От вражды к союзу
Испокон веков назначение нового посла было связано с несколькими факторами: изменение политического курса, смена характера двусторонних отношений, желание избавиться от того или иного деятеля (отсюда выражение «посол на хрен») и, наконец, просто желание потрафить хорошему человеку. Возможно, есть и другие мотивы, но эти — основные.
Скажем прямо: нам неведомо, почему Г.П.Бахметева, проработавшего послом в Токио всего около трёх лет, установившего хорошие деловые связи с руководством страны и не допустившего никаких видимых срывов, решили заменить на статского советника Н.Малевского-Малевича. Но именно так и случилось.
Стараясь поближе познакомиться с новым послом Его Величества в Токио, я едва не соскочил с одной ветки генеалогического древа на другую. Они были совсем рядом, поскольку состояли в близком родстве. Малевские-Малевичи — представители традиционной польской шляхты, которые перебрались в Россию и славно служили на благо своей новой родины.
Всё это в полной мере относилось к коллежскому асессору Андрею Егоровичу Малевскому-Малевичу — отцу отрока Святослава (1872-?).
Тот окончил кавалерийское училище и в чине статского советника служил управляющим делами «Дворянского земельного банка». Но главная его заслуга состояла в том, что он вместе со своей супругой бессарабской помещицей Людмилой Матвеевной (урождённой Дерожинской) вырастил и воспитал двух сыновей — Николая и тоже Святослава. Биография этого отрока достойна пера Джека Лондона или, в крайнем случае, Юлиана Семёнова.
Он родился в Петербурге в 1905 году. Окончил Николаевское кавалерийское училище. В 1920 эвакуировался вместе с отцом из Феодосии в Югославию. В 1922 поступил в Белградский университет. Позднее переехал в Париж. Учился на физико-химическом отделении Сорбонны, посещал академию Жульяр и «La grande chaumiеre». Тогда же познакомился с виднейшими деятелями евразийства, оказавшими значительное влияние на его мировоззрение.
В 1926 в Париже женился на поэтессе княжне Зинаиде Шаховской.
В своих мемуарах княжна-поэтесса писала: «Мне кажется, что Святослав испытывал по отношению ко мне какое-то особое доверие и среди одиночества, в котором он пребывал, видел во мне что-то вроде спасательного круга.
Что касается меня, то я к этому неудовлетворенному и мрачному юноше питала жалость, смешанную с беспокойством».
Не изменилось это настороженное отношение друг к другу и в дальнейшем. Такими же неуверенными в своих чувствах и в общем будущем молодые люди были во время венчания на Свято-Сергиевском подворье в Париже.
Их венчал сам протоиерей Сергий Булгаков (1871-1944), а среди гостей были представители старейших родов Российской империи − Набоковы, Оболенские, Мусины-Пушкины. Свои поздравления прислали герцог и герцогиня Бpaбантские, будущий король Бельгии Леопольд III и принцесса Астрид… Такими же неуверенными вошли Зинаида и Святослав в свой новый общий дом — небольшую и плохонькую меблированную квартиру в Брюсселе.
Из-за безработицы в Европе, обладая только беженским «нансеновским» паспортом, новобрачный был вынужден вместе с женой согласиться на работу агентом хлопковой компании в Бельгийском Конго (1927-28). Затем супружеская пара вернулась в Брюссель, где Святослав заведовал в 1929-39 годах отделом научной документации в химическом консорциуме. Вместе с женой получил бельгийское гражданство. В 1928 году З.Шаховская активно сотрудничала с эмигрантской газетой «Евразия», редактором которой стал Сергей Эфрон (1893-1941) — муж Марины Цветаевой (1892-1941) и… агент ЧК. В 1931 году С.Малевский-Малевич был организатором съезда евразийцев в Брюсселе.
Через несколько месяцев после съезда, на котором его избрали в президиум, он, получив информацию из контрразведки, встретился с профессором Савицким (одной из звёзд евразийства) и передал ему, что супруги Клепинины, Яновский, Перфильев и некоторые другие предали всё и вся и ныне работают на НКВД. Но президиум отказался этому поверить, после чего Малевский-Малевич вышел из президиума, а затем из евразийского движения. Жена Зинаида Алексеевна последовала его примеру. Но на этом евразийские приключения Шаховской не закончились. Вот что она написала на старости лет:
«В 1937 году, 23 сентября в Брюсселе из газет мы с мужем узнали о похищении генерала Миллера (1867-1939) (один из руководителей Белого движения. Был похищен в Париже агентами НКВД, доставлен в Москву и расстрелян по приговору Верховного Суда СССР. — М.Е.). Французская полиция начала розыск лиц, которые могли быть причастными к этому делу, в том числе четырёх вышеупомянутых евразийцев… В тот же день, выйдя из дома — мы жили в Брюсселе на улице Вашингтона, — на трамвайной остановке к своему изумлению я увидела Клепининых вместе с Яновским и Перфильевым. Они были явно обеспокоены. В течение нескольких минут мне надо было решить трудную нравственную проблему — сообщить находившемуся в двух шагах полицейскому об этих людях или нет. Донос был для меня вещью невозможной. Но если бы я их выдала, то, как выяснится впоследствии, это спасло бы им жизнь.
Поскольку в деле похищения Миллера они не были замешаны, после задержания их бы выслали за пределы Франции в любую страну… Через некоторое время все четверо, а также многие другие левые евразийцы, в том числе Сергей Эфрон, сыгравший в движении роковую роль, вернулись в Советский Союз. Там они были расстреляны. Другие евразийцы долгие годы провели в ГУЛАГе. Некоторые деятели правого крыла после убийства Игнатия Рейсса (1899-1937) (Игнатий Станиславович Рейсс − настоящее имя − Натан Маркович Порецкий − российский революционер, деятель советских спецслужб, разведчик, невозвращенец, открыто выступивший против сталинизма. Убит спецгруппой НКВД в Швейцарии − М.Е.) и других эмигрантов вышли из движения, которое постепенно сошло на нет».
С началом Второй мировой войны С.Малевский-Малевич поступил добровольцем в батальон противовоздушной обороны Бельгии. Не признав перемирия с фашистской Германией, вместе с женой выехали во Францию, где вступил в бельгийское ополчение, а Зинаида стала военной медсестрой.
