Продолжаем публиковать на сайте ОРЯ отрывки из книги известного специалиста по истории Японии, доктора исторических наук Амира Александровича Хисамутдинова «Токио — Иокогама: русские страницы»
Что написано пером – не вырубишь топором
= 武士の一言金鉄の如し Bushino ichigon kintetsuno gotosi[1] (русская и японская поговорки)
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ЯПОНИИ И ЯПОНСКАЯ ДЛЯ РОССИИ
Из-за сложности изучения японского языка русские довольно поздно познакомились с японской литературой. Японцы же гораздо раньше и в большем объеме стали заниматься русским языком и словесностью[2]. Первые произведения русской художественной литературы стали переводиться на японский язык в конце 19-го века. Начало положила «Капитанская дочка» А.С. Пушкина, вышедшая в свет в 1883 г. в неполном переводе Такасу Дзискэ (1859–1909) под названием «Касин тёсироку» (Повести о думе бабочки про сердце цветка. Удивительные вести из России). Переводчик заменил не только название, но и почти весь пушкинский текст, приблизив его к старым японским литературным нормам, копировавшим стиль китайских героических повествований того времени. Точно так же несколько раньше поступил переводчик Нива Дзюнъитиро, переводивший на японский язык роман английского писателя Бульвер-Литтона «Эрнст Малтроверс» и окрестивший его «Карю[3] сюнва» (Весенние беседы о цветах сливы. Удивительные события в Западной Европе).
Через три года вышло второе издание «Капитанской дочки». Перевод был тем же самым, но, учитывая тогдашнюю популярность всего английского, Такасу Дзискэ изменил имена героев: Гринёв превратился в Джона Смита, Швабрин – в Дантона, а Маша – в Мари. Книга стала называться «Сумису Мари-но дэн» (Жизнь Смита и Мари) и предварялась словами: «Любовная история в России»[4]. Может быть, именно поэтому пушкинская повесть успеха в Японии не имела.
Большим событием в истории перевода стала публикация в журнале (около 1890) тургеневского рассказа «Свидание» из «Записок охотника», переведенного Хасэгавой Тацуноске (Футабатэй Симэй)[5] непосредственно с русского языка, тогда как нередко переводы русских произведений осуществлялись в Японии того времени с английских изданий. Талантливый переводчик с большим мастерством использовал разговорный язык, сделав хорошую работу. На молодых литераторов Японии, поддавшихся обаянию русского гения, этот перевод произвел огромное впечатление. Вслед за «Свиданием» Футабатэй перевел «Три встречи», «Асю», «Рудина» и другие произведения Тургенева. Они также имели большой успех среди читающей публики, особенно молодежи.
Вслед за этим в Японии стали появляться переводы произведений Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.А. Гончарова и других исполинов русской литературы. Они переводились как с русского языка, так и через английские переводы. Интересно отметить, что Футабатэй сам написал три больших романа, на которых отразилось влияние русской литературы, с которой автор был хорошо знаком. В частности, по свидетельству самого писателя, его роман «Плывущее облако» (1889), положивший начало развитию критического реализма в Японии, написан под влиянием произведений Достоевского и Гончарова. Исследователи отмечают, что русские литературные традиции оказали влияние и на многих других японских литераторов, в частности Куникиду Доппо (имя-псевдоним) и Симазаки Тоосона, чей роман «Хакай» (Нарушение отцовского завета) перекликается с «Преступлением и наказанием» Достоевского. Профессор русского языка Военной академии Ёнэкава Масао, известный переводчик произведений русской литературы, познакомивший Японию с Пушкиным, Гоголем, Толстым, Достоевским, Тургеневым, Чеховым, Мережковским и другими писателями, выступил со статьей, в которой проанализировал влияние русской литературы на японскую[6]. Он стал автором и большого труда «История русской литературы»[7].
