Издательство «Наука» при поддержке Международного Фонда Шодиева, широко известного своими благотворительными проектами в области российско-японских культурных связей, готовит к печати БОЛЬШУЮ БИБЛИОТЕКУ ЯПОНСКОЙ ПОЭЗИИ в 8 томах. Составление, перевод, вступительные статьи и комментарии Александра Долина.
Цикл 15
Поэзия танка эпохи эдо: Камо Мабути, Одзава Роан, Кагава Кагэки
КАМО МАБУТИ (1697–1769)
Сын священника синтоистского храма, Мабути провел юные годы в провинции Тоотоми. Под руководством известного ученого Ватанабэ Моан он изучал классическую китайскую философию и литературу, обращая особое внимание на поэзию. Уже в зрелые годы, познакомившись с выдающимся теоретиком «отечественной школы» кокугаку Када Адзумамаро и проникшись его идеями, Мабути решил посвятить жизнь делу возрождения благородной древности.
В ранней лирике Мабути ощущается влияние антологии «Синкокинсю», в то время как более поздние вака ближе по духу к «Манъёсю». Его поэзия зиждется на трех основополагающих принципах: макото (искренность), сирабэ (мелодичность) и масаобури (благородная мужественность).
Требуя спонтанного творчества и выступая против сознательной ориентации на поэтику классических антологий, Кагэки отстаивал приоритет сирабэ — методики тональности стихотворения. В его лирике следование канону и безупречное изящество формы сочетаются с естественностью и глубиной содержания.
* * *
О, если бы мы
с цветов и пичуг беззаботных
брать стали пример, —
пришло бы желанное время
возврата к устоям старинным…
Дома слагаю стихи о непривычных холодах в месяц кисараги
Наступила весна,
а слежавшийся снег все не тает
на Икома-горе —
только кажется, будто цветами
разукрашены дальние рощи…
Слива во вторую луну
Распустились в горах
цветы долгожданные сливы,
белизною ветвей
и струящимся ароматом
всей округе весну возвещая…
Чувства при виде опадающих цветов вишни в знакомых местах
Я увидеть хотел
горы Ёсино[1] в вешнем цветенье,
но увы, — на ветру
грустно кружат над водопадом
лепестки облетающей вишни…
* * *
У прохожих в толпе
рукава кимоно розовеют
лепестками цветов —
будто залиты вешнею краской
распустившихся в городе вишен.
Цветы на дороге у заставы
Здесь, в горной глуши,
никак я не чаял увидеть
цветы меж камней —
вдруг сердце сильнее забилось
у самых ворот Асигара…
Цветущая вишня в Уэно[2]
В погожий денек
окутаны дымкой весенней
холмы вдалеке —
но давно аромат цветенья
возвестил о близости вишен…
Фиалки
В родные края
вернулся я полюбоваться
простором полей —
опять распустились фиалки,
но нет любимой со мною…
Цветы у заставы Фува
На горной тропе
у заставы разрушенной Фува,
где стражей уж нет,
привлеченный цветеньем вишен,
останавливается путник…
Начало лета в горной хижине
Близ хижины горной
цветы уходящей весны
еще не увяли.
Но что это? Слышится голос
о лете поющей кукушки…
* * *
В нашем горном краю
уже начинается лето.
Как представить себе,
что цветущих дерев не увидят
те, кто мир покинул навеки?..
Конец лета
Высоко в небесах
проплывают случайные тучи.
Огоньки светляков…
Об осенней поре напомнил
налетевший в сумерках ветер.
Затяжные дожди
Мокнут под ливнем
прелые листья бамбука.
Мхом зарастает
к хижине горной тропинка —
в гости никто не приходит…
Осенний ветер
Песни сосен,
хаги тревожный шепот
бесконечно
раздаются во мраке ночи —
не стихает ветер осенний…
Ночь на 7-е число 7-й луны
Вот и настала
счастливая ночьТанабата —
встретились звезды,
радость даруя влюбленным
в нашем изменчивом мире…
Светляки в конце лета
Прямо под облака,
навстречу осеннему ветру
улетая во мглу,
так бездумно и беззаботно
светлячки лесные резвятся!..
Дома сложил стихи о конце лета на горе Ооэ
Внемля плачу цикад,
по лесистому склону Ооэ
я бреду не спеша.
Над деревьями хмурое небо
вновь об осени напоминает…
О том, что чувствую, встречая в горной хижине приход осени
Беспрерывно с утра
листья ропщут в бамбуковой роще
близ жилья моего, —
значит, снова с вершин повеял
неуемный вихрь осенний…
В хижине посреди полей
Замерзает роса
под луной в предутренней дымке
на полях заливных…
Ночь за ночью по всей округе
перелетные гуси кличут.
