«Исин» как «трансформация»

Дорогие читатели! Сегодня мы публикуем статью Константина Саркисова ««Исин» как «трансформация»»

События 1867 — 1868 гг. или «Мэйдзи исин» — одна из наиболее глубоких трансформаций в истории Японии. На русский эти события чаще переводятся как «революция Мэйдзи», на английский и на все остальные языки, а иногда и на русский — как «Реставрация Мэйдзи» по формальному при­знаку возвращения японского императора к власти. Последнее словосочетание создаёт впечатление о движе­нии вспять, о чём-то консервативном или даже реакционном, как это было с «Реставрациями» Стюартов в Англии в XVII и Бурбонов во Франции XIХ вв. В Японии по сути всё обстояло ровно наоборот.

Возвраще­ние Бурбонов в Париж за полвека до этого, действительно, было реставрацией, а в Японии возвращение японского императора во власть после многовековой узурпации ее сёгунами означало не контрреволюцию, а рево­люцию. Не случайно, за рубежом первые сведения о событиях в Японии появились в марте 1868 г.под заголовком «Революция в Японии». В газетном сообщении, полученном через Индию, говорилось о «столкнове­ниях войск сёгуна и даймё с партизанами» и больших потерях с обеих сторон [New York Times, March 6, 1868]. Скупая на гром­кие заголовки английская пресса писала просто о событиях в Япо­нии, а если использовала слово «революция», то только цитируя аме­риканские источники. Но позднее и в ней можно было прочитать о «революции в Японии» [Times, Apr 12, 1873].

Вопрос о точности перевода не является формальным. В нём суть происходившего. Термин «Исин» как и его оригинал в китайском языке — «Wéixīn», означает «Обновление» или «Реновация». В истории Кореи, в языке которой заимствования из китайского также доминируют, великие события обычно также обозначались этим термином. Значит обозначение событий как «револю­ция» тоже не совсем точно. Для этого явления в японском языке есть другое, более чёткое по смыслу выражение. Фундаментальное пре­образование, в результате которого страна покончила с феодализмом, в самой Японии не получило название «революция» из-за явно отри­цательных для японского слуха ассоциаций.

Во время очередной поездки в Европу Ито Хиробуми, один из «отцов-основателей» новой Японии, говорил в интервью: «Я никогда не сожалел, что советовал своей стране последовать примеру Европы, хотя меня осуждали как революционера. Если так, значит, я был рождён для революции» [Times, Jun 29, 1887].

События в Японии революцию в европейском значении этого слова напоминали слабо, хотя и развивались по схожей схеме — раскол страны на два лагеря, гражданская война, насиль­ственные действия и пр. Однако в сравнении с французской революцией 1789 г. и русской ноября 1917 г. переворот в Японии не сопровождался массовым политическим террором, гильотиной или расстрелами, уничтожением и ликвидацией целых слоёв общества, строительством на руинах старого общества нового с систематиче­ским и последовательным искоренением в зародыше всего того, что политически, социально и даже этически напоминало прошлое. В Японии предшествующий строй и эпоху Эдо никто не предавал анафеме. Более того, если и критиковали, то признавали и заслуги, а главное —относились с уважением к ней как к части своей истории, объединяющей, а не раскалывающей народ на антагони­стические куски.

Пример — судьба свергнутого сёгуна Токугава Ёсинобу (徳川慶喜). Она мало напоминала участь Карла I, казнённого в Лондоне в 1649 г., Людовика XVI, кончившего жизнь на гильотине в Париже в 1792 г., как и Николая II, расстрелянного в 1918г. в подвале дома в Екатеринбурге.

Последний сёгун после передачи ключей от Эдосского замка новым хозяевам тихо и мирно удалился с приближёнными в префектуру Сидзуока. Здесь он вёл замкнутый но разнообразный образ жизни — дни были заполнены занятиями самурайскими воинскими искусствами. Он особенно увлекался искусством стрельбы из лука (弓術), совершая ежедневно по 150 выстрелов, и только в преклонном возрасте по требованию врачей сократил до 100. Он занимался «искусством воинского плавания» (水術- умение сражаться погруженным в воду в доспехах, при этом в положении стоя поражать противника из лука и пр.), и конечно же верховой ездой (馬術).

Он отдавал дань и современным увлечениям, в частности, прогулкам на велосипеде вместе с младшими сыновьями, которым он подарил по велосипеду [Всё о Токугава Ёсинобу, с. 40]. Активное времяпрепровождение сменялось тихими увлечениями — рыбалкой и сочинением стихов, одно из которых, опубликованное в газете, передавало светлую печаль, порожденную переменчивой судьбой. [Асахи, 1882.03.15]. Она оставила его опустошенным, позади умчавшихся вперед эпохи и времени, но не сумела отнять у него радость наслаждения непреходящими ценностями — «ароматом сливы, за благоухающим окном», что-то вроде:

 

«Вперед ушла и бросила эпоха
Опустошен, но всё не так уж плохо:
За окном цветущей сливы
Я аромат вдыхаю дивный

Несмотря на обуревавшие его настроения, 28 февраля 1882 г. он пришел в замок, некогда ему принадлежащий, чтобы выразить благодарность императору за присвоение ему высокого государственного ранга (Старший Ранг Второй степени 正二位) [Асахи, 1882.03.01].

В сохранившейся за ним токийской резиденции в деревне Сэндагая (ныне район Токио) 1 ноября 1887 г. с «визитом вежливости» его собирались посетить вдовствующая императрица (супруга императора Комэй) и императрица Харуко (супруга импе­ратора Мэйдзи) [Ёмиури, 1887.10.26].

