Продолжаем публиковать на сайте ОРЯ отрывки из книги известного специалиста по истории Японии, доктора исторических наук Амира Александровича Хисамутдинова «Токио — Иокогама: русские страницы»
ЕВФИМИЙ ПУТЯТИН: СИМОДА, ХЕДА И НАГАСАКИ
Евфимий Васильевич Путятин – один из немногих примеров того, как профессиональный моряк блестяще справился с дипломатическими обязанностями. В 1854 г. русское правительство уполномочило его вести дальнейшие переговоры с японцами. Для встречи был назначен порт Симода как наиболее подходящий: шла Крымская война, и Путятин стремился избежать столкновения с превосходящими силами неприятеля.
Вице-адмирал Путятин пришел в Японию 22 ноября 1854 г. на фрегате «Диана»[1]. Он сразу же определил, что стоянка в Симоде весьма неудобна. Бросив два якоря в самом глубоком месте, он поставил на мысу сигнальный пост, который мог бы сразу сообщить о приближении англичан. Первая встреча с японцами состоялась только 8 декабря. Увы, ничего конкретного они не сообщили и только передали русскому правительству подарки от сёгуната: два книжных шкафа, стол, позолоченные ширмы и настольные украшения. Все предметы были покрыты отличным черным лаком и декорированы золотыми и серебренными рельефными изображениями самого превосходного качества.
Беда пришла 23 декабря, но вовсе не со стороны англичан. С утра ничто не предвещало трагедии. Было тихо, дул небольшой ветер. Термометр показывал семь градусов тепла. Без четверти девять на фрегате «Диана» почувствовали удары землетрясения, которые продолжались две – три минуты, а спустя час в бухту зашла громадная волна. В одно мгновение залив заполнили обломки домов и джонок, выброшенных волной на берег. На фрегате сыграли тревогу, стали закреплять орудия и поднимать шлюпки на борт, но в 11.15 корабль сорвало с якорей, не сумевших удержать его. В это время в заливе появилась другая волна, еще выше первой. Над городом повис дым, и в воздухе распространился сильный запах серы[2].
«Диану» еще можно было спасти. Японское правительство пошло навстречу Путятину и по его просьбе согласилось выделить место для ремонта корабля. Японцы всегда проявляли сочувствие к тем, кто мог погибнуть в стихии. Некоторую роль сыграли и антиамериканские настроения, бытовавшие среди японцев: русских можно было противопоставить им. Русские облюбовали бухту Хеда: она находилась в 35 милях от Симоды и была защищена с трех сторон сопками. «Диану» повели туда на буксире, но дойти до места назначения ей помешал сильнейший шторм, во время которого фрегат затонул в заливе Суруга.
На помощь русским пришли жители всех прибрежных поселков: Хеды, Нумадзу, Фудзи. Больше всего забот выпало на долю Хеды: в рыбацкий поселок с населением три тысячи человек волею судьбы попали пятьсот русских моряков. Их пребывание легло тяжелым бременем на бедное поселение, но японцы делились с русскими всем, чем могли. Офицерам отвели жилье в двух буддийских храмах, которые устояли при землетрясении, а для нижних чинов построили четыре дома. На горной дороге, ведущей в Хеду, по приказу правительства соорудили пост. С одной стороны, эта мера была предпринята для зашиты русских, а с другой – для наблюдения за ними.
Русские моряки прожили в Хеде почти полугода, пока шло строительство судна для возвращения на родину. Работы велись и днем, и ночью. В них наряду с моряками участвовали многие местные жители, поэтому указание, запрещающее японцам общаться с русскими, постоянно нарушалось. Контакты с местными жителями налаживались постепенно. Поначалу японцы боялись чужеземцев: они впервые видели иностранцев, о которых ходили разные слухи, но со временем они осмелели. Переговаривались так: русские слова переводились сначала на голландский язык, а уже с него – на японский. Во время стоянки в Хеде от болезней скончались четверо русских моряков[3].
Тем временем Е.В. Путятин продолжал переговоры. Они проходили в Симоде в храме Гёкусэндзи. К огорчению обеих сторон, многочисленные трения помешали решить вопрос о линии границы на острове Сахалин. Что же касается Курильских островов, то соглашение было достигнуто: граница пройдет между островами Итуруп и Уруп. Для русских судов Япония открывала три порта: Хакодате, Симоду и Нагасаки. Все договоренности закреплялись в «Трактате о торговле, заключенном между Россиею и Японией в Симоде 26 января (7 февраля) 1855 г.» Начальный этап официальных отношений России и Японии успешно завершился.
