидерландами. По его совету делегация попыталась встретиться с министром иностранных дел Нидерландов.

Отказ Нелидова, посла страны, недавней их покровительницы, был болезненно воспринят корейцами. Одного слова Нелидова было бы достаточно, чтобы их допустили к трибуне, с которой они могли бы обратиться ко всему миру с призывом защитить их страну от японской аннексии.

Ситуация в Корее после попыток «незаконного участия» в Гаагской конференции резко накалилась. Угроза насильственного отречения от престола заставила короля Коджона прибегнуть к последнему средству − разговору с Ито. Но тот на встрече 19 июля заявил, что по своему положению не может давать советы об отречении, и что только король сам может принять решение (Иомиури).

Слова эти были равносильны приговору − последняя надежда, что Ито защитит его, исчезла. Российские газеты писали о «царственной трагедии, разыгравшейся в Корее», добавляя, что «отречение императора от престола принято как неизбежное последствие положения, создавшегося после русско-японской войны». [РС].

Американская пресса провозглашала: «Королевство Кореи стерто с лица земли». Проживший в Сеуле несколько лет и создавший немало жанровых картин, в том числе и парадный портрет корейского короля французский художник Жозеф дела Незир (Joseph de la Neziere) в интервью газете наследника престола, ставшего с японской помощью новым королем Кореи называл «самым слабоумным человеком в Корее (the biggest idiot in Korea)», добавляя, что «бедный парень» страдал ужасной близорукостью, а ему было запрещено носить очки в присутствии короля. Поэтому во дворце его все время сопровождали два евнуха.[NYT].

События в Корее и реакция на них в мире лишь ускорили подписание российско-японской конвенции. Теперь стало очевидным, что «дальнейшее развитие» японо-корейских отношений уже не за горами, и для Японии уже сейчас, а не в отдаленном будущем, желательно заручиться согласием на это России.

24 июля Мотоно направил очередную телеграмму вернувшемуся в Токио Хаяси о своем разговоре с Извольским. Несмотря на то, что Хаяси писал ему ранее, что не обязательно Петербург ставить в известность о намерении японского правительства сообщить Англии содержание русско-японского соглашения, как открытой, так и секретной ее части, Мотоно на всякий случай сказал об этом Извольскому. Русский министр одобрительно отнесся к этому и заметил, что Россия тоже сообщит о том же самом правительство Франции. [ДВПЯ].

Все шло к подписанию соглашения, намеченному на 30 июля, как неожиданно 26 июля Мотоно получил телеграмму от Хаяси. Тот срочно просил встретиться с Извольским и уточнить один важный момент. Дело в том, что в тексте уже подготовленного к подписанию секретного договора в статье по Корее значилось, что «Россия, признавая отношения политической солидарности между Японией и Кореей, вытекающие из конвенций и соглашений, подписанных в 1904 и 1905 годах,…обязывается не вмешиваться и не чинить препятствий дальнейшему развитию этих отношений». Но как раз в эти дни − 24 июля 1907 года в Сеуле был подписан новый японо-корейский договор. Хаяси просил Мотоно уговорить Извольского датой подписания русско-японского соглашения обозначить день до 24 июля. В противном случае получится, как писал Хаяси, не очень «приглядно». Получится, что не упомянутый в тексте соглашения этот договор как бы не признавался Россией.

Мотоно срочно попросился к Извольскому. Выслушав его, тот стал категорически возражать против проставления даты соглашения, раньше дня, когда оно фактически было подписано. Извольский пришел в сильное возбуждение и «сделал мне много упреков», писал Мотоно. В конечном счете договорились, что дату переносить не будут, а текст изменят так, чтобы не было двусмысленности. [ДВПЯ].

В окончательном тексте соглашения было просто: «…вытекающие из конвенций и соглашений, ныне имеющих силу между ними, …обязывается не вмешиваться…». В результате Россия признала и самый последний японо-корейский договор от 24 июля, который существенно расширял права японской администрации в Корее.

30 июля 1907 г. состоялось подписание первой из четырех русско-японских конвенций.

Ее открытая часть провозглашала цели конвенции и в двух статьях декларировала обязательства сторон. Цель конвенции: «упрочить мирные и добрососедские отношения и устранить всякие поводы к недоразумениям в будущем».

Статья 1 ставила точку над всеми страхами и спекуляциями относительно возможности новой войны, декларируя обязательство каждой из сторон уважать существую территориальную целостность другой и все права, вытекающие для той и другой стороны из действующих трактатов, конвенций и контрактов между ними и Китаем.

Статья 2 декларировала признание каждой из сторон независимости и целостности территории Китайской Империи и принципа равноправия в торговле и промышленности всех наций в Китае и обязательства обеих сторон поддерживать и защищать сохранение статус-кво в Китае всеми мирными средствами, имеющимися в их распоряжении. [РГАВМФ].

В секретной части конвенции:

• стороны обязались не искать телеграфных и железнодорожных концессий в зонах своих интересов в Маньчжурии;
• Россия обязалась не вмешиваться и не чинить препятствий дальнейшему развитию отношений между Японией и Кореей;
• Япония обязалась воздерживаться от всякого вмешательства, способного нанести ущерб интересам России во Внешней Монголии.[Романов, Очерки].

После того как закончилась официальная часть, Извольский отвел в сторону Мотоно для неформального разговора.