Фактическое примирение двух эпох произошло 23 августа 1889 г., когда в Токио по инициативе императорского двора, или по крайней мере с его одобрения, прошли торжества по поводу 300-летия учреждения ставки сёгуна Токугава Иэясу в Эдо. По приказу Министерства двора была отчеканена юбилейная золотая медаль достоинством в 300 иен. Торжественные мероприятия (入国[i]300年祭) состоялись в токийской резиденции в Сэндагая. В парке Уэно в син­тоистском храме Тосёгу (上野東照宮) прошёл молебен с участием бывших даймё, составлявших ближайшее окружение сёгуна (фудай даймё) [Асахи, 1889.08.25].

Участь его старшего сына резко отличалась от судьбы отца-отшельника. Токугава Иэсато (徳川家達) после ухода отца от дел возглавил клан, и был востребован в новой госу­дарственной элите. В японском парламенте в течение четырёх сроков возглавлял палату пэров, был полномочным представителем Японии на Вашингтонской конференции по разоружению (1920–1922), председателем подготовительного комитета так и не состоявшейся Токийской олимпиады 1940 г.

А задолго до этого в марте 1914 г., накануне Первой мировой войны могло случиться нечто невероятное — «возвращение Токугава» во власть. В период политического кризиса император предложил Иэсато пост премьер-министра. Но он отказался.

«Меня срочно вызвали во дворец. Я не вправе пересказывать то, что мне сказал Его Величество, но суть была в том, что он подписал указ о назначении меня главой кабинета министров после того, как правительство Ямамото Гомбэй ушло в отставку. Сразу отка­заться было бы проявлением неуважения к монарху, и я попросил время на размышление и только на следующий день сказал ему, что для меня это большая честь, но я не подхожу для этой роли» — вспоминал потомок сёгунов [Асахи, 1928.04.8]. Газеты же писали, что Токугава не захотел ввязываться в склоки и политические интриги, которые могли бы нанести урон престижу древнего самурайского рода [Ёмиури, 1914.03.30].

Другой пример преемственности эпох — Эномото Такэаки. В 36 лет — в правительстве сёгуната он заместитель мини­стра флота, после захвата столицы импе­раторскими войсками остался лояльным старому режиму и флот увёл в Хакодатэ. На Хоккайдо в тщетной и кратковременной попытке создания «другой Японии» в январе 1869 г. стал президентом «Республику Эдзо». Но уже в мае того же года после серии военных поражений был арестован. По обвинению в госизмене в тюрьме одной из военных казарм в Эдо (Токио) его ждал суровый при­говор. Однако в 1872 г. последовала амнистия — были приняты во внимание незаурядные способности узника и его знания, при­обретённые за границей ещё в период сёгуната (три года учёбы в Голландии).

Спустя три года, в 1875 г. Эномото стал посланником в Санкт-Петербурге, где подписал договор об обмене Саха­лина на Курилы. В ноябре 1879 г. он заместитель министра иностранных дел [Асахи,1879.11.11]. В последующем Эномото занимал многие министерские посты: министра иностранных дел, военно-морского флота, сель­ского хозяйства и торговли, культуры.

В самом начале войны с Россией в готовящейся к отъезду российской Миссии 11 февраля 1904 г. после визита к супруге российского посланника Старшей фрейлины императорского двора с письмом от императрицы с выражением сожаления о случившимся и просьбой принять на память цветочные вазы из серебра, вслед за посланником от Ито Хиробуми с сожалением, что его официальное положение не позволяет самому попрощаться и выразить уверенность, что в скором времени отношения будут восстановлены, и визита дуайена дипломатического корпуса в Токио бельгийского посланника Альбера д’Анетана уже в отставке, больной и прикованный к постели Эномото нашел в себе силы лично посетить российскую миссию в Токио, чтобы встретиться с россий­ским посланником бароном Розеном [Rosen, 1922, p. 283].

«Монархический конституционализм»

Термин «Исин» как «системная трансформация» со временем стал использоваться политическими движениями как прогрессив­ного, так и реакционного направления. В эпоху Тайсё им называли политическое движение за расширение и укрепление демократиче­ских начал мэйдзийской конституции (в частности, ведущая роль политиче­ских партий в парламенте в назначении главы правительства). А лозунг «Сёва исин», напротив, вдохновлял тех, кто выступал про­тив демократизации как «губительной» для страны, за укрепление авторитарности власти под лозунгом восстановления «Великой Мэйдзийской империи» [Асахи, 1926.01.28].

После поражения в войне и оккупации Японии войсками союз­ников происходившие в стране трансформационные процессы были по сути революционными, но никто и никогда не называл их рево­люцией, а политики (например, Накасонэ Ясухиро) сравнивали с «Мэйдзи Исин» [Ёмиури, 2000.01.7]. Реформы оккупационного периода в Японии в отличие от поверженной Германии проводились не напрямую, а через институты старой власти, сквозь «фильтр» национальных традиций и системы ценностей. Тем самым была достигнута критически важная для японской политической культуры «пре­емственность» поколений, «плавная» трансформация систем из одной в другую без нарушения «связи времён». При этом главным свя­зующим элементом всего был и остаётся император.

Победа самурайских кланов Юго-запада Японии над сёгунатом в определенной, если не в значительной степени объяснялась тем, что восставшим удалось привлечь на свою сторону молодого императора, авторитет которого, пусть и номинально, но никогда не ставила под сомнение старая власть. Это обстоятельство было в пользу восставших, так как военные действия против войск, сражавшихся под флагом императора, означало косвенно войну против него и грозило клеймом «врага династии» (朝敵の汚名).

