Этой подборкой мы начинаем публикацию фрагментов новой антологии «Хайку – поэзия времен года», подготовленной известным переводчиком, профессором Школы востоковедения Высшей школы экономики Александром Долиным.
Иллюстрации: Кацусика Хокусай, Утагава Хиросигэ, Олег Усов
(Книга «ХАЙКУ – ПОЭЗИЯ ВРЕМЕН ГОДА» в четырех томах выйдет в 2024 г. в издательстве АСТ)
Поэтика дзэнского созерцания
Считается, что Басё впервые превратил трехстишие из семнадцати слогов в инструмент воспроизведения тончайших движений души. Он ввел в поэтику хайку такие сущностные категории, как ваби (осознание бренности и одиночества человека во вселенной), саби (патина времени, ощущение изначально печальной причастности к всемирным метаморфозам), сибуми (терпкая горечь бытия и пронзительность мироощущения), сиори (состояние духовной сосредоточенности, необходимое для постижения глубинного смысла явлений), хосоми (утонченность чувств), каруми (легкость, прозрачность и доступность), фуга-но макото (истинность прекрасного) и фуэки рюко (ощущение неизменного в преходящем, вечного в текущем).
Понятия ваби и саби (которые были известны как дзэнские эстетические категории еще по крайней мере с шестнадцатого века), безусловно, связанные с с ключевыми категориями даосской и дзэн-буддийской эстетики, предопределили важную особенность поэтики хайку: изначальное стремление к простоте, скромности, неброскости, приглушенной тональности, обыденности, к погружению в привычную повседневность, воспринимаемую как естественная среда для активной дзэнской медитации. При этом вся жизнь в ее мельчайших деталях, без деления на хорошее и плохое, высокое и низкое, дорогое и дешевое, становилась бесценным материалом для художника и поэта.
Обратной стороной этого дзэнского (и даосского) идеала опрощения, честной бедности и недуального восприятия окружающего мира стала острая неприязнь к кричащей роскоши, выставленному напоказ богатству, непомерно дорогим одеждам и украшениям, то есть к любым видам сословного чванства и всяческим попыткам подчеркнуть неравенство людей, одинаково ничтожных перед землей и небом, но в то же время одинаково достойных уважения как венец природы и ее разумное порождение. Все ключевые положения дзэнской (а также даосской) философии жизни нашли концентрированное художественное воплощение в хайку. Поэзия хайку также стала апологией равенства творческих личностей, к каким бы кругам они ни принадлежали. В полном соответствии с заветами даосских мудрецов и дзэнских патриархов они, вне зависимости от своего реального социального положения и материального благосостояния, исповедовали идеал «скитальца дхармы», возвышенного духом обитателя убогой хижины, упоминание о которой так часто встречается в стихах. Хотя сами поэты хайку ощущали себя прежде всего дзэнскими художниками и мыслителями, постоянным фоном их творчества остается философия китайского даосизма, к которой эти авторы дают частые отсылки.
Чтобы понять всю скромность запросов этих гениальных мастеров, достаточно взглянуть на реконструкцию знаменитой Банановой обители, хижины Басё в токийском районе Фукагава или сохранившегося домика Масаока Сики в районе Комагомэ. Даже после смерти они стремились сохранить верность Пути Дзэн, завещая не создавать в память о них пышных надгробий. Например, могила Мукаи Кёрай, любимого ученика Басё и главы крупной поэтической школы, так и называется «Маленькая могилка», представляя собой крошечную каменную плиту с низеньким столбиком посередине. Они жили интересами поэтического искусства, жили самим искусством словесности и для него.
Хотя и даосская, и буддийская картины мира ориентированы на теснейшую связь с космическими процессами − что находит отражение в древней астрономии и астрологии Восточной Азии – дзэнское мировосприятие отличается «приземленным», сугубо «человеческим» взглядом на природу. Если классические теории буддизма тяготеют к углубленному мистицизму, помещая человека в реторту бесконечных превращений и стремясь абстрагироваться от проблем низменной повседневности, дзэнское сознание в основном остается чуждо праздному суемудрию и замкнуто не столько на постижение тайн Вселенной, загадки бытия, метафизической сущности божественного абсолюта, не на слияние с космической Пустотой, сколько на самопознание, обретение Пути в земной жизни, проникновение в сокровенную суть окружающих нас предметов и явлений, которую древние называли югэн.
