Очередная публикация нашего постоянного автора Михаила Ефимова из серии «Фото из альбома»
ЭГО-РОМАН ТОКУНАГА СУНАО
Хорошо помню тот снежный январский день 1955 года и естественное волнение, с которым открывал тяжёлые двери московской гостиницы «Националь» и поднимался в старом лифте на 6-й этаж.
В небольшом номере с видом на зимний Кремль помимо хозяина была какая-то официальная дама, видимо его сопровождающая, и переводчик (великолепный знаток японского языка А.П.Аболмасов). Беседа получилась весьма сумбурной, поскольку хозяин торопился, а «гость», то бишь я, аспирант филологического факультета МГУ, впервые общался с живым японцем, да к тому же «объектом» своего исследования.
Собеседник запомнился мне грузным и усталым, с широким, смуглым, скуластым лицом, выдававшим в нём южанина. Он не скрывал своего удивления по поводу того, что его творчество изучают в аспирантуре всемирно известного учебного заведения. Ещё его поразило то внимание, которое государство уделяет развитию литературы, и уважение, которым в Советском Союзе пользуются писатели. Всё это так не похоже на Японию.
Да, действительно, это была моя первая (и единственная!) встреча с известным японским писателем, одним из корифеев так называемой «пролетарской литературы» Сунао Токунага.
Он находился в Москве, как почётный гость П съезда Союза Советских Писателей. Ему было тогда 56 лет.
Большую часть времени мы говорили об особенностях японской пролетарской литературы, в рядах которой он прошёл всю свою творческую жизнь. Мне было интересно узнать, что, по его словам, она зиждется на «трёх китах» − демократических традициях, литературном направлении «ватакуси-сёсэцу» или, как его называют на Западе «эго-романе» («оно зародилось словно специально для пролетарских писателей, которые в основном базировались на собственном жизненном опыте») и творческом методе реализма. Он пояснил, что только в совокупности эти «киты» могут служить опорой «пролетарской литературы».
Я быстро записывал ответы писателя, но моё внимание невольно привлекли его руки. Вспомнились даже строки из его воспоминаний о далёком детстве, что его руки сохранили все этапы трудовой жизни – вырезание хаси – палочек для еды, работу наборщика и т.д. Действительно, передо мной были руки не салонного литератора, а рабочего человека.
Отведённое время пронеслось незаметно. На прощание я набрался храбрости и попросил подписать предусмотрительно захваченный экземпляр его романа «Тихие горы», выпущенный советским издательством.
Токунага достал авторучку и твёрдым почерком вывел:
«1955 год январь 6 число.
По приглашению П съезда советских писателей.
Токунага Сунао»
Так получилось, что наша встреча произошла за три года до кончины писателя. Позади осталась долгая и сложная жизнь, тяжёлая работа, подполье, личная трагедия. Страницы его биографии нашли своё отражение во многих произведениях Токунага.
Попробуем перелистать их, чтобы воссоздать путь, который прошёл этот один из известных японских литераторов ХХ века.
Токунага Сунао родился 20 января 1899 года в деревне Ханадзоно, уезда Хотау, префектуры Кумамото на острове Кюсю. В автобиографии он так описал первые годы своей жизни:
«Имя отца Синдзиро, но на работе все звали его Ёкити. Мать – Сомэ. Фамилии у нашей семьи вообще не было. Она появилась после реформации Мэйдзи 1867 года, когда даже бедные крестьяне должны были иметь фамилию. Отец выбрал «Токунага» в честь чиновника в управе, который оформлял бумаги. По книге регистрации мой день рождения 11 марта 1899 года. Такое расхождение с фактической датой объясняется тем, что мать почти два месяца не могла оправиться после родов и сообщить властям о моём появлении на свет. Отец не хотел этим заниматься, так как считал, что управа и тюрьма – одно и то же. Поэтому регистрацией занималась мать. Но поскольку она не могла сделать это своевременно, а за двухмесячную просрочку полагался штраф, она просто «перенесла» мой день рождения».
Родители отца были крестьянами и жили очень бедно. Дед работал дровосеком. Гонимый голодом и эпидемией чумы, в 1887 году перебрался в окрестности Кумамото.
Родители матери жили неподалёку − в деревне Ванъё. Потеряв землю, дед вместе с детьми тоже перебрался в Кумамото. Маленькую Сомэ отдали в услужение в дом состоятельного чиновника. Через несколько лет её соблазнил сын хозяина, и она родила дочку. После этого её немедленно выгнали, т.к. «социальное происхождение у родителей ребёнка было разным». Без всяких средств к существованию, с грудным младенцем на руках Сомэ вынуждена была заниматься мелкой торговлей. Так получилось, что местный помещик сосватал её крестьянину Синдзиро. Ему тогда было 28 лет, а ей – 21. Сунао родился первым ребёнком в молодой семье. В управе писарь-книголюб дал ему это имя в честь известного кангакуся – ученого-китаиста.
Семья быстро росла (у Сунао было семеро братьев и сестёр) и жила в полной нищете. Не имея возможности взять в аренду землю, они батрачили и занимались подёнщиной. Положение семьи стало критическим после начала Русско-японской войны, когда отца забрали в солдаты.
Война длилась бесконечно долго. Крестьяне заучивали незнакомые доселе слова «Мукден», «Порт-Артур», «Манчжурия», не имея никакого представления, где они находятся. Лишь изредка в деревню приходили сообщения о гибели кого-либо из односельчан, или возвращались изувеченные солдаты.
«Когда мне было всего семь лет, я не мог понять, почему началась война с Россией. Когда русские нападали на нас, когда издевались над японцами? Почему правительство нашей страны уложило на полях Манчжурии много тысяч японских солдат, вызвав недовольство всего народа».
Любимыми героями Сунао были генералы Куроки, адмиралы Ояма, Ноги, а сам он гордился, что его отец отправился «бить русских».
Однажды в деревню пригнали русских пленных.
