«Россия и Япония. Сто лет отношений». Публикация книги Константина Оганесовича Саркисова

Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений».

5. Англо-японский союз 1902 года

Отношения Токио с Лондоном приобрели особый характер с 1895 года, когда Англия отказалась поддержать вмешательство трех стран, России, Франции и Германии, заставивших Японию отказаться от Ляодунского полуострова. Но отношение к идее военно-политического союза в обеих странах было неоднозначным. Желание Англии столкнуть Японию с Россией легко угадывалось. Лондон рассчитывал тем самым сдержать натиск своего геополитического соперника в Центральной Азии (Афганистан), на Ближнем Востоке (Турция) и на Балканах. К тому же назревавшая новая война с бурами грозила Англии серьезными осложнениями.

«Нью-Йорк Таймс» отмечала в этот период необычную по накалу враждебность высказываний в адрес друг друга российской и английской прессы, отмечая со слов английской газеты, что в этом особенно усердствовали российская печать. Это связывалось с «амбициями» России в отношении английских колоний. «Русские все еще тешат себя надеждой увидеть Индию жемчужиной в царской короне» [NYT].

Первые неофициальные контакты между Японией и Англией о возможности союза начались сразу после того, как Германия захватила Циндао, а Россия вслед за ней Порт-Артур. 17 марта 1898 года Като, японский посланник в Лондоне, сообщал министру иностранных дел Ниси о своем «приватном разговоре» с Джозефом Чемберленом (Joseph Chamberlain). Тот был с 1895 года министром колоний в правительствах Солсбери и Балфура и, по мнению Като, наиболее влиятельным в вопросах Китая.

Американская пресса добавляла к портрету английского политика: Чемберлен сторонник союза всех заинтересованных держав в сдерживании России в Маньчжурии и призывает их к этому. Известный приверженец союза с Германией 16 ноября 1898 года в Клубе Консерваторов в Лондоне, он убеждал публику в том, что не следует бояться германского соперничества на мировых рынках, а, объединившись с ней, необходимо воспрепятствовать намерению России «закрыть двери» в Маньчжурию.[NYT].

На встрече английский министр говорил, что Англии хотелось бы не допустить расчленения Китая, но у нее нет сухопутной армии, способной воевать с русскими за Порт-Артур. «Помимо прочего, нет возможности помогать китайцам, которые не помогают сами себе». Если Северный Китай достанется России, то неизбежным следствием станет раздел остального Китая между Англией и Германией, и его интересует вопрос, где в этом случае найдет себе место Япония? Но Англия не хочет расчленения Китая. Она предпочитает, чтобы он оставался единым. Его, Чемберлена, удивляет, отчего японское правительство до сих пор не сделало никаких предложений английскому правительству, учитывая, что их интересы в Китае совпадают?

Тот же самый вопрос могла бы задать и Япония, − отчего Англия хранит молчание? − реагируя на встречный вопрос Като Чемберлен перестал спрашивать и перешел к конкретным предложениям. Нет смысла подозревать друг друга в излишней скромности или подозрительности друг к другу. Само главное, они понимают друг друга. Като поинтересовался, как Лондон бы отнесся к совместной с Японией морской демонстрации в отношении Порт-Артура, оставив России только возможность провести железнодорожную ветку до порта Далиен. Отметив, что идея заслуживает внимания, Чемберлен перешел к самому главному для него − о порте Вэйхайвэй. На момент разговора этот порт был еще оккупирован японскими войсками. Они не торопились уходить, поставив главным условием выплату Китаем денежной компенсации по договору в Симоносэки. Германия имеет виды на Вэйхайвэй, заметил английский министр. Англия предпочла бы, если Япония продолжила бы занимать этот порт. Но, если по какой-либо причине она не хочет этого делать, Англия могла бы посчитать для себя разумным рассмотреть возможность занятия этой базы самой [ДВПЯ].

Токио не проглотил наживку, брошенную ему Лондоном. Здесь перспектива союза с Англией пока не вызывала большого энтузиазма − главной заботой оставалась Корея, которая по большому счету не интересовала Англию и Германию. Главная их цель − не дать России завладеть Маньчжурией и выйти в Северный Китай. Для достижения этой цели они старались использовать Японию, которую как раз больше волновала Корея.

Но ключи к владению полуостровом были в руках не этих стран, а России. С ней в первую очередь нужно было договариваться. Ниси строго конфиденциально сообщал в Лондон Като, что японское правительство намерено придерживаться подписанного договора с Китаем и вернуть территорию Китаю после того, как тот выплатит денежную компенсацию за военные расходы. Китайское правительство обратилось с запросом, не возражает ли Токио против того, если Вэйхайвэй будет отдан в концессию Англии. Ему ответили, что согласно договору порт будет возвращен Китаю и для Японии было бы желательным, чтобы он и в будущем оставался китайским, однако, если содержание базы Пекину не под силу, его право поступать так, как он считает нужным [ДВПЯ].

1 апреля 1898 года Лондон официально уведомил японское правительство, что «для восстановления баланса», нарушенного занятием Россией Порт-Артура, правительство ее Величества потребовало от Китая предоставление ему в концессию порт Вэйхайвэй на тех же условиях сразу после того, как японские войска покинут его. Но оно ни в коем случае не намерено торопить Японию с этим. [ДВПЯ].

Через три дня 4 апреля 1898 года японский посланник в Пекине　сообщил Ниси, что Англии удалось заключить с Пекином соглашение по Вэйхайвэю и оно вступит в силу, как только японцы освободят порт [ДВПЯ].

Яно Рюкэй (矢野竜渓) принадлежит инициатива приема в Японии на учебу большого числа китайских студентов (Асахи.02.06.1898. с. 1). В результате в Японии было воспитано поколение китайских революционеров антимонархической революции 1911-1912 гг., ставших лидерами в новом республиканском Китае. Яно покинет свой пост после бурных событий сентября 1898 г. − попытки дворцового переворота, закончившегося фактическим лишением власти императора Гуансюя (光諸) и торжеством вдовствующей императрицы Цыси (慈禧太后 или 西太后). 5 ноября 1898 г. после бурных событий в Пекине на аудиенции у Гуансюя в присутствии Цыси, которая контролировала каждый шаг опального императора, Яно объявил обоим о награждении их японскими орденами. Императору был присужден Высший орден Хризантемы орден с Большой лентой (大勲位菊花大綬章), а Цыси наивысшая награда для женщин − Орден Драгоценной короны первой степени (一等宝冠章) [Иомиури. 08. 11.1898. с. 1. 矢野公使の清帝謁見]. Этому предшествовало жалование Китаем императору и императрице Японии наивысшей государственной награды Китая − орденов Двуглавого Дракона первой степени (в японском иероглифическом написании: 頭等第一龍珠寶星, в китайском: 雙龍寶星) − награда из чистого золота с более чем 80-ю бриллиантами и драгоценным камнем в центре с изображением двуглавого дракона [Иомиури. 10. 06.1899. 1 с. 清国皇帝へ菊花大綬章 西太后へ一等宝冠章を贈呈].

Из секретной переписки между Лондоном и Токио видно, что о своих планах по сдерживанию «российской агрессии» Англия ставила в известность Германию. Так было, когда английский посол в Берлине в начале апреля 1898 года сообщил германскому правительству о намерении занять порт Вэйхайвэй и с его стороны не было возражений.

Берлин вел свою игру, и ровно через три года раунд сверхсекретных переговоров о заключении союза по сдерживанию России был инициирован не Англией, а Германией. 9 апреля 1901 года японский посланник в Лондоне барон Хаяси передавал своему начальству в Токио ошеломляющую информацию. «Временный поверенный в делах Германии в Лондоне строго в личном плане постоянно говорит мне, что для поддержания баланса сил на Дальнем Востоке и на случай возникновения в будущем чрезвычайных обстоятельств было бы разумным для Японии, Германии и Англии вступить в союз, скажем на пять лет, с возможностью его продления, на условиях, при которых Япония получила бы свободу рук в ее политике в отношении Кореи» [ДВПЯ].

Барон Герман Экардштейн (Herman von Eckardstein), временный поверенный в делах Германии в Англии, замещал германского посла − графа Ганса фон Хацфельдта, который уже около года был нездоров и почти все время проводил на морском курорте в Брайтоне. Барон был таким же «серым кардиналом» в масштабе германской дипломатии на Британских островах, как и другая более весомая фигура германской дипломатии Фридрих фон Гольштейн, который после отставки Бисмарка отказался занять пост министра иностранных дел, но, тем не менее, оказывал огромное влияние на курс своей страны на внешней арене. Конечно, по своему положению он не шел в сравнение с фон Гольштейном –

Он, скорее всего, представлял спецслужбы Германии. По крайне мере, в английском журнале «Vanity Fair» карикатура на него была опубликована под рубрикой «шпион». У канцлера фон Бюлова Экардштейн имел репутацию «беспринципного англофила», что, однако, не мешало ему пользовался доверием Гольштейна и слыть любимчиком кайзера [Falk].

Экардштейн предлагал «трехсторонний союз» Германии, Англии и Японии по схеме, которая позднее была реализована в англо-японском союзе, − в случае войны Японии с какой-либо державой остальные сохраняют нейтралитет и направляют свои войска на ее поддержку только в случае, если на стороне противника в войну вступает какая-либо другая страна. А чтобы заручиться поддержкой Японии, ей обещали «свободу рук» в Корее [ДВПЯ].

Хаяси признавался, что ему непонятны истинные мотивы германского предложения. Сознавая, что стратегически это может быть очень выгодно, он просил, тем не менее, отнестись к этому предложению с крайней осторожностью [ДВПЯ]. Предложение о союзе исходило не от Англии, на что можно было рассчитывать, а от страны, которая была в тесных отношениях с Россией и с энтузиазмом поддержала ее в 1895 году, отобрав у Японии ее «законную добычу».

Японский посланник не знал, что в день, когда он отправил телеграмму в Токио, 9 апреля 1901 года Экардштейн на Даунинг-стрит беседовал по отдельности с английским министром иностранных дел Лансдауном и с не менее влиятельной фигурой британской дипломатии того периода, его постоянным заместителем Томасом Сандерсоном (Thomas Sanderson). У Лансдауна идея тройственного союза, направленного против России, не вызвала энтузиазма. Он заявил, что этот вопрос не может даже обсуждаться, пока премьер-министр Англии лорд Солсбери после болезни восстанавливает свои силы на Лазурном берегу Франции. Сандерсон тоже не сказал германскому дипломату ничего утешительного. Но в Берлин ушла телеграмма, в которой Экардштейн постарался все смягчить, сообщая, что окончательное решение вопроса отложено до его следующей встречи с Лансдауном.

Идея тройственного союза была, конечно, авантюрна, если принять во внимание состояние англо-германских отношений, в частности, полное неприятие Солсбери такого рода отношений с Германией, а также скептицизм фон Бюлова и самого кайзера, впрочем, более склонного к авантюрным ходам. Так или иначе, по настоянию фон Бюлова Вильгельм II не стал говорить на эту тему с английским послом в Берлине Фрэнком Лашалем, как того добивался Экардштейн [Otte].

Для Англии, глобальной державы в тот период, помимо сдерживания России на Дальнем Востоке была острая потребность в недопущении российско-германского союза, ситуации, когда Петербург и близкий к нему геополитически Париж вместе с Берлином создали бы коалицию ее противников на европейском театре. Но, к счастью, в Европе в этот период стал созревать новый еще более серьезный конфликтный очаг вокруг Балкан и Турции, где интересы России и Франции с одной стороны, Германии и Австро-Венгрии с другой, стали быстро расходиться. Рост военной мощи Германии и ее амбиций все больше пугал политиков на британских островах.

Лондон начинал сближение с Францией, рассчитывая с ее помощью повлиять на Россию и заставить ее примкнуть к союзу против Германии и Австро-Венгрии. Сидевший в это время в Касумигасэки в министерском кресле Като Такааки, прочитав телеграмму Хаяси, был не менее удивлен и переслал ее более опытному в геополитических конструкциях Комура, который в это время был посланником в Пекине.

Тот ответил незамедлительно. Высоко оценив германское предложение, он перечислил все преимущества, которое оно может дать. В первую очередь − Германия вместе с Англией сможет наверняка удержать Францию от вступления в войну, если она произойдет между Японией и Россией. Такой союз сможет защитить интересы Японии в Южном Китае (Фуцзян), когда сама Япония окажется связанной военными действиями против России. Японии не грозит быть втянутой в противоречия в Европе, так как союз будет географически ограничен рамками Дальнего Востока. [ДВПЯ].

Около недели потребовалось японскому правительству, чтобы осмыслить это свалившееся с неба предложение. Скорее всего, именно поэтому не удалось принять какое-то решение. 16 апреля 1901 года Като информировал Хаяси о том, что для выработки японской позиции необходима более полная информация. Для этого он предлагал Хаяси, не вмешивая в это японское правительство, «целиком под свою ответственность» выяснить позицию английского правительства по поводу трехстороннего союза. Не исключая, что все это может быть «блефом», Като советовал не показывать эту телеграмму Экердстейну. Действия последнего сильно смахивали на авантюру.

Настораживала их сверхсекретность − о них не знал ничего даже германский временный поверенный в Токио. И, когда Георг фон Ведель со ссылкой на «очень надежные источники» сообщил в Лондон Экердстейну об обсуждении в Токио идеи тройственного союза, тот сделал внушение японскому посланнику за утечку информации. Тогда Хаяси, невзирая на субординацию, стал наставлять своего министра: «строжайшая секретность должна быть соблюдена в отношении моих…телеграмм. Я желал бы, чтобы Вы предприняли все необходимые меры, чтобы не допустить их утечки, особенно российскому посланнику в Японии».[ДВПЯ].

Для Токио в этой ситуации самым важным было узнать, как к идее тройственного союза относится Лондон. Это следовало сделать очень осторожно, чтобы не было впечатления, что Токио напрашивается на союзные отношения. Нужен был повод, и он быстро нашелся. 17 апреля Хаяси встретился с Лансдауном. Обсуждали вопрос о японской эмиграции в Британскую Колумбию. Естественным образом разговор зашел о проблемах Китая. Хаяси высказался в том духе, что, скорее всего, и после вывода иностранных войск из Пекина «Китай останется под контролем» у России. Поэтому, спрашивал Хаяси, «не было бы возможным заключение долгосрочного соглашения между Японией и Англией для обеспечения взаимных интересов и поддержания мира на Дальнем Востоке?» Спрашивая мнение Лансдауна, он особо подчеркнул, что высказывается в сугубо личном плане. В ответ Лансдаун заметил, что согласен с тем, что что-то нужно предпринять. Но до возвращения Солсбери в Лондон вряд ли можно предметно говорить на такую тему. Но, как писал Хаяси, прощаясь, английский министр иностранных дел заметил, что договор может не быть ограничен двумя странами и вполне возможно участие какой-либо третьей страны. [ДВПЯ].

Чувствовалось влияние разговоров с Экердстейном. К тому же оценивая роль и личную позицию Лансдауна в момент, когда решалась судьба договора, некоторые исследователи отмечают, что английский министр иностранных дел не был большим энтузиастом союза с Токио. Этот союз, по его мнению, был исключительно временной мерой, необходимой для Англии, чтобы преодолеть те трудности, которые у нее возникли в отношениях с европейскими странами. По предполагавшемуся союзу Англия и Япония обещали защищать друг друга в случае конфликта с двумя или более странами. Лансдауна эта перспектива не привлекала. «Его больше беспокоил возможный союз между Россией и Японией против Британии. Он предпочел бы избежать этой нежелательной ситуации, заключив союз с Россией, которая всеми признавалась как более сильная держава. Но так как русские отказались от этого, он обратился к Японии» [Wilkinson].

Свободное «тасование» кандидатов в союзники как карты в карточной игре отличало геополитику того времени. Это позволяет лучше представить логику международных отношений. С этой точки зрения понятно и то, почему Ито хотел договориться с Россией перед тем, как дать согласие на союз с Англией.

Идея трехстороннего союза в конечном счете умерла, но пробудила к жизни другую − двустороннего союза. Это соглашение с Англией можно считать поворотным и определяющим в восточноазиатской геополитике вплоть до большевистской революции в России.

Договор вырабатывался в горячих спорах сторонников и противников войны с Россией. Был найден компромисс, который в целом удовлетворял обе стороны. Для Японии союз с Англией должен был использоваться активно не столько для подготовки войны с Россией, сколько для давления на нее в попытке добиться уступок по главному вопросу − Корее. Исходя из этого, следовало продолжать поиски компромисса в переговорах с Петербургом и всячески избегать враждебности.

Случилось так, что именно в дни подписания договора с Англией в Японии в Нагасаки находились два русских броненосца «Петропавловск» и «Полтава» под флагом вице-адмирала Скрыдлова. Русский адмирал с офицерами своего штаба был принят в Токио императором и императрицей. Ему был вручен Орден Восходящего солнца. В честь русских моряков был дан официальный прием. Известный своими воинственными в отношении России речами военно-морской министр адмирал Ямамото отсутствовал на большинстве приемов, чтобы не портить атмосферу. Роль представителя японских военно-морских сил взял на себя прославившийся в войне с китайцами на море адмирал Ито Сукэюки, «известный своими симпатиями к России», как отзывался о нем Извольский [АВПРИ].

Позже об этом в своем дневнике писал и Куропаткин. Он встретился с японским адмиралом 13 июня 1903 года в Токио на приеме японского военного министра. «Относительно высокого роста, плотный, с приятным энергичным лицом настоящего морского волка, Ито производит очень хорошее и благоприятное впечатление. Очень популярен во флоте и пользуется влиянием и ныне. По словам нашего морского военного агента Русина, Ито очень горячий партизан [сторонник] мирного соглашения с Россиею. Много говорил с ним. Он со своей стороны помнит всех наших военных агентов и подчеркивал свое хорошее к ним отношение. Звал его в Петербург» [Куропаткин, Японские].

Чтобы избежать возможных демонстраций антирусских настроений, японское правительство сознательно не объявляло о заключении союза с Англией. И только 30 января 1902 года, на следующий день после того, как корабли Скрыдлова покинули Нагасаки, об этом было объявлено в парламенте.

В Преамбуле договора говорилось о желании сторон «сохранить статус-кво и всеобщий мир на Дальнем Востоке, об их заинтересованности в поддержании независимости и территориальной целостности Китая и Кореи, и в обеспечении в этих странах равных возможностей для торговли и промышленности всех стран. В статье 1 декларировались «особые интересы» двух стран, Англии − в основном в Китае, Японии − в Китае и Корее, и допустимость принятия каждой из сторон должных мер для обеспечения этих интересов в случае угрозы агрессивных действий извне или внутренних волнений в этих странах, которые потребуют вмешательства любой из договаривающихся сторон. Статья 2 предписывала соблюдение строгого нейтралитета одной из договаривающихся сторон в случае вовлечения другой договаривающейся стороны в войну с иной державой и ее усилия по предотвращению вмешательства других держав на стороне противника. Статья 3 определяла, что в этом случае другая договаривающаяся сторона придет ей на помощь, а мир будет заключен по взаимному согласию с ней. Статья 4 декларировала согласие сторон, что ни одна из них не станет, не посоветовавшись с другой, заключать отдельные соглашения с третьей державой в ущерб изложенным интересам. Предпоследняя 5 статья обязывала правительства двух стран входить в контакт, когда декларированные интересы окажутся под угрозой. Последняя 6 статья была процедурной: вступление договора в силу с момента его подписания, сохранение в силе в течение 5 лет и возможность денонсации при уведомлении об этом за год, а также автоматическое продление действия договора, если на момент истечения срока, одна из сторон будет все еще вовлечена в войну. [第一回日英同盟協約.www.jacar.go.jp].

Российский ответ на англо-японский союз − «Декларация России и Франции по поводу заключения Англо-Японского союза 1902 года» от 16 марта 1902 была выдержана в том же духе «превентивных мер» на случай изменения статус-кво в Китае и Корее.