В 1942 г. демобилизовался из армии, получил должность в бельгийском посольстве в Лондоне, с 1945 г. работал в бельгийском посольстве в Берне (Швейцария). В 1947г. вышел в отставку, много путешествовал, занимался живописью: писал пейзажи в духе постимпрессионизма начала века, абстрактные композиции. Однако в 1956 г. вновь, на непродолжительное время, вернулся на службу, работал 1-м секретарем посольства Бельгии в Москве. Было много спекуляций относительно связи С.С.Малевского-Малевича с бельгийскими спецслужбами. Участвовал в подготовке и проведении ретроспективной выставки бельгийского искусства в Музее изобразительных искусств им. А.Пушкина.
Святослав совмещал карьеру дипломата с карьерой художника и на обоих поприщах был успешен. По возвращении из СССР всецело посвятил себя живописи. Персональные выставки прошли в Париже, Брюсселе и Нью-Йорке. Супруги счастливо прожили вместе почти 60 лет.
В 1964 С.Малевский-Малевич закрыл навсегда свой мольберт и в 1973 скоропостижно скончался в Париже от сердечного приступа.
После войны З. Шаховская увлеклась журналистикой и приняла участие в освещении Нюрнбергского процесса, а чуть позже была главным редактором журнала «Русская мысль».
Зинаида писала стихи, большинство из которых описывают жизнь уединенной, обращенной на себя, пытающейся говорить с собой и с Богом души.
Стоп! Видимо возникает вопрос, а какое ко всему этому имеет отношение будущий посол в Японии? Ответ: Ни-ка-ко-го. В Токио собирался ехать дядя Станислава Станиславовича. Но было трудно пройти мимо судьбы такого незаурядного человека с такой яркой биографией!
А теперь вернёмся к Николаю Андреевичу Малевскому-Малевичу.
Он родился в Москве 8 декабря 1856 года. Окончил 5-ю Московскую гимназию с золотой медалью и юридический факультет Императорского Московского университета со степенью кандидата права.
23 февраля 1881 года, поступил на работу в МИД. В 1896 году − статский советник, вице-директор 2-го Департамента (внутренних сношений); 14 мая 1896 года был произведён в действительные статские советники. С 24 августа 1897 года по 1 июня 1905 года − директор 2-го Департамента Министерства иностранных дел.
В 1906-1907 годах возглавлял российскую делегацию на переговорах с Японией по заключению нового договора о торговле и мореплавании взамен отменённого в связи с войной. Сохраняя звание сенатора, в 1908-1916 годах − Чрезвычайный и Полномочный посол России при Его Величестве Императоре Мэйдзи.
Слухи о назначении нового посла (Именно Посла, а не посланника, как официально именовался Г.П.Бахметев) поползли по Санкт-Петербургу уже в январе 1908 года. Поговаривали даже, что сам Георгий Петрович воспринял это «переименование» с некоторой обидой, усмотрев в нём проявление недоверия. Кандидатов на командировку в Токио было двое: начальник 2-го департамента Н.А.Малевский-Малевич и генерал-майор Свиты Его Императорского Величества Константин Ипполитович Вогак (1859-1923), хорошо проявивший себя во время японо-китайской войны и визита в Японию военного министра А.Н.Куропаткина (1848-1925). Окончательный выбор пал на Николая Андреевича Малевского-Малевича.
20 апреля 190 г. архиепископ Николай Японский записал в своём дневнике: «Российский посланник Бахметев уже получил официальное уведомление о назначении …и на его место уже не посланником, а послом, Малевского-Малевича. Видимо, обижен он, что не его оставляют здесь послом, и я искренно посочувствовал ему. Малевский, по его словам, был прежде католиком, теперь православный; служил в Министерстве иностранных дел директором Торгового отделения, теперь сенатор; толковал с японцами по заключению торгового трактата в последнее время, чем, вероятно, и выдвинулся; летами старше Бахметева».
На вокзале в Симбаси Малевичей встречали несколько десятков человек. В Дневниках отца Николая от 8 июля такая запись: «В 11 часов утра приехал в Токио наш посол, Николай Андреевич Малевский-Малевич. На станции, в Симбаси, встретить его собрались члены нашего Посольства, и из японцев, барон Мотоно, японский посол в России, недавно прибывший в Токио, барон Гото, тоже недавно из России, и еще кое-кто. Со мной посол расцеловался и обошелся весьма ласково». В тот же день в 4 часа пополудни Малевич посетил Воскресенский собор.
Отец Николай рассказал об иконах, повел на колокольню и показал оттуда Токио. Вместе с ним приехал первый секретарь посольства Григорий Александрович Козаков, которому в будущем суждено будет сыграть роль главного специалиста по «японским делам в российском МИД».
Вечером 11 июля с этого же вокзала в обратном направлении в Россию уехал Бахметев, который утром 8 июля, в день приезда Малевича, был принят японским императором для вручения ему грамоты об освобождении его от обязанностей посланника. Спустя несколько дней, 14 июля в карете в сопровождении почетного караула гвардейской конницы, Малевич въехал в ворота, ведущие на территорию императорского дворца, для вручения верительных грамот.
Вместе с послом (он был разведён с женой в 1901 году) в Токио приехали его дети: дочь Евгения и старший из трех сыновей, Петр, тогда лицеист. В сентябре он вернулся домой, после большевистской революции стал офицером Белой армии, а впоследствии — активным участником евразийского движения в русской эмиграции. Дочь оставалась с отцом. Когда Евгения приехала в Японию ей было всего шестнадцать лет. Ее везде сопровождала гувернантка Наталья Владимировна Муханова, которая была ещё у Извольских. Через год, когда Евгении исполнилось 18, та стала «компаньонкой». Евгения и Наталья Владимировна принимали активное участие в работе Женской школы при Семинарии Воскресенского собора. Одной из их идей было проведение праздника Ёлки. Как только в 7 часов вечера зажглась Ёлка, в зал вошли ученицы и зазвучали слова молитвы «Царю Небесный»: «…и очистины от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша«. Потом зазвучала молитва ≪Дева днесь≫,и под это пение, начиная с маленьких, тихо и стройно все подходили и получали из рук Евгении Николаевны по подарку и коробке конфект «[Дневники Николая Японского].
