Очередная публикация нашего постоянного автора Михаила Ефимова из серии «Фото из альбома»
АХ, ФЕСТИВАЛЬ, АХ, ФЕСТИВАЛЬ
Летом 1957-го года в Москве прошёл У1 Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Ну и что? − скажет нынешний молодой человек. − Тоже мне сенсация! Москва и не такое видала!
И, действительно, видела и Олимпийские игры, и чемпионат мира по футболу, и самые разные празднества и фестивали. Удивить её, казалось бы, уже нечем. Но вся, как сказали бы сейчас, «фишка» была в том, что все перечисленные выше мероприятия были ПОТОМ. А ДО ничего подобного не было и не могло быть.
Вспоминаю, например, Москву начала 50-х годов. Ещё недавно отменили карточную систему и ликвидировали знаменитую банду «Чёрная кошка» (смотри сериал «Место встречи изменить нельзя» с Вл. Высоцким в роли Жеглова). На месте гостиницы «Украина» стояли старые частные развалюхи.
Я жил в районе Арбата (естественно, старого, потому что Нового не было и в помине), по которому недавно вместо трамвая пустили троллейбус. Дневной Арбат был очень оживлённой улицей. Народ толпился около и внутри магазинов, известных на всю Москву. Например, «Военная книга», «Консервы», «Диета», «Табак», «Плакаты», «Фрукты и овощи» и другие.
На улице было два кинотеатра, несколько ресторанов, шашлычная и много кафе и забегаловок. Сейчас этим никого не удивишь, а в те годы такое количество злачных и развлекательных заведений было очень большой редкостью.
Но когда наступали сумерки, и торговля замирала, народ постепенно разбредался по домам. С наступлением темноты особенно заметными становились фигуры, которые стояли по тротуарам через каждые 15-20 метров. Их называли «топтунами». Они следили, чтобы люди не задерживались и не собирались группами. В жару и холод, ночью и днём эти безликие люди-призраки в казённых плащах или в пальто с бобриковым воротником сторожили трассу, по которой проезжал Сам.
Невольно вспоминаются известные строки Бориса Слуцкого:
«Однажды я шёл Арбатом,
Бог ехал в пяти машинах.
От страха почти горбата
В своих пальтишках мышиных
Рядом дрожала охрана.
Было поздно и рано.
Мы все ходили под богом
С богом почти что рядом».
Пару раз за все военные годы я видел эту жутковатую кавалькаду из нескольких «паккардов», которые стремительно мчались по вмиг опустевшему Арбату. Возможно, мне только показалось, но на всю жизнь сохранилось в памяти, как за темной занавеской на заднем сидении, точно барельеф, промелькнул исторический профиль.
Сама столица и её жители вели достаточно скромный образ жизни, как и подобало служивому человеку. Да и особых поводов для веселья было мало. Страна окружена врагами. Конечно, мы победили в недавней войне и, прошагав пол-Европы, водрузили красное знамя над фашистским рейхстагом. Но разгорелась уже новая, пусть «Холодная война», которая требует многих усилий и новых жертв. А ведь ещё продолжалось восстановление того, что было разрушено, уничтожено и похищено за годы германской оккупации и смертельной схватки с врагом.
Да и атмосфера в стране довольно тяжёлая. Продолжаются идеологические погромы, разворачивается новая антисемитская кампания под флагом борьбы с космополитизмом. И вдруг страшная новость парализует всю страну − Сталин болен! У него открылось дыхание Чейна-Стокса! На третий день завыли сирены, загудели пароходы и паровозы. Умер вождь и учитель, лучший друг физкультурников и трудящихся всего мира.
Его похороны привели к новым многотысячным жертвам (погибли в результате толкучки), которые подвели общий итог его почти 30-летнего правления страной. Тело вождя было забальзамировано и уложено в Мавзолее рядом с Лениным, где оно и пролежало до 1961 года.
Вот в такой обстановке принимается решение провести в Москве летом 1957 года У1 Всемирный фестиваль молодёжи и студентов.
Столица открывает свои двери, чтобы встретить несколько тысяч юношей и девушек со всего света! Это было подлинное чудо! Город, словно очнувшись от тяжёлого лихолетья, пустился в пляс, запел весёлые песни и, забыв о всех запретах, загулял во всю!
Такого зрелища послевоенная Москва ещё не видела. К этому мероприятию готовились долго, и оно, безусловно, стимулировало колоссальное строительство в столице. Достаточно сказать, что к его открытию отгрохали стотысячный стадион в Лужниках, закончили высотное здание МГУ на Ленинских горах, выстроили гостиницу «Украина» с остроконечным шпилем, прорубили и расширили многие улицы и даже наладили выпуск новых автомобилей «Волга». Я уж не говорю о целом гостиничном комплексе в Останкино, где должны были разместиться участники Фестиваля, и о множестве концертных и спортивных площадках.