Наконец, было закончено и строительство судна. Его назвали «Хедой» в честь гостеприимного селения. «Легко отгадать чувство, с каким производились нами все приготовления к спуску шхуны, – писал один из главных кораблестроителей лейтенант А. Колокольцев. – Японцы видели это в первый раз и ожидали какого-то чуда; случись, к нашему несчастью, что шхуна не сошла бы со стапеля, мы потеряли бы в их глазах всякое доверие как кораблестроители. (…) Начали выколачивать подпоры, и японцы, повинуясь чувству страха и недоверия, отодвинулись еще дальше. Вслед за тем обрубили найтовы, тронули ваги, и шхуна сперва тихо, а потом скорее и скорее при дружном «Ура!» команды скользнула по стапелю и свободно заколыхалась на воде. (…) Два русских флага, национальный и посланнический, развевались на флагштоках первого построенного на японском берегу судна. Налюбовавшись вдоволь на шхуну, мы обернулись назад, и тут представилась картина не менее занимательная. Японцы с раскрытыми ртами присели на землю и безмолвно следили за шхуной, пока она на буксире у подоспевших наших гребных судов не скрылась за мыс. Тогда вся ватага (японцев – А.Х.) отправилась с поздравлением к адмиралу, приседая и низко кланяясь в благодарность за данный им урок»[4].
Постройку «Хеды» японская сторона оценила в 21252 руб. Новая шхуна представляла собой двухмачтовое парусное судно водоизмещением около 105 т. Как свидетельствовал тот же А.Колокольцев, «Хеда» «оказалась хорошим морским судном, соединяющим в себя ходкость с остойчивостью, поворотливостью и легкостью на волнении»[5]. Она развивала скорость до 11 узлов, что было весьма недурно, и вызывала восхищение не только у японцев, но и у опытных мореходов других стран.
Приняв на борт вице-адмирала Е.В. Путятина, пятерых офицеров и 40 нижних чинов из бывшего экипажа «Дианы», 21 апреля 1855 г. «Хеда» под командованием лейтенанта А. Колокольцева отправилась в свое первое плавание. Курс держали на Петропавловск Камчатский. 10 мая шхуна вошла в Авачу. Здесь моряки узнали от есаула Мартынова, адъютанта генерал-губернатора Восточной Сибири, что все русские корабли флотилии, дислоцировавшиеся ранее на Камчатке, вместе с местным населением и гарнизоном еще 5 апреля ушли в Де-Кастри, на Амур, где могли укрыться от англо-французской эскадры.
11 мая, пополнив бункер водой, «Хеда» вышла из Петропавловска, взяв курс на юг, к Амуру. За 25 дней перехода на шхуне несколько раз объявлялась боевая тревога, и экипаж брал в руки оружие, но и на этот раз счастье не отвернулось от мореплавателей: в Амурский лиман шхуна вошла без единого повреждения[6].
В Николаевске экипаж простился с «Хедой»: ей предстояло при первой возможности вернуться в Японию, а Путятина ждал приказ о возвращении в столицу. Для следования вверх по Амуру ему передали легкий восьмисильный катер «Надежда», экипаж которого составили моряки погибшей «Дианы».
Другая группа русских моряков покинула Японию 2 июля 1855 г. на зафрахтованной бременской шхуне «Грета». 20 июля ее остановил в открытом море английский пароход «Барракуда». Русские офицеры, матросы и дипломат Гошкевич оказались в плену, длившемся несколько месяцев. Вместе с ними был и некий японец, личность которого представляет некоторую загадку.
Пока известно только об одном японце, прибывшим в Россию с экипажем «Дианы». Это Татибана Косай, самурай из клана Какэгава провинции Тотоми (западная часть нынешней префектуры Сидзуока). Примерно в середине 1850-х гг. он стал буддийским монахом (секта Нитирэн) и поселился на полуострове Идзу. Профессор Ё. Накамура уверяет, что с этим японцем русские познакомились то ли в Симоде, то ли в Хеде[7]. Обладая незаурядной смелостью, он покинул Японию с командой «Дианы», сев в Хеде на немецкое торговое судно «Грета» вместе с 227 российскими офицерами и матросами.
21 января 1858 г. в церковной метрической книге появилась следующая запись: «… По указу Санкт-Петербургской духовной консистории вследствие собственного прошения состоящий при Азиатском департаменте Министерства иностранных дел коллежский регистратор Масда Кумедзаймон [Кумэдзаэмон] из языческой веры Будды посвящен Святым Крещением с наречением ему имени Владимир и с принятием по желанию его фамилии Яматов 38 лет, протоиереем Николаем Садальским. При сем таинстве восприемниками были: коллежский советник Иосиф Антонович Гошкевич и Двора его Императорского Величества статс-дама Прасковья Ивановна Метляева, урожденная графиня Салтыкова». Событие для России середины XIX столетия исключительное. Столичная пресса писала: «21 января в церкви Благовещения на Васильевском Острову принял Святое Крещение японец, известный сотрудник г. Гошкевича по изданию японского словаря… Этот природный японец едва ли не единственное существо в своем роде в целой России. В отечестве он был монахом, пристал к посольству графа Путятина в качестве учителя японского языка, согласился ехать в Россию и попал вместе с русскими в плен к англичанам. Впоследствии возвратились они кругом Света в Петербург. Японец принял наше подданство и научился порядочно говорить по-русски. Он хорошо знает свой язык, бойко пишет по-китайски, знает литературу своего отечества и вообще любознателен. При возникающих теперь наших отношениях с Японией весьма было бы полезно учредить при университете кафедру японского языка»[8].