Отец устроил дочь на учебу в только открывшуюся женскую гимназию при католическом Обществе Святейшего Сердца Иисуса Христа в токийском районе Сироканэ (существует и сейчас). Здесь она изучала языки. 7 апреля 1912 года за игрой на пианино ее застало известие о том, что указом микадо она была назначена во фрейлины императрицы Харуко и наследной принцессы Садако. Звание было из разряда почетных. Редко, кто из иностранцев удостаивался этой чести. Тем самым были отмечены и заслуги отца. Высокая стройная она была не только хороша собой, но и примерного поведения.
Первое время пребывания в Японии нового посла оказалось довольно сложным. В частности, в Петербурге образовалась довольно влиятельная группа, как сейчас бы сказали, «силовиков», в лице военного министра В.А.Сухомлинова (1848-1926) и генерал-губернатора Приамурского края П.Ф.Унтербергера (1842-1921). Они оказывали сильное давление на царя, постоянно информируя его о коварных планах Японии вновь напасть на Россию. Совершенно иную позицию занимали министр иностранных дел Извольский и министр финансов (будущий премьер) Коковцов, которые заверяли монарха, что, наоборот, в отношениях с Японией произошёл поворот от вражды к миру и даже к союзу. При этом они аргументировали не только сообщениями Н.Малевского-Малевича, но и информацией, полученной в ходе доверительных встреч с японским послом Мотоно.
В конце концов Царь решил сам встретиться с представителем Страны Восходящего солнца. Беседа с Мотоно произвела на него такое сильное впечатление, что он не только пересказал её своему самому близкому человеку − супруге Александре Фёдоровне (он ласково называл её Алекс), но и подробно записал в своём дневнике: ««Если бы мы думали нападать на Россию, − говорил японский посланник, − то почему же мы этого не сделали до сих пор, когда вся морская граница, считая Вашу крепость Владивосток, совершенно беззащитна, и мы прекрасно осведомлены, что Вы не начали еще самых основных работ, и даже Ваши техники продолжают спорить между собою, где именно нужно поставить оборонительные сооружения. Ваше Величество имеет полную возможность даже вовсе не строить укреплений, настолько Япония и не помышляет о каких бы то ни было агрессивных действиях, и вся цель моей аудиенции заключается только в том, чтобы доложить Вашему Величеству, словом моей личной чести, что мы осведомлены о тех тревожных донесениях, которые получаются Вами с места, но они решительно ни на чем не основаны и только напрасно беспокоят Вас и вселяют недоверие к нам, когда мы желали бы только одного − закрепить наши взаимные отношения самым тесным и искренним сближением».
Реакция царя: «Меня не удивляет вовсе стремление Японского посла убедить нас в миролюбии его правительства,− это его прямая обязанность, но Меня просто поразило, до какой степени осведомлена Япония о положении Владивостока, что посол говорит теми же словами, что и Вы в Совете Министров. Очевидно, что это сущая правда и лучшего аргумента в опровержение тревожных телеграмм Унтербергера нельзя было представить».
А вот мнение царя о телеграммах генерал-губернатора: «Меня все это дело просто волнует не потому, что Я придаю значение телеграммам Унтербергера − Я и сам уверен, что нам ничто не угрожает со стороны Японии, − а потому, что мы так медленно и плохо работаем и все ищем свалить ответственность на других».
Позволю себе в этой связи лишь заметить, что эта сентенция, высказанная Николаем П, не потеряла своей злободневности и в более поздние годы.
И всё-таки царь решил направить Коковцова на Дальний Восток, чтобы на месте выяснить обстановку и встретиться с Хиробуми Ито.
Узнав о поездке министра финансов во Владивосток с заездом в Харбин для инспекции КВЖД, японское правительство через Мотоно стало настойчиво приглашать его в Японию. Но, когда выяснилось, что такой визит невозможен, было приняло решение направить на встречу с ним Ито. Как обычно, подготовка поездки Х.Ито проходила в условиях полной секретности, а официально было объявлено, что князь Ито никогда не бывал в это время года в Маньчжурии и решил полюбоваться её природой.
Посол Малевский-Малевич в своей депеше в Петербург писал прямо, что на личной встрече с ним Ито «доверительно сообщил о своем желании воспользоваться приездом в Харбин российского министра финансов, «чтобы выяснить возможность более тесного сближения между Японией и Россией в связи с соглашением между Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железными дорогами и развитием коммерческих отношений». Он «уверял в своих неизменных приязненных чувствах к России и выражал мнение о необходимости тесного единения между обоими государствами по всем делам Дальнего Востока, которые, по его мнению, ныне главнейшим образом сводятся к столкновению взаимных интересов держав в Китае».
Последовавшие события, увы, хорошо известны: встреча Коковцева и Ито на харбинском вокзале хотя и состоялась, но закончилась громким политическим убийством: Ито Хиробуми был сражён выстрелом из пистолета корейским националистом Ан Чунгыном.
В Японии был объявлен траур, а похороны приняли государственный характер. Встал вопрос, кто будет представлять Россию. Логика подсказывала, что в Токио должен прибыть Коковцев, из-за встречи с которым и погиб Х.Ито.
Сам он был не против, но опасался проявлять инициативу, помня как в свое время царь не пустил в Японию его предшественника − Витте. За поездку активно ратовал из Пекина посол Коростовец, который посоветовал министру иностранных дел Сазонову обратиться за санкцией к царю. Но тот, поразмыслив, решил посоветоваться вначале с премьр-министром Столыпиным, с которым у него были не только служебные, но и личные отношения − Сазонов был женат на Анне Борисовне Нейдгарт, младшей сестре жены Столыпина Ольги Борисовны. Так или иначе, но оба пришли к выводу, что поездка Коковцова нецелесообразна, так как могла бы иметь «характер извинительной миссии». Поэтому решили, что соболезнования, выраженного в телеграмме царя японскому императору, вполне достаточно для такого случая. Кстати, на ее желательность Комура намекнул Малевскому, а тот 28 октября писал Сазонову: «Министр иностранных дел доверительно сообщил мне, что английский король прислал японскому императору телеграмму соболезнования по поводу кончины Ито».
Таким образом, на похоронах Хиробуми Ито Россию представлял посол Н.Малевский-Малевич. Учитывая «исключительные обстоятельства» смерти Ито, как и то, что в Японии был объявлен национальный траур, Извольский просил царя разрешить Малевскому заявить о себе как о личном представителе российского императора на похоронах Ито.
