После торжественного получения Аттестата возможности для выбора будущей профессии были весьма ограничены. Дело в том, что ранец я не носил и, понятно, маршальского жезла в нём не могло быть. Так что карьеру военного я сразу исключил, а с ней и желание поступить в ВИИЯКА. Начитавшись детективных романов, мечтал стать следователем или, на худой конец, экспертом-криминалистом. Но для поступления в юридический или медицинский институт нужно было сдавать экзамены по «нормальному» иностранному языку. То же касалось и при выборе любой другой профессии.
Так, мы с моим школьным другом и одноклассником Андрюшей Поповым оказались в Сокольниках в приёмной комиссии Московского института востоковедения (МИВ). Третий обладатель такого же Аттестата каким-то чудом (можно только догадываться!) оказался в стенах Финансового института.
Почти все вступительные экзамены мы кое-как сдали. Оставался последний − японский язык. Секретарь приёмной комиссии долго ломал голову, что с нами делать и, в конце концов, выдал нам на руки Экзаменационный лист и адрес, по которому нам надлежало явиться. До сих пор, проезжая мимо этого здания на Ленинском проспекте, с дрожью вспоминаю, как мы с Андрюшей топтались перед входной дверью с табличкой «Н.И.Конрад».
Звонок. Тишина. И на пороге стоит женщина средних лет. Она с нескрываемым удивлением смотрит на нас, а мы на неё. Пауза.
− Вы на экзамен?
− Да, − Промямлили мы.
− Тогда проходите. Я вас жду.
Так мы познакомились с Анной Евгеньевной Глускиной (1904 — 1994). Она объяснила, что мы находимся в квартире патриарха советского японоведения академика Конрада Николая Иосифовича, который сейчас находится в отъезде. По её словам, она часто принимала у студентов экзамены, но ни разу в жизни не принимала их у абитуриентов. Мы рассказали ей о нашей школе, что мы учили в течение четырёх лет и о нашей учительнице.
Помню, как Анна Евгеньевна подвела нас к огромному книжному шкафу. В нём, как на параде выстроились по ранжиру корешки солидных фолиантов, сверкая золочёнными иероглифами.
− Покажите мне, мальчики, какие вы знаете иероглифы и как они читаются.
Не могу сказать, что мы поразили экзаменатора своими познаниями, но кое-какие «иерошки» мы наперебой всё-таки назвали.
На этом экзекуция завершилась. Выставив нам по «пятёрке» А.Глускина сказала на прощание:
− Сами понимаете, что полученные вами оценки весьма условные. Считайте это авансом. Но я надеюсь, что после окончания института вы сможете не только распознавать эти иероглифы, но и прочитать книги, которые стоят в шкафу.
Впоследствии мне не раз приходилось встречаться с Анной Евгеньевной, поскольку она читала в институте курс по истории японской литературы. Когда же я узнал её биографию, то проникся глубочайшим уважением к этой женщине, как выдающемуся учёному-востоковеду, как талантливому поэту и настоящему Гражданину.
Достаточно очень кратко указать этапы её жизненного пути.
Она родилась в 1904 году в Тюмени в семье врача. С детства проявила таланты к музыке, к рисованию и изящной словесности. Когда юная Аня решила всё-таки посвятить себя музыке, накануне вступительных экзаменов она проколола иголкой большой палец правой руки. Начавшийся сепсис перечеркнул все её планы.
Будущую профессию ей помог определить профессор Н.И.Конрад, на лекции которого она случайно попала в Петроградском университете. Анна перебралась в северную столицу и поступила на японское отделение Петроградского института живых восточных языков. Одновременно она посещала лекции в Университете.
В 1925 году, получив диплом об окончании, А.Глускина поступила на работу в Музей антропологии и этнографии АН СССР. В 1928 году её отправляют на 9 месяцев в Японию с целью сбора для музея коллекции по сельскому хозяйству, рыболовству, шелководству, народному театру и быту.
Командировка оказалась очень успешной и насыщенной. По итогам её Музей получил великолепную этнографическую коллекцию, которая стала его украшением. Но главное − молодая учёная открыла для себя увлекательный мир классической поэзии и народного театрального искусства. Этому она во многом была обязана крупнейшему знатоку танка Сасаки Обуцуна (1872-1963), чей курс лекций она прослушала в Токийском университете.
