Говорят, что Россия исчерпала свой лимит на революции. Шутка ли —
три за двенадцать лет. Конечно, было бы интересно заглянуть в инструкции, на
основании которых определяются эти лимиты. А существуют ли вообще квоты
на войны (на гражданские − отдельно), на перестройки, санкции, исполнения
интернационального долга и т.п. Это было бы полезно знать заранее. Чтоб не
было неожиданностей.
Так или иначе, но сытая, процветающая, мощная Российская Империя со
своей блистательной столицей Санкт-Петербургом, которую Пётр Великий
отстроил на зависть Европе, после трёх революций являла собой жалкое
зрелище. Понятно, что свою роковую роль сыграли и две войны — Первая
Мировая (1914-1917) и Гражданская (1918-1922), которые — свершились
«дуплетом» и окончательно угробили то, что создавалось веками.
Но вернёмся в хорошо знакомый особняк на Мойке, где после февраля
1917 года царил хаос. Рухнула монархия, один за другим отреклись два царя —
Николай и его брат Михаил. Не понятно, кто управляет страной — в старые
министерства Государственная Дума направила комиссаров. А на фронте идёт
кровопролитная война по своим законам. В декабре 1916 г. убит Григорий
Распутин (1869-1916) — подлинное проклятие Романовых, в Царском селе
идут обыски в покоях императрицы: ищут «тайный провод», который якобы
связывал её (немку по происхождению) с германским генеральным штабом.
Поезд с отречённым царём мечется по железнодорожным путям, поскольку его
не пускают в Царское село, где находится августейшая семья. Вот такая
картина маслом.
Что касается министерства иностранных дел, то с лета 1916 по февраль
1917 года его возглавляли трое: С.Д.Сазонов (1860-1927), Б.В.Штюрмер (1948-
1917) и Н.Н.Покровский (1865-1930).
Кто-то из них сыграл решающую роль в направлении послом в Японию Василия Николаевича Крупенского ( 1869-1945).
О нём известно нижеследующее: был родом из Польши. Его предки
переселились в Бессарабию и были упомянуты даже досточтимым поэтом-сатириком Дмитрием Кантемиром (1673-1723) в работе «Описание Молдавии», как
представители старинного боярского рода Молдавского княжества. После
присоединения Бессарабии к России братья Матей (Матвей Егорович) и Тудор
(Теодор, по-другому, Федор Егорович) поступили на русскую службу. Оставшись при
главнокомандующем Дунайской армией, Крупенский был определен помощником
управляющего Бессарабской областью. Вскоре получил российское подданство.
19 сентября 1812 года награжден чином надворного советника «за заслуги и
преданность», а по присоединении Бессарабской области к России, ему вверено было управление казной области. 19 апреля 1813 года произведен в коллежские советники, а 19 апреля 1818 года назначен бессарабским вице-губернатором. 7 января 1822 года пожалован в статские советники.
«Он (М.Е.Крупенский. -М.Е.) был тщеславен, как все молдаване, роскошен, но
более их знаком с европейским житьем», — писал о нём ироничный Ф.Ф. Вигель
(1786-1856). Матвей Егорович был блестяще образованным человеком, владел пятью иностранными языками. В начале ХХ века их двухэтажный каменный особняк в Кишиневе, похожем тогда на большую деревню, был архитектурно и культурно
примечательным. В сентябре 1818 года гостеприимством Крупенских воспользовался даже император Александр I.
Бессарабская губерния была цветущим краем. По воспоминаниям князя С.Д.
Урусова (1862-1937), бывшего губернатором Бессарабии в 1903-1904 годах, усадьбы
местных помещиков отличались показной роскошью, а рыночная ценность их земли,
благодаря высоким урожаям хлебов и близко расположенным портам и границам,
росла постоянно. Землевладельцы получали доходы в основном от сдачи имений в
аренду крестьянам мелкими участками. «Стремление больше получить и еще больше
истратить, — таковы были бросавшиеся в глаза черты бессарабских помещиков».
Говоря о семейном клане Крупенских, уместно привести пространную и
содержательную характеристику его особого положения, почерпнутую из записок
С.Д. Урусова (1862-1937): «Особняком среди бессарабского дворянства стояла
огромная семья Крупенских, имевшая, как говорили, в дворянском собрании 52
голоса, считая женские доверенности. В мое время, старший член этой семьи, М. Н.
Крупенский, занимал должность губернского предводителя дворянства. Два
Крупенских служили уездными предводителями. Остальные были губернскими и
уездными гласными, почетными мировыми судьями и т. п. Семья эта, очень
сплоченно действовавшая в общественных собраниях, играла при выборах огромную роль и отчасти давила на прочих общественных деятелей Бессарабии, за что не все любили Крупенских, считая их гордецами, аристократами и обвиняя их в некоторой семейной исключительности. Будучи людьми богатыми, имея связи в Петербурге, Крупенские вносили в местную среду дух, почерпнутый в привилегированных заведениях, в гвардейских полках, в рядах придворного чиновничества и дипломатического ведомства. Но они не были людьми узко партийными, имели известную свободу мнений и, например, к правительству времен В.К.Плеве (1846-1904) относились без подобострастия и даже с некоторой критикой. В вопросах о расширении местного самоуправления, во взглядах на еврейское законодательство они являлись отчасти либералами».
Женат М.Крупенский был на происходившей из знатной греческой семьи дочери Христофора Комнено Екатерине, от которой имел пятерых детей. Блестяще
образованная, обладавшая недюжинным художественным талантом, выпускница
Смольного института Екатерина Христофоровна «пользовалась особым
благоволением императрицы Марии Федоровны: когда она «испросила соизволения
на брак», ее августейшая покровительница ответила ей собственноручным письмом,
что было знаком особого отличия. Выйдя замуж за М.Е. Крупенского, Екатерина
Христофоровна заслужила всеобщее уважение. «Не особенно красивая, она сумела
привязать к себе своего мужа и сделать свой дом приятным центром для местного бессарабского и русского общества. Пушкин в своих письмах из Кишинева отзывается о ней как о женщине «приятной, умной, и образованной».
7 декабря 1823 года Матвей Егорович был уволен «от службы за болезнью».
Из Крупенских по дипломатической линии служили и достигли высоких чинов
Анатолий Николаевич (посланник в Норвегии, позже, посол в Италии) и Василий
Николаевич (посланник в Китае, а затем посол в Японии). В Государственной Думе П
— ГУ созывов заметную роль играл Павел Николаевич Крупенский, основатель партии националистов в Ш Думе и лидер партии центра в ГУ Думе. Александр Николаевич Крупенский был известен как губернский предводитель дворянства, в эмиграции член Высшего монархического совета. Материально А.Н. Крупенский был независим. Лично ему, судя по служебному формуляру, принадлежало перешедшее от родителей огромное (около 5 000 десятин) имение Романкауцы в Хотинском уезде Бессарабской губернии.
Но вернёмся к нашему герою.
Василий был младшим из семерых сыновей. У него была ещё одна сестра… Как
следует из метрического свидетельства, он появился на свет 22 августа 1868 года и
крещён 1 сентября в Свято-Ильинской церкви Кишинева.
Отец семейства, располагая значительными средствами и имея прочные связи в
Петербурге, постарался дать сыновьям самое лучшее образование. Первоначально
Василия отдали учиться в Каменец-Подольскую мужскую гимназию, в которой
учились некоторые из его старших братьев.