Луна над горной хижиной
Ярко светит луна
безоблачной ночью осенней —
блики залили сад,
незаметно для глаз поравнявшись
с криптомерией у ограды.
Наутро после урагана
Над приютом моим
пронеслась беспощадная буря,
все круша на пути, —
никого теперь не заманишь
любоваться вместе луною!..
* * *
Сверчок верещит
в убогом жилище моем.
Светла и чиста,
сияет луна с высоты —
ах, если бы друг навестил!
Осенняя песня
Осенью веет
в Сарасина ветер с вершин.
Гору Старухи
освещает месяц вечерний,
проплывая по небосклону.
Ветер над полем хаги
Поле хаги в цвету…
Сквозь неплотно прикрытую дверцу
незаметно скользнув,
из знакомых меня навещает
только первый осенний ветер…
С друзьями любуюсь луной
С чем сравнить этот час,
когда, обещанье исполнив,
все друзья собрались
у меня в саду на веранде
любоваться вместе луною!..
Осенний дождь поутру
Вот и сегодня,
должно быть, опять зарядит
дождь бесконечный —
поутру над горной грядою
вновь за тучами скрылось солнце…
Дома слагаю стихи о снежном пейзаже
На руке у меня,
словно снежное изваянье,
белый сокол застыл —
славно вместе с ловчими мчаться
зимним днем по равнине Мусаси!
* * *
Радость какая!
Запел долгожданный сверчок.
Ах, если б вечно
длилась прозрачная ночь,
не заходила луна!
Снежный пейзаж
После вьюги ночной
созерцаю равнину Мусаси[3] —
и просторы полей
представляются продолженьем
белоснежных отрогов Фудзи…
Слабый снегопад
Как хорош поутру
в этом горном краю Тоотоми
неожиданный снег!
Опускаются редкие хлопья
на вершины прибрежных сосен…
В нашем мире 42 года принято считать возрастом, когда наступает время сдерживать чувства…
Ожиданьем весны
жить где-нибудь в хижине ветхой
предоставлю другим, —
а моим уделом отныне
станет бремя прожитых весен…
Это стихотворение сложил я в день окончания осени, увидев на рассвете тающие огоньки светляков и невольно уподобив их участи нашу жизнь
На глазах у меня
под порывом осеннего вихря
взмыли ввысь светляки,
растворяясь в далях небесных, —
так и мы уходим из мира…
Ночной листопад
Ярко светит луна
в холодном безоблачном небе.
Прошуршав меж ветвей,
опадают последние листья
под порывами вихрей горных…
* * *
Ночью осенней
прозрачны глубины небес —
в лунном сиянье
мне прощальный привет посылают
перелетных гусей вереницы.
Книги
Снова в книгу гляжу,
проницая задумчивым взором
дольний суетный мир, —
чтенье книг старинных подобно
восхожденью в горние выси…
Колокол в старом храме
В минуту раздумья
доносится издалека
печальное эхо —
о приходе ночи вещает
гулкий колокол в храме горном…
ОДЗАВА РОАН (1725–1803)
Отпрыск знатного самурайского рода, Роан (настоящее имя Одзава Харунака) унаследовал почетную должность при княжеском дворе в Киото. Получив обычное по тем временам образование, он долгое время и не помышлял о литературной карьере, зато проявлял недюжинные способности в области фехтования и игры на флейте.
В 1765 г. Роан ушел со службы, чтобы в дальнейшем зарабатывать на жизнь литературным трудом. Он слагал вака, писал трактаты по поэтике, читал лекции. После большого пожара 1788 г. в Киото Роан переселился за пределы города, в горное урочище Удзумаса, где и прожил пять лет при небольшом дзэнском храме. Глубоким старцем он вернулся в Киото и там вскоре умер. Вака Роана вышли в сборнике «Тайна скверны мирской» («Тири хидзи»).
* * *
От мира вдали,
там, где отражает вершины
озерная гладь, —
исчезнет, я знаю, бесследно
вся скверна, осевшая в сердце…
Бамбуковый занавес
Хотя в этот вечер
я в гости не жду никого,
но дрогнуло сердце,
когда всколыхнулась под ветром
бамбуковая занавеска…
* * *
Все тяготы мира
на деле несут человеку
великое благо, —
но как бы узнал я об этом,
когда бы на свете не пожил?..
Предутренний дождь над горной хижиной
Над горною кручей
тяжелые тучи клубятся —
оконце прикрою
и жду одиноко рассвета,
унылому ливню внимая…
Облака над горной хижиной
Здесь, в горной глуши,
друзья не заглянут ко мне —
одни облака
приходят, блуждая, к плетню
и снова куда-то плывут…
Слагаю стихи о лодочнике
Вот перевозчик,
что сроду не думал искать
зелье бессмертья,
тихо стареет себе
в лодке меж двух островов…
* * *
Голосом сердца
служат простые слова
песен Ямато.
