На всю жизнь запомнилась весна 1952-го года. Позади выпускные экзамены в Московском институте востоковедения и защита диплома. Впереди неведомая дорога в жизнь. Мы толпимся перед дверями самой большой аудитории (как сейчас помню её номер, — сороковая!). За ними происходит таинство под названием «Заседание комиссии по распределению молодых специалистов».
Уже прошли выпускники арабского отделения, персидского, хинди и урду. На подходе молодые китаисты. Их всего человек тридцать, как и нас − японистов, но через два года (после рождения Китайской Народной Республики) на первый курс уже набрали сто студентов, а на следующий − двести!
Каждого выходящего забрасывают вопросами: куда? Какой выбор? Что предлагали?
Ответы разные, но большинство выходящих светится от радости и не могут скрыть волнения.
Наших товарищей по дальневосточному факультету с китайского отделения разобрали, как блины на масленицу или билеты на финал кубка по футболу. Интурист, Аэрофлот, ССОД (Союз Советских Обществ Дружбы), ГКЭС (Госкомитет по экономическому сотрудничеству), аспирантура разных институтов и т.д. − всем нужны специалисты со знанием китайского языка.
Но вот, наконец, наша очередь.
Процедура очень торжественная. За столом сидят директор, деканы, профессора. Рядом — начальник отдела кадров и какая-то незнакомая публика. Я — среди первых, поскольку получил т.н. «красный диплом» и в тайне надеюсь, что мне предоставят какой-то выбор, но очень хотелось попасть туда, где придётся иметь дело с живыми японцами — в Интурист или ССОД.
Назвав свою фамилию, я замер в ожидании. Главный кадровик заглянул в какой-то список и предоставил слово незнакомой даме. Она сообщила, что у неё есть на меня заявка в аспирантуру филологического факультета МГУ. Больше не нашлось желающих заполучить меня в качестве молодого и обещающего кадра. Из 40-й аудитории я выходил с плохо скрываемым чувством разочарования. Впрочем, вскоре оказалось, что заявки пришли только на 4-5 выпускников, у которых в дипломе в графе специальность было записано «Страновед (Япония)».
Иными словами, мы были никому не нужны. Кстати, мои три «аспирантских» года пронеслись очень быстро и, в основном, были отмечены созданием семьи и рождением сына. А после их завершения я присоединился к своим коллегам на «рынке труда» с теми же результатами.
Кто-то сменил «ориентацию» и переквалифицировался в китаиста, кто-то сделал карьеру по комсомольской линии, став секретарём Сокольнического райкома Москвы, а один даже стал врачом-урологом (!). Я устроился на работу в корректорскую издательства «Правда», где встретил троих своих однокашников и однокашниц.
Причина такого отношения к японистам была предельно проста и легко объяснима: Страна Восходящего солнца лежала в руинах и была оккупирована американскими войсками. Понятно, что никаких контактов у нас с дальневосточными соседями не было — ни дипломатических, ни торговых, ни культурных, ни научных, ни туристических. Ни-ка-ких!
Естественно, из газет мы знали, что 8 сентября 1951 года в Сан-Франциско часть стран антигитлеровской коалиции, принимавших участие в Тихоокеанской войне, подписали Мирный договор с Японией. Он предусматривал выплату репараций союзникам и компенсацию странам, пострадавшим от японской агрессии. Но Советский Союз вместе с Польшей и Чехословакией, также принимавших участие в конференции, не подписали Договор. Как разъяснил глава советской делегации заместитель министра иностранных дел А.Громыко, Договор означает по существу сепаратный мир, а кроме того — и что крайне важно − на конференцию не только не пригласили представителей КНР, а в тексте его не были закреплены территориальные права Китая на Тайвань, Пескадоские и Парасельские острова, но также суверенитет СССР над Южным Сахалином и Курильскими островами.
Между тем в тексте договора был пункт, который вполне устраивал СССР, − отказ Японии от всех территорий за пределами четырех японских островов − Хоккайдо, Кюсю, Хонсю и Сикоку. В нем было четко заявлено: «Япония отказывается от всех прав, правооснований и претензий на Курильские острова и на ту часть Сахалина и примыкающие к нему острова, суверенитет над которыми Япония приобрела вследствие Портсмутского договора от 5 сентября 1905 года», то есть в результате военного поражения царской России. Только потом американские политологи придумали, что якобы неизвестно, кому конкретно эти территории надо передавать. Эту идею подхватило сильное проамериканское лобби в Японии. Так что, хотя СССР и не поставил своей подписи под Сан-Францисским мирным договором, он не мог полностью игнорировать интересы нашей страны.
В те, уже далёкие годы у нас не возникало никаких сомнений в правомерности отказа СССР подписывать Договор в Сан-Франциско, как и в отношении любых решений партии и правительства. Всё это появилось много позже. Раз не подписали — значит, так надо было!
Естественно, так называемая «общественность» или «широкие народные массы» не знали и не могли знать, что советское руководство искало пути к поиску возможностей для заключения Мирного договора с Японией и восстановления отношений с ней. Кстати говоря, и в Токио хорошо понимали необходимость достижения договорённостей с Москвой. Это вызывалось четырьмя обстоятельствами: 1. Юридическое оформление окончания войны, 2. Подписание рыболовной конвенции, 3. Вступление в ООН, избегая советского «вето» и 4. Репатриация всех военнопленных.
Сразу же стало понятно, что главным тормозом станет территориальный вопрос, поскольку Япония не шла ни на какие уступки: верните Южно-Курильскую гряду (Хабомаи, Шикотан, Кунашир и Итуруп) и точка!
