8 июля 1942 года.
Шёл 382-й день Великой Отечественной войны. Обстановка на фронте была тяжёлой. Об этом свидетельствуют различные сводки.
На Балтике (командующий флотом адмирал В.Трибуц) катерами был высажен десант на остров Соммерс с целью захвата этого важного пункта для контроля морских коммуникаций. Финско-немецкое командование направило к острову подкрепление и значительные силы флота. Советский десант был заблокирован и погиб. В районе острова было потоплено 8 советских катеров.
Во второй половине дня, немецкая группа армий «Юг» преследовала отступавшие части Красной армии. Неприятель прошёл далеко на восток, отрезая тыловые коммуникации. Немецкая 1-я танковая армия Клейста нанесла удар через Донец, а 17-я армия — от Артёмовска на Ворошиловград.
На Юго-западном фронте (командующий — маршал С. Тимошенко) части 28-й армии находились на левом берегу Оскола, Не зная действительного положения сил противника наткнулись на танки и артиллерию противника, потеряв несколько танков, отошли. Вследствие неправильного использования частей танкового корпуса, остались без материальной части и при этом потеряли значительную часть личного состава. Связь со штабом фронта неоднократно и надолго прерывалась, да и положение войск последний не знал, а войска, в свою очередь, не располагали точными данными о местонахождении командного пункта фронта. Пребывала в недоумении и Ставка Верховного Главнокомандования, и Генеральный штаб. Начальник штаба фронта генерал Бодин переехал на новый КП, размещённый в Калаче, а маршал С.Тимошенко по-прежнему сидел в Гороховке.
В конце дня Совинформбюро выпустило следующее сообщение: «В течение 8 июля наши войска вели жестокие бои западнее Воронежа. После упорных боёв наши войска оставили г. Старый Оскол».
Вот в такой обыденный день Великой Отечественной войны свои верительные грамоты вручал в Токио императору Хирохито советский посол в Японии Яков Александрович Малик (1906-1980).
Новый посол был представителем той генерации советских дипломатов, которую называли «молотовским призывом».
Он родился в украинском селе Островерховка Харьковской губернии в крестьянской семье. Благополучно пережив все революционные вихри и Гражданскую войну к 24 годам, он закончил с отличием Харьковский институт народного хозяйства. Далее, как и было положено по распределению работал экономистом. Спустя некоторое время Я.Малик перешёл на партийную работу, откуда его по набору взяли в Институт по подготовке дипломатических и консульских работников при НКИД, где он учился с 1935 по 1937 год. Видимо нет необходимости напоминать, что к этому времени в сфере внешнеполитических ведомств «образовалось» довольно много вакансий.
В 1937 году Я.Малик поступил на работу в наркомат иностранных дел на самую низкую должность − референта со знанием японского, английского и французского языков. Вскоре его перевели в отдел печати помощником заведующего. В 1938 году он вступил в ряды ВКП(б). Теперь дорога для него была повсюду открыта, но видимо знание японского языка предопределило его дальнейший путь. В 1939 году его послали в наше полпредство в Токио, где, вопреки всем традициям и установленному порядку, спустя три года он был повышен до звания Чрезвычайного и Полномочного посла.
Надо отдать должное способности Якова Александровича быстро устанавливать хорошие отношения с разными людьми, особенно это касалось его непосредственных партнёров по переговорам. В качестве примера приведу одну из его встреч с японским министром иностранных дел М.Сигэмицу (1887-1957).
Сигэмицу начал беседу с того, что он ранее был знаком с послом и теперь рад возобновить знакомство. Затем он сказал: «Четыре-пять лет тому назад я работал в Москве (был послом в СССР в 1936-1938 гг. — М.Е.), часто встречался с наркомом иностранных дел г-ном Литвиновым, который оказывал мне содействие в разрешении различных вопросов. Кажется, он сейчас посол в США. Интересно, чем занимается бывший посол г-н Сметанин?»
Малик. Г-н министр, насколько мне известно, был популярным послом в моей стране. Бывший тогда народным комиссаром иностранных дел г-н Литвинов — сейчас посол в США. Г-н Сметанин работает в научной области в одном из институтов Академии наук по своей специальности − он крупный специалист по рыбе и хорошо знает рыбное дело.
Сигэмицу. За время моего пребывания в Москве мне удалось осуществить только начало, первую часть моей работы и моего желания, и намерения. Хотя тогда были немного сложные отношения между СССР и Японией, но я занимался этим вопросом, и мы смогли избежать взаимного столкновения. Но действительную свою цель и работу мне, к сожалению, осуществить не удалось. Эта действительная работа заключается в улучшении отношений между нашими странами. Сейчас вместо Москвы я имею возможность в Токио продолжить мою незаконченную в Москве работу по улучшению отношений между Советским Союзом и Японией. Я был бы счастлив получить от Вас содействие в моей работе.
Малик. Мне весьма приятно слышать, что у г-на министра остались хорошие воспоминания о пребывании в моей стране. Я со своей стороны также буду рад работать совместно с г-ном министром над развитием отношений между нашими странами и по мере моих сил приложу старания, дабы совместно с г-ном министром содействовать позитивному разрешению возникающих между нашими странами вопросов.
Сигэмицу. Я так же желаю, чтобы все вопросы разрешались положительно, и весьма признателен Вам за Ваше старание, которое Вы приложите в нашей совместной работе. Насколько мне известно, г-н посол прежде работал в нашей стране советником и хорошо знаком с нашей страной. Как долго г-н посол пребывает в Японии?
Малик. Я здесь больше трех лет, однако время прошло так быстро, что мне кажется, что это немного. Я стараюсь изучать и лучше понять Вашу страну, хотя, к сожалению, без знания японского языка это весьма сложно. Я надеюсь, что мы будем так же дружно сотрудничать и с г-ном министром, как это было и с его предшественниками, и хочу верить, что и у меня останется столь же приятное впечатление от пребывания в Японии, как у г-на министра от пребывания в Советском Союзе.
Сигэмицу. Я знаю, что г-н Молотов работает народным комиссаром иностранных дел, что он работает на благо своего отечества и с полным здоровьем. Я прошу Вас найти удобный случай и передать ему мой сердечный привет.