При этом макрокосм, безусловно, отражается в микрокосме творческой личности, но не довлеет – как это происходит, например, в духовной поэзии Уильяма Блейка или Джона Донна. Все заложенные в такой философии жизни метафизические элементы, плоды любого интроспективного озарения как бы проходят через фильтр обыденного сознания, трансформируются в предметную, «вещную» реальность повторяющихся явлений природы, оттеняющих бренность и печальную красоту нашего земного бытия.
Каноны жанра
Своим авторитетом Басё освятил сложившиеся к тому времени поэтические каноны составления сборников и антологий хайку по сезонному принципу с желательным распределением стихов по разделам Весна, Лето, Осень и Зима, отталкиваясь здесь от классических антологий поэзии вака (хотя и с серьезными поправками). Подобное деление требовало обязательного использования «сезонного слова» (киго), указывающего на время года: цветы сливы или сакуры, первые полевые травы, возвращение перелетных птиц – для весны; палящее солнце, птичьи трели, порхающие бабочки – для лета; багряные листья кленов, дожди, прохладный ветер, полная луна – для осени; снежное безмолвие, долгие холода, студеный вихрь – для зимы и т.п.
Привязка хайку к временам года символизировала извечную включенность человеческой жизни в череду вселенских метаморфоз. Кроме косвенных «указателей» в виде сезонных растений, насекомых или певчих птиц, во многих хайку содержится прямая отсылка к традиционной сезонной теме, которая озвучивается в начале или в конце трехстишия: уходящая весна, летняя жара, осенний вечер, ночной снегопад… Такое сезонное слово-тема превращается в постоянный параллелизм, оттеняющий конкретный авторский образ. Хайку в большинстве случаев не просто фиксируют некую примечательную картину, но всегда помещают ее в «рамку» сезона и в контекст темы.
Не без активного участия Басё в тот же период обозначились закономерности предметной классификации хайку по темам и разделам (с привязкой ко времени года): растения, животные, насекомые, повседневные дела человеческие и т.п. Поскольку массовость хайку предполагала выпуск многочисленных коллективных антологий, именно сезон и тематика должны были определять место стихотворения в книге. Авторство же играло второстепенную роль и указывалось в конце лишь «для порядка». Оригинальная интерпретация известной темы оценивалась выше введения новой темы, верность канону – выше авторской индивидуальности. Впрочем, в произведениях большого мастера личность всегда проявлялась в полной мере.
Особое внимание уделялось тщательному подбору единственно верного и необходимого слова, созданию максимума оттенков и обертонов, а также правдивости и интимной доверительности интонации трехстишия, которая сама по себе должна была вызвать эмоциональный отклик в читателе. Конечный эффект хайку можно, вероятно сравнить с эстетическим эффектом моментального снимка в художественной фотографии – как в черно-белом варианте, так и в цветном.
Полнейшую зависимость хайку от специфики времен года следует искать в исходном дзэнском постулате: следование правде жизни, отражение неизменного в преходящем и фиксация мгновений вечности в их естественной последовательности.
Помимо «сезонных слов» Басё, как и все его последователи, подчеркивал значение так называемым «отсекающих» частиц-кирэдзи, в число которых входили непереводимые восклицательные междометия типа я или кана с различными смысловыми оттенками. К категории «отсекающих» некоторые японские критики относят (впрочем, без особых оснований) и глагольные формы, передающие, например, прошедшее время. Подобную функцию в европейских языках выполняют обычно эмфатические и временами вопросительные междометия (Ах! О! Вот уж! Надо же! Неужто?! Да как же?! и т.п.) а также указательные местоимения с эмфатической окраской («Этот старый пруд!»). Так или иначе, кирэдзи призваны были укрепить композицию и повысить эмоциональный настрой хайку. Кирэдзи, как и их аналоги в других языках, призваны передавать неповторимую интонацию каждого стихотворения, вносить в него личностное начало.