С определенной долей язвительности и иронии в ней англо-японский союз оценивался «положительно» как соглашение, заключенное «в видах обеспечения status quo и общего мира на Крайнем Востоке, так равно и с целью охранении независимости Китая и Кореи, долженствующих оставаться открытыми для торговли и промышленности всех наций». Заявляя, что правительства России и Франции с удовольствием усматривают в этом начала, которые согласно неоднократным заявлениям обеих держав, составляли и составляют основу их политики, обе страны заявляли, что поддержание этих начал является обеспечением их собственных интересов на Дальнем Востоке. Но последняя часть Декларации все ставила на свои места: «Вынужденные, однако, с своей стороны, не терять из виду возможности либо враждебных действий других держав, либо повторения беспорядков в Китае, могущих нарушить целость и свободное развитие Поднебесной империи в ущерб их взаимным интересам, − оба союзные правительства предоставляют себе в таком случае озаботиться принятием соответствующих мер к охранению этих интересов.»[istmat.info/node/27278]

В такой витиеватой и абстрактной форме эту декларацию вряд ли можно было бы считать равноценной союзу Японии с Англией. Извольский писал Ламсдорфу, что по поручению Делькассе французский посланник в Токио Дюбойль встретился с Комура. Сообщив ему о заключении декларации, он выразил надежду, что в Токио она «встретит благоприятный прием», как в Париже было встречено сообщение об англо-японском союзе. Комура, ставший к этому моменту министром иностранных дел, продолжил «дипломатию улыбок». Он заявил, что он уже знает о декларации от Курино, и «японское правительство примет с полным удовлетворением, поскольку эта декларация строится на тех же принципах, что и англо-японский союз». [АВПРИ].

Имея теперь за спиной союз с Англией, Токио с новой энергией продолжил поиск путей к компромиссу с Россией по Корее и Маньчжурии. В депеше от 23 февраля 1902 года Извольский сообщал Ламсдорфу о визите к нему графа Мацуката Масаёси и продолжительной с ним беседе. Мацуката собирался в путешествие в Европу. Он хотел посетить Петербург и просил о встрече с Ламсдорфом и Витте, а также выразил желание вернуться в Японию через Сибирь. [АВПРИ].

Один из гэнро, бывший дважды премьер-министром Японии (1891–1892, 1896–1898) Мацуката Масаёси теперь не был на первых ролях. Он запомнился россиянам как глава кабинета министров Японии в те майские дни 1891 года, когда на цесаревича Николая было совершено покушение. В двусторонних отношениях Мацуката более всего интересовали вопросы экономического характера, особенно возможности развития двусторонней торговли в связи со строительством Сибирской железной дороги, а также перспективы экономического развития всего региона Восточной Азии [АВПРИ]. Визит Мацуката вызвал большой интерес в России. В редакционной статье «Асахи» писала о комментариях русских газет, в частности, о статьях в «Новом Времени», в которых выражались искренние чувства дружбы и отсутствие какой-либо враждебности к Японии. [Асахи]. Вторя русской газете, та же газета писала о широких возможностях, которые открываются с завершением строительства Сибирской железной дороги, а также пуском в эксплуатацию Южно-Маньчжурской железной дороги. Эти две дороги, особенно при соединения их с другими в Китае создадут условия для процветания этого региона, где найдет свое применение японская промышленность и ее товары [Асахи].

Энтузиазм разговоров об экономике создавал впечатление, что противоречия между двумя странами вполне преодолимы и англо-японский союз не стал чем-то фатальным для будущего двух стран. Его негативное влияние на политику могло быть преодолено политической мудростью и реальными экономическими выгодами мирных отношений.

Однако уже следующий 1903 год опроверг оптимистические надежды.

6. Лесное предприятие на Ялу. «Новый курс» и визит в Японию Куропаткина

В новый 1903 год российско-японские отношения вошли с грузом так и не решенных проблем вокруг Маньчжурии и Кореи. Перед опасностью потери всякого доверия со стороны Китая, о чем предупреждал российский посланник в Пекине и неизбежности войны с Японией, о чем говорили многие другие, у России не было четкого стратегического курса. Царя мучили противоречивые чувства − соблазн дальнейшей экспансии в Китае и тревога за возможные последствия. Монарху и его корыстному окружению хотелось заполучить побольше территорий, но без риска быть втянутым в войну, к которой страна была не готова.

Процесс принятия стратегических решений, замкнутый на царя, лишал внешнюю политику гибкости, оперативности и стабильности. Николай был податлив на уговоры и аргументы своего окружения с его интригами и борьбой за влияние на него. В этом окружении выделялись «экспансионисты», активно использовавших патриотическую тематику, и «реалисты», которые в тех же патриотических целях призывали к благоразумию и пытались противостоять «авантюрным планам». Большинство же было инертно, как обычно.

К первому лагерю относились в значительной мере, как мы сейчас назвали бы их − «силовики». Это морской и военный министры, главный начальник и командующий войсками Квантунской области (генерал-адъютант Евгений Иванович Алексеев), а также новоиспеченный фаворит царя − Александр Михайлович Безобразов. Ко второй категории можно, прежде всего, отнести гражданских министров финансов и иностранных дел (Витте и Ламсдорф). К ним примыкали дипломаты − российский посланник в Пекине Павел Михайлович Лессар, в какой-то мере посланник в Корее Александр Иванович Павлов и барон Роман Романович Розен, сменивший Извольского в Токио.

Справедливости ради следует признать − провести четкую грань между первыми и вторыми порой при всем желании было трудно. Алексеев, который числился в участниках «клики Безобразова», нередко выступал против него и одергивал его. С другой стороны, Витте и Ламсдорф не раз уступали «экспансионистам». Куропаткин, выступая решительно против экспансии в Корее, на всех уровнях пропагандировал навязчивую идею «оккупации Северной Маньчжурии», в чем, как он утверждал, его поддерживали Витте и Ламсдорф. Министр внутренних дел Плеве, которого Витте обвинял во всех смертных грехах, на самом деле не был ярым сторонником войны с Японией и т. д.

Противники экспансии на Дальнем Востоке ссылались на то, что она отвлекает от проблем в Европе, где после русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и подписанных мирных договоров (Сан-Стефанский договор и Берлинский трактат 1878 года) настоящего мира и стабильности достичь так и не удалось. Напротив, ускорившийся распад Османской империи грозил появлением новых очагов острых противоречий, чреватых опасностью войны на Балканах. К 1903 году резко обострился «македонский вопрос» − противоречия между соседними странами за господство на этой территории с полиэтническим населением. Ламсдорфу пришлось в конце 1902 года совершить поездку в Болгарию, Сербию и Австро-Венгрию, чтобы уладить эти противоречия [Times].

На глазах шло быстрое сближение Германии с османской Турцией, в результате которого Берлин обрел мощные рычаги влияния на Порту. В 1903 году немцы получили концессию на строительство Багдадской железной дороги. Этот контракт в случае его исполнения выводил немцев к чувствительному для России кавказскому региону, и поэтому вызвал в России острое неприятие [Earle]. Активность Германии на Балканах и на Ближнем Востоке сопровождалась ростом ее амбиций.

Непомерные финансовые расходы «движения России на Восток» были тоже очевидны. Строительство Китайско-Восточной железной дороги обошлось казне в 400 млн. рублей, и она пока приносила казне убыток в 25 млн рублей ежегодно, в том числе выплата процентов по кредиту, эксплуатация дороги и содержание войск, ее охранявших [КА]. Включившись активно в гонку военно-морских вооружений, в которой тон задавала Англия, а затем и Германия, Россия в 1902 году в проекте расходов на строительство новых кораблей намеревалась за 20 лет удвоить траты на строительство и приобретение новых кораблей: 1 млрд. 700 млн. рублей за весь период или по 85 млн. руб. ежегодно [КА].

Это было вдвое больше того, что было ассигновано за последние годы. За три (1900 — 1903) финансовых года общий военно-морской бюджет России по отношению к расходам на приобретение новых кораблей (в скобках) составлял соответственно: 88 (37), 98 (39) и 102 (36) млн. рублей. Хотя для сравнения те же показатели у Японии были куда слабее: 41 (20), 38 (15) и 29 (09) млн. руб. [Белов, Броненосцы].

Проблемы внешней политики России усугублялись нарастающими внутренними трудностями − межэтническими конфликтами в Молдавии и Финляндии. Еврейские погромы в апреле 1903 года вызвали волну критики в адрес России, что осложняло ее позиции на международной арене. Нельзя сказать, что царь, которому во всех решениях принадлежало последнее слово, не понимал серьезности момента. От своего отца он наследовал стремление не ввязываться в конфликты и всеми силами избегать войн.

Военное столкновение с Японией через год в начале 1904 года стало его первой крупной войной. Он хотел, и вполне искренне, избежать ее. После заключения союза между Японией и Англией, когда угроза войны стала вполне реальной, ему принадлежало принципиальное решение «покинуть» Маньчжурию. От его имени 8 апреля (26 марта) 1902 года российский посланник в Китае поставил подпись под соглашением о постепенной эвакуации с полугодичным интервалом всех российских войск из юго-западной части Мукденской провинции до границ реки Ляохэ, затем из остальной части этой провинции и провинции Гирин, и на последнем этапе − из провинции Хэйлунцзян, до берега Амура. Как «новое доказательство своего миролюбия и дружественных чувств» к китайскому императору царь соглашался «на восстановление власти китайского правительства» в Маньчжурии и возвращал право на осуществление правительственной и административной власти». [Сборник документов].

Но очень скоро царь пересматривает свое решение. Геополитические соблазны преобладают. Военный министр Куропаткин, постоянно общавшийся с монархом, писал в своем дневнике чуть позднее (1 марта (16 февраля) 1903 года): «…у нашего государя грандиозные в голове планы: взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет. Хочет взять Персию, захватить не только Босфор, но и Дарданеллы. Что мы, министры, по местным обстоятельствам задерживаем государя в осуществлении его мечтаний, но все разочаровываем; он все же думает, что он прав, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется государю более правильно понимающим его замыслы, чем мы, министры. Поэтому государь и хитрит с нами…» [КА].

Отправляя своего фаворита Александра Михайловича Безобразова в Порт-Артур к Алексееву, царь снабдил его «особым шифром» для их сугубо личной переписки [КА].

Роковыми оказывается ноябрь — декабрь 1902 года. В Ливадии с подачи великого князя Михаила Александровича, соседа царской семьи по даче, был представлен некто Александр Васильевич Безобразов, в ту пору не занимавший никаких официальных постов кроме членства в попечительском совете «Русского лесопромышленного товарищества» (концессия на корейском берегу пограничной с Маньчжурией реки Ялу). Ему удается внушить царю идеи, которые потом с той или иной последовательностью будут воплощаться в жизнь и приведут к войне. Влияние нового фаворита на царя оставалась долгое время загадкой. Безобразову удалось оттеснить на второй план не только Витте, но и министра внутренних дел Плеве. «Царя подкупали его необычные и острые суждения, манера говорить прямо, без обиняков». [NYT]. Ходили слухи о собственных апартаментах нового фаворита в царских дворцах, о российских министрах, «жаждавших добиться утреннего приема у него». [NYT]. Все это позволяет окрестить Безобразова «Распутиным» внешней политики России, если бы история сибирского «старца» не произошла годами позднее.

История с Безобразовым началась с лесной концессии на севере Кореи. Концессия на Ялу − одна из темных историй, в которую были вовлечены члены российской бюрократической, военной и аристократической элиты. Великий князь Александр Михайлович («Сандро») вспоминал в эмиграции в далеком Париже: «Когда я вернулся в С. Петербург после одного из моих летних плаваний на «Ростиславе», Никки просил меня совмещать мои обязанности командира броненосца с председательствованием в одном значительном предприятии, которое замышлялось на Дальнем Востоке». [Александр Михайлович].

Великий князь не упоминает о близких отношениях со своим тезкой Александром Михайловичем Безобразовым, которого именно он и граф Воронцов-Дашков познакомили с царем. Им обоим приглянулась идея молодого офицера о тактике действий по «системе паука» в отношении Кореи − за счет создания «фальсифицированных частных обществ, руководимых и поддерживаемых как материально, так и, в случае нужды, силою авторитета русского правительства» свести на нет попытки Японии взять ее под свой контроль. [Витте].

Оправдывая свое участие в концессии, великий князь писал о коммерческой «заманчивости» проекта, поскольку речь шла не только о лесе, но и золоте. Однако, его осуществление требовало проявления «такта». Именно на это слово он, якобы, напирал в разговоре с царем, добавляя, что опасается бестактности российской дипломатии, которая, «преклоняясь перед западными державами, относилась к Японии высокомерно». От себя он замечает: «Совершенно не отдавая себе отчета о военной силе Империи Восходящего Солнца, русские дипломаты, восседая за столами своих петербургских кабинетов, мечтали о подвигах Гастингса и Клайва» [Александр Михайлович]. Два упомянутых английских покорителя Индии второй половины 18 века были непревзойденными в искусстве натравливания одних индийских племен на другие, индуистов на мусульман, в тайных подкупах и интригах.

Концессия была приобретена у корейского правительства в сентябре 1896 года владивостокским купцом Юлием Бринером. Позже он продал ее русскому купцу Габриелю Гинзбургу. У Гинзбурга концессию выкупил тогдашний посланник в Сеуле Николай Гаврилович Матюнин и передал ее «Русскому лесопромышленному товариществу», где главную скрипку играл Безобразов.

Яркое описание членов товарищества и обстановки того времени можно найти в одной из монографий «…Она [«безобразовская шайка»] составилась в начале 1898 г. из самых ура-патриотических, шовинистических, феодальных элементов на предмет устройства акционерной компании для эксплоатации естественных богатств Кореи… Кроме в. кн. Александра Михайловича, весьма предприимчивого царского зятя, считавшегося моряком, но (при наличии еще в живых и в шефах морского ведомства дяди Алексея) никак не находившего себе достойного применения и постоянно искавшего создать себе какое-нибудь «дело», − тут было всего до полутора десятка персонажей, из которых далеко не все, однако, были активны. Тут был граф И. Воронцов, бывший министр двора…крупнейший землевладелец, богач и большой барин, державший себя запросто в романовской семье… Тут был В. М. Вонлярлярский, бывший гвардейский полковник, давно уже сменивший мундир на штатское платье, новгородский помещик-лесопромышленник, председатель тамошнего сельскохозяйственного общества, владевший, однако же, и золотыми приисками на Урале и возглавлявший две бумагопрядильни в Петербурге, заделавшийся и членом столичного общества для содействия русской промышленности и торговле, − типичный образец сочетания русского феодального духа с замашками натурального капиталистического предпринимателя, делец и грюндер, жадно устремлявшийся на всякое сверхприбыльное коммерческое дело, хотя бы оно находилось где-нибудь на Чукотском полуострове, лишь бы потом выгодно его перепродать. Вонлярлярский первый и ухватился за корейскую лесную концессию, вывезенную в Петербург владивостокским купцом Бринером для продажи, и сразу же возмечтал раздуть дело до масштабов английских привилегированных «харатейных» компаний (Chartered Company) и, окутав его густой феодальной идеологией, вовлечь в него «соседей по имению», начиная прямо с царя. Тут был Н. Г. Матюнин, лицейский товарищ Вонлярлярского из разорившихся дворян, служивший по министерству иностранных дел на Дальнем Востоке, по которому и был настоящим специалистом в составе «шайки». Он занимал в ней служебную и подчиненную роль то подставного лица, то подвижного агента, то делопроизводителя − на правах как, бы бедного родственника, − хотя он-то именно и прознал первый, что концессию сватают Ротштейну, как первое крупное дело для Корейского банка, и тут же испытал прилив «патриотизма», опасаясь, как бы оно не перешло в «иностранные» руки… Далее шли − магнаты родового крупного титулованного землевладения, князья (Юсупов, Щербатов, Козловский), графы (Гендриков, Орлов-Давыдов, Ностиц, Сумароков-Эльстон) и будущие придворные чины, егермейстеры и камергеры: И. П. Балашов, впоследствии (в 1903 г.) с шумом и треском, сидя в Порт-Артуре, просадивший на лесозаготовительную операцию на р. Ялу несколько сот тысяч рублей казенных денег и не знавший, как уйти от своих кредиторов, − и всем известный М. В. Родзянко, екатеринославский и новгородский помещик… Затем А. М. Абаза, племянник известного сподвижника Лорис-Меликова, А. А. Абазы, либерального первомартовского министра финансов и крупнейшего сахарозаводчика и биржевого игрока, тогда же снесенного волной реакции на весьма властный, но не столь доходный, пост председателя департамента экономии Государственного Совета. Племянник же его А. М. Абаза пошел по другому ведомству и вышел хотя и адмиралом, но совсем сухопутным моряком. На его имя должны были быть записаны царские паи Компании. Это был субъект необыкновенно важный и напыщенный, ревнивый к своему званию «управляющего делами» мифического комитета по делам Дальнего Востока, запроектированного в 1903 г., − «медный лоб», как окрестил его Витте. И, наконец, сам А. М. Безобразов − душа всей шайки, ее «идеолог» и говорун, часами способный услаждать своим урапатриотическим, безудержным, разухабистым красноречием своего «хозяина», как запросто между собой называли в «шайке» царя» (Романов Борис Александрович. Очерки дипломатической истории русско-японской войны (1895–1907).М.,1947. С.76-77)

В конце февраля 1903 года у Безобразова с Алексеевым возник план российской стратегии в Маньчжурии и на севере Кореи, который получил название «нового курса». В депеше, которая была получена царем, Алексеев предлагал не уводить войска из Маньчжурии, усилить ими гарнизон Порт-Артура, переподчинив ему командование ими. Что касается Кореи, он считал необходимым разместить Читинский казацкий полк у ее границы с тем, чтобы не вторгаясь на ее территорию, тем не менее, быть готовыми к этому при необходимости. [КА].

«Очищенный нами Мукден был снова занят. Мы занимали также Инкоу. Предприятие на Ялу в Корее получило особое значение. Для поддержания наших начинаний в Северной Корее начальник Квантунской области (Алексеев) выдвинул в Фынхуанчен конный отряд с орудиями. Таким образом, вместо очищения Маньчжурии мы заняли в ней даже такие пункты, которые ранее не занимались, как Фынхуанчен, и, главное, допустили деятельность в Корее предприятий, которым главные их деятели, вопреки указаниям из Петербурга, стремились придать военно-политический характер. …Пока мы твердо намеревались очистить всю Маньчжурию от наших войск, ограничившись охраной железной дороги пограничной стражею и небольшим резервом в Харбине и, в особенности, при решимости нашей не забираться со своими предприятиями в Корею, опасность нашего разрыва с Японией была маловероятна. Напротив того, оставление наших войск вопреки соглашениям с Китаем в Южной Маньчжурии и вторжение с лесным предприятием в Северную Корею приближало нас в тревожной степени к разрыву с Японией». Так пишет Куропаткин в книге о русско-японской войне, опубликованной в России в 1908 году, но вскоре изъятой из обращения и изданной повторно, на этот раз в Берлине. [Куропаткин, Записки].

8 апреля (26 марта) 1903 года царь, обеспокоенный развитием ситуации в Маньчжурии, созвал в Царском Селе Особое совещание. На повестке дня рассмотрение предложения Безобразова о стратегическом усилении России в бассейне реки Ялу в районе лесных концессий. В записке, подготовленной к совещанию 3 апреля (21 марта) 1903 г. говорилось: «Для России…почти исключительное водворение японцев в Корее очевидно было бы нежелательным. Требовалось получить для России такие крупные частные коммерческие интересы в Корее, защита которых давала бы нам право вмешиваться в корейские дела и тем самым установить противовес японскому влиянию» [АВПРИ].

Совещание проходило в узком кругу с участием Витте, Куропаткина, Ламсдорфа, министра внутренних дел Плеве и великого князя Алексея Александровича. Большинство высказалось против предложений Безобразова. «Дружнее других проваливали безобразовские затеи Витте и я. Помог и Ламсдорф… Несколько раз государь соглашался, что надо избегать повода к ссоре с Японией, что война с ней совершенно нежелательна», свидетельствовал Куропаткин. [КА].

Тем не менее, проекту лесной концессии в бассейне реки Ялу был дан ход. Известие о начале работы лесной концессии и проникновении на корейскую территорию переодетых в гражданское русских солдат встревожило Токио не на шутку. 2 апреля японский посланник в Пекине Утида Косай телеграфировал в Токио, что по сведениям, поступившим в китайский МИД, русская воинская часть

намерена оккупировать лесной массив по берегам Ялу. Их назначение − работа на лесозаготовках и строительство телеграфной линии в Корее. Он ссылался на своего тайного информатора − некоего Тао Дадзюна, переводчика с японского языка [ДВПЯ]. И позже 14 апреля из того же источника о пересечении русскими солдатами корейской границы. «Русские наняли около 500-600 хунхузов», сообщал Утида [ДВПЯ].