Очень помогли и многочисленные поездки по стране, в ходе которых она смогла оценить красоту и уникальность природы Японии и её роль в формировании поэтического творчества. Но среди огромного багажа, который А.Глускина вывезла из Японии, основное место заняло увлечение, приковавшее её на всю жизнь − перевод и изучение древнего поэтического памятника «Манъёсю» («Собрание мириад листьев»). Чтобы представить себе его объём, достаточно сказать, что в нём собраны произведения около 500 авторов, в 20 книгах этого манускрипта содержится 4516 песен, разнообразных по стилю, жанру и содержанию. Из этой антологии отдельные стихи переводились еще до революции, но это были переводы с европейских языков, а Анна Евгеньевна впервые сделала полный перевод со старояпонского. Она начала эту громадную работу в 1933 году, закончила в 1960 и только в 1971-1972 годах вышел трёхтомник «Манъёсю». Общий объём трех томов − 100 печатных листов. 15 февраля 1972 года перевод антологии был защищён в качестве докторской диссертации.
Следует напомнить, что период между 1930 и 1960 годами − началом и окончанием работы над «Манъёсю» − был отмечен целым рядом событий, которые внесли серьёзные коррективы в жизнь А.Е.Глускиной.
Начало этого периода окрашено в яркие мажорные краски и прошло под звуки марша Мендельсона. Анна Евгеньевна соединила свою жизнь с молодым талантливым химиком, и у них родился сын Женя и дочка Оля. Молодая семья купалась в счастье. Но оно оказалось недолгим.
В конце 1937го года наступили чёрные дни сталинского террора. Муж арестован и быстро расстрелян как шпион. Через пару месяцев чекисты приходят за ней.
Полтора года А.Глускина просидела во Внутренней тюрьме на Любянке. Её били и пытали, чтобы она призналась в своей шпионской деятельности, потом − чтобы отказалась от мужа-врага народа и, наконец, чтобы подтвердила, что вместе с Н.Конрадом работала на японскую разведку. Она отрицала всё.
8 декабря 1938 года ей устроили очную ставку с Николаем Иосифовичем, который подтвердил все абсурдные обвинения и которые она вновь опровергла. Кстати, на суде Н.Конрад заявил, что все «признания» были выбиты у него под пытками.
29 мая 1939 года чекистские палачи были вынуждены закрыть «дело» и выпустили А.Глускину на свободу. Казалось бы, всё самое страшное в её жизни уже позади, и она может вернуться к любимой работе. Но…
22 июня 1941 года ворвалось в историю нашей страны под грохот бомб, которые сбросила на мирные советские города германская авиация. Началась Великая Отечественная война. Она застала Анну Евгеньевну в Ленинграде. Через три месяца вокруг города замкнулось кольцо фашистской блокады, и его жители были обречены на голодную смерть.
Не берусь описать те муки, которые перенесла в ту зиму А.Глускина. Она ходила пешком на работу (транспорт не работал) в другой конец города, а своих крошек заворачивала во всё тёплое и оставляла в кухне на плите.
После того, как Советская армия пробила через льды Ладоги «Дорогу жизни», многие ленинградцы были эвакуированы. В числе их Анна Евгеньевна с детьми попала в солнечную и тёплую Фергану. Здесь же, в Средней Азии, в Ташкенте, Глускина защищает в 1943 году кандидатскую диссертацию по теме «Японская кагура. Истоки японского народного театра».
Вскоре она переезжает в Москву и преподаёт в Институте востоковедения. Тогда и состоялось наше знакомство.
24 февраля 1994 года Анна Евгеньевна покинула этот мир. Она оставила после себя богатейшее научное и литературное наследие. История нашего государства знает немало примеров того, как сыны и дочери его уходили в последний путь, так и не услышав в свой адрес доброго слова. Так и А.Е.Глускина свою единственную государственную награду получила от японского императора, а достойные её похороны были организованы японской фирмой «Искра сангё».
Так началась моя учёба в Московском институте Востоковедения.