Помимо строителей в ещё большей степени к приезду многочисленных гостей из-за рубежа готовились различные службы и соответствующие организации. Достаточно сказать, что к одной из дискуссий (а их было множество в программе Фестиваля) на тему «Молодёжь и религия» специально готовили выступающих из числа слушателей Богословского института. Ведь по идее организаторов этого массового действа наши иностранные гости должны были убедиться в верности советской молодёжи идеям коммунизма и преданности делу Партии. Иными словами, Фестиваль призван был стать могучей «пиар-акцией» социалистического образа жизни. А для таких целей у нас никогда не жалели ни денег, ни средств.
Вспомнили и обо мне. Видимо соответствующая разнарядка пришла в МГУ, и меня призвали в качестве переводчика японского языка. Отказаться я не мог, да и, честно говоря, не хотел, хоть и понимал, что не имею никакой практики устного перевода и меня ждёт провал. Но желание тоже приобщиться к Фестивалю, окунуться в атмосферу всенародного праздника толкнуло меня на этот рискованный шаг.
Я узнал, что моего подопечного или подопечную звали Райхо Иноуэ. Дело в том, что женские имена обычно заканчиваются на «ко», но я решил, что «хо» − это просто описка. Кстати, другому переводчику достался кинорежиссёр по имени Нобухико и он по незнанию тоже принял его за даму.
В общем, волнений было много. И вот настал для меня, наконец, этот исторический момент: у дверей зала прилётов в аэропорту Шереметьево, только что переоборудованного из военного аэродрома, я встречаю немного растерянного гостя (он!), который смущенно улыбается и кланяется по-японски. Я лепечу «коннити-ва», что означает «Здравствуйте», и на всякий случай тоже кланяюсь. Так состоялось наше знакомство.
Райхо (Райхо − псевдоним, а настоящее имя – Ёритоё) Иноуэ оказался очень симпатичным, скромным, стеснительным человеком лет 45. В Японии он был довольно известен, как концертирующий виолончелист, но помимо этого являлся заместителем известной общественной деятельницы, лауреата Международной Ленинской премии мира Акико Сэки, которая возглавляла массовое движение «Поющие голоса Японии». По этой причине Иноуэ-сан стал членом жюри конкурса хоровой песни. Сама Сэки-сан в Москву не приехала, но гостьей столицы была её дочь певица Тэруко Оно.
Но самое главное – мой гость немного владел русским языком, который он выучил в нашем лагере для японских военнопленных. Именно это немаловажное обстоятельство помогло мне объясняться с ним.
Будучи человеком очень обязательным, ответственным и аккуратным (качества характерные для большинства японцев), Иноуэ-сан целые дни просиживал на конкурсе. Что касается меня, то я должен был быть при нём и наслушался хорового пения, наверное, на всю оставшуюся жизнь.
Но пару раз моему гостю (а следовательно и мне) удавалось по разным поводам освобождаться от заседаний жюри. Однажды это было связано с поездкой в Клин на родину Чайковского. Накануне меня предупредили, что мы поедем втроём: вместе с музыковедом, специалистом по творчеству великого композитора.
Я, естественно, предупредил об этом Иноуэ-сана. Впрочем, «музыковед» молчал всю дорогу, на все вопросы лишь многозначительно улыбался, а оживился только во время обеда, когда предложил попотчевать гостя русской водкой. После возвращения в Москву я его больше никогда не видел.
Сама поездка очень понравилась. Особенно запомнился момент, когда Иноуэ-сану предложили сыграть на рояле, клавиши которого помнили ещё пальцы самого Петра Ильича. Я невольно вспомнил известный анекдот того времени.
Молодой скрипач едет на конкурс имени Паганини. Победитель получает право сыграть на его инструменте. Но наш скрипач занимает второе место и очень огорчен. Сопровождающий его «музыковед в штатском» всячески успокаивает. Но скрипач говорит ему:
− Ты понимаешь, для меня сыграть на скрипке Паганини всё равно, что тебе пострелять из маузера Дзержинского.
Это к вопросу о душевном состоянии Райхо Иноуэ, севшего за рояль Чайковского.
Но у моего гостя было ещё одно желание, которое мне удалось исполнить с помощью жены. Иноуэ-сан мечтал встретиться в Москве с известным советским виолончелистом Даниилом Шафраном. Эта встреча состоялась, когда его японского коллегу пригласили в Дом Звукозаписи (жена там работала в музыкальной редакции) на улице Воровского для записи концертного исполнения. Естественно, ему предоставили инструмент, поскольку свою виолончель он оставил в Токио. На этом фото Р. Иноуэ запечатлён у входа в ДЗЗ в окружении сотрудниц, одна из которых держит инструмент, на котором ему предстоит играть.
Вспоминается такая байка.
ДЗЗ был особо охраняемым объектом то ли потому, что боролись с хищениями магнитофонной ленты (тогда это был очень ходовой и дефицитный товар), то ли потому, что всё имеющее отношение к радиопередачам охранялось, как военный объект. Так или иначе, но вход в ДЗЗ был строго по пропускам.