Каменец, город, расположенный на скалистом берегу реки Смотрич, притока
Днепра, в те годы был губернским городом Подольской губернии, и находящаяся там
гимназия считалась одним из лучших учебных заведений, которое не оставляли своим вниманием императоры, и министры просвещения.
В 1886 году после окончания гимназии Василия, отличившегося незаурядными
способностями к гуманитарным наукам, отправили в Петербург, в одно из самых
престижных гражданских учебных заведений — Императорский Александровский
лицей.
Учился юный Крупенский блестяще. В его аттестате из 23 оценок лишь три
«весьма хорошо», остальные отличные. В результате при окончании лицея в 1889 году он был награжден малой золотой медалью. В выданном ему «Дипломе на золотую медаль» говорится: «Воспитаннику Императорского Александровского лицея Василию Крупенскому во внимание к благонравию, прилежанию и отличным успехам в науках, коими постоянно сопровождалось благополучно кончившееся ныне Ваше воспитание, начальство Императорского лицея признало справедливым наградить Вас золотой № 2 медалью. Воздавая Вам с высочайшего соизволения Его Императорского Величества награду за Ваши достоинства, оно остается в совершенной уверенности, что благородные чувствования и чистая нравственность всегда будут отличать Вас на поприще служения Государю и Отечеству. Санкт-Петербург, 31 мая 1889 года».
Лицейский попечитель статс-секретарь тайный советник И.Дурново написал
на имя министра иностранных дел Н.К. Гирса письмо с просьбой определить на
службу четверых окончивших ныне полный курс воспитанников Императорского
Александровского лицея. В МИД был зачислен только Крупенский.
Некоторого время он служил в канцелярии министерства, а в 1894 году был
отправлен в Константинополь в качестве помощника секретаря посольства при
Османской Порте, которое в те годы возглавлял известный дипломат А.И. Нелидов
(1835-1910). В 1898 году Василий Николаевич получил повышение: стал вторым
секретарем посольства в Стамбуле.
А еще через год отправился в далёкий Китай в качестве первого секретаря
российской миссии. Прибыл в Пекин Крупенский в самый разгар Ихэтуаньского
(«Боксерского») восстания. Русская миссия оказалась в осаде, сотрудники во главе с
посланником М.Н. Гирсом — защищали её с оружием в руках.
Общее количество русских во время осады в Пекине составило 122 человека, в
том числе 9 детей. Это были семьи дипломатов, служащих Русско-Китайского банка и почтовой конторы, члены духовной православной миссии, преподаватели китайского университета и студенты. Во время осады в посольстве остались: 79 человек — матросы и казаки из охраны, а также пять дипломатов, включая Крупенского, который «отвечал за координацию действий с другими представительствами, и прежде всего с английским, французским и германским».
После 75-дневной осады посольства были освобождены. Василий Николаевич
был награжден, вопреки существовавшим тогда правилам, военным орденом Св.
Владимира ГТУ степени с мечом.
В 1902 году Крупенский покинул Пекин: он был назначен первым секретарем
российского посольства в Германии. Послом в Берлине был Николай Дмитриевич
Остен-Сакен (1831-1912). «Раз два-три в неделю весь состав посольства с женами
обедал у Остен-Сакенов, а холостые секретари — ежедневно, без приглашения, могли
являться к завтраку и обеду, надо было только за полчаса предупредить об этом
буфетчика, так как готовилось всегда на 12 человек. — вспоминала супруга военно-
морского атташе в Берлине М.П. Бок, дочь П.А. Столыпина. — Обыкновенный обед
состоял из шести, завтрак — из пяти блюд. Шампанское подавалось к каждому
завтраку и обеду. <…> Графы Остен-Сакены очень любили, когда мы все — и дамы, и
мужчины — навещали их. Они всегда говорили, что мы их семья, и действительно: и
журили, и баловали они нас чисто по-отечески».
Пробыл Василий Николаевич в столице Германии четыре года, а в начале мая
1906 г. в американских газетах появилось сообщение, что в посольстве России в
Вашингтоне введена должность советника, заместителя посла Романа Романовича
Розена и что на нее назначен Василий Николаевич Крупенский.
В 1908 году Розен уехал в долговременный отпуск, и Крупенский остался
поверенным в делах вплоть до 1909 года.
В 1911 году Василия Николаевича перевели в Европу, назначив советником
посольства Российской империи в Австро-Венгрии. Этот пост считался более
престижным, чем аналогичный в Вашингтоне. Возглавлял посольство старший сын
покойного министра иностранных дел России Н.Н. Гирс. Через год Гирс был отозван
из Вены, и в том же 1912 году Крупенскому был поручен самостоятельный пост: его
назначили посланником России в Китае.
Итак, десять лет спустя Василий Николаевич вернулся в Пекин. С тех пор в
китайской столице кое-что переменилось. «Дипломатический район, где
располагались все иностранные миссии, был построен после Боксерского восстания.
Он занимал несколько кварталов у стены, которая делила китайскую и маньчжурскую части Пекина. Район был построен таким образом, чтобы избежать повторения осады, которой подверглись иностранные миссии во время недавнего восстания», — писал дипломат Д.И. Абрикосов.
«С прибытием нового посланника вся атмосфера в миссии изменилась, —
продолжает Абрикосов. — Сначала я скучал по блестящему остроумию его
предшественника, но уже скоро оценил ровный стиль работы нового посланника. У
него была прекрасная коллекция китайских предметов, среди которых был красный
лаковый трон из летнего дворца и вышитый потолок балдахина императора Цянь-
луна. Пока он был посланником нашей миссии, все было великолепно, а наши приемы вызывали зависть в европейских столицах. Он был по-настоящему порядочный человек. Возможно, новый посланник не проявлял столь блестящей, часто неуместной инициативы, как его предшественник, но когда он получал инструкции из Министерства иностранных дел, то принимался за дело с такой энергией и рвением, что, как правило, достигал результатов, несмотря на трудности».
Ещё в 1904 году ему было пожаловано звание камергера. Это было в некотором
роде исключением из правил, которые были введены ещё Николаем 1 (1796-1855) и
предусматривали присвоение этого звания чиновникам не ниже статского советника. А В.Крупенский стал им только через два года.
Во второй половине ХХ века звания камергера удостаивались многие люди, не
имевшие отношения к служению при дворе (например, поэты Ф.Тютчев и Н.Фет,
композитор Н.А. Римский-Корсаков). Камергерство было упразднено вместе с
императорским двором в ходе Февральской революции.
Камергерам наряду с не первыми чинами двора предписывалось «…иметь
парадный мундир темно-зеленого сукна с красным суконным воротником и таковыми же обшлагами. Шитье золотое по узору, ныне существующему: на воротнике, обшлагах, карманных клапанах, под оными и на полах широкое, а по… фалдам узкое; по борту же на груди шитые бранденбуры; пуговицы золоченые с изображением Государственного герба». Лицам, имеющим придворные звания, было запрещено носить усы и бороду. Запрет мотивировался тем, «что многие из состоящих в званиях камергеров и камер-юнкеров позволяют себе носить усы, кои
присвоены только военным».
Вот такие были нравы, но к нашему повествованию не имеющие никакого
отношения. Во всяком случае, на всех официальных фото Василий Николаевич
запечатлён с красивыми усами, кои не были позволены лицам его уровня.
Началась Первая мировая война.