Впереди было пять трудных лет, которые вместили неповторимую студенческую жизнь со всеми её радостями и переживаниями, первую настоящую любовь и женитьбу, мрачные годы идеологических погромов, новую волну репрессий и другие катаклизмы.
Институт размещался между Сокольническим парком и рекой Яузой. Он родился до войны, когда носил имя видного азербайджанского деятеля Н.Н. Нариманова (1870-1925) и его объединили с Ленинградским восточным институтом. МИВ переименовали во Всесоюзный институт восточных языков. Это научное заведение готовило кадры для нескольких наркоматов − Обороны, Иностранных дел, Внешней торговли и Внутренних дел. В него принимали только лиц с высшим образованием и с пятилетним партийным стажем. Срок обучения был два с половиной года. Во время войны институт был эвакуирован в Фергану и вернулся в Москву в конце 1943 года.
Была проведена новая трансформация: в качестве первоочередной задачи было поставлено углубленной изучениемарксизма-ленинизма._Помимо этого институту вернули его старое название − МИВ, увеличили срок обучения до пяти лет и предоставили новое место обитания − в Ростокинском проезде в кирпичном четырёхэтажном здании, где до войны был «элитарный» ИФЛИ – Институт философии, литературы и истории. Его дипломы получили многие известные политические деятели, видные дипломаты и учёные (Например, Д.Шепилов, О.Трояновский, А.Солженицын и др.). Я слышал, что некоторые выпускники ИФЛИ шутили, что на месте бывшего храма науки создали ипподром, имея в виду будущих востоковедов.
Наверное, такое сравнение звучало обидно, но в чём-то было справедливым. В институте отнюдь не царила благостная атмосфера Храма, по коридорам его не бродили задумчивые яйцеголовые юноши, а немногочисленные девицы мало напоминали «синие чулки».
Все студенты делились на две основные категории: вчерашних школьников и демобилизованных фронтовиков. Даже внешне нас легко было различить.
Одни ходили в стареньких перешитых пиджачках и курточках, а другие носили выцветшую военную форму без погон. Разница в возрасте была всего 4-5 лет, но они равнялись нескольким десятилетиям.
Многие носили на гимнастёрках помимо орденских колодок ещё нашивки, свидетельствующие о тяжелых ранениях. Был даже один статный азербайджанец с золотой звездой Героя Советского Союза. Звали его − Зия Буниятов, очень вспыльчивый юноша, ставший впоследствии академиком и идеологом националистического движения.
На первом курсе бывшие фронтовики смотрели на нас свысока, но уже к концу первого семестра все мы слились в единую студенческую семью.
В группе, где мы учились с Андреем, было поначалу человек двадцать и из них пятеро ветеранов. Некоторые участвовали в войне с Японией и даже имели пусть примитивный опыт общения с пленными носителями языка. Тем не менее, учёба давалась старшим товарищам очень тяжело, и мы старались им помочь. Самые большие проблемы доставляло обязательное конспектирование трудов классиков марксизма-ленинизма. С ужасом вспоминаю объёмистый «кирпич» с названием «Капитал». Впрочем, «Материализм и эмпириокритицизм» или «Анти-Дюринг» тоже не вызывали тёплых чувств.
Мне выпало большое счастье учиться у многих выдающихся отечественных японоведов и, прежде всего, слушать лекции Николая Иосифовича Конрада (1891-1970).
На всю жизнь запомнилось его первое появление в маленькой аудитории, которая размещалась в деревянной пристройке: высокий, лёгкий, подвижный, большелобый, улыбчивый, с ухоженными пышными усами. Он не любил сидеть за столом и быстро ходил перед студентами, увлечённо рассказывая о далёкой и интересной стране, которую знал и любил. Иногда он подбегал к доске и быстро рисовал иероглифы, а потом объяснял их смысл и происхождение. Он приучил нас правильно произносить японские слова. Для пущей выразительности Николай Иосифович изображал даже кондукторов, объявлявших названия токийских железнодорожных станций. До сих пор звучат в его «исполнении» ставшие такими привычными впоследствии «Хибия» и «Сибуя».