О столкновениях русских с китайцами и корейцами с участием «бандитов-всадников» (馬賊хунхузов) сообщала и японская пресса. Они действовали с обеих сторон: нападали на русских, работавших на концессии, а в других случаях как наемники местных русских властей убивали и грабили китайцев и корейцев [Асахи]. О том же можно узнать из дневника Куропаткина (29 марта 1903 года): «Третьего дня у меня снова сидел Абаза и сообщил совершенно диковинную новость: Безобразов решил обойтись без нижних чинов и нанял в свою артель „хунхузов“». [КА].

В начале мая 1903 года в поле зрения японцев попали сведения о тайном проникновении на территорию Кореи русских военнослужащих. Тридцать солдат, переодетых в гражданскую одежду, с территории провинции Ляонин переправились на левый берег Ялу в районе уезда Ыйчжу (義州) и расположились в деревушке Енгампо [Асахи]. В эти же дни появились сообщения о скоплении большого числа русских войск в южной части маньчжурской реки Ляохэ, якобы, для защиты рудников. Упоминался и сводный отряд хунхузов и наемников под водительством командира Чжан Джинюаня в количестве 4 тыс. человек. [Асахи].

В мае появились сообщения о том, что российские лесопромышленники продвинулись глубоко на юг по притокам Ялу. В частности, упоминались лесные массивы в районе сопки «Белая лошадь» (白馬山), известной больше по истории Корейской войны 50-х годов 20 века. Российский посланник в Сеуле Павлов объяснял, что по контракту в сферу данного предприятия входят и притоки Ялу, и поэтому нет никакого нарушения [Асахи]. А в откровенных беседах со своими он признавался: «воротилы предприятия предъявляют к нему требования на такие концессии, которые им корейское правительство не давало». [КА].

Последней каплей были просочившиеся в печать сведения о решении Петербурга приостановить вывод войск из Маньчжурии. «Это бесчестно и беспардонно» − можно было прочитать в редакционных статьях японских газет [Асахи]. Реагируя на быстро меняющуюся ситуацию на севере Кореи и в Маньчжурии в целом, 21 апреля 1903 года, в резиденции Ямагата в Киото состоялась встреча главных действующих лиц японской политики, которую назвали позднее «советом в Муринъан» по названию резиденции (無鄰菴) прославленного маршала, героя японо-китайской войны. В живописном уголке классического японского сада, состоялось «тайное совещание». Сюда, где Ямагата вначале беседовал с Ито, после 12 часов дня приехали еще двое − премьер-министр Кацура и министр иностранных дел Комура. Беседа, окутанная тайной, продлилась до вечера. Только Комура отлучался на некоторое время, чтобы встретиться с министром императорского двора и попросить об аудиенции у императора. Как выяснилось позднее, речь шла о созыве высшего органа политической власти − «Совещания в присутствии императора», которое состоялось двумя днями позднее, 23 апреля [Асахи].

Дискуссия в резиденции Ямагата, судя по всему, была достаточно острой. Кацура и Комура удалось при молчаливом согласии Ямагата, добиться понимания, что в случае отказа России пойти на компромисс, нужно быть готовым к войне с ней. Но прежде следует попытаться договориться, настаивал Ито. Были согласованы следующие пункты:

• в случае, если российские войска останутся в Маньчжурии, заявить протест, но использовать это для решения вопроса о Корее;
• добиться признания Россией преобладающих прав Японии в Корее и ни на йоту не уступать в этом;
• чтобы окончательно решить вопрос о Корее, в Маньчжурии признать преобладающие права России [Токутоми Сохо].

Теперь следовало выяснить, готова ли Россия на такой компромисс. Особое совещание 8 апреля 1903 г. в Петербурге проводилось в отсутствии главных «экспансионистов» − Безобразова и Алексеева, и тем не менее не внушало оптимизма. Царь был склонен поддержать позицию Безобразова и Алексеева, выступавших за усиление «военно-политических мер», которые, по их убеждению, только и могли предотвратить войну.

Куропаткин в Японии

Чтобы выяснить, какие меры для этого необходимы, царь принял решение командировать Куропаткина во Владивосток и в Порт-Артур.

«Время бежит необычайно быстро. Уже 4 недели поста кончились. За эти дни выяснилась моя поездка на Дальний Восток (15 апреля (28) апреля выезд», записал в дневнике Куропаткин. «Выяснилось, что вследствие разных сложных причин поездка эта весьма желательная для государя, желательна и его министрам Витте и гр. Ламсдорфу. Кроме того, посланник Японии в Петербурге Курино получил приказание от своего правительства пригласить меня в Японию, дабы успокоить возникшее там движение против России». [КА].

Последнее утверждение неточно. Японские архивы свидетельствуют об обратном − инициатива целиком принадлежала российской стороне. На встрече с ним, писал в телеграмме в Токио японский посланник Курино, военный министр говорил, что отправляется в инспекционную поездку в Порт-Артур и другие места и «хочет воспользоваться этим случаем, чтобы посетить Японию». [ДВПЯ]. Поэтому и приглашение японского правительства, посланное буквально на следующий же день через Курино, звучало обтекаемо: «Вам надлежит передать военному министру России, что японское правительство будет весьма радо, если у него будет возможность посетить и Японию». [ДВПЯ].

В дальнюю дорогу своего военного министра царь напутствовал в Москве, где он принимал парад войск. Монарх утвердил инструкции для поездки, «продиктовал» то, что Куропаткин должен был сказать японскому императору. [КА].

Впрочем, эти инструкции были не последними. По пути во Владивосток, откуда Куропаткину предстояло плыть в Японию, была остановка в Николо-Уссурийском (около 100 км от Владивостока). Сюда пришло указание задержаться и дождаться Вогака, который должен был привезти какую-то важную бумагу. Речь шла о копии письма Николая II Алексееву.

19 мая 1903 года Куропаткин ознакомился с ней. Проект царя был так же амбициозен, как и противоречив.

• на Алексеева возлагалось «высшее и ответственное управление» краем по всем направлениям − военному, дипломатическому и гражданскому;
• предлагалось обдумать, в какую форму это облечь (забегая вперед, можно сказать, что Алексеев выбрал для себя роль «Наместника», которую на Западе называли «вице-королем», а в Японии генерал-губернатором).

Пока еще не состоявшемуся вице-королю предлагалось в первую очередь:

• не допустить проникновения в Маньчжурию иностранного влияния «в каком бы то ни было виде» и для этого в минимальный срок привести «боевую готовность на Дальнем Востоке в равновесие с политико-экономическими задачами»;
• продемонстрировать решимость отстоять право России на «исключительное влияние в Маньчжурии»; для этого вместе с военным министром оценить необходимые военные мероприятия

Вместе с тем царь упоминал о его «окончательном решении исполнить договор 26 марта 1902 года» с Китаем, который предполагал вывод всех войск из Маньчжурии.

«Этот пункт депеши адмиралу Алексееву меня более всего тревожил. Я видел резкое противоречие поставленной цели со средствами. Целью ставилось не допускать проникновения в Маньчжурию иностранного влияния, в каком бы то ни было виде. Дабы эту цель выполнить, надо быть хозяевами в Маньчжурии», признавался Куропаткин.

«Лесное предприятие» как часть «политико-экономических» мер по обеспечению доминирования России в Маньчжурии и сдерживания японского влияния в Корее − это тоже химера, считал военный министр. На самом деле вся эта затея в угоду интересам кучки людей. И за все это в конечном счете «заплатит либо русский мужик или иностранец», а для достижения всего этого «мы должны быть готовы к разрыву не только с Японией, но с Европой». В сердцах он признается: «Наша Россия, Кавказ, Сибирь еще полны огромными естественными богатствами, и все это лежит пока без движения за недостатком знания, энергии и капитала. Мы недостаточно культурны, чтобы воспользоваться богатствами, лежащими у нас под носом, а нас призывают отвоевывать у иностранцев богатства в Маньчжурии. Кому это нужно? России? Совсем нет. России много дела и у себя дома, и много задач предстоит решить, и задач тяжких» [Куропаткин, Японские].

Теперь после этих инструкций, когда поставлена задача военно-политического решения противоречий с Японией, есть ли смысл ехать туда? Тем более что в письме к нему царь говорил о желательности его «скорейшего» возвращения в Петербург. Куропаткин запросил об этом монарха, добавляя, правда, что отмена его поездки может «вызвать брожение умов» в Японии. Царь посчитал его посещение Японии полезным и сообщил, что в поездке его будет сопровождать Вогак.[Куропаткин, Японские].

Пока Куропаткин делился с дневником своими мыслями и ждал Вогака, в Петербурге состоялось очередное совещание под председательством царя. На нем был утвержден «Новый курс». Отчет об этом совещании среди прочих документов привез Куропаткину Вогак. Беседа между ними, несмотря на разницу в их положении, была откровенной. Не опасаясь быть обвиненным в «пораженчестве», военный министр излагал свое видение ситуации накануне войны с Японией, которая удивляет точностью и прозорливостью анализа, впрочем, как и тем, что в реальности все делалось наоборот. Об полном непонимании ситуации и опасности, грозившей России, говорили обновленные инструкции царя для разговоров Куропаткина в Японии.

• Похвалив Японию за успехи во всех областях, включая военную, нужно было дать понять, что у нее большое будущее среди дальневосточных государств только при условии «правильных отношений» с Россией, что однако не подтверждается ее внешней политикой: союз с Англией, бряцание оружием, постоянные протесты против законных действий России, несдержанность и тенденциозность прессы.
• Следовало напомнить об «огромных жертвах, принесенных Россиею на Дальнем Востоке [участие в войне против ихэтуаней]» и, следовательно, законном праве, если не вернуть затраченный капитал, то обеспечить получение «процентов» с него.
• Следовало подтвердить, что Россия готова выполнить договор от 8 апреля (26 марта) 1902 года при условии, что «другие державы этому не помешают». А помешать они могут тем, что будут оказывать давление на Россию, которая по собственному желанию начала отвод своих войск из Маньчжурии.
• Воздерживаясь от обсуждения Корейского вопроса, необходимо было подчеркнуть, что «необъяснимое отношение Японии к действиям России» препятствует ее отношению «к жизненным интересам Японии», которые Россия не намеревалась отрицать или игнорировать.[Куропаткин, Японские].

Эти «жесткие» установки и запугивание Японии тем, что чем больше она требует, тем меньше получит, не оставляли сомнения, что их составляла «партия войны». А исключение из повестки разговоров корейской темы делали визит чисто формальным, так как Токио прежде всего интересовал именно этот вопрос.

Крейсер «Аскольд» с военным министром России в сопровождении крейсера «Новик» 10 июня в 10 часов утра подошел в острову Муцурэдзима на внешнем рейде Симоносэки.

Крейсера не стали входить в порт, и когда через некоторое время на воду был спущен катер, на котором Куропаткин и его сопровождающие достигли причала железнодорожной линии «Санъё», было уже около часа дня. Куропаткина встречали назначенные ему в сопровождение генерал-майор Мурата Цунэёси и майор Танака Гиити (Асахи).

Кадровый военный, Мурата получил генерал-майора еще в 1890 году и спустя несколько лет за заслуги в подавлении Сацумского восстания 1877 года ему был присвоен дворянский титул барона. В конце 19 века и в начале 20 века он военный атташе в Петербурге. Здесь он совершенствовался в русском языке и владел им теперь вполне прилично. «В течение всего времени, проведенного мною в Токио (четыре дня), моим неизменным спутником и пособником во всех сношениях, переводчиком с лицами, которые не знали французского языка, был генерал-майор Мурата», писал о нем Куропаткин. [Куропаткин, Японские]. На базе французской винтовки системы Гра Мурата сконструировал первый отечественный карабин (Мурата-дзю), принятый на вооружение японской армии в 1880 году. Даже спустя 20 лет, в 1900 году его карабинами были вооружены резервные войска и по дальности прицельной стрельбы они превосходили принятые на вооружение ружья Арисака образца 1897 года (Шишов) (но из-за ряда технических проблем и недостатков муратовские ружья заменили ружья Арисака, которые стали типовым стандартным оружием японской армии в русско-японскую войну).

Мурата принадлежит заслуга в улучшении боевых свойств клинковой стали и на боевых саблях, производившихся в ту пору на Токийском оружейном заводе сухопутных войск, было выгравировано его имя (сабли Мурата-то).

Майор Танака − будущий военный министр, премьер-министр Японии (1927 -1929). Ему приписывают авторство Меморандума, провозглашавшего, якобы, задачу покорения Японией Китая и даже всего остального мира. В мае 1898 года в ранге капитана сухопутных войск он был командирован на учебу в Россию (Асахи). Усердно изучая русский язык, регулярно посещал по воскресениям православную церковь, но его обращение в православие не подтверждается документами.

Без особой церемонии встречи делегация проследовала в гостиницу при железной дороге, по которой на следующее утро предстояло двигаться в Токио.

О своих первых впечатлениях о стране, к войне с которой он должен был быть готовым, Куропаткин пишет такие строки: «Несмотря на прочитанные мною описания, поражен культурою увиденных мною местностей. Несомненно, что в отношении культуры масса населения опередила нас, русских, весьма значительно. Обработка полей изумительна. Порядок в деревнях, по-видимому, большой, насколько то можно было судить из окна вагона». И позже: «Проехали в экипаже город Кобе. Производит сильное впечатление порядок, чистота, значительные постройки сего города и спокойная, полная чувства собственного достоинства уличная толпа. То же впечатление вынес я сегодня, разъезжая с визитами к разным лицам по Токио». [Куропаткин, Японские].

Впрочем, заметки о красоте и культуре Японии не занимают много места в записках военного министра. Главное − наблюдения чисто военного характера. Отчего становится понятными слова царя, что он считает его поездку полезной.

В отношении Симоносэки, Куропаткин замечает, что хотя утро было туманным, но «можно было выяснить», что город серьезно укреплен как военный порт. [Куропаткин, Японские].

Поезд прибыл на Токийский вокзал в Симбаси 12 июня 1903 года в 9 часов 30 минут утра. Отсутствие церемониальных моментов во встрече объяснялось мерами предосторожности, предпринятыми властями. Атмосфера в японской столице была достаточно накалена, а разговоры о возможной войне с Россией велись уже давно, и были все основания опасаться выходки какого-нибудь фанатика.

С вокзала вся делегация в составе чуть более 10 человек направилась в отведенную ей резиденцию. Это «Сиба рикю», где обычно останавливались члены императорской семьи или принцы крови, в том числе и из-за рубежа. Это дало основание лондонской «Таймс» посчитать Куропаткина гостем японского императора, что формально не соответствовало действительности, хотя фактически было близко к тому (Times).

Это впечатление усиливала торжественность приема в императорском дворце уже на следующий день 13 июня. Император принимал гостей в Фениксовом зале. Позднее в Павлониевом зале их приветствовала императрица. О своих впечатлениях о встрече с японским императором Куропаткин пишет с предельной откровенностью. «Он [император] подал мне руку. Первое впечатление неблагоприятно. Некрасив, мешковат. Лицом несколько напоминает покойного Черняева [в 1882–1884 гг. туркестанский генерал-губернатор]. Но вглядевшись ближе и пристально в глаза этого замечательного человека, который займет в истории Японии выдающееся место, понимаешь, что у этого правителя огромный характер, высокий разум, смелость и привычка к большой власти. Глаза производят впечатление: глубокие, неподвижные, блестящие…Но застенчив и не имеет привычки к приемам». [Куропаткин, Японские].. Столь же откровенен русский генерал в оценке всех остальных японцев, присутствовавших во время императорского обеда. Больше всех досталось маршалу Ояма за «обрюзглость» и вид «скопца» [Куропаткин, Японские].

Ирония этой характеристики, пусть внешне точной, заключалась в том, что в войне, наступившей через полгода, этот «скопец» проявил себя настоящим мужчиной, а Куропаткин проигрывал ему в сражениях. Ояма было доверено составление плана войны с Россией и подготовка японской армии к будущим сражениям. В июне 1904 года он будет назначен главнокомандующим японской армией в Маньчжурии и выиграет сражение при Ляояне, будет успешно защищаться в битве при Шахе и проведет генеральное сражение при Мукдене. В знак признания его заслуг он в конце 1905 году станет маршалом, а в 1912 году войдет в состав высших советников императора «гэнро».

Наилучшее впечатление произвел военный министр Тэраути Масатакэ. «Очень симпатичное производит впечатление. Энергичное, нервное лицо. Я знал его в 1884 году на больших маневрах во Франции… Правая рука не действует от раны, полученной во время гражданских войн. Смотрит на военное дело трезво и по-европейски. Сторонник соглашения с русскими». [Куропаткин, Японские].

Об истории дружеских отношений между Куропаткиным и бывшим тогда военным министром Японии Тэраути писала американская пресса. Оба познакомились в середине 80-х годов прошлого 19 века, когда молодой русский генерал приехал в Париж, чтобы наблюдать за военными маневрами. Тэраути, тогда военный атташе Японии во французской столице, тоже бы приглашен на учения. Их знакомство оставило приятные воспоминания у обоих. После Парижа они не встречались до тех пор, пока Куропаткин не приехал в Токио в ранге военного министра и не встретил своего знакомого по Парижу в том же качестве, что и он сам. Их отношения остались такими же дружескими, несмотря на то, что над ними нависла тень надвигающейся войны. При расставании Тэраути подарил своему доброму знакомому и коллеге на память старинный японский меч. В свою очередь Куропаткин по возвращении в Петербург приказал изготовить в подарок Тэраути русский меч, который был сделан и отправлен в Японию в декабре 1903 года. Подарок пришел адресату за неделю до того, как корабли японской эскадры открыли огонь по целям в Порт-Артуре. Во всей этой истории была одна загадка. Русский меч был заточен до крайней остроты, а по неписанным правилам, мечи затачивались до такой степени только во время войны. «Остается гадать, не был ли подарок Куропаткина предупреждением о наступившей вскоре войне», задавалась вопросом газета, напечатавшая об этом [NYT].

Оказалось, что и Комура был «старым знакомым». В 1900 году тот около полугода был послом в Петербурге. Когда ему пришлось покинуть русскую столицу, чтобы занять тот же самый пост в Пекине, он для прощальной аудиенции у Николая II приехал в Крым. Здесь же он посетил Куропаткина, отдыхавшего в Мисхоре.

В беседах со всеми, включая премьер-министра Кацура, Куропаткин добросовестно отрабатывал инструкцию царя, внушая своим собеседникам, что война с Россией не в интересах Японии. Тэраути, своему коллеге и «товарищу» по учебе во Франции в классе генерала Жюля-Луи Леваля, он профессионально доказывал, что в будущей войне, если она случится, японская кавалерия с ее недостатками будет доведена русской конницей «до ничтожного состава». Собеседники с ним не спорили. Все единодушно говорили, что не хотят войны, что война разорит Японию, и она выгодна только третьим странам, которые хотели бы видеть Японию и Россию, истощившими друг друга, что соответствовало действительности. [Куропаткин, Японские].

Чтобы оценить состояние японской армии Куропаткин просил организовать для него смотр японских войск. 14 июня состоялся смотр частей гвардейской и Первой дивизий, расквартированной в японской столице. Командиром Первой дивизии был генерал-лейтенант, принц Фусими Саданару (伏見宮貞愛親王), активно участвовавший во всех мероприятиях по случаю визита Куропаткина и сам днем того же дня принимавший всю делегацию в своей резиденции в токийском районе Киои.

В 10 часов утра экипажи с русской делегацией и сопровождающими их лицами въехали на учебно-тренировочный плац в районе Аояма, где уже выстроились кавалерийский полк, пехота и артиллерия. Куропаткин, сойдя с экипажа, сел на приготовленного для него рысака рыжей масти. Его примеру последовал второй по рангу в российской делегации генерал-лейтенант Василий Устинович Соллогуб, представитель Куропаткина в правлении КВЖД, далее − Вогак и японцы, сопровождавшие делегацию. Принц Фусими по левую руку от Куропаткина и все остальные под звуки военного оркестра на конях направились в объезд строя (Асахи).

