Повседневность иногда так захлестывает наше сознание, что дни, события проносятся так, что даже не оставляют о себе памяти. Смотришь, а уж и жизнь позади. Сетуем друг другу на это, но по привычке повторяем, поколение за поколением, одни и те же ошибки. А, казалось бы, нужен пустяк – на минуту остановиться и посмотреть вокруг себя другими глазами. Необходим некий триггер, нечто, обо что бы наше сознание «споткнулось» и поменяло путь движения – не от себя, вовне, в бесконечность, а в себя (и тоже в бесконечность, но уже не пространственную, а духовную). В этом качестве может выступить случайно услышанное слово, увиденный образ, поступок, чувство. Величайшими духовными триггерами можно считать иконы – рукотворный образ божественного мира может за короткое время перевернуть сознание человека, заставить его прозреть свою истинную суть.
Икона (др.-греч. εἰκών – «образ»), явленный образ мира потустороннего, божественного, неслучайно оказавшийся в нашем дольнем мире. Это некая многоплановая конструкция, которая помогает достичь измененного состояния сознания, перейти в другое психологическое состояние, позволяющая прикоснуться хоть на миг к божественному знанию. Некая восточная мандала, помогающая сконцентрировать сознание смотрящего на изображении. Эта работа сознания требует особого усилия от человека – единого порыва тела и духа, позволяющего достичь просветления. Ведь в иконах помимо явственных образов, созданных живописцем, находятся десятки глубинных смыслов, требующих интеллектуальны, моральных, нравственных усилий, ломки стереотипов мышления, толкающих на новый путь духовного осмысления себя.
Но не во всех культурах иконами могут выступать визуальные образы. Если принять во внимание тезис о том, что Бога нельзя узреть, что невозможно создать его рукотворный образ, то можно предположить, что вполне возможно попытаться уловить божественное присутствие в окружающей природе либо в деяниях человеческих. И тогда «иконами» могут стать словесные образы, строки стихов или прозы, рассказывающие о чудесах мира, сотворенного божественной волей. В Японии такими поэтическими «иконами» могут выступать хайку или танка, созданные десятками поэтов за долгие века средневековья и Нового времени. Листая страницы сборников стихов, понимаешь, что как живописные иконы создавали люди с богатой духовной практикой, так и поэтические «иконы» – хайку и танка, писали люди, постигшие некое высшее знание о мире и человеке, обладающие большой духовной практикой, имеющие немалый опыт глубоких душевных переживаний. Как и после лицезрения икон, так и после прочтения лучших произведений японской поэзии, человек способен преобразиться на телесном и духовном уровнях.
Естественно, между особенностями восприятия икон живописных и «икон» поэтических существует существенная разница. Зрительный образ мгновенно захватывает наше внимание, воздействует на все органы чувств, посредством своей колористики, ритма линий, выражений лиц и жестов. В образ, созданный на листе бумаги с помощью трех-пяти строк, нужно внимательно вчитываться и проникновение в его суть наступает не сразу.
Знакомым с японской поэзией лишь отчасти порою сложно сразу (или даже спустя время) «вытащить» на поверхность ее глубинный смысл – все, что нужно, простое и понятное, уже лежит на поверхности: пасторальное описание времени года или суток, наблюдение за четвероногими или крылатыми обитателями Японских островов, простые будничные занятия людей. И только истинным любителям японской поэзии, а через нее и культуры, раскрываются невиданные глубины, увлекающие человека в «потусторонний» мир истинных чувств и откровений.
На формирование хайку (в большей степени, чем танка), как стихотворения, наполненного многими смыслами и указывающего выход в мир над-чувственный, над-рациональный, истинно духовный, оказал влияние буддизм и его последователи, а также особенности восточной письменности – иероглифики. Буддизм призывал человека не акцентировать внимание на сиюминутном, воспринимать явления действительности как знаки-символы, дающие сначала понимание истины эмпирической, а затем и истины истинной. Иероглифика же была для восточного человека не просто способом изложения своих мыслей при помощи нескольких черт, она представляла собой сложную систему словообразов, в которой потенциально вербализировались различные визуальные образы: «Если учесть, что каждый знак может переводиться десятком разных слов, становится очевидно, что стихотворение – это не четкое указание на сюжет изображения и не разъяснение его смысла, а скорее подсказка основного направления размышлений. Подбор иероглифов и законы их сопряжения исключают возможность однозначного толкования, которое свело бы на нет творческое восприятие читателя-зрителя и сделало бы в принципе ненужным изображение».