«Они все были рослые, и бороды у них были рыжие, а глаза голубые, − все они были такими, какими я их себе и представлял. Из-под шапок, похожих на чёрные корзинки, на нас смотрели простые лица. Пленные разглядывали нас, детей, о чём-то шумно переговаривались и смеялись…
Перед загородкой, окружавшей бараки, с винтовкой в руках взад и вперёд шагал японский часовой. Он едва доставал русским солдатам до груди. И эти огромные русские, посмеиваясь, выполняли приказания маленького японца, у которого был очень грозный вид».
Вместе с отцом на войну забрали также дядю и двоюродного брата. Брат погиб, а дядя вернулся инвалидом. Лихая година не пощадила и отца. Его демобилизовали после тяжелого ранения в ногу, выдав пособие.
«Правительство выдало отцу, кавалеру ордена «Листья Белой Павлонии» восьмого класса, сто пятьдесят иен. На эти деньги он решил купить лошадь и заняться извозом. Служба в обозе запомнилась ему. Больше он уже не будет подёнщиком! Как-то вечером отец вместе с дедушкой, который перепробовал на своём веку немало занятий и во многом понимал толк, привёл старую одноглазую кобылу каштановой масти. Её поставили в сарайчик, сколоченный рядом с домом».
Но новый «бизнес» никак не облегчил положение семьи Токунага.
«Наша крайняя бедность начала вызывать во мне чувство стыда. Все наши родственники были самыми бедными из бедных в деревне, и я стал стесняться этого. Деревенские ребята, завидев меня, частенько кричали:
− Ты, попрошайка! Ешь объедки!
Сверстники дразнили его так за то, что мать приносила домой остатки еды русских пленных. Сознание того, что мать по бедности вынуждена была побираться, а он, сын японского солдата, сражавшегося со злейшим врагом, и вправду «попрошайка», − не давало ему покоя. Спустя ровно полвека Токунага в «Письме к советским людям» писал: «Этот случай заронил в мою душу сомнение в справедливости мира, которое мучило меня долго, вплоть до восемнадцати лет».
Как и многие крестьяне, семейство Токунага для дополнительного заработка занималось вырезанием из бамбука разных предметов, в основном, хаси – палочек для еды.
«Мы прекращали работу в марте, когда бамбук зелен и не пригоден для вырезания, и снова принимались за неё в июне. Всё остальное время года работали каждый день».
Вскоре семья Токунага переехала в соседнюю деревню Куроками, где была начальная школа, в которую поступил семилетний Сунао. Но помимо учёбы, в чём он преуспевал, ему приходилось по-прежнему много помогать родителям по дому.
«В числе лучших учеников я перешёл в третий класс. Наши учителя за взятки незаслуженно повышали отметки некоторым ученикам. Это вызывало ссоры между ними. Впрочем, мне незачем было ссориться из-за этого. Пусть староста класса считается первым учеником, хотя он и знает всё хуже меня. Я понимал, что мне не придётся учиться в средней школе, что после четвёртого класса я пойду на какой-нибудь завод: надо же зарабатывать».
В 1910 году Сунао бросил учёбу и поступил на работу в городскую типографию «Накадзима» в качестве ученика с месячным окладом семь сэн.
Вот, что писал он в автобиографии о своей первой работе:
«Рабочий день – 10 часов − с семи утра до пяти вечера. Хозяин типографии когда-то был учителем фехтования и чуть что хватал старый бамбуковый меч. Нельзя сказать, что он устраивал массовые побоища. Но того, кто попадался ему под руку, он избивал здорово».
В 1912 году, освоив профессию наборщика, Токунага переходит на работу в другую типографию, где печатаются местные газеты. Помимо прессы там печатались также книги и журналы. Для Токунага наступила золотая пора: он читал взахлёб всё, что попадалось. Особенно увлекался классикой. Тогда же он впервые познакомился с русским писателем Максимом Горьким (особенно понравился ему рассказ «Челкаш»).
Там 18-летний Токунага впервые узнал, что в далёкой России рабочие и крестьяне свергли власть царя и помещиков. «Это было время, когда мы, понимая значение слова «родося» («рабочий»), пугались, узнав, что мы и есть эти самые «родося».
Токунага включается в рабочее движение, а 1 мая 1920 года он – участник первомайской демонстрации, впервые проведённой в Кумамото. Правда, назвать её «демонстраций» можно было лишь с некоторым преувеличением, поскольку в ней приняло участие всего пара десятков участников. Но она была именно ПЕРВОЙ и поэтому привлекла большое внимание общественности.
Жизнь заставила Токунага взяться за перо, поскольку почти все статьи для многотиражки, которую выпускал профсоюз, приходилось писать ему.
Семья переживала очень трудный период. Тяжёлые неудачи последнего времени и бедственное положение окончательно сломили волю Токунага. Единственный выход в создавшемся положении он видел только в сведении счётов с жизнью. Раздавленный и униженный, он решается на самоубийство – отравиться газом. В последний момент судьба сжалилась, и в тяжелейшем состоянии его доставили в больницу.
Оправившись от тяжёлой травмы, Токунага решает поведать людям о жизни и борьбе трудящихся. Литература и раньше манила его, хотя никаких успехов ему не удалось добиться на этом поприще. В основном он писал агитки для газеты.
Первым рассказом Токунага Сунао считается «Ума» («Лошадь»). Он написал его в июне 1925 года:
«Лошадь может не только плакать. Она может и смеяться. Но в районе Токио привольно смеющихся лошадей трудно встретить». Так заканчивается первое произведение писателя.
В том же году в профсоюзном издании публикуются ещё две повести − «Сэнсо дзакки» («Записи военных лет») и «Амаримоно» («Лишний»). В первой автор вспоминает о своём военном детстве, о жизни японской деревни в то тяжелое время. Пожалуй, наиболее интересным моментом в «Записях» является то, как у японских крестьян, одурманенных шовинистической пропагандой, начинают проявляться дружественные чувства к русским людям и полное неприятие войны.