Описание всего увиденного и оценка боевой готовности японской армии занимает многие страницы в дневниках русского генерала. «Войска были очень хорошо выровнены, хорошо одеты. …Тишина в строю полная. Держали ружья правильно… Ранцы со скатанною шинелью имели изящный даже вид. По наружному виду все это молодежь. Рост, в общем, несколько выше, чем я ожидал.//Похожи на наших кадет старших классов. Есть большое число довольно коренастых фигур. С ружьем и ранцем управляются свободно. Лошади в артиллерии, на мой взгляд, разнообразны и плохи. Лошади в коннице лучше, но тоже довольно слабы. Лошади под офицерами пехоты не хуже наших. Сбруя в артиллерии и седла очень поношенные, но материальная часть самих орудий в полном порядке. … Ружейные приемы сложнее наших, но делались очень дружно. Ходили стройно и в ногу. При захождениях все части, кроме ведущей, пристраивались беглым шагом. Несмотря на довольно жаркий день, запыхавшихся не видел».//О военных на улицах Токио: «Видел за 4 дня в Токио много солдат. Все они были хорошо, опрятно одеты; все отдавали исправно честь. Офицеров тоже встречал довольно большое число. Держат себя с большим достоинством. Городовые в военной форме очень вежливы и внимательны. Военные за мелкие услуги „на чай“ с нас не брали». // Позднее из впечатлений о посещении арсенала, где изготовляли ружья: «Выделывает до 350 ружей в день. Ныне менее. 3500 рабочих. Все японцы. …Рабочие имели очень толковый и уверенный вид». [Куропаткин, Японские].

Обращало внимание, что среди собеседников Куропаткина, ни во дворце, ни в других местах не было главной фигуры японской политики − Ито Хиробуми. Отсутствие политика самого высокого ранга, наиболее влиятельного и активного сторонника компромисса с Россией наводило на мысль о тщетности мирных усилий. Ито мог сознательно уклоняться от встреч, чтобы не было повода обвинять его снова и снова в стремлении добиться мира с Россией любой ценой.

По некоторым данным (дневники видного политика, премьер-министра Японии с сентября 1918 по ноябрь 1921 г. Хара Такаси), Комура пытался уговорить Ито встретиться с Куропаткиным, чтобы через него убедить российское правительство начать переговоры в поисках компромисса. Но Ито отказался, сославшись на то, что на этот раз ему лучше не иметь отношения к этому делу. Пусть этим занимается правительство, которое заключило союз с Англией. [Синобу].

Опытный политик, пытавшийся однажды и безуспешно договориться с Россией, видимо, не хотел «наступать на те же грабли». Комура взялся сам обсудить с российским военным министром тему Маньчжурии и Кореи. Встреча состоялась 14 июня. Помня запрет царя касаться корейской темы, Куропаткин оговаривался, что у него нет официальных полномочий, и поэтому стал излагать свою «личную» точку зрения. На замечание Комура, что Япония выступает против оккупации Маньчжурии русскими войсками из-за двух причин: опасения в отношении безопасности и суверенитета соседней Кореи, а также эффекта цепной реакции распада Китая на части, Куропаткин заверял, что для России проблема Кореи «второстепенна» и он горячо желает, чтобы обе стороны начали рассмотрение этого вопроса в духе откровенности, с учетом интересов друг друга [Синобу].

В изложении Куропаткина весь разговор выглядел несколько иначе. Сам он горячо защищал права России не только на Маньчжурию, но и частично на Корею, называя это желанием «самым скромным образом» пользоваться своими правами в ней по русско-японскому соглашению (1898).// Позднее, Куропаткин признается, что в Японии мало кто верил в «скромность» намерений России в Корее: «Все заверения…, что Россия действует на основании предоставленных ей прав, не ведут ни к чему. В Японии знают историю России и знают, как она поглощает своих соседей. Знают, как она съела Турцию, Кавказ, Туркестан, Сибирь. Теперь ест Маньчжурию и, еще не проглотив ее, запускает зубы в Корею…», приводит он слова одного из своих собеседников [Куропаткин, Японские].

Как и Ито в разговорах с Ламсдорфом в конце 1901 года, Комура дал понять, что Япония никогда не уступит России Корею. «…Соглашаясь с важностью интересов России в Маньчжурии, соглашаясь, что эти интересы важнее интересов в Китае Германии, Англии, Америки, он не может согласиться, чтобы наши интересы в Маньчжурии были важнее и существеннее японских интересов в Корее. Они, японцы, в 1895 году завоевали Корею, они дали ей независимость. Корея примыкает к Японии. Все, что происходит в Корее, самым чувствительным и даже болезненным образом отражается в Японии. Глаза и все лицо Комура оживилось.//Интересы Японии в Корее так велики, сказал он, что для защиты их Япония пойдет на все жертвы, пойдет на войну. Но концовка встречи была позитивной. Оба согласились, что нужно найти средства, чтобы избежать войны. Комура выразил, что такая возможность есть, и он будет работать в этом направлении. Обратившись с просьбой передать содержание разговора Ламсдорфу и самому царю, он еще раз подчеркнул, что «интересы Японии в Корее − единственные». [Куропаткин, Японские].

15 июня, несмотря на бросавшееся в глаза отсутствие на всех официальных мероприятиях, Ито встретился с Куропаткиным. Это случилось поздно вечером после прощального приема в российской миссии, единственного мероприятия которое Ито посетил. «В сильных выражениях Ито уверял в своей симпатии к России и в готовности работать для достижения соглашения с нею. Основанием его действий всегда будут служить золотые слова, сказанные ему русским царем в Петербурге. По его словам, государь сказал Ито, что не хочет разрыва с Япониею и рад будет соглашению с нею. Это и составляет основание для действий Ито. Слова государя глубоко врезались в его память, повторял он не раз… его, как и других, более всего тяготит неопределенность положения, занятого Россиею на Дальнем Востоке, и не только в Маньчжурии, но и в Корее. Говоря о нежелательности разрыва с Россиею, Ито говорил, что в Японии 47 млн населения, а в России 140. Борьба трудна и истощит Японию», передает Куропаткин слова Ито [Куропаткин, Японские].

Вечер 15 июня был последним рабочим днем делегации в японской столице. На следующий день ранним утром предстояло ее покинуть. После беседы с Ито Куропаткин остался в российской миссии допоздна и составил проект телеграммы царю, в которой подводил итог услышанного и увиденного в Токио. Ему помогал Розен. Дописывал Куропаткин телеграмму 16 июня уже в поезде и отправил из Киото по пути в Кобэ, в порту которого делегацию ожидали «Аскольд» и «Новик» для переезда в Порт-Артур.

В тексте телеграммы, перечисляя тех, с кем он встречался − политиков самого высокого ранга и ключевых министров во главе с премьер-министром, он писал: «Эти лица, в том числе маркиз Ито, вполне оценивают опасность для Японии разрыва с Россиею и расположены с вниманием и уважением отнестись к интересам России в Маньчжурии». Упоминая о взрывоопасной ситуации в общественном мнении, он делает вывод: «Относительно Маньчжурских дел мы можем не опасаться столкновения с Японией, но под непременным условием, дабы мы, несмотря на наши неоспоримые права в Корее, воздержались от активного пользования этими правами. При крайне нервном отношении японцев ко всему, что касается Кореи, даже самые законные наши предприятия на корейской почве могут, в связи с нашими требованиями по Маньчжурскому вопросу, вызвать взрыв народного возбуждения, перед которым правительство не устоит. Это мнение разделяется даже наиболее расположенными к нам государственными людьми Японии. Это же мнение вполне разделяет и наш посланник в Токио барон Розен». [Куропаткин, Японские].

Можно только догадываться, с каким настроением писал эту телеграмму Куропаткин. Он должен был понимать, что все приведенные им аргументы со ссылкой на Розена и на всех японцев высокого ранга, не могут уже никак повлиять. Дело в том, что 13 июня Куропаткин в Токио получил предельно расстроившую его депешу из Петербурга. За подписью дворцового коменданта генерал-лейтенанта Петра Павловича Гессе пришло указание царя задержаться в Японии или переехать в Сеул, но не приезжать в Порт-Артур раньше 30 июня. Нужно было около двух недель где-то коротать время! Куропаткин догадывается, кто за этим стоит и что за этим кроется. Кроме того, противник «лесного предприятия» на Ялу, он мог настроить против него Алексеева, если бы встретился с ним раньше Безобразова.

«Та неопределенность, которая по-прежнему, как мне кажется, царит в новых начинаниях, весьма рельефно сказывается и по отношению к моей поездке. То мне приказывают возможно скорее прибыть в Петербург и в то же время заставляют терять неделю времени в ожидании Вогака. То мне приказывают возможно сократить время пребывания в Японии, то теперь приказывают более чем удвоить время пребывания в Японии…», жалуется в своем дневнике Куропаткин. [Куропаткин, Японские].

Оставаться в Японии сверх запланированных дней с точки зрения протокола было крайне неприлично. На хозяев ложилось дополнительное бремя обеспечения безопасности не просто гостя из России, а ее военного министра. И это в то время, когда обсуждение возможности будущей войны между двумя странами стало чуть ли не обычным делом. Наряду с подробностями визита, рассказами о череде приемов, те же страницы газет пестрели заголовками о российском давлении на китайские власти на переговорах в Пекине, о прибытии в район Андуня российских пехотинцев с артиллерийским орудием. [Асахи].

16 июня к императору был вызван начальник главного полицейского управления Оура Канэтакэ для доклада о том, какие меры предпринимаются для охраны Куропаткина и его команды. [Асахи]. О сложностях с охраной российских гостей сообщала пресса из Киото, где делегация нередко меняла установленный маршрут, врозь разъезжая по городу на экипажах. [Асахи]. Еще больше проблем с охраной членов делегации было в Кобэ, где с 18 июня делегация селится вначале в отеле «Ориентал», а на следующий день Куропаткин с частью делегации переезжает в отель в пригороде Кобэ Сиоя. [Асахи]. Удобная и тихая бухта для рыбалки, которой увлекался Куропаткин, была причиной этого выбора. «Вчера переехал из Кобе в Шивая [Сиоя]. Всего полчаса езды. На самом берегу моря. Относительно пустынно. Хорошие прогулки». [Куропаткин, Японские].

В «Ориентале» остались Соллогуб, Вогак и некоторые другие. Часть делегации жила на крейсере «Аскольд». Японцы, зная об увлечении российского военного министра, организовали рыбалку еще в первые дни пребывания в резиденции Сиба рикю. «Сегодня утром в течение двух часов времени я поймал на удочку в прудах дворцовых (во дворце, где мы живем) пять больших судаков общим весом, вероятно, около пуда. Пруды сообщаются с открытым морем особым каналом». [Куропаткин, Японские].

Разбросанность делегации по местам проживания осложняла их охрану и одновременно слежку. Обычно сдержанная в этом отношении пресса сообщала о секретных контактах между членами делегации, о приезде с «секретным заданием» военного атташе Российской миссии в Токио подполковника Самойлова, о его посещении в «Ориентале» Соллогуба и Вогака, затем посещении ими троими Куропаткина. [Асахи].

Подполковник Владимир Константинович Самойлов выпускник Николаевской академии генштаба (1893). Кадровый военный разведчик, он работал вначале в Приамурском военном округе, затем под началом Главного начальника Квантунской области. Впервые его имя появляется на страницах японской печати в 1897 году в короткой заметке о том, что некий капитан российской армии Самойлов приехал на экскурсию в Саппоро и намерен там оставаться некоторое время. [Асахи]. Он участник войны с ихэтуанями. С сентября 1902 года он военный атташе в Японии. Станет полковником в январе 1904 года накануне войны с Японией (А: 12.01.1904). Ее участник, летом 1905 года он вернулся в Петербург на работу в Главный штаб. Вскоре его направили на работу в Лондон, но уже в апреле 1906 года он снова в Токио на своем прежнем месте, которое покинул только тяжело заболев. Свои тесные контакты с военными атташе других стран он активно использует в своей работе разведчика. [Шишов]. О большом числе его знакомых в кварталах Токио и Иокогамы, где обитали иностранцы, упоминала и японская пресса. [Асахи]. Помимо своих прямых обязанностей он много внимания уделяет увековечиванию памяти русских солдат, погибших в русско-японскую войну на полях Маньчжурии и в Корее. В 1913 году он совершает поездки по местам захоронений в Японии и разворачивает бурную деятельность по погребению останков там, где это еще не было сделано.

Коротая время, Куропаткин посетил Промышленную выставку в Осака в Тэннодзи. Это была пятая по счету выставка такого рода в Японии. Ее проведение планировалось на 1899 год как мероприятие по подготовке к японскому участию в Парижской Международной выставке 1900 года, но по каким-то причинам откладывалась. «Производит впечатление обширностью, обилием предметов и, главное, видом самых сложных машин, ситцев и дорогих нежных тканей и самых деликатных инструментов, например хирургических, сделанных уже в Японии японскими рабочими и под руководством японских техников. Прогресс, очевидно, весьма большой…», писал о своих впечатлениях Куропаткин. Впрочем, отмечая отставание японского сельского хозяйства от промышленности, он подчеркивал, что выставка не дает представления об истинном положении, показывая только хорошие стороны и скрывая недостатки. Но его впечатляет поведение посетителей и организация мест массового скопления людей: «Несколько дешевых как бы ресторанов-столовых дают посетителям дешевый (относительно) местный стол. Тут же пивные (с прислужницами девушками), которые японцами усердно посещаются…». Он поражен: «Порядок на выставке образцовый. Нет крика, брани. Не видел ни одного человека пьяного. Толпа ведет себя удивительно чинно… С точки зрения моральной, поведение японской толпы безупречно и доказывает большую культурную зрелость этого населения». В то же время: «Простота нравов еще большая. Кормление открыто детей грудью ничье внимание не привлекает (кроме европейцев)». [Куропаткин, Японские].

Заметки военного министра свидетельствуют о его широком кругозоре, любознательности и пытливом уме. Его наблюдения о положении религии в Японии довольно точны: «Очень поражает в Японии большая веротерпимость. В Токио наш отец Николай один из самых популярных людей. Но масса так называемого интеллигентного общества с новыми реформами стала жить в безверии». Поразило русского генерала отсутствие в военных школах Японии религиозного образования и воспитания. Нет храмов при школах, а офицеры не молятся «ни в горе, ни в радостях». Нет молебен и в армии. Считая, что это большой недостаток, он глубокомысленно замечает, что «без религии, без веры в промысел выдержать тяжкие испытания войны, выдержать тяжкие потери и лишения могут отдельные лица, но массы не могут». На такое же тонкое наблюдение претендует его вывод, что религию в Японии заменяет «высшая мораль: любовь к родине, императору, уважение к семье». [Куропаткин, Японские].

Новые впечатления Куропаткин черпает из посещения соседних сел и рыбацких поселков. Наняв лодку, ранним утром 21 июня вместе с генералом Мурата он отправился в море удить рыбу, а в обед устроил угощение для членов делегации, сотрудников российского консульства и членов команды двух российских крейсеров. [Асахи]. В короткой заметке «Военный министр и рыбак» «Асахи» поведала историю о знакомстве Куропаткина с простым рыбаком по имени Нисимура Ясугоро, который помогал ему рыбачить в бухте у рыбацкого поселка Сиоя (塩屋漁村 и сегодня популярное у рыбаков место: https://tsuritabi.com/shioya/).

Во время рыбалки русский генерал через Мурата задавал Нисимура простые житейские вопросы о семье, заработках и тому подобном. Сам говорил о том, что ему нравится в Японии и о том, что хотел бы попробовать японского чая. Как-то вечером перед ужином вместе с Мурата Куропаткин заглянул в гости к рыбаку. Тот благодарил его за честь, оказанную ему и его семье, и угощал гостя японским чаем. С интересом осматривал Куропаткин жилище рыбака, как построен дом, мебель в нем. Особый интерес вызвали рыболовные снасти. «Я подробно обошел все помещение. Осмотрел все имущество. Особенно подробно осмотрел рыболовные принадлежности. Все в порядке. Крошечный садик в порядке. Банка с золотыми рыбками. Большая ваза с мальками, которые в банке растут, чтобы потом служить наживкою для ловли рыбы». [Куропаткин, Японские]. После короткого разговора гости покинули жилище рыбака. Куропаткин на прощание за труды во время рыбалок подарил Нисимура 20 иен серебром. [Асахи].

В те дни, когда военный министр России удил рыбу в районе Кобэ, в Токио 23-го июня, прошло совещание политического руководства в присутствии императора. Его участники по негласному старшинству: Ито, Ямагата, Мацуката, Иноуэ − все гэнро, премьер Кацура, министры Тэраути, Ямамото (министр флота), Комура и Ояма. По итогам было принято решение.

В констатирующей части этого документа была дана оценка стратегической ситуации на границах империи и угрозы ее безопасности. Выделялись две стратегически жизненно важные пограничные зоны: провинция Фуцзян на границе между японским Тайванем и континентальным Китаем, а также Корея. Угроза Тайваню на данный момент признавалась чисто теоретической, а посему не актуальной. Другое дело − Корея. Оккупация Россией Маньчжурии, приобретение ею в аренду Ляодунского полуострова с Порт-Артуром и портом Дальним вполне могли привести в обозримом будущем к полному доминированию России и в Корее. А следующей могла бы быть и сама Япония. Небольшая полоска воды отделяет Корейский полуостров от японского острова Цусима. Переход Кореи под власть иностранной державы будет представлять реальную угрозу безопасности Японии, − звучало в начале этого документа. [ДВПЯ].

Поставив ребром эту проблему, правительство, считало необходимой попытку ее решения мирным путем через переговоры и поиск согласия. Были сформулированы и условия, на которых с японской точки зрения был возможен компромисс:

• поддержание независимости, территориальной целостности, а также принципа равных возможностей в торговле и промышленности в Китае и Корее
• соблюдение принципа равных возможностей в Корее при сохранении ее независимости от Китая
• обоюдное признание преобладающих интересов двух стран — Японии в Корее, России в Маньчжурии
• право каждой из сторон в случае возникновения беспорядков на этих территориях посылать войска для их усмирения при их незамедлительном выводе после достижения целей с возможностью, однако, оставления ограниченного количества войск для охраны железнодорожных и телеграфных линий. [ДВПЯ].

За основу постановления правительства была принята записка Комура, которую он подготовил к совещанию. Предложение Комура усилить военное присутствие Японии не только в Корее, но и на Тайване, чтобы быть готовыми к острому развитию ситуации вызвало дискуссию, которая длилась несколько часов. В конечном счете этот пункт был одобрен. Полное одобрение получила и концовка констатирующей части, в которой говорилось: «Приступая к переговорам чрезвычайно важно быть полностью готовыми к тому, что Россию будет трудно заставить признать японские интересы в Корее, и, тем не менее, „во что бы то ни стало» не уступать в этом». Очевидный намек на готовность к войне за Корею [Синобу].

На следующий день, 24 июня около 9 часов утра в Токио в резиденции премьер-министра Японии Кацура собрались гэнро Ито и Ямагата и министр флота Ямамото. Газеты не сообщали подробности разговора, продлившегося до обеда и во время его, но очевидно, что речь шла о том же − каким должен быть выбор Японии перед лицом крайне противоречивой и непредсказуемой на примере отсрочки отъезда из Японии Куропаткина политики России. [Асахи].

Непредсказуемость проявилась и на следующий день. 25 июня 8 часов 15 минут утра Куропаткин внезапно покинул отель в Сиоя, хотя собирался сделать это только 28-го, когда из Кобэ корабли должны были прямо идти в Порт-Артур. Сейчас же он направлялся в Нагасаки.

Вместе с Мурата на пригородном поезде доехали до Кобэ, где на перроне встречал заранее предупрежденный губернатор префектуры Хёго. На экипажах доехали до порта. Пройдя здание таможни, оказались у причала, где пришвартовался «Аскольд». Без прощальных церемоний два российских крейсера с военным министром России на борту покинули Кобэ.

Шли через Внутреннее Японское море мимо живописных берегов «редкой красоты». В самом Нагасаки было посещение русского поселка Инаса, местного лазарета и кладбища. Затем экскурсия на судостроительный завод Мицубиси. [Куропаткин, Японские].

В день отплытия 28 июня с утра опять рыбалка в местечке Моги на юго-востоке Нагасаки на берегу залива Татибана. [Асахи]. И опять удивление от увиденного: «Прекрасные виды. Огромная культурность. Каждый клочок даже по крутым скатам гор, где только можно было, обработан. Поражает, что на большой относительно высоте вода так искусно утилизируется, что допускает посевы риса. Некоторые рисовые поля не более средней величины комнаты, а есть и совсем ничтожные. Обработка их производилась при нас. Удивительно тщательно. Все по шнуру садили женщины и мужчины рассаду. [Куропаткин, Японские].

С рыбалки вместе с Мурата вернулись после двух часов пополудни. В отеле уже ждал губернатор префектуры Нагасаки. Попрощавшись с ним, Куропаткин направился к причалу, где ожидавший его катер отвез к борту «Аскольда». Было за 3 часа дня, когда крейсера покинули бухту Нагасаки и направились в сторону Порт-Артура.