Он же воспользовался пребыванием в Москве сына Ито − Хирокуни проездом из Лондона на похороны отца и через японское консульство передал ему свои соболезнования. Сын Ито ответил, что уезжает из Москвы с «сильным впечатлением» от того, что его отец заслуживал такого внимания и «благосклонности» со стороны одной из «великих наций».
В последующие годы в фокусе внимания Петербурга и Токио оказалась проблема Маньчжурии и Китая. По Портсмутскому мирному договору Россия уступила свои концессии − ЮМЖД, Порт-Артур и порт Дальний, а Япония в присущей ей деловой манере быстро приступила к их хозяйственному и административному освоению. Россия очень внимательно следила за этим процессом, хоть отношения между нашими странами развивались весьма доброжелательно.
20 июня 1911 года Н. Малевский-Малевич отправился в Россию в свой очередной отпуск. А днем ранее вместе с дочерью был приглашен императором на ужин во дворец.
Отъезд посла вызвал слухи о возможных перестановках в российском МИД. Ссылаясь на источники в русской столице, японская пресса сообщала, что Малевский-Малевич должен заменить Извольского в Париже, а вместо него в Токио после успешной работы в Пекине должен был приехать Коростовец. Но слухи не подтвердились, и Коростовец остался в Пекине. Более того, 28 августа он вручил цинскому правительству ноту с требованием не вмешиваться во внутренние дела Монголии и прекратить проведение мер, цель которых была склонить про-русски настроенных монголов на сторону Китая.
В августе 1911 года Кацура со своим кабинетом ушел в отставку, и по его рекомендации премьер-министром стал Сайондзи. В прошлый раз попытка внедрить в японскую политическую систему принцип формирования исполнительной власти на партийной основе потерпела неудачу. Тогда эту идею проталкивал Ито, а Кацура был против. Сейчас же после смерти Ито за это дело взялся сам Кацура. Он накануне вступил в партию парламентского большинства Сэйюкай, но место премьера уступил лидеру этой партии − Сайондзи.
Что касается двусторонних отношений, то запомнилась программная речь в нижней палате парламенте министра иностранных дел Комура в январе 1911 г. Вот как писала о ней газета «Асахи»: «Говорил уверенно, без бумаги, но голос его был настолько слабым, что председательствовавший вынужден был останавливать его и просить говорить громче. В речи он уделил много внимания отношениям с Россией…Интересы двух стран в Маньчжурии совпадают, подчеркивал Комура, и Япония намерена развивать отношения добрососедства и дружбы с Россией для упрочения мира на Востоке».
В августе 1911 года новый премьер Сайондзи отправил Комура в отставку, а в ноябре тот умер от туберкулёза. Склонявшийся к войне с Россией в 1903 году, скептик в отношении союза с ней − сразу после войны, а позднее − сторонник сближения и один из авторов конвенции 1910 года, Комура сыграл заметную роль в дипломатической истории наших стран. Глубоко символично, что на его смертном одре на подушке у изголовья легла высшая российская награда − орден Святого Александра Невского. Это стало событием, о котором упоминали наряду с публикацией специального рескрипта японского императора о посмертном присвоении Комура более высокого придворного титула «дзюнии» — дворянский титул второго ранга соответствующий маркизу.
1912-й год оказался очень неспокойным в истории Японии. Помимо прошедших парламентских выборов, смене правительства, нарастающих слухов о болезни императора и вообще тревожной ситуации в мире, руководство страны приняло решение направить в Европу очень важную миссию во главе с недавним премьером Таро Кацура и сопровождающими лицами (всего 22 человека). Первая остановка − в столице России.
Цели и задачи миссии, а также проблемы, подлежавшие обсуждению, готовились в секрете от всех. Даже министр связи Симпэй Гото, известный своей любовью к общению с прессой, будучи вторым лицом в миссии, подозрительно молчал.
Путешествие начиналось как обычно с вокзала в Симбаси. Поездом до Кобэ, оттуда − на пароходе до порта Дальний, далее снова по железной дороге до Харбина. Затем по КВЖД и через всю Сибирь − в европейскую часть России. Сведения о передвижении делегации по маршруту на этот раз давались скупо − были еще живы в памяти воспоминания об убийстве Ито на перроне в Харбине. О передвижениях делегации публиковали только после того, как поезд миновал очередную станцию − Мукден, Чанчунь и Телин. Из Харбина сообщали, что запрещено информировать о пребывании делегации и ее передвижении.
По мнению «Асахи», меры предосторожности не были напрасными. 9 июля появилась заметка японского корреспондента из Владивостока о готовящемся покушении на жизнь Кацура в том же Харбине. И позднее из другого источника − о чрезвычайных мерах безопасности на станциях, и запрете для корейцев, в большом числе проживавших в Приморье, на передвижение на север в сторону железнодорожных путей.
Наученная горьким опытом русская полиция на этот раз была начеку. Весь путь российской части маньчжурской железной дороги от станции Куанченцзы в Чанчуне до Харбина охранялся нарядами русских солдат. Китайцы и корейцы − служащие станции и дороги, были освобождены на это время от работы. Доступ к перрону был перекрыт жандармами, которых было много и на самом перроне. Из залов ожидания первого класса были удалены все, даже офицеры. Большую работу провела полиция и накануне. Китайские и корейские кварталы подверглись массовым обыскам. Сообщалось о превентивном аресте 85 корейцев.
По мере приближения к Санкт-Петербургу появились слухи о готовящемся к подписанию Союзного договора, которые обе стороны поспешили опровергнуть.
Чтобы лучше представить себе обстановку накануне российско-японских переговоров, хотелось бы привести записи, которые сделал в своём дневнике министр иностранных дел Сазонов.
Вместе с премьером Коковцовым они участвовали 12 июля 1912 года во встрече двух монархов − императора России и немецкого кайзера. Встреча проходила на берегу Балтийского моря в маленьком курортном городке нынешней Эстонии, известном своими купаниями и ловлей килек. Коронованные особы прибыли на своих яхтах — «Штандарт» и «Гогенцоллерн» — вместе со своими домочадцами (напомню, что Вильгельм П приходился дядей Николаю П), и встречи происходили попеременно на борту каждой в окружении боевых кораблей.