Помимо помощи Гошкевичу в составлении русско-японского словаря[9] Владимир Яматов занимался переводами и участвовал в переговорах с японской миссией во главе с Коидэ Ямато-но ками о «совместном владении Сахалином», состоявшихся в 1866 г. в Петербурге. Привлекли его и к занятиям с группой японских стажеров. В 1870 г. Яматов стал читать лекции и вести занятия по японскому языку в Петербургском университете, но в 1874 г. японец написал прошение об отставке и разрешении вернуться на родину. За прилежную службу его наградили крупной денежной премией и оплатили дорогу в Японию. Яматов покинул Россию с чином надворного советника. Последние годы жизни он провел в уединении, вновь обратившись к буддизму и под именем Косай Масуда живя в купленном им домике при храме Таканава Гэнсёджи в Токио. Умер он в мае 1885 г. в возрасте 65 лет.
Вместе с тем, существуют сведения, что еще в Хакодате на борту «Дианы» прятался какой-то японец, имевшей цель уехать из Японии в Россию. Был ли это Татибана-Яматов, или «Диана» увезла двух подданных Страны восходящего солнца, пока сказать трудно. Если предположить, что Яматов бежал из Японии из Хеды, то остается неизвестной судьба японца, который поднялся на борт «Дианы» в Хакодате.
Вечером 26 октября 1856 г. в бухте Симода бросил якорь корвет «Оливуца» под командованием В.А. Римского-Корсакова[10]. Миссия моряков была многогранной. Им предстояло завершить ратификацию договоренностей, достигнутых Е.В. Путятиным на переговорах в Симоде, окончательно рассчитаться с японцами за их помощь русским, а также передать японскому правительству в дар шхуну «Хеда» и все, что осталось после гибели фрегата «Диана».
Двумя месяцами ранее по этим местам прошел сильный тайфун. Свидетельством его мощи были выброшенные на берег джонки и сорванные с домов крыши. От непогоды не устоял даже каменный пирс в деревне Какисаки. Осмотрев место гибели «Дианы», Римский-Корсаков понял, что задача предстоит нелегкая. Свои услуги морякам предложил генеральный консул США Гаррис: он сразу поднялся на борт корвет и сказал, что имеет поручение от своего правительства помогать русским. В ожидании размена ратификационными грамотами команда занялась ремонтом гребных шлюпок.
Команда «Оливуцы» вытащила орудия фрегата «Диана», хранившиеся на берегу в сарае, установила их на лафеты и привела в порядок[11]. Вместе с 52 пушками русские моряки подарили японцам и уцелевшие и навигационные приборы «Дианы». Тогда же, в ноябре 1856 г., японским властям передали в Симоде и «Хеду», как было условлено ранее. Так в Японии появился первый настоящий корабль, построенный по европейскому проекту. 2 ноября корвет «Оливуца» покинул Симоду, полностью выполнив свою миссию.
Е.В. Путятину довелось еще раз побывать в Симоде. В 1857 г. он состоял в звании Чрезвычайного посланника и Полномочного министра в Китае, а на исходе года получил новое назначение – начальником эскадры Восточного океана. По пути из Нагасаки в Эдо- Токио Путятин решил заглянуть в Симоду, чтобы узнать последние новости. Там он встретился с губернатором, с которым часто общался, живя в Хеде. Узнав, что фрегат «Аскольд» уже на следующий день снимается с якоря, губернатор встал в пять часов, чтобы успеть повидаться с Евфимием Васильевичем.
«Встреча с адмиралом была необыкновенно оригинальна и ясно обнаруживала, какое приятное впечатление оставили в нем первые его сношения с русскими. Взойдя на шканцы и увидев адмирала, он хриплым голосом закричал “Путятин, Путятин!” и с распростертыми руками побежал навстречу адмиралу; когда же ему подарили фотографическую группу офицеров “Паллады”, радость его не имела границ»[12]. Губернатор посоветовал Путятину не спешить в столицу, а подождать три дня. За это время он смог бы предупредить власти о визите Российского посланника. Путятин согласился: он не хотел лишних осложнений, а времени было достаточно.