Опираясь на полученную информацию, изложенную словесно, проникшись ее содержанием, человек мог обратиться к изображению (если передним был свиток сигадзику, содержащий и письменные знаки и изображение) и найти в нем подтверждение содержанию. Если же перед глазами читателя такового изображения не имелось, он мог создать его в своем воображении, и это уже мог быть образ мира как реального, так и далекого от реальности, но имеющего отражение в ней. Таким образом, стихотворение могло указывать и на эмпирическую истину, и на истину истинную (словесный ряд и создаваемый воображением образ), могло порождать несколько смыслов, подталкивать на поиск все новых и новых толкований.
Немало можно привести примеров из сборников хайку, которые в полной мере можно причислить к поэтическим «иконам», но мы остановимся только на некоторых из них. Это будут стихотворения Кобаяси Исса и Ёса Бусона, а также произведения ряда японских поэтов Серебряного века.
Если японская поэзия эпохи древности избегала конкретности в изображении действительности, чаще всего апеллируя к чему-то возвышенному – мастерство определялось умением в канонических образах передавать канонические чувства, закрепленные многовековой литературной традицией, то поэты средневековья писали о конкретно пережитом, увиденном, явственном, порою невзрачном, сиром и убогом. Жизнь великого поэта Кобаяси Исса была не богата на радостные события: раннее сиротство, тяжба из-за наследства, смерть детей и жены. Может благодаря этому почти каждое его хайку – это небольшая дверка в мир, дарующий возможность не сойти с ума. Поэтические «иконы» Исса не светлы, они – слабые помощники человеку, стремящемуся обрести опору в дне сегодняшнем:
Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену
Вечерние ласточки.
А мой завтрашний день
Так ненадежен
Порхают бабочки.
Я же по миру влачусь,
Словно пыль по дороге
Вот ведь и мы —
Что-то вроде сидений для вшей
На празднике цветов
Ночами по ветру
Жизнь свою вишни разбрасывают
Бездумно-бесцельно
Кое-как удалось
Выжить. А на дворе уже —
Осенние сумерки
Многие
Обогнали меня на пути.
Осенние сумерки
Холодный ветер.
Ночь на скрещенье дорог встречает
Нищий певец
Первый снежок.
С веранды упали на землю
Старые дзори
Трудно себе представить, что, читая хайку Исса, возможно пережить сатори, некое просветление: не оскудевает человеческая глупость, человек переживает неуверенность в завтрашнем дне, чувствует бессмысленность быстротечной жизни, ощущение постоянных потерь. Поэт как бы говорит своим друзьям – ищите опору не в человеческом обществе, а вне его, в мире природы, в мире искусства, в поэзии. Несмотря на житейскую неустроенность, черпайте силы в прекрасных мелочах – маленьком цветке у ограды, первом осеннем колоске, порхающих бабочках… Весна также вечна, как и человеческая глупость. Птицы строят свои гнезда, несмотря на невзгоды. Цветы отцветут, но снова расцветут на следующий год. От маленького колоска взойдут тысячи золотых колосьев.
Путник
Втыкает в ограду заботливо
Подобранный колосок
Исса сделал предметом поэзии то, что старательно избегали его великие предшественники: соединил в рамках одного стихотворения низкое, неприглядное, отталкивающее и высокое, светлое, вечное, утверждает значительность и необходимость каждой малости – малость позволяет понять великое, неприятное – изысканное, мимолетное – вечное. Исса, как и его хайку, был открыт миру, ощущал себя его неотъемлемой частицей, старался запечатлеть мельчайшие подробности сиюминутного бытия и открыть «дверь» в вечный мир истинной гармонии.
Подобное же настроение возникает после прочтения хайку Ёса Бусона. Будто каждое маленькое стихотворение, каждая строчка призывает: «Наслаждайтесь каждым мгновением!» Каждая вещь у него «говорит» либо о прошлом, либо о настоящем. Первое будит в душе воспоминания, второе – призывает наслаждаться мимолетными ощущениями, впечатлениями, эмоциями. «Иконы» Бусона открывают дверцу в мир сиюминутных состояний, учат тому, что, в принципе, они и есть самое ценное в жизни. Именно они могут привести к легендарному озарению – сатори. Их можно считать эмоциональными коанами: они способны мгновенно вырвать человека из повседневной рутины, озарить его душу светом истинной красоты мира.