Н.И.Конрад учил, что русский язык, едва ли не единственный в мире по своей фонетике, очень близок к японскому произношению. Впоследствии я в этом убедился и часто слышал комплименты со стороны японцев. Но моей заслуги в этом никакой не было. Просто на всю жизнь запомнились уроки Учителя, который научил нас правильно произносить японскую слоговую азбуку и такие сочетания, как «СИ», «ДЗИ», «ТИ». Бедный Николай Иосифович, если бы он слышал сегодня эти бесконечные «ФУДЖИ», «ТОШИБА», «СУШИ-БАР» или «МИЦУБИШИ» и видел бы многочисленные рекламы японских фирм, написанные в переводе с английского и чудовищно звучащие для любого япониста.
Вообще-то нашему курсу повезло вдвойне: во-первых, потому, что вступительный курс в японскую филологию читал сам Н.И.Конрад − член-корреспондент Академии Наук, профессор, создатель советской школы востоковедения, а, во-вторых, что мы были едва ли не последними, которым он этот курс читал. Конспект его лекций я сохранил на всю жизнь.
Находясь под сильным впечатлением от лекций этого выдающегося преподавателя и испытывая магнетизм его ауры, мы мало, что знали о его биографии кроме громких научных званий и перечня трудов. Ходили разные слухи, да и только.
Много лет спустя я более подробно узнал о «линии жизни» Николая Иосифовича, сплошь состоявшей из переплетения сложных драматических, а порой и трагических узлов.
Он был выходец из остзейских немцев, появившихся в Прибалтике ещё в ХП веке. Впоследствии их далёкие потомки играли заметную роль в истории России. Достаточно назвать такие имена, как мореплаватель адмирал Ф.Беллинсгаузен, генерал-фельдмаршал М.Барклай-де-Толли, лидер белого движения барон П.Врангель, патриарх Алексий 1 (Редигер) и много-много других очень уважаемых и досточтимых деятелей. К их числу относился и Иосиф Конрад – состоятельный инженер-железнодорожник. В 1891 году в Риге у него и его супруги − дочери священника из Орловской губернии − родился сын Николай. Трудно сказать, чем притянул к себе мальчика далёкий Восток. Впоследствии он говорил, что дело не в романтике дальних дорог и не в сказках, которые привёз Марко Поло. Видимо основную роль сыграло недавнее поражение России в войне с Японией. Для многих это стало шоком – как никому доселе неизвестный карлик, замкнувшийся на своих островах, смог одолеть такого гиганта, распростёршего свои владения от Балтийского моря до Тихого океана!
В то время центром отечественного востоковедения по праву считался Петербург. Обучение велось на восточном факультете университета и в Практической восточной академии, которая формально не являлась высшим учебным заведением и находилась в ведении министерства торговли и промышленности, где готовились будущие работники консульской службы и торговых представительств. Н.Конрад был студентом с 1908 по 1912 годы.
Сразу же после окончания учёбы в университете и академии он последующие два года преподавал в Киевском коммерческом институте. В 1914 году Н.И.Конрад отправился в захваченную японцами Корею, которая вошла в состав Японской империи, где занимался этнографическими исследованиями. Результатом этой работы стали «Очерки социальной организации и духовной культуры корейцев на рубеже Х1Х – ХХ веков», опубликованные только семь десятилетий спустя.
Но основное время пребывания в Японии (с 1914 по 1917 г.) у молодого учёного занимала стажировка в Токийском университете, где он изучал японский и китайские языки, а также классическую литературу и культуру Востока.
В те годы он впервые столкнулся с непримиримыми противоречиями, разделявшими науку и политику. Изучая духовную культуру корейцев, он не мог не заметить, какое влияние оказывает на порабощённый народ диктат японской администрации. Выводы, которые сделал Н.И.Конрад, шли в разрез с устоявшимися взглядами российских востоковедов старой формации, веривших в возможности «чистой» науки, свободной от политики и идеологии.
После возвращения из Японии он остался при Петроградском университете для подготовки к профессорскому званию. Думаю, нет необходимости напоминать, что происходило в этот исторический период в России и в её столице. Бунтующие толпы, стрельба на улицах, крах империи, призывы большевиков, расстрелы, погромы – всё это стало заметными приметами того времени.