Что, кроме них, передаст
дум сокровенную суть?[4]
Богатства
Груды сокровищ
в суетной жизни мирской
блеском пленяют —
словно роса на траве,
что достается ветрам…
Деревья и травы
Да разве могу я
не высказать мыслей своих?
Деревья и травы,
которым души не дано, —
и те не молчат на ветру…
Сакэ
Живут же на свете
глупцы, что, напившись сакэ,
хмелеют бездарно
и вместо приятных забав
лишь множат заботы свои!
Карканье ворон
Наверно, вороны
ведут меж собой разговоры.
Ведь, право, недаром:
закаркает серая где-то —
другая ей тотчас же вторит…
Многим, считающим, что песня родится не из зрения-слуха-запоминания-знания
И чего искать
где-то в пыльных кладовых,
если семя слов —
в том, что нам постичь дано
через зрение и слух?
Слышу карканье вороны весенним вечером, когда моросит дождь
Вечер весенний.
Дождь моросит без конца.
Горечи полон
крик промокшей горной вороны,
направляющейся к ночлегу!..
Весенняя заря
«О если бы вечно
жила эта бренная плоть,
роса луговая!» —
сжимается сердце мое
при виде весенней зари…
Год за годом любуюсь цветами
Каждый год по весне
вместе с новым другом любуясь
вишней в полном цвету,
стал и я незаметно старцем
вопреки нелепой надежде…
Ветви старой вишни
Я и сам уже стар,
и вишня в саду постарела, —
а все же юность живет
в ненасытном старческом сердце
и в душистых этих соцветьях…
Придя в храм Дзэнрин, чтобы полюбоваться цветами, слушаю сутру под шум бури, когда в смятенье облетают лепестки с вишневых деревьев
Быстротечная жизнь!
Голос бонзы в храме вещает
о юдоли земной —
и, внимая молитвословьям,
на ветру облетают вишни…
Опадают цветы под луной
Если стану потом
вспоминать эту вешнюю ночь,
полумрак, полнолунье, —
заскользят в предрассветных бликах
лепестки с деревьев отцветших…
Над широкой гладью реки стаями резвятся чайки. Они выглядят такими счастливыми…
Даже птицы и те
над рекою резвятся стаей —
только мне суждено,
сам не знаю зачем, влачиться
в одиночестве по теченью…
Еще один вечер
Вот уж краски зари,
расцветившие облачный полог
над вершинами гор,
постепенно тускнеют и блекнут —
надвигается вечер осенний…
Сложил стихи, когда, погружен в глубокую задумчивость, созерцал печальную картину сумерек, и вдруг, очнувшись, понял, что наступил осенний вечер
Должно быть, сегодня
утоляют стихами печаль
простые крестьяне
в жалких хижинах под горою…
Опустился вечер осенний.
Свет осенней луны проникает сквозь бамбуковую штору
Льется призрачный свет
сквозь бамбуковую занавеску —
и, по стенам скользя,
расползаются черные тени
силуэтами лап сосновых…
На заре слышу шум осеннего ливня
В безрадостном мире,
где зори проходят как сон,
еще до рассвета
меня, старика, потревожил
мерный шум осеннего ливня…
Коростель у горной хижины
Кричит коростель.
Смещается месяц в просветах
меж редких дерев.
Только птичья трель нарушает
тишину обители горной…
Рассветная луна в окошке
Окно приоткрою
так, чтобы виднелась луна
в светлеющем небе, —
и будто бы легче стало
коротать часы до рассвета…
Предрассветная луна, зацепившаяся за горный пик
Как будто за сосны
на самой далекой горе
луна зацепилась
и повисла, рассветный сумрак
наполняя тусклым мерцаньем…
В Удзумаса[5] холодной ночью скулит лисица
Безлунная ночь.
В старом храме слушаю молча,
как ветер свистит,
барабанит град по карнизам
да от стужи скулит лисица…
К дикому гусю
Тоскливо на сердце,
как будто осенней порой
в тумане белесом
кричит заблудившийся гусь, —
невидим и так одинок…
К вееру
От себя, от себя
мановением выверну веер,
отгоню ветерок —
пусть уносит недуг осенний,
стариковскую хворь и немощь!
Моя жизнь в Удзумаса
В Удзумаса,
в безлюдном урочище горном,
слышен посвист
и вой налетевшего вихря…
Сгущается сумрак осенний.
В пору жизни моей в Удзумаса возле дома, касаясь застрехи, росла высокая сосна, шумевшая при каждом дуновенье ветра
Будто хочет о чем
у старой сосны допытаться —
над застрехой шумит
налетевший с дальней вершины
беспощадный осенний вихрь…
Летний вечер
Праздно взметая
под старыми соснами пыль,
снова сегодня
на закате ветер повеял —
и пахнуло ночной прохладой.