Будучи порождением старинной поэтической традиции, включающей «короткие песни»-танка, «длинные песни»-тёка, и «сцепленные строфы»-рэнга, и ряд других жанров, объединенных понятием «японская песня»-вака, хайку не могли избежать влияния классической поэтики. В арсенале художественных приемов поэтов ХVII-XVIII вв. мы иногда (но не слишком часто) встречаем и дошедшие с эпохи Нара «постоянные эпитеты»-макуракотоба, и связанные по смыслу слова энго, и омонимические созвучия какэкотоба. Особую роль играют явные или скрытые парафразы строф широко известных вака из средневековых антологий, сборников знаменитых китайских поэтов или из драм Но – прием, родственный так называемому «заимствованию песни»-хонкадори, вошедшему в моду в конце XII в. и с тех пор прочно укоренившемуся в различных поэтических жанрах. Разумеется, в поэтике хайку присутствует простое сравнение, хотя метафора (к примеру, «скалы пронизаны голосами цикад» − у Басё) используется крайне редко. Зато часто и порой в неожиданном звучании употребляется олицетворение (к примеру, «сердечко травинки, дрожащее на ветру» − у Исса).
Встречаются в хайку и совершенно не свойственные другим жанрам тропы: например, синекдоха, когда вместо двух прохожих под дождем фигурируют «соломенный плащ и зонтик» или синестезия (замещение чувств), когда для поэта голоса уток «смутно белеют» или в затоне раздается «темный рыбий всплеск».
Еще в глубокой древности в японской культуре сформировалась удивительная «поэтическая география» − художественные описания всех исторических мест и достопримечательностей страны, тысячекратно воспетых в стихах и запечатленных на картинах. Эта география, которая постепенно расширялась с течением исторического времени, охватывала в основном центральный остров Хонсю, поскольку поэты и художники крайне редко выбирались в своих странствиях на периферийные большие острова Кюсю и Сикоку. Однако упоминания о всех красотах Хонсю, островков Внутреннего моря и даже дальнего острова Садо в Японском море встречаются повсеместно в поэтических сборниках и антологиях. Сборники хайку не были исключением. Знаковые топонимы, некогда служившие «изголовьем песни»-утамакура в танка, полностью были взяты на вооружение поэтами хайку в качестве дополнительных тропов. Они создавали «диахроническую перспективу», сопрягая трехстишие со всем комплексом мифов, легенд, преданий и романтических посланий, относящихся к бухте Вака, побережью Суминоэ, вершине Фудзи, взгорью Ёсино, живописным крошечным островкам в заливе Мацусима, к храму Мии-дэра, святилищу Касуга, Большому Будде в Камакуре и прочим историко-географическим реалиям, известным каждому японцу.
Все эти художественные приемы превращали хайку – несмотря на необычайную краткость формы – в законченное поэтическое произведение, несущее именно в силу недосказанности в своей непритязательной образности огромный суггестивный потенциал, открывающее простор для эрудиции и творческого воображения образованного читателя. При этом, разумеется, литературная грамотность читателя должна была соответствовать интеллектуальному уровню сочинителя.
Характерной особенностью всех сборников хайку является их интерактивная фактура, рассчитанная на равное знакомство авторов и читателей с классическим наследием. Прямые и косвенные отсылки к сочинениям даосских классиков и танских поэтов, буддийским трактатам и старинным антологиям вака соседствуют с парафразами хайку великих предшественников, которые совершенно открыто берутся за образец и зачастую варьируются лишь в одной строке. Узнаваемость образов считалась не недостатком, а достоинством такого стихотворения. Таким образом, как и во многих других средневековых памятниках литературы (а здесь также с добавлением сочинений Нового времени), интертекстуальность выступает в поэтике хайку в качестве константы, постоянно присутствующей связи с культурным наследием прошлого.
Вечные темы в поэтике вселенских метаморфоз
Сформулированные Басё и развитые его учениками, единомышленниками, преемниками эстетические концепции в классической поэзии хайку априори работают только в формате сезонных циклов. Таковых, согласно традиции, насчитывается четыре плюс один: весна, лето, осень, зима плюс (условно) Новый год. При этом календарный год по старой китайской традиции подразделялся в одном варианте на 24 подсезона, а в другом, более детальном, – на 72, что создавало чрезвычайно дробную рубрикацию сезонных образов, привязанных к каждому времени года буквально по дням.