В 1954 году в Японии место премьера занял Итиро Хатояма (1883-1959). В своей предвыборной программе он обещал в случае победы начать переговоры с СССР и сдержал слово, хотя японский МИД занимал тогда явно проамериканскую и враждебную СССР позицию. Советская сторона предложила вести переговоры в Токио или Москве, на что японцы не согласились. Их предложение вести переговоры в штаб-квартире ООН в Нью-Йорке, где американцы могли бы влиять на ход переговоров, не устроило СССР. Наконец после долгих обсуждений местом переговоров был избран Лондон.
3 июня 1955 года в столице Великобритании начались предварительные переговоры о восстановлении дипломатических отношений. В то время послом там был Я.А.Малик, который всю войну просидел в Токио под американскими бомбёжками, хорошо знал эту страну и пользовался большим авторитетом в дипломатическом сообществе. Естественно, именно его назначили главой советской делегации, что вызвало одобрение не только у нас, но и у части японских дипломатов, знавших Малика как человека, дружественно настроенного к японскому народу и японской культуре.
В состав советской входили: заведующий дальневосточным отделом МИДа Иван Курдюков, советник посольства С.Тихвинский, советник дальневосточного отдела, видный японист и блестящий знаток языка Николай Адырхаев. Во главе японской делегации был бывший посол Японии в Лондоне Сюнъити Мацумото (1897-1987). В делегацию также входили начальник договорного отдела МИДа Миситоси Такахаси, первый секретарь посольства в Швеции Киния Ниидзэки и первый секретарь посольства в Лондоне Акира Сигэмицу − приемный сын главы МИДа.
Посольства СССР и Японии находились на расстоянии 200-300 метров на улице Кенсингтон-Пэлэс-Гарденс, примыкавшей к Гайд-парку. Она была закрыта для автотранспорта, и туда имели доступ только сотрудники посольств, находящихся поблизости. Переговоры проходили поочередно то у нас, то у японцев, и при хорошей погоде участники ходили пешком друг к другу. Так все и шло до 9 августа 1955 года. Но после десятого заседания произошло нечто неожиданное.
По окончании переговоров, которые практически почти не продвигались вперёд, за чаем в саду японского посольства, Я. Малик неожиданно спросил Мацумото: «Как вы думаете, сможем мы с вами быстро завершить переговоры, если в нашей позиции будет какая-то подвижка?» Тот насторожился: «Какая подвижка?» «Ну вот Хабомаи и Шикотан в случае подписания договора могут отойти к Японии».
Все оцепенели. Это было полной неожиданностью как для японцев, так и для членов нашей делегации. Я.Малик, который недавно вернулся из Москвы с пленума ЦК КПСС, впоследствии рассказывал, что Никита Хрущев (1894-1971) его отругал за то, что дело не продвигается. В инструкции для нашей делегации была запасная позиция: если переговоры не увенчаются успехом, то с согласия Москвы можно пойти на уступку, опять-таки утвержденную Хрущевым. Она предусматривала передачу Японии одновременно с заключением мирного договора архипелага Хабомаи и острова Шикотан. Малик прекрасно осознавал цели советской дипломатии, защищал интересы своей страны, и делал это достойно. Он раскрыл запасную позицию, хотя был убежден, что можно обойтись без этого. Но под нажимом Хрущева вынужден был уступить как человек подневольный.
Но даже такой ошибочный шаг никак не отразился на ходе переговоров. Японцы поняли, что могут достичь большего и включили в свои требования помимо прочего, передать им все Курильские острова и Южный Сахалин. Глава японской делегации Мацумото уехал на консультации с премьером Хатоямой и главой МИДа Сигэмицу. Было видно, что японская сторона затягивает дело. Как выяснилось впоследствии, американские дипломаты и лично госсекретарь США Джон Фостер Даллес (1888-1959) делали все, чтобы не допустить подписания мирного договора на советских условиях. Он прямо сказал, что любая уступка по территориальному вопросу приведёт к тому, что США никогда не вернут Японии острова Рюкю и, в первую очередь, Окинаву, где уже находилась американская военная база.
Переговоры продлились до весны 1956 года, а потом наступила пауза, продолжившаяся до осени.
Воспользуемся воспоминаниями известного дипломата, разведчика, академика-китаиста С.Л.Тихвинского (1918-2018), непосредственного участника событий тех лет.
«Мы пошли на территориальную уступку, хотя могли не пойти. Это было нарушением Конституции нашей страны и указа президиума Верховного Совета СССР от 2 февраля 1946 года. В нем зафиксировано, что с 20 сентября 1945 года вся земля южной части острова Сахалин и Курильских островов «является государственной собственностью, то есть всенародным достоянием». Уступка должна быть двусторонней, а с японской стороны ее не последовало.
Мы оказались в тупике. В марте-апреле 1956 года, когда я был в отпуске в Москве, меня неожиданно вызвал к себе замминистра иностранных дел Николай Федоренко, а потом и Молотов.
Молотов сказал мне: «У нас в Японии нет никого, кто бы сообщал о мнении деловых и политических кругов относительно перспектив переговоров. Вы были в Лондоне, вы в курсе дела. Предлагаю вам поехать на короткий срок в Японию без семьи и информировать нас оттуда о том, что происходит. Сейчас в Москве делегация японских рыбопромышленников ведет переговоры о реализации постановления Совмина об ограничении ловли рыбы в экономической зоне СССР в Охотском море. Во главе делегации − влиятельный министр сельского хозяйства и лесоводства Итиро Коно (1898-1965), приближенный премьера Хатоямы. Мы спросили, нельзя ли в нарушение многолетнего запрета послать кого-то в Токио для продвижения переговоров. Коно сказал: «Пожалуйста, но пришлите мне этого дипломата для личной беседы». Поезжайте в гостиницу «Советская», такой-то номер, он вас примет».