Тлен
Копитесь, копитесь,
невзгоды и беды мои!
Недолго осталось —
все равно могильным бурьяном
прорастать этой плоти тленной…
Знойное марево
Вроде бы вот,
а вглядишься — исчезло куда-то…
Так, без следа,
словно знойное марево, тает
наша жизнь в неведомых далях.
Заря
Рокот потока,
сосен разбуженных шум,
лунные блики —
всюду чувствуется предвестье
наступающего рассвета…
Дорога в поле
Наверное, путник,
до свету поднявшись, бредет:
мелькнул на дороге
бамбуковый зонтик и скрылся…
Перелесок сосновый в поле.
Приглушенный шум потока в ущелье
Едва различим
за гулом бушующих сосен,
сквозь ветер и дождь
из теснины порой донесется
приглушенный рокот потока…
Горная хижина
Никто не тревожит
размеренной жизни моей
в пристанище горном —
как отрадны мне, чудаку,
одиночество и покой!
Сосна у горной хижины
Изрядно, однако,
состарилась эта сосна
у ветхой застрехи —
вместе с нею немало зим
скоротали мы в здешних горах…
Облака над хижиной в горах
Я в безлюдных горах
живу, удалившись от мира,
и прошу облака,
что нависли над ветхой крышей:
«Мой приют надежней укройте!»
Тяжко скорблю по тем временам, когда мать была жива
Жалеть не жалею
о том, что жизнь позади, —
о если бы только
оказаться снова хоть раз
у родительского очага!..
Слагаю стихи на тему древних речений
Эту бренную плоть,
что росой на ветру испарится,
не оставив следа,
мы привыкли считать нетленной,
сотворенной на тысячелетья!..
* * *
Убогая старость —
отныне удел чудака
из хижины горной.
Ни на что уже не годится
слабосильное, хилое тело…
Гора Барабан
Отзвук прошлых веков
не смолкает в раскатистом гуле,
о Цудзуми-гора! —
Пусть с подножья до самой вершины
ты покровом укутана мшистым…
Странствия
Не сыщешь приюта
в просторах безлюдных полей,
в бамбуковых дебрях…
Неужели и нынче ночью
снова класть траву в изголовье?
Глядя в книгу, со скорбью вспоминаю о минувшем
Сгущается тьма,
но не стоит огней зажигать —
еще беспросветней
станет сумрак ночи осенней
от светильника под окошком…
Преходящие сны в призрачном мире
Право, не знаю,
что больше обманов таит
и непостоянства —
сны хмельные ночной порой
или этот призрачный мир?..
Одинокий досуг под сенью леса
По склону спускаюсь,
кленовые листья топчу.
В лесу у подножья
прокричит случайная птица —
и опять безмолвие всюду.
* * *
Тускло светит луна.
Вспоминаю все ночи былые,
что с друзьями провел,
и в печали осенних раздумий
до рассвета часы коротаю…
Спрашиваю себя, сколько же лет отпущено человеку
Ничего не свершив,
не дождавшись «цветения вишен»,
прожил семьдесят пять
зим и весен на белом свете —
даже стыдно назвать свои годы…
Существует в мире Путь Слов, и заключено в нем много премудрости; я полагаю, следует учиться выражать все, что чувствуем мы сердцем, избегая при этом мирской скверны
Пусть во прахе мирском
затерялись слова нашей речи, —
не погибли они,
и единственно непреложен
Путь бесхитростных слов Ямато!
Думы и чувства на рассвете
Гляжу на восток —
и все, чем отравлено сердце,
уносится прочь.
В небесах над розовой кромкой
блекнут месяца очертанья…
Мольба к Будде — Дарителю отрады
От мучений стиха,
боли поисков нужного слова,
умоляю, избавь,
о всемилостивейший Будда,
бескорыстный Даритель отрады!
Сокровенные чаяния при молитве
Молюсь, неразумный,
чтоб сотни и тысячи лет,
на вечные веки
возвышались в краю Ямато
эти горы над островами…
В храме Синсэй
Службу справляя,
сосны поют на ветру
с тяжким надрывом —
будто мукой душевной объяты,
разрыдались над сутрой монахи…
С горечью смотрю, как осыпаются цветы вишни у хижины
Все ночи и дни
я ждал: ну когда же, когда же
они зацветут?!
А соцветья желанные вишен
опадают, едва распустившись…
Любуюсь изо дня в день и все не могу наглядеться
Казалось, не в силах
угасшее сердце прельстить
ничто в этом мире —
и опять как будто цепями
я прикован к вишням цветущим…
* * *
Бессильному старцу,
чей век с каждым днем все темней,
все ближе к закату, —
что проку скорбеть и томиться
торжеством весны уходящей!..