Еще с середины XVII в. поэты начали систематизировать временные и тематические параметры хайку, обозначая рамки стихотворчества. Первым составил такое пособие для стихотворцев «Горный колодец» («Яма-но и») Китамура Кигин в 1649 г.
Определенные рамки всегда существовали и в поэзии вака, причем ассортимент тем был весьма ограничен: многие животные, птицы, насекомые были жестко табуированы, другие, наоборот, стали неотделимой частью канона. Приземленная бытовая тематика оставалась под запретом вплоть до эпохи Эдо, и условное деление тем по принципу изящное-вульгарное (га-дзоку) соблюдалось неукоснительно. Именно сезонные циклы составляют самый большой раздел во всех императорских изборниках (тёкусэнсю). Сквозной темой японской лирики стал человек в постоянно меняющемся мире природы. Эта же тема оставалась доминирующей и поэзии сцепленных строк, рэнга, которая почти на три века закрепилась в японской культуре, оставаясь притом не более, чем интеллектуальной игрой.
Поэтика хайку расширила список приемлемых тем во много раз и почти полностью сняла все ограничения. Однако свобода выбора была предоставлена авторам только в определенных хронотопных координатах. При всей миниатюрности формы хайку указание на сезон (чаще его конкретный период) играет ключевую роль. Рекомендации по употреблению киго охотно давал Басё в беседах с Мукаи Кёрай и другими своими учениками, которые в свою очередь проповедовали поэтику времен года.
В хайку, кроме сезона, часто содержится также указание на конкретное местоположение или состояние автора, что создает эффект моментального фотоснимка (чаще всего селфи), переданного словами.
Постепенно списки киго расширялись с достаточно жесткой привязкой к каждому месяцу сезона и мелким отрезкам времени внутри него.
Более того, киго стали формировать ассортимент тем, которые, в свою очередь, группировались в образно-тематические каталоги и руководства к написанию стихов – сайдзики. Помимо общих рекомендаций и истолкования популярных образов, они предлагали любителям и сочинителям хайку сотни, а порой и тысячи классических примеров в каждой конкретной рубрике.
В контексте философии «бренного мира» укиё каждое мгновение вечности приобретает особую, неповторимую ценность. Однако повторяемость в потоке времени моментов, связанных с природой, и с повседневной деятельностью человека позволяет зафиксировать их и каталогизировать в образно-тематическом реестре.
В поэзии хайку позднего Средневековья сайдзики фактически диктовали выбор тем, почти не оставляя вариантов авторам.
В большинстве сайдзики темы распределялись по четырем временам года (иногда с добавлением Нового года в качестве пятого раздела), а внутри каждого сезона – по следующим главным категориям:
- Небеса и стихии (тэммон)
- география (тири)
- дела человеческие (дзиндзи)
- боги и будды (синбуцу)
- животные (добуцу)
- растения (сёкубуцу)
К каждой теме (дай) прилагалось объяснение смысла образа и добавлялись примеры реального употребления в хайку, то есть потенциально возможные образно-тематические модели для сочинения с пространным объяснением ее литературной значимости, причем на каждую образно-тематическую единицу приводилось в качестве иллюстраций значительное количество хайку известных авторов.
Таким образом, читатель (хайдзин) видел перед собой некий единый поэтический календарь, где в качестве примеров приложены подборки стихов на одну и ту же тему, раскрытую с самых разных ракурсов.
Главные категории фигурировали отдельно в каждом сезоне. Например, в категорию «дела человеческие» цикла Осень могли быть включены (с некоторыми вариациями) такие темы-образы: праздник фонарей, фейерверки, жаровня, посещение могил, пляски праздника О-Бон, осенние дороги, стук валька, спелые колосья, сбор урожая, пугало в поле и др.
- В категорию «птицы и животные» осеннего цикла чаще всего включались: олень, дикие гуси, журавли, куропатки, дятел, перелетные птицы, бекас, воробьи, мелкие пичуги, стрекозы, сверчки и кузнечики, осенние бабочки, поздние комары, осенние цикады, пауки, мошкара, мешковые черви, земляные черви и др.
- Из осенних растений рекомендовались в первую очередь: мальва, осенние листья клёна, опадающие листья ивы, леспедеца двуцветная, тростник, лекарственные растения, просо, гречиха, цветы вьюнка, мискант, дейция, гибискус, полевые цветы, тыквы-горлянки, орхидеи, листья банана, цветы павловнии, виноград, хурма, каштаны, плющ, грибы, лесные ягоды, груши, яблоки, ромашки, хризантемы.