И вот однажды сюда для записи выступления прибыл солист Большого театра, народный артист СССР И.Козловский − всенародно любимый тенор. Но постовой милиционер его не пропустил, поскольку тот был без пропуска.
Иван Семёнович пришёл в ярость и закричал, не боясь сорвать голосовые связки:
− Да вы знаете, кто я?
Но невозмутимый блюститель порядка ответил;
− Пусть даже сам Лемешев. Всё равно без пропуска не пущу.
Только те, кто помнят, что все советские поклонницы оперы делились на «лемешисток» и «козловитянок» оценят степень обиды, нанесённой великому тенору. Правда это или нет, не знаю, но были свидетели, которые утверждали, что своими глазами видели эту сцену у входа в ДЗЗ.
С нами ничего подобного не случилось. Паспорта были заказаны, японский гость исполнил обещанный концерт и встреча с Даниилом Шафраном состоялась. А байку я вспомнил в связи с тем, что в семейном фотоальбоме нашёл редкую фотографию.
Мой отец на протяжении многих лет состоял в правлении известного в Москве дома творчества − ЦДРИ (Центральный дом работников искусств) и был его частым гостем. На прилагаемом фото он снят вместе со знаменитыми певцами: рядом стоят − С.Лемешев, И.Козловский, В.Володин и Л.Утесов. Время − примерно середина 50-х годов.
Теперь хотелось бы вернуться к первому фото с участниками фестиваля. Между переводчиком и Тэруко Оно стоит милая девушка в кимоно (к сожалению, в памяти не сохранилось её имя). Поведую забавную историю, связанную с ней.
Иноуэ-сан как-то спросил меня, могу ли я познакомить их активистку (ту самую девушку с фото) с жизнью советской молодёжи. Так получилось, что примерно в эти же дни мой хороший товарищ знаменитый футболист Константин Бесков пригласил меня домой на мальчишник («Жена уехала в Сочи, придут ребята-болельщики, посидим»).
Я сказал, что занят на фестивале и могу придти с японкой. Он выразил удивление, а потом, сказал, что это может быть интересно.
Когда мы появились в доме, где сейчас установлена мемориальная доска в знак того, что здесь жил К.Бесков (сначала он жил в другом подъезде), компания уже собралась. Эффект был сногсшибательный: мою спутницу, ничего не понимающую по-русски, приняли как инопланетянку. Да и она видимо совсем иначе представляла себе собрание молодых строителей социализма. Я пытался объяснить присутствовавшим, что девушка, хоть и в кимоно, но она не гейша, а возможно даже член компартии и уж, во всяком случае, активист демократического движения.
Короче говоря, после нескольких тостов за мир и дружбу я понял, что пора смываться. На прощанье Костя подарил не состоявшейся «Чио-Чио-сан» сувенирного крокодильчика и мы отправились восвояси, в Останкино. Думаю, что моя спутница надолго запомнит эту встречу.
Что касается меня, то вернувшаяся с курорта загорелая Лерочка быстро обнаружила исчезновение крокодила, а будущий патриарх футбола сдал меня со всеми потрохами. Так что я получил ещё выволочку дома. Тем не менее, я искренне считал, что всё равно эта встреча пролила хоть немного воды на мельницу дружбы между народами наших двух стран.
После окончания Фестиваля меня с несколькими коллегами послали в Киев, где проходил съезд Всемирной федерации молодёжи. На прилагаемом фото я со своим однокашником, будущим маститым учёным-антропологом академиком С.Арутюновым общаемся с участниками съезда. А мне запомнилась другая сцена, к сожалению, не отображённая на фото.
Я сопровождал группу японских делегатов в прогулке по городу-красавцу. Когда мы вернулись в отель, один из спутников попросил меня вернуться с ним к Андреевскому собору, который он фотографировал и… забыл на лавочке свою камеру «Никон».
Деваться было некуда, и мы двинулись в обратный путь. По дороге я рассказывал заморскому гостю, с каким трудом идёт воспитание нового советского человека, как библейские заповеди (такие, как «Не убий!», «Не укради!» и другие) внушаются не только с молоком матери, но даже с искусственным питанием. Признался, что многие пережитки капитализма всё ещё весьма сильны. Короче говоря, как мне казалось, мой забывчивый спутник был уже подготовлен к безвременной утрате своего фотоаппарата.
Когда мы подошли к Андреевскому спуску и заветной скамейке на нём, японец без всяких эмоций забрал одиноко висевший «Никон». Будто иного и не могло быть! Не сомневаюсь, что он ничего не понял из того, что я трындел по дороге и забыл об этом казусе с фотоаппаратом через пять минут.
А я об этом, казалось бы пустяковом эпизоде, помню уже 64 года! Мне кажется, на этой мажорной ноте самый подходящий момент завершить байку о прошедшем давным-давно фестивале.
