«Россия и Япония. Сто лет отношений». Публикация книги Константина Оганесовича Саркисова

Продолжаем публикацию глав из книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений»: Глава IV. Эпизод 5. Китайская революция и русско-японские отношения.

Начало революции

1911 год начался c эпидемии легочной чумы в Маньчжурии. В Харбине в день умирало до 100 человек. Болезнь грозила распространиться по всей «русской Маньчжурии» и перекинуться в соседние регионы. Российский посланник в Пекине Коростовец в беседе с американским коллегой Флетчером жаловался, что болезнь может распространиться на российский Дальний Восток, а затем через всю Сибирь и в Европу, а китайская администрация не оказывает никакой помощи. [Croly].

Усматривали в этом даже злой умысел. «В Маньчжурии образовалось тайное китайское общество, поставившее целью изгнание… японцев и русских. По словам харбинских газет, повсеместно в Маньчжурии появились члены этого общества возбуждающие население против русских и японцев. Агитаторы внушают не бояться чумы, которая послана богами, чтобы прогнать «белых чертей». Необходимо-де разнести заразу: подкидывать чумные трупы. Всякий заразивший европейца будет спасен. В Куанчендзы (Чанчуне) взята под наблюдение вся китайская прислуга. Ашихе и Хуланчан производят впечатление вымирающих городов». [«Утро России»].

Быстрота распространения эпидемии, скоротечность самой болезни и почти стопроцентная смертность при заболевании вызвали панику среди местного населения. Это совпало со всплеском антироссийских настроений из-за событий во Внешней Монголии и грозило перерасти в политический кризис.

Но серьезный кризис произошел в другом месте. 12 октября 1911 года солдаты Учанского гарнизона подняли восстание. Подобные восстания случались и прежде, однако на этот раз властям подавить его так и не удалось, и революционные события нарастали, как ком.

Если «революционные идеи Сунь Ятсена и его сподвижников» проникнут в армию, то традиционно сильные «трения» между маньчжурами и ханьцами перерастут в пожар, который погасить будет очень трудно. [Асахи]. Слова эти оказались пророческими, но пока более убедительными выглядели доводы тех, кто считал это событие обычным «социалистическим бунтом» без особых последствий. [Асахи].

Как и через несколько лет в России в случае с Ульяновым-Лениным, никто не считал активность Сунь Ятсена серьезной угрозой строю, хотя его имя мелькало в газетах. За пятнадцать лет до китайской революции в газете «Асахи» в популярной колонке коротких новостей из-за рубежа «Дорожная пыль» впервые промелькнули строчки о «злостном преступнике Сунь Ятсене» (匪首孫逸仙), сбежавшем за границу, а позже в Гонконге вместе со своими сподвижниками скупавшем оружие для восстания против империи. [Асахи]. (А: 11.04.1896).

В те же годы это имя появляется и в западной прессе. Сообщалось о некоем докторе Сунь Ятсене из Гонконга, которого похитили в Лондоне сотрудники китайского посольства. Вопреки опасениям друзей революционера, что его могут отравить, арест в китайском посольстве в Лондоне закончился благополучно. В «героике» китайского революционера укрепилась версия, что он бежал из-под охраны. Служивший в китайской миссии британец, которого обвиняли в пособничестве незаконному задержанию Сунь Ятсена в миссии и предлагали даже привлечь к суду, свидетельствовал совсем о другом. Утверждения Сунь Ятсена, что его на улице схватили двое «дюжих» сотрудников миссии — «чистая ложь», на самом деле он дважды по своей инициативе приходил в посольство. Из лондонских публикаций было ясно, что он не бежал, а его «выпустили» под нажимом английских властей. Сам Сунь Ятсен в «Таймс» опубликовал письмо с благодарностью в адрес британских властей и газет, под нажимом которых его «выпустили» из стен миссии.[Times].

Об охоте за китайским революционером, но уже в Японии, сообщала местная пресса. Пекин нанял пятерых убийц и послал их в Японию, где Сунь Ятсен в это время скрывался. [Асахи]. Во времена восстания ихэтуаней его имя появляется чаще, чем прежде. В разгар событий его схватили в одном из районов германской зоны на Шаньдунском полуострове, Потом, однако, печатали опровержение — его, мол, перепутали с другим преступником с тем же именем, которого поймали и судили за погромы немецких поселений. [Асахи]. На самом деле Сунь Ятсен в это время обитал в китайском квартале Иокогамы, не имея постоянного жилья и скитаясь из одного дома в другой. Он не заметал следы — все его передвижения были хорошо известны японской полиции, что можно было заключить из того, что газеты хоть и редко, но подробно знакомили читателей о его новом местонахождении. Теперь его именовали не «злостным преступником», а «господином Сунь Ятсеном».

В 1903 году сообщали о его перемещениях между Тонкином (Вьетнам) и Гуанси, и поставках им оружия в эту провинцию из Гонконга, сведения о которых, как отмечала японская пресса, уже не составляли особого секрета. [Асахи].

Помощь, которую китайские революционеры получали в Японии, имели два очевидных основания. В среде японского либерального движения было явное сочувствие революционному движению в Китае. К горячим сторонникам китайской революции относился Ои Кэнтаро, один из руководителей японского «движения за свободу и народные права» − демократического движения 80-х годов XIX века. Ои тоже часто упоминается в японской прессе в конце 80-х гг. как «государственный преступник» его после ареста и заключения до момента выхода его из тюрьмы по амнистии в марте 1889 года.

В японских либеральных кругах того времени программы радикальных реформ в самой Японии перекликались с не менее популярными идеями «освобождения» народов Азии от колониального господства. [Jansen]. Близким другом Сунь Ятсена был Миядзаки Тотэн. Философ, идеолог реформ в Японии, был известен и как один из вдохновителей китайской (Синьхайской) революции. Он часто сопровождал Сунь Ятсена в поездках по Японии. Они подолгу с жаром обсуждали будущее революций в Китае и в Азии, горячо спорили об идеях популярной тогда в Азии книги «Прогресс и бедность» американского экономиста Генри Джорджа, в частности о «едином земельном налоге» как решении аграрных проблем в отсталых странах Азии (книга пользовалось огромной популярностью и в передовых англоязычных странах − в США в 90-е годы XIX века по-своему тиражу она уступала только Библии, а в России поклонником теоретика единого земельного налога был по свидетельству сына Ильи Лев Толстой. [NYT, 09.09.1928].

Миядзаки как-то в одной из гостиниц для конспирации зарегистрировал своего друга под японским именем Накаяма (中山). Это имя в китайском произношении так и осталось за Сунь Ятсеном. Ныне в Китае и на Тайване его чаще называют именем Сунь Чжун Шань или просто Чжун Шань. Когда в 1927 году городские власти Нанкина решили почтить память тех японцев, кто внес большой вклад в победу Синьхайской революции, среди трех, отмеченных за эти заслуги, первым был Миядзаки Тотэн. [Асахи]. Его бюст должен был быть воздвигнут на территории Мавзолея Сунь Ятсена, который в этот момент еще достраивался.

Но помощь китайскому революционеру оказывали в Японии и те, кого даже при большом желании трудно было назвать либералами. Это были деятели правых националистических организаций, побочным, а порой главным занятием которых был шпионаж и подрывная работа. Одним из таких было «Общество Черного Дракона» или «Амурский союз», как в России его именовали, во главе с Утида Рёхэй. Созданное на волне антироссийских настроений в 1895 году в связи с вынужденным уходом Японии с Ляодунского полуострова, оно принимало активное участие в подготовке войны с Россией. После войны и курса Японии на дружбу с Россией фокус деятельности Общества переместился на работу с революционерами из Китая и Юго-Восточной Азии. Их внимание не могла не привлечь такая фигура как Сунь Ятсен. Китайский революционер ценил доброе отношение к нему Миядзаки, но понимал, что деньги на революцию он мог получить только из тайных каналов Утида. (Jansen, Sun).