Коно проявил большой интерес ко всей моей службе в дипломатии. Затем он сказал, чтобы я получил в Швеции японскую визу и приезжал в Токио. Меня сразу же повысили через один ранг: я был советником первого класса, мне присвоили звание посланника первого класса. Мне даже не удалось постажироваться в аппарате МИДа. В университете я изучал японский язык полтора года, читать мог, но главным образом китайские иероглифы».
Советник-посланник С.Тихвинский застал в нашем посольстве в 1956 году довольно печальную картину. После подписания Мирного договора в Сан-Франциско и отказа СССР в этом участвовать, японское правительство по существу окружило блокадой находившихся в Токио советских дипломатов. Они работали в Японии по соглашению с США как участники совместной войны. Японцы попытались даже закрыть советское представительство, находившееся в Токио со времени капитуляции 1945 года. Во въезде в страну отказывали дипломатам и членам их семей. Через десять лет после окончания войны в Токио оставались всего шесть представителей СССР − заместитель торгпреда и технические работники, которые находились там по пять-шесть лет без семей и без замены.
Могу предположить, что человек, которому предстоит вскоре поднять красный флаг над зданием советского посольства в Токио спустя почти десять лет, весьма далёк в прямом и переносном смысле от всех деталей восстановления дипломатических отношений между СССР и Японией. Я имею в виду Ивана Фёдоровича (Ованеса Тевадросовича) Тевосяна (1902-1958).
А пока познакомимся с ним поближе.
По национальности он армянин. Родился в маленьком уездном городе Шуша в Нагорном Карабахе (Елизаветпольской губернии). Сейчас это Азербайджан. Его отец был портной-кустарь. В семье было четверо детей.
Существует несколько версий, откуда пошло название Шуша. Одна из них гласит, что Панах-хан − создатель и первый правитель Карабахского ханства был приглашён на охоту в ближайшие горы и леса. Очарованный местной природой, хан якобы сказал себе: «Что за прекрасное место, какой здесь чистый и прозрачный воздух, как будто из стекла (по-азербайджански şüşə). Здесь можно основать прекрасный город». Так и случилось.
А вот мнение Сергея Есенина, побывавшего в этих краях: «И недаром мусульмане говорят: если он не поет, значит, он не из Шушу». Не удивительно, что недавно этот город получил официальный статус культурной столицы республики.
Здесь всегда жили азербайджанцы, армяне, русские и представители других наций. Но край этот трудно назвать мирным и сплошной идиллией. Вот и в 1906 году, здесь вспыхнула очередная армяно-азербайджанская резня, и тогда местный портной Тевадрос Тевосян вместе с семьёй бежал из Шуши в Баку. Жили очень бедно. Иван и его сестра Юлия ходили с котелками по казармам, и русские солдаты делились с ними частью своего обеда. Так прошло немало трудных голодных лет, пока у отца нашлись заказчики и появилась возможность обзавестись скромным домашним хозяйством. Иван пошёл в православную церковно-приходскую школу. В классе он оказался единственным армянином и очень скоро начал говорить по-русски без акцента. Сборы в школу всегда были для него радостью. Учебники и исписанные его каллиграфическим почерком тетради всегда находились в образцовом порядке.
После окончания общеобразовательной школы Иван поступил в трехгодичную Торговую школу и стал подыскивать работу. После занятий он оставался в учительской и переписывал бумаги, за что его освободили от платы за обучение. Одновременно он давал уроки школьникам младших классов по русскому и математике. Окончив Торговую школу, Иван устроился в Волжско-Бакинское нефтяное общество, где работал конторщиком, счетоводом, помощником бухгалтера. Одновременно по вечерам учился экстерном в гимназии.
В то время Азербайджан напоминал бурлящий котёл. Особенно в Баку. Повсюду создавались, рабочие, крестьянские и солдатские советы. Именно здесь 25 апреля 1918 года родилась знаменитая Бакинская коммуна, которая просуществовала примерно сто дней — до 31 июля. Судьба её печальна, и память о ней осталась потому, что руководство её − 26 комиссаров (на самом деле их было больше) английские войска, приглашённые исламскими организациями, вывезли в Туркмению и там расстреляли.
Ничего удивительного не было в том, что 16-летний юноша опьянённый революционной романтикой вступил в ряды ленинской РКП(б). В следующем, 1919 году он был уже секретарём подпольного Городского райкома Баку.
В 1921 году Иван Тевосян был делегатом Х съезда партии, проходившем в Москве. Как известно он совпал с известным событием, вошедшем в историю как Кронштадтский мятеж. Это был момент, когда судьба революции могла измениться коренным образом. Дело в том, что экипажи двух дредноутов − «Севастополь» и «Петропавловск», кстати говоря, всю войну простоявшие на рейде Кронштадта и не сделавшие ни единого выстрела, — поддавшись враждебной пропаганде, выступили под лозунгом «За Советы без большевиков!». Их поддержала основная масса балтийских моряков и гарнизон Кронштадта.
Большевистская власть сразу же отвергла все требования восставших и приступила к подготовке жестокого подавления восстания. Лидеры большевиков в лице В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого считали, что Кронштадтский мятеж необходимо подавить показательно жестоко, чтобы он не успел спровоцировать аналогичные восстания по всей стране.