Как и большинство пролетарских писателей, вышедших из заводских цехов или пришедших с крестьянских полей, он писал в жанре «ватакуси-сёсэцу». Впервые этот термин появился в 1920 году применительно к творчеству Акутагава Рюноскэ, а впоследствии стал прочно связан с пролетарской литературой. Токунага рассказывал читателю о пережитом им самим, о своём детстве, нищете и наивных надеждах. Естественно, он не учился литературному труду и его первыми наставниками были книги, которые он беспорядочно читал. Многие его собратья по перу, вернее кисти, так и остались в рамках личных переживаний и не смогли подняться до создания подлинно литературных образов и художественных обобщений.
В конце 1928 года Токунага приступает к работе над повестью «Тайё-но най мати» («Улица без солнца»).
Вспоминая о том времени, автор отмечал, что не имел ни малейших литературных амбиций.
В работе его влекли два стимула. Первый – это оправдать надежды своих «товарищей по несчастью» − уволенных печатников, − которые, зная о его литературном таланте, просили рассказать всему миру об их борьбе и страданиях. Второй − его собственный моральный долг. Ведь в течение двух лет, прошедших после поражения забастовки, он постоянно думал, всё ли было сделано правильно, не совершил ли он какой-либо роковой ошибки
«Я поставил во главу угла лозунг «Заставить себя читать». Литература должна, развлекая, учить. Она должна быть такой, чтобы, прочитав вещь, с нею шли бы к соседу, как ходят с граммофоном. Да, она должна войти в число предметов повседневного обихода».
В солидном литературном журнале «Бунгэй сюндзю» в то время была постоянная критическая рубрика, которую вёл будущий лауреат Нобелевской премии Кавабата Ясунари. Вот, что он писал в №8 за 1929 год:
«Среди десятка произведений этого месяца самое светлое впечатление на меня произвело именно это (речь идёт о повести Токунага Сунао «Улица без солнца. – М.Е.). Я слышал, что рабочие читают его с большим удовольствием, и поэтому решил его пролистать. Эта повесть подкупила меня особой чистотой языка, светлым здоровьем, которое она излучала, и удивительно естественным проявлением внутренней силы, свежестью материала и раскрытием сюжета, в чём-то сентиментальным и где-то шокирующим. Нет, она предназначена отнюдь не только для рабочего читателя… Из всех рассмотренных произведений именно этому следует отдать по существу самое высокое место не только в узком литературном мире».
В 1930 году «Улицу без солнца» переводят на немецкий и на испанский языки. Вскоре повесть переводят на французский, украинский, английский, китайский, чешский и русский языки. Кстати первый русский перевод был сделан с немецкого в 1932 году и в нём было много ошибок и неточностей. В частности имя автора ошибочно названо «Наоси».
Можно без всякого преувеличения утверждать, что повесть стала заметным литературным явлением, а её автор вошёл в число наиболее известных японских пролетарских писателей. Вряд ли Токунага лукавил, когда клеймил «напыщенные, ходульные и никчёмные художественные формы». Повесть написана хорошим литературным языком, а сюжет её построен по всем канонам «авантюрного романа». Там присутствует увлекательная интрига, любовь, коварство, предательство и геройство. Вне всякого сомнения, если бы «Улица без солнца» была бы просто хроникой забастовки токийских печатников, она не стала бы настоящим «бестселлером», её не выпускали бы отдельными изданиями около десяти раз, причём последний раз уже после войны в 1974 году − спустя почти полвека после написания.
В 50-х годах Токунага писал о повести «Улица без солнца»: «Прошло более двадцати лет и её читает уже новое поколение. С ней не справились ни Гитлер, ни Тодзио. Даже «Гэндзи моноготари» («Сказание о принце Гэндзи» − хрестоматийный литературный памятник эпохи «Хэйан» − УШ-ХП веков. – М.Е.) оказалось в забвении во времена фашизма, а «Улицу без солнца» революционные рабочие и студенты прятали по карманам и тайно распространяли старые издания».
К этому можно добавить такой примечательный факт: в 1954 году на широкий экран вышел фильм «Улица без солнца», получивший международное признание. Он был отмечен премией УШ кинофестиваля в Карловых Варах.
После оглушительного успеха «Улицы без солнца» молодой писатель начинает активно заниматься литературной деятельностью. В 1930 году он пишет подряд несколько рассказов. И в этом же году Токунага пишет «Токио, город безработных».
В послесловии к новому произведению Токунага писал: «Я задумывал эту повесть, как продолжение «Улицы без солнца», но вынужден был прерваться, потому что у меня, как и у героя повести, стало плохо со здоровьем».
Все последующие годы литературная деятельность писателя проходила в условиях нагнетания в стране духа милитаризма. Япония стремительно готовилась к войне и выжигала всё, что препятствовало этому. Подавлялись любые проявления либерализма и демократии. Физически уничтожались лидеры оппозиции и, прежде всего, коммунисты, профсоюзные деятели и им сочувствующие. В 1933 году во время массовых репрессий был зверски убит в полицейском участке один из крупнейших писателей того времени Кобаяси Такидзи − близкий друг и соратник Токунага.
Большой урон пролетарской литературе нанёс также полный разброд в Союзе, который когда-то объединял писателей этого направления и из которого он вышел.
В середине 30-х годов Токунага много размышляет о своём литературном предназначении и гражданском долге. У него возникла даже мысль включиться в революционное движение. «Когда я был рабочим, с ранних лет принимал участие в профсоюзном движении и забастовках. Правда, я не считал КПЯ своей партией. Я не мог себе представить, что с её помощью мы станем «хозяевами жизни». Когда я работал на заводе, я попал в среду интеллигенции. Они напоминали мне маленьких детей. Эти люди заверяли, что стоит нам поработать пять лет, как придёт революция».