Однако многие растения, особенно те, что цветут долго, могли иметь двойное подчинение, то есть относиться и к лету, и к осени. То же можно сказать и о многих сезонных темах. Осенние дожди (сигурэ), которые переходят в календарную зиму, обычно также фигурируют скорее как примета зимы. Так же и палые листья, и оголенные деревья. Ведь в южной и центральной частях Японии (на равнинах, но не в горах) снег выпадает крайне редко, и поздняя осень часто неотличима от зимы, а особенности суровой природы северных провинций в классической поэтике фактически не принималась в расчет, хотя при этом все же нередко служили материалом для хайку.
Что касается Нового года, то обычно подготовка к этому событию входила в список тем для конца зимы (то есть для двенадцатого лунного месяца), а само наступление Нового года со всеми ритуальными обрядами рассматривалось как первый праздник весны и входило в список весенних тем. Любование луной, хотя и рассматривалось как традиционно осенняя тема (полнолуние в девятый лунный месяц), но могло служить темой и для любого другого сезона, поскольку луна всегда присутствует на небосводе.
Пересечения и накладки возникали постоянно при распределении тем между традиционными разделами и служили предметом оживленных дискуссий, а в иных сборниках и антологиях какие-то традиционные разделы могли быть просто опущены и темы из них включены в другие разделы. Впрочем, это только оживляло творческий процесс, построенный на постоянном обмене новыми хайку, и не слишком мешало авторам.
Богатейшая палитра образов природы, созданная мастерами хайку, нисколько не потеряла свежести и в ХХ1 веке, продолжая волновать сердца читателей – теперь уже не только в Японии.
КРАСКИ ОСЕНИ
Быть может, то осень
сквозь ставни ко мне проникла?
Качнулось пламя свечи…
Райдзан
Травы увяли.
Весть об осени в лес принесла
рыжая лисица…
Бусон
Очарованы флейтой,
набегают волна за волной.
Осень в бухте Сума…
Бусон
Осень пришла –
замечаю я по набухшим
стручкам гороха…
Сэмару
Рушат рис в селе –
до чего хорош перестук
этой лунной ночью!..
Масуо
Ставлю вещи на свет
и смотрю, как рождаются тени
в полдень осенний…
Кёси
Рассвет настает.
Голос колокола окутан
пеленой тумана…
Басё
Ночною порой
сова отмеряет время.
Перестук вальков…
Исса
Там и сям, там и сям
отовсюду раздается
перестук вальков…
Бусон
Фудзи-гора,
осеннее небо пронзая,
вздымается ввысь.
Оницура
Под ноги глядя,
По лесу бреду наугад.
Настала осень…
Дакоцу
Осенняя ночь.
Неумело путник латает
худое платье…
Исса
Туман поутру.
Вдалеке забивают сваю:
бам-бам-бам-бам…
Бусон
В монастыре
огней почти что не видно.
Холодная ночь…
Сики
Ночи все холодней –
вот уже и мошки ночные
не летят на свет…
Сики
Река Могами –
как быстро она уносит
память о лете…
Сики
Ранняя осень –
чему же так удивлен
старый гадальщик?..
Бусон
Ранняя осень –
сквозь вечерний сумрак светит
огонек в окне…
Бусон
Ох, достала меня,
вконец замучила бедность.
Осеннее утро…
Бусон
Растоптанное
тельце маленького краба.
Осеннее утро…
Сики
Середина осени.
Гляжу с бататового поля
на огонек в окне…
Суйбуцу
Отчего в эту осень
я чувствую, как постарел?
Птицы в облаках…
Басё
Под мелодию флейты
набегают волны на брег
осень в бухте Сума…
Бусон
Поздняя осень.
Интересно, кто же он,
этот мой сосед?…
Басё
Вот и холода!
Вдалеке больной журавль
один на лугу…
Бусон
Сосед за стеной
громыхает котелками.
Как ночь холодна!..
Бусон
В десятый месяц
никуда я не хожу –
и гости не приходят…
Сёхаку
На голом суку
примостилась под вечер ворона.