Малик. Благодарю г-на министра за его любезное приветствие г-ну Молотову. Г-ну Молотову на его ответственном посту действительно приходится много работать, особенно в условиях военного времени, но он чувствует себя хорошо и находится в полном здоровье. Он является ближайшим помощником главы советского правительства и вождя нашего народа — премьера г-на Сталина. При первой возможности я постараюсь передать г-ну Молотову Ваш привет.
Предлагая послу японские папиросы, министр вспомнил свое пристрастие к советским папиросам в бытность в Москве, указав, что он их, однако, давно не курил и не помнит вкуса.
Тов. Малик предложил министру, что если тот хочет возобновить «вкус», то т. Малик может прислать ему советских папирос. Министр поблагодарил и просил прислать ему заодно с папиросами хотя бы 100 г русской икры, вкус которой он совсем позабыл. При этом министр в свою очередь спросил — не нуждается ли в чем-либо посол. Тов. Малик обещал прислать папирос и икры, поблагодарил министра за внимание и ответил, что он ни в чем особой нужды не ощущает.
В заключение встречи обе стороны всячески выразили взаимные симпатии и заверили друг друга в необходимости встречаться почаще.
«Сигэмицу. Я надеюсь, что мы будем с Вами часто встречаться. Скоро наступит лето и будет неприятная жаркая погода. Я тоже в Москве летом чувствовал себя не очень хорошо. Я желаю Вам, г-н посол, чтобы Вы берегли свое здоровье, и от всей души желаю Вам хорошего здоровья.
Малик. Благодарю Вас, г-н министр, за внимание и Ваши пожелания. Я также буду рад встречаться с Вами и разрешать возникающие между нами вопросы. Что касается климатических условий в Японии, то за время моего пребывания здесь я начинаю привыкать постепенно к климату Вашей страны. Здесь для меня особо тяжелы два месяца в году — июль и август, но я думаю выехать летом на дачу в Каруйдзаву. Однако это будет зависеть от того, как соответствующие японские власти окажут мне содействие в подыскании там дома. Я рад, что сегодня встретился с Вами и возобновил наше знакомство.
На этом беседа закончилась.
Записал Адырхаев»
Не уверен, что министр М.Сигэмицу был очень искренен, когда заверял советского посла о своём желании приложить все силы для улучшения отношений между нашими странами и готовности часто встречаться. Во всяком случае история свидетельствует о другом.
Правда, прежде всего нужно вспомнить время, о котором идёт речь.
Советский Союз после коварного нападения гитлеровской Германии нёс огромные потери, а Красная армия с боями отступала под натиском Вермахта, который уже покорил всю Европу и заблокировал Англию.
Что касается Японии, то, потопив по существу весь американский флот после нападения на его базу в Пёрл-Харборе, она в феврале 1942 года захватила Сингапур, одержала победу в битве в Яванском море, где эскадра адмирала Такаги послала на дно пять крейсеров и пять эсминцев союзников, после чего без потерь захватила всю Голландскую Ост-Индию, то бишь нынешнюю Индонезию, добралась до Андаманских островов, атаковала порты на Цейлоне и замахнулась уже на Австралию.
Как видно положение на фронтах наших двух стран заметно отличалось друг от друга. Отличались и отношения друг к другу. В 1942-м году, когда Красная армия, по существу, была обескровлена и большая часть её оказалась в плену, когда фактически на защиту своей родины встали миллионы граждан и война приняла поистине всенародный характер, на Дальнем Востоке стояли в боевой готовности отборные сибирские дивизии, чтобы отразить удар, который замышляла «нейтральная» (согласно заключённому в Москве пакту) Япония. Сигналы об этом стекались в Москву с разных сторон.
По словам китайского президента Чан Кайши (1875-1975), «Япония готовится выступить в течение одного месяца против СССР в Сибири». Во второй половине 1942 года в Манчьжурию направился генерал Томоюки Ямасита (1985-1946), которого за победы в Юго-Восточной Азии прозвали «Малайским тигром» и «героем Сингапура». Ему поручили готовить Квантунскую армию к боевым действиям на Дальнем Востоке.
Естественно, главной задачей нашего представительства в Токио было держать руку на пульсе и оперативно информировать о каждых действиях японских властей. А они, естественно, прекрасно понимая, в каком состоянии находится Москва, всячески старались подчеркнуть свою силу и унизить советских представителей.
В первые годы Великой Отечественной войны японцы долгое время удерживали экипажи советских кораблей, интернированных в Шанхае, Кантоне (Гуанчжоу) и Гонконге. Не лучшим было обращение с десятками других советских граждан и даже с дипломатами, которых старались полностью изолировать. В мае 1943 года японские власти решили обнести консульство в Хакодатэ (о. Хоккайдо) высоким забором. Когда в январе 1942 года посол К.Сметанин возвращался домой после завершения командировки, ему не дали в пути даже стакана воды, а на ст. Мукден не предоставили места на очередной поезд, отходящий в Харбин, и он вынужден был в течение нескольких часов ожидать в условиях зимней стужи.
В качестве примера такого отношения приведём ещё одну запись беседы посла Я.Малика с министром иностранных дел М.Сигэмицу 1. 06.1943г.
После настоятельных просьб посла о встрече ему сообщили, что министр ввиду занятости может его принять только на тридцать минут. Вот запись:
«Малик. Буду краток. Прошло более одного месяца, как японские военно-морские власти задержали два советских парохода «Каменец-Подольск» и «Ингул». Посольство неоднократно обращалось в МИД об освобождении этих принадлежащих Советскому Союзу пароходов. Одновременно такие же заявления были сделаны японскому посольству в Куйбышеве (В 1941 году ввиду приближения линии фронта дипкорпус был переведён из Москвы в Куйбышев. —М.Е.).
