Внучатая племянница коллекционера Георгия Костаки – о Востоке и старой Москве
Советник гендиректора Музея Востока Татьяна Метакса 21 августа отмечает юбилей. Этот год для нее юбилейный дважды – в конце июня исполнилось 50 лет с тех пор, как она пришла работать в музей. О том, как все это начиналось, о путешествиях и о том, как можно пешком вернуться в детство, Татьяна Метакса рассказала корреспонденту «НГ» Дарье Курдюковой.
– Татьяна Христофоровна, вы часто рассказываете, что пришли в Музей Востока после кабинета марксизма-ленинизма Московского химико-технологического института и по совету вашей классной руководительницы. За 50 лет работы вы были и экскурсоводом, и ВРИО гендиректора. Как прошла первая экскурсия – сразу захотелось здесь остаться?
– Музей сразу показался мне сказкой, хотя сказка эта иногда была суровой. Каждый сотрудник отдела пропаганды, как назывался отдел экскурсионной и лекционной работы, не выбирал, а получал тему, работал с методистами, в библиотеке, которая, как и весь музей, располагалась тогда в помещении бывшей церкви Ильи Пророка на Воронцовом поле. Мне дали Древнюю Индию. У всех новых сотрудников лекции принимал строгий методический совет. Мою подвергли такой жесткой критике, что когда я рассказала об этом моему любимейшему папе, он вспылил: «Что они из тебя делают, я сейчас поеду и устрою им скандал!» Я его, конечно, остановила, а позже узнала, что, как это часто в жизни бывает, я попала в жернова взаимоотношений методиста и завотделом. Но все равно у меня и мысли не возникло покинуть музей, я с наслаждением работала, читала лекции о Древней Индии, об Индонезии.
Лекции у нас бывали и выездные: 1970-е, мы, молодые существа, садились в шесть часов вечера на электричку, например, до Звенигорода, с электрички – на автобус, который шел до школы. Был случай, когда после лекции-путешествия по Индии ребята спросили, давно ли я вернулась оттуда, и, знаете, я вообще не люблю врать, но тогда, потупив глаза, сказала: «Недавно». Эту сказку нельзя было разрушать. У меня были лекции в воинских частях, в подмосковном Доме творчества для пожилых актеров: тогда не сработал проектор, и я должна была компенсировать это своей энергетикой, рассказывая об Индонезии. За всю мою жизнь ни разу не бывало, чтобы мне не удалось установить контакт с аудиторией. Но особенно я любила водить экскурсии по нашей постоянной экспозиции для детских групп – у них глаза всегда горят.
А был трогательный момент, когда я читала лекцию о Древней Индии в психоневрологическом диспансере в районе Сокольников. О сути буддизма, об отрешенности от земных тягот, о попытках достичь состояния нирваны. Через некоторое время на имя тогдашнего директора музея пришло письмо с просьбой всегда присылать меня, поскольку эта лекция очень хорошо подействовала на состояние пациентов. И я ездила к ним еще, мне кажется, один раз.
Вообще, за все годы работы в музее, несмотря на то, что были очень острые моменты, были люди, которые не очень меня принимали или понимали (причем это были даже некоторые директора и их замы), у меня никогда не возникало мысли уйти из музея. Даже когда в 1990-е меня звали работать, в частности, в Пушкинский музей, я отказалась. Потому что мой дом – здесь.
– Музейная жизнь меняется и в том смысле, что Минкультуры теперь требует прежде всего количественных показателей – посещаемости. Это давно стало проблемой для показа камерных, тематически малоизвестных широкой публике выставок, которые толп, естественно, не соберут.
– А это давняя тенденция. Знаете, в середине 1970-х у меня была идея поступать в аспирантуру, чтобы заняться социологической темой – изучением вкусов публики. Мне всегда это было очень интересно. По определенным причинам я не стала поступать и не жалею об этом. Но вкусы публики… Вспомним, как Пушкин определял публику? – Дура. Я в 1960–1970-е была заядлой театралкой: «Современник», «Ленком», Таганка… Теперь, когда я время от времени прихожу в театр по приглашению актеров, если мне не нравится, я могу тихо встать и уйти посреди спектакля. Я не насилую себя ненужной информацией. А что касается Музея Востока и посещаемости, ясно, что мы не являемся гигантом. И по количеству экспонатов не являемся – у нас их всего 150 тысяч. Но нас ценят, и чтобы отчитаться перед министерством, наших выставок хватает.