8 марта на штурм крепости была брошена 7-я армия под командованием Михаила Тухачевского в составе 18 тысяч человек. Но всё кончилось полным провалом из-за поспешности в организации, недостатка сил и невысокого боевого духа личного состава: некоторые красноармейцы отказывались идти в бой против «братьев-кронштадтцев».
Большевистское командование приняло меры по усилению других частей Петроградского военного округа. Ненадежные подразделения были расформированы, многие бойцы расстреляны «за отказ от выполнения боевого задания». В войска были направлены свыше трехсот делегатов проходившего в Москве X съезда РКП(б), по партийной мобилизации прибыли 2758 коммунистов. Массовый призыв провел ЦК комсомола. К 16 марта в районе Кронштадта была сосредоточена группировка численностью 45 тысяч военнослужащих,159 орудий, 433 пулемета, три бронепоезда.
Второй штурм Кронштадта был предпринят 17 марта после массированной артподготовки. Преодолев простреливаемое пространство по льду Финского залива, штурмовые отряды ворвались в крепость. Восставшие оказывали упорное сопротивление на улицах города, что позволило почти всем членам кронштадтского ВРК и «штаба обороны» вместе с восемью тысячами военнослужащих и гражданских лиц отступить на территорию Финляндии. В середине дня группа самолетов осуществила налет на линкор «Петропавловск», нанеся ему значительные повреждения. Около 21 часа вмерзшие в лед линкоры были окружены отрядом курсантов и под угрозой применения отравляющих веществ (М.Тухачевский уже отдал приказ, но его не удалось выполнить из-за погодных условий) и выступления старослужащих против восстания экипажи кораблей сдались. В числе штурмовавших Кронштадт был и И.Тевосян. Вместе со всеми он, рискуя жизнью, с винтовкой шёл по льду Финского залива.
В том же году он поступил в Московскую горную академию на металлургический факультет, который окончил в 1927 году. Помимо диплома он прошёл ещё большую и ответственную школу партийной работы от секретаря парткома Академии до заведующего отделом агитации и пропаганды Замоскворецкого райкома партии. Но главным событием в его жизни стало безусловно знакомство с сотрудницей того же райкома Ольгой Хвалебновой (1902-1982). Говорят, что браки совершаются на небесах. В данном случае, будущие супруги нашли себя в сугубо партийном, более того, антиклерикальном учреждении.
Ольга Александровна явно достойна того, чтобы её представить отдельно.
Она родилась в 1902 году в Минске в семье преподавателя Духовной академии. В 1912 г. поступила в гимназию. В 1915 году семья переехала в Москву, где она окончила школу, свободно владея французским и немецким языками. Затем вступила в комсомол и вскоре стала секретарем Замоскворецкого РК комсомола. В 1920 г. вступила в партию большевиков. Этот шаг она совершила осознанно, ибо верила в то, что именно Ленин и руководимая им партия смогут создать общество равноправия и навсегда покончат с расслоением на классы.
В Замоскворецком райкоме партии Ольга работала помощником 1-го секретаря райкома − Р.С. Землячки (1876-1947), которую называли «Фурией революции» за её жестокость и непреклонность. Так получилось, что со временем Розалия Самойловна стала наставником и другом Ольги Александровны, тем более, что и жили они по соседству в одном доме.
О. Хвалебнова занимала разные посты в партийном аппарате, преимущественно в области пропаганды. В Московском горкоме она курировала театры, (в частности, ансамбль Игоря Моисеева), парки и разные развлекательные учреждения. Одновременно с партийной работой она поступает в институт им. Плеханова и заканчивает его по специальности «экономист текстильной промышленности».
В 1938 г. после ареста секретаря МГК партии А.И.Угарова (1900-1939) проводятся массовые аресты в московской партийной организации. Хвалебнову освобождают от должности и переводят в Московскую Промкооперацию заведующей орготделом, где она занимается развитием спорта, в частности, обществом «Спартак».
В 1939 году руководитель Союза писателей СССР Александр Фадеев (1901-1956) рекомендует Ольгу Хвалебнову на выборную должность секретаря ССП. В начале Великой Отечественной войны ей поручают эвакуацию из Москвы писателей, а также организацию добровольческих отрядов. Сама же она в случае захвата Москвы немцами должна была остаться в городе и уйти в подполье.
Ставшая свидетелем сборов и отправки на боевые позиции солдат-добровольцев творческих профессий Марина Цветаева писала в своём дневнике: «11 июля уходило на фронт московское ополчение, ушла и писательская рота. Я видела эту роту добровольцев, она проходила через площадь Восстания к зоопарку, к Красной Пресне, это было тоскливое и удручающее зрелище — такое невоинство! Сутулые, почти все очкарики, белобилетники, освобождённые от воинской повинности по состоянию здоровья или по возрасту, и шли-то они не воинским строем, а какой-то штатской колонной…».
Водоразделом в судьбе писательских рот стала осень 1941 года, когда брошенная в жерло Вяземской операции 8-я Московская стрелковая дивизия народного ополчения понесла тяжёлые боевые потери. 6 и 7 октября 1941 года под Ельней подразделение литераторов оказалось отрезанным от основных сил, а из-за угрозы окружения не получило приказа отступать. В результате драматической ситуации, подразделения отчаянно державших оборону писателей-ополченцев потеряли большую часть личного состава. Многие писатели пали на поле боя смертью храбрых. Но это уже другая история.