Отклик в душах японцев находили и произведения Л.Н. Толстого. По оценкам исследователей, тиражи его книг намного превышали тиражи японских авторов. Наиболее широкое распространение и популярность получили романы «Воскресенье» и «Анна Каренина». Н.П. Матвеев писал: «В Ниппоне хорошо знают и ценят Льва Толстого. Произведения его переведены на японский язык и многократно переиздавались. Для популяризации Толстого на островах страны Восходящего солнца много сделал мой старый друг Даниил Павлович Кониси, или по-ниппонски Кониси Масутаро. В молодости он много ездил в Россию, окончил там одну из духовных наших академий (за счет Николая), готовясь стать священником православной ниппонской церкви, и близко познакомился с Россией и многими выдающемся ее представителями. В их числе был и сам Лев Толстой, выразивший через известнейшего в те времена профессора Московского университет Н.Я. Грота желание познакомиться с г. Кониси после того, когда узнал о том, что г. Кониси переводит на русский язык философский трактат Лао-Цзы. Будучи поклонником этого древнейшего китайского философа, Л. Толстой предложил г. Кониси свое сотрудничество с тем, чтобы дать русскому народу Лао-Цзы в можно лучшем переводе. Совместный их труд был окончен в марте 1895 года и сначала был напечатан в журнале “Вопросы философии и психологии”, а затем вышел отдельным изданием. Недавно, будучи в Токио, я посетил Д.П. Кониси. Он работает над своим капитальным трудом – книгой о Льве Толстом. Жалуется, что труд разросся: написал уже 2200 страничек, а конца все еще не видно. Кониси-сан, кроме произведений Л.Толстого, перевел еще на ниппонский язык книгу дочери великого писателя Александры Львовны и был ее спутником и переводчиком в дни ее пребывания в Ниппоне. В России г. Кониси бывал несколько раз и в недавнее время, причем, однажды ему пришлось быть переводчиком в беседе между известным ниппонским промышленником г. Кухара и… Сталиным»[8].
Новое поколение японцев было очаровано пьесами Чехова, признав их последним словом драматургии. Почти все чеховские пьесы были переведены и поставлены на сцене «Маленького театра Цукидзи» под режиссурой К. Осанай и прошли с блестящим успехом. Выдающийся ниппонский романист и драматург К. Кисида, несмотря на французское образование, учился драматургии по произведениям Чехова, проник в творческую тайну этого писателя и, судя по его пьесам, прекрасно усвоил дух и технику русского гения.
Были также удачные переводы произведений Л.Н. Андреева, М.П. Арцыбашева, В.А. Соллогуба, Б.К. Зайцева и других. Увлекались японцы и советской литературой, переводя, в частности, М. Горького, но классическая русская литература оставалась более популярной.
Первые японские переводчики русской литературы получили хорошую переводческую практику в Японской духовной миссии. На базе школы отца Николая, ставшей катехизическим институтом с богословскими исследованиями на русском языке, возникла Токийская православная семинария. Многие студенты, учившиеся при Николае в период его пребывания в Цукидзи, сделали блестящий вклад в культуру эпохи Мейдзи. Среди студентов был Йосибуми Куроно, ставший впоследствии профессором С.-Петербургского университета, где обучал будущего ректора Московского университета Николая Невского, а также Елисеева и Рамминга, заложивших основы японологии в Европе и в Америке. Куроно также известен своим популярным русско-японским разговорником и иными учебными пособиями для студентов, изучающих японский язык.
Преподаватель кафедры английской литературы в университете Васэда Катаками Нобуру (1884–1928) в 1915 г. отправился в Россию для изучения русской литературы. Он провел в России три года, собрав библиотеку книг русских писателей XVIII-XIX вв., а по возвращению в Японию создал (1920 г.) в университете Васэда отделение русского языка и литературы, пригласив к преподаванию русских, проживающих в Японии: Г. Магницкого, А. Вановского, В.Н. Бубнову. В частности, деятельность Варвары Николаевны Бубновой в Японии была весьма многогранной и не ограничивалась изобразительным искусством или музыкальным образованием. Она преподавала в университете Васэда 25 лет, создав школу японской русистики[9]. Она подготовила целую плеяду выдающихся учеников, знатоков русского языка и литературы, из среды которых вышли известные переводчики советской и русской прозы и поэзии. Особую роль сыграла В. Бубнова в представлении японским читателям А.С. Пушкина. Она не только читала лекции и писала статьи о его творчестве, но и делала прекрасные иллюстрации к издававшимся в Японии произведениям классика: «Евгению Онегину», «Гробовщику», «Пиковой даме», «Сказке о царе Салтане» и др. Все переводчики «Евгения Онегина» были ее учениками или добрыми друзьями. «Если бы не она, – писала газета «Цусё симбун», – переводы русской литературы в Японии не достигли бы, наверное, такого высокого уровня».