Один день, другой…
Весна… Но такая ль как прежде?
Воспоминанья…
Через ограду
Сосед окликает соседа.
Уборка в садах
Летние ливни.
Над бурной рекой два домика
Жмутся друг к другу
Надеваю авасэ —
Отдаваться течению жизни
Легко и отрадно
Пронзило вдруг холодом:
В спальню войдя, наступил на гребень
Покойной жены
Шагну за ворота —
В мире одним скитальцем больше —
Осенние сумерки
В одиночестве
Как никогда оценишь
Дружбу с луной
В прах обращусь…
А пока каждое утро
Любуюсь росой
Мечта о любви
У каждой своя, и нити под стать —
Белые, разные…
Фонарь в саду.
Сколько раз он готов был погаснуть,
Сколько же раз…
Стихотворения Бусона, даже может быть более чем хайку Исса, эмоциональны. Вслед за поэтом, от трехстишия к трехстишию, начинаешь испытывать какое-то светлое чувство радости – радости от светлых воспоминаний, от занятий простым повседневным трудом, от увиденной красоты ночного неба… Можно сказать, что после знакомства с творчеством поэта переживаешь некое эмоциональное сатори, спрашивая себя: «Почему же я не замечал этого ранее?» И будто бы перерождаешься для новой жизни и новых ощущений, и обретаешь новый мир, чем-то похожий на привычный, но совершенно иной – с иными смыслами, иными вопросами и ответами.
Зимняя слива.
Корявые пальцы к ветке
Тянет старик
Тут очень важно сказать несколько слов относительно тех эстетических принципов, что были основополагающими для того периода, и о той преемственности, что существовала в поэзии (и не только в ней). Эти принципы были «отшлифованы до совершенства» великим чайным мастером Рикю в XVI веке, в их основу легли два понятия, постулирующие непритязательность и простоту, – саби (寂び) и ваби (侘び), известные еще с древности, обретшие совершенную форму в период Момояма в чайной традиции и нашедшие новое звучание в поэзии великих мастеров XVII-XVIII вв.
Понятие «саби» впервые встречается в антологии поэзии «Манъёсю» (VIII в.) в значении «быть заброшенным, покинутым, безлюдным», позднее оно приобрело значение «стать старым, покрытым патиной или ржавчиной». Саби для поэтов древности было явленной красотой ушедшего (или уходящего) мира, чуть тронутой временем, полной одиночеством и меланхолией. И подобное восприятие к саби было главенствующим на протяжении веков. Из поэзии древности оно перекочевало в мир утонченных вещей чайного ритуала эпохи средневековья: Мурата Мокити (Дзюко:, Сюко:, 村田珠光, 1432-1502) и Фуруити Харима (古市播磨守, 1452-1508), Такэно Дзё:о: (武野 紹鴎, 1502-1555), Сэн-но Рикю: (千利休, 1522-1591) – все они сделали культ саби культом тя-но ю, возвели его в ранг непререкаемой истины, коей должно руководствоваться тому, кто хочет познать суть Пути чая.
Слово «ваби» восходит к глаголу «вабиру» (詫びる), означающему «нуждаться, жить в бедности, терпеть лишения». Это – простая, непритязательная, несовершенная, спокойная красота, которую можно связать с буддийской концепцией «не-бытия», говорящей о существовании иного бытия, находящегося вне нашего, феноменального мира. Именно ваби способно выразить представления о преходящей красоте явленного мира, лишь намекающей на истинную сущность трансцендентной красоты мира истинного. Самым ярким и важным качеством ваби можно считать его «югэнность» – ю:гэн (幽玄), которое вполне может выступать и как самостоятельное понятие в качестве «сокровенная, неявленная красота».
По мнению японских историков искусства, наиболее полное воплощение идея югэн получила в театре Ногаку, где все – актеры, декорации, музыканты, сами театральные подмостки, призваны были только обозначить истинные смыслы, не указывая на них прямо. Таким образом, все составляющие театрального действа – от актера до зрителя – участвовали в акте творения некоего инобытия, истинного и совершенного, которое только намеком отражается в мире вещей и людей. Еще дальше пошли создатели чайного ритуала: великий мастер Сэн-но Рикю: считал, что акт чаепития должен пробудить в участниках «духовную отзывчивость», установить «диалог» духовного и вещного мира, мира настоящего и потустороннего, т.е. выполнять ту миссию, что в западной и русской культуре всегда выполняла икона.