В Европе в 80-е годы XIX века Абсолютизм уже пал под ударами революций и войн, и идея «конституционной монархии» восторжествовала практически везде, кроме отдельных стран, в частности России, когда Япония была в поисках подходящей для неё консти­туции.

Поиски подходящей для Японии модели конституционной монар­хии должны были бы начаться с Англии, где эта система утвердилась ещё в XVII веке. Но на родине конституционной монархии не было кодифицированной конституции и всё держалось на законах, прецедентах и конституционных обычаях, что делало её трудной для подражания.

Основные положения конституцион­ного права были впервые чётко сформулированы в Конституции революционной Франции 1791 г. Одна из первых ее статей (Article 2) — «La personne du roi est inviolable et sacrée» — была скопирована в Конституции Мэйдзи: «личность императора является священной и неприкосновенной» с перестанов­кой лишь порядка слов (Статья 3).

После радикализации французской революции упомянутая статья конституции не помешала французам казнить короля (Людовика XVI). Поэтому в новой конституции 1814 г. Людовик XVIII наряду с сохранением формулировки о «неприкосновенности и священности» личности короля пытался найти «баланс сил» между консервативными и либеральным игроками на политическом поле.

Идеи «баланса» между ветвями власти витали в воздухе. Людовик ХVIII мог почерпнуть их в публикациях Франсуа Шатобриана, об одной из которых он говорил, что она принесла ему больше пользы, чем стотысячная армия [Вера Миль­чина, 2014, с. 975]. Сочинения ультраконсервативного роялиста, в России известного больше как писателя и стилиста, вызывали интерес и в Англии, где, казалось бы, проблема «баланса» между монархией и парламентом была уже решена. Лондонская «Таймс» публиковала выдержки из сочинений Шатобриана, в одном кото­рых звучало: «В конститу­ционной монархии власть монарха и законодательного органа должны быть согласованы и сбалансированы». Упоминалась и пресса, которую и в те годы относили к «четвёртой власти»: «в отсутствие свободы пресса подпадёт под влияние бюрократии (министров правитель­ства), которые используют её в свою пользу. В результате баланс будет разрушен, а конституция окажется в опасности» [Times, Oct 16, 1816]. Прошли годы, но поиск по Франции баланса между ветвями власти продолжался. Попытку простого и внятного объяснения сути конституцион­ной монархии предпринял историк и политик Адольф Тьер. Его фраза, ставшая крылатой — «король царствует, но не правит» (заголовок одной из его публикаций) [Times, Aug 29,1835] — вызвала гонения на автора и особенно на опубликовавшего статью главного редактора, скончавшегося в заключении.

Позднее в дебатах во французском парламенте, в спорах роялистов с разношёрстной оппозицией про­звучала консервативная версия этой идеи: «король царствует и пра­вит по конституции» [Times. Dec 31, 1838].

В обеих фразах суть двух типов конституционной монархии. «Король царствует, но не правит» — это парламентская монархия, которая получила своё воплощение в Англии. Назначенный министром внутренних дел Уинстон Черчилль выступавший против права наследования мест в палате лордов аристократическими семьями, но за сохранение этого права за монархами, в ходе одной из кампаний уточнил формулу Тьера: «Монарх не принимает решений. Его Величество царствует, но не правит. У него нет права вето. Он действует по совету ответственных министров. Благодаря этим добрым принципам и их соблюдению в течение долгого времени британские монархи восседают на самом устойчивом троне в Европе». Последняя фраза вызвала одобрительные возгласы [Times, Mar 21, 1910].

Вариант, когда монарх «царствует и правит по конституции», при­нятый во Франции, Пруссии и позже в Германии (бисмарковская Конституция) в отечественной политологии обозначают как «монар­хический конституционализм»: Так можно назвать систему, в которой «в полной мере реализовывалась коалиция монарха и бюрократии против пар­ламента… где… монарх становится в полной мере заложником бюрократии, не находя ей противовеса в народном представитель­стве» [Медушевский, 1994, с. 31–33].

Она вполне применима к мэйдзийской Японии с той только поправкой, что нахождение императора в заложниках у бюро­кратии или отстраненность императора от реальной власти («монарх не принимает решений» из формулы Черчилля) была первоначаль­ной идеей тех, кто совершил антифеодальную революцию. В тройке «император —бюрократия —парламент» властная роль принадлежала государственной бюрократии. Исключение составил небольшой отрезок японской истории, получившей название «демократии Тайсё» (大正デモクラシー), когда правительства, хотя и не все, стали формироваться на парламентской основе. Но в любом случае решение правительства требовало санкции императора, кото­рое он давал автоматически. Функции императора были регламентированы новой конституцией 1879 г.

Спустя несколько лет они были уточнены. Этому способствовал случай. В первые месяцы работы кабинет министров, после его реорганизации. из Дайдзёкан (太政官) в Найкаку (内閣по европейскому образцу, император как-то длительное время не принимал премьер-министра, сказавшись больным, чтобы не допустить назначения на пост министра образования Мори Аринори, политика из плеяды революционеров, хри­стианина по вероисповеданию. После этого случая Ито, первый премьер-министр Японии, добился утверждения Мори на должность и одновременно согласия монарха на «разделение функций» власти между прави­тельством и императором.