18/30 июля фрегат «Аскольд» пришел из Симоды в Токийскй залив и встал на якорь на Канагавском рейде. Здесь Путятин застал первый японский флот: два небольших 12-пушечных корвета европейской постройки «Япон» и «Иедо, пароход «Канко-мару» и императорскую яхту «Emperor», подаренную англичанами при заключении трактата. Предварительные переговоры велись на борту «Аскольда» в течение двух недель. Потом пришло известие, что в Токио все готово к приему Путятина.
Въезд в столицу обставили очень торжественно. Процессию открывал важный японский чиновник, с которым велись переговоры в Канагаве. Следом восемь японцев несли носилки с русским адмиралом. За ним следовала свита, состоявшая из двух секретарей Путятина и командиров фрегата «Авроры» и клипера «Стрелок». Замыкал процессию багаж гостей. Впереди и позади шествия бежали полицейские, которые кричали: «Сагариоро!», то есть «Поклоняйтесь!». По пути следования толпился народ. Русские считали неудобным и утомительным передвигаться на носилках и предпочли идти пешком. Но по мере приближения к городу зевак становилось все больше и больше. Многие стремились дотронуться до одежды гостей, и они все же были вынуждены спрятаться в носилках.
В Токио русская делегация поселилась в одном из храмов. Переговоры велись с Нагай-гэмбаноками-Наоюки, с которым Путятин был знаком по Нагасаки. Команда тем временем наслаждалась отдыхом. Моряки гуляли по пустынному берегу, на котором впоследствии появился порт Иокогама. «Нам отвели место, называемое Юкаама [Иокогама], – писал К.Ф. Литке, – находящееся на весьма живописной возвышенности и отделяющееся от Канагавы широкой долиной и речкой, но почти необитаемое. Речка это составляла предел наших гуляний на довольно обширном впрочем, пространстве, где можно было вдоволь расправить ноги и надышаться прекрасным, ароматическим береговым воздухом. Для отдыха и освежения был устроен навес со скамейками, покрытыми циновками, где нас потчевали за счет гостеприимного Японского правительства чаем и фруктами. Маленькие дыни, не больше хорошего огурца, очень сладкие и вкусные, уничтожались с необыкновенной быстротой, возбуждаемой сильной жарой, утоляя в некоторой степени постоянную жажду и спасая нас от канагавской болотистой воды, весьма нездоровой»[13]. Также русские устраивали игры на воде и гонки на шлюпках, заключая пари. Так они провели почти месяц, пока Путятин вел переговоры, подписав соглашение 7 августа 1858 г.[14]
Путятин был очень популярен среди японцев. «Япония, может быть, более не увидит его, но имя графа Путятина не скоро забудут; трактат, заключенный без формального полномочия к Японскому правительству, доказывает, в какой степени адмирал умел вселить к себе доверие и уважение японцев. Достаточно было одного его появления, одного его слова, чтобы подозрительное, недоверчивое Японское правительство изъявило готовность войти с ним в какие угодно сношения»[15]. 1 августа 1881 г. Е.В. Путятина наградили одной из самых высоких наград Японии, Орденом восходящего солнца первой степени. Как говорилось в указе императора, орден вручался ему за заслуги при заключении первого японо-российского договора и за покровительство японцам в России. Известно, что дочь Путятина Ольга Ефимовна несколько лет прожила в Японии[16].
В 1882 г. клипер «Стрелок» получил разрешение от японского правительства посетить некоторые порты, в которых иностранцы еще не бывали[17]. 14 мая он зашел в бухту Хеда[18]. Жители деревни получили приглашение прибыть на судно, где для них устроили банкет. На борту «Стрелка» находились бывшие члены экипажа фрегата «Диана» К.Н. Посьет и С.С. Лесовский.
Будет день – будет пища (русская поговорка)
明日わ明日の風が吹く(Асита-ва аситано кадзэга фуку) Завтра принесёт другой ветер (японская поговорка)
ГРАФ МУРАВЬЕВ-АМУРСКИЙ И ПЕРЕГОВОРЫ О САХАЛИНЕ[19]
21 декабря 1857 г. высочайшим приказом по гражданскому ведомству советника И.А. Гошкевича назначали российским императорским консулом в Японии с пребыванием в Хакодате. Существовало несколько причин того, почему выбор места для первого консульства России в Японии пал на этот весьма отдаленный от столицы типично провинциальный городок, скорее напоминавший деревню. Прежде всего, сыграла роль близость Хакодате к Амуру и Сахалину, важных для России районов. Также подразумевалось, что незамерзающий хакодатский порт мог служить отличной базой для российских кораблей. За действиями России по открытию консульства внимательно следили англичане[20].