В начале войны Китай был нейтральной страной, однако, как сообщал
В.Н. Крупенский 25 декабря 1914 года, германцы занимаются
подстрекательством хунхузов (китайских бандитов, действовавших в
Маньчжурии и на российском Дальнем Востоке) в отношении российских
грузов и российского приграничья, а также о возможных диверсиях на
железных дорогах. А 9 марта 1916 года посланник телеграфирует в Петербург:
«По секретным сведениям, немцами отправлена экспедиция для враждебной
нам деятельности в Туркестане и поднятия против нас и англичан местного
мусульманского населения. В составе его по слухам входит несколько немцев,
из них один офицер, один врач, четыре афганца, снабженные паспортами
немцами, и несколько турецких подданных, между прочим, родственник эмира
Бухарского Хамза-эфенди. <…> Благоволите проверить эти сведения и в случае
подтверждения принять меры противодействия. О посылке соответствующих
инструкций китайским властям делаются сношения с китайским
правительством».
В конце 1915 года посланник Крупенский сообщает в МИД об
активизации деятельности американских предпринимателей в Китае, о планах
открыть прямое пароходное сообщение между Китаем и Америкой без захода в
Японию.
В 1916 году В.Н. Крупенский был назначен послом Российской империи в
Японии в связи с появившейся вакансией. Основным мотивом этого назначения
видимо был опыт работы в Восточном регионе и хорошие рекомендации.
2 марта эта информация появилась в российской прессе, а американские
газеты 13 апреля сообщали: «Посол России в Токио Малевский-Малевич был
отозван после восьмилетней службы, и его место займет Крупенский. Это и
другие изменения, последовавшие за визитом великого князя в Токио,
интерпретируются японской прессой как указание на то, что Россия вот-вот
вступит в период большей активности в делах Дальнего Востока».
Василий Николаевич, получив новое назначение, пригласил своего
бывшего подчиненного Д.И. Абрикосова поехать вместе с ним в Токио в
качестве первого секретаря. «Новый посол хотел уехать как можно быстрее на
сибирском экспрессе, отправлявшемся из Москвы. Послу был предоставлен
отдельный вагон, все было как обычно. И ничто не предвещало, что последний
раз посол путешествовал по России как высокое должностное лицо, что никогда больше ни Крупенский, ни Абрикосов не вернутся на родину.
Позволю себе процитировать Дмитрия Ивановича, который много лет
спустя вспоминал о своём путешествии в Японию.
«В Корее нас с большим уважением встретили японские власти, а ее
генерал-губернатор, старый граф Тэраути, пригласил нас на изысканный завтрак. Старый дворец был полон великолепных пионов. Всюду, казалось, был
полный порядок, спокойствие и счастье. Старики корейцы, одетые в белую
одежду, курили маленькие трубки, женщины работали, дети играли.
В течение ночи мы переплыли море и наутро оказались в Японии, которая
утопала в цветах вишневых деревьев. И опять у меня возникло впечатление, что
это прекрасная и счастливая страна. Только журналисты с их глупыми
вопросами портили общую атмосферу.
Скоро МЫ добрались до Токио, где нас торжественно встречало все
посольство во главе с моим другом, мрачным Щекиным. Отслужив обычный
молебен в посольской церкви, мы начали нашу новую жизнь».
Закончим портрет исполняющего делами словами Д.Абрикосова.
«Щёкин (он был родом из богатой семьи) никогда не производил
впечатление избалованного дипломата ни дома в министерстве, ни за
границей… Независимо от большого жалования по должности, он был
человеком с солидными личными средствами и жил очень независимо. Из-за
болезни сердца он не пил ничего, кроме шампанского… Был он очень
интересным собеседником, хотя и не особенно изысканным в выражениях, и
доминирующим лицом в разговоре. После завтрака он показал мне свою
великолепную коллекцию клинков, достоинства которой даже такой профан как
я не мог не отметить. Ценитель живописи, Щекин в период службы в Триесте
подарил около 70 итальянских картин мастеров ХГУ-ХУ вв. только что
открывшемуся в Москве Музею изящных искусств (ныне Государственный
музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина)».
5 июня в газетах сообщалось, что русский посол в Японии В.Н.
Крупенский вручил японскому императору свои верительные грамоты. Его
сопровождали сотрудники посольства: советник М.С. Щекин (1871-1920),
первый секретарь Д.И. Абрикосов и второй секретарь барон Г.А. Бер. Переводчиком был П.Ю.Васкевич.
А спустя месяц, 3 июля 1916 г., в Петрограде С.Д. Сазонов (Фото 6) и И.
Мотоно подписали новую, четвертую конвенцию, которая венчала десятилетний путь после окончания войны и по своему содержанию впервые определяла условия, при которых недавно воевавшие друг с другом страны обязались воевать, но теперь друг за друга.
Русско-японская конвенция 1916 года, несомненно, относится к категории
союзного договора. Хотя сфера применения его секретной части — не регион, а только одна страна — Китай, его открытая часть также определяла союзные отношения на Дальнем Востоке. И в этом смысле, соглашение знаменовало новое качество двусторонних отношений.
Соглашение было высоко оценено в российской печати: «Акт исключительной
политической важности… в нем всего только две статьи, всего только несколько
десятков слов, но они составляют эпоху в жизни государств Дальнего
Востока» [«Новое Время» |.
«Нашу восточную соседку… мы хорошо успели узнать лишь за последние годы. Сто двадцать пять лет прошло с тех пор, когда Россия впервые вступила в сношения с Японией еще при императрице Екатерине П. Плохие исполнители предначертаний великой Государыни, а затем смерть ее остановили начатое дело. Неудачные первые шаги были как будто роковыми и для будущего, и наше знакомство с Японией шло черепашьими шагами в то время, когда пролетел целый век, сильно изменивший далекий Восток…
История в свое время расскажет о тех обстоятельствах, которые привели
Россию к одному из крупнейших недоразумений нашего прошлого — «японско-
русской войне». Здесь мы и японцы лучше узнали друг друга, чем во время
мира, и научились уважать друг друга… То была война, но она не была
настоящей войной двух народов-врагов. Эта война помогла нам сблизиться, и в
час нашего нового, настоящего кровавого испытания наш бывший враг, бывший
у нас за спиной, не только не воспользовался «обстоятельствами», но дал
доказательство своей дружбы, теперь уже испытанной. От этого до
формального объявления на весь мир о нашем соглашении с Японией, правда,
был один шаг, но его нелегко было сделать теперь же, — этот шаг глубокого
мира во время войны народов. Наша дипломатия в этом случае может смело
сказать, что она исполнила свой долг» («Новое Время»).
Во многих городах Японии по случаю подписания договора началась серия
празднеств, в которых принимал участие новый посол России В.Н. Крупенский.
Репортажи о торжественных обедах и манифестацияхпубликовались во многих
русских и японских газетах.
Откровенно говоря, о событии, которое так празднично отмечалось в
Стране Восходящего солнца и которое непосредственно касалось нашей
страны, представители моего поколения, закончившие советскую среднюю
школу, даже не упомянуто в учебнике истории СССР.
О том, что происходило в Петрограде 3 июля 1916 года написано очень
много, и есть фотоиллюстрации. Но ни С. Сазонов, ни И.Мотоно не имели к
сему никакого отношения. В этот день (цитирую Википедию) «состоялись
антиправительственные выступления в Петрограде, последовавшие за военным
поражением. На фронте и правительственным кризисом (уходом из правительства
министров-кадетов под предлогом уступок, допущенных правительственной
делегацией в переговорах с Центральной радой). Июльские события нарушили
неустойчивое равновесие сил между и Временным Правительством и Петросоветом
(«двоевластие»)».