Однако положительного ответа до сих пор не последовало. Нас удивляет и вызывает недовольство позиция японской стороны в этом вопросе. Посольство лишено даже возможности вступить в непосредственный контакт с экипажами пароходов. Эго противоречит международному праву об обязанности и правах посольства установить немедленный контакт с экипажами пароходов, оказавшихся в иностранном порту страны пребывания посольства. Прошло уже более месяца, а японская сторона продолжает затягивать этот вопрос, хотя само собой разумеется, что его быстрейшее разрешение в интересах обеих стран. Я вынужден обратиться к г-ну министру и настоятельно просить его лично заняться этим вопросом и принять меры к немедленному освобождению этих пароходов, а также предоставить возможность посылки представителя посольства на место для свидания с экипажами судов.
Сигэмицу. По этому вопросу от вице-министра Мацумото уже было сделано сообщение г-ну послу о том, что императорское правительство также желает насколько возможно скорее разрешить этот вопрос. Для ускорения этого вопроса были предложены один или два вопроса, на которые еще, кажется, нет ответа. Я думаю, что когда будет ответ на эти вопросы, то вопрос будет быстро разрешен. Эти два вопроса сводятся к следующему:
- Дата установления государственной принадлежности этих судов.
- Дата, когда советская сторона дала право этим судам для плавания.
Разрешение вопроса задерживается из-за этих ответов. Я думаю, что как только будет ответ, вопрос будет быстро разрешен».
Говоря словами В.Ленина, «По форме правильно, а по сути издевательство».
Поведение официального Токио по отношению к советским представителям несколько изменилось только после разгрома немцев в Сталинграде, а в особенности после поражения у Соломоновых островов, которое окончательно протрезвило японцев. 1943 год советские дипломаты назвали «годом окончательного крушения надежд и планов японского империализма».
Любопытный штрих. Японские официальные учреждения десятки раз запрашивали для просмотра документальный полнометражный фильм «Сталинград». 27 сентября 1943 года была устроена его демонстрация в ведомстве на Касумигасэки для 200 сотрудников. Поразительно, что это произошло в годовщину подписания Тройственного пакта, сразу после завершения официальной церемонии по этому поводу. Забавно, что отпраздновав свое «единство» с фашистами, японские дипломаты посмотрели киноленту о победе Красной армии!
Напомню также, что советское полпредство, которое вскоре было переименовано в посольство, работало буквально во фронтовой обстановке под регулярными бомбёжками авиацией союзников.
Судя по официальной переписке с Москвой, эти вопросы старались не затрагивать. В основном обсуждались организационные и материально-бытовые вопросы «на перспективу» ‒ о замене сотрудников (дипломатических и технических, включая «нерадивого» повара, которым был недоволен посол), о назначении японского военно-морского атташе в Москве, запрашивались деньги на различные нужды и т.д. Исключение составляла проблема бомбоубежища. Это была хоть какая-то защита от массированных налетов американской авиации, практиковавшей ковровые бомбардировки столицы и других японских городов. Жертвами становились десятки тысяч мирных жителей. В депешах посольства эти бомбежки характеризовались, как «огненный каток».
Во время налета в ночь с 25 на 26 мая 1943 года в результате попадания зажигательных бомб полностью сгорели здание консульского отдела, жилой домик и гараж. Чудом избежало разрушения главное здание посольства, находившееся в пяти метрах от консульского отдела. Тушили пожар ведрами, воду зачерпывали из колодца, вырытого на территории миссии. Централизованное водоснабжение из-за налетов работало со сбоями.
Часть работников с семьями эвакуировали. Последняя партия в 29 человек отбыла на родину 3 августа. Оставшихся женщин и детей вывезли за город и поселили в отеле «Гора», в курортном районе Хаконэ. Посольство просило Москву передать американцам не бомбить отель и предложило установить для этого условные знаки, которые можно было бы изобразить на стенах отеля. Это было многоэтажное здание, единственное в том месте, оно бросалось в глаза. Неизвестно, как американцы отреагировали, но отель и его обитатели уцелели.
В посольстве бомбоубежище построили японские инженеры и рабочие, но не обошлось без недостатков. Выяснилось, говорилось в донесении в Москву, что оно «не обеспечивает защиту от прямого попадания фугасных бомб даже самого небольшого калибра (100 фунтов)». В январе сооружение обвалилось. Посол Я.Малик просил направить в Токио специалиста для восстановления всей конструкции. К запросам прилагались схемы, чертежи. Бомбоубежище планировалось накрыть «тюфяком», или железобетонной «подушкой», чтобы сделать его сверхнадежным.
В общем, судя по переписке с центром в 1944 году дипломаты исходили из того, что им еще долго предстоит жить и трудиться в обстановке повышенной опасности. Но характер двусторонних отношений разительно изменился, как изменилось положение на фронтах в Европе и Тихом океане. Красная армия уже освободило всю территорию СССР и гнала немцев на Запад.
С конца 1943 года американцы и их союзники последовательно выдавливали японские войска с тихоокеанских островов и архипелагов, используя тактику быстрых перемещений от одного острова к другому, прозванную «скачок лягушки». Самое крупное сражения этого периода войны произошло летом 1944 года у Марианских островов – контроль над ними открыл американским войскам морскую дорогу на Японию.
Крупнейшее сухопутное сражение, в результате которого американцы под командованием генерала Макартура восстановили контроль над Филиппинами, состоялось осенью того же года. В результате этих сражений японцы потеряли большое количество кораблей и самолётов, не говоря уже о многочисленных человеческих жертвах.
Важнейшее стратегическое значение имел небольшой остров Иводзима. После его захвата союзники получили возможность совершать массированные налёты на основную территорию Японии. Самым страшным оказался налёт на Токио в марте 1945 года, в результате которого японская столица была почти полностью разрушена, а потери среди населения, по некоторым оценкам, превысили прямые потери от атомных бомбардировок – погибло около 200000 мирных жителей.
Тяжёлые поражения заставили японское руководство задуматься о поисках путей к миру. Свой единственный шанс выйти из войны и при этом сохранить своё лицо оно видело в сепаратных переговорах, посредником в которых могла бы выступить Москва. Вот почему все усилия японских дипломатов были направлены на то, чтобы установить связь с Кремлём или, в крайнем случае, со Смоленской площадью. Токио было готово на всякие уступки вплоть до возвращения Южного Сахалина и Курильских островов. В качестве первого шага в марте 1944 года было подписано двустороннее соглашение о ликвидации японских концессий на Северном Сахалине. Нашей стороне был предложено добавить в него «политическое введение», чтобы закрепить пакт о нейтралитете, но советская сторона сочла это неприемлемым.