С помощью Утида в 1905 году Сунь Ятсен создал в Токио Общество «Союз» − Тунмэнхой (同盟会), которая очень скоро превратилась в многочисленную организацию, насчитывая по всему миру около одного миллиона членов. Тунмэнхой заменила организацию Синчжунхой («Общество китайского возрождения» 興中会), которая была организована в 1894 году в Гонконге тем же Сунь Ятсеном, а в октябре 1895 года пыталась устроить переворот в Кантоне. Тунмэнхой в будущем составит ядро Гоминьдана.

Для Японии поддержка китайских революционеров была делом не простым. Идеология революционеров-республиканцев строилась на свержении Цинской монархии, с которой у Токио были хорошие отношения. Нужно было, к тому же, учитывать специфический характер китайской революции. Ее антимонархизм при всей глубокой социальной и политической мотивированности носил на себе отпечаток раскола, как внутреннего геополитического − традиционного деления на Юг и Север, так и этнического − осуждение маньчжурской династии, призывы к ее свержению сочетались с восхвалением предшествовавшей ей и ею свергнутой династии Мин и мудрых императоров той эпохи. Цинскую династию, с которой ассоциировалась пришедшая с севера маньчжурская династия, упрекали не столько за монархизм как устаревшую идеологию и систему, сколько за «непатриотизм», за слабость, косность, «разбазаривание» территорий страны, неоправданные уступки другим странам, среди которых в первую очередь назывались Япония и Россия. Все это при том, что собирание «земель» в империю происходило именно при этой династии.

Япония старалась держать руку на пульсе событий и их развития как на Севере, так и на Юге. Сторонники республиканского строя чувствовали себя в монархической Японии вольготно. Китайское студенчество в Японии выросло в поколение революционеров. Националистическое по сути и настроениям, царившим в нем, оно активно поддержало Японию в войне против России и пользовалось покровительством властей. В годы русско-японской войны здесь царила идеология «общего врага» в лице России. Эта идеология эксплуатировалась для получения моральной и финансовой поддержки со стороны японского государства. Но с окончанием русско-японской войны и ростом революционной волны в Китае антироссийские и антизападные (паназиатские) настроения в этом движении плавно и последовательно переходили в антияпонские.

Со временем радикализм китайских революционеров стал пугать японскую элиту, и она стала со значительной осторожностью относиться к перспективе революции в соседней стране, понимая, что радикальные перемены несут в себе потенциальную угрозу и для огромных интересов Японии в этой стране.

Летом 1910 года на прием к Окума Сигэнобу пришел один из лидеров китайской революции Сун Цзяожэнь (宋教仁). Правая рука Сунь Ятсена он фактически организовал Тунмэнхой в Японии. Во время разговора с Суном Окума, обладавший недюжинной силой, пришел в возбуждение и, «маша своим знаменитым железным кулаком», кричал, что революционеры играют судьбой своей страны. Болезненно самолюбивый по натуре Сун побледнел от оскорбления и поспешно ретировался. А когда одна из шанхайских газет повествовала о встрече Окума с самим Сунь Ятсеном, как они долго и очень дружественно беседовали, прочитавший это Окума заметил, что если бы он даже сошел с ума, то «помогать революционерам» ему вряд ли бы пришло в голову. (Иомиури).

В январе и феврале 1912 года Сун Цзяожэнь должен был приехать в Японию в качестве эмиссара нового революционного режима для переговоров с японским правительством. Желая от него отделаться, Юань Шикай хотел отправить его посланником в Японию, но в марте 1913 года отправил на тот свет, организовав покушение на него в Пекине в момент, когда он с коллегами направлялся в парламент.

С началом китайской революции перед Японией сразу же возник вопрос, каким должен быть ее выбор. Поддержать повстанцев, чтобы на этом этапе, когда они нуждались в поддержке, приобрести их расположение в будущем, или помочь императорскому двору в расчете, что тот сумеет сохранить власть, стабилизировать ситуацию в стране и перейти к необходимы реформам, создав, в конечном счете, конституционную монархию наподобие японской. Не только у Японии, но и у других «игроков» был также соблазн воспользоваться анархией революции и захватить окраины китайской империи, территории национальных меньшинств − Маньчжурию, Монголию, Тибет, Синьцзян (Восточный Туркестан) и Юньнань, «китаизация» которых в последние годы шла быстрыми темпами, но не была завершена.

В Китае − республика, монархия или просто анархия? Чтобы обсудить ответ на этот вопрос и выяснить, какой из этих вариантов выгоднее для двух стран, 23 октября 1911 года Мотоно встретился с Коковцовым. Последнего, прежде всего, интересовал конкретный вопрос, у кого больше шансов на победу − у «революционной армии», сформированной главным образом из населения южных китайских провинций, или у войск, лояльных Пекину.

Мотоно признался − сведения из Китая скупы и разрозненны. И все же, если правительственные войска останутся лояльными императору, а революционные войска слабыми, как сейчас, можно предположить, что Пекин в скором времени восстановит порядок. Однако, «к несчастью», в правительственных войсках много предателей, а революционные войска обладают высокой степенью стойкости, поэтому, чем все закончится, судить трудно. Скорее всего, если учесть, что Маньчжурскую династию не так просто свалить, ситуация безвластья продлится еще долго. С другой стороны, по всей стране растет недовольство пекинским режимом, доведшим страну до разрухи. В стране нет настоящей армии, финансы находятся в расстроенном состоянии и подавить революцию в зародыше будет сложно, и если она распространится по всей стране, тогда это станет концом империи.

Слова Мотоно не удовлетворили Коковцова. Все, что обе страны имеют в Маньчжурии и Монголии, получено от Цинской власти. Поэтому разве не логично было бы помочь этому режиму, когда он оказался в беде? Если к власти придут революционеры, они первым делом аннулируют все прежние «неравноправные» договора, не так ли? — допытывался он.

Это так, отвечал Мотоно, если можно было бы надеяться, что нынешняя власть, подавив с помощью Японии и России восстание, возьмется за давно назревшие реформы. Однако, зная реальную ситуацию, нельзя рассчитывать, что прогнивший до основания режим будет способен на радикальные реформы. Поэтому не только бессмысленно, но и опасно ему помогать. Остается одно − двум странам внимательно следить за тем, как разворачиваются события и каждый раз принимать согласованные решения, чтобы защитить общие интересы. В данной ситуации Японии и России следует еще более сплотиться и, имея за плечами конвенции 1907 и 1910 годов, двигаться к еще большему взаимопониманию и координации действий. Японское правительство предлагает именно это и преисполнено самого твердого намерения идти таким путем, говорил Мотоно.

Поблагодарив японского посла за откровенность, которой тот всегда отличался, Коковцов сказал, что согласен с главной идеей − перед лицом событий в Китае двум странам прежде всего следует «углублять взаимопонимание». Японский посол ведь в курсе, что он, Коковцов, принял решение во внешней политике следовать «линии Извольского», и убежден − для России на Дальнем Востоке этому нет иной альтернативы − произнеся это, премьер-министр России ударился в воспоминания. Война с Японией окончилась позорным поражением для России, но здесь все знают, что она была результатом крупной ошибки, допущенной самой же Россией, и поэтому не испытывают в отношении Японии чувства вражды. Японии досталась южная половина Сахалина, но это не была исконно русская территория. Если бы Япония захватила часть русской территории, то двусторонние отношения вряд ли бы были восстановлены. Но, к счастью, этого не произошло и у России нет намерения мстить Японии, уверял собеседника Коковцов. Он уверен, что и у Японии нет желания оккупировать какую-либо часть российской территории, хотя многие критикуют его за чрезмерно доверчивое отношение к «добрым намерениям» Японии. Мол, пройдет время, и он будет горько раскаиваться в своей наивности. Но он глубоко верит в то, что конвенции, которые страны заключили между собой, отвечают интересам народов двух стран и служат прочной основой для их политики на Дальнем Востоке.

В связи с событиями в Китае возник вопрос и о Монголии. Здесь тоже, по мнению Коковцова, следовало бы разграничить сферы влияния, как это было с успехом сделано в 1907 году в Маньчжурии.