А теперь − слово Сергею Дмитриевичу Сазонову:
«Когда после первого обеда на «Штандарте» хозяева и гости вышли на палубу, император Вильгельм отвел меня в сторону и вступил со мной в разговор, который продолжался полтора часа. После длительного описания в самых ярких красках подробной картины юношеских упований и огорчений с «производившей тягостное впечатление» откровенностью о нелюбви к нему отца Фридриха III и матери-англичанки [дочери королевы Виктории] германский император перешел к традиционному для него запугиванию «желтой опасностью». Для противодействия Японии у России один только выход − «взять в руки создание военной силы Китая»…Образ действий, который он [Вильгельм II] нам рекомендует по отношению к Китаю в целях предотвращения японской опасности, не только создал бы непосредственно на нашей границе новую опасность, но неизбежно привел бы нас вторично к вооруженному столкновению с Японией, которая усмотрела бы угрозу себе в создании военной силы Китая руками России. Такой рискованной политике, польза которой представляется мне недоказанной, я предпочитал путь соглашений с Японией, с которой нам нетрудно договориться по всем вопросам, в которых наши взаимные интересы соприкасаются. Этот путь нами уже изведан и дал вполне удовлетворительные результаты»
Тем временем японская «Миссия в Европу» (так она официально называлась на родине, достигла Петербурга.
Прибыв в российскую столицу, в тревожном ожидании вестей из Токио, 23 июля Кацура отправился на встречу с Коковцовым во дворец на Елагин остров. Эта жемчужина русской архитектуры времён Екатерины, творение К.Росси и Д.Кваренги стала официальной резиденцией премьер-министров после С.Витте.
Встреча двух премьеров — прошлого и нынешнего — проходила в исключительно дружеской атмосфере. После напыщенных изъявлений в любви друг к другу, стороны высказались на тему недавней войны.
Коковцов: «Война с Японией оставила горькие и тяжелые воспоминания в памяти россиян. Но она не вызвала чувства ненависти к Японии. Эта была война за чужие земли и не коснулась территории самой России. Поэтому она не ранила патриотические чувства россиян, которые в своем большинстве относились с апатией к войне. Именно этим объясняется то, что поражение не породило враждебных чувств к Японии, а заключенные с ней после войны соглашения встретили поддержку россиян. Тем не менее, когда Извольский и он сам, представляли эти соглашения на рассмотрение царя, некоторые из влиятельных политиков выступали против них, считая, что Япония, без сомнения, готовит новую агрессию. Но Извольский и он были убеждены в противном. Прошло время и после целого ряда событий уже не осталось скептиков, и сейчас нет ни одного, кто возражал бы против дружбы с Японией».
Кацура: «Проиграть войну лучше, чем испытать унижение принятия неприемлемых условий. Тем более что, если бы японцы проиграли, это пошло бы им впрок. Как говорят, «после дождя земля становится еще крепче». «Черные тучи» закрыли небосклон на время, но потом небо снова стало ясным. Трудно смириться с «черными тучами» войны, но после нее мы получили то, на что до этого не могли надеяться − длительный мир с Россией.
Активное участие в переговорах принимал С.Сазонов. По просьбе японской стороны некоторые вопросы обсуждались в гостинице «Европейская» где остановилась Миссия. В целом они прошли в доброжелательной атмосфере. По мнению газеты «Асахи», «Обе стороны сошлись в том, что следует полностью прекратить всякое соперничество и объединить свои усилия». Со своими записями, которые он вёл во время переговоров, С.Сазонов поделился с послом Малевским-Малевичем.
Отменив всю остальную программу путешествия по Европе, Кацура торопился назад в Токио. Смерть монарха застала его в пути. Император Муцухито скончался в ночь на 30 июля 1912 года около часа ночи, не приходя в сознание.
Эта весть облетела весь мир. Заслуга бого-человека, каковым по традиции признавался микадо, в преобразовании своей страны были очевидны. Как отмечала японская пресса, за двадцать лет реформ пройден путь, на преодоление которого на Западе потратили сотни лет. Позволю себе привести маленький отрывок из не раз уже упомянутой книги К.О.Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений» с комментариями автора.
«Некролог в другой ведущей русской газете («Русское слово» — М.Е.) больше напоминал панегирик. Под заголовком «Памяти великого» подробно оценивалась роль императора в исторической перспективе. Как пример того, как Япония, спустя несколько лет после войны с ней, воспринималась в российском обществе, статья заслуживает того, чтобы привести ее по возможности полно (подчеркивания − мои. К.С.).
«Кончина японского императора повергла в глубокую скорбь не только всю Японию, но и образованное общество во всем мире. Перед безвременной могилой величайшего из монархов последнего столетия, подарившего истории неслыханное чудо возрождения полуварварской нации, объединяются с непокрытой головой в чувствах преклонения и удивления представители всего человечества, без различия рас и религий… В личности Муцухито не знаешь, чему больше удивляться: высокому ли благородству души, или необычайному дару самообладания и трезвой критической оценке положения дел. Всемирная история почти не знает примера, чтобы неограниченный монарх, почитаемый своими подданными за полубога, добровольно призвал к власти представителей народа…» И как итог всего сказанного: «… Муцухито застал Японию с деревянным парусным флотом и деревянными луками, а умирая, мог бы сказать, что он оставляет страну, закованной в железо и сталь. Но не блеск побед генералов и адмиралов микадо дает Муцухито право на бессмертие в истории человечества. Чингисхан и Тимур, наполнившие мир славой своих кровавых походов, создали более грандиозные империи и пытались подчинить Европу Азии. Но дело этих исполинских завоевателей едва пережило их самих…»
И завершая эту мысль в последнем же абзаце, как, впрочем, и в самом начале статьи, ее автор впадает в апологетику, идеализируя будущее страны. Он не предвидит, что после смерти императора Муцухито и постепенного ослабления влияния его высших советников «гэнро» из-за физического их старения и вымирания возникнет смертельная угроза мэйдзийской политической системе Японии в лице националистической бюрократии и военных кругов, «воинственный пыл и фанатизм» которых уже не сдерживались авторитетом монарха».
И, вот, спустя три года Н.Малевскому-Малевичу пришлось снова представлять Россию на похоронах. На этот раз императора Мэйдзи.
Вскоре состоялась церемония восхождения на престол наследного принца. В присутствии принцев крови, премьер-министра Сайондзи, гэнро Ямагата и Иноуэ, министров, маршалов, генералов и адмиралов перед Ёсихито были возложены два из трех «сокровищ» − священный меч и ожерелье из яшмы. Третье сокровище − священное зеркало, находилось в храме Исэ-дзингу, и его должны были доставить позднее. После того, как ему были переданы императорские печати, молодой император встал и, стоя, принимал разные почести.