Одним из основных инициаторов установления тесных дипломатических отношений с Японией и открытия российского представительства в Хакодате был генерал-губернатор Восточной Сибири граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Заключив выгодное соглашение с Китаем, он стремился установить границу и с Японией. «Я сам вызвался на это дело, – писал он, – потому в особенности, чтобы оно кончилось без промедления, покуда англичане не водворились в Японии и не вздумали еще захватить уголок на Сахалине. Для успешного исполнения этого поручения, а также для скорейшего установления границ с Китаем я намерен отправиться из Николаевска с эскадрой, по возможности многочисленной, в Японию и в Печелийский залив»[21].
7 июня 1859 г. пароходо-корвет «Америка» под флагом генерал-губернатора Восточной Сибири отправился в Хакодате. К 15 июня там собралась целая эскадра[22], в том числе корветы «Гридень» и Рында», входившие в отряд капитана 1-го ранга А.А. Попова[23]. В состав эскадры, сформированной Муравьевым-Амурским, включили и фрегат «Аскольд», который в это время зашел в Хакодате, чтобы увезти в Россию японские подарки[24]. Командира «Аскольда» Ивана Семеновича Унковского назначили начальником штаба эскадры. «В 1859 г. с 25 июля по 25 августа во время командования фрегатом “Аскольд” по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири и главнокомандующего войсками в оной расположенными генерал-адъютанта графа Муравьева-Амурского сверх настоящей обязанности состоял начальником штаба при его сиятельстве в соединенной эскадре у берегов Японии. 16 мая 1860 г. во внимание к отлично усердной службе при командовании фрегатом “Аскольд” в кругосветном плавании Всемилостивейше пожалован орден. Св. Владимира 3-й степени и произведен в контр-адмиралы (28 июня 1861)»[25]. В Хакодате Н.Н. Муравьев-Амурский пересел с «Америки» на корвет «Аскольд», и вся эскадра отправилась в Токио на переговоры по разграничению Сахалина, имевшие стратегическое значение для России.
Корветы «Рында» и «Гридень» вошли в Токийский залив 1 августа 1859 г. Они бросили якорь на рейде Канагавы, где уже стояли корвет «Новик» и пароходо-корвет «Америка». Канагаву открыли для иностранцев после гибели фрегата «Диана» у берегов Симоды. Тогда европейцы настояли, чтобы им предоставили другой, более безопасный для мореплавания порт. Чтобы отделить чужеземцев от местного населения, им выделили место в двух верстах от города, названное Юкаамой (Иокогамой)[26], где имелась хорошая и глубокая бухта. Там быстро соорудили пристани, просторные склады и открыли лавки. Были построены дома и для иностранных консулов, но они предпочитали жить в Канагаве.
«Половина Иокогамы, – писал А.А. Корнилов, – занята большими деревянными, по обыкновению очень отчетливо отделанными зданиями, назначенными под склады товаров, под лавки и жилища иностранцев. В 2-х, 3-х лавках этих нам мало пришлось купить вещей нам нужных; они наполнены большей частью галантерейными вещами, ружьями, пистолетами, шарманками и другими мелочами, которых нет у японцев […] На берегу у длинных, каменных пристаней выстроено большое одноэтажное здание таможни. Внутри здания огромный двор, насыпанный крупным щебнем; для какой цели, право, не знаю, разве для того, чтобы иностранцы реже туда ходили. Боковые ниши здания назначены, кажется, для складов, в задней же или главной части помещается контора. Тут мы меняли наше серебро на японское, тут же находили, в случае надобности, переводчиков, чиновников и даже самого Канагавского губернатора, который, впрочем, принимает лично далеко не всех, имеющих в этом нужду, а чаще извиняется нездоровьем и высылает вместо себя вице-губернатора или чиновников, смотря по значимости пришедшего лица»[27].
После появления в Иокогаме иностранцев многие японские лавочники перенесли туда свою торговлю. В лавках в основном продавались красивые вещи, лакированные традиционным японских способом, великолепной отделки и инкрустации, которые стоили совсем недорого. Продавался и шелк, но, по мнению русских моряков, не очень хорошего качества. В отличие от Нагасаки здесь они почти не увидели фарфора. Зато многих очень привлекали невиданные раньше затейливые безделушки с незнакомым названием. «Это нэцкэ, – писал морской офицер Корнилов, – большие резные брелки, которыми японцы привешивают за пояс табачные кисеты. Нэцкэ делают из кости или крепкого дерева и представляют отдельные человеческие фигуры, зверей, здания, деревья и целые группы людей с комическим, по большей части, содержанием. По художественной отчетливости выполнены они неоценимо»[28].