Петроград 3 июля 1917 г.Понятно, что тогда на улицах столицы решалась судьба страны, а рождённый в
тяжких муках союзный договор между Россией и Японией напоминал
недоношённое дитя, обречённое на скорую смерть. Незавидная судьба выпала на
долю тех российских деятелей (в отличие от японских!), кто имел хоть какое-либо
касательство к этому документу.
Судите сами.
Министр иностранных дел С.Сазонов — после подписания лишился
министерского поста, был назначен послом в Великобританию, но из-за Февральской революции не смог выехать к месту службы. Принял активное участие в Белом движении, эмигрировал сначала в Польшу, потом во Францию, умер в Ницце.
Посол Н.Малевски-Малевич — в канун подписания отозван из Токио и отправлен в отставку. Место и время смерти неизвестны.
Великий князь Георгий Михайлович — внёс свой вклад в подготовку
Договора — 9 января 1919 года был арестован вместе с тремя другими
великими князьями по решению Президиума ВЧК («Приговор к лицам,
бывшей императорской своры») доставлен в Петропавловскую крепость и
ночью выведен раздетым по пояс к стене и расстрелян как заложник в ответ на
убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии.
Царь Николай П — одобривший Договор и давший согласие на его
подписание — расстрелян в Екатеринбурге в ночь на 17 июля 1918 года вместе
с супругой и четырьмя детьми в полуподвальном помещении дома, где их держали
под арестом. Их казнили по постановлению исполкома Уральского областного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, возглавлявшегося большевиками. Вместе с царской семьёй были расстреляны и все члены её свиты.
Между тем в Токио помимо праздничных манифестаций и пышных банкетов
участники переговоров были достойно вознаграждены за свои труды.14 июля 1916
года указом императора барон Мотоно был повышен до виконта. Мало того, 9
октября 1916 года он стал министром иностранных дел в кабинете Тэраути. Окума
после долгих лет пребывания в ранге графа получил титул маркиза, а Исии стал
виконтом. Для них новые аристократические титулы стали утешительными призами
перед заранее объявленной отставкой.
Итак, работа Н.Крупенского на новом месте началась с мажорных тонов. Он
представлял державу, с которой страна его пребывания связывала своё будущее. Но
недолго, как говорится, музыка (естественно бравурная!) играла.
Прошло примерно три с половиной месяца, и 25 октября (7 ноября по новому
стилю) 1917 года на весь мир прозвучал немного картавый голос, который возвестил: «Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, свершилась!».
За этими словами последовали дела: Учредительное собрание, которое должно
было избрать новую форму правления бывшей российской империи, едва
собравшись, тут же было распущено (Помните историческую фразу «Караул устал»,
которую произнёс матрос Железняк — начальник караула, охранявшего Собрание. и
означавшую его разгон). Временное правительство арестовали, его председатель —
А.Керенский — бежал на Запад. Страна по слухам перешла во власть большевиков,
во главе которых стояли Ленин (настоящая фамилия Ульянов), Троцкий (настоящая
фамилия Бронштейн) и их мало известные соратники. Кто-то ратовал за
продолжение войны с Германией, кто-то требовал поскорее заключить с ней мир, кто-то ничего не предлагал и предпочёл поскорее сбежать из страны.
Новая власть в лице П съезда Советов приняла несколько декретов, но
главными были первые два — «О мире» — всем воюющим странам и народам
предлагалось немедленно приступить к переговорам о заключении всеобщего
демократического мира без аннексий и контрибуций, а также декрет об отмене
смертной казни и «0 земле», согласно которому помещичья земля подлежала
конфискации, национализировались все земли, леса, и недра.
Тогда же было создано первое правительство — Совет народных комиссаров —
Совнарком под председательством В.Ленина. В его состав по числу министерств
(наркоматов) вошло двенадцать наркомов. Наркомом по иностранным делам был
назначен Л.Троцкий.
Перед новым руководителем внешнеполитического ведомства встала нелёгкая
задача: во-первых, преодолеть сопротивление бастующих сотрудников бывшего
министерства иностранных дел, осуществить планировавшееся большевиками
опубликование тайных договоров царского правительства, а также заключить мир и
добиться международного признания новой власти. Проще всего было опубликовать доселе тайные договоры, что и было сделано.
А вот справиться с остальными задачами Л.Троцкому не удалось, несмотря на
его кипучую энергию и крутой характер. Подавляющее большинство чиновников
старого министерства иностранных дел предпочло уволиться или подать в отставку.
Почти никто не согласился служить новой власти.
В ответ нарком уволил всех чиновников аппарата министерства и зарубежных
представительств. В итоге сложилась несколько необычная ситуация. К этому
моменту за пределами России действовало шесть посольств (Великобритании,
Франции, Италии, Испании, США и Японии) ‚ 19 миссий ((при Святом Престоле, в
Португалии, Швейцарии, Бельгии, Нидерландах, Греции, Сербии, Черногории,
Румынии, Швеции, Норвегии, Дании, Аргентине, Абиссинии, Персии, Сиаме,
Мексике и одновременно в Бразилии, Уругвае, Парагвае и Чили); 3 дипломатических
агентства (в Египте, Марокко и Монголии) и обширная сеть консульских учреждений.
Миссия в Черногории продолжала свою работу, будучи эвакуированной во
французский город Бордо, а миссия при Сербском короле — на греческом острове
Корфу.
Большинство из 28 русских дипломатов, возглавлявших посольства, миссии и
агентства, принадлежало к аристократическим или состоятельным семьям России.
Среди них были, например, Д.А. Нелидов, сын А.И. Нелидова (1835-1910),
выдающегося дипломата; М.Н. Гирс, сын Н.К. Гирса (1820-1895), министра
иностранных дел, К.Д. Набоков, сын Д.Н. Набокова (1926-1904), министра юстиции,
И.Г. Лорис-Меликов, племянник министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова
(1880—1881); князь Н.А. Кудашев, свояк министра иностранных дел А.П. Извольского (1906—1910); М.М. Севастопуло — из богатейшей купеческой семьи одесских греков; М.Ф. Мейендорф — из династии баронов, В.Н. Крупенский — из семьи бессарабских крупных землевладельцев, С.А. Поклевский-Козелл — из семьи уральских промышленников, Е.П. Демидов — князь Сан-Донато, из знаменитой династии Демидовых. Все они были воспитанниками лучших привилегированных учебных заведений.
Все они считали заключение позорного мира с Германией, как предательство и
капитуляцию и выступали за продолжение войны с извечным врагом славянства и сохранение союза с Англией и Францией. Новую власть рассматривали как временщиков, которые исчезнут, словно страшный сон, в самое ближайшее время. 9 ноября 1917 года стало начальной датой становления Русского небольшевистского представительства за границей. В этот день одновременно К.Набоков в Лондоне и Маклаков (1869-1957) в Париже направили телеграммы своим коллегам в Риме и Вашингтоне. Первый предложил дипломатам «координировать их дальнейшие действия», второй — «установить единообразное отношение» к событиям в Петрограде. Большинство диппредставителей поддержало мнение Маклакова. И только Набоков высказался жестко против какого-либо правительства на почве компромисса с большевиками, поскольку оно «…ни престижем, ни авторитетом, ни доверием пользоваться не могло бы».
До середины ноября 1917 г. (по старому стилю) казалось, что народный комиссар по иностранным делам Л.Д. Троцкий вовсе забыл о существовании за рубежом русских дипломатических представителей, поскольку долгое время он ни разу не посещал Наркоминдел, так как сидел в Смольном. О дипломатических представителях Троцкий вспомнил благодаря французским газетам, сообщившим об участии Маклакова в междусоюзнической конференции. И Троцкий начал действовать.