В Японии наступила новая эпоха — Тайсё.
В 1912-13 годах обострилась ситуация в Китае, особенно вокруг Монголии. По разным мотивам сорвались переговоры о возможности совместных действий Японии и России, или по крайней мере согласование их политики в Маньчжурии. Территория, где две страны воевали друг с другом, теперь их объединяла, и то, что Ито не успел сказать Коковцову, говорили Н.Малевскому-Малевичу вернувшийся к политической жизни бывший премьер Сигэгобу Окума (1838-1922) и премьер нынешний Кацура.
«Вчера я посетил престарелого графа Окума и беседовал с ним более часа… Коснувшись Маньчжурии, он оживленно указывал на общность интересов России, Японии и Китая в этой стране, куда ныне устремляются американцы и англичане, и находил, что, хотя там для всех найдется дело, однако Державы Дальнего Востока имеют здесь наибольшие интересы. В этом его мнение вполне сходится с тем, что говорил недавно маркиз Кацура…»
Посол довольно активно использовал доверительные отношения, которые у него сложились с японским министром иностранных дел, и постоянно информировал Извольского о переговорах, которые Япония вела с Англией по вопросам Китая.
Но в канун Первой мировой войны у Н.Малевского-Малевича возникли серьёзные проблемы с руководством российского МИДа. В ответ на запрос, на чьей стороне выступит Япония в случае войны в Европе, посол высказал предположение, что Япония останется нейтральной. Этот ответ не удовлетворил министра, который уже знал из других источников, что Япония склоняется к союзу с Россией. После открытия боевых действий в Европе, посол выполнил данное ему поручение, а именно передал искреннюю благодарность японскому правительству за проявленную им дружескую позицию. Речь шла о заявлении кабинета Окума 15 августа 1914 года обеспечить безопасность российских интересов на Дальнем Востоке, пока её внимание отвлечено на войну в Европе.
Дальнейшее развитие событий привело к тому, что создание русско-японского союза стало соответствовать интересам Франции и даже Англии (!). Этому безусловно способствовало создание Антанты и вспыхнувшая война в Европе, которая, как пожар в пороховом складе, распространилась по всему миру. Предварительный дипломатический зондаж привёл к серьёзным переговорам на самом высоком уровне.
Завершался 1915 год. После первых неудач на фронте России удалось остановить немецкие армии, потеряв при этом Польшу. Заглянем в дневник царя Николая П, который не отличался особым тактом и способностью «отделять мух от котлет».
Итак, «29-го ноября [12-го декабря 1915 г.]. Воскресенье. Простоял отличный теплый солнечный день. В 10 час. поехали к обедне. Доклад немного затянулся. Завтракало много народа. Хорошо погулял с Алексеем в саду; было очень скользко и я здорово полетел. Читал и окончил все до чая. Решил послать Георгия в Японию. Узнал, что у графа Воронцова случился легкий удар в Алупке. Вечером поиграл в кости» (Цитирую по книге К.Саркисова «Россия и Япония. 100 лет отношений»).
Так, между чаем и игрой в кости самодержец великой Империи решил направить в Токио своего близкого родственника (внука Николая 1) Великого князя Георгия Михайловича (1863-1919).
Для него, далекого от политики 52-хлетнего хлебосола, гурмана и нумизмата, на протяжении 20 лет управлявшего Русским музеем, «высочайшее» поручение отправиться в Японию стало полной неожиданностью. По свидетельству осведомленного современника, Великий князь «отличался добродушной простотой и доступностью в обращении со всеми. В нем не было ни тени какого либо высокомерия и чванства принадлежности к “высочайшим особам императорской фамилии”; «наиболее русский по душе, прямой и добрый человек», — отозвался о нем долго наблюдавший его протопресвитер армии и флота.
Министру Сазонову Великий князь без обиняков объявил, что пришел к убеждению, что ему поручена лишь «внешняя сторона этого чрезвычайного посольства, то есть оказание японцам внимания с целью снискать их расположение», а политических вопросов он не должен касаться вовсе, «не считая себя подготовленным к обсуждению таковых».
Сазонов полностью огласился с такой трактовкой.
28 декабря 1915 г., напутствуемый сотрудниками японской дипломатической миссии во главе с послом Мотоно, в собственном салон-вагоне Сибирского экспресса Георгий Михайлович отправился в путь, и 12 января 1916 г. в токийском дворце микадо состоялся его парадный прием.
Отвечая на приветствие японского императора, августейший посланец Николая II благодарил за радушную встречу и заверял, что «проявленное со времени настоящей войны сочувствие к России со стороны правительства и народа Японии оставит неизгладимые следы в истории дружеских отношений между соседними странами».
За обеденный стол великий князь и члены его свиты, по словам одного из них, уселись уже «декорированными японскими звездами, солнцами и крестами».
При всей высокой статусности визита внешне чествование Георгия Михайловича порой приобретало комические черты. «Весь японский двор с императором во главе, вспоминал очевидец, поражались его росту, и каждый хотел почувствовать разницу, вставая рядом с ним.»
Разумеется, широко обменивались обещаниями и подарками преимущественно, в виде наград, причем не только генералитету, придворным и сановникам. Так, осмотрев морской арсенал (сталелитейный и снарядно-орудийный завод с 20-ю тысячами рабочих) в Курэ, Великий князь, по донесению сопровождавшего его русского военно-морского агента, «соизволил благодарить чинов и рабочих за старательное выполнение наших заказов и раздать рабочим 30 медалей за усердие».
Между тем, в Петербурге и в Токио всячески отрицали, что перед миссией поставлена какая-либо иная задача, кроме чисто церемониальной. Малевский за день до нового года, 30 декабря 1915 года, специально пригласил к себе журналиста газеты «Асахи», опубликовавшей материал о якобы важном и секретном поручении у высокого гостя.