Он убежден − сделать это будет совсем не трудно, и стороны быстро достигнут компромисса. Китай вряд ли сможет что-либо противопоставить русско-японской коалиции. Поэтому единственное, о чем следует думать − это вмешательство «третьих стран». И это, прежде всего, США и Германия. Россия и Япония должны быть готовы к такому развороту событий. Японии, возможно, на этот случай следовало бы иметь наготове крупные военные силы для того, чтобы при необходимости быстро направить их в Китай для занятия стратегически важных пунктов. России же нужно приложить огромные усилия к тому, чтобы быть готовой оккупировать Северную Маньчжурию, имеющей протяженную границу с Россией, и что еще важнее для нее − Монголию. В результате Японии ничто не будет угрожать на Дальнем Востоке, а России на Западе будет легче справиться с вмешательством Германии, которая в последнее время ставит ей палки в колеса. Еще в бытность министром финансов он делал все от него зависящее, чтобы найти средства, необходимые для повышения боеготовности и усиления российской армии. В ранге премьер-министра, обладая большими полномочиями, он постарается ускорить выполнение плана военного строительства. («То же самое ему говорил при жизни Столыпин» − добавлял в телеграмме в Токио Мотоно). События в Китае, которые вначале напугали, оказались, напротив, счастливым случаем для решения многих назревших вопросов, − завершил свой монолог Коковцов.

− События в Китае могут легко опровергнуть все прогнозы, и тогда возникнет необходимость подумать о новом проекте двустороннего партнерства, чтобы защитить общие интересы в этой стране − комментировал услышанное Мотоно. Что касается Европы, то нет сомнения − трехстороннее сотрудничество России, Франции и Англии будет крепнуть. Но его волнует вопрос об отношениях России с Германией. Может ли Берлин реально угрожать российским интересам на Ближнем Востоке?

− Такая угроза реальна, отвечал Коковцов. Но это уже другой вопрос, а в данном случае России и Японии нужно внимательно следить за развитием событий в Китае и быть готовыми быстро и солидарно реагировать на события, угрожающие их интересам. [ДВПЯ].

На этом откровенный диалог между российским премьер-министром и японским послом закончился, обозначив вектор движения двусторонних отношений к союзу в складывавшихся на тот момент геополитических условиях, в фокусе которого не только Маньчжурия, но и Монголия, а также стремление России договориться с Японией о военной оккупации при необходимости каждой из сфер своих интересов в Китае.

До большого пожара в Европе оставались еще годы, но в их преддверии Россия стремилась обеспечить свои интересы на Дальнем Востоке путем сближения с Японией, чтобы сконцентрировать внимание и усилия на событиях в Европе и в то же время не упустить шанс присоединения к себе территорий в случае развала империи, где интересы России исторически были сильными.

Но этот вопрос рассматривался в Петербурге пока чисто умозрительно — здесь продолжали считать, что угрозу революции можно избежать, если оказать помощь Цинскому трону.

Мотоно писал в Токио Утида, что он уже несколько раз убеждал Коковцова, что рассчитывать на это бесполезно. Но очень скоро и в русской столице поняли тщетность попыток спасти Цинский режим. Уже в ноябре 1912 г. в противостоянии сторон чаша весов склонилась в сторону повстанцев. Без боя был взят Шанхай, а до этого одна за другой китайские провинции объявляли о своей независимости и неподчинении Пекину.

В судорожных попытках спасти монархию 3 ноября принц-регент Чунь от имени своего пятилетнего сына заявил о принятии всех требований революционеров по новой конституции, то есть об учреждении конституционной монархии.

Помимо вопроса, куда движется Китай, иностранцев волновал и самый обычный − насколько безопасно оставаться в стране во времена большой смуты? Ведь ситуация обещала быть куда более серьезной, чем летом 1900 г. во время восстания ихэтуаней. В этих условиях многие страны приняли решение о посылке войск для усиления охраны своих представительств в Пекине. Такое же решение было принято и в Петербурге. Для переброски войск самым простым казался морской путь, но предпочтение отдавалось сухопутному − войска, охранявшие КВЖД, были совсем рядом. Но, чтобы добраться железнодорожным путем, нужно было воспользоваться услугами ЮМЖД. Принципиальное согласие дороги было получено, и 13 ноября 1911 года представитель российского посольства посетил МИД Японии, чтобы выразить признательность. Он пояснил, что это будет необходимо, в случае если Россия не будет успевать отправить войска морским путем и на этот случай просил дать указание руководству ЮМЖД.

Принимал русского дипломата заместитель министра Исии Кикудзиро (石井菊次郎) — восходящая звезда, из числа молодого поколения дипломатов. В японском МИД, как обычно, шла ротация кадров. Като и Курино возвращались из Лондона и Парижа. Тинда из Берлина направлялся в Вашингтон, а на его место из Рима должен был приехать Хаяси Гонсукэ (林権助). Считалось, что Утида, назначенный министром, возьмет себе в помощники кого-нибудь другого, а Исии отправится послом в Англию [Иомиури]. Но Исии остался (он уехал только в следующем году, и не в Лондон, а в Париж, откуда вернулся, чтобы уже занять место своего нынешнего шефа, был министром иностранных дел во втором «военном» кабинете Окума в период с 1915 по 1916 год). Утида по рангу не положено было встречаться с лицом ниже посла. Но Исии говорил то, что сказал бы и Утида. Ни железная дорога, ни консул в Харбине, ни даже японский губернатор Квантунской области не решают вопроса о перевозке иностранных войск. Это компетенция правительства в Токио. Поэтому, когда возникнет такая потребность, просьба немедленно сообщить в японский МИД, и здесь сделают все, чтобы положительно решить этот вопрос в правительстве, которое даст указание местным властям. [ДВПЯ].

Россия очень скоро сделала такую заявку. С санкции кабинета министров 3 декабря 1911 года Утида направил в адрес губернатора Квантунской области инструкцию о выдаче разрешения на проезд. Разрешалась транспортировка по ЮМЖД роты боевой пехоты с двумя гаубицами и двумя пулеметами для охраны российского представительства в Пекине. Предписывалось также «при поступлении от российских правительственных чиновников просьб о транспортировке войск немедленно реагировать положительно и оказывать всемерное содействие». [ДВПЯ].

В конце декабря 1911 г. по той же дороге, но в обратном направлении двигался специальный пассажирский вагон с останками русских моряков, погибших вместе с «Варягом» во время его затопления в начале русско-японской войны. С сочувствием и отдавая дань мужеству моряков, кто не оставил корабль и разделил его судьбу, сообщали в Японии о следовании вагона из Чемульпо по Корейской железной дороге до пункта стыковки с ЮМЖД. Здесь он перешел на ее рельсы, проведя тем самым первую стыковку двух дорог.

Это было знаменательным событием, но больше внимания привлекли почести, отданные японцами русским героям-морякам. После завершения церемонии вагон с их останками направился к Куаньчэнцзы (русская железнодорожная станция в Чанчуне), где был передан русским властям. [Асахи].

Конец империи

С началом нового 1912 года процесс развала китайской империи ускорился. Поначалу революционными событиями были охвачены в основном южные провинции Китая, но в первые дни января нового года восстание гарнизона в Ланьчжоу, столице провинции Ганьсу − железнодорожного узла северо-западного Китая, повергло пекинские власти в полное замешательство. Это был зловещий признак распространения революции по всей стране, и возникла угроза, что иностранные державы воспользуются моментом для введения войск под предлогом защиты железнодорожных путей − достаточно было бы сослаться на соглашение Китая со странами, принимавшими участие в подавлении восстания ихэтуаней (Заключительный протокол от 7 сентября 1901 г.). В нем одним из последних пунктов было разрешение этим странам оккупировать двенадцать населенных пунктов от побережья к Пекину.

Только заявление Юань Шикая, назначенного в ноябре 1911 года премьер-министром кабинета «спасения» империи о том, что ситуация взята правительством под контроль, несколько успокоило страсти. Но восстание разрасталось, и японские источники из Чанчуня сообщали о событиях в Сычуане и казни вице-короля этой провинции.