17 (30) ноября газета «Правда» опубликовала приказ Троцкого по МИД (к слову «Наркоминдел» он, похоже, еще не привык), который гласил, что «г. Маклаков, получивший при прежнем правительстве дипломатическое назначение в Париж, лишается каких бы то ни было полномочий. Участие его в конференции союзников, о чем говорит официозная французская печать, означало бы явное государственное преступление и повлекло бы за собой тяжелую кару». В тот же день Троцкий разослал русским дипломатическим представителям циркулярную телеграмму, составленную по всем канонам дипломатии на французском языке. В ней говорилось, что «Совет Народных Комиссаров предлагает всем служащим Посольства немедленно ответить, согласны ли они проводить ту международную политику, которая предуказана Съездом Советов». Все не желавшие проводить советскую внешнюю политику дипломатические представители должны были немедленно отстраниться от работы, сдав дела низшим служащим, независимо от занимавшегося ими ранее поста, если они были согласны подчиняться новой власти. Попытки чиновников продолжать свою политику в прежнем направлении приравнивались к тягчайшему государственному преступлению.
Маклаков получил телеграмму Троцкого только 22 ноября (5 декабря). На
следующий день он сообщил коллегам, что оставил ее без ответа. Министр
иностранных дел Франции С. Пишон «вполне согласился» с решением Маклакова, о котором тот его предварительно уведомил, чтобы, по его словам, не стеснять свободы действий французского правительства принимаемыми им решениями. Пишон решил не публиковать телеграмму Троцкого. Далее Маклаков обратил внимание Пишона на «нежелательность выступления нейтральных держав в вопросе признания правительства Ленина ранее, чем по этому поводу выскажутся другие страны». Многие русские дипломатические представители последовали примеру Маклакова и также оставили телеграмму Троцкого без ответа. Исключением стали Соловьев в Мадриде и Унгерн-Штернберг в Португалии. Оба были подвергнуты бойкоту со стороны коллег и союзных Дипломатов.
В.А.Маклаков26 ноября (9 декабря) появился новый приказ Троцкого, в котором говорилось,
что «ввиду не получения ответа на посланные телеграммы и радиотелеграммы
послам, посланникам, членам посольств и пр. Российской Республики с
предложением немедленного ответа о согласии работать под руководством Советской власти на основе платформы П Всероссийского Съезда они увольняются со своих постов без права на пенсию и поступления на какие-либо государственные
должности». Равным образом они лишались права производить с этого дня какие бы
то ни было выдачи из государственных средств. В тексте приказа были указаны
только 28 фамилий русских дипломатов — послов, посланников, поверенных в делах,
советников, одного первого секретаря, генеральных консулов и одного консула.
До середины ноября 1917 г. (по старому стилю) казалось, что народный
комиссар по иностранным делам Л.Д. Троцкий вовсе забыл о существовании за
рубежом русских дипломатических представителей, поскольку долгое время он ни
разу не посещал Наркоминдел, так как сидел в Смольном. О дипломатических
представителях Троцкий вспомнил благодаря французским газетам, сообщившим об
участии Маклакова в междусоюзнической конференции. И Троцкий начал
действовать. Для установления полного единодушия между дипломатами в
вопросе о координации их действий и для укрепления положения Маклакова в конце ноября 1917 г. в Париже был образован коллегиальный орган — Совещание послов.
Оно включило посла в Италии Гирса, поверенного в делах в Великобритании
Набокова, посланника в Испании Стаховича и посланника в Швейцарии Ефремова.
Совещание послов периодически собиралось для обсуждения текущей политики и
вопросов, касавшихся России и выработки общей позиции, причем все решения
должны были приниматься единогласно. Особым авторитетом среди членов
Совещания послов, кроме Маклакова, пользовался Гирс. Дипломатические
представители рассматривали его как старшего российского посла, и его мнение
имело большой вес.
Почти с самого начала появления первых белых вооружённых формирований
русские диппредставители начали по мере возможностей наблюдать за их
активностью. «Мы все, которые ни минуты не колеблясь, предсказывали крушение
большевизма как системы нежизненной, всегда были склонны предварять
естественное течение жизни и надеяться на хирургическое вмешательство какого-то хирурга; мы считали им и Каледина с Алексеевым, и Колчака, и Деникина ит. д.»,
отмечал Маклаков в одном из своих писем. С марта 1918 г. миссия в Пекине во главе с князем Н.А. Кудашевым стала поддерживать есаула Забайкальского казачьего войска Г.М. Семенова, возглавившего антибольшевистский отряд, и осведомлять Маклакова и Бахметева о его выступлениях.
Одновременно Кудашев выступил инициатором создания отряда адмирала А.В.
Колчака, отозвав его с полпути на месопотамский фронт. Кудашев заявил Колчаку:
«Против той анархии, которая возникает в России, уже собираются вооруженные
силы на юге России, где действуют добровольческие армии генерала Алексеева и
генерала Корнилова; необходимо начать подготовлять Дальний Восток к тому, чтобы создать здесь вооруженную силу, для того чтобы обеспечить порядок и спокойствие на Дальнем Востоке».
Тем временем, в Токио, жизнь шла своим чередом. Д. Абрикосов писал
впоследствии в своих мемуарах: «Шла осень 1917 года. Однажды утром посол
получил короткую записку от виконта Мотоно, информировавшую нас, что
Министерство иностранных дел получило телеграмму из японского посольства в
Петрограде в которой говорилось, что большевики арестовали членов Временного
правительства. Известие это служащие русского посольства восприняли как трагедию.
Посол В.Н. Крупенский разузнал через японского секретаря иностранных дел об
отношении правительства Японии к событиям в России и разослал телеграммы во все русские посольства за границей, чтобы выяснить их линию поведения. Скоро общая картина стала ясна. Никто не доверял новому правительству. Было решено стремиться как можно дольше сохранить дипломатический статус посольств. Сложилась уникальная ситуация: в Токио посольство существовало без правительства, которое оно представляло, а русский посол оставался дуайеном дипломатического корпуса.
В.Н. Крупенский, сего удивительным тактом и здравым смыслом, пользовался
уважением и японского правительства, и всех иностранных представителей».
В.Крупенский, получив «ту самую» телеграмму Троцкого, собрал весь
коллектив и у каждого спросил его мнение. Он добавил, что те, кто согласен
поддержать режим Троцкого, должны покинуть территорию посольства, которое до
тех пор, пока большевистское правительство не будет признано в Японии, не является советским представительством.
26 ноября (9 декабря) 1917 года был опубликован приказ наркома «Об
увольнении послов, посланников и членов посольств» без права на пенсии и
поступления на какие-либо государственные должности. Посол в Японии В.Н.
Крупенский в списке царских дипломатов шёл под номером два.
«С этого момента, — писал Д.И.Абрикосов, — посольство старой России в
Японии оборвало все связи с Санкт-Петербургом. Наш посол показал телеграмму
Троцкого министру иностранных дел Японии, и тот торжественно заявил, что
японское правительство не признает Советы, будет продолжать относиться к
«старому» послу как к полномочному представителю России и ни один советский
агент не будет допущен в Японию». С 7 ноября 1917 года мы старались поддерживать связь с нашими коллегами, представителями в Европе, но большие расстояния и высокая цена телеграмм делали это очень сложным, и постепенно мы стали совершенно независимы в урегулировании дальневосточных дел».