Немалый вклад в знакомство японцев с русской литературой, а русских людей – с японской внес Михаил Петрович Григорьев, один из самых известных японоведов русского зарубежья. Он начал заниматься японским языком во время учебы в Читинском военном училище, и одноклассник вспоминал: «Установление в военном училище занятий для желающих изучать ниппонский язык встречает со стороны Миши Григорьева самый горячий ответ. В числе тех юнкеров, которые с особым рвением приступают к занятию, состоит и юнкер Григорьев, который выявляет большие способности, берет на себя нагрузку в изучении языка особенно тяжелую, ибо занятия происходят в те часы, которые юнкер мог посвятить своим личным делам. Но Миша занимается упорно и настойчиво. Курсы он заканчивает первым, вне конкуренции, обнаружив большие знания и способности»[10].
В марте 1920 г. Григорьева произвели в подпоручики и откомандировали в Японскую военную миссию в Чите, где его взял под опеку полковник Изомэ (Исобэ?). Он-то впоследствии и увез его с собой в Японию. В Токио, где Григорьев жил в 1921–1930 гг., он преподавал русский язык в Академии Генерального штаба, а с 1928 г. был также сотрудником правления компании «Кита Карафуто». Он был женат на японке и имел двух дочерей. Судя по всему, ему пришлось довольно много трудиться и заниматься не только переводами. Известно, в частности, что он подрабатывал, играя на виолончели в кинотеатре. У себя дома Григорьев частенько устраивал музыкальные вечера и даже создал свой оркестр, которым дирижировал[11].
Интересы его были весьма широки: от древней литературы до переводов на японский язык стихов русских поэтов, в частности, известностью пользовались его переводы А. Ахматовой. В Токио японист выступил редактором-составителем сборника «На Востоке», издание которого осуществил Кружок русских эмигрантов в Японии[12]. Помимо Григорьева, поместившего в этой книге несколько собственных работ, были опубликованы работы Н. Амурского, П.П. Петрова, Г.И. Черткова, В.П. Бубновой, А.А. Вановского и др. Заслугой членов Кружка были и первые переводы на русский язык произведений японских авторов, как поэтов, так и прозаиков, например, Акутогавы Рюноскэ. Кружок русских эмигрантов в Японии, как и большинство эмигрантских групп, не смог избежать разногласий, из-за чего наступил раскол, и сборник больше не выходил.
О друзьях Григорьева в Японии известно очень мало. Его знакомая В. Ивашкевич писала: «Случайная встреча в Ниппон и беседа с преподавательницей пения Софией Артемьевной Зайцевой[13] всколыхнула его душу и заставила его вновь почувствовать свою “русскость”. Он решает окончательно и твердо работать не только на пользу своей второй родины, но также приносить посильную помощь великой идее братства народов – России и Ниппон. Только ему русские обязаны тем, что им стала не чужда ниппонская литература»[14].
«Мечта его о сближении народов не была отвлеченной идеей, – вспоминал А.А. Ванновский, – а заключала в себе практическое ядро, что ждало времени, чтобы раскрыться. Он проявил себя как талантливый переводчик, но у него были задатки ученого и общественного деятеля – выдающаяся работоспособность, широта и оригинальность мысли, редкая память, а, главное, строгость к себе, граничащая со смирением. Как-то на собрании литературного кружка, существовавшего одно время в Токио, он выступил с докладом о русском расколе, причем продекламировал наизусть длиннейшую поэму, содержавшую жизнеописание протопопа Аввакума. На собраниях того же кружка он часто произносил импровизированные речи, и в отчетливости их содержания, и в самой его манере говорить чувствовался незаурядный оратор. В эмиграции его любили, хотя держался он независимо, не гонялся с политической модой и не воскурял фимиама его кумирам»[15].
В 1939 г. Григорьев уехал в Маньчжурию. О причине отъезда вспоминала Варвара Бубнова: «Мы уговаривали его остаться здесь в Токио, доказывая преимущества жизни в культурном центре. Во время одного из таких споров выяснилось, что для Михаила Петровича русская атмосфера была неразрывно связана с русской церковностью, которой ему недоставало в Ниппон»[16]. Уже в Дайрене он перевел на русский язык японские сказки, издав их с иллюстрациями В. Бубновой.