В старости болит у меня левый локоть, так что ни днем, ни ночью не знаю покоя и жестоко страдаю
Ну, старость пришла!
Донимает проклятый локоть,
и в левой руке
даже лук держать не под силу —
впору лишь кряхтеть да кривиться…
Вечер в горной хижине
Закатное солнце
тускнеет в просветах листвы,
за горы склоняясь.
Сквозь туман донесся чуть слышно
голос колокола из долины…
В глухих дебрях не встретишь человека
С незапамятных лет
не ступала нога человека
в этой чаще лесной —
чуть заметны под прелой листвою,
пролегли звериные тропы…
Сердце[6]
Все, что на языке,
исходит от нашего сердца,
но какая же речь
людям даст заветное слово,
чтобы сущность сердца поведать?..
В думах о том, как праздно встречаю еще один рассвет
На западе — мрак,
на востоке брезжит сиянье…
О, если бы знать,
сколько раз еще в этом мире
для меня поднимется солнце!
КАГАВА КАГЭКИ (1768–1843)
Выходец из обедневшей самурайской семьи, Кагэки обязан своей фамилией приемному отцу, Кагава Кагэмото, одному из ведущих киотоских поэтов, к которому девятнадцатилетний юноша поступил в ученики. Большое влияние на поэтическую индивидуальность Кагэки оказало знакомство с Одзава Роаном. В то же время после выхода в свет его основного сборника «Ветвь из сада багряника» («Кэйэн исси») в 1828 г. Кагэки, возглавивший столичную школу вака, подвергся нападкам со стороны поэтов кокугаку, учеников Камо Мабути и Мотоори Норинага.
Соловей у горной хижины
Печалью весны
сквозь дверцу плетеную веет.
В безмолвии гор
отдаются протяжным эхом
соловьиные переливы…
Молодая листва над рекой
Зеленые листья
плакучих раскидистых ив
над гладью протоки
незаметно соединились
с утопающим отраженьем…
* * *
Должно быть, друзья
боятся, что снег не растаял,
зайти не спешат…
А слива у хижины горной
белеет не снегом — цветами![7]
Перелетные гуси поздней ночью
Ночью весенней
в тусклом сиянье луны
я просыпаюсь.
Как на душе тяжело!
Крик перелетных гусей…
Распускаются и опадают цветы
В эту горную глушь
любоваться цветением вишен
не заманишь друзей —
распускаясь и отцветая,
облетят цветы сиротливо…
Опадают цветы вишни поздней весной
Верно, к исходу
стала клониться весна —
в вышних просторах
путь ее мне указуют
лепестков кружащие стаи…
Все меньше цветов остается
Вишни в вешней красе,
но время цветенья не вечно —
и все меньше цветов
с каждой новой зарей остается
для меня в этом бренном мире.[8]..
Вспоминаю друзей
Нынче ночью опять
в одиночестве я на веранде, —
не спросить ли луну,
где друзья, что со мною рядом
прошлой осенью здесь сидели?..
Светлячки над ряской
Будто под ветром,
зябью подернулся лик
ряски болотной —
носится рой светлячков
над бочагами в горах…
Роса
Гляжу я в печали…
Под вечер влажны от росы
деревья и травы.
Как мало, воистину, люди
о сути вещей размышляют!
Кузнечики
На увядшем лугу
кузнечиков стрекот под вечер,
несмолкаемый хор —
как пронзительна и безнадежна
эта песня тоски осенней!
Слышу сверчка у изголовья
Проснулся я ночью:
под ухом сверчок верещит,
хотя в изголовье —
не травы с окрестных лугов,
ночлег мой — не отдых в пути…
Осенний дождь
Метелки бурьяна
у хижины в рост поднялись —
кончается осень.
Остывает закатный отсвет
в дождевых разреженных струйках…
На рассвете показалась луна
Я решил, что луна
из-за туч наконец-то выходит,
но ошибка моя
все яснее с каждой минутой —
занимается день на востоке…
В одиночестве смотрю на луну
Представляется мне,
что один в целом мире любуюсь
светом полной луны, —
но, конечно, никто не в силах
пренебречь этим дивным сияньем…
Ясная луна над горами
Все сосны в горах
уже обрели очертанья,
и ветви видны
до самой последней иголки —
светел месяц осенней ночью…
Глядя на луну, вспоминаю о родном крае
«Где он сегодня?» —
гадает, должно быть, луна,
выйдя на небо
родины дальней моей
в эту погожую ночь…
Луна над заливом
Месяц, наверно,
выбирается из-за горы —
вот заиграли
отблески первых лучей
в волнах залива Сума…
Вешнее поле
Вешнее поле…
Полнится счастьем душа.