13 апреля 1944 года посол Сато пришел на прием к Молотову, чтобы передать официальные поздравления с третьей годовщиной подписания пакта. Одновременно в Токио министр иностранных дел Мамору Сигэмицу устроил ланч с приглашением Малика. Однако тот сразу не согласился – нужно было запросить санкцию центра. Чтобы потянуть время, использовался дежурный дипломатический прием – сослаться на плохое самочувствие: «Г-н Посол весьма благодарен г-ну Министру за его любезное приглашение и просит передать ему, что Посол сейчас страдает острым заболеванием глаз и усиленно лечит их у врача. Поэтому, если примерно к 9 или 10 апреля Посол будет чувствовать себя лучше, то в этом случае он будет весьма рад принять приглашение и встретиться с г-ном Министром 13 апреля с.г.». Добро из Москвы было получено, Малик ланч посетил, но принципиальных корректив в отношения это не внесло.
В середине февраля 1945 года состоялась его встреча с прибывшим из Харбина генеральным консулом Японии в Харбине Фунао Миякавой, бывшим советником посольства в Москве. Он заверял Малика, что японо-германский военный союз никогда не был направлен против СССР, что пришла пора покончить с войной на Тихом океане и Советский Союз мог бы выступить в роли миротворца. При этом выражал тревогу в связи с тем, что Москва, дескать, попадает под все большее влияние США и Великобритании, и пытался выяснить – о чем же говорилось в Ялте.
Я.Малик отвечал обтекаемо. О секретном соглашении он не знал, но, даже обладая информацией, конечно, не стал бы ею делиться. Сами японцы допускали, что лидеры Большой тройки о чем-то договорились. Догадки на этот счет делались в СМИ и официальных кругах. Но надежды на «понимание» и содействие со стороны Советского Союза сохранялись. Их внушала и дипломатическая поддержка, оказывавшаяся с советской стороны японским дипломатам и обыкновенным гражданам. Например, в марте 1944 года без проволочек выдали визу японскому послу в фашистской Италии для проезда через СССР на родину (чтобы навестить тяжело заболевшую престарелую мать).
На помощь СССР рассчитывали японские дипломаты весной 1945 года, которые «застряли» в Германии и других странах, занятых войсками антигитлеровской коалиции, а также в Турции и Болгарии (после разрыва Анкарой и Софией дипломатических отношений с Токио в январе 1945 года).
Из Берлина и прочих немецких городов вывозились целые группы японцев. В полном составе вывезли японскую торговую миссию (16 человек во главе с посланником). В Кенигсберге советские военные спасли японского вице-консула Ода и его слугу, а из Болгарии эвакуировали посла и другой дипломатический персонал. Предоставили свободный транзит на родину через территорию СССР.
В апреле 1945 года посол Сато информировал НКИД о 400 или 500 японских подданных, покинувших Францию и находившихся в районе Дрездена. Просил помочь найти и отправить на родину. Отвечая на просьбу Сато, заместитель министра С.Лозовский с сарказмом замечал, что «если японцы найдутся в районе Дрездена, то мы не станем держать их у себя три года, как это делали японские власти в отношении советских граждан». «Дрезденских японцев» удалось найти и эвакуировать через СССР, а намек Лозовского Сато пришлось «проглотить» ‒ как горькую пилюлю.
В феврале-марте 1945 года посол Сато упорно добивался встречи с Молотовым. Однако министр под разными предлогами не принимал главу миссии. Сато не скрывал, что хочет обсудить сохранение и пролонгацию пакта о нейтралитете. Лозовскому он говорил, что «был бы счастлив, если бы В.М.Молотов принял его до своего отъезда в Сан-Франциско» − на конференцию союзных держав, посвященную созданию ООН. Лозовский вначале отвечал уклончиво: министр, мол, «обещал вернуться к этому вопросу, как только найдет подходящее время», а позднее вообще перестал обнадеживать посла, указывая на «занятость» Молотова.
Аудиенция все же состоялась, но только 5 апреля, и речь пошла не о «сохранении действия пакта», а о его денонсации. Посол был ошеломлен, присутствовавший при встрече Лозовский отметил: «для него явилось неожиданностью сообщение советского правительства о денонсации пакта».
Вместе с тем формально пакт оставался в силе. Следуя статье III, денонсация означала лишь отказ от его продления на очередной пятилетний срок. Подобный вывод можно было сделать и из самого текста советского заявления, указывавшего на невозможность продления пакта, а не его аннулирование: Таким образом, японцы могли рассчитывать на то, что он будет соблюдаться до апреля 1946 года, и Сато именно в этом ключе высказывал свою точку зрения: «пакт о нейтралитете будет сохранять свою силу еще в течение целого года» и являться основой «нормальных» и «дружественных» отношений между двумя странами.
Весной-летом 1945 года положение для Японии сложилось критическое. Пришлось оставить Бирму, Филиппины, Гуам. Но возможности для сопротивления оставались. Предполагалось измотать американцев и англичан навязать им затяжную войну, вынудить сесть за стол переговоров и решить дело миром.
Естественно, что вступление в войну Советского Союза для исполнения своего долга перед союзниками по антигитлеровской коалиции означало бы крушение всех надежд Токио. Поэтому японское руководство всячески старалось убедить Москву соблюдать пакт о нейтралитете, заключенный 13 апреля 1941 года. Более того, оно пыталось побудить советское правительство взять на себя миротворческие функции и договориться с американцами и англичанами о прекращении военных действий на условиях какого-либо компромисса.