В Харбине Григорьев стал агентом отдела печати при кабинете резидента Южно-Маньчжурской железной дороги и принял активное участие в создании журнала «Восточное Обозрение» и формировании авторского коллектива. Здесь проявился его огромный талант переводчика. Одним из критериев Михаил Петрович считал: «Не держитесь слепо формальной близости к тексту, чтобы не было суконности в языке: пусть герои ниппонской повести живут в русском переводе и только тогда перевод не будет искусственен. Подбирайте соответствующие эквиваленты и не бойтесь, если они не всегда совпадают с дословным переводом. Любите вашу работу, и тогда вы достигнете цели»[17]. Сам Григорьев, переводя старые тексты с японским просторечьем, использовал простонародную речь русских крестьян.
Организовав работу в Харбине, он на короткое время уезжал в Токио, а затем, вернувшись в Китай, стал преподавателем японского языка и японоведения в Дайрене, возобновив работу в Отделе печати ЮМЖД. Скоро появились его новые переводы, в первую очередь Акутогавы Рюноске и Киккучи (Кикути) Кана, с которым Григорьев встречался в Харбине и чье творчество было замечено русскими эмигрантами. Харбинский «Рубеж» писал: «Едва ли можно найти в списке современных японских писателей кого-нибудь еще, то умел бы с такой же точностью, как К. Кикучи (Кикути), попадать в тон современности и, как он, чутко откликаться, словно хороший резонатор, на все ее зовы».
Деятельность М.П. Григорьева прервала 16 июля 1943 г. неожиданная смерть от инфаркта. Один из его близких друзей писал: «Идеалист чистейшей воды, он подходил ко всем людям с мягким доброжелательством. Его прямолинейность и неискушенность в некоторых житейских вопросах граничила с наивностью, но это была благородная наивность честного, безупречно чистого человека»[18]. Остались неоконченными перевод романа Ивата Тоёо[19]«Флот» и огромная работа по истории Японии. Сейчас имя М.П. Григорьева и его работы возвращаются на родину[20].
Вклад в изучение японской литературы и поэзии внес и Николай Петрович Матвеев. Его нельзя считать профессиональным востоковедом, но он оставил после себя множество статей о японских реалиях, отрывки из которых включены и в данную работу. Уже после смерти Матвеева журнал «Рубеж» опубликовал его статью о японской поэзии. «У ниппонцев до наших дней сохранились перлы поэзии, нанизанные нежной рукой женщины много столетий тому назад…», – так начиналась эта статья о поэтессах древности Идзуми Сикибу, Ононо Комати и других. «Как некоторый символ существует изображение женщины, смывающей с дощечки только что написанное ею – это означает Комати, озабоченную усовершенствованием своих произведений – она стирает написанное, чтобы написать снова – лучшее. Специалисты находят, что она, действительно, доводила свои творения до совершенной формы.
…Общее во всех этих поэтических произведений – грусть. Очень часто маленькая танка является настолько содержательной, что могла бы дать материал для более крупного произведения. Можно только от души пожелать, чтобы эти перлы ниппонской поэзии серьезно и вдумчиво изучались русскими»[21].
Японская культура оказала влияние и на русских поэтов, которые даже за время краткого пребывания в Стране восходящего солнца успевали плениться ею. Совсем недолго, например, пробыл в Японии Всеволод Иванов, но выпустил там свои «Сонеты»[22]. В «японских стихах» он дал следующие зарисовки:
- Любовь
Серебряные нити дождя во тьме, на электрическом свете,
Вонзаются в кустики брызг, тоже блестящих.
Плоский зонтик, черная крыша, соединяет их обоих.
Стоят прижавшись.
- Игрушка
Под зеленым светом газа в длинной лавке
Среди зеркал и гребенок стоит игрушка:
Разодетый самурай под цветущей вишней
Чертит на дереве заветное имя.
- Ветер
Теплый ветер веет, и на высоких шестах летают красные карпы,
Ныряют в воздухе, вьются и носятся.
Розовым цветом залиты путаные вишни.
У домика раздвинуты рамы. Внутри прохладно.
- Носильщики
Пусть бредут в грязи бедные носильщики, как ежи,
в соломенных накидках;
Дождь звонко стучит в их широкие шляпы конусом.
В паланкине, за стеклами, прижавшись, — молодая дама.
Над горами ветер носит облака и туманы.
- Красота
Луна холодна на синем шелке неба над черной зонтичной сосной;
Холодны цветы, изысканны изящные вырезы без запаха;
Всего холоднее белый снег на пурпуровых воротах храма.
Эти три холодные вещи весьма красивы.
А эти стихи принадлежат поэтессе Таисии Баженовой. В течение многих лет она жила в Китае, но посещение Японии оставило у нее неизгладимое впечатление.