В 1934-м году писатель завершает работу над повестью «Фуюгарэ» («Мёртвый сезон»), опубликованную в декабрьском номере крупного литературного журнала «Тюо корон». Без сомнения, её можно отнести к знаковым произведениям Токунага. Особенно важно иметь в виду, что она появилась после роспуска Союза и явилась своеобразной реакцией на это печальное событие.
«Мёртвый сезон» с полным основанием относится к «тэнко бунгаку» − т.н. «литературе отступничества» и свидетельствует об отходе писателя от былых революционных идеалов. Это стало характерным явлением для многих его соратников.
С первых же страниц перед читателем возникает образ утомленного и опустошенного человека, который ищет спокойствие в деревенской глуши.
«Мёртвый сезон» заканчивается тем, что герой повести Васио пишет письмо младшему брату, который работает в трамвайном депо. «Единственной удачей своего посещения родных мест я считаю то, что мне удалось повидать тебя…Такие, как ты, − это и есть современный пролетариат. Вы заняты на производстве. Вы обладаете огромной выдержкой. Вы сохраняете спокойствие. Вы готовы встретить будущее. Сейчас − Зима, страшная Зима. Но вы лучше, чем кто-либо во всём мире знаете, что за ней последует Весна».
В этих строках Токунага показал, что он по-прежнему видит основным носителем революционности в пролетарском движении молодёжь. Даже в период общего разброда и шатаний именно молодёжь остаётся гарантом всех надежд, способной пережить «страшную Зиму». И если сам автор не видит в себе больше сил продолжать свой вечный бой, начатый ещё на Улице без солнца, то в «Мёртвом сезоне» он хотел подчеркнуть, что ещё сохраняет прежние взгляды.
Впоследствии Токунага так вспоминал эти годы: «Мои мучения были ужасными. Так же страдали в то время и другие писатели. Но им было легче. Мне же было особенно тяжёло. Я переживал страдания рабочего человека, лишённого возможности заниматься литературным творчеством и литературной учёбой… По существу я имел довольно смутное представление об истории японской словесности, плохо знал творчество классиков».
Не удивительно, что в тот период Токунага занимается самообразованием, много читает и, как он сам говорил, за эти 4-5 лет прочитал массу книг и перечитал даже те, которые в юношеские годы случайно попались ему на глаза. Особое место заняло изучение творчества М.Горького. Он писал: «Передовые писатели, особенно вышедшие из рядов рабочих, более чем о ком-либо, более чем о самых великих писателей мира, должны помнить о Горьком, о его наблюдениях над действительностью».
Именно литература, особенно творчество советских писателей помогли восполнить писателю изоляцию от его старых друзей, с которыми он не мог общаться по разным причинам. Одних уже не было, другие – были далече. Следует отметить, что именно в этом 1934-м году писатель решил окончательно оставить работу и несмотря на тяжелое материальное положение и необходимость содержать большую многодетную семью целиком посвятить себя изучению литературы.
Заметным событием в творческой биографии писателя был выход в 1936 году его повести «Хиган», напечатанной в солидном литературном журнале «Тюо корон».
Это очень грустная история. В центре её судьба бабушки Ёси, которая в молодые годы отправилась на заработки в Токио. Огромный чужой город провёл её по всем кругам ада. Она испытала тяжёлый изнурительный труд, издевательства хозяев, надругательства и вероломство.
Вот как рисует автор свою героиню:
«Каждое утро баба Ёси сидела, скрестив руки в своём темно-синем ситцевом кимоно, рядом с маленьким окошком, через сетку которого из-под низкого навеса с трудом пробиралось солнце. Её голова была опущена так, что виднелся маленький седой пучок волос. Она вся чем-то напоминала стрекозу. И два часа, и три часа, а если никто не позовёт, то и весь день могла так просидеть баба Ёси. Вся сморщенная, веки в складках, фиолетовые губы полуоткрыты, по краям их вылезают вперёд два клыка, а посередине – чёрный провал рта. Баба Ёси словно замерла, похоже, что она дремлет».
Автор не выражает даже маленькой надежды, что жизнь может повернуться к лучшему. Если в «Мёртвом сезоне» Васио хоть видел светлые сны, которые помогали ему сохранять силы, то в этой повести – нет никаких просветов. Это не удивительно, так как Токунага писал «Хиган», в состоянии тяжёлой депрессии. Отмечая силу эмоционального воздействия повести, можно особо подчеркнуть возросшее литературное мастерство автора. Время, затраченное Токунага на своё самообразование, явно не было затрачено понапрасну. Обращает внимание такой факт: по сравнению с предыдущими работами, не говоря уж об «Улице без солнца», в этой повести явно богаче стал словарный запас писателя и прежде всего её иероглифическая «составляющая».
Отчасти это связано с тем, что Токунага отказался от своей прежней идеи создания «массового чтива» для рабочих, которые явно не составляли основной слой читателей «Тюо корон».
Начало войны на Тихом океане застало писателя в состоянии депрессии, задавленного цензурным гнётом и метаниями в поисках средств для хлеба насущного. Он по-прежнему старался черпать материалы для своих произведений в воспоминаниях о детских и юношеских годах, поскольку вынужден был избегать любых упоминаний о забастовках и классовых конфликтах, участником и свидетелем которых он был.
Из всего написанного в тот период можно упомянуть серьёзный труд, посвящённый становлению и развитию японской письменности. Отдельные главы посвящены влиянию западной культуры, «открытию» Японии, роли Симодского договора и миссии адмирала Путятина. Некоторые работы, написанные ранее (например, «Японский шрифт»), вошли в книгу целиком.
И вот наступил 1945-й год.
Он принёс ему самую большую и долгожданную радость – разгром и уничтожение японского милитаризма, как государственной системы. Этот же год принёс ему и самое страшное горе, от которого он долго не мог оправиться: 3 июня во время бомбардировки умерла его любимая жена Тосио, верный друг, соратник и помощник.
20 июня, не выждав, как положено, 49 дней, Токунага положил урну с прахом в детский рюкзак и отправился с токийского вокзала Уэно в маленький городок Тоёма (префектура Мияги) на северо-востоке Хонсю, где провела свои детские годы Тосио и куда он двадцать лет назад ездил просить её руки. Он взял с собой двух дочерей.