Однако в стратегические планы Москвы вовсе не входило спасать режим, который нес ответственность за развязывание войны, военные преступления и всегда подчёркивал свою близость с фашистской Германией. Даже весной 1945 года тому находились примеры. Официальная японская пресса выражала глубокое сожаление в связи со смертью Адольфа Гитлера. Газета «Ниппон таймс» (советское посольство характеризовало ее как «рупор японского МИД») разразилась по этому поводу статьей «Бессмертное влияние фюрера Гитлера». Он превозносился как «величайший апостол просвещенного прогресса», «идеолог концепции нового мирового порядка» и «организатор рационального контроля в Европе, который должен был заменить старую эпоху самоубийственного эгоизма и анархии». Крах гитлеризма объявлялся результатом происков «черных сил реакции», то есть, Советского Союза и его партнеров по антигитлеровской коалиции.
В июле 1945 года Токио направило в Москву предложение принять с «миротворческой миссией» принца Фумимаро Коноэ (1891-1945) Тогда же Сато передал в министерство иностранных дел послание императора, в котором объявлялось о стремлении Японии к миру. На советских руководителей оно не произвело должного впечатления, в частности, в связи с формой этого документа. В.М.Молотов заметил, что послание «никак не адресовано». Японскому послу пришлось подтвердить: да, «оно не адресовано особо кому-либо». Как видно, в Токио опасались, что официальная просьба к СССР о содействии могла быть воспринято как нечто унизительное.
18 июля центр информировал советское посольство: «высказанные в сделанном императором Японии послании соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений». И указывал, что поэтому никакого «определенного ответа» на послание не будет.
Ушли в прошлое те времена, когда посол Я.Малик подолгу добивался аудиенции у японских официальных лиц. Сейчас он сам скрывался от навязчивых приглашений на встречи, в частности, с министром иностранных дел Коки Хирота. Предложения Хирота уже никак не удовлетворяли советскую сторону. Главным из них было заключение двустороннего соглашения «о взаимном поддержании мира в Восточной Азии и ненападении». При этом СССР предлагалось довольствоваться весьма скромными уступками со стороны Японии – «нейтралитетом» марионеточного государства Маньчжоу-Го и более широкими правами в области рыбной ловли.
Москва, возможно, могла бы в тот момент принудить Токио пойти и на более серьезные шаги, но победоносное участие в Тихоокеанской войне должно было упрочить влияние СССР не только на Дальнем Востоке, но и во всём мире.
И всё-таки Япония до самого конца не хотела расстаться с надеждой на то, что СССР не нарушит нейтралитет и поможет ей найти какой-нибудь пристойный выход из войны. Незамеченным не осталось то, что Советский Союз не сразу присоединился к Потсдамской декларации США, Великобритании и Китая от 26 июля 1945 года, требовавшей от Японии безоговорочной капитуляции. На самом деле это был элементарный расчет: не раскрывать свои карты раньше времени. К декларации СССР присоединился 8 августа – это указывалось в Заявлении советского правительства об объявлении войны.
8 августа 1945 года в советском посольстве в Токио сжигали секретные документы, коды и шифровальные блокноты. За два дня до того наши дипломаты узнали, что менее, чем в семистах километрах от них была взорвана неведомая доселе атомная бомба.
Из центра поступило сообщение о том, что Красная армия начнет боевые действия против Японии утром следующего дня. Шифротелеграмма информировала, что в 17 часов по московскому времени Министр иностранных дел Вячеслав Молотов объявит японскому послу Наотакэ Сато о вступлении СССР в войну. Советскому послу в Токио Яков Малику было поручено одновременно, то есть в 23 часа по токийскому времени, передать текст советского заявления премьер-министру Кантаро Судзуки (1868-1948).
Война с Японией ‒ ее называют «Августовской бурей» ‒ во многом стала неожиданностью и для советских дипломатов. Их не ставили в известность о ее подготовке и о соглашении, принятом на Крымской конференции еще 6 месяцев назад. В переписке с Москвой об этом не было ни слова. Это и понятно, ибо удар должен был быть нанесён неожиданно, чтобы обеспечить его успех.
С началом войны посольство и все его сотрудники (примерно 40 человек, с семьями.) были интернированы. Если персоналу японского посольства в Москве (тоже интернированному) разрешалось свободно выходить в город, покупать продукты и прочие необходимые вещи, то советские дипломаты и технические сотрудники держались фактически взаперти. Японцы обещали снабжать посольство продовольствием, но в течение трех дней ничего не завозили. Продукты, которые потом поставлялись, были низкого качества и не всегда годились в пищу.
10 августа император Хирохито заявил, что правительство Японии готово принять условия Потсдамской декларации, но с оговоркой, что «упомянутая Декларация не будет содержать в себе каких-либо требований, ущемляющих прерогативы Его Величества как суверенного правителя». В.М.Молотов получил текст этого заявление от посла Я.Малика, хотя оно и было уже распространено в прессе. Затем он пригласил к себе послов США и Великобритании (в документах МИД эта встреча датируется 24 часами 10 августа) и сообщил о «скептическом» отношении СССР к императорскому заявлению. На вопрос британского посла А.Кларка Керра (1882-1951) о позиции советского правительства, В.Молотов уточнил: «Советское правительство ответило японцам продолжением наступления. Это конкретный ответ Советского правительства».
Через 15 минут после начала беседы послу США Авереллу Гарриману (1891-1886) доставили телеграмму из Вашингтона, в которой фактически выражалась поддержка позиции Москвы. Американцев не устроила оговорка в заявлении императора. В телеграмме подчеркивалось: «С момента капитуляции власть Императора и Японского правительства в отношении управления государством будет подчинена Верховному главнокомандующему союзных держав, который предпримет такие шаги, какие он сочтет нужным для осуществления условий капитуляции». Реальная капитуляция императорской Японии последовала 15 августа, а боевые действия Красная армия продолжала до 20 августа.
15 августа министр иностранных дел В.Молотов направил на имя посла Я.Малика поздравительную телеграмму: «Горячо поздравляю Вас и всю советскую колонию в Японии с нашей победой над Японией и с достижением полного мира для нашей родины и для всех народов».
23 августа Я.А.Малик был назначен советским политическим представителем в Японии, чтобы в этом качестве «встречать союзное командование». Он присутствовал при подписании Акта о капитуляции Японии 2 сентября.