Для многих представителей российской интеллигенции тогда остро звучал коренной вопрос: бежать от революции или принять её. Стоял такой вопрос и перед Н.Конрадом, который очень болезненно переживал происходящее и ощущал приближение катастрофы. Незадолго до своей кончины он вспоминал: «Шел крупнейший в новейшую эпоху исторический процесс всемирного значения. Процесс, как и всякое крупное историческое движение, весьма сложный, весьма острый, влекущий за собой ряд неожиданностей, подъемов и падений, подвигов и преступлений, раскрывающих все трагическое величие великих исторических сдвигов». И всё-таки, Н.И.Конрад принял решение остаться. Более того, он пошёл на службу к новому строю.
По просьбе Наркоминдела в 1918 году он перевёл на японский язык первый ленинский декрет – «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», а также обращение советского правительства «Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока». Он по праву считал, что эти важнейшие документы советской республики позволят японской общественности составить более полную картину о характере нового строя.
В том же году Н.Конрад решает переехать на родину своих предков по материнской линии − в Орёл. Причина такого, на первый взгляд, странного решения была предельно банальна: он спасался от голода. На новом месте Николай Иосифович приступает к совершенно незнакомой для себя работе − он создаёт Орловский пролетарский университет, где наряду с чисто организационными хлопотами ведёт ещё активную преподавательскую деятельность. Помимо востоковедческих дисциплин он также читает курс «Кризис буржуазной культуры».
Выбор темы был не случаен. Его всегда влекли общие проблемы развития культуры, и с первых шагов он стремился вырваться из ограничительных рамок филологии и литературоведения. Собственно говоря, главным основополагающим принципом создаваемой им школы было всестороннее исследование японского общества – его языка, истории и культуры. Такие же требования он предъявлял к каждому направлению востоковедения. Моё поколение японистов, обучавшихся в МИВе, в полной мере познали, как воплотились в жизнь и педагогическую практику заветы Конрада. Именно в результате его настойчивости мы изучали самые разные аспекты жизни и развития Японии, а, начиная со второго курса, нам дополнительно ввели ещё и китайский язык! Вот тогда мы, действительно, хлебнули лиха.
В 1922 году «Орловский эксперимент» Конрада завершился, и он вернулся в Петроград. Вскоре город не только изменил своё название, но и лишился столичного статуса. Что касается востоковедческой науки, то здесь сохранились все старые кадры, которые стояли на ортодоксальных позициях и отвергали «новации» московской школы, которая, в основном, занималась изучением проблем национально-освободительного движения в странах современного Востока с позиций марксизма.
Н.И.Конрад, будучи по своему характеру неконфликтным человеком и целиком посвятившим себя науке, остро переживал возникшие розни между двумя − питерским и столичным – направлениями востоковедения. Он был искренне убеждён в том, что бессмысленно заниматься изучением современной Японии или любой другой страны, игнорируя её прошлое, культурные традиции и историю. В тоже время он был «белой вороной» в петроградской среде ортодоксальных востоковедов, которые брезгливо игнорировали современные проблемы, целиком сосредоточившись на седой старине. Единственно, в чём сходились представители обоих направлений – это в важности изучения языка.
В 30-е годы Николай Иосифович активно занимается педагогической деятельностью и, в первую очередь, преподаёт японский язык. Среди его учеников студенты Ленинградского университета и Московского института востоковедения, Географического института и Института Красной Профессуры. Кроме того, в силу возросшей необходимости он начинает работать по подготовке военных переводчиков и участвует в составлении военного японо-русского словаря.
В 1932 году Н.Конрада выдвигают в члены-корреспонденты Академии Наук СССР, но его старшие коллеги – академик-синолог В.Алексеев и академик-арабист И.Крачковский категорически отвергли его кандидатуру. Конечно, такое решение авторитетных коллег (один из них – В.Алексеев – был его учителем) стало тяжёлым ударом, но Конрад стойко перенёс его. Спустя два года общее собрание Академии Наук всё-таки утвердило его в качестве члена-корреспондента.