Пришлось печатать своеобразное опровержение:
«По словам российского посла, «Визит не преследует никаких целей, связанных с войной. Его цель − поздравить императора Ёсихито и императрицу Садако с официальным вступлением на престол. Это видно по составу делегации, в которую включен генерал-адъютант Свиты Его Величества Илья Леонидович Татищев, а остальные полковники и подполковники − все из свиты русского царя. Единственное гражданское лицо в делегации − руководитель отдела Дальнего Востока российского МИД Козаков, владеющий японским языком и хорошо знакомый министру иностранных дел Исии, а также посланнику Адати Минэитиро, который назначен сопровождающим российского высокого гостя на всем его пути через Корею в японскую столицу [«Асахи»].
Н.Малевский-Малевич отнюдь не лукавил. Поездка представительной делегации во главе с августейшей персоной, действительно, носила исключительно протокольный характер и достойно выполнила поставленную перед ней задачу.
В Кобэ высоких гостей из порта до вокзала везли в императорской карете, которую накануне привезли из Токио. Железнодорожный состав на всём пути до столицы встречали представители общественности, военные власти и местное начальство. Была и кратковременная стоянка в пресловутом Оцу («Дескать, всё помним!»). В нарушение древних устоев придворного протокола японский император встречал великого князя на Токийском вокзале. Не остался не замеченным и тот факт, что специально по такому случаю микадо надел на парадный мундир русский орден, а обильные застолья порой принимали чисто семейный характер.
Несмотря на неопытность Георгия Михайловича в дипломатических делах, в общеполитическом плане его поездка вполне удалась. Визит получил в Японии широкий и благоприятный общественный резонанс, будучи, по словам русского посла, приветствован прессой всех направлений «как радостное событие, закрепляющее дружественные между обеими державами отношения». Только с микадо Великий князь за полмесяца пребывания на японской земле встретился пять раз. Министр иностранных дел барон Исии сообщил послу Великобритании в Токио, что после этого отношения между Россией и Японией из дружеских превратились прямо в «сердечные». Министр Сазонов в думской речи отметил «особенно предупредительный прием», оказанный в Японии августейшему русскому гостю и его спутникам, заметив, что ныне «последние остатки былых предубеждений» во взаимоотношениях двух стран рассеяны.. В общем, всем казалось, что предвоенный «холодок» русско-японских отношений растаял безвозвратно.
Тем временем, в стороне от всей этой праздничной мишуры, без грома фанфар и литавр в полном секрете проходили очень серьёзные дипломатические переговоры с участием того единственного «гражданского» лица, которое Малевский-Малевич упомянул в беседе с «Асахи». Речь идёт о Григории Александровиче Козакове − руководителе азиатского департамента МИД, который имел прямое указание от своего министра объяснить японскому руководству, что по сведениям российского МИД, подтверждаемым многими источниками, в Германии созрел стратегический план проникновения в Китай и установления там своего доминирующего положения. Германские виды на Китай объясняли намерением кайзера нанести России удар «в спину», чтобы заставить ее капитулировать в войне в Европе. В связи с этим союз между двумя странами, о необходимости которого русский министр иностранных дел говорил давно, теперь стал крайне насущным.
Примерно за полгода до этого россий ский посол докладывал Сазонову: «Посетивший меня под покровом тайны барон Гото сообщил мне следующее: князь Ямагата и маркиз Иноуэ − «гэнро» − недовольны ходом японской внешней политики и ее главой[Като]. Они обеспокоены тем, что японская дипломатия не заботится об обеспечении положения Японии в будущем. Они давно настаивают на осуществлении идеи покойного князя Ито, мечтавшего о русско-японском союзе и видевшего в нем залог мира на Дальнем Востоке. Переговоры на эту тему, имевшие место в Лондоне в январе текущего года между сэром Э. Греем и послом Иноуэ, остались без всякого результата. Время идет, политическая обстановка меняется, и благоприятный момент может быть упущен. В связи с этим, «гэнро», то есть, главным образом, князь Ямагата и маркиз Иноуэ, решились обсудить вопрос на своем совещании в присутствии графа Окума и потребовать от последнего внесения дела в кабинет. Барон Гото прибавил, что князь Ямагата намерен, в случае каких-либо возражений в кабинете, взять все дело в свои руки».
Серьёзные переговоры Г.А.Козаков начал ещё в поезде. Надо признать, что обе стороны вели принципиальный спор за каждое слово и запятую будущего документа, призванного впервые закрепить между двумя странами союзнические отношения. В ходе этих переговоров были обозначены основные позиции, суть которых сводилась к тому, что Япония брала на себя защиту интересов России на Дальнем Востоке, пока шла война в Европе, снабжать русскую армию достаточным количеством оружия и боеприпасов, а также заключение в перспективе соглашения с Францией и Англией, направленного против Германии.
27 января 1916 г. Великий князь Георгий Михайловичем и его свита на броненосце «Касима» вернулись на материк. 19 февраля они прибыли в Петроград и 28-го явились в царскую Ставку. В те же февральские дни посол Мотоно вручил министру Сазонову ноту о согласии токийского кабинета вступить в переговоры с Россией, а 13 марта передал ему же проект документа, который и лег в основу русско-японского договора.
Ещё несколько месяцев депеши летали из Москвы в Токио и обратно, между посольствами и министерствами для согласования некоторых позиций и вдруг, как гром в солнечный майский день прогремело сообщение, что посол Малевский-Малевич возвращается в Петербург!
Его отставка была неожиданной для всех и в первую очередь для него самого. Он был едва ли не самым «долгожителем» среди российских послов, и вдруг сразу же после успешного государственного визита Великого князя и в разгар переговоров о заключении союзного договора его отзыв выглядел странным, если не подозрительным.
«Опасаюсь, как бы мое внезапное отозвание не было бы истолковано в Японии как изменение той политики, которую императорское [российское] правительство преследовало здесь по высочайшей воле в течение последних восьми лет, имевшей главной целью укрепление дружеских связей между обеими державами… Было бы желательным в течение некоторого времени подготовить японское общественное мнение к моему уходу, чтобы избежать неправильного толкования», — Обращался Малевский к Сазонову. Для этого же он просил ходатайствовать о назначении его в Государственный совет (это была общепринятая практика в отношении бывших послов), дабы придать отзыву из Японии характер награды за труды в этой стране.
Но Сазонов не внял просьбам Малевского-Малевича. Мотоно в телеграмме Исии, расшифрованной в российском МИД, сообщал, что разногласия между Сазоновым и Малевским обсуждались в российском правительстве, а непосредственной причиной стало то, что русский посол в последнее время не выполнял инструкции министра иностранных дел. Какие именно, не уточнялось, но, видимо, груз недовольства перевесил все разрешённые нормы бюрократических устоев.