Осенний вечер…
Басё
Осенняя грусть!
Как вздох, из далекого храма
колокола гул…
Юсуй
Время ужина –
сквозь раздвинутые двери
осенний закат…
Тёра
Выйдя из ворот,
и я стану странником.
Осенний вечер…
Бусон
Кто-то пришел –
наведался в гости к кому-то.
Осенний сумрак…
Бусон
«Скри-и-и-ип» —
закрывают ворота в храме.
Осенний вечер…
Сики
Задумался я
об отце, о матери.
Осенний вечер…
Бусон
В сей бренной жизни
наконец-то краткий досуг.
Осенний вечер…
Бусон
Осенний вечер.
Ветер в дырках на рваных сёдзи*
звучит как свирель…
* сёдзи – сдвижные перегородки-двери из вощеной бумаги
Исса
Осенний вечер.
Беззвучно мимо летит
черная ворона…
Кисю
Дорожная даль –
путников нигде не видно.
Осенний вечер…
Басё
У этой печали
и радости не отнять.
Осенний вечер…
Бусон
Сидит девчушка,
ужин кушает одна.
Осенний вечер…
Сёхаку
Осенняя ночь –
кто храпит, кто смотрит сны.
Сверчок осенний…
Суйо
Даже сладкий храп
тонет в этом громком хоре –
осенние цикады…
Кикаку
Малое дитя
улыбается себе…
Осенний вечер.
Исса
В свете луны
хризантемы то белы, то жёлты.
Поздняя осень…
Сики
Контур осени
промелькнул сквозь щели ставней –
свеча качнулась…
Райдзан
Брюзжанье мое
покорно слушает стенка.
Осенний вечер…
Исса
Эх, когда бы она
и брюзжанье мое понимала!
Нынешняя луна…
Исса
Ведь вот незадача –
человеком явиться на свет!
Осенний вечер…
Исса
Огоньки вдали –
кто-то коротает ночь
порой осенней…
Бусон
Вот так, полагаю,
и выглядит Огненный ад –
закат осенний…
Басё
Уплывает лодка –
все дальше и дальше дни
осени минувшей…
Бусон
Улетали вчера
и еще улетали сегодня –
вот и нет гусей…
Бусон
Ясная луна –
на циновку в комнате
легла тень сосны…
Кикаку
Сквозь сеющий дождь
под окном шлёп да шлёп каштаны.
Луна в тумане…
Усэн
В коровьем хлеву
замычал протяжно вол.
Луна в тумане…
Сики
Вихрю в небесах
лучше нет попутчика,
чем ясная луна…
Бонтё
Куда так спешит
в полнолуние корабль,
паруса подняв?..
Байкин
Полнолуние –
лишь закончили уборку
в храме Дзэнко-дзи…
Исса
Даже в котелке,
где варятся нынче бататы,
мерцает луна…
Кёроку
Луна в небесах.
Через бедный квартал шагаю,
залит сияньем…
Бусон
Синяя цапля
голос вдруг подала
этой лунной ночью…
Рансэцу
Из травы луговой,
что прибита осенним вихрем,
восходит луна…
Тёра
Да есть ли меж нас
хоть один, кто за кисть не возьмется?!
Луна в эту ночь!..
Оницура
Хотя бы ее
вор украсть у меня не решился –
луна в окошке…
Рёкан
Осень жизни моей!
А луна совершенна, как прежде,
всему вопреки…
Исса
Осенний ветер.
Ты и я – мы живы и снова
видим друг друга…
Сики
Осенний вихрь –
но тучи в небесных высях
не колыхнутся…
Рогэцу
Смутная печаль.
Дрожит на удочке леска —
ветер осенний…
Бусон
В коровьем хлеву
комариный писк еле слышен.
Ветер осенний…
Басё
Дрогнуло сердце –
ветер осени чуть всколыхнул
шторку над дверью…
Рансэцу
Листья плюща
все разом затрепетали −
ветер осенний…
Какэй
Убогий старик –
даже перед пугалом
стыдно за себя…
Исса
Осенний ветер –
промерзает до костей
пугало в поле…
Тёи
Ночью холодной
Мне лохмотья одолжит оно,
Пугало в поле…
Басё
Далёко мой дом –
но вижу осенние клёны
в родном селенье…
Бусон