– Среди давних важных выставок вы в разных интервью вспоминаете экспозицию Рерихов 1984 года и выставку Пиросмани 1986-го. А как готовили проект «Туркестанский авангард» 2010 года, после которого этот термин вошел в обиход?
– Да, это была важная выставка. Ее готовили около двух лет Тигран Мкртычев, Екатерина Ермакова и Млада Хомутова. Экспонаты были в основном из нашего музея, а некоторые работы дал фонд Марджани.
– Вы бывали в музейных экспедициях?
– В экспедициях – нет, а в командировках – да. По нынешним меркам их было немного. Но некоторые мне очень запомнились – например, поездка в Пхьеньян. Шел 1988 год, то есть был умирающий, но еще Советский Союз. С нашей кореисткой Ириной Елисеевой мы ездили на переговоры с Министерством культуры КНДР. Пхеньян меня очаровал: середина марта, чистейший воздух и потрясающая, душераздирающая музыка во время национального праздника. Когда нас спросили, что бы мы хотели посмотреть, я их удивила. Потому что в первую очередь мне хотелось увидеть гробницу Ким Чен Сук, жены Ким Ир Сена. Просто незадолго до того в посольстве Кореи в Москве мы смотрели фильм о ней, и она произвела на меня сильное впечатление. Ким Чен Сук была телохранителем Ким Ир Сена, в кожанке, с пистолетом, в черной кепке… Мне хотелось возложить цветы к ее могиле. Раньше, во времена СССР, мы периодически делали совместные выставки с Северной Кореей, в 1990-е стали делать и с Южной. Сейчас, кстати, мы показываем современную печатную южнокорейскую графику.
– С какими странами сегодня у музея самые интенсивные связи?
– С Японией, Индонезией, Китаем, Индией, Ираном, Киргизией и Казахстаном. К слову, в конце июля посольство Индонезии подарило музею редкий бечак (велорикшу), и меня на презентации в нем возили. Пандемия, конечно, многие планы порушила. Мы планировали осенью везти большую выставку буддистского искусства в Индию, но теперь, если она и состоится, то онлайн. Выставка корейской керамики отменена вовсе. Перенесены на будущий год выставки нескольких таджикских художников. Возможно, в конце года откроется выставка японской керамики, но это еще неизвестно. Во многих странах люди, с которыми мы общаемся, сидят на карантине. Я не люблю жаловаться и говорила в одном из интервью, что во мне горит олимпийский огонь, но время сейчас, конечно, трудное. Хотя мне помогает то, что я много общалась с ламами. Это было еще в начале 1990-х, когда в Москве был Институт буддизма, в правление которого я входила.
– Вы очень публичный человек, всегда в образе, а отдых для вас – это что?
– Я очень люблю читать и очень тоскую оттого, что на Винзаводе закрылся мой любимый книжный «Фаланстер», куда я ходила пешком из дома, люблю природу – и люблю любоваться старыми домами. Когда-то, в 1970–1980-е, я уезжала отдыхать в Коктебель недели на три, очень любила это место. Были годы, когда мне не удавалось взять отпуск. Но вообще я не понимаю таких видов отдыха, как «все включено». Не понимаю, зачем люди лежат на пляже и портят свое здоровье. Один из своих отпусков я провела в 1999 году в Японии по приглашению одного японского фонда: туда отправилась российская делегация, в которой из Москвы была только я. Мы проехали по всей стране, и я всех донимала, чтобы мы заезжали в главные буддистские храмы, любовалась там ирисами, голубыми гортензиями. Я вообще очень люблю цветы и даже сама занималась икебаной. В последнее время мы с моим мужем, художником Николаем Костромитиным, любим ездить по старинным русским городам. И в Москве гуляем именно по старому городу – в Лефортово, в сторону Екатерининского дворца. Недавно мы набрели на чудесную дачу Строганова на Яузе. Еще я очень люблю отправляться в свое детство. Для этого немного нужно: спуститься по Елизаветинскому переулку, перейти Яузу и подняться на мою любимую Самокатную улицу. Там до сих пор стоит дом, в котором я провела 12 лет детства.