По слухам его подвергли мучительной экзекуции через постепенное и растянутое по времени отрезание частей тела, той самой жестокой казни, которая процветала именно в Цинскую эпоху и была отменена только в 1905 году. Жестокость можно было объяснить сильными антиманьчжурскими настроениями, царившими в рядах революционеров. И в Учане, где революция началась, она сопровождалось резней маньчжуров. Антиманьчжурская идеология Синьхайской революции сполна проявилась в программном документе новой власти − манифесте от 5 января 1912 года. В нем из Нанкина, из своей временной резиденции Сунь Ятсен и его товарищи, обвиняли маньчжуров в узурпации власти. 267 лет тому назад маньчжуры свергли законную власть династии Мин, и до этого открытый всему миру Китай, был повергнут в самоизоляцию, что стало причиной его растущей отсталости и всех последующих бед. Все эти годы по своей натуре миролюбивый и законопослушный китайский народ терпел иго маньчжуров, пока оно не стало невыносимым. [Times].

В российской печати тот же манифест звучал так: «267 лет Китай переносит тиранию династии и манчжурской камарильи, которая умышленно держала народ во власти тьмы, изолировали его от общения с другими просвещенными народами. Маньчжуры препятствовали всеми силами свободному развитию народа, его благоденствию. Они исключительно заботились о накоплении богатств за счет народного труда и об охранении своих привилегий. Династия закрывала порты для иностранной торговли, угнетала трудовые массы непосильными налогами, препятствовала насаждению правового строя, поддерживая систему пыток. Мы, объявив династию низложенной и провозгласив республику, обращаемся к цивилизованным нациям с просьбой помочь нам в возрождении Китая, и принять нас в великую семью цивилизованных народов для совместной работы по упрочению общечеловеческого мира». [Русское Слово].

Газета сообщала и о глубоко символическом шаге революционеров: «Сунь Ятсен и бывшие члены временного правительства в Нанкине посетили гробницу Чжу Юаньчжана (朱元璋), который в 1368 г. провозгласил здесь образование династии Мин и стал ее первым императором [РС]. Здесь в центре повстанческого движения, свергнувшего власть монголов (династия Юань), правивших Китаем без малого сто лет, они совершили жертвоприношение и объявили покойному императору об уничтожении на этот раз власти маньчжур».

Этноконфронтационный крен китайской революции не мог оставаться незамеченным в Японии и России. Не вызывало сомнения, что революционеры (ханьцы) постараются разгромить «гнездо маньчжурской тирании» и подчинить себе провинцию, где у японцев и русских были большие интересы. Стремясь не оттолкнуть от себя иностранцев, Сунь Ятсен обещал оставить в силе все договоры, которая старая власть заключила с зарубежными странами и выплатить долги Цинского двора, но в Петербурге и Токио не верили этим словам. Революционеры не скупились на обещания. До этого они много обещали свергнутой династии, но ничего не выполнили. [NYT].

Революционерам (гоминьдановцам) трудно было верить еще и потому, что их успех строился пока на зыбком фундаменте. Компромисс с другой реальной силой − «бэйянской кликой» (北洋軍閥) во главе с Юань Шикаем был противоречивым по сути и поэтому недолговечным. Борьба за власть обострялась с каждым днем и сулила еще больший хаос. Все это внушало Петербургу и Токио большую тревогу за судьбу своих интересов в Маньчжурии.

Россия не помышляла о прямом вмешательстве в самом Китае − ей достаточно было «головной боли» по поводу Внешней Монголии, не говоря уже о ситуации в других районах мира − в Турции и Персии. Ставки Японии в Китае были выше − Токио был поставлен перед мучительной дилеммой: ждать или приступать к решительным действиям. Географически японская сфера интересов в Маньчжурии примыкала к внутренним китайским территориям и все, что происходило в Пекине, быстрее сказывалось на ситуации в южной части Маньчжурии. Кроме того, масштабы японского присутствия в Китае, а, следовательно, и ее интересов, были существенно больше, чем у других.

Английский ежегодник «Китай 1912» упоминал о 65 тыс. японцев и 50 тыс. русских (главным образом в Маньчжурии), при том, что остальных иностранцев по всему Китаю насчитывалось 26 тыс., из коих британцев было 10 тысяч. Что же касается экономического присутствия, то, по меньшей мере, в количественном отношении было заметное японское преобладание. Японских предприятий было 1601, английских − 601, русских − 298 и германских − 238. [Times].

Однако Токио с прямым вмешательством не торопился, взвешивая все за и против. Не просто было игнорировать неоднократные предупреждения Вашингтона и Берлина о том, что они не согласятся с односторонней акцией Японии. Да и Лондон, перед которым у Японии были обязательства по союзному договору, вряд ли был бы в восторге. Только Россия, судя по всему, не возражала против односторонней японской интервенции в Китае за пределами Маньчжурии.

Всего, чем располагали Япония и Россия в Маньчжурии на тот момент, было бы достаточно для подавления возможных выступлений местных сил, несмотря на их воинственность. Но ситуация стала бы иной, если с юга пришли бы «революционные отряды». А они уже подтягивались.

Весь январь и первую половину февраля 1912 года заметно оживилось продвижение республиканцев в направлении Маньчжурии. Создавалось впечатление, что они стремились завладеть провинцией еще до капитуляции Цинской монархии. Японский консул в Нанкине сообщал, что по решению военного министерства революционного правительства были созданы «отряды покорения севера». Их задача − сражение с лояльными трону военными силами на Севере, чтобы не допустить провозглашения независимости северных провинций и создания здесь бастиона старой власти как очага будущей контрреволюции. По сведениям японского консула для транспортировки этих отрядов по железной дороге Пукоу − Тяньцзинь готовились паровозы и подвижной состав нанкинской железной дороги. Консул сообщал также о планах направления из Шанхая в Чифу трех военных кораблей, перешедших на сторону революции. Воинов «покорения севера» должен был возглавить Хуан Син (黃興Huang Hsing), ближайший сподвижник Сунь Ятсена, первый главнокомандующий революционной армии. [Асахи].

9 января 1912 года появились сообщения о пароходах с отрядами «покорения севера», причаливших к порту Циньхуандао, а также о том, что с этого дня русские регулярные войска приступили к охране КВЖД. [Асахи]. Утида в телеграмме в Петербург Мотоно подтверждал слухи о движении революционеров на север. В рядах «революционной армии» Китая выделены боевые отряды для «покорения Севера». Они направляются в Маньчжурию, а 16 января три военных корабля с войсками революционеров пришвартовались в Чифу. Среди них крейсер «Хайжун» (海容). [ДВПЯ].

Как и «Аврора», спустя несколько лет в России, он перешел на сторону революции. В русско-японскую войну в Чифу на его борт поднялась команда с затопленного миноносца «Расторопный», которую он позднее доставил в Шанхай. [Times].

Упомянутые Утида корабли прославятся позднее в 20-е годы во время подавления сопротивления военных клик, а сейчас эта была демонстрация силы. Но министр писал Мотоно по совершенно другому поводу, хотя и связанному с этим. Япония, возможно, будет поставлена перед необходимостью посылки войск для защиты не только ее объектов на территории Маньчжурии, но и вне ее пределов, в частности дороги от Мукдена до Пекина, принадлежащей Китаю. Нужно незамедлительно встретиться с Сазоновым и на этот случай заручиться его «пониманием». Следует заверить, что будет послано строго ограниченное количество войск, необходимых для охраны японских интересов, и они будут сразу же отозваны, как только будет восстановлен порядок. И впредь, в каждом случае при необходимости послать войска японское правительство будет предварительно ставить об этом известность правительство России и сообщать ему число направляемых в Китай войск. [ДВПЯ].

Мотоно встретился с Сазоновым 9 ноября 1910 года, который днем ранее официально стал министром иностранных дел России (Извольский уехал послом в Париж). Теперь уже в своем новом высоком ранге Сергей Дмитриевич заявлял, что у России «нет возражений» против самостоятельных действий Японии, в частности посылки войск для защиты не только своей железной дороги, но и дорог, принадлежащих Китаю.