Стоило только
бабочку мне поманить —
и подлетела на зов!
В год, когда особо страдал от болезни, встречаю луну 13-го дня 9-го месяца
Мне казалось, в живых
недолго пребуду, и все же
снова осень пришла,
снова ночь напролет любуюсь
полнолунием в бренном мире…
Гуси над горной хижиной
За оградой, в горах
отцветают и блекнут хаги.
Вереница гусей
потянулась с криком протяжным —
вот и год уже на исходе…
Опавшие листья у хижины,
где коротаю досуг
Возле самых ворот,
где нога человека, похоже,
не ступала с утра,
на опавшей листве павлоний
росной влаги прозрачный отблеск…
* * *
Как бабочки, кружат
опавших цветов лепестки
в свободном полете —
неужели весне подвластно
даже таинство снегопада?..
Снег вокруг горной хижины
Все выше и выше
в горах оседающий снег —
все чаще и чаще
невольно припоминаю
о том, что год на исходе…
Досужие беседы у очага
Мы вечер проводим
вкруг жарких углей очага,
в тепле и уюте, —
даже лад старинных сказаний
по-весеннему благодушен…
Конец года
Беспечно и праздно
я месяц за месяцем жил,
но время приспело —
и задумался вместе со всеми
о делах минувшего года…
* * *
Брожу допоздна
и все не могу наглядеться —
как месяц хорош
в обрамленье облачной дымки
над сосновым бором в долине!
* * *
Вчера и сегодня
под вишнями в вешнем цвету
печально гадаю:
неужели бесследно канут
дней моих весенние зори?..
* * *
Опадают цветы
горных вишен по склонам отлогим —
неизвестно, зачем
существуют они в этом мире,
ничьего не радуя взора…
* * *
Ночной ветерок
по колосьям прошелся чуть слышно —
и словно в ответ
закружились, тускло мерцая,
светляки над пшеничным полем…
* * *
Сияет луна
безоблачной ночью весенней —
и кажется мне,
что не тени устлали землю,
а опавшие листья павлоний…
* * *
Короткая ночь.
Тьма все гуще, все ближе утро, —
но как никогда
слышен шум быстрин Камогава[9],
виден месяц на небосводе…
Утро
Открываю глаза —
и заветные думы ночные
улетучились вмиг.
Поутру так невыносима
пустоты беспредельность в сердце!..
* * *
Значит, время пришло:
уныло, по-зимнему сеет
нескончаемый дождь —
и былого очарованья
не вернуть оголенным кленам…
* * *
Как сиротливо
зиму встречает в горах
мой палисадник!
Прибивая палые листья,
день и ночь дожди поливают…
* * *
Мне впервые дано
оценить одиночества прелесть
этим утром — и вот
незапятнанной, первозданной
чистотою снега любуюсь…
* * *
Что же, верно, пора
итожить обширные планы —
ведь все ближе тот день,
когда за третий десяток
года мои перевалят…
* * *
Разливается вширь
вечерний туман с Камогава —
и уже не понять,
где сейчас кварталы столицы,
где реки белесое ложе…
Днем и ночью в раздумьях о былой любви
По прошествии лет
слились для меня воедино
явь и радужный сон —
днем и ночью душу тревожат
о минувшем воспоминанья…
* * *
Я-то думал в горах
от горестей бренного мира
избавленье найти —
но и здесь под игом сомнений
с каждым днем на глазах старею…
Сложил, покинув свое жилище и на время переселившись в павильон Любования утками
Едва ли не больше,
чем в самых высоких горах,
для сердца сокрыто
вечных истин и откровений
в толчее городского базара…
Горная хижина
Поселившись в горах,
проводил я дни в созерцанье —
и познал наконец
всю тщету быстротечной жизни,
облакам и водам подобной…
Осень в горной хижине
Истым жителем гор
мне давно уже стать подобает,
опроститься душой —
отчего же печальные думы
вновь навеял ветер осенний?..
* * *
О, если бы мне
сердце вещее, чтобы сумело
без обыденных слов
объяснить друзьям, для чего же
здесь живу отшельником горным!..
Сны в обители отдохновения
Здесь, от мира вдали
я пристанище выбрал по праву
среди горных лесов,
где соблазном земных влечений
даже сны не смущают душу…
Горную хижину редко навещают гости
Покрываются мхом
полусгнившие доски порога
в обветшалом жилье —
слишком редко бывают гости
здесь, под кровом хижины горной…
Куры
Плетеная клетка,
где куры, набившись битком,
живут на откорме, —
таким представляется мне
наш благополучный мир…
Светильник под окном
Отворяю окно,
чтоб луною полюбоваться, —
и мгновенно погас,
растворился во мраке светильник,
наделенный, как видно, душою…
Рассуждение
Вот такую-то жизнь
без забот, без тревог, без печалей,
в окружении гор —
и могу я назвать, пожалуй,
жизнью, не обделенной счастьем…
Рассуждение
Если с рассветом
снова придется вставать, —
право, не знаю,
для чего ж тогда понапрасну
засыпать с наступленьем ночи?..