7 сентября 1886 г. были подписаны «Киму Рокудзё» («機務六条») — «Шести пунктов разделения функциональных обязанностей», что-то вроде «Меморандума о взаимопонимании» между монархом и государст­венной бюрократией. Из них первый касался участия императора в заседаниях правительства. В доконституционные времена император имел право по своему желанию появляться на заседаниях правительства (Дайдзёкан) и свободно высказываться по существу обсуждаемых дел. Такие случаи были крайне редкими, и тем не менее отныне его присутствие на заседаниях правительства могло быть только по просьбе премьер-министра. При этом заседание каби­нета вёл не император, а глава кабинета. Согласно второму пункту, советниками императора по государственным делам могли быть лишь министры или их замы. В выступлениях на заседании прави­тельства монарх мог высказываться только по специальным вопросам образования и по своим личным делам, но не должен был касаться вопросов государственного управления. Следующие, третий и четвёр­тый пункты определяли, что император не мог отказаться от участия в официальных церемониях, были ли они ему по душе или нет. В послед­них двух пунктах выражалась забота о здоровье монарха, который им не блистал, однако устанавливалось, что император мог не при­нимать министров в случае недомогания, только имея на то реальные основания, и сами эти случаи следовало сводить к минимуму, дабы они не мешали выполнению официальных обязанностей [Tamura, 2014, p. 116].

Случаи, когда император проявлял личную инициа­тиву, вызывали негативную реакцию правительства, которое, впро­чем, ничего не могло с этим поделать. Наиболее яркий и драматичный пример — инцидент с покушением на жизнь российского престоло­наследника Николая Александровича стоявшим в оцеплении япон­ским полицейским Цуда Сандзо. Случилось это в мае 1891 г. в городе Оцу неподалеку от Киото, и император Мэйдзи по собственной инициативе отправился в свою бывшую столицу, чтобы навестить в больнице легко раненного цесаревича. На вокзале Симбаси его провожала вся дворцовая и политическая элита. Императрица должна была присоединиться к нему по пути.

В порту Кобэ неподалеку от стоянки российского корабля был разбит временный шатёр для монарха, чтобы он мог быть всегда рядом. Вопреки мнению правительства, опасавшегося, что он может быть похищен, император принял приглашение наследника российской короны отобедать с ним на флагманском крейсере «Память Азова».

Однако усилия монарха добиться смертной казни для покушавшегося оказались тщетными, а вердикт судьи, действовав­шего по закону и присудившего обвиняемого к пожизненному заключению, стал хрестоматийным в учебниках по истории япон­ского права как свидетельство торжества закона над авторитарной властью.

В Японии не было всего того, что в Европе привело к «конститу­ционным монархиям» — эпохи Просвещения, не было «монархиче­ского абсолютизма», а был феодальный абсолютизм сёгуната. Не было сложной социальной стратификации, большой политической и экономической роли духовенства и др. При этом движущей силой революции в Японии был не только растущий капитализм («рост производительных сил»), но и национальная идеология самосо­хранения перед внешней угрозой с учётом печального опыта сосед­него Китая, заплатившего своей независимостью за нежелание модернизироваться.

Отплывшие 19 марта 1882 г. на почтовом пароходе из Иокогамы в Европу для выбора модели конституционной монархии еще в Токио решили в чью пользу он будет. Их путь лежал в Берлин, тем более что особой альтернативы в «меню» из европейских «конституционных монархий» не было. Из трёх главных европейских монархий —Англии, Франции и Германии, первая не подходила из-за доминирования парламента над королём, вторая пала под ударами третьей. Позорное и скандаль­ное для престижа крупнейшей европейской державы поражение Франции при Седане и пленение 2 сентября 1870 г. Бонапарта III со всей его армией покончили с монархией во Франции. Не менее унизительной была состоявшаяся 18 января 1871 г. в пригороде поко­рённого Парижа в знаменитом Зале зеркал Версальского Дворца церемония приведения к присяге первого Германского императора прусского короля Вильгельма I, которому приписывали честь этой победы. Военное торжество Пруссии привело к рождению нового государства, объединившего более двух десятков мелких «коро­левств» и несколько вольных городов.

По инициативе ставшего канцлером нового федеративного госу­дарства Отто фон Бисмарка 16 апреля была принята Конституция германской империи, повлиявшая на японскую. С особой теплотой вспоминал Ито о своих встречах и беседах с тем, кто сыграл огром­ную роль в этом историческом событии. Бисмарка он ставил выше всех из европейских деятелей [Ёмиури, 1896.12.31]. «Он оказался под чарами одного из наиболее величественных политических фигур Европы —князя Отто фон Бисмарка» [McLaren, 1916, p. 182]. Тому он тоже запомнился, и уже будучи в отставке, в мае 1895 г., когда Ито подписал в Симоносеки мирный договор с Китаем на выгодных для Японии условиях, прислал ему поздравительную телеграмму [Ёмиури, 1895.05.13].

Военные успехи Пруссии впечатляли тех, кто в Токио в жарких спорах определял контуры японского государства. Английская модель не подходила, и тем не менее Ито побывал и в Лондоне. Здесь он встречался с Уильямом Гладстоном. Четыре раза возглавлявший кабинет министров Англии в период с 1868 г. по 1894 г., тот начинал с сотрудничества с тори и, постепенно меняя свои убеждения, стал лидером лейбористов, а также проповедником либеральных реформ. Эта «гибкость» в выборе курса, возможность сочетать консерватизм с либерализмом, когда это необходимо и полезно, не остались неза­меченными для японцев.