Когда 4 августа 1859 г. фрегат «Аскольд», на борту которого находился генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Амурский, пришел в Иокогаму, на рейде уже стояли восемь русских паровых кораблей, представлявшие серьезную силу. «В Юкааме, между тем, – вспоминал К.Ф. Литке, офицер фрегата “Аскольд”, – мы нашли значительные перемены: из пустой долины она превратилась в довольно значительный городок, служивший местом поселения иностранцев. Прошлогодних болот мы уже не нашли. Место было возвышено, выровнено, и на берегу воздвигались две прекрасные каменные пристани для нагрузки и выгрузки товаров. Иностранцы не смогли воспользоваться преимуществами и, по мнению некоторых, их положение здесь было незавидно. Купцы на ночь запирали лавки и возвращались в Канагаву. У иностранных предпринимателей была грубость к японцам, что сказывалось в отношении»[29].
На следующий день эскадра перешла в бухту Токио. «Вид Иедо с рейда очень красив, – писал А.А. Корнилов. – Раскинутый по холмам, он не может похвастаться ни одним высоким выдающимся зданием, но зато щедро рассыпанная зелень вознаграждает этот оригинальный, для столицы с двумя миллионами, недостаток […] Весь город состоит из кривых узких улиц, обустроенных небольшими, тесно друг к другу прилегающими, иногда двухэтажными с лавкою внизу домишками или высокими деревянными стенами, окружающими княжеские дома. В первом случае улицы кишат нагим народом, а во втором пусты и безмолвны. Иногда попадаются храмы, но из них только один замечателен по массивности громадной крыши с резьбой и высокой колокольней.
Княжеские дома, занимающие большей частью целые кварталы, встречаются беспрепятственно, но в них кроме высоких стен и резных массивных ворот со страшными запорами, ничего не видно. Даже дворец Тайкуна, несколько дней бывший целью почти всех наших прогулок, далеко не удовлетворил нашим ожиданиям. Довольно большая возвышенная местность, обкопанная широким рвом и обнесенная стеной, из-за которой везде проглядывали деревья и кое-где беседки, – вот и все, что мы можем сказать о дворце Тайкуна. Его таинственная неприступность, холм, на котором он выстроен, и зелень, пожалуй, иногда расшевелят воображение; но стоит только вспомнить, что это дворец властителя Японии, как фантазия оставит вас и вам останется лишь одна японская жизнь, так мало вызывающая сочувствие европейца. Как ни старайтесь обставить мысленно внутренность этих дворцов, кроме разрисованных бумажных ширм вместо стен и чистых циновок на полу ничего не придумаете. Единственная сторона, с которой мне понравился город, это бесчисленные парки и сады, частные и публичные, между которыми нам показали даже ботанический»[30].
Народ на улицах столицы мало чем отличался от жителей Хакодате или Нагасаки. Простой люд ходил почти раздетым, не блистали богатством и одежды лавочников. Кто выделялся среди толпы, так это чиновники, которые выглядели важнее, чем в других городах, посещаемых русскими моряками. Да и свиты у знатных людей были значительно многочисленнее. Лавки выглядели побогаче канагавских, но иностранцам продавали товар далеко не в каждой.
Многие русские были очарованы красотой и утонченностью японских женщин, хотя и недоумевали по поводу некоторых японских обычаев. «Что касается женщин, то мы, разумеется, других случаев, как видеть их на улице, в лавках или гостиницах, не имели; а в этих местах, с прибавкой и храмов, показываются только женщины низшего класса, да и то сравнительно с мужчинами в небольшом количестве. Между ними часто попадаются довольно хорошенькие, но, увы, то же злодейское обыкновение, что и в Хакодате, покрывать белилами и другими разноцветными мастиками лицо и шею невольно напомнит поблекшую, но все-таки играющую первые роли актрису провинциального театра».
Организацией визита Н.Н. Муравьева-Амурского в Токио занимался И.А. Гошкевич. 8 августа 1859 г. граф принимал на борту фрегата уполномоченных японских властей Эндо Тадзима-но-ками и Сакаи Укёноскэ, а на 10 августа был назначен его съезд на берег. Эта церемония была обставлена очень торжественно. При переходе Муравьева-Амурского с «Аскольда» на «Америку», которая могла поближе подойти к берегу, раздался салют, и все матросы были посланы на реи. Чуть позже по бухте засновали шлюпки, заполненные офицерами в парадной одежде. У самой пристани графа встречали японские чиновники, а также сборный батальон, составленный из экипажей всей эскадры. Вид трехсот лихих матросов, гардемаринов и юнкеров, блестящие мундиры и знамена должны были произвести впечатление на японский народ. К сожалению, людей на берегу не было, так как полицейские запретили горожанам появляться там во время церемонии. Так что красочным представлением наслаждались лишь его участники. В храме гостей ждал торжественный обед, составленный из блюд японской кухни.