Южная часть Маньчжурии по русско-японской конвенции 1907 года входит в сферу японского влияния, определенного двусторонними соглашениями, и с этой точки зрения такие меры вполне правомерны. Россия не станет чинить им препятствия. Вместе с тем он [Сазонов] принимает во внимание заявление японского правительства, что войска будут направлены только в крайнем случае, когда это будет единственным средством против угрозы безопасности железных дорог, и как только эта угроза минует, войска будут отозваны. Он также считает важным, что каждый раз при посылке войск японское правительство будет ставить в известность Россию. Это необходимо, чтобы у общественного мнения в России не возникло подозрения, что Япония действует за ее спиной или «хочет ее обойти». [ДВПЯ].

24 января на встрече по монгольской проблеме Сазонов снова затронул и вопрос о Маньчжурии, который обоих волновал более других. Он сказал Мотоно, что докладывал царю, и тот поручил ему обменяться мнениями с японской стороной относительно совместных действий в Маньчжурии. Революционные силы одерживают победу, и вскоре неизбежно встанет вопрос об их признании. Обе страны могли бы выдвинуть ряд условий признания нового режима. В частности, Япония могла бы потребовать продления срока аренды Квантунской области, а Россия хотела бы подписать договор о монопольном праве на строительство железных дорог в Северной Маньчжурии, говорил Сазонов. [ДВПЯ].

Быстрой реакции Токио не последовало, и Мотоно просил Утида дать ему разрешение хотя бы от имени японского правительства поблагодарить за «понимание» в отношении возможного направления японских войск для занятия железной дороги Пекин−Мукден и вновь заверить − Токио каждый раз будет ставить в известность о новой военной акции в южной Маньчжурии. [ДВПЯ].

Тем временем 2 февраля Утида получил телеграмму от нового японского посла в Берлине. Сугимура Коити сообщал, что в берлинской прессе появились сообщения о подготовке Японией крупномасштабной военной операции в Китае. Для этой цели готовится 12-я пехотная дивизия, дислоцированная в Кокура на севере Кюсю, а японский флот сосредотачивается в Порт Артуре.  

12-я пехотная дивизия была сформирована после первой японо-китайской войны, принимала участие в русско-японской войне, затем в Сибирской интервенции, 1937 г. была перемещена в Маньчжоу-Го. Ее командующим некоторое время был генерал Ямада Отодзо, в последующем командующий Квантунской армии.

− Скорее всего, это злонамеренные слухи, информировал посол, и тем не менее просил поставить его в известность, насколько эта информация соответствует действительности. Это важно для него, так как германские дипломаты дают четко понять, что при всех уважительных на то причинах «будет трудно согласиться» с односторонней японской акцией в Китае. Из этих же источников следует, что Берлин начал интенсивные переговоры с послами всех заинтересованных стран о совместной операции в Китае в случае крайней необходимости. [ДВПЯ].

А через несколько дней поверенный в делах Японии в Вашингтоне Ханихара Масанао сообщал о том, что в американской прессе появилась информация о стремлении германской дипломатии сформировать союз шести стран для возможного вторжения в Китай, чтобы не допустить чьей-либо односторонней акции. Но эти усилия наталкиваются на сопротивление России и Японии, которые «заключили между собой тайное соглашение» по вторжению в Китай в случае падения империи или ее резкого ослабления. Поэтому четырем другим странам − Германии, Америке, Англии, Франции плюс Австро-Венгрии следует объединиться и не дать осуществиться этим планам. Уверенный в безусловной поддержке Вашингтона, Берлин апеллировал лишь к Лондону, призывая перед лицом новой угрозы забыть прежние ссоры. [ДВПЯ].

8 февраля американские газеты напечатали текст послания госдепартамента германскому послу.

Комментарии прессы намекали на возможность совместных акций Вашингтона и Берлина в целях не допустить одностороннего вмешательства России и Японии в дела Китая. К этому подталкивали и телеграммы американского посланника в Пекине Уильяма Кэлхуна (William J. Calhoun). В одной из них 12 февраля он писал Ноксу о сближении по китайским делам позиций Англии и Японии, России и Франции. Этого по разным причинам следовало ожидать, но в то же время это означает, что американцы и немцы предоставлены сами себе… Все державы в той или иной степени относятся к американцам с подозрением. Они не верят в наш альтруизм в Китае и уверены, что мы преследуем свои интересы, не оставляя другим их доли. [FRUS].

Возможный альянс Берлина с Вашингтоном вызвал тревогу в Англии. Русские источники сообщали из Лондона: «Здесь оживленно обсуждают ноту, адресованную правительством С. Штатов Германии по поводу китайских дел. Эту ноту ставят в связь с тревогами американской печати по поводу того, что будто Россия, Англия и Япония посягают на неприкосновенность и независимость Китая. Английская печать выражает опасения, как бы между Штатами и Германией не состоялось особого соглашения. Такое соглашение было бы в лучшем случае нежелательным, и, быть может, даже опасным для Англии». [РС].

12 февраля временный поверенный в делах России сообщал в японский МИД о том, что Россия готовит свой ответ на ноту госдепартамента и хотела его содержание согласовать с ответом Японии, чтобы не было различия в подходах. Из ответа Утида следовало, что японское правительство намерено заявить о своем согласии с принципом коллективного вмешательства. [ДВПЯ]. Столь подчеркнутое согласие с принципом коллективных действий в Китае, говорило, что Токио выжидал и не торопился с прямой интервенцией.

Рождение Китайской республики

Тем более, что именно в тот день 12 февраля 1912 года, когда Утида встречался с российским представителем, в полдень в Пекине было объявлено об отречении от престола малолетнего императора. Завершилось более чем 250-летнее правление династии Цин и вместе с ней эпоха династийного Китая, начавшаяся с легенд 3 тысячелетия д.н.э. и более или менее документированных династий, начиная со 2 тыс. д.н.э. Китай стал первой в Азии республикой, и теперь любое, одностороннее или коллективное, вооруженное вмешательство в дела Китая выглядело бы как содействие контрреволюции. Оно могло быть оправдано, если бы революция не удержала в своих руках власть и в огромной стране наступил бы хаос и гражданская война, как это случилось 5 лет спустя в России.

Но оставался вопрос о национальных окраинах Китая, где революция дала импульс движениям за независимость. Японское правительство проявляла осторожность, и избегало откровенных заявлений по этому поводу. В России заявления на самом высоком уровне были более откровенными. «В наступившем году независимость должны получить Маньчжурия, Монголия и Тибет» − цитировали японские газеты слова Коковцова из его новогоднего интервью. [Асахи].

Зная об этих настроениях в Петербурге и догадываясь, что Токио их поддерживает, в Берлине и Вашингтоне были уверены, что отречение цинского монарха может стать сигналом к активным совместным действиям России и Японии. Чтобы предупредить эти действия, в этих столицах был задуман план совместного многостороннего меморандума. Мотоно писал Утида, что, скорее всего, инициатива совместной германо-американской акции исходит от Берлина. Германо-французское противостояние в Марокко летом 1911 г., поставившее две страны на грань войны, затем война Италии с Турцией и другие события в Европе требовали от Берлина концентрации внимания на европейских делах, и ему был нужен союзник, который помог бы сохранить его позиции на Дальнем Востоке, а главное − не дать сработать японо-российской коалиции.

Перед лицом совместного германо-американского дипломатического нажима важно, не отрицая принцип солидарного или коллективного вмешательства держав в Китае, дать понять, что это не касается Маньчжурии и Монголии, где у Японии и России особые интересы. Эта точка зрения Сазонова, прозвучавшая на встрече с Мотоно 14 февраля. Учитывая заинтересованность России в тесной координации действий с Японией, японский посол в Петербурге просил Токио дать согласие на его отдельную встречу с российским министром для согласования общей тактики и единой позиции по данному вопросу. [ДВПЯ].