Впоследствии он вспоминал:
«Когда я садился в поезд, чтобы ехать сюда, я ещё не мог себе объяснить, почему я это делаю. Сейчас я знаю ответ. Я ехал в Тоёма, ибо чувствовал, что ты продолжаешь здесь жить. Я, который обмыл твое безжизненное тело и отправил его в последний путь, кто лучше других знал, что ты умерла, отправился сюда, будучи абсолютно уверен, что ты продолжаешь здесь жить.
Здесь мне всё напоминает о тебе. Эти горы, где ты, молодая и вечно голодная, собирала каштаны, эта река, из которой ты брала воду и тащила хозяину, этот амбар, где тебя запирали.
Я приехал на твою родину нищим, с твоими детьми, спасаясь от огня войны. Именно здесь я смогу проследить всю твою жизнь».
Через год Токунага напишет одну из своих лучших книг «Цума-ё нэмурэ» («Спи, жена!»), которая станет рукотворным памятником его жене и большой Любви. повесть является великолепным образцом «эго-романа». По существу она представляет собой задушевную беседу с женой. Автор вспоминает о прожитых совместно годах, об общих радостях и невзгодах, о сокровенных мыслях и переживаниях.
Но «Спи, жена» − это не литературный дневник писателя, в котором отмечены происшедшие события, их оценки и мысли, связанные с ними. Со страниц повести встаёт цельный образ японской женщины, настоящей труженицы с тяжёлой и трагической судьбой. Наивная по натуре, недостаточно образованная, она всю свою жизнь отдала сначала подневольному труду, а потом семье и мужу. Вся биография Тосио уместилась между двумя войнами – Русско-японской, когда она родилась, и Второй мировой, до конца которой не дожила несколько месяцев.
В Тоёма писатель узнает об окончании войны. Вот как это произошло.
«15 августа в полдень, услышав сообщение по радио, я подошёл к комоду, на котором стояла урна с твоими останками, и у меня невольно вырвалось: «Тосио, война кончилась!». Дети рыдали.
«Война кончилась…Ну что ж, ничего удивительного. Ведь когда-нибудь она должна была кончиться! Война кончилась… А всё-таки как-то странно», − так я повторял про себя несколько дней.
Потом до меня дошло, что ты умерла и тебя нет рядом со мной. Я рыдал, спрятав лицо в подушку, чтобы дети не заметили».
Обращаясь к усопшей жене, автор как бы пытается оправдаться и во многом корит себя. Этот комплекс собственной вины проявляется в нескольких местах. Так, например, Токунага не может себе простить, что испугавшись преследования полиции, не решился отнести передачу арестованному Т.Кобаяси. Его терзает мысль, что даже после войны он не сможет смыть с себя «позор труса».
Тема войны и милитаризма постоянно звучит в повести. Автор стремится подчеркнуть, какие беды принесла всему народу и его семье навязанная стране война. Он ищет ответ на сакраментальный вопрос – кто же всё-таки главные виновники всех страданий? И находит его. Это − Тодзио, буржуазия и император. При этом его нисколько не смущает то обстоятельство, что солдаты, идя в смертельный бой, кричали: «Тэнно-хэйка банзай!» («Да здравствует император!»). Ни героизм отдельных солдат, ни мужество граждан в тылу не могут оправдать кровавую бойню.
«Эта война плохая не потому, что мы её проиграли. Если бы мы даже выиграли её, она лучше не стала бы».
Главный положительный итог войны Токунага видит в разгроме японского милитаризма. Но при этом он затронул довольно сложную тему о роли США и американской армии.
Местные крестьяне не скрывают страха в ожидании высадки американцев. Они убеждены, что янки заберут их жён и дочерей, а всех мужчин от мала до велика расстреляют. Так им внушали все эти годы. Но страхи оказываются напрасными.
Токунагу умиляют эти «голубоглазые великаны», которые ездят на низкорослых японских лошадях и которые абсолютно лишены «высокомерия победителей». Более того, они совсем не похожи на прежних заносчивых хозяев жизни, правивших Японией. В приливе откровения автор пишет: «Мне жалко, что я не знаю английского языка. Это чувство возникает особенно тогда, когда я вижу американских солдат…Мне хотелось бы догнать их и пожать им руки. Я хотел бы им рассказать, как ты, как многие японцы трудились и умирали. Я хотел бы им передать, что бедный японский народ никогда больше не захочет воевать».
И хотя в повести много восторженных слов о социализме, коммунизме и рабочем классе, советская цензура на долгие годы упрятала это произведение в спецхранилище, где мне и пришлось знакомиться с ним.
Повествование заканчивается на оптимистической ноте.
«Я возвращаюсь в Токио, чтобы приступить к своей работе. Я покидаю твою родину, Тосио. Я поседел, глаза мои ослабли, но я ещё могу работать. Спи спокойно. Спи, твои дети и твой муж с тобой!».
Токунага провёл в Тоёма чуть более полугода и в ноябре вернулся в Токио.
Столица лежала в руинах, а в стране уже хозяйничали американцы, которые установили оккупационный режим. В этих экстремальных условиях из пепла прошлого стала возникать новая, демократическая Япония. Свою заметную роль в этом сложном и бурном процессе предстояло сыграть и писателю Токунага Сунао.
Коренные изменения коснулись многих сторон общественной жизни страны. Была реформирована система школьного просвещения, из которой исключили военную подготовку, отменили все учебники, прославлявшие культ императора и идеологию милитаризма.
Помимо решительных мер запретительного характера в отношении всего, что позволяло бы восстановить старые порядки, были проведены серьёзные демократические преобразования. На свободу из тюрем вышли все политзаключённые, большинство которых составляли коммунисты. Новый закон о профсоюзах (март 1946 года) впервые в истории страны дал трудящимся право создавать свои объединения, участвовать в коллективных переговорах и проводить забастовки. Наконец-то был введён восьмичасовой рабочий день и, совсем немыслимые до последнего времени, социальное страхование и пособия по безработице.