7. Сползание к войне. 1903 год

В Порт-Артуре Куропаткин вместе с Лессаром и Павловым на совещаниях у Алексеева «дружно» высказывались в пользу придания лесным разработкам на Ялу «чисто коммерческого характера». В своих воспоминаниях Куропаткин утверждает, что он выступал за то, чтобы «вовсе прекратить его». Он, мол, заставил подать в отставку подполковника Мадритова, возглавлявшего всю военно-полицейскую работу в лесном предприятии. [Куропаткин, Русско-японская война]. Его успокоили заверения Алексеева, что и тот «против Безобразовских предприятий и всеми силами сдерживает их и выступает «за мирное соглашение с Японией».

С надеждой на то, что «устранение разрыва с Японией» в надежных руках, Куропаткин отправился в Петербург, где представил царю отчет о своей поездке. В нем он докладывал: «…я хорошо ознакомился, с какой нервной тревогою относятся там к нашей деятельности в Корее, как преувеличивают наши намерения и готовятся с оружием в руках выступить в защиту своих интересов в Корее. Наша активная там деятельность приводит японцев к убеждению, что Россия приступает к следующей части своей программы на Дальнем Востоке, к поглощению вслед за Маньчжурией и Кореи». [Куропаткин, Русско-японская война].

Еще до этого, 24 июня, когда на берегу Осакского залива у рыбацкого поселка Сиоя к западу от Кобэ Куропаткин ловил рыбу, а гэнро собрались в резиденции Кацура, в адрес Безобразова в Порт-Артур ушла телеграмма. От имени царя Алексей Михайлович Абаза (контр-адмирал Свиты Его Императорского Величества, и. о. заместителя начальника Главного управления торгового мореплавания и портов) передавал: «Государь Император приказал иметь Вам в виду, что его Величеством окончательно принято решение допустить японцев к полному завладению Кореей, может быть даже вплоть до границы нашей концессии до Тюмень-ула к северу и до границы нашей концессии по Ялу к Западу. //Полное точное определение границ японской Кореи есть вопрос будущего и должен зависеть от России. Такое допущение может быть сообщено Японии не ранее того, как войска, посланные из России, прибудут в Забайкалье, чтобы не иметь вида уступки. Государь полагает, что, уступив Японии в корейском вопросе, мы устраняем риск столкновения с ней. Обо всем этом Государь поручает вам сообщить генерал-адъютанту Алексееву, чтобы эта новая постановка служила для него директивой. Алексеев может уведомить об этом Лессара, Розена и Павлова, но в строго конфиденциальном порядке. Алексеев же должен, сообразуясь с общим положением и с мнением посланников, выбрать удобный момент и донести, когда можно объявить об этом Японии» (РГАВМФ).

Показательно, что использование царем выражения «японская Корея» предполагало существование и «русской Кореи». Ее пределы были им обозначены пока не очень точно, но это был вопрос скорее технический, тем более что инициатива в его решении должна была принадлежать России. В последующих двусторонних переговорах это ляжет в основу предложения о «нейтральной зоне» к северу от 39 параллели по линии Пхеньян — Гэнсан, от которой Россия не отступит до конца и что станет одной из главных причин разрыва переговоров. Царь с помощью дипломатии, а не оружия стремился получить все возможные геополитические и экономические выгоды в Маньчжурии, сохранив за собой северную часть Кореи. Он рассчитывал, что уступка остальной части Кореи снимет противоречия с Японией. Но сохранение за Россией севера Кореи для Токио не решало главной проблемы, которая возникла после оккупации русскими войсками Маньчжурии − опасности того, что со временем, укрепившись в Маньчжурии и на севере Кореи, великая держава не попытается «прибрать к рукам» и остальную часть Кореи, а корейский король, конечно же, будет на стороне России, максимально используя противоречия двух стран.

Но и эта «уступка» царя вызвала сопротивление теперешнего его окружения. Безобразов передал приказ царя Алексееву, но 11 июля послал свой анализ ситуации и свои предложения. Они фактически оспаривали решение царя, ставя под сомнение целесообразность уступок и делая ставку на военную силу: «…единственным выходом из настоящего положения считаю во-1-х: наше военно-политическое усиление на берегах Тихого океана, во-2-х: изоляцию Японии от содействия остальных держав, кроме Англии, которая одна, как показало прошлое, фактически помогать Японии не будет, и в 3-х: когда эти мероприятия удадутся и японцы поймут свое положение, созданное политикой Англии, тогда можно будет рассчитывать на перемену понятий в Японии и на возможность с нею сговориться, но уже на более скромных для нее основаниях, нежели настоящие наши предполагаемые уступки». [РГАВМФ].

По мнению Безобразова, не следовало с Японией договариваться о мирном решении противоречий − ее нужно было заставить принять российские условия угрозой применения силы. Типичная политическая авантюра, рассчитанная на то, что Япония будет безучастна к российским военным приготовлениям и не станет воевать за свои интересы. Расчет оказался ошибочным, он вел к войне, для победы в которой у России не было достаточных ресурсов и времени на их мобилизацию, не говоря уже о том, что это противоречило главной идее царя − получить желаемое, но без войны. В отношении «козней» Англии, как главной причины «неуступчивости» Японии, Безобразов все ставил с ног на голову: японцы заключили союз с Англией именно потому, что не удалось договориться о компромиссе и до и во время визита Ито в Петербург.

В Токио внимательно следили за тем, какие результаты принесло совещание в Порт-Артуре с участием Куропаткина, только что покинувшего Японию. Все, в чем пытались убедить его в Японии, так и не дошло до сознания тех, кто определял судьбу России, и вопрос о войне и мире оказался подвешенным. В этих условиях, не особенно надеясь на успех, Токио решает прибегнуть к последнему средству: в соответствии с линией, принятой на совещании 23 июня, предложить России официальные переговоры с целью достичь согласия.

Перед началом переговоров с Россией Токио нужно было заручиться согласием Лондона. Это следовало из условий союзного договора между двумя странами. Статья 4 Договора определяла, что ни одна из договаривающихся сторон не вступит, не посоветовавшись с другою, в отдельное соглашение с другою державою в ущерб вышеописанным интересам (мир и статус-кво на Дальнем Востоке, независимость и территориальная целостность Китая и Кореи).

1 июля 1903 года Комура послал телеграмму в Лондон. Он поручил Хаяси встретиться с Лансдауном и передать ему сверхсекретное послание. Последние действия России в Маньчжурии убеждают, что Петербург отказался от намерения покинуть эту территорию, если вообще у него и было такое намерение, − этими словами начинается оно. Неограниченное владение Россией Маньчжурией является прямым нарушением территориальной целостности Китая и принципа равных возможностей в нем для всех стран. Это радикально меняет статус-кво в регионе и поэтому затрагивает интересы союзников. Тем не менее, учитывая, что у России есть свои «законные и прочно укоренившиеся» интересы в Маньчжурии (подчеркивание мое − К.С.) Япония решила, прежде всего, предложить ей решение нынешних проблем на основе четкого разграничения этих интересов и интересов Японии в Корее. Сейчас трудно предугадать, какие меры могут быть приняты в случае, если эти предложения будут отвергнуты. Ясно одно − вся ответственность ляжет на российскую сторону. [ДВПЯ].

В заключение Комура просил Хаяси выяснить позицию Лондона в отношении упомянутых условий о разграничении интересов двух стран. Это могло вызвать подозрение, мол, Япония и Россия стремятся разделить эти страны между собой, оставив «в дураках» остальных.

На встрече 3-го июля первым вопросом Лансдауна было, к чему японское правительство больше расположено − к решительным или умеренным действиям?

− У него нет четкой информации на этот счет, — отвечал Хаяси.

− Если принцип равных возможностей в Маньчжурии будет сохранен, то по его мнению, реагировал Лансдаун, нет необходимости упорствовать в таких вопросах как интересы России в железнодорожном строительстве. Но вот позиция Соединенных Штатов, выдвигаемая ими в одностороннем порядке, выглядит значительно более жесткой. Что если усилия США добавить к действиям Японии и Англии? В этом случае давление на Россию может быть более действенным.

Понимая, что Япония предпочитала бы договориться с Россией, чем давить на нее, подключив Англию и США, у которых свои собственные интересы, Лансдаун не ждал немедленного ответа. Он заметил только, что ему нужно время для размышлений и обсуждения в правительстве, которое, увы, в настоящее время занято визитом президента Франции. [ДВПЯ].

Эмиль Лубе посетил Лондон в ответ на визит короля Эдуарда VII в мае того же года. Обе страны подводили черту под двумя столетиями острой борьбы за колонии в Северной Африке, в Северной Америке и в Восточной Азии, периода, когда, по выражению английского посла в Париже начала 18 века Джона Далримпла, враждебность двух стран была «естественной и неизбежной». Теперь для двух держав общим потенциальным врагом становится Германия с Вильгельмом II и более 10 лет без Бисмарка (ушел в отставку в 1890 г. и скончался в 1898 г.)

Но затяжка с ответом была явно не из-за визита французского президента. Лондон не устраивала перспектива компромисса между Токио и Петербургом и согласование их интересов в Маньчжурии и Корее, которое резко улучшило бы их отношения и соответственно ослабило узы англо-японского союзного договора.

8 июля на очередной встрече на Чарльз-стрит Лансдаун просил разрешения в строго доверительном порядке ознакомить американский госдеп с содержанием японской ноты. Он убеждал, что участие США в давлении на Россию будет полезным. Кроме того, чтобы ему и его правительству было легче определиться, он просит Хаяси сообщить более подробные данные об условиях, на которых Токио рассчитывает договориться с Петербургом. [ДВПЯ].

Токио не спешил с представлением этой информации. Но с течением времени было все очевиднее, что русские войска не собираются покидать Маньчжурию и нужно было действовать, не оглядываясь на Лондон. 28 июля 1903 года Комура направил в Петербург Курино строго секретную телеграмму: Настало время предложить России переговоры в духе согласия и откровенности о разграничении интересов двух стран в Маньчжурии и Корее имея в виду достижение взаимопонимания…. Подобного случая уже может не быть, подчеркивал он и передавал текст вербальной ноты, которую следовало вручить Ламсдорфу, замечая, что выбор времени для этого полностью на усмотрение Курино. Это предложение не должно толковаться как давление или угроза, а лишь как дружеское пожелание уладить вопрос полюбовно и избежать ненужных осложнений, − просит Комура передать устно русскому министру (ДВПЯ; Correspondence regarding…).

Ламсдорф был сторонником мирного решения спора за счет уступки Кореи в обмен на Маньчжурию. Об этом говорило его решение взамен вернувшегося в Петербург Извольского в начале 1903 года назначить российским посланником в Токио барона Розена, пользовавшегося популярностью в Японии. [Синобу].

На встрече 31 июля с Курино Ламсдорф с энтузиазмом воспринял предложение о начале переговоров. Оно вызвало у него «большое удовлетворение» и он убежден, что такая же реакция будет и у царя, который принял его с докладом во вторник (4 августа), и уже 5 августа он смог бы сообщить о решении монарха.

В копии этой телеграммы, хранящейся в архиве адмирала Ямамото Гомбэй, есть окончание. В конце беседы русский министр выразил пожелание, чтобы переговоры велись «независимо», то есть без оглядки на англо-японское союзное соглашение. А Курино в ответ заметил, что, добиваясь согласия между двумя, ставить это в зависимость от согласия третьей стороны было бы нелогично («противоречило бы одно другому»). [ДВПЯ].

Готовность договариваться за спиной Лондона, не вызывала сомнений. Именно поэтому эта часть отсутствует в вашингтонской публикации хода переговоров (Correspondence regarding).

Строго говоря, проект предложенный Японией, не должен был вызвать особых возражений со стороны Лондона:

Статья 1 провозглашала обоюдное уважение независимости и территориальной целостности Китая и Кореи, а также соблюдение принципа равных возможностей всех держав в торговле и промышленности в этих странах. Этот пункт сейчас не вызывал никаких возражений с российской стороны.

В статье 2 речь шла о взаимном признании преобладающих интересов Японии в Корее и особых «железнодорожных интересов» России в Маньчжурии, их права принимать необходимые меры для защиты этих интересов, не нарушая первого условия.

В других статьях стороны обязались не препятствовать реализации этих интересов в промышленной и торговой сферах друг друга соответственно Японии в Корее, России в Маньчжурии; не препятствовать продолжению Корейской железной дороги на соединение с Китайско-Восточной дорогой и дорогой между Шанхайгуань и Нючжуан; о праве посылать войска в случае, если эти интересы окажутся под угрозой при условии их немедленного вывода после окончания их миссии.

Отдельным было признание Россией права Японии давать советы и оказывать помощь корейскому правительству в управлении страной, включая необходимую военную помощь.

Последней статьей отменялись все предыдущие двусторонние соглашения в отношении Кореи.

Все перечисленные идеи уже звучали во время встреч и неофициальных переговоров Ито с Ламсдорфом в ноябре 1901 года. Реакция на них была хорошо известна Комура. Поэтому он инструктирует японского посла сказать Ламсдорфу, что представленный проект лишь «основа» для переговоров, и японская сторона готова «с должным вниманием и доброжелательно» отнестись к любым замечаниям и предложениям. [ДВПЯ; РГАВМФ].

Комура отдельно затронул вопрос о беспрепятственном и свободном судоходстве через Корейский пролив. Он признается, что было решено исключить этот пункт из предложенных условий. Однако в случае, если с российской стороны прозвучит такое требование, пойти ей навстречу. Но это должно звучать как взаимное обязательство не строить на Корейском побережье военные объекты, которые могли бы препятствовать ничем не ограниченному свободному судоходству через Корейский пролив.

Что же касается признания Японией российской аренды Порт-Артура и порта Дальний, то следовало заявить, что Япония считает достаточным свое молчаливое признание этого факта, а если Ламсдорф станет настаивать, то предложить обменяться нотами по этому поводу, не включая его в данное соглашение. [ДВПЯ].

5 августа 1903 г. Ламсдорф сообщил японскому послу о согласии российского императора на начало переговоров, после чего на следующий день Курино получил из Токио указание выразить российской стороне «глубокую благодарность» за внимательное и доброжелательное отношение к японскому предложению, передать официально японский проект соглашения и начать переговоры по нему. [ДВПЯ].

Полный надежд на быстрое начало трудных, но очень важных переговоров Курино немедленно связывается с Ламсдорфом и просит его принять. Его ждет разочарование, которое будет усиливаться с каждым днем. Ламсдорф ссылается на загруженность работой и принимает японского посланника только спустя неделю − 12-го августа. Передавая все, что ему поручено, Курино пытается внушить, чем позднее начнутся переговоры, тем труднее будет достичь соглашения: ситуация на Дальнем Востоке становится все более напряженной. [ДВПЯ].

Он еще не знал, что накануне 11 августа произошло то, что можно было бы назвать «переворотом» во внешней политике России на Дальнем Востоке. Речь шла об указе Николая II о создании Наместничества Дальнего Востока. Ламсдорф был лишен реальных рычагов влияния на ход переговоров с Японией. А отставка Витте с поста министра финансов завершала картину «разгрома» лагеря тех, кто выступал за компромисс и против авантюризма. «Со дня утверждения наместничества, я уже считал дело Дальнего Востока проигранным и был уверен, что все это поведет к войне, а потому поставил на этом деле крест», − вспоминал Витте [Витте].

В компетенцию адмирала Алексеева, царского наместника наряду с управлением внутренними вопросами нового административного образования, составленного из Приамурского генерал-губернаторства и Квантунской области, вошли и внешнеполитические вопросы − отношения с Японией, Китаем и Кореей. Это ставило Алексеева выше его коллеги на Кавказе полвека назад. [Лукоянов].

Прославленный граф Михаил Семенович Воронцов при неограниченной власти, дарованной ему прадедом нынешнего царя, не имел права решать внешнеполитические вопросы. Бюджет графа был, скорее всего, тоже скромнее. «…Они хотят Квантунскую область развить в Квантунский в. округ, который будет стоить… 510000 р. и, кроме того, штаб наместника будет стоить 412000. Всего требуют 81 генерала, из коих строевых только 23. По одному генералу будет на каждый батальон» [КА].

12 августа, полный мрачных предчувствий, Курино направил в Токио телеграмму о своем представлении того, что случилось в Петербурге в эти дни. Указ о создании Наместничества был составлен и обнародован без ведома Ламсдорфа и Витте. Это факт. Не ясно только, подадут ли оба в знак протеста в отставку. По информации английского посла в России Чарльза Скотта, Ламсдорф имел продолжительную беседу с царем и тот якобы заверил своего министра, что в его руках остаются все важнейшие вопросы внешней политики. Вместе с тем по сведениям, полученным английским послом, проект Указа из Порт-Артура на подпись царю привез Безобразов. Он и великий князь Александр Михайлович полностью поддерживают Алексеева. Все сказанное дает основание полагать, что верх взяла «партия экспансионистов», считает Курино. Он просил Ламсдорфа о встрече, но тот ответил, что до конца недели не сможет кого-либо принять. [ДВПЯ].

«Учреждение наместничества, казалось, говорило о том, что Россия располагается в Маньчжурии всерьез и надолго», а по оценке французов, настроенных подозрительно к Берлину, − это был «коварный маневр» со стороны германской дипломатии с целью «обострить положение и вызвать протесты». [Романов, Дипломатическое].

Корреспондент лондонской «Таймс» из Пекина считал, что у Японии оставался единственный выход: введение протектората над Кореей. [NYT]. Но в Токио не меняют стратегии − прежде всего пытаться договориться, и только если не получится − воевать. Впрочем, эта стратегия вырабатывалась с учетом того, что переговоры нужно будет вести с теми в Петербурге, кто готов был на компромисс. Учреждение Наместничества и фактическое отстранение от дел Ламсдорфа и Витте реально снижало шансы на успех.

Курино был готов приступить к переговорам и первые контакты с Ламсдорфом внушали определенную надежду, но теперь, не начавшись, переговоры грозили быть сорванными. Встречи с министром иностранных дел России теперь вряд ли имеют большой смысл, так как он, скорее всего не станет «вмешиваться в дальневосточные дела», полагает Курино, ссылаясь на разговор с английским посланником, еще в одной депеше, отправленной в тот же день 12 августа 1903 года. [ДВПЯ].

Эти догадки подтвердились во время встречи в доме на Мойке у Певческого моста 23-го августа. Разговор начался так, как будто ничего особенного не произошло. На вопрос, ознакомился ли он с японскими предложениями и каково его мнение, Ламсдорф отвечал, что он внимательно их прочитал, но не мог предпринять никаких шагов в отсутствие царя, который более недели находился на военных маневрах.

Теперь Ламсдорф задает вопрос: Как отнесется японский посланник к тому, чтобы переговоры перенести из Петербурга в Токио? Немало материалов в ходе переговоров необходимо будет пересылать для сведения Алексеева в Порт-Артур.

Кстати, японские предложения он уже переслал наместнику.

Японский посланник был готов к неприятностям, но это предложение вызвало у него крайне негативную реакцию. Японское правительство поручило ему вести переговоры, и предпочтительнее ничего не менять. Впрочем, он, конечно, передаст в Токио это предложение.

Разговор мог бы на этом закончиться, но Ламсдорф решил все-таки высказаться по существу японских предложений. За исключением пункта о праве на продление Корейской железной дороги до ее соединения с Китайско-Восточной железной дорогой (точнее ее ответвлением на юг к Порт-Артуру — ЮМЖД), по всем другим пунктам, по его мнению, возможно достижение компромисса. [ДВПЯ].

Он сильно ошибался. Алексеев, у которого теперь в руках были все полномочия на ведение переговоров, придерживался других взглядов. Ламсдорф мог в этом еще раз убедиться из ответа наместника по поводу присланных ему японских предложений. На более чем тридцати печатных страницах излагалась концепция или «доктрина» политики России на Дальнем Востоке. В ней попадались здравые высказывания, суждения и откровенные признания, но не было места для компромиссов ни по Корее, ни по Маньчжурии. Это был пафосный «Манифест российского экспансионизма» − иллюзии тех, кто мечтал о расширении территории за счет соседних стран, что по тем временам не считалось зазорным, но требовало подкрепления реальной силой:

«Что касается наших интересов в Корее, то нижеизложенные общие положения, казалось бы, могут быть признаны неоспоримыми: 1) что Корейскому полуострову суждено со временем стать достоянием России (мое подчеркивание — К.С., 2) что туда нас толкают те же неудержимые стихийные силы, которые постепенно расширяли пределы Урала до берегов Восточного Океана, заставляя нас мало-помалу распространять наши владения или наш протекторат на всю Среднюю Азию и наконец, толкнули нас в Маньчжурию… 5) что завладение Кореею посредством установления над нею нашего протектората, железных дорог, банков и пр., как нам это удалось сделать в Бухаре, а англичанам в Египте, немыслимо… 6) что речь может идти только о завладении Кореею вооруженной силой (мое подчеркивание — К.С.)