Утида ответил через день. Его снова посетил российский временный поверенный и в конфиденциальном порядке передал ему копию российского ответа госдепартаменту. В общем и целом его содержание совпадало с японским вариантом. Поэтому Утида решил в тот же день отправить в Вашингтон и японский ответ. В отношении Маньчжурии, писал он, японское правительство в ближайшее время одобрит официальную позицию, и она будет заключаться в том, что защита особых интересов Японии в этой провинции должна быть вне сферы возможных коллективных акций держав в Китае. В этом смысле будут даны и инструкции японским послам в Лондоне, Берлине и Вашингтоне. (Мотоно разрешалось сообщать в конфиденциальном порядке российской стороне о ходе переговоров в указанных столицах, а также вести с Сазоновым более углубленный диалог на этот предмет). [ДВПЯ].

Деньги Республике

В беседе был затронут и вопрос о предоставлении займа новому пекинскому правительству. Как и после любой революции деньги во многом решали ее судьбу. Это касалось и китайской − армия уже многие месяцы не получала зарплату, а в условиях Китая, и это хорошо понимали по своему опыту иностранцы, такая ситуация была чревата дезертирством, грабежами и наступлением полного хаоса. Но кто, когда, в каких размерах и на каких условиях будет одалживать новому правительству − этот вопрос сразу стал предметом политических интриг и противоречий между иностранными державами.

Тан Шаои (Tang Shaoyi) − личный друг Юаня, назначившего его премьер-министром после того как сам был избран президентом, стал договариваться с банками четырех стран (Англия, Франция, Германия и США), с теми, которые 1909 году предлагали деньги на строительство железной дороги в бассейне Янцзы. Сумма финансовой помощи, запрошенная Таном, была огромной по тем временам − 60 млн фунтов стерлингов в течение пяти лет равными частями. [Bland].

Действуя в духе союзнических отношений, английский посланник в Японии 25 февраля посетил Утида и передал ему, что новое пекинское правительство неофициально обратилось к синдикату банков четырех стран, в состав которых входила Англия, с просьбой о предоставлении займа в 6 млн. таэлей под залог пароходных компаний на юге страны. [ДВПЯ].

Понимая, насколько важно для сохранение союзнических отношений с Японией, чтобы она тоже участвовала в кредитовании новой власти, Англия не только ставила в известность о начале переговоров, которые держались в секрете, но и настоятельно рекомендовала Токио вступить в «консорциум четырех».

Утида 4 марта просил Мотоно срочно связаться с Сазоновым и выяснить его отношение к консорциуму. [ДВПЯ]. В этот день через японского посланника в Пекине от тех же англичан он узнал, что Юань Шикай обратился к банкам с просьбой срочно предоставить в его распоряжение полмиллиона таэлей, а в следующие 10 дней еще миллион. Банкиры согласились, и теперь стало ясно, что дальше тянуть нельзя и нужно принимать решение о присоединении к консорциуму.

Утида взвешивал все за и против. Решающим стало то, что на японском участии настаивал Лондон. Приняв решение об участии, 5 марта он поручил Мотоно передать Сазонову, что у Японии нет другого выбора как присоединиться к консорциуму банков четырех стран и уговорить его сделать то же самое. [ДВПЯ].

Но Сазонов в беседе с Мотоно заявил, что Россия не хотела бы участвовать в консорциуме. На прямой вопрос отчего, он признался, что не понимает, зачем финансировать правительство, с которым Петербург пока не собирается устанавливать отношений. К тому же он не убежден, что участие в этом проекте выгодно для будущих интересов России и Японии. На его встречный вопрос, что побуждает Японию к участию, Мотоно ответил, что, мол, это Англия через своего посланника в Токио настояла на японском участии. [ДВПЯ].

Понимая безвыходность положения для Японии, Сазонов сказал, что в принципе он готов пойти навстречу японскому предложению участвовать в консорциуме, но нужно заручиться согласием российского министра финансов, т.е. Коковцова. Для разговора с ним он просит Мотоно снабдить его аргументами в пользу такого решения, или другими словами, составить что-то вроде меморандума об условиях вступления двух стран в «банковский консорциум четырех».

Мотоно охотно взялся за составление такого меморандума, и 6-го марта его проект ушел в Токио на согласование. Условий было два, и оба должны были понравиться российской стороне. Первое − признание членами консорциума особых интересов Японии и России в Маньчжурии и Монголии, и второе − отказ консорциума от какой-либо финансовой деятельности в указанных районах без согласия этих двух стран. [ДВПЯ].

< Текст сокращен >

…Сазонов был недоволен поведением Англии. Не посоветовавшись с Россией и Японией, она стала проталкивать заем китайскому правительству, нарушив тем сам принцип коллективизма, предложенный США. Его беспокоил и вопрос, на каких условиях будет предоставляться кредит Китаю. В ноте США, Франции и Германии от 3 марта, нет ничего кроме слов о том, что китайская сторона готова предоставить под залог свои пароходные компании на юге страны. Насколько ему известно, Китай готов отдать под залог управление его соляным налогом, уточнял Мотоно. [ДВПЯ].

Налог на соль (одно из названий — «salt gabelle»), начиная с 4 века до н.э. был ключевым в формировании государственных финансов Китая. Он сыграл важную роль в финансировании грандиозных проектов общегосударственного масштаба, наподобие Великой Китайской стены. По требованию банкиров в декабре 1913 г. китайское правительство провело реорганизацию административного управления соляным налогом, и в министерстве финансов Китая были учреждены посты двух главных инспекторов, один − китаец, отвечавший за производство соли, другой − иностранец (англичанин), контролировавший сбор налогов. [US Department of Commerce. Chinese Currency and Finance. Washington Government Printing Office. 1919. P. 42]

Тем временем, Мотоно 16 марта получил долгожданную ноту МИД России, в которой говорилось о принципиальном согласии с предложением Японии вступить в консорциум банков о предоставлении займа новому китайскому правительству. В конце ноты было существенное замечание о том, что в связи решением России и Японии участвовать в проекте необходимо в Париже провести совещание банкиров шести стран. [ДВПЯ]. Таким образом, и это подтвердилось позднее, согласие России было не окончательным, а только предварительным при условии, что остальные участники консорциума согласятся на ее требования.

Но Токио не обратил внимания на этот нюанс, и 18 марта 1912 года Утида направил ноты о присоединении к консорциуму послам Англии, США и Германии, от которых поступило официальное приглашение вступить в «консорциум четырех» (от Франции такого приглашения на тот момент не было).

Но 19 марта пришла телеграмма от Мотоно, поясняющая, что участие России будет зависеть от того, как пройдет совещание теперь уже «банкиров шестерки» в Париже в конце апреля. [ДВПЯ]. Возникла щекотливая ситуация, при которой Япония дала согласие, а Россия еще нет, и при определенных условиях могла отказаться от участия. Это было бы ударом по принципу солидарных действий в Китае, который был очень важен для обеих стран. Понимая, что действовать нужно решительнее и на более высоком уровне, Мотоно 20 марта попросился на встречу с Коковцовым. 

Тот не только премьер-министр, но с апреля 1906 года до начала Первой мировой войны − бессменный министр финансов. А этот пост даже без совмещения с должностью председателя Совета министров был очень влиятельным.

Кроме того, у Мотоно очень хорошие личные отношения с премьер-министром. «Барон Мотоно оказывал мне всегда величайшее доверие, и я пользовался его положением среди дипломатического корпуса…», писал в воспоминаниях Коковцов. Авторитетом японского посла Коковцов воспользовался летом и осенью этого же 1912 года во время балканского кризиса, когда удалось удержать Россию от вступления в войну с Австро-Венгрией. [Коковцов].

Несмотря на хорошие отношения, а может, именно благодаря им, Коковцов не церемонился и Мотоно услышал много упреков. Япония поспешила дать согласие на предложение Англии об участии в финансировании нового режима, а ведь договорились, что в защите общих интересов в Маньчжурии и Монголии обе страны едины как монолит, упрекал Коковцов. Очень жаль, что Япония накануне согласованных действий двух стран по защите общих интересов поспешно приняла предложение об участии в «консорциуме четырех». Россия не против участия в нем, но только, если остальные страны примут ее условия. Теперь же после японского согласия, добиться их принятия будет значительно сложнее, − выговаривал Коковцов.