В конце 1917 года Крупенский распространил полученную от временного
поверенного в Великобритании К.Д. Набокова информацию об унизительных для
России условиях, выдвинутых германской стороной перед началом переговоров с
большевиками. В результате 3 декабря в «Известиях» был опубликован приказ
Троцкого о привлечении Набокова и Крупенского к уголовной ответственности, а в
случае их отказа предстать перед революционным трибуналом конфисковать все их
имущество.
Но вскоре всё внимание наркоминдела было приковано к подготовке и
подписанию пресловутого Брестского мира. Агонией Троцкого стало объявление им
«Ни мира, ни войны!». Сорвав советско-германские переговоры, он объявил о
продолжении войны. Ленину удалось перевернуть ситуацию под лозунгом
«Отечество в опасности!». Позорный мир, равный капитуляции и прозванный
«похабным», был подписан и 15 марта 1918 года ратифицирован [У Всероссийским
съездом Советов. В знак категорического несогласия Л.Троцкий ушёл со своего
поста. Брестский мир вызвал шок не только у сторонников Ленина. Не выдержав
позора, покончили с собой видные деятели военной разведки генерал В.Е. Скалон,
бывший генерал для поручений Управления генерал-квартирмейстера при верховном главнокомандующем, и один из его подчиненных полковник Генштаба П.А. Базаров, до войны работавший военным атташе в Берлине.
Советская делегация в Брест-Литовске
Весной 1918 г., вспоминал американский журналист и социолог Уолтер Липпман, многие на Западе были напуганы выходом России из войны и требовали замены исчезнувшей русской армии «бездействовавшей японской».
Новым советским наркоминделом стал Георгий Васильевич Чичерин (1872-1936) — выходец из дворянской семьи (мать была баронессой), выпускник Санкт-Петербургского университета, увлёкся революционными идеями, отрёкся от земельных владений и переехал в Берлин, вступил в РСДРП (меньшевики), подписал Брестский мир, С юных лет был эрудитом, полиглотом, прекрасно играл на рояле и обладал феноменальной памятью. У него был специфический стиль работы. Он подолгу засиживался в своём рабочем кабинете, который находился рядом с его личными покоями, расположенными прямо в здании на Мясницкой улице. Серьёзно интересовался европейским модернизмом, был одним из выдающихся пропагандистов творчества Вагнера, Моцарта и Ницше в России. Его гомосексульные наклонности не составляли секрета. Последние годы тяжело болел. Вышел в отставку в 1930 году. Умер и похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
Эти бурные катаклизмы, которые сотрясали государственные устои России, перестановки в её руководстве и попытки большевиков во главе с Лениным вырваться из клещей войны, внесли некоторые коррективы в работу В.Крупенского и его коллектива.
На Дальнем Востоке и в Сибири были сосредоточены значительные антибольшевистские силы, и посольство «старалось поддерживать, насколько это было в его силах, любое местное движение против большевиков».
До середины 1918 года посольство в Японии занимало выжидательную позицию и старалось убедить лидеров эмиграции в Париже и Лондоне, откуда шёл поток газетных публикаций о якобы готовящемся японском вторжении на Дальний Восток. В.Крупенский призывал их не провоцировать Японию, которая могла бы использовать соответствующую статью подписанного полтора года с Россией Договора о дружбе. По этому поводу В.Н. Крупенский встречался с министром иностранных дел Мотоно.
Волею судеб российское посольство Токио всячески стремилось поддерживать связь с представительствами в Париже, Вашингтоне и Пекине, получая информацию через японское посольство в Петербурге и стремясь сплотить разрозненные усилия многочисленных партий и группировок для оказания сопротивления «большевизму».
Весной 1918 года в Пекине было образовано русское эмигрантское правительство генерала Д.Л. Хорвата (1858-1937), военное ведомство которого возглавил адмирал А.Колчак. К этому правительству В.Н.Крупенский относился с очевидной симпатией. 25 апреля он писал В.А. Маклакову в Париж: «Вся военная часть объединена ныне под командованием Колчака. Крайне нужны деньги. Это организация, единственно могущая рассчитывать на успех, и необходимо добиться ей помощи от союзников… В начале выступления Хорват и Колчак удовлетворяют требованиям популярности и признаны частью страны».
Вскоре А.В. Колчак прибыл в Японию. Впервые он попал сюда в качестве
военнопленного после сдачи Порт-Артура в русско-японской войне. По его просьбе
В.Н. Крупенский устроил ему встречу с руководством японского Генерального штаба,
генералами Ихара и Танака.
Хочется сменить пересказ событий, которые давно уже изложены в
многочисленных исторических трактатах, на лёгкое перо автора великолепных
бестселлеров, написанных на основе тех же фактов. Итак, откроем роман Валентина
Пикуля (1928-1990 «Из тупика»:
«Адмирал отплыл в Японию, чтобы пожаловаться на японцев русскому послу в
Токио — Крупенскому.
Крупенский ему сказал:
— Не надо было вам, адмирал, так круто ставить себя в независимое от Японии
положение.
— Самурай для меня — не джентльмен! — ответил Колчак. — Я должен повидать
самого Ихару.
Начальник японского генштаба Ихара долго кланялся русскому адмиралу,
крупные зубы его были обнажены в усердной улыбке.
— Адмиралу надо отдохнуть. Адмирал наш приятный гость…
Фактически это был арест Колчака: печальный домик в горах, певучий звон
ручьев по ночам. К адмиралу приставили молоденькую японку с сонным взглядом
печальных глаз. Она приходила по утрам и, сняв туфли, долго кланялась адмиралу,
замирая в поклоне на шуршащей циновке; разливала чай и подавала халат; когда
Колчак мылся в ванной, она терла ему лопатки и потом сама залезала в горячую
воду… Колчак смотрел на ее тугое желтое тело, ловил взгляд сонных глаз и думал:
«Шпионка… Любопытно, сколько ей платит генерал Ихара за все это?»
Здесь, в горах, его нашел британский генерал Нокс, заверивший адмирала, что
формирование армии возможно лишь под наблюдением английских организаций.
Колчак согласился: джентльмены — не самураи».
На этом завершим лирическое отступление и не будем осуждать молоденькую
гейшу с сонными глазами, сидящую в о-фуро, и вернёмся к «нашим баранам».
Во время своих переговоров адмирал Колчак подчёркивал, что считает Японию
державой, дружественной России, верной союзническому долгу в общей войне с
Германией. Он просил у японских представителей помощи в приобретении
небольшой партии оружия, чтобы выбить из Владивостока красные части. Затем по
совету Крупенского нанёс визит французскому послу в Токио Э. Реньо, будущему
главе французской миссии во Владивостоке.
Не получив помощи и оружия, вице-адмирал в сентябре 1918г. выехал во
Владивосток. Бывший член Сибирского правительства Г.К. Гинс вспоминал: «…В
Омске его попросили остаться. Директория, желая привлечь популярного адмирала в состав правительства, предложила ему пост министра по военным и морским делам.
Жаждавшие твёрдой власти общественные круги… остановили свой выбор на
адмирале, наметив его в качестве диктатора».