Ключевым вопросом послевоенного переустройства стала земельная реформа, принятая в октябре 1946 года. Суть её сводилась к тому, что государство скупило помещичью землю сверх установленного лимита и продало её крестьянам. Таким образом, бывший арендатор стал полноправным собственником земли, что позволило внедрить рыночные отношения в японскую деревню. Следует отметить, что при проведении аграрной реформы заметную роль сыграла активная позиция Советского Союза.
Все политические и экономические перемены в жизни японского общества закрепила новая Конституция, которую разрабатывали в Вашингтоне.
Среди множества организаций демократического толка, возникших после войны, особое место заняло «Синнихон бунгаку-кай» («СНБ») – «Общество новой японской литературы», которое взяло на себя роль правопреемника Союза японских пролетарских писателей. Учредительный съезд СНБ состоялся через два месяца после подписания акта о капитуляции. В январе 1946 года появился и первый номер журнала «Синнихон бунгаку».
В названии нового литературного объединения не случайно отсутствовало слово «пролетарский». Организаторы Общества хотели этим подчеркнуть, что они представляют самые широкие слои демократических писателей, которые намерены создавать культуру новой Японии. Но ядро вновь созданного Общества составили известные литераторы, входившие в состав старого Союза.
В 1946 году в жизни писателя произошло важное событие: он вступил в ряды КПЯ. Решение стать членом партии далось ему непросто, учитывая, что по целому ряду важных политических вопросов он имел своё собственное мнение, не всегда совпадавшее с генеральной линией компартии. Но видимо в данном случае повлияла общая атмосфера эйфории, вызванная разгромом милитаризма, и подъёмом демократического движения.
Общественная деятельность мало повлияла на творческую активность Токунага. Из-под его пера выходит несколько рассказов и повестей. Естественно, он не оставил без внимания десятилетие со дня кончины А.М.Горького и пишет по этому поводу серьёзную статью о международном значении его творчества. Можно также упомянуть о его участии в одном мероприятии, состоявшемся 1-го марта. В этот день группа японских писателей (С.Токунага, С.Аоно, И.Сата и другие) встретились в советском посольстве в Токио с гостем из СССР – Константином Симоновым.
В 1949 году Токунага приступает к работе над новым романом «Сидзука-нару яма-яма» («Тихие горы»). Его первую часть центральный орган КПЯ газета «Акахата» публикует в течение семи месяцев.
Роман «Тихие горы» Токунага задумывал как многотомную эпопею, которая покажет возрождение Японии после опустошительной войны. Он умышленно выбрал местом действия не шумное и многоликое Токио, а глухомань, затерянную в горах префектуры Нагано. Этот приём он отчасти использовал в «Улице без солнца», где все страсти кипели «в тени», подальше от глаз людских. На этот раз Токунага тоже выбрал «укромный» уголок в, казалось бы, совсем «тихих» горах, куда не должно даже доноситься эхо бурных событий.
В первых же строках романа Токунага знакомит читателя со временем и местом действия. Начало звучит почти как голос диктора за кадром документального фильма.
«Был август 1945 года. Прошло всего несколько дней, как император Хирохито выступил по радио с заявлением о том, что Япония принимает условия капитуляции, выработанные союзниками в Потсдаме. В префектуре Нагано, словно по команде, перестали дымить трубы бесчисленных заводов и фабрик, обступивших озеро Сува».
То, что трубы перестали дымить, означало не только остановку производства. В этом районе остановилась жизнь. Ещё совсем недавно сюда свезли из разных концов страны заводы вместе с рабочими, чтобы днём и ночью ковать оружие для японской армии. Во вновь открывшихся цехах нашли себе работу крестьяне из окрестных деревень. И вот всё это, словно в одночасье сражённый огнедышащий дракон, замерло в конвульсиях.
У всех на устах застыл единственный вопрос – что будет дальше с обитателями этих мест? А тут ещё поползли тревожные слухи о предстоящей высадке американцев, которые наверняка начнут бесчинствовать. Куда прятать от «западных варваров» своих жён и дочерей, куда деваться самим, что делать с веками нажитым скарбом? Вместе с паническими настроениями, которые наводняли всю округу, стали возвращаться с войны солдаты со своими бедами и страхами.
Вот на таком тревожном фоне и зарождается действие самого романа.
На страницах романа «Тихие горы» нарисована целая галерея портретов участников происходящих событий: стариков и молодых, рабочих и крестьян, мужчин и женщин, эксплуататоров и эксплуатируемых, правых и левых, коммунистов и фашистов. Все они по воле автора проходят тест на своё отношение к минувшей войне, к императорской системе и будущему страны.
Сначала все действующие лица будто вращаются в калейдоскопе, и трудно даже разглядеть их лица, понять их поступки, познакомиться с ними поближе. Но постепенно общая картина начинает проясняться и всё отчётливее проступают контуры классового противостояния. Возникают два его полюса, на одном из которых расположена рабочая масса, в которой главную роль играют коммунисты и им сочувствующие, а на другом – хозяева завода и их подручные.
Директор завода Сагара словно срисован с типичной карикатуры на капиталиста: плешивый, пузатый, коварный. Не хватает только монокля и цилиндра. Рядом с ним – Комацу, бывший холёный офицер, который не может и не хочет смириться с поражением. Он будет до конца фанатично отстаивать монархию, и главный враг для него не американцы, которые великодушно угощают сигаретами, а коммунисты и члены профсоюза
Первую часть романа без всяких сомнений можно отнести к творческой удаче Токунага и считать её дальнейшим шагом вперёд в его творчестве.