Однако посольства зарубежных стран, аккредитованные при прежнем правительстве, утратили правовые основания для своего существования. Кроме того, командующий союзными оккупационными войсками генерал Дуглас Макартур предпочитал общаться не с послом, а с генералом Кузьмой Деревянко, представителем Главного командования советских войск на Дальнем Востоке и уполномоченным от имени Советского Союза подписать Акт о капитуляции Японии.
Решение об отзыве Я.Малика было принято 7 сентября. Он получил следующее указание В.Молотова: «Ваше теперешнее положение весьма неопределенное, поэтому Вам следует немедленно выехать с семьей в Москву. В необходимых случаях объясните, что Вы выезжаете по вызову Правительства для доклада». При этом подчеркивалось, что сотрудники посольства должны оставаться в Токио и продолжать свою работу, хотя как таковое оно прекратило своё существование.
Официально советско-японские дипломатические отношения были прерваны и возобновились лишь через десять с лишним лет, в 1956 году, после подписания совместной декларации, прекратившей состояние войны между двумя странами.
Итак, если в районе Мамиана наступило полное затишье, то в биографии Якова Александровича начался бурный рост. В декабре 1945 он в качестве члена советской делегации участвовал в работах Московского совещания министров иностранных дел СССР, США и Англии. 24 января 1947 его назначают заместителем министра иностранных дел СССР, каковым тогда был В.М.Молотов.
В дальнейшем ему предстоит ещё дважды занимать этот пост и при этом заметим — при разных министрах.
Его коллега – Н.Т.Федоренко (1912-2000), который во многом повторил его карьеру, будучи послом в Японии, представителем в ООН и заместителем министра иностранных дел – в одном из своих многочисленных интервью так не без юмора говорил об Якове Александровиче: «В нем теплился неумолчный зуд редактора провинциального издания. Все бумаги и проекты шифротелеграмм подвергались многоразовой переработке. Малик все «заворачивал» и «заворачивал» им же вносимые поправки. А потом утверждали самый первый вариант».
По сей день жива молва о том, как зам переписывался со своим шефом — тогда А.Вышинским. Понятно, что, всякие легенды имеют разные варианты, и эта не является исключением. Приведу её в изложении Википедии:
«В бытность Андрея Януарьевича (За свирепость в отношении «врагов народа» получил прозвище «Андрей Ягуарьевич» — М.Е.) руководителем советского внешнеполитического ведомства ему поступил на подпись документ с визой его заместителя «Я.Малик». Вышинский наложил резолюцию «А.Я.Вышинский». Через год работы в министерстве Малик был назначен Постоянным представителем СССР при ООН и, естественно, в Совете Безопасности ООН.
Он был очень ярким оратором и полемистом. Его выступления с высокой трибуны ООН привлекали внимание, несмотря на их откровенно пропагандистский характер. Широкий отклик получили его меткие характеристики, которые он давал авторам антисоветских инвектив. Так, выступление американского представителя Мойнихена он назвал «лебединой песней», поскольку тот объявил о своей предстоящей отставке, а в адрес китайского посла Хуан Хуа он использовал русскую поговорку, что «горбатого могила исправит».
Но вне всякого сомнения, звёздный час для Якова Александровича настал тогда, когда он сыграл ключевую роль в той грандиозной военно-дипломатической драме, которую разработал Сталин. Для этого нам придётся перенестись в конец 40-х годов прошлого века.
После окончания Второй мировой войны и начала Холодной мир оказался разделённым на два лагеря. Во главе одного стояли США со своими союзниками, во главе другого — СССР с подчинёнными странами социалистического блока, обладавшего колоссальной военной мощью и имевшего доминирующее влияние на коммунистические партии подавляющего большинства стран мира. Невидимая граница между этими лагерями проходила через моря и континенты. И только два государства оказались зримо разорванными на две части: Западная и Восточная Германия — ФРГ и ГДР, а также Северная и Южная Корея — КНДР и РК. В Европе эта граница проходила по наспех построенной Берлинской стене, а в Азии по условной 38-й параллели.
Так вот, руководство Корейской Народно-демократической республики во главе со своим почти обожествлённым лидером Ким Ир Сеном (1912-1994) не могло смириться с тем, что у него под боком процветает враждебный режим, вскормленный американцами. Своим священным долгом оно считало объединение страны, естественно, под флагом социализма. Сейчас уже известно, что в 1948-1950-годах северокорейские товарищи 48 (!) раз обращались в Москву с предложениями решить вопрос объединения военным путём (понятно, что без одобрения Сталиным такое было невозможно!).
В самом конце января 1950 года Мао Цзэдун находился с официальным визитом в Москве. Во время одной из бесед со Сталиным на даче в Кунцево разговор зашёл о «необходимости и возможностях оказания помощи КНДР с тем, чтобы поднять ее военный потенциал и укрепить оборону». Напрямую о планировавшемся вторжении Ким Ир Сена в Южную Корею генералиссимус ничего не сказал, но Мао и без того все понял. О проекте Кима он знал еще за год до свидания со Сталиным. Председатель, разумеется, согласился помочь соседям.
После этого 30 января 1950 года Сталин телеграфировал советскому послу в КНДР генерал-полковнику Терентию Штыкову (1907-1964): «Он (Ким Ир Сен. – М.Е.) должен понять, что такое большое дело в отношении Южной Кореи, которое он хочет предпринять, нуждается в большой подготовке. Дело надо организовать так, чтобы не было слишком большого риска. Если он хочет побеседовать со мной по этому делу, то я буду готов принять его и побеседовать с ним. Передайте все это Ким Ир Сену и скажите ему, что я готов помочь ему в этом деле».
«Великий вождь» (официальный титул Ким Ир Сена) не заставил себя ждать и 30 марта тайно отправился в Москву, где трижды встречался со Сталиным. На прощанье гость заявил, что «корейцы предпочитают опираться на собственные силы в объединении страны и верят в успех». Но Сталин вновь объяснил: «Надо полагаться на Мао, который прекрасно разбирается в азиатских делах».