Раздумья в одиночестве
Деревья и травы
мне шепчут о чем-то своем —
и лепет неясный
пробуждает в глубинах сердца
потайные, заветные думы…
Рассуждаю о прошлом в связи со снами
Чем старей становлюсь,
тем отчетливей прошлого лики
в сновиденьях ночных —
засыпаю, чтобы душою
вновь и вновь устремиться в юность…
Непостоянство
«Все сущее — явь,
не-сущее — сон, наважденье!»
Так думаем мы,
забывая, что жизнь в этом мире
есть всего лишь жизнь в этом мире…
В моей хижине, вдали от мира, принесли мы друг другу обет дружбы, но года не прошло, как я услышал, что мастера уже нет в живых, и, потрясенный, сложил стихи
Вот прозвучал
в тишине мой собственный голос —
раз, еще раз, —
но кому ответствует он,
праздный, словно эхо в горах?..
В похвалу картине с изображением щенка из дзэнского храма Нангаси
Я знаю, души
у щенка, да еще на картине,
конечно же, нет —
и все же спрошу, пожалуй:
а вдруг душа отзовется?!
Старцу Басё
Знаю, я не постиг
сокровенных глубин, что таятся
в этом Старом пруду —
но зато еще различаю
в тишине звучащие всплески[10]…
Сижу с курильницей для благовоний в виде кошки, наподобие принадлежавшей Сайгё[11]
Сердца порывы
растают в просторах небес
так же, как тает
аромат благовонных курений
или дым над вершиной Фудзи…
К портрету Дарума на стене[12]
Как ни старайся
от праздных влечений уйти,
снова и снова
и к луне, и к вишням цветущим
обратишься ты в бренном мире…
С тенью преподобного Сайгё беседую о его желании встретить смерть под весенней луной
В мире горнем, ином
сбываются ли твои грезы,
как сбылись на земле?
Ведь из жизни ушел ты весною
в полнолунье, под сенью вишен[13]…
Не спится мне ночью на исходе 6-го месяца, когда уже понемногу начинает рассеиваться мрак
Летние мошки
на пламя лампады летят —
к смерти стремятся,
торопя и тесня друг друга,
словно жалкие наши подобья…
* * *
К ущербной луне,
потускневшей в преддверье рассвета,
прикован мой взор —
жаль, так мало ночей осталось
под луною жить в этом мире!..
Расстроенный, вспоминаю, как слушал пенье сверчка
Голос издалека…
Но был он и впрямь так мне близок,
тот сверчок на сосне!
А теперь и его на стало —
знаю, осень всему виною…
Пришел к реке Сиракава оплакивать осенние листья
Как радует слух
проворной речушки журчанье!
Над самой водой
саранча в камышах мелькает.
Поживу-ка я здесь немного…
* * *
Смотрю, как луна
восходит вдали над горами,
сиянье струя, —
и впервые в кромешном мраке
самого себя различаю…
Снежным утром, после того как передали мне привет от Роана[14], посылаю ему ветвь сливы с еще не распустившимися цветами
Я решил поутру,
что цветы так украсили сливу,
а не выпавший снег, —
но, увы, поднес мне прислужник
ветку сплошь в набухших бутонах!..
Ута в жанре хайкай
В сиянье луны
из рощи, давно позабывшей
о летних ночах,
мне на радость и удивленье —
одинокий голос цикады…
Ива и уходящие годы
Пролетают года.
Люди старятся и умирают —
но весенней порой,
как всегда, на привычном месте
ждет меня зеленая ива…
Немного цветов остается
Если счесть до конца,
без остатка, грядущие весны
краткой жизни моей, —
как немного в них наберется
лепестков отцветающих вишен!..
Цветы у старого храма
Тот, кто пыль городов
отринул и на гору Коя
от соблазнов ушел [15]—
ведь недаром в цветах опавших
видел он щемящую прелесть…
Летняя луна напоминает осеннюю
Под ветром ночным
колышутся листья павлоний,
закрывая луну, —
знаю, знаю, скоро наступит
день осеннего листопада…
Луна над старым храмом
Видно, пора —
над кипарисовой рощей
месяц повис,
замутненный дымкой весенней.
Колокольный звон на рассвете…
Сосны и луна
Уже проступили
сквозь тьму очертания сосен —
и только луна
пока не спешит появиться,
укрывшись за горной вершиной…
Светает
Я-то ведь думал,
читаю в ночи при лампаде,
а оказалось —
и без огня уже видно.