В этот период страна постепенно погружалась в ядовитую атмосферу всеобщего недоверия, «шпионобоязни», истерии и террора. Научные дискуссии начинают приобретать характер «охоты на ведьм», а критические статьи − явных доносов. Всё это привело, в конце концов, к полному разгрому отечественного востоковедения. В июле 1938 года был арестован и Н.И.Конрад. Чекистские ищейки разоблачили учёного как японского шпиона. Сохранились фамилии палачей, которые зверски избивали его в Бутырской тюрьме и заставляли часами стоять навытяжку. Ему устраивали очные ставки с учениками, требуя обвинительных показаний. «Следствие» длилось почти полтора года, и «суд», то бишь Особое совещание (ОСО) при НКВД СССР приговорил Н.И.Конрада к пяти годам заключения. Первый год Н.И.Конрад работал на лесоповале под таёжным Канском, который всегда был местом ссылки, начиная с декабристов. Сидели здесь перед революцией и большевики, даже лично Ф.Э.Дзержинский.
Многие учёные, включая президента АН СССР В.Комарова, писали ходатайства с просьбой об освобождении Николая Иосифовича. Повлияли ли эти бумаги на его судьбу или были другие, более веские соображения, но он был переведен в «шарашку», где занимался под приглядом тюремщиков переводом японских и китайских документов. Пока пересматривалось его «дело», он снова оказался в Бутырке, но на этот раз смог там даже заниматься научной работой. В сентябре 1941 года то же самое ОСО выпустило его на свободу. К этому моменту уже третий месяц шла Великая Отечественная война. После её окончания, в 1945 году Николай Иосифович был удостоен высшей награды страны – ордена Ленина. Многие посчитали это не только прощением, но и своеобразной формой извинения.
Впрочем, советскую власть трудно было заподозрить в излишней сентиментальности Не прошло и несколько тяжёлых послевоенных лет, в ходе которых страна медленно возвращалась к нормальной жизни, как по инициативе Сталина началась новая разрушительная кампания. Сначала она велась под лозунгом борьбы с космополитизмом, потом переключилась на разоблачение буржуазной сущности генетики, далее впрямую коснулась языкознания и философии, а завершилась масштабными антисемитскими гонениями. Всё это сопровождалось массовыми митингами, идеологическими погромами, арестами и расстрелами. Вторично пережить такой кошмар Н.Конрад уже не мог. И хотя непосредственно его не коснулся маховик репрессий, в 1950 году он решил прекратить всякую научно-преподавательскую деятельность и уйти на пенсию. Размышляя впоследствии о мотивах своего решения, он напишет: «Мы восстанавливаем подлинное лицо языкознания в нашей стране… окончательно снимаются с наших глаз шоры, которые многие из нас сами на себя надели, неосмотрительно оперируя взглядами то Н. Я. Марра, то И. В. Сталина». Пожалуй, слова «сами на себя надели» таят некоторый элемент лукавства. Но «отшельничество» учёного длилось недолго. В 1951 году он вернулся на работу в Институт востоковедения АН СССР. В это десятилетие Николай Иосифович глубоко погрузился в изучение китайского и японского культурного наследия. В сфере его интересов – древние литературные памятники и творчество классиков Дальнего Востока. Он впервые познакомил русскоязычную аудиторию с целым рядом произведений, составлявших сокровищницу ориенталистики. Помимо этого Н.Конрад, несмотря на плохое состояние здоровья, много времени и усилий посвящает восстановлению имён в отечественном востоковедении тех своих коллег, которые либо погибли в пучине сталинских репрессий, либо были незаслуженно вычеркнуты из науки.
Здесь можно назвать сына Анны Ахматовой – известного ориенталиста Л.Н.Гумилёва. Тот находился ещё в лагере, когда Н.Конрад привлёк его к работе над 10-томной «Всемирной историей». Талантливый японист В.М.Константинов несколько лет провёл в тюрьме и лагерях, а когда вышел на свободу, обратился за помощью к Конраду, у которого учился за двадцать лет до этого. «Сэнсэй» не остался равнодушным и добился того, чтобы тот смог вернуться в востоковедение. Особое место в жизни и творчестве Николая Иосифовича занимает Н.А.Невский. Они были почти ровесники и вместе учились на восточном факультете Петербургского университета и в Практической восточной академии. Несколько лет жили вместе в Токио, пока Конрад не вернулся на родину. В 1929 году во время своей второй (и последней!) поездки в Японию он приложил много сил, чтобы уговорить своего друга и коллегу вернуться домой. С этого времени они снова вместе работают в Ленинградском университете и Институте востоковедения АН СССР, мало того, живут в одном доме. В ночь на 4 октября 1937 г. Невский был арестован и через полтора месяца расстрелян вместе с женой-японкой. Арест и гибель Николая Александровича стали тяжелейшим ударом для Конрада, который даже взял его дочь Елену на воспитание, пока его самого не арестовали. Конрад словно чувствовал свою вину за то, что уговорил друга вернуться из Японии.