Самое примечательное в этой концепции − это признание того, что «ввиду географического положения Кореи и по самым элементарным правилам стратегии завладению этим полуостровом необходимо должно предшествовать завладение его hinterland’ ом (Задворьем) − Маньчжурией и закрепление за нами этой позиции». [РГАВМФ].

Реализации этих планов мешали ошибки российской дипломатии времен Муравьева, то есть конца 19 века. Они, по мнению Алексеева, заключались в отсутствии четкого плана последовательных и «бесповоротных» шагов. Попытки формирования корейской армии, контроля над финансами, закладки военно-морской базы или стоянки в Мозампо (мое подчеркивание — К.С.) − все это носило спонтанный и случайный характер − делал признания один из главных идеологов войны с Японией. В результате эти меры «преждевременно обнаружили официально отрицаемый истинный характер наших намерений в Корее, побудили Японию к увеличению в громадных размерах ее программы вооружений, теперь уже выполненной, и в конце концов, толкнули ее в объятия Англии…». [РГАВМФ].

Критикуя ошибки прошлого и призывая их исправить, он допускает другую, на этот раз фатальную ошибку − призывает ни в коем случае не идти на уступки Японии. «С точки зрения наших интересов в Корее, едва ли могло бы быть желательным принять сделанные нам теперь господином Курино предложения и идти по пути уступок дальше того, что японцы желали себе выговорить в своем первом предложении, сделанном ими через мое посредство в марте 1898 года, т.е. в такое время, когда мы только заняли Порт-Артур, за два года перед тем вырванный нами из рук победоносной Японии и возвращенный Китаю, и совершили это занятие со столь незначительными силами, что одной англо-японской морской демонстрации достаточно было бы, чтобы вынудить нас к отступлению». [РГАВМФ].

По логике «жизненного пространства», которой придерживается автор доктрины овладение Маньчжурии было тоже продиктовано действием тех же неудержимых стихийных сил. «Имея в виду, что через Маньчжурию лежит единственный доступ к незамерзающему морю для всей Восточной Сибири, казалось бы, что вопрос об окончательном в более или менее отдаленном будущем, завладении этой областью может быть только вопросом времени…». [РГАВМФ].

Об этих рассуждениях наместника России на Дальнем Востоке в Токио если не знали, то догадывались. Здесь также понимали, что в Токио вести переговоры придется не с Розеном, а через него с Алексеевым в Порт-Артуре. А это, помимо прочего, унижало. Вместо министра иностранных дел всей России и его посланника вести переговоры с генерал-губернатором одной лишь части страны.

26-го августа Комура поручает Курино передать, что его правительство считает более подходящим местом для переговоров Петербург. Оно уже снабдило полномочиями на ведение переговоров своего посланника в России, и было бы крайне нежелательно менять это решение. Японское правительство надеется на понимание и положительный ответ. [ДВПЯ].

Но встреча с Ламсдорфом (27 августа) показала, что надеятся было не на что. Перевод переговоров из Петербурга в Токио − вопрос, одобренный на самом верху. К тому же для этого есть все основания, убеждал российский министр японского посланника. Дело в том, что российский император в ближайшие дни покидает столицу. Некоторое время он проведет в местах отдыха, после чего намечается его визит «в одну из зарубежных стран».

 

3 сентября 1903 года Николай II со всей своей семьей и матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, в сопровождении пышной свиты на яхтах «Штандарт» и «Полярная Звезда» отплывал из Петербурга в Либаву (Лиепая). В планах на осень было посещение родной для матери царя Дании, далее путь лежал в Германию, на юг в Дармштадт, на родину императрицы Александры Федоровны. Впрочем, и для Николая II этот город был не чужим. Здесь родилась его бабушка, жена Александра II, императрица Мария Федоровна.

В Германии в Висбадене предстояла деловая встреча с германским императором. Эту встречу кайзер не преминул использовать для того, чтобы в очередной раз натравить Россию на Японию: в случае конфликта с ней он гарантировал царю безопасность его европейских границ на суше и на Балтике. [Игнатьев].

Ламсдорф, которому еще предстояла важная, насыщенная и напряженная программа, убеждал посланника, что переговоры в японской столице быстрее приведут к результату. [ДВПЯ]. Но в Токио продолжали настаивать на своем. Переговоры касаются самых принципиальных вопросов, которые уместнее решать с центральными властями в российской столице, а не с провинциальными властями [Наместником], телеграфировал Комура 29 августа. Он поручает Курино еще раз встретиться с Ламсдорфом и передать, что японское правительство «горячо желает» ничего не менять и просит российское правительство пересмотреть свое решение о переводе переговоров в Токио. [ДВПЯ].

Курино выполнил поручение. Уже на следующий день, 30 августа, на встрече с Ламсдорфом он вновь и вновь повторял тому, что перевод в Токио крайне нежелателен для переговоров. Вопросы, которые предстоит решать, касаются принципов взаимоотношений а также общей международной обстановки. Алексеев, насколько ему известно, отвечает лишь за один из регионов России. Ламсдорф вежливо слушал, но не сдавался. Наместник обладает высокой компетенцией. К тому же он будет давать только советы и не уполномочен решать принципиальные вопросы. Они будут решаться самим царем. Кстати, предложение вести переговоры в Токио не означает согласие российского правительства с японскими предложениями. Их еще предстоит изучить, перед тем как начинать переговоры. И вновь ссылаясь на то, что ему предстоит сопровождать царя в его поездке в одну из зарубежных стран, скрывая по какой-то причине, что это Австрия и Германия, Ламсдорф настаивал на своем. Разумеется, он сегодня (30-го) на встрече с государем передаст о настоятельной просьбе японского правительства вести переговоры в Петербурге. Однако он уже делал это и безрезультатно, поэтому сомневается, что новая попытка даст иной результат. [ДВПЯ].

Теперь уже и в Токио понимают, что изменить решение царя невозможно и переговоры придется вести фактически с Алексеевым. Единственное, на что можно было рассчитывать, − еще до перевода переговоров в Токио получить согласие Петербурга на то, что японские предложения будут приняты за основу будущего соглашения при готовности Японии внимательно и доброжелательно отнестись ко всем российским предложениям по тексту.

Цель Комура понятна. Попытаться именно здесь в Петербурге вместе с Ламсдорфом и поддерживающим его Витте, затвердить основные положения соглашения по Корее и Маньчжурии, которые могли бы стать обязательными для переговорной пары Алексеев — Розен в Токио.

Добиться такого согласия Комура поручает Курино в своей телеграмме от 2 сентября. [ДВПЯ]. Но это полная иллюзия. Двое, на которых он рассчитывает, не могут изменить решения царя, который сделал ставку на Безобразова и Алексеева, и Ламсдорфу приходится выкручиваться. На встрече с Курино 4 сентября он говорит, что уже 40 лет на дипломатической работе, но никогда не сталкивался с тем, чтобы предложения одной из сторон принимались за основу переговоров. Обычно в ответ на предложения одной из сторон, другая готовит свои контрпредложения, и эти два документа служат отправной точкой. По указанию царя японские предложения уже посланы российскому посланнику Розену в Токио. Тому поручено, советуясь с Алексеевым, составить контрпредложения. Курино цепляется за соломинку. Для удовлетворительного исхода переговоров чрезвычайно важно вести их в духе согласия и на принципах поиска взаимоприемлемых решений. Он просил бы в этом духе инструктировать членов российской делегации, так как он лично сомневается, что адмирал Алексеев будет пытаться решать вопросы в духе согласия.

Но Ламсдорф вновь проявляет свое искусство дипломата: Когда Япония вышла с предложением подписать соглашение, Россия могла и отказаться. Следовательно, готовность вести переговоры означает желание России достичь согласия. Понимая, что уговорить не удастся, поскольку не во власти Ламсдорфа что-либо изменить, Курино пишет в Токио, что, видимо, не остается ничего другого, как принять предложение российской стороны и вести переговоры в Токио. Он добавляет, что русский министр 10 сентября выезжает из Петербурга в Дармштадт, где будет докладывать царю об окончательном решении. [ДВПЯ].

Всего два дня потребовалось Токио, чтобы осмыслить ситуацию и дать положительный ответ. Можно только гадать, какими были споры между сторонниками мирного разрешения конфликта с Россией во главе с Ито и скептиками, к коим принадлежали некоторые из гэнро, Кацура и Комура. Их фоном было обострение борьбы в японском парламенте. Формирование правительства с учетом баланса политических сил в парламенте было мечтой японских либералов. Им противостояли государственники, государственная бюрократия, к которой относились и военные, многие из которых были заражены идеологией экспансионизма и продвижения на континент.

Силы были неравны и идеи парламентаризма не были особенно популярны. Но парламентаризм, пусть пока в большей части формальный, оставался стержнем конституционной монархии. Его прямое игнорирование было сопряжено с нарушением конституции, что было опасно и для «правых», поскольку одновременно бросало тень и на освященный основным законом страны институт сакральной императорской власти.

В парламенте утверждался бюджет правительства. Вокруг него и разворачивалась основная политическая борьба. Главные игроки на политическом поле занимали посты руководителей партий. Кацура возглавлял немногочисленную правящую партию националистического толка Тэйкокуто (帝国党Имперская партия), а Ито с 1900 года возглавлял самую крупную и влиятельную − Сэйюкай. К Сэйюкай примыкала и Кэнсэйто −»партия конституционного правления» во главе с Окума Сигэнобу.

Летом 1903 года Сэйюкай оказалась в оппозиции. Вначале она активно оппонировала проекту бюджета правительства, ориентированного на подготовку к войне с Россией. Масштабные программы усиления военно-морского флота требовали огромных средств, внутренним источником которых могли быть только налоги. Речь шла о повышении, в частности, налога на землю и другую недвижимость. Сэйюкай и Кэнсэйто выступили против обременительных военных расходов, грозящих экономическим спадом и социальными взрывами.

В самый разгар полемики Ито, стоявший в оппозиции к проекту бюджета, в котором предусматривалось резкое увеличение ассигнований на военно-морской флот, внезапно решает поддержать его. Его партнер по оппозиции Окума призывал членов Сэйюкай заявить о «предательстве» ее лидером интересов партии, и часть членов покинули ряды партии. [McLaren].

Это был второй кризис доверия Ито в его партии. В середине апреля 1903 года 80 депутатов парламента от Сэйюкай заявили о своем несогласии с политикой руководства партии и выходе из нее. Они требовали общего голосования по кандидатурам руководства партии и такой же процедуры по всем важным вопросам. Газеты называли это «бунтом против Ито» . [NYT].

В атмосфере бурных дебатов в парламенте 15 июля 1903 года Кацура со своим кабинетом в полном составе подал в отставку. Однако уже через день, 17 июля все вернулись на свои места. Обострение отношений с Россией и угроза войны с ней отодвигали на второй план внутренние противоречия.

В России внимательно следили за перипетиями парламентской борьбы, надеясь, что в случае победы Ито, вероятность войны с Японией уменьшится, сообщала из Петербурга «Асахи». [Асахи]. Впрочем, все политические передряги не влияли на внешнеполитический курс. Об этом Розен специальной телеграммой Алексееву сообщал еще в июле (14 июля 1903 г.) [РГАВМФ]. Взоры в России в это время были обращены в сторону Европы, куда с большой программой направлялся царь. Ламсдорф должен был присоединиться ко всем в Германии.

9 сентября Курино успел сообщить ему о согласии на переговоры в Токио. Днем ранее он получил короткую телеграмму. Ему следовало официально заявить о согласии вести переговоры в Токио. При этом японское правительство выражало уверенность, что российским правительством будут даны инструкции своему посланнику в Токио барону Розену о безотлагательном представлении российского проекта соглашения и незамедлительном начале переговоров. [ДВПЯ].

Ламсдорф заверял: барон Розен и адмирал Алексеев получили от царя инструкцию оперативно подготовить российские предложения по тексту соглашения и начать переговоры. Поэтому еще раз инструктировать их на этот счет нет никакой нужды. [ДВПЯ].

Сентябрь − это крайний срок. К этому моменту в течение всего года атмосфера в Маньчжурии и на севере Кореи накалилась. Ставший по распоряжению царя статс-секретарем Безобразов праздновал победу.

В феврале следующего года с поста военного министра был снят Куропаткин и отправлен на фронт. На его место был назначен Виктор Викторович Сахаров, явно промежуточная личность. [КА].

Обещание быстро подготовить российский вариант соглашения не было выполнено. Только через две недели на встрече с Комура (22 сентября) Розен сообщил, что отправляется в Порт-Артур для окончательного согласования российского проекта. На это потребуется около одиннадцати дней, после чего он вернется в Токио и сможет представить текст для обсуждения. [ДВПЯ].

Американский посланник в Токио Ллойд Гриском (Lloyd Griscom) 21 сентября сообщал госсекретарю Джону Хэю о своей беседе с Комура. На вопрос, как продвигаются переговоры с Россией, тот отвечал: «Переговоры не двигаются никак. Судя по всему, у российского правительства одно только желание − тормозить их».

− Является ли ситуация критической?

− Она очень серьезная. Японский народ приходит во все большее возбуждение», — говорил Комура.

− Правительство способно его контролировать? — спрашивал Гриском

− Да, мы способны его контролировать, но что-то надо делать, должны быть приняты какие-то меры», — отвечал Комура.

«Я передаю эту беседу в деталях, потому что положение очень серьезное. Впечатление, что японский министр хотел дать почувствовать, что его правительство настроено проявить твердость, и его терпение почти исчерпано», − заключал Гриском. [FRUS].

Витте в своих воспоминаниях приводит почти те же слова японского посланника Курино: «…Переговоры ведутся так, что Россия, видимо, хочет войны. Япония дает ответы немедленно, а Россия через недели или месяцы. Ламсдорф ссылается на Алексеева, Розен и Алексеев − на то, что Государь в отъезде. Если бы в это время Россия не делала приготовления к войне, то Япония могла бы не беспокоиться. Между тем со всех сторон говорят о приготовлениях. Общественное мнение в Японии приходит во все большее возбуждение и правительству очень трудно его удержать. Япония такая же независимая страна, как и всякая другая, для нее унизительно вести переговоры с каким-то наместником Дальнего Востока, точно Дальний Восток принадлежит России или Россия протектор Дальнего Востока… Ламсдорф играет роль передатчика и в этих пределах себя держит». [Витте].

В Порт-Артуре Алексеев вместе с Розеном и другими интенсивно обсуждал ситуацию на текущий момент. Она не проста, так как тупиковая ситуация на переговорах не только с Японией, но и с Китаем. Маньчжурский трон в Пекине не идет на уступки, стремясь сохранить власть над «родительским гнездом» Цинской династии. Причем перспектива заключения полюбовного соглашения представляется невозможной, признается Алексеев.

«Полное соглашение с Китаем, затрагивающим насущные интересы наши в Маньчжурии, было бы наиболее желательным решением Манчжурского вопроса, но прийти к такому соглашению… при настоящем положении невозможно… Вследствие сего единственным средством обеспечить наши интересы остается продолжать оккупацию страны. Восстановить же доверчивые отношения к нам китайцев после всех происходивших событий надо признать совершенно недостижимым, даже если бы мы отказались от всего, что нами с такими тяжелыми жертвами приобретено в Маньчжурии. Что касается Японии, то ей предложен контрпроект, удостоившийся Высочайшего В.И.В. одобрения и предоставляющий обоюдно-выгодный и почетный для Японии выход из того положения, которое она сама создала своим заносчивым образом действий. Если на предложенные условия японское правительство не согласится и приступит к занятию Кореи, причем высадит и сосредоточит войска в северной ее части, то такие действия продолжаю считать недопустимыми, как представляющие настоящую угрозу нашему положению на Дальнем Востоке. Исполнение воли В.И.В. к устранению поводов вооруженного столкновения для меня самый священный долг, коему я следую во всех моих действиях. Но глубоко убежден, что вернейшим способом достигнуть его может быть только непоколебимая решительность в своевременном принятии мер, которые одни в состоянии удержать Японию от осуществления ею чрезмерно честолюбивых намерений». [РГАВМФ].

В этом отрывке письма царю от 25 сентября Алексеев не уточняет, какие меры, способные удержать Японию от войны за Корею, он имеет в виду. Как обычно, патриотическая фразеология слеталась с полным непониманием сути конфликта и его грозящей опасности для режима, невольное или намеренное провоцирование войны при лицемерном заверении царя, что предотвращение ее его «священный долг».

Переговоры затягивались и к этому моменту ситуация была критической. Те в Японии, кто надеялся, что с Россией можно договориться, проигрывали. Их оппоненты брали верх − усиление военных приготовлений в России по замыслу Безобразова и его единомышленников при явном затягивании переговоров могло означать только одно − желание выиграть время и поставить Японию перед свершившимся фактом.

В то время как Ламсдорф находился вместе с российским монархом в Дармштадте, в российском МИД царило уныние. Отстраненное от дел на Дальнем Востоке министерство питалось информацией из газет и ожидало любого поворота событий. Здесь отдавали отчет в остроте ситуации в отношениях с Японией. Более того, дипломаты давно ожидали «ультиматума» из Токио в ответ на действия «безобразовской клики» в Маньчжурии и на севере Кореи.

Российский посланник в Токио Розен направлял в родной МИД одну за другой депеши, полные тревоги за ситуацию с лесным предприятием на берегу Ялу. В эмиграции он позднее писал: «Абсурдность того, что такая страна как Россия с ее собственной территорий в Европе и Азии с двумя миллионами квадратных миль почти нетронутых лесов нуждалась в лесной концессии в далекой дельте реки Ялу на корейско-маньчжурской границе, была настолько очевидна, что не могла не породить в сознании японцев [моё подчеркивание — К.С.] непоколебимого убеждения, что мы готовимся к какой-то военной агрессии против японских интересов в Корее» [Rosen].

Иван Яковлевич Коростовец из российского МИД, в личном письме от 18 (5) октября 1903 года в Порт-Артур Алексееву описывал ситуацию в российском МИД: «Из Дармштадта у нас почти нет сведения о том, какое впечатление производит поворот в политике Дальнего Востока…Государь, под влиянием тревожных телеграмм из Кореи, и может быть и убеждений Графа [Ламсдорфа], будто бы сам лично составил к Вам телеграмму (вероятно около 20-23 сентября), в которой якобы предостерегал Вас от возможных увлечений, указывая на желательность избежать столкновения с Японией и договориться с Китаем…В Министерстве ограничиваются тем, что следят за газетами, ибо непосредственных сведений о ходе переговоров не получаем. У нас также удивлены, что Плансон [посланник России в Корее] ничего не пишет. Ультиматум японцев ждали весь сентябрь, теперь, кажется, перестали ждать и бранят их за то, что не оправдали наших расчетов. Остается делать «bonne mine a moves joy»[«хорошую мину при плохой игре»]. Полагаю, что постараются как-нибудь вывернуться, и если кризис уладить мирно, то можно говорить, что Министерство само всегда добивалось сохранения Маньчжурии и соглашения с Японией, но не ценой войны или уступки Кореи…». [РГАВМФ].

Автор письма − заметная фигура в истории российско-китайских и российско-японских отношений. Выпускник Императорского Александровского Лицея 1884 года, после окончания лицея он был принят на работу в Азиатский департамент МИД России. Его первое назначение − в российскую миссию в Пекине, позже − в российские миссии в других частях света. Подобная ротация широко практиковалась в те времена. На Дальний Восток он попал чиновником по дипломатической части при Главном начальнике Квантунской области, коим был Алексеев. Во время восстания ихэтуаней он вместе со штабом Алексеева оказался в Тяньцзине. Витте взял его с собой в качестве своего секретаря в Портсмут, о переговорах в котором он оставил бесценные воспоминания − свой дневник, «спокойный и подробный», как оценивал его упоминавшийся Романов, составитель тома о Портсмуте знаменитого «Красного Архива», [Красный Архив]. После русско-японской войны с 1909 года по 1911 год он посланник в Китае.

Розен вернулся в Токио 3 октября и в тот же день передал японскому министру российские предложения. Японцы ждали их более двух месяцев с того момента, как предложили начать переговоры (31 июля). Этого времени потом не хватит, чтобы достичь компромисса, если учесть, что для японской стороны фактор времени был решающим.