Мацуо Басё считал Рикю своим духовным наставником. От него он воспринял идею эстетики печального одиночества, заброшенности, но перевел ее из «вещного» мира чайного действа и театральной мистерии в поэтическую область, заключил в слово:
Как свищет ветер осенний!
Тогда лишь поймете мои стихи,
Когда заночуете в поле
Совершенно не нужно уходить в поле и ощущать на себе удары холодного ветра – в средневековой поэзии более, чем в других видах искусств того времени, проявилась синестезийность всей японской культуры, чтобы понять главную мысль поэта: цени каждую минуту, прожитую в мире и спокойствии, в тишине и достатке (пусть даже относительном). Поэзия Басё это тот случай, когда
Басё наследовали его великие последователи – Бусон и Исса. Но они, как было представлено ранее, отчасти вновь перевели эстетику ваби-саби Басё в предметную область: листая сборники их стихов, мы снова чувствуем запахи, слышим звуки, видим краски…
Читая стихи японских поэтов Серебряного века – Масаока Сики, Сайто Мокити и Маэда Югурэ видишь, что поэзия становится все более медитативной: читающему ее важны уже не столько реальные образы или словесные отсылки на них – важны, прежде всего, ощущения – запах цветов, отсвет фонаря, касание падающего лепестка и т.д. Но эти ощущения «запускают» целую цепочку переживаний, способных привести к поэтическому «просветлению», наравне со стихотворениями Басё, Исса, Бусона. Читая их, хочется воскликнуть вслед за поэтом: сколько же очарования (моно-но аварэ – древний восторг перед миром, выраженный в восклицании «Ах!») в тихом осеннем дне, сколько ускользающей красоты в умирающем цветке!
Масаока Сики (1867-1902), из книги «Оголенные деревья в зимних горах»:
Как славно бродить
Целый день по осеннему долу!
Всюду хаги в цвету
Сколько печали
В красоте этих каменных форм!
Светильник садовый…
У ограды цветок
В пору зимнего увяданья –
Неужели роза?!
День осенний хорош!
Поднимаются в ясное небо
Дымки очагов…
Начало ХХ в., еще нет такого бешеного разгона жизни, но японцы, привыкшие вести размеренный образ жизни, испытывают на себе большое влияние «стандартов» жизни нового времени. Недостаток личного времени и пространства (как не вспомнить легендарное «Как хорошо…» Татибана Акэми), излишек чувств и эмоций. И вот уже восторг перед скоростями Запада сменяется тягой к традиционной сдержанности и уединенности. И снова японцы ищут «путь» и обретают его в том же, что и их предшественники – в природе, в диалоге с ней:
Тишина и покой.
Гуляю один – потому-то
Всё так прекрасно
В сад выхожу
Посадить цветы возле дома –
Превозмогая недуг…
«Буддийские» нотки слышны в танка других поэтов Серебряного века Сайто Мокити (1882-1953) и Маэда Югурэ (1883-1967).
Сайто Мокити, из книги «Неотшлифованная яшма»:
Озаренная солнцем,
Белея в просторах полей,
Вьется лента дороги –
Как не вспомнить о том пути,
Что зовем мы коротко «жизнь»!..
Из книги «Белые цветы персика»:
Багровеет луна,
Проплывая по зимнему небу, —
В суете городов
Людям некогда полюбоваться
Маэда Югурэ, из книги «Урожай»:
Спичку зажег –
И вот утешенье моей
Душе одинокой
В пору, когда приходит
Безутешной осени сумрак
Из цикла «Жаворонок»:
Прилечь бы
На весенней траве,
В прохладе.
И, жаворонка услышав,
Забыть о тяготах жизни…
Поэты-новаторы – Исикава Такубоку, Кавада Дзюн и Дзэммаро (Аики) Токи – «вдохнули» в современную японскую поэзию утерянный когда-то дух ваби-саби. Исикава Такубоку (1886-1912) – поэт, прозаик, литературный критик, оказавший большое влияние на развитие современной поэзии. Еще в школе начал писать танка, однако, приехав в Токио, увлекся поэзией нового стиля и сам перешел на сочинение подобных стихотворений, полагая, что в танка невозможно отразить дух современной эпохи. Только спустя годы, Такубоку вновь возвращается к танка: он создал более пятисот стихотворений, вошедшие в сборники «Горсть песка» (1908-1910) и «Печальные игрушки» (1912).