Признание А.В. Колчака Верховным правителем со стороны руководителей
Белого движения генералов АП. Деникина, Н.Н. Юденича и Е.К. Миллера (1867-
1939) сделали Омск центром, определявшим направление общей политики
национальных антибольшевистских сил. 19 ноября 1918 г. из Владивостока сообщили в Омск, что известие о временной передаче всей власти Колчаку «единодушно было приветствовано». Однако признания Российского правительства со стороны союзников, в Том числе и Японии, так и не состоялось. Ближе всего к признанию этого правительства среди союзников была, очевидно, Япония. Например, в «секретной телеграмме посла в Токио В.Крупенского в Омск от 22 мая 1919 г.» говорилось: «Дня четыре тому назад Японское Правительство обратилось через своих представителей в Вашингтоне, Лондоне. Париже… с предложением приступить к обсуждению… условий признания Омского правительства. С своей стороны Япония выставила лишь обычное условие взятия на себя новым правительством всех долгов и международных обязательств его законных предшественников до большевистского переворота…».
Правительственная газета 21 ноября 1918 г. сообщила: «Адмирал А В Колчак
по случаю принятия на себя Верховной Государственной власти получил множество
приветствий, между прочим, от Верховного Уполномоченного на Дальнем Востоке
генерала Хорвата, командующего Сибирской армией генерала Иванова-Ринова,
генерала Хрещатитского, командира М-го туземного полка ЮЙ Шен-дуна…. Ни
японцы, ни атаман Г.М. Семенов в первые дни не стали выражать адмиралу Колчаку
своей поддержки. Но в декабре 1918 г. морской агент в Японии контр-адмирал Борис
Петрович Дудоров сообщал из Токио в Омск: «По-видимому, политика японских
военных кругов меняется по отношению Русских под давлением английской и
французской. Сейчас Японский Генеральный Штаб подчёркивает свое желание
содействовать Новому Правительству в деле водворения порядка».
Япония вступила в отношения с Омском осенью 1918 г. Глава правительства
П.В. Вологодский (1893-1925)в Харбине встречался с начальником японской
дипломатической миссии на Дальнем Востоке Мацудайра Цунэо (1877-1949). Япония
осенью 1918 г. отправила в Омск своего генконсула в Харбине Сато Наотакз.
Японский дипломат провел в столице Сибири 4 месяца, он был сторонником
ограничения военного вмешательства иностранцев во внутренние дела России. Глава внешнеполитического ведомства в Омске Ю.В. Ключников 26 ноября 1918 г.
телеграфировал российскому послу в Токио: «Вчера мною передана японскому ген-
консулу Сато нота с благодарностью за помощь, оказанную Японией в нашей борьбе
против германобольшевистских войск… далее выражена надежда, что помощь эта
будет оказываться непосредственно правительству и будет прекращена сепаратная
поддержка отдельных отрядов как то Семенова и Калмыкова… ».
В конце 1918 г. главой японской военной миссии (ЯВМ) в Омске был назначен
адмирал Танака Котаро. В газетах было дано описание прибытия японского
представителя: «В пятницу вечером, 14-го февраля, около 10-ти часов утра, со
специальным поездом прибыл в Омск Японский Адмирал Котаро Танака… На
перроне вокзала прибывшего представителя Японии встретили: Военный Министр
ген. Степанов, Морской Министр контр-адмирал Смирной. На встрече с
журналистами Танака сказал: «Я не являюсь главным представителем Японии в
Омске. Но я долго жил в России, хорошо знаю русских и Морское Министерство
моего правительства считало поэтому полезной мою поездку сюда в целях сближения России с Японией». Из Токио морской агент контр-адмирал Б.П. Дудоров
телеграфировал: «Вопреки заявлению, сделанному мне Адмиралом Танака, что он
является представителем только Морского Министерства… Танака послан Военным
Министерством… ввиду его личных отношений с Верховным Правителем». С января
1919 г. начальником ЯВМ в Омске формально стал начальник 2-го
(разведывательного) отдела штаба японского экспедиционного корпуса генерал-майор Такаянаги Ясутаро.
Правительство Колчака, так и не было признано ни Японией, ни другими
созниками. При том, что «он относился к японцам осторожно и подозрительно»,
военные поставки осуществлялись. Например, 10 июня 1919 г. Крупенский направил
в адрес Министерства иностранных дел правительства Колчака телеграмму:
«Японское правительство уведомило меня, что распоряжение
об отпуске нам 500 тыс. винтовочных патронов сделано. Патроны посылаются в
распоряжение штаба японского Главнокомандующего во Владивостоке, от коего их
должно принять лицо, уполномоченное от временного правительства».
Ситуация на Дальнем Востоке и в Сибири усложнялась с каждым днем. Так, 5
апреля 1918 года Япония, в ответ на убийство двух своих граждан, высадила во
Владивостоке десант. В июне 1919 года российский посол в Токио сообщал в Омск:
«Японское правительство решило отправить туда (в Забайкалье) подкрепление в
составе 9-й пехотной бригады, эскадрона кавалерии и роты сапёров».
20 августа 1918 г. в Японию прибыл член Сибирской областной думы Аркадий
Петров. Формально он приехал для переговоров о закупках чая. Но фактически
представлял «Временное правительство автономной Сибири, которое возглавляли
правый эсер Пётр Дербер, а затем Иван Лавров. Крупенский этого правительства не
признавал, считая его «сепаратистским», а потому принял гостя холодно, хотя и
организовал его встречу с министром иностранных дел Гото.
Между тем сама логика исторического развития давала повод новому
руководству России в лице В.И.Ленина сомневаться в жизнеспособности только что
заключённого договора с Японией. В начале мая 1918 г. он убедил соратников
пренебречь союзом с Токио, «ибо война против Германии грозит непосредственно
большими потерями и бедствиями, чем против Японии».
К тому времени рядом громких акций ‚ в первую очередь, декретами о мире и об
аннулировании государственных займов (1918 г.), а равно односторонней публикацией в ноябре 1917 — феврале 1918 гг. секретных международных обязательств своего предшественника (в том числе закрытых статей договора с Японией 1916 г.) с указанием на их недействительность советское руководство ликвидировало политико-правовую основу взаимоотношений России с внешним миром, включая дальневосточный регион.
Развивая этот постулат весной 1919 г. Ленин говорил на УШ съезде РСДРП:
«существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен», а второй человек в партии (Троцкий), первоначально возглавивший НКИД, вообще относился к старой дипломатии, как к «буржуазному пережитку». В результате российская внешнеполитическая традиция оказалась искусственно прервана и институционно, и по существу.
Вскоре после Бреста, в связи с подписанием Россией сепаратного мира с Германией
японская дипломатическая миссия покинула Петроград и выехала на родину. В марте 1918 г. токийское Совещание по международным делам под председательством премьер-министра отвергло план Мотоно о начале интервенции в Восточную Сибирь, а японское правительство заявило, что будет действовать таким образом только в случае прямой угрозы своей национальной безопасности и при обязательном одобрении союзниками по Антанте и, особенно, СТША. Несмотря на это, 5-6 апреля 1918 г. во Владивостоке высадились две роты японских военных моряков. Поводом к высадке этого десанта стали события 4 апреля — вооруженное ограбление японского магазина во Владивостоке, в результате которого были убиты трое его служащих японцев.
Адмирал Като обратился к городскому совету Владивостока, местному земству,
Совету рабочих депутатов и командованию крепости и порта со специальным воззванием, в котором подчеркнул «глубокое сочувствие и искреннюю симпатию» к России и ее народу со стороны Японии и ее западных союзников, их надежду на скорое преодоление русскими своих «национальных трудностей» и призвал «не тревожиться» появлением союзного десанта, высаженного исключительно для «защиты жизни и имущества японцев». Вскоре с таким же успокоительными заявлениями выступили здешние консулы союзников, включая японского генконсула Кикучи.