Конституция Мэйдзи, провозглашённая 11 февраля 1889 г., несомненно, была консервативной по сути, предоставив широкие права императору, а фактически высшей бюрократии. Она же включала и целый ряд элементов представительной демократии: выборность нижней палаты парламента, прерогатива парламента принимать законы, отсутствие у императора права на законотворчество, его право принимать указы лишь в период, когда парламент не функцио­нирует, с условием, что эти указы должны быть позднее утверждены пар­ламентом и др.

Император после войны

В Соединённых Штатах, игравших главную роль в определении судьбы послевоенной Японии, с их антимонархической по опреде­лению идеологией японская монархия воспринималась как явление сугубо феодальное, как вредная архаика и главная причина отстало­сти и «реакционности» режима. Главнокомандующий Штаба союзных войск Макартур писал в своих воспоминаниях о причинах пораже­ния Японии в войне: «Чрезмерный феодализм, который доминиро­вал в этой изолированной стране, привёл к почти мифологической и фанатической вере в непобедимость её армии и превосходство её культуры» [Macarthur, 1964, p. 300].

Макартур осуждал «чрезмерный феодализм», но не упоминал императора, с которым у него, по слухам, сложились хорошие лич­ные отношения. Тем не менее, принятая под сильным давлением оккупационных властей новая конституция 1946 г. прежде всего решила вопрос с императором. В самой первой статье она лишила его титула «суверена» и наделила им японский народ, закрепив за монархом роль символа «государства и единства народа».

Но это не было чем-то болезненным, потому что и до войны роль императора была достаточно символической — решений он не прини­мал, а только косвенно мог на них влиять.

Из конституции были изъяты слова о «многовековой и непрерывной преемственности» японской императорской династии, но с самим мифом сделать ничего не удалось. Все императоры и чуть менее десятка императриц, начиная с 660 года до н.э., составляют единую генеалогическую линию —Мансэйиккэй (萬世一系). Они тщательно идентифицированы и строго пронумерованы, а вступив­ший на престол 1 мая 2019 г. новый император Нарухито получил номер 126.

Этот миф был и остаётся стержнем императорской системы в её современной демократизированной форме. Поэтому можно сказать, что «система Мэйдзи», видоизменившись в правовых основах, сохранила себя в культурно-историческом измерении.

В спорах с представителями оккупационных властей либеральный премьер-министр Сидэхара защищал конституцию Мэйдзи, убеждая их в её «демократичности». В мире существуют и другие формы демократии, а не только американская. Навязать её японскому народу не получится. Японии больше подходит политическая система Англии или подобный ей тип конституционной монархии [Асахи, 1945 11.11].

Но апелляция к монархической Британии не была услы­шана. У английской короны на сегодняшний день, помимо курьёзных прерогатив, наподобие владения гусями в Темзе и осетрами, китами, дельфинами в территориальных водах, есть и более существен­ные. Японский император не является главой государства, в то время как Елизавета II официально носит титул монарха (конституцион­ного) и главы государства не только Великобритании, но Стран содружества наций — добровольного объединения 54 суверенных государств. Министры Правительства Её Величества в Лондоне являются, прежде всего, советниками королевы наряду с членами Тайного совета при Королеве. Всё судопроизводство происходит от имени монарха, как было и в довоенной Японии по конституции Мэйдзи (ст. 57). В то же время, английская монархия не может похвастаться даже мифом о своей непрерывности в течение 26 веков и своей ключевой ролью в истории страны.

В истории Японии император нередко и надолго бывал отстранён от реальной власти. Но каждый раз его возвращение во власть рассмат­ривалось как решающий элемент трансформации. Так, в частности, 17 веков назад в эпоху Асука (538–710) в реформах «Тайка» пере­мены под влиянием внешних факторов вызвали к жизни идею вос­становления руководящей роли императора как главного элемента несущей конструкции, на которой строится государство. Возникшие после реформ «Тайка» юридические основы государственности («рицурё») один из авторов оценивал как китайские по форме, но японские по сути, именно из-за роли в них императора [Clement,1915, p. 23.].

С императором Япония не просто страна («куни») или госу­дарство («кокка»), а некий государственный организм («кокутай» 国体), родившийся от божьего провидения, взлелеянный предками, переживший природные катаклизмы и ката­строфу войны и сохраненный как залог стабильности и благопо­лучия в будущем.

В «Новых тезисах» идеолога японского национализма Аидзава Сэйсисай (1782–1863) из знаменитой «Школы Мито», написанных еще в 1825 г., в эпоху позднего сёгуната, в роли императора как «рели­гиозно-политического стержня» виделся ключ к устранению угрозы не столько физического, сколького духовного порабощения иностран­ными государствами [Wakabayashi, 1986, p. 133, 134]. Сохранение императора как условие готовности капитулировать и не продолжать войну, которая стоила бы американцам сотен тысяч жертв, и после­военная стабильность, обеспечившая феноменальное развитие страны, подтверждали эту мысль.

В течение многих веков роль императора, его значение в системе «кокутай» признавали и реальные властители страны —сёгуны. С их стороны не было ни одной серьёзной попытки самим взойти на «Хризантемовый трон». В течение веков они сохраняли процедуру утверждения монархом очередного сёгуна, несмотря на всю ее формальность.

В 30-е годы XX столетия император не уберег политическую систему от сползания к тоталитаризму военной олигархии, но пред­отвратил в стране фашистскую форму правления, дав возможность капитулировать без полного краха и распада (как это было в Герма­нии), обеспечил «мягкую посадку» с сохранением культурно-психо­логической идентичности нации.