Российский проект состоял из восьми статей. Это было больше чем в японском проекте, хотя структурно они были составлены как контрпредложения.

Статья 1 об «уважении» независимости и территориальной целостности Кореи не вызывала споров, поскольку обе стороны знали истинную цену этого обещания.

В Статье 2 российская сторона признавала «преобладающее право» Японии давать советы и оказывать помощь корейскому правительству, но ограничивала это только вопросами «гражданского управления».

По Статье 3 Россия обязалась не препятствовать торговым и промышленным предприятиям Японии в Корее, если они не противоречили первому пункту, и не выступать против всех мер японского правительства по их защите.

Статья 4 касалась направления японских войск в Корею. Россия признавала такое право, но «с ее ведома» и при условии посылки лишь необходимого для выполнения миссии числа войск и немедленного вывода их после завершения операции.

Взаимное обязательно не использовать в Корее ни одну из ее частей в стратегических целях и не сооружать военных объектов на ее побережье, которые могли бы ограничить свободу судоходства через Корейский пролив, содержалось в следующей Статье 5.

Территорию Кореи севернее 39 параллели обе стороны обязывались оставить как нейтральную зону между собой и не вводить туда войска (Статья 6).

По статье 7 «Япония признавала Маньчжурию и ее побережье полностью исключенной из сферы ее интересов».

Заключительная Статья 8 объявляла все прежние договора и соглашения по Корее утратившими силу. [ДВПЯ].

Российские предложения максимально ограничивали действия Японии в Корее, но одновременно требовали полного «исключения» ее интересов из Маньчжурии. Вряд ли это могло устраивало японскую сторону, но это была, по крайней мере, основа для переговоров и 6 октября Комура пригласил Розена к себе. В этот день, фактически, начались переговоры по тексту соглашения.

За основу был взят российский проект. Японская сторона подготовила свои замечания и поправки к нему. В Статье 2, где говорилось о праве Японии давать советы и оказывать помощь правительству Кореи, Комура предложил добавить слова «включая военную помощь». Статья 3 о невмешательстве в торговые и промышленные предприятия Японии, подверглась лишь редакционной правке. В Статью 4 о праве Японии направлять войска в Корею следовало добавить такое же право в случае «мятежа и беспорядков, ведущих к международным осложнениям».

Примечание в российском проекте, что введение японских войск предполагалось «с ведома» России не вызвало возражений у японской стороны, вероятно потому, что «с ведома» не означало «с согласия». Что касается «нейтральной зоны» (Статья 6), то Комура предлагал установить ее не только с корейской стороны, как предлагал российский проект, но и по обеим сторонам границы на расстоянии 50 км от нее.

Наибольшей ревизии подверглась статья о Маньчжурии. Вместо простого заявления, что Япония считают эту территорию вне ее интересов, Комура предлагал три новые статьи. Первая декларировала уважение Россией суверенитета Китая и его территориальной целостности, а также невмешательство в свободу торговли Японии на этой территории. Вторая − признание Японией особых интересов России в Маньчжурии и ее право принимать для их защиты такие меры, которые она сочтет необходимыми при условии, что они не нарушают всех предыдущих статей соглашения, что декларировалось в отношении интересов Японии в Корее. И наконец, − обоюдное согласие не препятствовать строительству железной дороги для соединения Корейской железной дороги с Китайско-Восточной дорогой в случае их продления до реки Ялу. [ДВПЯ].

По свидетельству Комура, Розен, в целом, согласился с японскими поправками по статьям второй и шестой, заметив однако, что потребуется согласие его правительства (согласие ad referendum). Редакционные правки по третьей статье были приняты без всяких условий. Наибольшие возражения и неприятие у российского посланника вызвали японские поправки по статье седьмой российского проекта (о признании Маньчжурии полностью вне сферы японских интересов).

Японские поправки противоречат главному, на чем настаивает Россия, − вопрос о Маньчжурии касается только ее самой и Китая, и никого другого, говорил Розен. Комура парировал: во-первых, Япония ничего не требует от России в Маньчжурии, она предлагает затвердить в соглашении лишь то, что Россия добровольно и неоднократно заявляла сама. Во-вторых, у Японии есть свои договорные права и торговые интересы, гарантии соблюдения которых она хотела бы получить от России в случае ее недвусмысленной оккупации Маньчжурии. Она хотела бы получить гарантии независимости Кореи, которые в случае российского владения Маньчжурией окажутся под постоянной угрозой [ДВПЯ].

Розен не стал вступать в спор по этому поводу. Россия признает торговые и промышленные интересы Японии в Маньчжурии, и он не видит необходимости давать какие-то особые гарантии, хотел он перевести разговор в другую плоскость, но Комура не уступал. Россия препятствовала неоднократно развитию деловой активности других стран в Маньчжурии, и переговоры, которые она ведет сейчас в Пекине, требуя от Китая закрыть для иностранцев все порты на этой территории, свидетельствуют о том же. Понимая, что Комура прав, Розен начал говорить откровенно. Статья по Маньчжурии − это единственная уступка, которую Россия требует взамен уступок по Корее. Если Россия уступит по Маньчжурии, то выйдет, что по соглашению с Японией она не получит ничего. Это навлечет народную критику на российское правительство и бросит тень на авторитет царя, который должен одобрить соглашение. У Японии те же проблемы, парировал Комура. Именно поэтому, чтобы такое соглашение было долговременным, необходим компромисс. И на второй встрече 8 октября Розен был непреклонен. Никакой уступки по Маньчжурии. Если Япония будет настаивать, то можно вернуться к русско-японскому соглашению 1898 года, − предложил русский посланник. Но это соглашение фиксировало состояние в тот год, когда Россия получила в аренду Порт-Артур и Дальний, и строила к ним ветку от КВЖД. Теперь же Россия оккупировала всю Маньчжурию, а это не одно и то же, снова возражал Комура. Переговоры шли на параллельных курсах. Комура вновь и вновь говорил, что Япония никак не может полностью отказаться от какого-либо доступа в Маньчжурию и ее портам. Только по вопросу о нейтральной зоне, предложение японского министра провести ее в обе стороны от корейско-маньчжурской границы, встретило понимание его партнера по переговорам. Розен говорил, что это предложение может быть рассмотрено благосклонно, хотя как показало дальнейшее развитие переговоров, он ошибался. [ДВПЯ].

Следующая встреча состоялась только через неделю 14 октября. Никакого прогресса по пункту о Маньчжурии. Стороны повторяли свои аргументы. [ДВПЯ].

Пока переговоры из-за пункта о Маньчжурии буксовали, из Порт-Артура поступали все новые депеши наместника, драматически описывавшего складывающуюся ситуацию и о его намерении атаковать японский флот в случае высадки японских войск в Корее.

Воинственность наместника взволновала царя не на шутку. Как свидетельствует Куропаткин, через Ламсдорфа в конце октября в Порт-Артур ушла телеграмма Николая: «Не желаю войны России с Японией и не допущу этой войны. Примите все меры, чтобы войны не было». [КА].

30 октября Комура передал Розену новую редакцию соглашения. Статьи от первой до шестой в принципе согласованы: Первая (независимость и территориальная целостность Китая и Кореи), Вторая (признание Россией преобладающих интересов Японии в Корее, ее советы и помощь, включая военную), Третья (обязательство России не мешать торговому и промышленному предпринимательству Японии в Корее), Четвертая (посылка японских войск в Корею в случае беспорядков без уточнений сроков и условий вывода), Пятая (обязательство Японии не создавать военных укреплений на побережье Кореи и тем самым не препятствовать свободе судоходства в Корейском проливе) и Шестая (50-километровая «нейтральная зона» по обе стороны корейско-маньчжурской границы).

По самой спорной седьмой статье относительно Маньчжурии японский проект предлагал новую редакцию:

Статья 7. «Япония признает, что Маньчжурия находится вне зоны ее особых интересов, а Россия признает, что Корея находится вне зоны ее особых интересов».

Статья 8. «Япония признает особые интересы России в Маньчжурии и признает право России принимать все необходимые меры для защиты этих интересов».

Статья 9. «Япония обязуется не нарушать права и привилегии России в области торговли и проживания ее граждан, проистекающие из ее договоров с Кореей, так же как Россия обязуется не нарушать права и привилегии Японии в области торговли и проживания ее граждан, проистекающие из ее договоров с Китаем».

Статья 10. «В случае продления в будущем Корейской железной дороги и Китайско-Восточной железной дороги до реки Ялу обе стороны обязуются не препятствовать соединению этих двух железных дорог».

Статья 11 повторяла рутинное положение об утрате силы всех предыдущих соглашений по Корее между двумя странами. [ДВПЯ].

В японском проекте, наконец, появилось то, чего с самого начала добивалась российская сторона − признания, что Маньчжурия находится «вне зоны особых интересов» Японии.

Розену, как и всем, этот проект должен был бы понравиться. Он, действительно, в максимальной степени определял баланс интересов двух стран в Корее и Маньчжурии. По крайне мере, в большей степени, чем первый, хотя и тот Витте считал вполне приемлемым и способным устранить войну. [Витте].

Но на следующий день 31 октября при встрече с Комура российский посланник заявил, что не может взять на себя ответственность и одобрить японский проект. Он передаст его на рассмотрение в Петербург исполняющему обязанности министра иностранных дел.

В телеграмме от 1 ноября Комура поручает Курино встретиться с замещавшим Ламсдорфа его заместителем Валерианом Сергеевичем Оболенским. Последний имел не только высокий княжеский титул, но и редкую тройную фамилию: Оболенский-Нелединский-Мелецкий. Следовало ему сказать, что японское правительство не пожалело усилий и в максимальной мере учло пожелания российской стороны. В отношении признания независимости и территориальной целосности Китая, Япония исходила из того, что об этом сама Россия неоднократно заявляла. К тому же декларируя этот принцип в отношении Кореи, непонятно, почему этого не следует делать в отношении Китая. Японское правительство приняло решение признать Маньчжурский вопрос исключительно в компетенции российско-китайских отношений, коль скоро японские интересы и привилегии по уже заключенным договорам не пострадают. [ДВПЯ].

«Новые японские предложения повторяют предыдущие, но только в другой форме» − слышит Курино от Оболенского на встрече 2 ноября. Российская сторона считает японские требования чрезмерными, − прозвучало снова. Что же чрезмерного в требовании признать только те права и привилегии, которыми Япония уже обладает в Маньчжурии? − спрашивал Курино.

А разве об этом не говорил Розен? − интересовался Оболенский. − Розен говорил, что он видит единственное препятствие в признании японских прав на железную дорогу, которая соединяла бы Корейскую железную дорогу с Восточно-Китайской, поясняет посланник и в свою очередь интересуется, так это или нет.

Получив утвердительный ответ, он узнал к тому же, что в конце недели в Петербург должен вернуться Ламсдорф. [ДВПЯ].

Теперь очередная встреча должна состояться только 12 ноября, когда в Петербурге появится Ламсдорф. Время идет, а договориться не удается. Зловещий смысл застоя в переговорах в Петербурге не понимают, считая это желанием японской стороны выторговать себе максимально выгодные условия. Здесь не чувствуют, что в Японии уже запущен механизм подготовки к войне, которая должна будет раскрутиться в полную силу в момент, когда окончательно и бесповоротно станет ясным безнадежность попыток договориться.

Куропаткин фиксирует в своем дневнике разговор с Оболенским 10 ноября. Тот ему говорит, что «на Дальнем Востоке все еще не хорошо», японцы по-прежнему не уступают на переговорах, а с Китаем переговоры прерваны вообще. [КА].

Между переговорами в Токио и в Пекине была глубокая связь. В Токио через своего посланника получали важную информацию о ходе переговоров в Пекине. В Порт-Артуре Алексеев курировал оба переговорных процесса. Лессар из Пекина, как и Розен из Токио, должен был согласовывать с Наместником все свои шаги.

Российской дипломатии приходилось действовать на двух фронтах. Пекин использовал это в полной мере, не соглашаясь на уступки и надеясь, что перед угрозой войны с Японией Россия все же уйдет из Маньчжурии. В Токио могли рассчитывать, что, не добившись уступок от Китая, Россия станет энергичнее договариваться с Токио, с тем чтобы, сняв японскую угрозу, сосредоточиться на давлении на Китай. В Пекине, напротив, по некоторым признакам, считали, что, затягивая переговоры с Токио, Алексеев, рассчитывал вначале сломить сопротивление Китая, а потом Японии. [Times]. Не случайно поэтому российская сторона с самого начала упорно твердила, что Маньчжурский вопрос − это проблема отношений России с Китаем и никого другого.

Ламсдорф возвратился в Петербург 11 ноября. «Граф Ламсдорф вернулся в Петербург, да он и не был нужен, так как переговоры с Японией вел Алексеев. Граф Ламсдорф не терял еще надежды вывернуться и избегнуть войны, но при разговорах со мною я всегда разбивал его иллюзии, которые, впрочем, исходили не от разума, а от нервного желания, чтобы войны не было. Думать, что не будет войны, мог только тот, кто не знал характера (или бесхарактерности, как хотите) Государя и всю обстановку, неизбежно влекшую к войне ». [Витте].

На встрече 12 ноября с Ламсдорфом Курино хотел выяснить реакцию самого министра и царя на последние японские предложения, которые он передал князю Оболенскому. Даны ли Розену указания вести переговоры на основе японских контрпредложений? Ламсдорф, как всегда, когда нечего было сказать, уходил от прямых ответов.

− Розену даны указания вместе с Алексеевым внимательно изучить японские предложения и дать на них ответ.

По словам Оболенского, продолжал Курино, японское желание соединить две железные дороги − Корейскую и Восточно-Китайскую, не позволяет прийти к единогласию. Если это так, то японская сторона могла бы в этот пункт внести изменения, но он, Курино, не может поверить, что это главная причина.

Ламсдорф говорил, что с самого начала он подчеркивал − российское правительство считает маньчжурский вопрос исключительно двусторонним, то есть касающимся России и Китая. Поэтому оно резервирует за собой право путем переговоров с Китаем всеми возможными средствами добиться от него признания здесь ее преобладающих прав.

Курино заверяет: Япония всегда готова признать особые и превосходящие права России в Маньчжурии. Более того, Япония не намерена их нарушать. Но так же резонно с ее стороны считать необходимым уважать независимость и территориальную целостность Китая, требовать официального признания собственных прав и привилегий в Маньчжурии.

Ламсдорф со всем этим согласен. Как он считает, российские возражения касаются не «существа», а «формы», в которую это должно быть облечено.

Если наши противоречия касаются не существа, а только формы, то прискорбно, что до сих мы не могли договориться, замечает Курино. И он очень хотел бы, чтобы Ламсдорф сделал все возможное, чтобы стороны договорились о форме с учетом согласия по существу. [ДВПЯ].

Призыв Курино к Ламсдорфу остался без результата. В какой-то степени у министра иностранных дел появилось чуть больше прав влиять на ход переговоров, но этого было недостаточно. Не менялось главное − полномочия оставались у Алексеева.

Куропаткин в своих дневниковых записях как раз в эти дни (запись от 28 октября 1903 г.): «Выяснилось, что государь, несмотря на полномочия, данные Алексееву, все же разрешил и Ламсдорфу давать указания нашим послам на Дальнем Востоке. Выходит двойственность распоряжений, путающих дело и смущающих дипломатических представителей других держав. Ламсдорф все поговаривает, что надо ему уйти». [КА].

Нельзя считать, что ситуация не волновала царя. Он отказал Куропаткину в его предложении сформировать новые четыре батареи для защиты Владивостока, а Алексееву в его праве объявлять чрезвычайное положение на вверенной ему территории. В ответ на одну из воинственных телеграмм Алексеева он поручает Ламсдорфу написать телеграмму и в твердой форме потребовать от наместника принять все меры, чтобы не допустить войны. Он подписывает эту телеграмму, против обыкновения, не правя и не смягчая выражений [КА].

Но как всегда он предпочитал полумеры и его тревога не настолько сильна, чтобы принимать какие-то решительные меры. Когда он отправлялся в путешествие, газеты, знакомя с полной программой его поездки, сообщали, что в середине ноября он должен вернуться в Царское Село. [Times]. Но в это время он со всей семьей еще отдыхает в своем Польском царстве на охотничьей усадьбе в Скерневице (это живописное место прославилось тем, что здесь в последний раз в 1884 г. состоялась встреча «трех императоров» в рамках их «Союза», распавшегося через три года).

Пока царь находился в Польше, переговоры в Токио, где каждый серьезный шаг нуждался в его санкции, не двигались ни на шаг. Они застыли в тот момент, когда 30 октября Комура вручил Розену японский проект соглашения и с нетерпением ждал реакции на него.

Розен сообщил Комура, что российский ответ и замечания отправлены Алексеевым в Петербург только 20 ноября. Он сам лично получил их из Порт-Артура 14 ноября, но не может показать их, так как из Петербурга до сих пор нет указаний.

Тогда Комура поручает Курино безотлагательно встретиться с Ламсдорфом и попросить поторопиться с инструкциями Розену, чтобы можно было без промедления возобновить переговоры и привести их к результату. [ДВПЯ].

Ламсдорф принял Курино 22 ноября. Японский посланник услышал, что российские поправки к японскому проекту уже на руках императора, однако из-за недомогания императрицы, царь не читает государственные бумаги, и следовательно ответ на японский проект, естественным образом, запаздывает. На просьбу Курино сделать все возможное, чтобы ускорить передачу японской стороне российских поправок к японскому проекту, Ламсдорф берется только передать царю все, что посланником будет оформлено в виде официальной ноты. В чем суть российских поправок к японскому проекту?− Этот вопрос, как пишет японский посланник в Токио, привел российского министра в замешательство. Не отвечая прямо на вопрос, он начал в который раз объясняться по существу ситуации в Маньчжурии, о намерении России возвратить ее Китаю, готовности максимально пойти навстречу Японии в Корее. В конце беседы Ламсдорф взялся передать царю ноту, которая будет составлена Курино, тем более, что на 25 ноября запланирована его встреча с монархом в Скерневицах. [ДВПЯ].

Но эта поездка Ламсдорфа не состоялась. Царь из-за болезни супруги не принимал никого.

Болезнь русской императрицы была вызвана печальным событием, постигшим царскую семью. После общего сбора семейства Дармштадт-Гессенского в их родовом гнезде в Дармштадте в начале октября 1903 года, в котором участвовала императорская семья из России, брат русской царицы Марии Федоровны Эрнст Людвиг Гессенский вместе со своей дочерью восьмилетней принцессой Елизаветой приехал в Скерневице погостить. Веселые прогулки вместе со своими двоюродными сестрами, дочерьми на чудной природе этого края завершились внезапной болезнью маленькой принцессы. Она скончалась ранним утром 16-го ноября по диагнозу врачей от брюшного тифа. [Times].

 Эрнст Людвиг был в это время в разводе со своей супругой Викторией-Мелитой Саксен-Кобург-Готской и Эдинбургской. До этого в 1895 г. у них родилась дочь Елизавета. Смерть следующих двух детей при рождении и в результате преждевременных родов омрачила брачные узы. Виктория-Мелита упрекала мужа в недостаточном внимании и чрезмерной любви к дочери, а тот − в пренебрежении официальными обязанностями герцогини. В 1901 г. после смерти английской королевы Виктории, приходившейся бабушкой Виктории-Мелиты, их брак был официально расторгнут. По условиям развода маленькая Елизавета по полгода жила с отцом и матерью. Как раз в период жизни с отцом она и приехала в Скерневице. По слухам маленькая принцесса стала жертвой заговора с целью отравить ядом ее дядю − русского царя Николая. Хоронили ее в серебряном гробе, подаренном Николаем, в мавзолее местного парка Розенхеэ при стечении большого числа людей. Печальное событие имело прямое отношения к ухудшению здоровья Александры Федоровны. «Болезнь государыни очень мучительна, теперь прокололи барабанную перепонку, гноя идет очень много. Доктора говорят, что угнетенное положение, в котором находится государыня вследствие смерти принцессы Гессенской, препятствует быстрому благоприятному ходу болезни», записал в своем дневнике 28 ноября Куропаткин, добавляя от себя, что царицу угнетает мысль, что она «удерживает государя в Скерневицах, когда ему надлежит возвратиться в Петербург». [КА].