Что произошло в дальнейшем хорошо известно. Несколько лет длилась ожесточённая гражданская война, а вновь провозглашённая советская республика стала объектом интервенции ведущих западных держав — США, Великобритании, Франции, Японии, Канады, Австралии. Мы всех одолели, и люди моего поколения хорошо помнят, с каким упоением мы пели песни о «штурмовых ночах Спасска» и «Волочаевских днях». Наши герои-командармы стали любимцами народа, а «белогвардейское отребье» осталось только на агитационных плакатах.
Написав эту фразу, автор понял, что переступает некую «красную черту»,
начерченную советской историографией и вступает на «минное поле политики». Это
выражение принадлежит нашему современнику, памятник которому установлен
напротив здания МИД РФ. Он возглавлял его в конце 90х годов.
В самом деле, в октябре 1917 года рухнула Российская империя, а на её месте,
вернее, на пепелище, родилось «государство рабочих и крестьян» — СССР. В гимне
новой страны были такие слова: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был никем,
тот встанет всем!»
Вот и построили. Но «Новый мир» приняли не все. Очень многие из тех, кого
по праву называют светочами культуры, имена которых составляют гордость
российской нации — композитор С.Рахманинов, художник И.Репин, писатель
И.Бунин, конструктор И.Сикорский, певец Ф.Шаляпин, философ Н.Бердяев и многие-
многие представители интеллигенции предпочли покинуть родную страну. Но
подлинной трагедией стало то, что краеугольным камнем вновь утверждённой
диктатуры пролетариата стала «максима» — «КТО НЕ СНАМИ, ТОТ ПРОТИВ НАС!»
Брат пошёл на брата, сын на отца, город на деревню, бедные на богатых. Через год
после революции вся страна пылала в огне гражданской войны. Жестокой и
бескомпромиссной.
Излагая разные факты того периода истории России, я далёк от мысли
расставлять упоминаемых участников тех событий по полочкам «Наш» или«Ненаш»,
«Красный» или «Белый», «Хороший» или «Плохой».
Вспоминается только один исторический персонаж — Шарль Морис де
Талейран-Перигор (1774-1838) — который умудрился возглавлять внешнеполитическое ведомство при трёх (!) режимах! Таких дипломатических виртуозов чаще называли «перевёртышами».
Упоминая сейчас, например, фамилии А.Горчакова, С.Сазонова или Г.Чичерина
хочется отметить только их профессионализм, государственный подход и преданность порученному делу. Безусловно, все они достойно представляли свою страну на мировой арене. Тоже могу отнести и к российским послам, в частности, в Японии, на долю которых выпало представлять страну в самые трудные периоды её истории.
Несколько слов об упоминавшемся выше Александре Васильевиче Колчаке.
Наверное, будучи Верховным правителем России, многие его решения и действия
вызвали бы осуждение со стороны матери Терезы. Не сомневаюсь, что у членов
Иркутского ревкома, которые допрашивали адмирала, тоже были к нему серьёзные
претензии.
Но только в конце прошлого века была опубликована долгое время хранившаяся в
секрете записка Ленина заместителю Троцкого Эфраиму Склянскому с приказом
отправить председателю Сибирского ревкома и члену Реввоенсовета 5-Й армии Ивану Смирнову шифрограмму:
«Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а
после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с
разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под
влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске».
Приписка Склянскому отражала особую заинтересованность Ильича в тайном
убийстве адмирала: «Берётесь ли сделать архинадёжно?»
Из этого явствует, что А.Колчака казнили без суда по личному указанию
Ленина. Мало того, зачем надо было боевого адмирала, героя русско-японской войны, наконец, выдающегося исследователя Арктики, в лютый мороз, на рассвете, голым, в одном исподнем выводить к полынье речонки Ушаковки, чтобы после расстрела её течением унесло тело? Откуда эта звериная жестокость?
Ответ только один — всё это порождение гражданской войны, которую
разожгли безответственные политики.
Но вернёмся в Токио на Сакурададори, где расположено «представительство без
правительства».
20.09.1921 Крупенский телеграфировал в Рим главе российского
дипломатического корпуса М.Н.Гирсу: «Японское правительство предупредило
меня, что в ближайшем будущем оно перестанет признавать меня послом здесь.
Ввиду этого я выезжаю отсюда в конце ноября в Марсель, передав Абрикосову
управление посольством, состав коего будет сокращён и которое будет
именоваться японцами «бывшим русским посольством»». Этот шаг японского
правительства, по мнению Крупенского, объяснялся переговорами в Дайрене с
представителями Дальневосточной Республики.
В том же году последний посол Его Величества Василий Николаевич
Крупенский отбыл из Токио, поставив точку в истории дипломатических
отношений между Российской и Японской империями. Перед отъездом в
Италию Крупенский оставил японским властям меморандум о социальном
положении российских беженцев, но даже не надеялся, что в сложившихся
условиях правительство откликнется на изложенные в нём факты. Тем не менее
Япония гарантировала защиту прав русских эмигрантов в случае, если они не
проявляют политическую активность.
Его путь лежал в Рим к родному брату Анатолию Николаевичу, который
был там с 1912 по 1915 послом России и остался в эмиграции после Октября
1917 года.
Вкратце познакомимся с ним, поскольку биографии братьев-послов
очень схожи.
По словам германского посла в Италии, впоследствии рейхсканцлера Б.
фон Бюлова (1849-1929), А.Крупенский «прославился в европейских
дипломатических кругах своим исполинским носом, громким голосом и
порывистыми движениями. Это был, впрочем, глубоко порядочный человек,
настоящий русский, “истинно русский”, но, как и большинство его
единомышленников, он был настроен против австрийцев, хотя и не против
немцев, и не питал особой симпатии к “гнилому Западу”. Этот австрофоб был
женат на австриячке, очень любезной и милой даме, дочери австрийского
фельдмаршал-лейтенанта».
По воспоминаниям военного атташе в странах Скандинавии генерала
А.А. Игнатьева (1877-1954), оставившего очень популярные в своё время в
СССР мемуары «50 лет в строю», «русская миссия существовала в полном
смысле этого слова на средства своего посланника, богатейшего бессарабского
помещика Крупенского. Мои редкие наезды в Христианию доставляли ему
истинную радость, так как давали лишний предлог затмить всех коллег своим
подчас слишком подчеркнутым восточным хлебосольством. Служебные
обязанности русского посланника не были обременительны: интересы России в
Норвегии исчерпывались в ту пору соблюдением рыболовной конвенции. Она
нарушалась, правда, из года в год предприимчивыми норвежскими рыболовами трески и охранялась ввиду этого русскими вооруженными канонерками. В противоположность двум другим моим посланникам [И.А. Кудашев в Дании и Ф.А. Будберг в Швеции], людям отменно воспитанным и боявшимся собственной тени, Крупенский со свойственной этой семье южной
экспансивностью обращался не только со своим единственным секретарём, но и с норвежскими чиновниками, как с собственными крепостными. Этому
восточному сатрапу не могла быть по душе демократическая свободолюбивая
Норвегия».
Посол А.Н.Крупенский произносит спичПосле смерти брата в 1923г. В.Крупенский тщетно пытался получить от
советских дипломатов его имущество, оставшееся в здании бывшего императорского посольства. В 1931 г. он переехал во Францию. Скончался в Ницце в 1945 г. Похоронен на русском Николаевском кладбище в районе Кокад.
По сохранившимся сведениям, Василий Николаевич был женат и имел
сына.
Автор: М.Б.Ефимов