День незаметно забрезжил…
Дикие гуси
День изо дня
тянется стая за стаей
меж облаков.
Осень пришла — на зимовье
диких гусей провожаю…
Опадающие цветы — словно дождь
Опадают цветы —
словно снежные хлопья кружатся,
а на Сага-горе[16]
буйным ливнем, хлынувшим с вишен,
разлились лепестки по склону…
Слышу, как прошуршал лист
Оторвался от ветки
павлонии высохший лист —
одинок и печален,
робкий шепот его донесся
из пространства беззвездной ночи…
Рассуждения во время поездки верхом
Верно, старость пришла.
Так мало осталось желаний!
И уже ни к чему
торопить, подстегивать плетью
сердца загнанную лошаденку[17]…
Колокол в горном храме
Созерцанию гор
предаюсь я самозабвенно.
Затихает вдали
голос колокола, с вершины
о закате дня возвещая…
Горная хижина
Что ж, покину и я
суету нашей бренной юдоли, —
ото всех вдалеке
заживу в пристанище горном
жизнью вольного дровосека!..
[1] Ёсино – воспетая в поэзии невысокая горная гряда неподалеку от Киото. Славилась цветением вишен. Традиционное место отдыха императоров.
[2] Уэно — район г. Эдо (современный Токио), славившийся вишневыми деревьями. В наши дни — токийский парк.
[3] Равнина Мусаси – обширная равнина к западу от Эдо.
[4] Голосом сердца… — Аллюзия на знаменитое предисловие Ки-но Цураюки к «Кокинсю», которое начинается словами: «Песни Ямато! Вы произрастаете из семени сердца…» Вака отражает увлечение поэта отечественной классикой в противовес китайской.
[5] Удзумаса — горное лесное урочище в окрестностях старого Киото, где Роан жил долгие годы. Ныне часть города.
[6] В традиционной синтоистской философии, частично смыкающейся с буддизмом, перводвигателем человеческой жизни является кокоро — сердце (в широком смысле слова оно же «душа» или «духовная основа»). Неисповедимые свойства кокоро постоянно служили объектом размышлений поэтов и философов.
[7] — В стихотворении развивается классическое сравнение цветов сливы со снегом. Слива в Японии зацветает раньше прочих фруктовых деревьев, в начале февраля, когда еще порой не успевает растаять снег.
[8] Стихотворение содержит аллюзию на вака неизвестного автора из «Кокинсю»: «Что ж, о вишня! // Минует пора цветения, // и я исчезну, подобно лепесткам, // чтобы плачевным зрелищем // не огорчать ничьих взоров…»
[9] Камогава — река в Киото.
[10] Стихотворение содержит прозрачную аллюзию на знаменитое хокку Басё:
Этот старый пруд!
Нырнула в воду лягушка —
одинокий всплеск…
[11] Сижу с курильницей… — По преданию, сёгун Минамото Ёритимо подарил Сайгё отлитую из серебра курильницу в виде кошки, а поэт демонстративно бросил ее играющим детям. Стихотворение содержит аллюзию на танка Сайгё:
Дым над Фудзи-горой
умчался, подхваченный ветром,
в поднебесную даль
чтобы там растаять бесследно —
о, не так ли с моей душою?!..
…
[12] Дарума (Бодхидхарма, V–VI вв.) — 28-й буддийский патриарх, основатель секты чань (дзэн) в Китае, выходец из южной Индии. По преданию, проявляя свойственную йогачарам страсть к подвижничеству, Дарума девять лет провел в созерцании стены монастыря, медитируя, — после чего у него отнялись ноги. На портретах изображается как человек с волевым лицом и магнетическим взглядом.
[13] Стихотворение содержит аллюзию на танка Сайгё:
Как хотелось бы мне
из мира уйти в полнолунье,
чтобы вишенный цвет
вешним месяцем «кисараги»
надо мною струил сиянье!..
Желание Сайгё исполнилось — он умер в 16-й день 2-й луны, на следующий день после дня Успения Будды.
[14] несмотря на большую разницу в возрасте, Кагэки поддерживал тесные дружеские отношения с поэтом Одзавой Роаном.и обменивался с ним стихами.
[15] Пыль — буддийская аллегория мирской скверны. Стихотворение обращено к Сайгё, который воспевал опавшие цветы вишен.
[16] Сага — старое название невысокой горы в окрестностях Киото (ныне Араси-яма).
[17] В стихотворении использована редкая для поэзии вака метафора, основанная на игре слов кокоро-но кома — буквально «конь сердца», в переносном смысле «пылкое желание». Поэт разбивает идиому, создавая новый экспрессивный образ «клячи сердца» (кокоро-но осокома).