Мотоно защищался − Япония, соглашаясь, сделала специальную оговорку. В японской ноте английскому послу четко сказано, что ничто в планируемом займе и связанном с ним обязательствами не может нарушить «особые права и интересы Японии в Южной Маньчжурии». То же самое может сделать и Россия. [ДВПЯ].

− Но дело не в этом, еще откровеннее стал высказываться Коковцов. Речь о другом: долгосрочный заем в 60 млн фунтов стерлингов, которые Пекин намерен получить от консорциума в течение пяти лет − вся эта огромная сумма может быть потрачена прежде всего на усиление армии, которая бросит вызов интересам России в Маньчжурии, Монголии и Туркестане. Если на переговорах банкиры четырех стран не примут ее предварительных условий, Россия откажется от участия в консорциуме, и у нее не будет другого выбора, пусть в одиночку, но самостоятельно принять меры, необходимые для защиты своих интересов. [ДВПЯ].

Мотоно, которого явно обеспокоило то, в каком тоне пошел разговор, попытался перевести его в конструктивное русло. Он, безусловно, согласен с необходимостью выдвижения предварительных условий. Но важно продумать тактику поведения, чтобы условия были приняты. В первую очередь следует привлечь на свою сторону Францию, с которой легче всего договориться. Затем уже нужно переговорить с Англией. Он, видимо, имел в виду, что с их помощью потом удастся уломать США и Германию.

Но Коковцова интересует больше не тактика, а стратегия. Он убежден, нынешняя ситуация в Китае − уникальный случай не только получить от нового режима согласие не касаться того, что России и Японии удалось добиться от Цинской династии в северном Китае, но и документально закрепить все это. Он понимает − сделать это не просто. Помимо сопротивления нового режима, с этим вряд ли согласятся державы. Но все равно, этого нужно добиваться. Дело в том, что другого такого случая уже не будет. У России надежда только на Францию. Если и она не поддержит Россию в этом вопросе, то у нее ничего не останется, как отказаться от участия в проекте финансирования.

С Францией, действительно, не все было «в ажуре». Париж отказался поддержать Россию во время боснийского кризиса 1908-1909 годов. Петербург отплатил тем же во время второго марокканского кризиса, когда французские войска заняли марокканский порт Фес, а немцы прислали туда свою подводную лодку «Пантера», и обе страны были поставлены на грань войны. Франция в свою очередь отрицательно отнеслась к поддержке Россией Италии в ее войне с Турцией и к связанной с этой войной давней надежде русских получить контроль над черноморскими проливами и следовательно свободный выход в Средиземное море. [Keiger].

…Весной 1912 года Россия переживала критический момент в отношениях с республиканским Китаем и не хотела финансово поддерживать его. Речь шла о событиях во Внешней Монголии, объявившей о своей независимости. В Петербурге не исключали прямого военного вторжения в случае, если новые республиканские власти организовали бы поход для подавления очага сепаратизма. А это было вполне вероятно. «Правительство мобилизует войско для похода в Монголию. Предназначаемые для этого отряды собираются в Калгане [ныне Чжанцзякоу (張家口) провинции Хэбэй]. В последнем заседании правительства решено воспользоваться финансовыми затруднениями хутухты [духовный вождь независимой Внешней Монголии (Халхи), который одновременно был и главой государства], рознью монгольских князей и партий и подавить монгольское движение за независимость». [Русское Слово].

В ответ на молчаливое одобрение «протектората» России над Внешней Монголией в Токио получали молчаливое согласие российской стороны на установление японского контроля над частью районов Внутренней Монголии. Японская печать как могла изворачивалась, оправдывая явную экспансию. Собкор «Нового Времени» сообщал из Токио: ««Дзидзи» [телеграфное агентство] говорит: «Россия в Монголии отчасти нарушает японо-русское соглашение о неприкосновенности Китая. Однако, Китайцы сами виноваты, давая продолжением смут предлог другим державам подражать России. «Хоци-Симбун» [報知新聞] объясняет поведение России влиянием национальной партии, игнорирующей Японию с Англией. По мнению «Асахи», русская политика побудит Англию занять Тибет. В общем, тон японской печати сдержанный. [Новое Время].

Из-за резкого обострения ситуации на Балканах Россия в это время не была расположена к военной акции и стремилась разрядить ситуацию дипломатическими средствами. Свое согласие на участие в займе Петербург старался оговорить тем, что деньги не будут потрачены на цели, которые ущемляют интересы России в Северной Маньчжурии, Монголии и Западном Китае (китайский Туркестан). Не рассчитывая на содействие Японии, российский МИД хотел сам добиться от Франции и Англии согласия на это. Об этом Сазонов четко заявил Мотоно на встрече 3 апреля, когда тот допытывался, будет ли Россия участвовать в займе Китаю, а 6 апреля пригласил его к себе, чтобы передать ему текст памятной записки. В ней наряду с согласием взять на себя долю в займе Китаю, упомянутые условия были оговорены документально. [ДВПЯ].

…Решение России, пусть с оговорками, но все же принять участие в китайском займе вызвало чувство облегчения в Токио. Утида просил передать благодарность российскому правительству за это решение. Но фраза в меморандуме об интересах России в Северной Маньчжурии, Монголии и Западном Китае вызвала некоторое беспокойство. Какие географические пределы имеются в виду в случае «Монголии» и «Западного Китая»? Наверное, области, прилегающие к российским владениям. Но эта неясность может испортить всю картину переговоров с державами. У Японии тоже есть специальные интересы в китайской провинции Фуцзянь, но она их не выдвигает. Утида поручает Мотоно при случае получить разъяснения у Сазонова на этот счет. [ДВПЯ].

Но Мотоно на встрече с Сазоновым 12 апреля передал только благодарность за участие в китайском займе, а тему географии российских интересов поднимать не стал. Сейчас не время − когда Японии потребуется определить пределы своих интересов, которые в названных областях будут соприкасаться с русскими, тогда и нужно ставить этот вопрос. [ДВПЯ].

После известной напряженности в двусторонних отношений из-за несогласованности действий по займам Китаю, задавать новые «трудные» вопросы русскому министру было нецелесообразно. Тем более, что начало весны и осень 1912 года не самое лучшее время для Сазонова.

Его обвиняли в ошибках в балканском вопросе, в отношении к итало-турецкой войне, к черноморским проливам. Распространялись слухи о его отставке, а в качестве преемника называли даже российского посла в Токио Малевского. [Асахи]. В преддверии первой балканской войны осени 1912 года Сазонов и активно поддержавший его Коковцов выступили против российского вмешательства, грозившего войной с Австро-Венгрией и, в конечном счете, с Германией, к которой Россия пока не была готова, как, впрочем, и два года спустя. Шли яростные атаки на них со стороны националистов. «… На славянских обедах Башмакова, Брянчанинова и компании говорили зажигательные речи и клеймили антиславянскую политику русских министров, «продавшихся немецкому влиянию». Мое имя всегда ставилось рядом с именем Сазонова и враждебные ему демонстрации должны были направиться и под мои окна, но не были допущены отрядом полиции, не пропустившей их на узком проезде к Мойке». [Коковцов].

В Китае на тот момент «сражались» не войска, а дипломаты и банкиры. Первым таким «полем» сражения по поводу китайского займа стал Париж. В конце апреля тут прошло первое совещание тогда еще «консорциума четырех» для обсуждения вопроса о предоставлении Китаю займа, на котором Россия и Япония были приняты в его состав. Произошло это без обсуждения условий, которыми они оговаривали свое участие. Чувствовалась заинтересованность Парижа и Лондона, особенно желание последнего во что бы то ни стало заполучить обе страны в качестве своих союзников в противодействии Берлину и Вашингтону, которые к этому моменту существенно сблизились на почве общих интересов.