Сразу по возвращении в Пхеньян Ким послал своего начальника политуправления армии в Пекин, чтобы сообщить Мао, Чжу Дэ (главком Народно-освободительной армии Китая и секретарь ЦК КПК) и Чжоу Эньлаю (премьер Государственного совета КНР) о результатах переговоров с «отцом народов». Мао вновь согласился помочь: «В случае необходимости мы можем подбросить вам китайских солдат…»
13 мая в пекинской резиденции Чжуннаньхае Мао принял Ким Ир Сена, который познакомил его с планом всей операции. Председатель его полностью одобрил тем более, что основные контуры этого плана были уже согласованы в Москве. На прощание Мао Цзэдун заметил, что «если американцы примут участие в боевых действиях, то Китай поможет Северной Корее войсками».
Заручившись поддержкой двух своих влиятельных покровителей, Ким Ир Сен ранним дождливым утром 25 июня 1950 года двинул полки на юг. Используя многократное превосходство над противником в численности и оснащённости, армия КНДР была близка к тому, чтобы в соответствии с планом полностью захватить Южную Корею и объединить страну через пару дней.
Но, как и предполагали в Москве и Пекине, США не решились самостоятельно придти на помощь своему союзнику и обратились к послушной ООН за поддержкой. До этого момента развитие событий проходило строго в соответствии с предварительными ожиданиями. Дальше должно было быть экстренное заседание Совета Безопасности с гневной резолюцией, осуждающей агрессоров, и решением об оказании военной помощи несчастной жертве. Заключительной сценой этой мизансцены должно было бы быть вето, наложенное советским представителем и finitа la comedia!
Кто мог предположить, что «Главный режиссёр», который спланировал весь спектакль под названием «Корейская война», вдруг в корне изменит сценарий. То, что произошло в зале заседаний Совета Безопасности, вызвало шок не только в Пхеньяне и Пекине, но и в Вашингтоне и других мировых столицах.
А произошло вот что.
Накануне решающего голосования советский представитель Яков Малик в знак протеста против решения Совета Безопасности, отказавшегося признать законные права коммунистического Китая на членство в этой организации. покинул зал заседаний. А дальше произошло…, впрочем, приведу официальное сообщение: «Резолюция Совета Безопасности ООН №82 была принята 25 июня 1950 года в связи с вторжением КНДР на территорию Республики Корея. Совет Безопасности был созван Генеральным Секретарем Трюгве Ли на экстренное совещание, на котором, однако, отсутствовал представитель СССР, бойкотировавший заседания СБ ООН. Совет Безопасности осудил северокорейскую агрессию и дал санкцию на вступление в войну войск ООН, которым удалось переломить ход войны».
Напомним, что в то время Совет Безопасности состоял из 11 членов, включая 5 постоянных, обладавших правом «вето», – к последним, помимо СССР, относились США, Китайская Республика (Тайвань), Великобритания и Франция. Резолюция, осуждающая Северную Корею, в отсутствии представителя СССР была принята 9 голосами «за» при одном воздержавшемся, каковым была титовская Югославия.
Ход войны был, действительно, переломлен, поскольку объединённые силы отбросили и окружили северокорейскую армию. Ким Ир Сену пришлось срочно просить помощь у Мао Цзедуна. Но «Великий кормчий» явно не торопился. И 1-го октября Сталин, находившийся на отдыхе в Сочи, направил следующую секретную телеграмму в Пекин:
«Я думаю, что если вы по нынешней обстановке считаете возможным оказать корейцам помощь войсками, то следовало бы немедленно двинуть к 38-й параллели хотя бы пять-шесть дивизий с тем, чтобы дать корейским товарищам возможность организовать под прикрытием ваших войск войсковые резервы севернее 38-й параллели. Китайские дивизии могли бы фигурировать как добровольные, конечно, с китайским командованием во главе».
Сталин был уверен, что Мао только и ждет его приказа: от посла СССР Рощина он знал, что у китайцев в районе Шэньяна сосредоточено три армии численностью 120 тыс. человек. Но «Кормчий», видимо, понял, что недооценил США, к масштабному вооруженному противоборству с которыми Китай не был готов. К тому же американцы господствовали в небе Кореи, а Сталин никаких обещаний поддержать с воздуха китайское наступление не давал.
1 и 2 октября Мао обсудил ситуацию со своим ближайшим окружением, и большинство лидеров КНР (наиболее активно – Чжоу Эньлай) высказались против посылки войск. Не поддержали планы вторжения и многие военные. «Лучше в этой войне не участвовать, – заявили они, – по крайней мере до тех пор, пока это не станет абсолютно необходимым».
Ссориться со Сталиным, конечно, было опасно, и Мао этого совсем не хотел. В тот же день, 2 октября, набросал совершенно иную телеграмму «великому учителю», в которой сообщал: «Мы решили послать часть войск под названием «Добровольческая армия» в Корею». Эту телеграмму Мао пока задержал, решив сначала «прощупать» настроения генералиссимуса. Кто знает, может быть, Сталин примет его аргументацию?
4 октября во второй половине дня Кормчий собрал расширенное заседание политбюро ЦК КПК, на котором заявил, что «после вступления наших войск в Корею может сложиться неблагоприятная ситуация». В то же время, добавил он, «мы почувствуем тяжесть на сердце, если будем только стоять рядом и наблюдать». Развернулась дискуссия, в ходе которой вновь большинство руководителей высказались против вторжения.
Но тут Мао получил ответ Сталин, который не вызывал никаких сомнений. «Конечно, я считался… с тем, что, несмотря на свою неготовность к большой войне, США все же из-за престижа может втянуться в большую войну, что будет, следовательно, втянут в войну Китай, а вместе с тем втянется в войну и СССР, который связан с Китаем Пактом взаимопомощи. Следует ли этого бояться? По-моему, не следует, так как мы вместе будем сильнее, чем США и Англия, а другие капиталистические европейские государства без Германии, которая не может сейчас оказать США какой-либо помощи, – не представляют серьезной военной силы. Если война неизбежна, то пусть она будет теперь, а не через несколько лет, когда японский милитаризм будет восстановлен как союзник США и когда у США и Японии будет готовый плацдарм на континенте в виде лисынмановской Кореи».