Значение императора для Японии особенно понятно в сравнении с тем же Китаем. Несмотря на 5 тысяч лет династийной истории, ликвидация «императорской системы» в 1912 г. (Синьхай­ская революция) была непременным условием радикальной транс­формации —рождения современного государства. Две попытки реставрации в Китае монархии (провозглашение 1 января 1916 г. Юань Шикаем себя императором, а в июне 1917 г. усилия генерала Чжан Сюня вернуть на престол императора Пу И, как и десятилетия спустя использование его японцами в Маньчжоу-Го) обернулись скорее фар­сом и закончились полным и сокруши­тельным провалом. В Японии же наоборот — возвращение импера­тора к власти стало предпосылкой реформ, превративших страну не только в современное государство, но и в одного из лидеров того вре­мени. Если «несущими конструкциями» любой национальной иден­тичности считать общность и органичность таких элементов как земля (территория), язык, религия и историческая судьба, то роль императора незаменима в двух последних.

Отсутствие единой религии как традиционно интегрирующей силы в других идентичностях компенси­ровалась верой в божественное происхождение императоров. Закон­ные сомнения в этом, в частности в «непрерывности императорского рода» в течение столь длительного периода, легко снимаются тем, что «чистота крови» не считалась абсолютно необходимым условием. Вполне допускалось смешение с другой «кровью» — усыновленные и наследные принцы, рождённые от наложниц. « …Японцы настолько снисходительно относи­лись к полигамии, что в документах, публиковавшихся Министерст­вом императорского двора и переводившихся официально на англий­ский язык, приводились имена всех императорских наложниц и их потомков…Наложницы были распространённым явлением в императорской семье и аристократии до революции Мэйдзи. Царствующий ныне император (император Тайсё) был сыном не императрицы, законной супруги императора Мэйдзи, а фрейлины Накаяма. [McLaren, Walter Wallace, 1916, p. 18]. На самом деле Старшая фрейлина Накаяма Ёсико (中山慶子) была наложницей императора Комэй и матерью императора Мэйдзи, с которым повторилась та же история — его наследник император Тайсё был им рожден от не от законной супруги — императрицы Харуко, а от Старшей наложницы Янагивара Наруко (柳原愛子)

Приверженность концепции династийной «непрерывности» проявляется в том, что ритуалы, унаследованные от предков, в импе­раторском доме тщательно соблюдались и соблюдаются как в радост­ных, так и в печальных случаях, вопреки любым трансформациям и модернизациям.

На следующий день после того как на борту американского лин­кора «Миссури» в Токийском заливе был подписан Акт о капитуля­ции, 3 сентября 1945 г., в императорском дворце в присутствии при­дворной знати и членов правительства, среди которых был и подписавший накануне документ о капитуляции министр иностран­ных дел Сигэмицу Мамору, император, облачённый в одежды синтоистского жреца, вместе с императрицей и со своей матерью, вдов­ствующей императрицей (императрица Тайсё) совершил молебен перед тремя дворцовыми святынями [New York Times, Sep 3,1945]. Ещё через несколько дней представители императора посе­тили могилу Дзимму Тэнно в Нара, чтобы известить его об оконча­нии войны [Асахи, 1945.09.08].

А в середине ноября сам император направился в храм Исэ Дзингу и к могилам импера­торов Мэйдзи (в Киото) и Тайсё (Такао, под Токио), чтобы «изве­стить предков об окончании войны» [Асахи симбун, 1945.11.14].

В нынешней Японии обряд посещения могилы императора Дзимму в случае судьбоносных событий по-прежнему строго соблюдается. 26 марта 2019 г. покидавший трон император Акихито с императрицей посетил могилу своего мифического предка [ii],

26 ноября 2019 г. тот же обряд совершил вступивший на престол император Нарухито [iii].

Религиозный фактор

Следование синтоистским обрядам при вступлении на престол в прошлом не означало религиозной приверженности императора и народа какой-то одной религии или верованию, и не означало рели­гиозного фанатизма. Не было и попытки закрепить в Конституции за синто статус государственной религии, как это было в конститу­циях, с которых писалась японская 1889 г. Идентификация японского народа по вере, как правило, встречала затруднение в прошлом, и особенно сейчас.

Упрёки в адрес мэйдзий­ского государства, что синто ею было возведено в ранг государст­венной религии, парировались утверждением, что синто в строгом смысле этого слова не является религией. В пользу этого аргумента говорит и то, что синтоизм как японское «язычество», или многобожие, сохранил себя при соприкосновении с другими привнесёнными извне более развитыми религиями или учениями.

Буд­дизм, появившийся в VII веке, быстро распространился в Японии как более «продвинутая» духовно-этическая и мировоззренческая культура. Его появление имело огромное «трансформирую­щее влияние» на историческое развитие страны. Принца Сётоку (конец VI— начало VII века), активно способствовавшего проник­новению буддизма в Японию, сравнивают с римским императором Константином Великим, внедрившим христианство в Европе. Но в отличие от христианства, которое в своём проникновении и самоут­верждении огнём и мечом искореняло язычество, у японцев буддизм не только уживался с «примитивным» синтоизмом, но порой «сливался» с ним (синбуцу сюго 神仏習合).

С эпохи Нара это сотрудничество длилось тысячу лет до Мэйдзи. В начале VIII века на территориях синтоистских храмов начали строиться и буддийские, где монахи читали сутры перед синтоист­скими богами. Императоров, «патриархов» синтоизма, хоронили по буддийскому обряду. Последним, кого отпевали под речитативное чтение сутры, был император Комэй, отец императора Мэйдзи, воца­рение которого положило конец (1868) симбиозу двух религий (син­буцу бунри рэй 神仏分離令) [Асахи, 2018.11.08].