Русские моряки с удовольствием воспользовались возможностью осмотреть незнакомый город, в который не ступала нога иностранца. Горожане в свою очередь тоже во все глаза глядели на чужеземцев. В Японии тогда существовало немало противников открытия страны, особенно среди чиновничества, поэтому прогулки моряков были сопряжены если не с опасностью для жизни, то во всяком случае с некоторыми неудобствами. Смех и крики зевак постоянно сопровождали русских. Порой гостей встречали и камнями: кто-то маленькими, а кто-то и более увесистыми. Увы, узкие японские улочки не позволяли избежать неприятных встреч. Иногда в конце прогулки русские напоминали зайцев, которых гнали собаками.
«Мы переходили из одной в другую улицу, а толпа и крики продолжали провожать нас.
– Это все Вы виноваты, доктор, – укоряли мы нашего невозмутимого спутника. – Вы завели нас в эту трущобу смотреть, черт знает что, да и теперь ведете все дальше от пристани.
– Господа, – отвечал он, – как истинные туристы утешайте себя мыслью, что нечасто удается быть в подобном положении. Любой лорд заплатил бы большие деньги за право быть на нашем месте, а Вы имеете это удовольствие даром и еще жалуйтесь»[31].
Избежать новых приключений русским помогли полицейские, вооруженные железными палками с кольцами на концах. В дальнейшем моряки стали съезжать на берег большими партиями и гулять по городу в сопровождении японских чиновников и полицейских.
Особенно русским нравились японские парки. «А сады, в особенности террасы, очень хороши. На одной из них мы пили чай; она обсажена деревьями, покрыта легкой крышей, или по-нашему маркизой, и разделена на несколько отделений, отгороженных друг от друга тоненькими жердочками; в каждом из этих отделений особенная семья торговцев чаем. По любви к простору, так свойственному русской натуре, мы разлеглись во всех отделениях и совершенно запутали чиновников, все еще пытавшихся предлагать нам угощение за счет правительства. Вид с террасы на громадный город, раскинутый у наших ног, очень хорош: по крайней мере, успокаивает глаз однообразием: вы видите крыши и деревья, деревья и крыши, и только там, вдали, синее море и на нем как бы в тумане залитые ярким светом солнца джонки и наша грозная эскадра»[32].
Тем временем Н.Н. Муравьев-Амурский вел напряженные переговоры о разграничении России и Японии. Он предложил провести границу по проливу Лаперуза, оставив японцам их рыбалки на Сахалине. Русские беспокоились, что другие государства могут воспользоваться этим островом и устроить на нем свои базы. Генерал-губернатор убеждал японцев и в том, что для обеих стран будет лучше, если в заливе Анива восстановится русский военный пост, снятый в 1854 г.[33] Японцы же предлагали провести границу по 50-й широте, чтобы южная часть Сахалина оставалась в их владении. 23 августа состоялись заключительные переговоры, но и они не привели к определенным результатам.
Одной из причин того, что японское правительство настороженно отнеслось к инициативе Н.Н. Муравьева-Амурского, была близость дальневосточных рубежей России. Российские власти с пониманием отнеслись к позиции японцев в вопросе о территориальном разграничении. Министр иностранных дел А.М. Горчаков сообщил Муравьеву-Амурскому о приказе Александра 2-го отложить отправку войск на юг Сахалина, которая планировалась на весну 1860 г., до рассмотрения этого вопроса в Особом совещании[34].
Со своим уставом в чужой монастырь не ходят
郷に入っては郷に従え(gouni ittewa gouni shitagae) (русская и японская поговорки)
Продолжение следует
[1] Путятин Е.В. Всеподданнейший отчет генерал-адъютанта графа Путятина о плавании отряда военных судов наших в Японию и Китай // Мор. сб. — 1856. — № 8, офиц. статьи. — С. 39.
[2] Описание землетрясения в Симоде и крушение фрегата «Диана» // Мор. сб. — 1855. — № 4. — С. 293 – 296.
[3] Могилы русских находятся на территории буддийского храма Хосэндзи, где жил адмирал Путятин.
[4] А.К. Построение шхуны «Хеда» в Японии // – 1856. № 8, неоф. ч. – С. 279 – 299.
[5] Там же.
[6] Шхуна Хеда в Татарском проливе: (Погоня трех английских крейсеров 25 мая 1855 г.). // Мор. сб. 1856. № 4. С. 1-5.
[7] Накамура, Ёсикадзу. Гошкевич — Татибана: миссия выполнима // Родина. — 2005. — № 10. — С. 94 — 95.
[8] Северная пчела. — 1858. — 23 янв. // http://denis.wmsite.ru/fotoalbom/blagoveschenskaja-cerkov-20/cerkov-vo-imja-blagoveschenija-presvjatoj-207?&forum_ext=1
[9] За этот труд И.А. Гошкевич был удостоен Демидовской премии и золотой медали.