17 марта 1916 года японский император принял Малевского-Малевича в Фениксовом зале дворца. После официальной части, когда тот сложил с себя полномочия посла, и они формально перешли к временно исполняющему эти обязанности советнику Михаилу Сергеевичу Щёкину, Николай Андреевич вместе с императором и присоединившейся к ним дочерью Евгенией проследовал в Павлониевый зал, где их ожидала императрица. После короткой светской беседы русский посол с дочерью были приглашены на обед в банкетный зал Хомэйдэн. За столом можно было увидеть также премьер-министра Окума и министра иностранных дел Исии, а также министра императорского двора и высших чинов придворного церемониала. На прощание император и императрица преподнесли послу и его дочери ценные подарки .
За день до этого Малевского-Малевича и его дочь принимал у себя в частной резиденции премьер-министр Окума. Из русского посольства был приглашен только Щёкин. Японцев было тоже немного, но их участие было весьма представительным: военно-морской министр Като Томосабуро с супругой, военный министр Осима Кэнъити, министр иностранных дел Исии с супругой и некоторые другие.
Значительно больше было провожавших на Токийском вокзале 30 апреля. Частично это объяснялось тем, что через десять минут после отъезда русского посла на вокзал прибывал поезд с принцем Канъин (1865-1945), так что часть присутствовавших совмещали проводы посла со встречей принца. Но к их числу не относились 130 слушателей и слушательниц духовной школы при православном Воскресенском соборе («Николай-до»), которые здесь же на платформе в манере православного четырехголосного хора исполнили «Боже, царя храни…»
Для отъезжавших железнодорожные власти Японии выделили особой комфортабельности вагон. Теперь он был заполнен не только посольским багажом, но и многочисленными букетами цветов. Как писала пресса, черные шелковые цилиндры официальных лиц, политиков, дипломатов, лидеров делового мира мелькали вперемежку со шляпами дам, среди которых можно было увидеть жен военно-морского министра Като и барона Гото Симпэй.
Легко представить себе душевное состояние посла, с которым так сердечно и тепло прощалась высшая японская элита и с таким холодом встречала родная страна.
Николай Андреевич Малевский-Малевич скончался вскоре после своего возвращения. В некрологе было отмечено, что он был Почётным членом Императорского Женского Патриотического Общества и членом Совещательного комитета при Совете этого общества. Sic transit gloria mundi.
За свои заслуги Н.Малевский-Малевич был награждён тремя орденами Российской империи и орденами одиннадцати стран мира.
Семейная жизнь Николая Андреевича сложилась неудачно. После развода со своей супругой Софьей Петровной Рогович − дочерью тайного советника, прокурора и сенатора − у него сохранились очень добрые отношения с детьми − тремя сыновьями и двумя дочерями.
Старший − Пётр (1891-1974) − один из руководителей евразийского движения, офицер лейб-гвардии Преображенского полка.
Евгения (1892-?) − сопровождала отца в его поездках.
Андрей (1896-1914) − офицер, погиб на фронте.
Константин − (1987-1927) − офицер, был арестован персидскими властями и выдан Советским властям. В числе 20 человек расстрелян в ответ на убийство П.Л.Войкова (советский посол в Польше, принимал участие в решении о казни царя Николая П и его семьи в Екатеринбурге, был убит белоэмигрантом). Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.
Елена (1897-1965) − похоронена на Переделкинском кладбище.
Помимо своей довольно сложной чисто дипломатической деятельности, Н.Малевский-Малевич оставил по себе добрую память, связанную с покровительством известному отечественному востоковеду В.М.Мендрину (1866-1920).
Василий Мелентьевич родился в Екатеринодаре в семье чиновника. Окончил Московское военное училище (1889) и был направлен для прохождения службы на Дальний Восток. В мае—августе 1903г. командировался для языковой и страноведческой подготовки в Токио. Во время русско-японской войны участвовал в боевых действиях и был награждён двумя орденами за проявленную отвагу и мужество.
По совету архиепископа Николая Японского взялся за перевод «Истории сёгуната в Японии» − капитального труда, который сам владыка изучал в юности и которому придавал огромное значение. Всего из 22 книг, написанных на камбуне, им было переведено 6, которые были опубликованы в «Известиях Восточного института» в 1910—1916 гг., снабжённые обширными историческими и лингвистическими комментариями. В.Мендрин − автор работ по грамматике и стилистике японского языка, переводчик ряда других произведений японской литературы. В частности, им были впервые переведены на русский язык около ста лирических стихотворений, в том числе и хайку Басё.
С 1910г. состоял в числе штатных преподавателей Восточного института.
Сохранилось следующее письмо Н.Малевского-Малевича, адресованное министру иностранных дел Японии графу Комура от 2 апреля 1911 г.:
«Мой дорогой граф!
Русский ученый Мендрин, который посвятил себя изучению японского языка и с этой целью уже три года живёт в Токио, обратился ко мне с просьбой получить для него разрешение посещать в Токийском императорском университете занятия профессоров филологии и права. Зная Мендрина как человека преданного науке и безупречного характера, я прошу Ваше Превосходительство воспользоваться Вашими заслугами перед своим коллегой из Министерства образования, чтобы Мендрин мог быть принят в Императорский университет Токио для посещения вышеупомянутых занятий в течение нынешнего учебного года и также в следующем году».
25 мая министр ответил российскому послу:
«Я постарался сразу же сообщить в Министерство образования содержание письма от 2 апреля 1911 г., которое Ваше Превосходительство направили мне по вопросу о желании Мендрина, русского ученого, быть допущенным посещать занятия в Токийском императорском университете. Господин Комацубара только что сообщил мне, и я имею честь довести до Вашего Превосходительства, что было решено по его просьбе допустить Мендрина в Дайгакуин в качестве студента, изучающего литературу.»
В 1918г.− после отделения от Восточного института Высшего политехникума − Мендрин был избран его ректором.
Скончался В М.Мендрин во Владивостоке и был похоронен на Покровском кладбище, могила его не сохранилась. Его обширный научный архив утрачен.
24 сентября 2005 года на аллее Славы Дальневосточного Университета В..М. Мендрину был открыт памятник.
Автор: М.Е. Ефимов
Продолжение следует