В силу целого ряда причин Токунага решил сделать паузу в работе и вернуться к его написанию в следующем 1950-м году. Но именно в это время произошли драматические события, перевернувшие все планы. Речь идёт о вспыхнувшей Корейской войне и последовавших за ней репрессиях, которые обрушились на демократическое движение в Японии и, в первую очередь, на КПЯ. По приказу оккупационного штаба Макартура была временно закрыта «Акахата». Это произошло примерно через два месяца после завершения публикации первой части романа. Вслед за этим у Токунага начался тяжелейший психологический кризис.
И всё-таки свои основные творческие усилия писатель в этот период направил на завершение романа «Тихие горы».
Этот огромный труд «Акахата» печатала с 1 марта по 15 декабря 1954 года.
Как писатель-коммунист Токунага чётко исполнял партийные директивы доступными ему средствами художественной литературы. Но книга всё-таки не пропагандистская агитка и не пособие для партийного активиста. Да, Токунага поставил свой талант на службу партии, но, прежде всего оставаясь писателем, он смог создать по-настоящему художественное произведение. Да простится невольный каламбур, но «Тихие горы» действительно стали вершиной творчества писателя.
После завершения работы над романом «Тихие горы» в жизни писателя происходит много событий. В этом смысле 1954 год стал очень приметным в его биографии. В ноябре он получил приглашение принять участие в работе П съезда Союза Писателей СССР.
Токунага вместе с Д.Иванами 22 декабря вылетели из токийского аэропорта Ханэда на самолёте Скандинавской авиакомпании. Для писателя многое было впервые: первое путешествие за границу, первый перелёт и первое посещение страны, в которую он мечтал попасть всю жизнь.
Полёт был очень длительным и занял почти трое (!) суток. Достаточно взглянуть на маршрут: Токио – Гонконг – Бангкок – Карачи – Каир – Рим – Женева – Дюссельдорф – Осло – Стокгольм (стоянка восемь часов) – Хельсинки – Ленинград – Москва. Приземлились они вечером 24 декабря. По иронии судьбы в эти часы П съезд советских писателей уже заканчивал свою работу. 25 декабря было объявлено свободным днём, а закрытие съезда состоялось 26 декабря. Таким образом, японские гости успели только на закрытие, но формально можно было считать, что они приняли участие в работе съезда. Уже после его окончания Токунага провёл в Советском Союзе целых два месяца. Он посетил помимо Москвы ещё Ленинград, побывал на многих предприятиях, посетил колхоз, завод, редакцию газеты «Правда», театры, МГУ и имел множество встреч с советскими людьми. Впечатлений у него накопилась масса.
Он обращал внимание на всякую мелочь, пытался лучше понять жизнь страны и искал черты нового и незнакомого ему общества. Он дотошно расспрашивал своих многочисленных собеседников, интересовался их биографиями, их родителями, планами на будущее. Он внимательно наблюдал, как москвичи ведут себя на улице, пренебрегая сигналами светофора, как одеваются, как общаются между собой. Иногда он подмечал какие-то мелкие недостатки, но в целом его отношение к открывшемуся для него новому миру абсолютно восторженное.
Впоследствии, выступая в университете «Хосэй» с впечатлениями о поездке, он приводил разные факты, поразившие его. Например, ему, участнику съездов японских пролетарских писателей, показалось невероятным, что в СССР его коллеги собрались в Большом Кремлевском Дворце, и делегаты съезда сидели на местах, которые обычно занимают депутаты советского парламента. А в президиуме он увидел многих писателей, имена которых были широко известны – Эренбурга, Фадеева, Симонова и других – рядом с руководителями страны. После закрытия съезда в Кремле состоялся большой приём, а тост за здоровье всех присутствовавших поднял глава правительства Г.Маленков. Всё это было для него совершенно необычным.
Свои впечатления он потом опишет в «Путешествии в Советский Союз», где найдёт место описание множества встреч с простыми тружениками и политическими деятелями, артистами и журналистами, учёными и студентами, рабочими и колхозниками. Ему запомнится улыбающийся (!) милиционер («В Японии такого не увидишь!»), гостиничная горничная, повторявшая всё время «Хорошо, хорошо» и многие другие даже случайные прохожие. Некоторые впечатления удивительно наивны («В СССР сохранилось ещё много старых домов»). Его поразил, например, такой факт, что поиском для него переводчика со знанием японского языка (Токунага не знал иностранных языков) занимался…ЦК КПСС. Ему призналась в этом временно прикомандированная студентка, которая сказала, что позвонит на Старую площадь и попросит себе замену («Конечно, не самому Хрущёву или Булганину, а в один из многочисленных отделов. Но всё равно, КПСС – одна из самых влиятельных партий в мире, и именно туда звонила эта молоденькая девушка. Как член КПЯ я был от души потрясён»). Конечно, японскому гостю было трудно понять, что в стране победившего социализма «руководящая и направляющая сила партии» проявлялась на каждом шагу, тем более в работе с зарубежным писателем.
После двухмесячного пребывания в Москве, Токунага полетел в морозную Сибирь. Миновав Свердловск, Новосибирск и взглянув сверху на Байкал, он прилетел в Иркутск. Там он пересел на другой рейс и после остановки в Улан-Баторе прибыл в Пекин. В КНР Токунага провёл месяц, в течение которого имел множество встреч. Затем он поездом добрался до Гонконга, а оттуда самолётом – домой.
«Путешествие в Советский Союз» вышло только в августе 1957 года. В послесловии автор написал, что за два года, прошедших после его поездки, произошло много знаменательных событий. Главное из них – ХХ съезд КПСС, который осудил культ личности Сталина. Кроме того, трагические события сотрясли Польшу и Венгрию. Но Токунага счёл необходимым особенно оговорить тот факт, что его отношение ко всему увиденному в СССР никак не изменилось.
«Я не исправил ни буквы в своём рассказе о посещении Мавзолея Ленина, где я видел также саркофаг с телом Сталина. Я также не думал вносить какую-либо правку в своё выступление на съезде писателей, в котором подчеркивал значение социалистического реализма и его связь с критическим. Для меня это путешествие стало самым светлым воспоминанием в жизни. С той поры, как я, 18-летний рабочий, впервые услышал о революции, Советская Россия оставалась моей мечтой на протяжении нескольких десятилетий. Конечно, мои представления с той поры несколько изменились, но у меня из головы не выходил образ России – «Страны рабочих». Пока я жив, всё, что я увидел, будет храниться в моей памяти».