В 1942-49 гг. О.Хвалебнова руководила работой Парткабинета (специфическая организация, занимавшаяся просвещением партийного аппарата) Московского городского и областного комитетов ВКП(б). Во время войны здесь выступали известные руководители коммунистических партий такие, как Вильгельм Пик (Германия), Клемент Готвальд (Чехословакия), Долорес Ибаррури (Испания), Морис Торез (Франция). В 1949 г. О.А. Хвалебнова была избрана заместителем Председателя Правления Всесоюзного общества «Знание» и проработала на этой должности 20 лет. В сферу ее деятельности входили народные университеты, международные связи, журнал «Наука и религия», а также Большой лекторий и Политехнический музей. Ольга Хвалебнова оставалась членом Правления Всесоюзного общества «Знание» до конца жизни. С момента основания Комитета Советских женщин в 1941 году она − заместитель Председателя. Неоднократно выезжала с делегациями за рубеж. Принимала участие во всех международных женских конгрессах, а также в съездах в защиту мира. Являясь специалистом по США, возглавила первую делегацию и затем неоднократно выезжала в Америку, где совместно с такими общественными деятелями, как Элеонора Рузвельт (1884-1962 − супруга президента Ф.Д.Рузвельта) − выступала за права женщин, боролась за равноправие женщин разного цвета кожи.
Заслуги Ольги Александровны перед государством отмечены орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Трудового Красного Знамени и многими медалями. Именно ей предстояло стать «первой леди» первого послевоенного посольства СССР в Японии.
Но до этого было ещё очень далеко. Пока что будущий посол учился в академии и трудился на производстве: на Таганрогском металлургическом заводе − рабочим в мартеновском цехе, подручным вальцовщика в трубопрокатном цехе; на Сталинском металлургическом заводе (Донбасс) − помощником сменного инженера в мартеновском цехе; на заводе имени Дзержинского занимался исследовательской работой в мартеновском цехе. Закончив учебный план академии, с июня 1927 до сентября 1929 года работал на заводе в подмосковном городе Электросталь рабочим на литейной канаве, помощником мастера электросталелитейного цеха, мастером цеха. Одновременно выполнял дипломный проект по двум специальностям − мартеновскому и электросталелитейному производству. Защитил его с похвальным отзывом в 1929 году перед квалификационной комиссией под председательством академика М.А.Павлова (1863-1958).
В сентябре 1929 года по решению ЦК ВКП (б) в числе 200 молодых инженеров-металлургов И. Ф. Тевосяна командировали в Германию. Там он трудился на заводах фирмы «Крупп» в качестве рабочего на литейной канаве по разливке стали, помощником мастера электросталелитейного цеха, детально изучил технологию выплавки и разливки качественных и высококачественных сталей. Затем прошел практику на предприятиях Чехословакии и Италии.
Перед возвращением в Советский Союз глава фирмы Густав Крупп фон Болен (1870-1950) предложил И. Ф. Тевосяну остаться работать у него на заводе. Предложение было очевидно лестное. Столь же очевидно, что Тевосян от него отказался. По возвращении на родину в ноябре 1930 года его назначили начальником электросталеплавильных цехов, а затем главным инженером завода «Электросталь». В 1930 году на XVI съезде партии он был избран членом ЦКК−РКИ и утвержден заведующим отделом черной металлургии. Однако отказался от этого назначения и остался на заводе «Электросталь». В апреле 1931 года его снова командировали в Германию с целью привлечения в СССР крупных иностранных специалистов по качественным сталям. В августе того же года И. Ф. Тевосян назначен управляющим только что созданного объединения «Спецсталь», перед которым поставили задачу − осваивать производство ферросплавов и сталей в постоянно растущем объеме и расширяющемся сортаменте.
В декабре 1936 года его назначают начальником главка по производству брони для морских судов, танков и другого вооружения, а через несколько месяцев − руководителем судостроительного главка Наркомата тяжелой промышленности. В августе 1937 года создается Наркомат оборонной промышленности, в ведение которого передается и судостроение. И. Ф. Тевосян становится вскоре первым заместителем наркома. Назначение Тевосяна совпало с началом реализации постановления правительства о создании мощного надводного флота. Это предполагало не только проектирование новых кораблей, их вооружения и механизмов, но также проведение масштабных опытно-конструкторских и научно-исследовательских работ. Перед производством ставились не менее сложные задачи: для развернутого строительства большого флота требовалась значительная перестройка почти всех основных отраслей судостроительной промышленности. По сути, строительство военно-морского флота выходило далеко за пределы судостроительной отрасли, представляя собой комплексную задачу, решение которой было чрезвычайно трудным. Особое внимание И. Ф. Тевосян уделял становлению и развитию кораблестроительной науки, вопросам проектирования судов, добился передачи в систему судостроительной промышленности Научно-исследовательского института кораблестроения, организовав на его базе отраслевой научный центр. К проектированию и строительству кораблей широко привлекались предприятия других отраслей промышленности. Благодаря инициативе и настойчивости Тевосяна значительно расширилась производственная база кораблестроения, осваивался выпуск новых видов корабельной брони, производилась реконструкция действующих и создавались новые предприятия судового машиностроения и морского приборостроения.
Несмотря на то, что карьера И.Тевосяна стремительно развивалась, и, казалось бы, руководство страны оказывало ему доверие, волна репрессий 1937 года не пощадила и его семью. По дороге в Москву в поезде были арестованы его родная сестра Юлия с мужем − первым секретарем ЦК компартии Казахстана Левоном Мирзояном (1897-1939).