В нетерпении ожидавший российской реакции на предложения от 30 октября Комура, спустя почти месяц, 28 ноября просил выяснить у Ламсдорфа, нельзя ли сделать так, чтобы Розену в Токио как можно скорее было бы дано указание передать японской стороне российские предложения. [ДВПЯ]. Эта телеграмма отличалась несколько от той, что Курино послал в его адрес днем ранее, 27 ноября. Воспаление правого уха у царицы настолько серьезно, что необходима операция. Поэтому аудиенция Ламсдорфа у царя в Скерневицах не состоится, сообщал японский посланник. [ДВПЯ].

Болезнь императрицы это не предлог, но в Токио не понимали как болезнь ее ушей может влиять на способность царя дать простое указание передать японской стороне уже подготовленные поправки к проекту соглашения. Наступил декабрь. Начался отсчет нового и последнего месяца 1903 года, а переговоры не продвигались. 1 декабря Комура послал очередную телеграмму в Петербург на Французскую набережную. Он поручил незамедлительно встретиться с министром иностранных дел России и довести до его сведения японскую оценку сложившегося на переговорах положения. Японское правительство с самого начала придавало чрезвычайно важное значение скорейшему решению всех вопросов в ходе настоящих двусторонних переговоров. На все российские предложения Япония давала незамедлительный ответ. Тем не менее переговоры длятся четвертый месяц и до сих пор неясно, к какому результату они приведут. Затягивание только усугубляет общую ситуацию. [ДВПЯ].

В ответ Курино 2 декабря присылает очень короткую информацию. Как он слышал, идет интенсивная переписка с наместником Алексеевым [ДВПЯ]. Это означало, что российские поправки к японскому тексту все еще обсуждались и по ним не было принято решения. Это, собственно, подтвердил и Ламсдорф на встрече вечером 3 декабря. По словам российского министра поправки к японскому проекту все еще в процессе обсуждения с Алексеевым. Но уже в субботу 5 декабря царь возвращается из Скерневиц и на следующей неделе 8 декабря, как обычно по вторникам, он встретится с ним для доклада.

Он подробно расскажет о данном деле и постарается внушить монарху, насколько безотлагательно оно, и уверен, что будут приняты необходимые решения и инструкции без промедления уйдут российскому посланнику в Токио.

На вопрос, а нельзя ли встретиться с царем раньше вторника, Ламсдорф отвечал, что 6-го декабря (23 ноября) в России праздник, 7-е − выходной день, а 8-е − понедельник, первый рабочий день и нужно решать другие накопившиеся вопросы. Поэтому о результатах своей беседы с царем, он сообщит только 9 декабря, в среду [ДВПЯ].

На встрече 9-го декабря Курино услышал, что накануне, 8-го, была отправлена подписанная царем телеграмма Алексееву, предписывающая продолжение переговоров на основе его, Алексеева, «предложений» с возможно полным учетом японских предложений. Аналогичное указание ушло и Розену в Токио. На закономерный вопрос японского посланника, нельзя ли ознакомиться с «предложениями» Алексеева, Ламсдорф отвечал, что они будут в течение двух-трех дней соответствующим образом переданы Розеном японской стороне. [ДВПЯ].

И действительно, 11 декабря Розен посетил Комура и передал ему российские предложения по тексту соглашения. Они были основательно переработаны и существенно отличались от всего того, что Россия предлагала до этого.

В статье 1 «уважение независимости и территориальной целостности» касалось только Кореи. Китай не фигурировал совсем. Это было неожиданным поворотом во всей концепции соглашения. Названные «Алексеевскими» предложения полностью исключали Маньчжурию из сферы соглашения. Россия признавала преимущественные интересы Японии в Корее и права Японии оказывать ей помощь советами, направленными к лучшему упорядочению гражданского управления (статья 2). Военная «помощь» не предусматривалась. Выходило, что российские войска могли находиться во всех ключевых пунктах Маньчжурии на постоянной основе, а японским в Корее кроме исключительных случаев это не позволялось. Россия обязывалась не препятствовать развитию промышленной и торговой деятельности Японии в Корее и принятию мер по охране этих интересов (ст. 3). Россия признавала право Японии посылать войска в Корею в целях, указанных в предыдущей статье, а именно для подавления восстаний и беспорядков, могущих создать международные осложнения. Включалось взаимное обязательство не пользоваться в стратегических целях никакой частью корейской территории и не предпринимать на корейском побережье никаких военных мер, способных угрожать свободе плавания в Корейском проливе (ст. 5). Статья 6 определяла взаимное обязательство считать территорию Кореи к северу от 39-й параллели «нейтральной зоной», в пределы которой ни одна из сторон не могла вводить войска. В статье 8 было положение об отмене всех предыдущих соглашений по Корее после подписания настоящей. [РГАВМФ; ДВПЯ].

В тексте, сохранившемся в японском архиве, по какой-то причине отсутствуют статьи 7 и 8 новых российских предложений. Но они есть в английском переводе вашингтонского издания документов. Статья 7 декларировала взаимное обязательство не препятствовать соединению Корейской и Восточно-Китайской железных дорог, когда дороги эти будут доведены до Ялу [РГАВМФ; Correspondence regarding…].

Вопрос, который Ламсдорф в начале переговоров считал наиболее трудноразрешимым, был легко снят. Но в остальном «Алексеевский проект», который он сам и все, кто его поддерживали, считали максимальной уступкой «чрезмерным требованиям» Японии, на самом деле в максимальной степени ограничивал ее «свободу рук» в Корее и, убирая полностью проблему Маньчжурии, делал его неприемлемым для Токио.

Новый российский проект был отступлением от всего, что обсуждалось до сих пор с Ламсдорфом и Розеном, и в Токио поняли, что шансы договориться на условиях паритета интересов сторон в Корее и Маньчжурии, близки к нулю.

Американский посланник Гриском сообщал Хэю, что на встрече с ним Комура назвал российский проект соглашения абсолютно неприемлемым. В нем речь идет только о Корее, и игнорируются предложения, касающиеся Маньчжурии. Что же касается Кореи, то Россия предлагает объявить территорию Кореи к северу от 39 параллели «нейтральной зоной» и сохранить таким образом свои [переодетые в гражданское] войска по обе стороны Ялу. [FRUS].

Впечатление о тупике усугубляли события во внутренней жизни. Накануне, 10 декабря, на открытии новой сессии японского парламента председатель палаты представителей Коно Хиронака после тронной речи императора в ответном «всеподданнейшем» обращении парламента к нему в нарушение принятых процедур по свое инициативе включил критику правительства, обвинив его в «латании дыр» во внутренней и «упущении возможностей» во внешней политике. Парламент проголосовал за этот текст, и было равносильно вотуму недоверия [Асахи].

Этот бунт парламентаризма против конституционной монархии был легко подавлен. 11 декабря премьер-министр Кацура распустил нижнюю палату, но политический скандал обнажил драматизм попыток правительства договориться с Россией и усилил ощущение их тщетности. Вместе с тем правительство до новых выборов в марте следующего года получило свободу рук и могло действовать без оглядки на парламент, несмотря на то, что тот был настроен воинственно.

Политический кризис не мог не сказаться на подготовке ответа на «Алексеевские предложения». Из прессы можно было узнать, что 17 декабря состоялось совместное заседание правительства и гэнро. (Times). На нем, скорее всего, и был согласован текст японского ответа, которые Комура передал Розену 21 декабря.

На этот раз японской стороне потребовалось десять дней, чтобы осмыслить еще раз ситуацию. 21 декабря поздно вечером Комура послал телеграмму Курино. Он ставил в известность, что в этот день встречался с российским посланником и передал ему точку зрения японского правительства на новые российские предложения, и во избежание недоразумений сделал это в форме вербальной ноты.

Японское правительство внимательно изучило новые российские предложения и с сожалением отмечает, что из сферы настоящих переговоров исключен чрезвычайно важный и абсолютно необходимый для соглашения район, говорилось в первых ее строках. Без упоминания Маньчжурии, было совершенно очевидно, что речь идет именно о ней. Впрочем об этом же более определенно и настойчиво Комура говорил Розену в ходе встречи: «есть фундаментальное разногласие относительно географических пределов настоящего соглашения», говорил он и просил пересмотреть эту позицию России. [ДВПЯ].

Одновременно Комура представил японские поправки к остальным статьям российского проекта. По статье 2 он предлагал другую редакцию: «Россия признает преобладающие права Японии в Корее и признает право Японии давать советы и оказывать помощь Корее в улучшении административного управления». Это вместо «улучшения гражданского управления» в российском проекте. Обращало внимание то, что японская сторона не настаивала на включении упоминания о «военной помощи» Корее. Статьи 3 и 4 оставались в российской редакции, включая оговорку о праве Японии вводить свои войска в Корею для подавления бунтов и беспорядков, могущих вызвать международные осложнения. В статье 5 предлагалось сохранить только положение о свободе судоходства через

Корейский пролив и запрет на строительство военных сооружений по берегам Кореи. Положение о неиспользовании какой-либо части Кореи в военно-стратегических целях японская сторона предлагала исключить. Статья 6 о «нейтральной зоне» к северу от 39 параллели полностью исключалась. Комментируя японские контрпредложения, Комура подчеркивал, что они уже обсуждались с Розеном и были приняты ad referendum, т.е. предварительно до санкции на них вышестоящих лиц [ДВПЯ].

Судя по предложенным поправкам, японская сторона продолжала поиски компромисса, но уже, кажется, без всякой надежды на успех. Из своих «надежных источников» американский посланник в Токио сообщал в Вашингтон госсекретарю Хэю, что эти предложения японской стороны были, скорее всего, последними. За одну неделю гэнро, которые настаивали на терпении в достижении компромисса с Россией, полностью изменили свое отношение. На совещании правительства с их участием были приняты окончательные решения. Если российская сторона не изменит своей позиции, то в самом начале нового года (4 января) Япония объявит ультиматум со сроком, после которого начнет военные действия. На том же совещании правительству были даны самые широкие полномочия и право тратить на военные цели любые суммы денег. [FRUS].

23 декабря во второй половине дня Ламсдорф принял Курино. Он уже получил короткое сообщение от Розена о встрече с Комура, но более подробная информация должна была прийти позднее. Прочитав ноту японского правительства с поправками в текст соглашения, русский министр обещал ответить как можно скорее на них, но только после того как получит полный отчет русского посланника в Токио. К тому же нужно будет послать их Алексееву.

На этот раз Курино был предельно откровенен. Он сказал, что в нынешней обстановке затягивание переговоров может не только создать большие трудности, но и привести к серьезной коллизии. Поэтому он настоятельно просит Ламсдорфа приложить все силы, чтобы этого не произошло. [ДВПЯ].

Эта была последняя в этом году встреча Курино с Ламсдорфом. Из-за болезни японский посланник оставался в резиденции и ни с кем не встречался. 30 декабря в телеграмме в Токио, объясняя причину своего недельного молчания, он писал, что теперь чувствует себя значительно лучше и попытается добиться от Ламсдорфа скорейшего ответа на ноту от 21 декабря. Одновременно он дает оценку ситуации, сложившейся к этому моменту: «От себя могу добавить, что Россия сейчас усиленно готовится к войне, а российский император находится под полным контролем т.н. «партии войны». Говорят, что время от времени в Зимнем Дворце проходят заседания какого-то секретного комитета, в который входят министры и некоторые важные персоны. Создавать такие комитеты в экстренных случаях, предоставляя им руководящие права, − обычная практика в России. Однако какими бы ни были намерения России, по моему мнению, она не начнет войну первой, поскольку выступает в роли защитника мира во всем мире и не хочет брать на себя ответственность за развязывание войны. Возможно, именно этим можно объяснить то, что почти все газеты смотрят с оптимизмом на ситуацию, а все, что исходит из министерства иностранных дел, почти всегда оптимистично…, в частности, такие влиятельные газеты как «Новое Время» и «Новости» высказывают умеренный взгляд на ситуацию и, выражая надежду на достижение взаимопонимания, всегда подчеркивают готовность России к войне, если ей она будет навязана». [ДВПЯ].

В то время, когда Курино был прикован к постели, случилось нечто необычное в дипломатической практике. В последний день уходящего года английский посланник в Токио Макдональд передал в японский МИД копию телеграммы, полученной из Петербурга. В ней коллега Макдональда в Петербурге сообщал необычную информацию. Через одного из общих знакомых к нему обратился «генерал Безобразов». Он просил выяснить, не хотел бы с ним для разговора встретиться японский посланник.

Из-за недомогания Курино вместо себя послал на встречу с Безобразовым одного из сотрудников японской миссии. Главный российский идеолог войны с Японией взял на себя роль миротворца. Его самым сокровенным желанием является мирное разрешение проблем в двусторонних отношениях и он испытывает по отношению к Японии самые дружественные чувства. Все это было прелюдией, и чтобы завоевать доверие к себе, Безобразов стал откровенничать, выдавая информацию из разряда государственных тайн. Он недавно председательствовал на одном секретном совещании, на котором обсуждалась нота, которую Курино передал Ламсдорфу. Участники совещания не могли прийти к единому мнению. Точка зрения Ламсдорфа не имела большого веса, а позиция Вогака [ближайшего сподвижника Безобразова] преобладала над точкой зрения Куропаткина. Высказывания Витте воспринимались как устаревшие. В отношении Маньчжурии, продолжал Безобразов, невозможны никакие уступки. Что касается Кореи, то, по мнению участников совещания, Россия была бы готова пойти навстречу японским пожеланиям… На вопрос о каком совещании идет речь, специально ли это созванное совещание или речь идет о совещании в рамках комитета по делам Дальнего Востока, он отказался давать пояснения. [ДВПЯ]

Был ли шаг, предпринятый Безобразовым, его собственной инициативой и попыткой с помощью «тайной дипломатии» найти выход из тупика? Его откровенность в изложении деталей обсуждений на секретных совещаниях могла быть истолкована не как искренность, а как маневр для полного исключения из игры Ламсдорфа и всех других противников войны с Японией.

«Диалог» с Безобразовым не только не мог успокоить Токио, а скорее подтолкнуть к ускорению подготовки к войне. Теперь стало очевиднее отсутствие в руководстве России четкой и внятной позиции, как и авантюризм преобладавшей в ней «клики Безобразова».

За день до того, как Комура получил сообщение о контактах японской миссии с Безобразовым, 30 декабря в Токио состоялось заседание правительства с единственной повесткой дня: «Политика в отношении Китая и Кореи в случае разрыва на переговорах с Россией». Ответ российской стороны вряд ли будет удовлетворительным и переговоры придется прервать. Следовательно, останется только один выбор − война. В этом случае возникает очень важный вопрос − об участии в этой войне Китая. Вовлечь ли Китай на своей стороне в войну с Россией или предпочтительнее, если Китай объявит нейтралитет? В течение всего периода японо-российских переговоров Китай не принимал никакого решения, внимательно наблюдая, чем они закончатся. Теперь, когда переговоры будут прерваны и начнутся военные действия, будет не сложно привлечь Китай на свою сторону. С военной точки зрения крайне выгодно, если Китай нанесет России «удар в спину». Однако это единственный плюс.

Судя по анализу в этом многостраничном документе, всё остальное говорили против китайского участия. Участие Китая связало бы Японию в обеспечении своих интересов не только в Корее, но и на втором участке ее стратегических интересов − в Южном Китае, в провинции Фуцзян, граничащей с Тайванем. Первую задачу − вопрос о Корее Япония стремилась решить путем переговоров. Это не удалось, и если придется «скрестить оружие» с Россией, все внимание будет обращено на войну с ней. Но это не значит, что вторая стратегическая цель − Фуцзян и Южный Китай должны быть забыты. Участие Китая в войне расширило бы географические пределы войны с Россией, что не отвечает интересам Японии. Так как может задеть интересы таких стран как Англия и США, которые с самого начала симпатизировали усилиям Японии решить конфликт с Россией мирным путем. Участие Китая как третьей стороны в войне может спровоцировать союзницу России Францию выступить на ее стороне, что в свою очередь заставит Англию выступить на стороне Японии. Расширение участников войны не отвечает интересам Японии, т. к. может вызвать разные осложнения. Участие в войне ляжет тяжелым бременем на финансы Китая, что задержит его выплаты компенсаций за восстание ихэтуаней, а это вызовет недовольство держав. Присоединение Китая к Японии в войне с Россией усилит пропаганду теории «желтой угрозы», столь распространенной в Европе. [ДВПЯ].

О «строгом нейтралитете» в случае войны Комура просил и свою союзницу Англию в ноте, адресованной Лансдауну в последний день уходящего 1903 года. В войне с Россией Япония не рассчитывает на Англию и не собирается обращаться к ней с какими бы то ни было просьбами сверх того, что ею было уже гарантировано. Поэтому у Японии нет намерения возражать против соблюдения Англией строго нейтралитета. Соблюдение ею нейтралитета не даст какой-либо третьей стране принять участие в войне и предотвратит саму Англию от вовлечения в пожар войны. Вряд ли возникнет необходимость в ее участии и в ходе войны. Япония полностью уверена в своих силах − в сухопутных и морских, так же как и в их готовности. Иначе обстоит дело с покрытием военных расходов. Трудно отрицать, что денег на войну не хватает. Осознавая эту проблему в полной мере и пока еще до войны с Россией дело не дошло, японское правительство полагало бы, что его положение стало бы значительно прочным, если Англия могла оказать финансовую помощь. В дополнение Комура поручил Хаяси передать на словах Лансдауну, что война с Россией это акт самообороны. Япония не преследует никаких эгоистических целей. С результатами войны Япония связывает те же надежды, что и у держав − сохранение коммерческих интересов в Маньчжурии. [ДВПЯ].

Успокоить Англию было нелишне. В Лондоне, и особенно в Вашингтоне не исключали, и не без оснований, что в случае победы Япония постарается ее плоды прибрать к своим рукам, а альтруизм в ту эпоху международных отношений не то, на что можно было рассчитывать.

Казалось, война должна была вспыхнуть в самом начале нового 1904 года. Но прошел еще месяц все тех же попыток избежать войны. В военном отношении Япония была готова ее начать, все ее военные силы были отмобилизованы и ждали только приказа. Но оставались колебания, связанные с неуверенностью, что такая война экономически под силу.

Россия только начала сосредотачивать свои силы, причем не столько для войны, сколько для запугивания своего «чрезмерно амбициозного» соседа. В то же время ее дипломатия была в состоянии полной раздвоенности и отсутствия чувства реальности. МИД России во главе с Ламсдорфом, понимая необходимость уступок, чтобы избежать войны, был не в состоянии повлиять на порочный круг событий. Наместник, которому по английской модели вице-королей Индии были даны широкие полномочия, не был в состоянии оценить всю ситуацию многосторонне, принимая во внимание весь комплекс внешнеполитических проблем России на данный момент. Он не мог понять и того, что в Маньчжурском вопросе российская позиция попала под «перекрестный огонь» − препираясь с Японией и ставя заведомо неприемлемые для нее условия, она не могла заставить Китай подписать нужный ей договор. Пекин видел ее противоречия с Японией и играл на них, а ей в этом подыгрывал не только Токио, но и Вашингтон и Лондон. Наместник не мог понять, что только взаимоприемлемый компромисс с Японией был ключом к решению противоречий с Пекином и к сохранению Маньчжурии за собой. В этом отношении он по своим способностям уступал английским вице-королям, которые действовали не столь прямолинейно. Срабатывала простая логика: «За двумя зайцами погонишься…». С упорством, достойным лучшего применения, и без капли дипломатической гибкости и чувства реальности, он добивался поставленной перед ним задачи − сохранить за Россией не только всю Маньчжурию, но и под видом «нейтральной зоны» примыкающее к ней обширное пространство Кореи севернее 39 параллели по линии Пхеньян — Гэнсан (Вонсан). Господство же Японии в остальной части Кореи он хотел ограничить сугубо гражданскими функциями, признавая за ней возможность использования военной силы только в ограниченных целях, а не как контрбаланс российскому военному присутствию в соседней Маньчжурии. Было полностью отвергнуто японское предложение о «буферной зоне» по 50 километров по обе стороны от пограничной реки Ялу.

К тому же все свои решения Алексеев принимал с оглядкой на царя, разочаровать которого он смертельно боялся. А царю при всех его колебаниях и очевидном стремлении не доводить спор за Корею до военного столкновения, идеологически ближе был как раз Алексеев, чем Ламсдорф и Куропаткин, не говоря уже о Витте.

Его нарочитая отстраненность от прямого участия в процессе принятия решений, сомнительная практика балансирования между позициями своих министров создавала раздвоенность, которая не была бы столь пагубной, если бы речь не шла о войне и мире. Все это нашло свое полное подтверждение в событиях первого месяца нового 1904 года и последнего перед войной.