В старой гостинице скрипят половицы,
А под окном — олеандры в цвету.
Белый хибачи (хибати) соседки дымится…
Завтра я буду уже в порту.
Мне из окна видны крыши кумирен,
Сосен зеленых плоская тень.
Так вот проходит, созвучно-мирен,
Этот японский осенний день.
С улицы слышен звук самисена (сямисэн),
В грустной мелодии слезы дрожат…
Пусть даже слышат старые стены —
Мне не вернуться уже назад…
Я уезжала веселой, весенней.
Завтра, быть может, на вашем столе
Розы увянут — мой дар последний,
И уж другая станет милей.
Можно ли сердцу сильнее сжаться
В горечи дум, слез и любви?..
Кто теперь нежно согреет пальцы
Похолодевшие мои? [23]
[1] Другие варианты: 武士に二言はない Bushini nigonnwa nai; ペンは剣よりも強し Penwa ken yorimo tsuyosi.
[2] Ясуги, С. История изучения русского языка в Японии // Восточное обозрение. – 1940. – №2. – С. 102–109.
[3] Также слово карю означает публичные дома или куртизанки.
[4] Кожевникова И. Пушкинские переводы в Японии. Первый перевод Пушкина в Японии // Московский журнал. – 1999. – 1 июня (http://rusk.ru/st.php?idar=800152)
[5] Футабатэй (иногда Фтабатэй) Симэй – псевдоним японского писателя Хасэгава Тацуноскэ (1864–1909). Первый, кто познакомил японцев с русской литературой. Перевел на японский язык сочинения Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, В.Г. Белинского, Н.А. Добролюбова, М. Горького. Находился в России в качестве корреспондента газеты «Асахи». Считается основателем современного японского романа. Соч.: Дзэнсю, т. 1–8, Токио, 1937–38; в рус. пер. – Мои принципы художественного перевода, в кн.: Восточный альманах, т. 1. – М., 1957. Лит.: Карлина Р. Творческие связи Хасэгава Фтабатэя с русской литературой // Японская литература. Исследования и материалы. – М., 1959; Рехо К. Достоевский и японский реалистический роман конца XIX в. // Народы Азии и Африки. – 1972. – №1; Накамура Мицуо. Футабатэй Симэй. – Токио, 1953.
[6] Масао Ионэкава (Ёнэкава Масао). Влияние русской литературы на японскую // Восточное обозрение. – 1940. – №2. – С. 110 – 120.
[7] The Japan Biographical Encyclopedia &Who’ Who. – Tokyo: Rengo Press, 1958. – P. 1920.
[8] Амурский Н. Ниппонец, сотрудник Льва Толстого // Рубеж. — 1937. — № 35 (28 авг.) — С. 14., портр.
[9] Кожевникова И.П. Варвара Бубнова – русский художник в Японии. – М.: Наука, 1984. – С. 100.
[10] Морозов Г. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 179.
[11] Бубнова В. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 195.
[12] На востоке: Сб., посвященной вопросам культуре народов Востока. – Токио: Тип. «Обундо», июнь 1935. – 228 с.: ил.
[13] В это время она с мужем К.И. Зайцевым совершили турне по Японии: Успешное турне камерной певицы С.А. Зайцевой в Ниппон // Рубеж. – 1938. – № 32 (6 авг.). – С. 8: портр.
[14] Ивашкевич В.А. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 198.
[15] Вановский А.А. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 191.
[16] Бубнова В. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 197.
[17] Цит. по: Ивашкевич В.А. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 199.
[18] Сатовский-Ржевский Д. (Воспоминания) // Восточное обозрение. – 1943. – № 16 (июль-сент.). – С. 182.
[19] Псевдоним — Сиси Бунроку.
[20] Похвала тени. Рассказы японских писателей в переводах М. П. Григорьева / Сост. и предисл. Л. Л. Громковской. СПб.: Центр «Петербургское Востоковедение», 1996.
[21] Амурский Н. Поэзия седой древности: Ниппонские поэтессы, жившие и писавшие 1.000 лет тому назад // Рубеж. – 1942. — № 44 (30 нояб.) – С. 9, ил.
[22] Иванов В.Н. Сонеты. — Токио, 1922; То же. — 2-е изд. — Харбин: Тип. «Гун-Бао», 1930. — 32 с.
[23] Баженова Т. Япония // Русская поэзия Китая: Антология / Сост. В.П. Крейд, О.М. Бакич. – М.: Время, 2001.