Это была довольно одиозная личность. Он был земляком И.Тевосяна и быстро стал продвигаться по партийной линии. Возглавлял ряд областей, пока его не назначили руководителем Казахской АССР. Во многом его усилиями автономная республика повысила свой статус и стала союзной. Вместе с тем, в архивах сохранились его обращения к Сталину. 3 октября 1937 года Мирзоян отправляет телеграмму с просьбой – «выделить дополнительные расстрельные квоты на 3500 лиц из числа «антисоветского элемента». 19 ноября 1937 года Мирзоян подписывает еще одно постановление, в котором приказывает − «На основании решения ЦК ВКП(б) от 17 ноября с.г. увеличить дополнительно количество репрессируемых антисоветских элементов». 1 декабря 1937 года Мирзоян отправляет Сталину еще одну телеграмму, где просит «увеличить лимиты на репрессии в отношении 1600 человек «активного повстанческого, диверсионного и шпионского элемента». Он всячески утверждал культ своей личности: его именем называли в Казахстане улицы и горные пики. Но ничто его не спасло: конец был печален − арест, пытки, судилище и расстрел.
Вскоре после ареста шурина за Тевосяном установилась слежка. Однажды его вызвал член политбюро ЦК ВКП(б) А.Микоян (1895-1978) и предупредил: «Тебя могут арестовать, смотри ничего не скрывай, все расскажи». Придя домой, он посоветовался с женой. Ольга Александровна рекомендовала немедленно написать Сталину, что он и сделал. Получив письмо, Вождь позвонил Молотову и велел разобраться. Тевосяна вызвали на Лубянку, где его допрашивала комиссия Политбюро в составе В.Молотова, А.Микояна, Н.Ежова, и Л.Берии. Вызвали и арестованных инженеров, «показавших» на Тевосяна, что он шпионил в пользу Германии. Когда допрос закончился, и Тевосяну позволили идти, он не сомневался, что в коридоре его арестуют. Однако его никто не тронул, и он свободно вышел из здания, сел в машину и поехал на работу. После допроса членов комиссии вызвал Сталин и спросил: «Ну, что?» Микоян и Берия ответили, что оснований для ареста Тевосяна нет. Молотов сказал, что недостает фактов, а Ежов промолчал. Через несколько дней на заседании в правительстве Сталин на клочке бумаги написал записку: «Товарищу Тевосяну. В отношении вашей честности у меня сомнений не было и нет, а что касается Мирзояна − Бог с ним, забудьте о нем. А в отношении вашей сестры надо подумать. И. Сталин». Тевосян дважды обращался к Берии по делу сестры. Последний раз − в 1939 году. Берия ответил ему: «Приедешь из Германии, будем решать о твоей сестре». Уже после войны Генеральный прокурор СССР Р.Руденко (1907-1981) рассказал Ивану Федоровичу: «Они интересовались вашей сестрой и хотели привезти ее в Москву, но она была в таком физическом состоянии, что сделать это было невозможно». Юлию даже не судили. Во время допросов она не выдержала пыток и сошла с ума. Ее отправили в психиатрическую больницу, где она умерла. Такие были времена.
В январе 1939 года создается Народный комиссариат судостроительной промышленности, который возглавляет И.Тевосян. Ему удалось привлечь крупнейших ученых и специалистов-кораблестроителей, с помощью которых были построены современные мощные корабли. В марте того же года он принял участие в работе XVIII съезда партии, хотя и не был избран его делегатом (с него еще не сняли подозрение во «враждебной деятельности»). Тем не менее он выступил на съезде с речью, и его избрали сразу в состав ЦК ВКП(б). В этом же году И.Ф. Тевосяна опять направили в Германию в составе очень представительной делегации, в которую входили авиаконструктор А.Яковлев (1906-1989) и будущие маршалы А.Василевский и Д.Устинов (1908-1984).
Делегация была разбита на секции и работала в разных районах Германии. В результате поездки и последующих переговоров был закуплен строящийся тяжелый крейсер «Лютцов». В мае 1940 года недостроенный корабль, загруженный готовыми комплектующими, отбуксировали на достройку в Ленинград, на Балтийский завод. Получив наименование «Петропавловск», он в сентябре 1941 года своим огнем остановил наступление пехотной дивизии немцев. В январе 1944 года после ремонта, связанного с попаданием немецких снарядов, он снова громил гитлеровцев из своих орудий. В 1939 году Военно-морской флот получил 112 новых кораблей. В 1940 году темпы выполнения судостроительной программы нарастали. Судостроение прочно стало на ноги и устойчиво обеспечивало выполнение плана по созданию морского и океанского флота.
В 1940 году И. Ф. Тевосяну доверяют новый, очень ответственный участок − он назначается наркомом черной металлургии СССР. Положение во вверенном ему учреждении новый глава охарактеризовал как «организационный хаос» или «канцелярию из 2000 человек, занятых писаниной вместо организации управления производством». «Мы отучились по-настоящему реагировать на перебои в работе заводов. Нельзя плевать на то, что завод стоит, что у него нет угля. Пишете слишком много бумаг, забывая своего ребенка − завод».
Новому наркому удалось быстро наладить работу и навести порядок в этой важнейшей отрасли. Тевосян решительно покончил с практикой выговоров в адрес директоров, главных инженеров и специалистов, был заведен порядок, при котором только нарком имел право давать взыскания номенклатурным работникам, причем виновность каждого нужно было доказать. Меньше стали применять наказаний для своих подчиненных и директора заводов. Инженеры и техники, направляемые по окончании учебного заведения на предприятия Наркомата черной металлургии, были обязаны проработать не менее 2 лет непосредственно в цехе или на шахте. По предложению Тевосяна, Совнарком СССР запретил наркомату до истечения этого срока переводить инженеров и техников в управленческие органы, проектные и научно-исследовательские организации. В первом полугодии 1940 года предприятия наркомата выполнили план на 94,5%, во второй половине года увеличились выплавка чугуна и стали, а также производство проката по сравнению с первым полугодием. Черная металлургия вернула утраченные позиции, сохранив их и в первом полугодии 1941 года.