В августе 1957 года врачи обнаружили у Токунага рак желудка. Его поместили в онкологическую клинику, но медицина оказалась бессильной. Болезнь быстро прогрессировала. 15 февраля 1958 года Токунага скончался в своём доме в токийском районе Сэтагая.
Панихида по усопшему состоялась 19 февраля.
С утра моросил дождь, но вокруг маленького двухэтажного дома писателя собралось много народа. Были такие известные писатели, как С.Накано, Х.Нома, Ц.Кубокава, И.Сата, С.Цубои и другие. Траурный митинг открыл молодёжный хор типографии «Кёдо инсацу», что было глубоко символично.
Затем выступил Накано, напомнивший согласно традиции присутствующим весь трудный жизненный путь покойного. После этого зачитали медицинское заключение и многочисленные телеграммы с соболезнованиями. В самом конце прозвучали записи с голосом Токунага, сделанные уже после возвращения из больницы. По свидетельству очевидцев, слушая последние слова писателя, даже не верилось, что ему оставалось жить всего несколько часов.
Прислушаемся же к голосу писателя.
«Я выходец из рабочей среды и поэтому, естественно, отображал проблемы и реалии, хорошо знакомые мне. Многие тоже так думали и прямо говорили: “Ничего удивительного, что Токунага отображает жизнь рабочих. Ведь он сам из их среды”.
И это – факт. Но нужно иметь в виду, что если ты оторвался от этой жизни даже на 5-8 лет, она изменяется неузнаваемо. Могу вспомнить много примеров, когда я пытался показать жизнь рабочих, основываясь только на своих давних воспоминаниях, и у меня ничего не получалось. Тогда я спешно отправлялся в деревню помогать крестьянам или ехал в рабочий посёлок, чтобы пожить вместе с молодыми тружениками. Без этого я не мог взяться за перо».
Это были последние слова писателя.
…В 1985 году (я работал тогда в Токио) меня пригласил в Тоёма местный школьный учитель Конно Фумихико.
Здесь необходимо некоторое пояснение.
Дело в том, что когда Токунага приезжал в Тоёма свататься с Тосио, от него скрыли, что её близкий родственник (двоюродный брат матери) − коммунист и сражался в Советской России в рядах красных партизан против японских оккупантов. Этого отважного юношу, который погиб в 1922 году и был похоронен в Хабаровске, звали Сато Митио. После окончания войны Токунага создал литературный портрет замечательного борца за рабочее дело, который назвал «Японец Сато».
Так вот меня пригласили в Тоёма по случаю 85-летия со дня рождения их героя-земляка.
Собралось примерно пятьдесят гостей, среди которых помимо местных жителей были приглашённые из разных концов страны и даже группа советских журналистов. Не скрою, что был приятно удивлён, когда на следующий день, раскрыв свежий номер «Акахата» в большой заметке о собрании в Тоёма, увидел среди выступавших собственную фамилию.
Мемориальное мероприятие происходило на месте бывшего замка, на вершине холма, где установлена чёрная плита с именем Сато Митио. Никакой трибуны не было. Публика собралась вокруг памятника и внимательно слушала выступавших. Бросались в глаза две маленькие старушки, стоявшие в первом ряду − младшие сёстры Митио. Они пережили брата почти на шесть десятилетий, но он остался для них вечно молодым. Как и для всех, пришедших в тот день почтить его память.
После окончания траурного митинга Конно-сан показал мне уникальную книгу, изданную в Хабаровске на японском языке и посвящённую Сато. На титульном листе стояло «Очерки по ленинизму». В предисловии говорилось: «Ты стал первой жертвой из рядов японских трудящихся масс, отдав свою жизнь за дело революции в России. Тебя мало знают. И, наверное, даже твои родители не ведают, что тебя уже нет. Ты бесстрашно переправлялся через топи, преодолевал горы, пил болотную воду, пробирался сквозь дождь и снег и, пренебрегая опасностями, разъяснял японским солдатам преступный характер империалистической войны».
Брошюра, видимо, побывала в очень многих руках. Об этом свидетельствовали многочисленные пометки на полях, сделанные разными почерками и чернилами. Именно этот экземпляр, по словам Ф.Конно, попал к Токунага. Писатель упоминает о нём в своей повести, а главное – он приводит надпись, которую оставил отец Митио: «11-й год Тайсё (1922 год по европейскому летоисчислению. − М.Е.) , ноябрь 27 числа. Смерть. 4 декабря того же года. Похороны. 4-й год Сёва (1929 год по европейскому летоисчислению. – М.Е) февраль 11 число, по старому стилю январь 2-е. Ушёл в мир иной под именем Эндо Сиро».
Конно упомянул имя Ито Масао, который был своеобразным гидом у Токунага, когда тот приехал в конце войны в Тоёма. Мне не удалось уже застать самого Ито-сана, (он скончался несколько лет назад), но я видел его записи, в том числе о встречах с Токунага.
К сожалению, не сохранился дом, где родилась Тосио и где она провела свои ранние годы. Его не застал уже и Токунага. Но мне показали более чем скромное жилище, в котором прожил сам писатель с детьми, решив побывать на родине жены после её кончины.
Короче говоря, поездка в Тоёма позволила мне не только ближе познакомиться с жизнью героя повести «Японец Сато», но и прикоснуться к творческой биографии её автора.
Глядя на чёрную заставленную цветами мраморную плиту с пятью золотыми иероглифами «Сато Митио», конечно же, вспомнил заключительные слова повести, о том, что герой вернётся на родину и его с почётом встретит японский народ. Я убедился: Митио вернулся домой в ореоле славы, а слова писателя Сунао Токунага стали вещими.