Он очень много сделал сначала для реабилитации Н.Невского, а потом для восстановления его заслуг перед отечественной наукой. Не будет преувеличением сказать, что во многом благодаря этим усилиям работы трагически погибшего учёного были удостоены в 1962 году Ленинской премии.
Так получилось, что в конце 50-х годов судьба снова свела меня с Николаем Иосифовичем. Это было очень тяжёлое для японистов время, когда они никому не были нужны. Только что восстановились дипломатические отношения между нашими странами, но не было ни торговли, ни туристического обмена, ни культурного сотрудничества. Мне ещё повезло, что я смог найти работу в академическом институте Точной механики и вычислительной техники, где разрабатывался первый советский компьютер. Святая святых института располагалась на первом этаже современного здания, куда никого не пускали, и требовался особый пропуск. Огромное помещение было заставлено многочисленными металлическими шкафами с бабинами. Так выглядел отечественный первенец кибернетической техники. Наверное, сейчас такой объём памяти хранится в карманном компьютере.
В этом институте мы вдвоём с коллегой составляли алгоритм машинного перевода с японского языка на русский. Работа шла медленно, но мы с напарником шли в ногу с другими группами, которые параллельно составляли аналогичные программы применительно к английскому, немецкому, русскому и китайскому языкам. И, вот, в какой-то момент директор института академик С.Лебедев поручил нашему руководителю лингвистических работ получить авторитетный отзыв на сотворённую нами программу: насколько она соответствует законам японской грамматики?
На прямой вопрос, кто у нас в стране высший авторитет в области японского языка, я, не колеблясь, назвал фамилию академика Конрада. Ему и был отправлен официальный запрос по каналам Академии Наук.
Спустя несколько месяцев, мы совершенно случайно столкнулись с ним в здании МГУ. Я решил воспользоваться моментом и поинтересовался, не получал ли он несколько странную бумагу, касающуюся машинного перевода.
Нужно было знать врождённую интеллигентность этого человека, который больше всего боялся ненароком кого-либо обидеть и старался помочь всякому, обратившемуся к нему с просьбой, чтобы понять, каких трудов ему стоило дать вежливый ответ на мой вопрос.
Он улыбнулся и любезно сказал:
− Да-да, я получил и в рамках своей компетенции написал положительный ответ. Но я вас очень прошу передать своему начальству, чтобы оно впредь избавило меня от этой «машинерии».
На последнем слове он сделал особенное ударение.
Помню, охватившее меня чувство стыда за то, что ненароком заставил выдающегося учёного отвлечься от интересующих его проблем и заниматься ненужной абракадаброй. Потом мне сказали, что здоровье у академика в последнее время ухудшилось и его надо беречь, как берегут старое дерево.
В 1958 году Н.И.Конрад стал действительным членом Академии Наук. Это было признанием его неоспоримых заслуг.
В 60-е годы он увлеченно занимался сравнительным анализом западной и восточной цивилизаций, разрабатывал теорию «восточного ренессанса». Здесь нужно вспомнить такие его работы, как «Полибий и Сыма Цинь», «Шекспир и его эпоха», «Философия китайского Возрождения». Эти и другие работы автор объединил в сборник «Запад и Восток», который вошёл в золотой фонд отечественного востоковедения. Перечисляя его труды нельзя не вспомнить созданный им «Большой японо-русский словарь», который по сей день является настольной книгой каждого японоведа, и за составление которого он получил в 1972 году посмертно Государственную премию.
Николай Иосифович ушёл из жизни 30 сентября 1970 года. Его заслуги общепризнанны, он награждён орденами СССР и Японии. Он прожил долгую и очень сложную жизнь, испытал триумфы и жестокие унижения. У него не было детей, но осталось много учеников.
Продолжение следует.