[10] Римский-Корсаков. Известия о плавании корвета «Оливуца», возвращающегося в Кронштадт от восточных берегов Сибири // Мор. сб. — 1857. — № 5, офиц. статьи. – С. 22–23.
[11] Позднее их установят в Хакодате.
[12] Литке К.Ф. Фрегат «Аскольд» в Японии // Мор. сб. — 1860. — № 10, неофиц. – С. 332–333.
[13] Литке К.Ф. Фрегат «Аскольд» в Японии // Мор. сб. — 1860. — № 10, неофиц. – С. 337–338.
[14] Указ Правительствующего Сената от 22 марта 1860 г. о заключении графом Е.В. Путятиным 7 августа 1858 г. Трактата с правительством Японии, ратификации его 17 февраля 1859 г., размене в Иедо 20 августа ратификационными грамотами и опубликовании трактата «для приведения во всеобщую известность // Мор. сб. – 1860. — № 7, ч. I. – С. XCIX – CXIII.
[15] Литке К.Ф. Фрегат «Аскольд» в Японии // Мор. сб. — 1860. — № 10, неофиц. – С. 338.
[16] Дневники Николая Японского… 5 /17 октября 1884. Пятница — 30 мая /12 июня 1887. Суббота.
[17] Де-Ливрон. О плавании клипера «Стрелок». Извлечение из рапорта командира капитан-лейтенанта Де-Ливрона 3-го: (О Рос. посланнике К.В. Струве). Иокогама. 27 февраля 1882 г. // Мор. сб. — 1882. — № 7, неофиц. – С. 1–4.
[18] Память сегодня: Хеда и Симода. Весточка из далекого прошлого. Ёсиэ Уэно. Japon.ru
[19] См. об этом: Stephan J.J. The Kuril Islands: Russo-Japanese frontier in the Pacific. — Oxford: Clarendon Press, 1974. — 279 p., maps.; Он же. Sakhalin: a history. — Oxford: Clarendon Press, 1971. — 240 p., maps и др.
[20] Hodgson, C. Pemberton. A Residence at Nagasaki and Hakodate in 1859–1860. – London: Richard Bentley, 1861. – Р. 305–308.
[21] Барсуков Н. Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. По его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам: (Материалы для биографии). – М.: Синодальная типогр., 1891. – Кн. 1. – С. 548
[22] Муравьев-Амурский Н.Н. Плавание эскадры Сибирской флотилии к японским берегам летом 1859 года и убийство в Канагаве мичмана Мофетта: (Из донесений генерал-губернатора Восточной Сибири) // Мор. сб. – 1860. – № 1, офиц. – С. 35.
[23] Попов А.А. Извлечение из рапорта управляющему Морским министерством начальника отряда флигель-адъютанта капитана 1 ранга Попова из Сан-Франциско от 19 декабря 1859 г.: (Нагасаки, Хакодате, Иедо) // Мор. сб. – 1860. – № 4, офиц. – С. 535–536.
[24] Литке К.Ф. Фрегат «Аскольд» в Японии // Мор. сб. – 1860. – № 12, неофиц. – С. 409–410.
[25] РГА ВМФ. Ф. 406. Оп. 3. Д. 834. Л. 641–641 об.
[26] Впервые местечко Йокохама-мура отмечено в японской рукописи от 1452 г.
[27] Корнилов А.А. Известия из Японии (Иокогама и Токио). 17 декабря 1859 г. // Мор. сб. – 1860. – № 4, смесь. – С. 102–103.
[28] Корнилов А.А. Известия из Японии (Иокогама и Токио). 17 декабря 1859 г. // Мор. сб. – 1860. – № 4, смесь. – С. 106.
[29] Литке К.Ф. Фрегат «Аскольд» в Японии // Мор. сб. – 1860. – № 12, неофиц. – С. 409–412.
[30] Корнилов А.А. Известия из Японии (Иокогама и Токио). 17 декабря 1859 г. // Мор. сб. – 1860. – № 4, смесь. – С. 109.
[31] Корнилов А.А. Известия из Японии (Иокогама и Токио). 17 декабря 1859 г. // Мор. сб. – 1860. – № 4, смесь. – С. 115.
[32] Корнилов А.А. Известия из Японии (Иокогама и Токио). 17 декабря 1859 г. // Мор. сб. – 1860. – № 4, смесь. – С. 118.
[33] ГАРФ. Ф. 722. Оп. 1. Д. 437. Л. 34–35 об. Текст речи приложен к письму Н.Н. Муравьева-Амурского к А.М. Горчакову от 17 окт. 1859 г.
[34] АВПРИ. Ф. С.-Петербургский главный архив. I-9. Д. 22. Л. 1.