В воскресное утро 22 июня 1941 года Тевосяну на дачу позвонил первый заместитель председателя Совета Народных Комиссаров Н. А. Вознесенский (1903-1950) и сообщил о начале войны. Он просил срочно приехать в Кремль, где состоялось первое совещание наркомов с обсуждением задач работы промышленности в новых условиях. И.Тевосяну предстояло разработать чёткий план эвакуации предприятий, а также аппарата наркомата в случае необходимости. 5 октября 1941 года правительство и Политбюро ЦК ВКП(б) постановили, чтобы руководители наркоматов вместе с сотрудниками немедленно покинули Москву. В конце октября 1941 года наркомы собрались в Куйбышеве на заседании правительства, которое проводили первый заместитель председателя Н.Вознесенский и секретарь ЦК ВКП(б) А.Андреев (1895-1971). Проверялась готовность промышленности, рассматривались планы обеспечения фронта военной техникой, танками, авиацией, снарядами, патронами, одеждой, питанием. В этом заседании активно участвовал Тевосян. В первые месяцы войны черная металлургия понесла тяжелые потери. На оккупированной немцами территории до войны производилось 2/3 общего объема чугуна и 58% стали. Металлургические заводы лишились важнейших источников сырья. Основная тяжесть в обеспечении страны металлом легла на Магнитогорский и Кузнецкий комбинаты, а также на старые уральские заводы. Под руководством Тевосяна были решены многие организационные и технологические проблемы производства. Броневую сталь прежде выплавляли в малых кислых печах на предприятиях, которые на этом специализировались. Теперь требовалось варить броню в большегрузных мартенах, чего нигде в мире не было. Сложнейшую задачу удалось решить в короткий срок. Тевосяну, хорошо знавшему производство броневого металла, принадлежала в этом особая заслуга. Под его непосредственным руководством металлургические заводы Урала и Сибири быстро перешли на производство конструкционных легированных сталей, которые требовались для выпуска оружия, техники и боеприпасов. На востоке развернулось строительство новых объектов. За 4 года войны здесь было сооружено 10 доменных, 29 мартеновских, 16 дуговых электрических печей, 15 прокатных станов. В 1943 году советская металлургическая промышленность производила стали больше, чем Германия. После поражения немцев на Курской дуге состоялось самое большое за время войны награждение руководителей тыла. Вместе с членами Государственного Комитета Обороны В. М. Молотовым, Г. М. Маленковым, Л. П. Берией, Н. А. Вознесенским и А. И. Микояном звание Героя Социалистического Труда получил и И.Тевосян. В указе о присвоении ему этого высокого звания говорилось: «За Ваши исключительные заслуги перед государством в области организации производства качественного и высококачественного металла для всех видов вооружения, танков, авиации и боеприпасов в трудных условиях военного времени». Впоследствии Председатель Госплана СССР, первый заместитель председателя Совета министров Н. К. Байбаков (1911-2008) скажет: «Тевосян − титан металлургии. Мне всегда казалось, что каждое дыхание домен и мартенов в каждый час и каждую минуту контролировал и регулировал этот человек удивительной трудоспособности». А эти слова принадлежат начальнику Генштаба, министру обороны СССР маршалу А. М. Василевскому: «Я не знаю ни одного случая, когда правильно поставленный перед ним вопрос не получил бы быстрого и должного разрешения». Приведём также воспоминания министра торговли СССР Д.Павлова (1905-1991): «В годы войны Тевосян сделал многое для укрепления мощи наших вооруженных сил. Кто близко знал Ивана Федоровича, не мог не любить его за простоту обращения, прямоту суждений, за глубокое знание дела. С ним считались как с крупным специалистом-металлургом, человеком редкого такта, широкого кругозора, отдававшим себя любимому делу целиком, без остатка, способным в минуты жизненных испытаний проявлять исключительное самообладание».
Закончилась война. Много энергии и инициативы вложил Иван Федорович в восстановление разрушенных войной предприятий черной металлургии южных районов страны. По сложности задач эта работа не имела аналогов в мировой практике. В первую очередь восстанавливались наименее разрушенные агрегаты, ввод в действие которых обеспечивался в кратчайшие сроки при наименьших материальных и трудовых затратах. Во многих случаях применялись технические решения, поражавшие своей смелостью и новизной. В 1946 году Наркомат черной металлургии преобразуется в Министерство черной металлургии СССР и министром назначается И. Ф. Тевосян. В 1948 году в отрасли был достигнут довоенный уровень выплавки стали и производства проката, а в 1949 − выплавки чугуна. В 1948 году Иван Федорович возглавил Министерство металлургической промышленности СССР, образованное в результате объединения министерств черной и цветной металлургии. Налаживая работу по созданию нового министерства, он принялся за изучение тонкостей технологий производства цветных металлов, соответствующих сырьевых ресурсов, свойств и областей применения различных цветных металлов. По-прежнему, как и в военные годы, он часто бывал на предприятиях цветной металлургии и в короткое время приобрел необходимые знания в этой области. К концу войны появилась реактивная авиация. Для двигателей потребовался совершенно другой металл − жаропрочный. Министр лично контролировал плавку и разливку, анализировал результаты испытаний. Под его руководством были также разработаны технологии производства специальных металлов для новой отрасли − атомной. Успешно решена задача создания новых материалов для космической техники, автоматики и радиоэлектроники. В 1949 году Тевосян становится заместителем председателя Совета Министров СССР, он возглавляет гигантский комплекс − черная и цветная металлургия, угольная и нефтяная промышленность, геология, судостроение. Стиль работы Тевосяна оставался прежним. Перед рассмотрением вопроса на совещании он вызывал к себе в Кремль специалистов, а в ряде случаев − начальников цехов предприятий, разбирался во всех деталях подлежащего рассмотрению вопроса.