«Я должен искренне поздравить самого себя с удовлетворительным результатом, к которому мы пришли после долгих и порой очень трудных переговоров», начал он. Он всегда считал, что в интересах России и Японии хорошо понимать друг друга. Но не все в России разделяют его точку зрения, и ему пришлось бороться, чтобы его позиция возобладала. Теперь обе страны должны вести новую политику с полной искренностью без каких-либо «задних мыслей». «Отныне мы должны быть двумя добрыми и искренними товарищами, точно так, как мы были открытыми и честными противниками» − повторял Извольский слова царя. Он пошлет самые четкие инструкции на места, чтобы дух новых отношений дошел до сознания всех его подчиненных. Но не исключено, что не все сразу проникнутся этим духом. Поэтому он просит сразу же дать ему знать, если будут случаи действий, не соответствующих духу ныне подписанного соглашения. Он послал специальную телеграмму русскому консулу в Сеуле Плансону, чтобы тот не предпринимал никаких шагов, которые могли бы навредить (umbrage) действиям Японии в Корее.

Извольский признался, что был обескуражен теми событиями, которые произошли в Сеуле как раз в момент, когда текст конвенции был уже готов, и просьбой Токио перенести дату заключения русско-японского соглашения на более ранний период. «С другой стороны я был даже рад оказаться полезным в этом деле, чтобы еще раз представить японскому правительству доказательство искренности нашей политики в отношении Японии. Я надеюсь, японское правительство оценит наш образ действий в этом вопросе» − так Извольский завершил свое устное неформальное заявление. [ДВПЯ].

Дипломатично, но вполне определенно он дал понять − в ответ на «карт-бланш» в Корее Россия рассчитывает, что Япония не только не будет угрозой русским границам на Дальнем Востоке, но станет ее «другом» во всех других делах.

Мотоно обещал передать в Токио заявление Извольского слово в слово, что он и сделал.

Уже 1 августа 1907 г. из МИД России ушла циркулярная телеграмма в дипломатические представительства за рубежом. В ней сообщалось о заключении с Японией конвенции или как она чаще называлась в документах «Общее политическое соглашение». Портсмутский мирный договор обязал Россию подписать с Японией новые торговое и рыболовное соглашения, а также соглашение о соединении русских и маньчжурских железных дорог в Маньчжурии. Но договор установил «крайне неопределенно» лишь общие рамки этих соглашений, что оставляло «широкое поле для разноречивых толкований и споров», подчеркивалось в телеграмме. Переговоры в Петербурге по торговле, рыболовству и железным дорогам проходили также с большим трудом. «Становилось очевидным, что обеспечить насущные интересы России одними средствами дипломатической настойчивости не удастся, не изменив общей постановки наших отношений к Японии. В эту сторону и были направлены, по Высочайшему повелению, все наши старания, увенчавшиеся, наконец, успехом. Убедив Японию в отсутствии с нашей стороны затаенных замыслов и в готовности установить на будущее время прочные добрососедские отношения, нам удалось довести начатые переговоры до благополучного конца». [РГАВМФ], 418/1/975: 58, 59).

Далее российским представителям предписывалось по получении этой депеши условиться с «японским коллегой» о дате передачи текста конвенции министру иностранных дел страны пребывания. 6 августа временный поверенный Японии в Пекине Абэ Моритаро сообщал, что по указанию своего министерства его посетил русский посланник в китайской столице, чтобы согласовать с ним сроки передачи китайскому правительству текста открытой части конвенции.

Китайская столица уже была возбуждена слухами о том, что европейские державы за спиной у Китая договариваются о его разделе. Такую реакцию вызвала подписанная перед этим французско-японская конвенция.

В Токио же не скрывали своего удовлетворения подписанным документом. Но банкет в Токио по поводу подписания Конвенции 1907 года состоялся только осенью. В здании российской Миссии в Касумигасэки 6 октября собралась политическая и военная элита страны: все три маршала Ямагата, Ояма и Кацура, а также начальник Генерального Штаба императорского флота адмирал Того Хэйхатиро, три министра Тэраути (армии), Сайто (флота) и Танака (Двора). Из гэнро был еще и Иноуэ Каору. Были оба заместителя министра иностранных дел − хорошо знакомый россиянам Ханабуса Ёситада и Тинда Сутэми. Последний пока еще малоизвестен, но уже в следующем году его назначат послом в Германию, а еще позднее послом в США, где он встретится с хозяином нынешнего приема Бахметевым, в ту пору российским послом в американской столице. [Асахи].

«Мы все собрались сегодня, чтобы отметить важное радостное событие, которое можно назвать историческим…» − звучало в тот вечер. Маршал Ямагата с бокалом в руке провозглашал тост, приветствуя присутствующих, среди которых по непонятной причине не было главных «виновников» торжества – премьер-министра Сайондзи и министра иностранных дел Хаяси. [Иомиури]. Что касается Ито, то в эти дни он не мог покинуть Сеул.

Следует признать, что одобрение первой российско-японской конвенции в отличие от последующих было не столь единодушным. Полемизируя с японскими критиками русско-японской конвенции 1907 года, которые считали японские уступки непропорционально большими, Хаяси в своих мемуарах подчеркивал, что все ее недостатки происходят от «несовершенства» Портсмутского мирного договора, логическим продолжением которого она была.

Взаимное уважение и защита интересов России и Японии в Китае, оформленные в договорной форме, по мнению одного из японских авторов, давало основание считать эту первую послевоенную конвенцию «союзом», так как она была направлена против «любой третьей» державы, которая бы попыталась ущемить эти интересы. [Окадзаки, Сидэхара].

Если следовать логике японского автора, это может быть и так, но до настоящего союза еще далеко. Конвенция 1907 года зафиксировала статус-кво, сложившийся после войны и определила сотрудничество двух стран как стратегию на перспективу. Это было начало пути к реальному союзу. В этом смысле конвенция стала важной вехой на этой дороге длиною в девять лет.