5 октября разочарованный Мао вновь собрал расширенное заседание политбюро ЦК, на котором на этот раз дал слово ярому стороннику вторжения маршалу Пэн Дэхуаю (1898-1974). Страстное выступление последнего возымело действие: собравшиеся приняли нужное решение. Тогда же Мао назначил Пэна командующим «Добровольческой армией», которую, правда, еще предстояло создать. После этого председатель телеграфировал Сталину, что «солидаризуется с основными положениями» его письма, и заявил, что «пошлет в Корею не шесть, а девять дивизий».
Через несколько дней четыре полевые армии и три артиллерийские дивизии Народно-освободительной армии Китая (НОАК) под общим командованием Пэн Дэхуая вмешались, наконец, в корейский конфликт. Войска ООН дрогнули и покатились на юг. Но вскоре положение стабилизировалось. Американские и южнокорейские соединения, части и подразделения армий других стран стали оказывать мощное сопротивление, после чего Пэн принял решение приостановить наступление. Линия фронта замерла в районе 38-й параллели.
Но первые успехи «китайских народных добровольцев» в Корее окрылили Мао. Он даже начал думать, что эта кампания сможет окончиться победой, если станет, как до этого его собственная война в Китае, затяжной. Об этом он 1 марта 1951 года написал Сталину, а тот и со своей стороны настаивал: «Форсировать войну в Корее не следует, так как затяжная война, во-первых, даст возможность китайским войскам обучиться современному бою на поле сражения и, во-вторых, колеблет режим Трумэна в Америке и роняет военный престиж англо-американских войск».
Но время шло, и война заходила в тупик. Китайская «добровольческая» армия, численность которой достигла в итоге 1 млн. человек, истекала кровью, и Мао в конце концов начал думать о том, как бы вывести ее из Кореи. С весны 1951 года он настойчиво, хотя и весьма осторожно, принялся проталкивать эту мысль в переписке со Сталиным, объясняя, что «противник имеет преимущество в огневых средствах».
Однако генералиссимус не давал «добро» на завершение конфликта. На встрече с Чжоу Эньлаем и другими членами китайской делегации, посетившими его в Кремле 20 августа 1952 года, Сталин был безапелляционен: «Эта война портит кровь американцам. Северокорейцы ничего не проиграли, кроме жертв, которые они понесли в этой войне. Американцы понимают, что эта война им невыгодна, и должны будут ее закончить, особенно после того, как выяснится, что наши войска остаются в Корее. Нужна выдержка, терпение. Конечно, надо понимать корейцев – у них много жертв. Но им надо разъяснить, что это дело большое. Нужно иметь терпение, нужна большая выдержка. Война в Корее показала слабость американцев… Корейцам надо помогать и поддерживать их… Америка не может победить маленькую Корею… Какая же это сила?.. Нет, американцы не умеют воевать… Они надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, но пехоты у них мало, и она слаба. С маленькой Кореей воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать».
11 марта 1953 года, через 6 дней после смерти Сталина, Чжоу Эньлай, прибывший в Москву на похороны «Отца народов», передал Маленкову, Берии и Хрущеву, возглавлявшим теперь Советский Союз, настойчивую просьбу правительства КНР способствовать ускорению переговоров о перемирии в Корее. Со своей стороны, советские руководители тоже выступили за прекращение войны. 19 марта Совет министров СССР постановил: «Было бы неправильно продолжать ту линию… которая проводилась до последнего времени, не внося в эту линию тех изменений, которые соответствуют настоящему политическому моменту и которые вытекают из глубочайших интересов наших народов, народов СССР, Китая, Кореи, заинтересованных в упрочении мира во всем мире и всегда искавших приемлемых путей к возможно более скорому окончанию войны в Корее». Одновременно из Москвы в Пхеньян был направлен специальный представитель для передачи новых советских инструкций Ким Ир Сену.
27 июля 1953 года в 10 часов утра представители КНДР и КНР, с одной стороны, и командование войск ООН – с другой, подписали соглашение о прекращении огня. Так завершилась Корейская война, но шрам, оставленный ею на теле Кореи, так и не заживает по сей день.
Возвращаясь к биографии нашего героя − советского посла в Японии, хотелось лишь сказать, что волею случая и руководствуясь указаниями высокого начальства, его имя оказалось навечно вписано в историю Корейской войны. Со своей стороны предлагаю по аналогии с «Разворотом Примакова над Атлантикой» назвать его демарш «Выходом Малика».
Яков Александрович завершил свою работу в Нью-Йорке в октябре 1952 года и вернулся в Москву на знакомую должность первого заместителя министра иностранных дел СССР. Правда, сменился министр — им был А.Я.Вышинский. Впрочем, на этом посту Я.А.Малик пробыл недолго и в феврале 1953 года уже вручал верительные грамоты британской королеве Елизавете П, сменив самого А.А.Громыко.
В Лондоне он проработал более семи лет. За это время он был участником и свидетелем многих крупных международных событий и вёл переговоры с видными политическими деятелями. Надолго запомнилась обстоятельная беседа с премьер-министром У.Черчиллем в июне 1953 года, в ходе которой тот поделился своими воспоминаниями о Сталине. Но с Лондоном у Якова Александровича связана и страшная трагедия: вместе с семьёй он попал в автомобильную катастрофу На Лонг-Айленде, в которой погиб сын и тяжело пострадала супруга.
В 1960 году Я.Малик возвращается в Москву и снова (в третий раз!) становится заместителем министра иностранных дел. На этот раз его шеф − «Мистер Нет» − А.Громыко. С 1968 по ноябрь 1976 года он снова в Нью-Йорке и снова на посту советского представителя в ООН. В Москву он вернулся уже пенсионером. Позади остался очень долгий и славный путь на службе Родины. Она достойно отметила этого выдающегося дипломата — три высших награды страны — ордена Ленина.
11 февраля 1980 года Я.А.Малик скоропостижно скончался, и его некролог подписали все члены политбюро ЦК КПСС во главе с Л.Брежневым. Он похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
Автор: Ефимов М.Б.
Продолжение следует