Короче говоря, благодаря организаторском таланту Ивана Фёдоровича, его фантастической работоспособности и глубоким знаниям в области металлургии руководимая им отрасль развивалась быстрыми темпами. Он сам был окружён почётом. Но вдруг грянул гром: Тевосян «осмелился» не согласиться с предложенной лидером страны Н.С.Хрущёвым (1874-1971) территориального принципа управления экономикой страны. В мгновения ока были забыты все былые заслуги и Тевосяна в конце 1956 года снимают с должности заместителя главы правительства и отправляют послом в Японию. Благо к этому моменту были восстановлены дипломатические отношения между нашими странами и кабинет на Мамиане оказался вакантным.
Только воспитанная годами партийная дисциплина позволила И.Тевосяну сохранить присутствие духа и с завидным рвением приняться за освоение совершенно новой профессии и изучение доселе неведомой страны. Он приглашал к себе известных востоковедов, а по вечерам допоздна штудировал книги по истории, экономике и культуре Японии. Собрал и взял с собой целую библиотеку.
Назначение Тевосяна послом совпало с заменой в этой стране посла США. Узнав, что в Японии, согласно традиции, на официальных приемах аккредитованные послы выстраиваются в порядке прибытия в страну, Иван Фёдорович вылетел в Токио раньше намеченного срока и опередил американского коллегу на несколько часов.
За время службы на посту посла И.Тевосян проявил талант дипломата, тактичность, умение привлечь внимание собеседника и способность найти путь к налаживанию отношений между странами. Говорили, что император Хирохито, который, как правило, не общался с представителями дипломатического корпуса, с первой же встречи проникся к послу-армянину симпатией, завязал с ним беседу, а позже, не только по утверждённому протоколу приглашал Тевосяна на разные традиционные празднества.
Тем не менее. говоря о деятельности Ивана Фёдоровича нельзя не отметить, что, пожалуй, впервые в дипломатической практике сложилась ситуация, когда посол демонстративно отказывался выполнять указания Центра. Дело в том, что Тевосян был принципиально не согласен с решением Н.Хрущёва вернуть Японии Хабомаи и Сикотан в обмен на Мирный договор. В Токио он воздерживался от порученных ему Москвой «одобрительных» интервью по этому вопросу. Естественно, что долго так продолжаться не могло. Но всё разрешилось неожиданно «просто»: не прошло и года, как посол тяжело заболел и вынужден был в сентябре 1957 года вернуться в Москву для лечения. По свидетельству его сына Владимира, «профессор Мясников, один из крупнейших советских медиков того времени, лечивший руководителей страны, считал, что отец мог бы прожить еще как минимум лет двадцать, не пошли его Хрущев в Японию». Схожее мнение у историка и публициста Ваграма Кеворкова: «Хрущев, отправляя в «ссылку» снятого им с поста министра металлургии Тевосяна, сделал его послом в Японии, именно там, где тому было противопоказано жить из-за больного сердца. И Тевосян вскоре умер».
После смерти ему были возданы все почести − его прах был замурован в Кремлёвской стене. Впрочем, историки отметили одну печальную закономерность: очень многие военно-промышленные наркомы сталинской эпохи один за другим ушли из жизни вскоре после окончания войны: нарком угольной промышленности В.В.Вахрушев (1902–1947), нарком станкостроения А. И.Ефремов (1904 – 1951), министр металлургической промышленности А.Н.Кузьмин (1903 – 1954), нарком среднего машиностроения И.А.Лихачев (1896 – 1956), нарком судостроительной промышленности И.И. Носенко (1902 – 1956), нарком чёрной металлургии Ф.А. Меркулов (1900 – 1956), нарком цветной металлургии А.И. Самохвалов(1902 – 1956), куратор атомного проекта А.П. Завенягин (1901 – 1956), министр машиностроения В.А.Малышев (1902–1957), министр автомобильного, тракторного и сельскохозяйственного машиностроения С.А.Акопов (1899 – 1958), нарком авиационной промышленности М.В.Хруничев (1901 – 1961), министр угольной промышленности А.Ф. Засядько (1910 – 1963). Никто из них не дожил до пенсионного возраста. Все они, по существу, сгорели на работе.
У И.Тевосяна остался сын Владимир (1931 г.), который после окончания института им.Плеханова работал в системе заготовок, дочь Розалия (1936 г.) − член Союза Архитекторов, вышла замуж за Игоря − сына маршала Советского Союза А.Василевского.
В память о И.Ф.Тевосяне были установлены бюсты (один из них − в Шуше − недавно был снесён азербайджанскими властями), его именем были названы улицы в городах России и Армении, а также выпущена почтовая марка. Но, пожалуй, самым достойным памятником стал роман известного советского писателя Александра Бека (1902-1972) «Новое назначение», в котором прототипом главного героя стал Иван Фёдорович. Судьба этого литературного произведения тоже сложилась неординарно. О.А.Хвалебнова нашла в романе нежелательные, по её мнению, эпизоды из жизни супруга и потребовала его запрещения. Поэтому «Новое назначение» впервые было опубликовано в ФРГ, а в СССР − только в 1986 году.