На песчаном белом берегу,
Островке
В Восточном океане
Я, не отирая влажных глаз,
С маленьким играю крабом.
К песчаным холмам
Прибит волною сломанный ствол,
А я, оглядевшись вокруг,
О самом тайном
Пытаюсь хотя бы ему рассказать.
Что мы ощущаем, читая эти строки? Бесконечное отчаяние человека, «заблудившегося» в современном многолюдье. Он ищет светлого одиночества, способного подарить спокойствие душе. И вслед за Такубоку, мы также начинаем искать его и понимаем, что найти его мы можем только наедине с природой, собой, своими близкими. Эти танка становятся для нас маленькими духовными «окошками» в нас самих, заглянув в которые мы возвращаемся к своей сути.
Кавада Дзюн (1882-1966), как и большинство японских поэтов того времени, не вписывался в традиционные рамки. Примыкая на время к той или иной поэтической группе, он неизменно находил слишком стеснительными для себя любые ограничения в поэтике – он шел своим путем, полагаясь в основном на собственные знания, вкус и любовь к поэзии. Создал немало разноплановых стихотворений в духе пейзажной или философской лирики:
От клейких почек
К пышной зеленой листве.
Молодость, зрелость…
Все стремительней мчится время,
Все быстрее жизнь утекает…
Дзэммаро (Аика) Токи (1885-1980) – смело экспериментировал с классическими поэтическими формами: писал танка вне установленной метрики, смело использовал для записи латинский алфавит. Новаторство Токи привлекло внимание Исикава Такубоку – они сошлись на почве поэтического экспериментаторства. После смерти друга Токи вернулся к исходной форме танка, наделив ее дзэнским содержанием:
В этом месте, где нет
Ни камней, ни деревьев бамбука,
Будто слышится мне,
Как в бамбуковый ствол ударяют,
Прилетая откуда-то, камни…
Дзюн и Токи – два экспериментатора со словом, в начале своего поэтического пути они неумолимые борцы с национальными литературными традициями, в конце – новые «адепты», идущие по пути Исса, Бусона, Басё… И снова мы ощущаем в их строках не сиюминутное, а то, что будет воздействовать на читателей долгое-долгое время.
Исходя из всего вышеизложенного, хочется сказать в заключение: совершенно неважно, является ли нам Истина в зримом (художественно-изобразительном) образе или мы должны искать ее между строк (в данном случае иероглифов); описана ли она возвышенными словами или же доносится до нас при помощи обыденных понятий. Важно то, к ЧЕМУ она способна привести и ЧТО она способна показать.
Возможно, хайку и танка, получившие в прошлом веке большую популярность далеко за пределами Японии, стали новыми «иконами» для людей неяпонской культуры: они показали, что при минимальной затрате средств поэтической выразительности можно достигнуть максимального воздействия на душу человека.
Список литературы:
- Штейнер Е., Дзен-жизнь: Иккю и окрестности. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 2006. – 288 с.
- Кобаяси Исса, Стихи и проза / Пер. с яп., предисл. и коммент. Т.Л. Соколовой-Делюсиной. – СПб.: Гиперион, 1996. – 224 с.
- Ёса Бусон, Стихи и проза / Пер. с яп., предисл. и коммент. Т.Л. Соколовой-Делюсиной. – СПб.: Гиперион, 1998. – 256 с.
- Хокку: японские трехстишия / пер. со старояп., предисл. и коммент. В.Н. Марковой. – Москва: Эксмо, 2018. – 288 с.
- Времена года: Из современной японской поэзии классических жанров. Сборник. Пер. с яп. – М.: Радуга, 1984.
- Японская классическая поэзия / [пер. со старояп. и предисл. В. Марковой и В. Сановича]. – М.: Эксмо,2009. – 576 с. – (Зарубежная классика).
- Долин А., История новой японской поэзии в очерках и литературных портретах // http://ru-jp.org/dolin_08.htm
Автор текста: Юлиана Данилова, руководитель Курганского областного отделения ОРЯ
Фото взяты из открытого доступа сети Интернет