Изучая конституции европейских стран, те, кто писал Основной закон для Японии, обратили внимание, что и в Англии, и во Франции за господствовавшими религиями законодательно был закреплён ста­тус государственной религии. В Англии, например, роль Англикан­ской церкви была значительной в событиях революции 1642 г. В отношениях с Ирландией противостояние англиканцев с католи­ками было и остаётся центробежным фактором. Во взаимоотноше­ниях англичан с шотландцами и валлийцами религиозный фактор усложнял межэтнические проблемы. Церковь с её огромными земельными владениями опасалась парламента, склонного к приня­тию законов о конфискации её земель.

Всего этого не было в Японии. В исторической ретроспективе роль религиозного фактора в процессе трансформаций В Японии не была столь существенной, как христианства в Европе. Не было такого явления, как Реформация, когда освобождение от пут католицизма было условием проведения социальных и политических реформ. Об ином отношении к религии свидетельствует и неуспех Учения Хри­ста в Японии. Появившееся в Японии в середине XVI века и активно проповедовавшееся миссионерами даже после снятия запрета на него в 1873 г., это учение особого распространения не получило. Тре­бование глубокой и самоотверженной веры в Христа воспринима­лось настороженно из-за призыва к самоотречению и отрицанию исконно японской традиции.

Один из «аген­тов» мэйдзийского правительства, внедрённый в протестантскую паству в Иокогаме, доносил о «трёх правилах» пове­дения новообращённых: не преклонять колени перед синтоистскими храмами во славу императора, предков и местных богов; не под­чиняться приказам, даже самого императора, если приходится посту­паться своей верой; не быть чрезмерно привязанным к своим роди­телям и близким (поскольку все помыслы и любовь должны быть обращены к Господу Богу) [Kasahara, 2001, р. 516].

Первые из «десяти заповедей» Моисея, которые звучали как «Я Господь, Бог твой…, да не будет у тебя других богов пред лицом моим», не совмещались ни с психологией, ни с традициями японцев. К тому же, обращенность христианства в бóльшей степени к небес­ным (абстрактным) делам, чем земным (практическим), слабая вовлечённость в повседневную жизнь общества — тоже одна из серьёзных причин, почему оно не получило широкого распростра­нения [Khoon Choy Lee, 1995, р. 109].

Контрастно выглядит ситуация в соседней Корее, где около половины неверующих, около трети — христиане, и менее трети — буддисты. В стране, с которой у Японии общие исторические и культурные корни велика численность населения, принявшего христианство не только в знак про­теста против культурного и политического засилья Японии, но в значительной степени по «зову души». Этим, вероятно, объясняется горячее стремление проповедовать учение Христа по всему миру. Корейцев— христианских проповедников более 2,5 тыс.в 105 стра­нах. Это второй после США показатель. После Корейской войны 1950 — 53 гг. происходила и «институализация» христианства — в южнокорейской армии до последнего времени капелланами служили хри­стиане-протестанты [Religion and Society, 1997, pp. 95, 243] и только в последнее время появились буддисты -«военные монахи».

Отсутствие в Японии даже близкого к этому связано с «нацио­нальным характером». Объединение разнохарактерных элементов, в частности религиозных, свидетельствовало не об их неразвитости, как это бывает при классическом религиозном синкретизме, а об отношении к религии не столько как к предмету веры или самосознания, а больше как к системе обычаев или этических ритуалов.

В середине XIX века, еще до «открытия» Японии, лондонская«Таймс» публиковала любопытные впечатления о Японии капитана аме­риканского клипера «Леди Пиерс» (названного в честь жены 14-го президента США Франклина Пиерса). После продолжительного пре­бывания в Эдо и Симода, активного общения с японцами он характеризовал японцев как нацию атеистов, отрицающих суще­ствование бога, и в качестве объекта поклонения выбравших «духовного императора» [так на Западе называли японского импе­ратора с резиденцией в Киото в отличие от «светского импера­тора» — сёгуна, восседавшего в Эдо] [Times, Oct 18, 1854, p.9].

По официальным данным в 2013 г. на вопросы, имеете ли вы религиозные убеждения; верите ли вы в какое-то религиозное учение; испытываете ли интерес к религии, положительно ответили только 28% опрошенных японцев. Полвека же назад, в 1958 г., когда начались социологические исследования на эту тему, таких было ненамного больше — 34 %. В последующие годы этот показатель варьировался между 25 и 34% [Бункабу, 2013, с. 54]. В послевоенные годы «в хаотичном потоке интеллектуальных док­трин и систем ценностей, как говорят, только около 20 процентов выбирают какие-то учения или религии», отмечается в одном из фун­даментальных исследований по истории религий в Японии [Kasa­hara, 2001, p. 15].

Христианство с первой половины XVII века привело к самоизоляции Японии, однако причиной было не доктриналь­ное неприятие, а реальная угроза того, что вслед за католическими проповед­никами придут марширующие иностранные солдаты, как и стремление изолироваться от внешнего влияния —естественное для островного государства, опасающегося внешних сил, способных разорить страну. Но это не было ксенофобией как неприятие всего иностранного или агрессивное «почвенничество».

История самого известного ксенофобского движения «Сонно Дзёи» («почитание императора —изгнание иностранцев») свиде­тельствует об этом. Открывшее страну в 1854 г.под внешним дав­лением правительство бакуфу при сёгуне Иэмоти подписало с США «договор о дружбе и торговле», первый из череды неравноправных договоров. Это случилось 29 июля 1858 г.на палубе американского военного корабля на рейде Иокогамы, что подчёркивало характер навязанного силой документа. Открытие японских портов для торговли и экстерриториальность иностранных поселений напоминали судьбу Китая. Отказ императора Комэй в Киото санкционировать договор с США можно считать началом революции, которая привела к вла­сти его сына. Таким образом движение «Сонно Дзёи» на самом деле использовало лозунг«изгнание варваров» для «изгнания» самого сёгуна из Эдосского дворца и водворение на его место императора.

Нагляд­ный пример того, что в Японии в целом к иностранцам относились настороженно, но не всегда враждебно —история русско-японских отношений того периода. В разгар ксенофобского движения в Нага­саки в одной из маленьких бухт, на берегу которой расположился поселок Инаса, в течение многих лет без проблем «зимовал» российский тихо­океанский флот до своего перебазирования в Порт-Артур. Число живших здесь месяцами русских моряков доходило порой до шести­сот. Жители этого поселка, который был назван «русской деревней», за тридцать лет привыкли и привязались к русским, считая их«своими». «Жители селения сдружились с русскими, усвоил отчасти русскую речь, приноровились к русским обычаям» [Ухтомский,1897, с. 9].

К тому же, число христиан среди премьер-министров, министров и лиц занимавших высший административный пост в стране является убеди­тельным свидетельством несущественности религиозного фактора в японской политической кухне. Список открывает Мори Аринори, министр образования в первом правительстве Ито 1885 г. Вероисповеда­ние Мори использовали его противники, чтобы настроить против импера­тора, но даже позиция императора не помешала Мори стать мини­стром [Duke, 2009, рp.317, 318].

Премьер-министры христианского вероисповедания в довоенную эпоху «государственного синто»: Хара Такаси (Кэй) (1918–1919), Такахаси Корэкиё (1921–1922), в послевоенное время — Катаяма Тэцу (1947–1948), Хатояма Итиро (1954–1956), Охира Масаёси (1978–1980) и Асо Таро (2008–2009). Последний католичеством обязан своему деду Ёсида Сигэру, премьер-министру Японии в 1948–1954 гг., который не входит в приведенный список из-за того, что принял католичество уже на смертном одре. Но после государственных похорон в огромном зале Будокан проходило его отпевание в Церкви Сэкигути, она же католический храм Святой Марии [Mainichi, 23.11.2003].

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Асахи симбун.

Бункабу. Сюмука. Сюкё канрэн токэй-ни кансуру сирё. 2015:[Управление культуры. Отдел по религиозным делам. Статистиче­ские материалы по религии]. URL: http://www.bunka.go.jp/tokei_hakusho_shuppan/tokeichosa/shumu_kan­rentokei/pdf/h26_chosa.pdf (дата обращения: 30.08.2019).

Всё о Токугава Ёсинобу. 徳川慶喜のすべて、新人物往来社, 1984

Ёмиури симбун.

Медушевский А.Н. Конституционная монархия в России. Вопросы истории. 1994. №8.

Мильчина Вера. Париж в 1814–1848 годах: повседневная жизнь. Новое Литературное Обозрение, 27.11.2014.

Такикава Эйити. Нихон-но сайбан сэйдо-си ронко: [Исследова­ние по истории японской судебной системы]. Синдзан-ся, 1991.

Тамура Ясуоки. Тэнно то Канси-но дзидай. 1868–1945 : [Эпохаимператоров и государственных чиновников. 1868–1945]. Сэйбундо сюппан, 2014.

Ухтомский Э.Э.Путешествие на Восток Его Императорского Высочества государя наследника цесаревича, 1890–1891. Т. 3. СПб.–Лейпциг, 1897.

Clement, Ernest Wilson. A Short History of Japan. University of Chi­cago Press. Chicago: 1915.

Constitution of the Kingdom of Prussia. URL:https://en.wikisource.org/wiki/Constitution_of_the_Kingdom_of_Prussia(accessed: 30.08.2019).

Constitution of France. 1791. URL: https://www.conseil-constitution­nel.fr/les-constitutions-dans-l-histoire/constitution-de-1791 (accessed:30.08.2019).

Yearbook Japan, 2019, Vol. 48.Ежегодник Япония. 2019. Т. 48.

Duke, Benjamin. The History of Modern Japanese Education: Con­structing the National School System, 1872–1890. Rutgers University Press. New Brunswick, NJ.: 2009.

Kasahara, Kazuo(editor). A History of Japanese Religion. Kosei Pub­lishing Co. Tokyo: 2001.

Macarthur, Douglas. Reminiscences (The Occupation of Japan). A DaCapo paperback. Reprint New York: McGraw Hill. 1964.

McLaren, Walter Wallace. A Political History of Japan during the Meiji Era, 1867–1912. George Allen & Unwin. London, 1916.

New York Times, The (NYT). The U.S. newspaper.

Religion and Society in Contemporary Korea. Editors: Lewis R. Lan­caster, Richard K. Payne, Karen M. Andrews. Institute of East Asian Studies, University of California. Berkeley, CA.: 1997.

Rosen. Baron. Forty Years of Diplomacy. London, George Allen &Unwin Ltd. 1922.

Times, The. British newspaper.

---

[i] вариант 入府

[ii] https://www.youtube.com/watch?v=_O7b1uI-8vY

[iii] https://www.youtube.com/watch?v=Z_zlyGFNGHA