Вопрос о российских и японских условиях должен был обсуждаться на очередном совещании в середине мая 1912 года в английской столице. Японскую делегацию банкиров возглавил президент Иокогамского валютного банка (横浜正金銀行 Yokohama Specie Bank). Она получила строго секретную инструкцию о позиции, которую ей предстояло занять. Подписанная премьер-министром Сайондзи она требовала довести до сведения участников совещания, что любая деятельность, связанная с китайским займом, не должна ущемлять интересы Японии в Южной Маньчжурии, а также на соприкасающейся с ней территории Монголии. Замечание насчет Монголии отсутствовало в японском меморандуме, направленном ранее державам. Оно было добавлено, судя по всему, под влиянием российского меморандума, в котором в качестве сферы российских интересов «Монголия» фигурировала как единое целое без уточнения, о какой ее части идет речь. Делегация должна была поддерживать самые тесные контакты с делегацией русских банкиров, а при необходимости действовать совместно с ней. В остальном речь шла о возможном участии в консорциуме Австро-Венгрии и Бельгии, а также о других отдельных займах Китаю. [ДВПЯ].

Копию этой инструкции 23 апреля Мотоно передал Сазонову. После ознакомления с ней русский министр сказал, что к тексту инструкции у него нет вопросов, и ему остается лишь поблагодарить за доверие и обещать, если подобная инструкция будет составлена для российской делегации, он ее тоже покажет японскому послу.

<…>

Переговоры банкиров

Банкиры шести стран собрались в Лондоне 15 мая 1912 г. Россию представлял Морис Верстрат, президент Русско-Азиатского Банка.

Этот банк возник при слиянии Русско-Китайского и Северного банков в 1910 году и расположился в здании бывшего Азовского банка на Невском проспекте в доме 62.

…Свободных средств, необходимых для участия в китайском займе не было ни у России, ни у Японии, и обе страны намеревались получить их на внешних рынках. Токио предлагал совместный выпуск облигаций всеми шестью участниками консорциума. Россия придерживалась иной тактики. Она стремилась вовлечь в китайский заем т.н. бельгийский синдикат, в котором главную роль играли английский банк «Шредер и Ко.» (Schroeder & Co.) и французский банк «Спитцер и Ко.» (Spitzer & Co.). Верстрат был тесно с ним связан и лоббировал интересы этой группы, требуя признания свободы за каждым участником в выборе партнера. Като оправдывался, что «к сожалению», в силу этой причины японская делегация не могла действовать в «унисон» с российской делегацией. [ДВПЯ].

«Консорциум четырех» с момента его создания обслуживала финансовая группа во главе со знаменитым Гонконг-Шанхайским Банком (香港上海銀行, ныне − HSBC). При активной поддержке английского МИД этот банк занимал доминирующее положение в Восточной Азии со времен своего создания сразу после опиумных войн. И теперь был главным в китайском займе. Оспаривать это оказалось не менее, если не более сложно, чем добиться признания своих территориальных претензий.

Дело в том, что китайский заем вызвал ажиотаж на мировых финансовых рынках. Возможность заработать огромные деньги, используя крайнюю нужду новой китайской власти в оборотных средствах, была уникальной. Но был и риск потерять деньги в стране, где не было политической стабильности, а способность центрального правительства собирать налоги при отсутствии надежной «вертикали власти» в огромной стране вызывала сомнения. Однако масштабы Китая, огромное население, весь опыт прошлых лет перевешивали. Они внушали соблазнительную мысль, что при всех передрягах страна будет вполне платежеспособна.

Один «соляной налог», собранный в 1913 году, покрыл все расходы по обслуживанию займа. А реорганизация его в 1914 году позволила казне получить почти 59 миллионов долларов, в 1915 − 70 миллионов, а в бюджете на 1916 год запланировать доход в 85 миллионов долларов. [Overlach].

Национальная принадлежность банков нивелировалась желанием нажиться, а банковские преференции стран-участниц консорциума и противоречия в выборе не носили национального характера. Против монополии Гонконг-Шаньхайского Банка выступали те же английские банки. Позиция Токио не была связана с каким-то определенным зарубежным банком или финансовой группой, хотя в эти дни с Францией было подписано соглашение о сотрудничестве в финансовой сфере.

Действовавший в интересах «бельгийского синдиката» Петербург, в конце концов понял, что уломать банкиров не удастся. Сопротивление было слишком сильным, и 18 мая на встрече с Мотоно Сазонов говорил − если и дальше ситуация не измениться, Россия выйдет из состава «шестерки». [ДВПЯ]. Мотоно просил этого не делать: в Токио решили остаться в этой структуре при любых обстоятельствах, и если Россия уйдет, Японии грозит остаться в одиночестве. [ДВПЯ].

Возможно, это было одной из причин того, что Россия, в конце концов, решила остаться в консорциуме. Перед началом парижской встречи банкиров Россия и Япония условились, что в тексте соглашения можно отказаться от специальной статьи (6-я статья) относительно особых зон национальных интересов в Китае. Вместо этого договорились зафиксировать позиции двух стран в протоколе заседаний. Относительно выпуска облигаций займа, возможен вариант, когда одна треть необходимых средств Россия, в частности, займет у тех, кого считает для себя более выгодным, а остальные две трети − у банков, связанных с «консорциумом четырех».

Наконец в Париже началось заседание банкиров, которое должно было окончательно решить вопрос, принимают ли банкиры условия, связанные с территориальными оговорками двух стран или они их отвергнут. Этому предшествовали полные драматизма предварительные переговоры и контакты. В результате начало совещания, запланированное на 15-е, было перенесено на 18 июня. Многое держалось в тайне, и пресса терялась в догадках о том, что происходило за кулисами. Лондонская «Financial Times» писала, что ничего принципиально нового на совещании «шестерки» не должно произойти, осталось только «детализировать» договоренности, достигнутые месяцем ранее в Лондоне. [Financial Times].

На самом же деле эти детали были настолько важны, что многое после споров решалось в последнюю минуту. Предварительные контакты показали, что представители «четверки» не очень хотели включить даже в протокол заседаний упоминание о специальных интересах России и Японии в Маньчжурии и Монголии. «Это не вопрос, который должны решать банкиры. Это политический вопрос», возмущался Сазонов. Но, если банкиры не хотят, чтобы в документе звучали названия Маньчжурии и Монголии, тогда есть один выход − записать, что финансирование любых проектов из средств займа по всей территории Китая требует консенсуса среди всех членов консорциума. [ДВПЯ].

Тем временем Токио все больше склонялся к максимальным уступкам. Здесь боялись, что настойчивость по территориальным вопросам может спровоцировать Китай на жесткость, а остальные страны поддержат его в этом.

Упоминание в уставе консорциума территориальных условий не так уж важно, писал Утида. В конечном счете, их отсутствие Японию ни к чему не обязывает. Все, что нужно для нее, записано в секретных статьях конвенций с Россией, и о них знает Англия. А обсуждение территориальных вопросов на совещании банкиров может быть использовано против самой же Японии. Например, представитель Германии в ответ на требование Японии оговорить ее интересы в Монголии заявил, что Токио должен прежде всего, получить согласие Пекина на этот счет. Германия стремится максимально испортить отношения Китая с Японией. [ДВПЯ].

Совещание 18 июня в Париже не было столь бурным, как около месяца назад в Лондоне. России и Японии удалось добиться упоминания о том, что Япония и Россия (по отдельности) заявили о своем согласии участвовать в займе, исходя из того, что использование его средств не нанесет ущерба «особым правам и интересам» этих стран, Японии − в Южной Маньчжурии и примыкающей к ней территориях Восточной Монголии, России − в Северной Маньчжурии, Монголии и Западном Китае. Но так же точно в протоколе была записана позиция остальных, что они не могут давать оценки этим заявлениям, поскольку вопросы политического характера не в их компетенции.

Российская делегация помимо территориальных условий выдвинула еще один − записать, что никакой из проектов финансирования из средств займа не может быть принят к исполнению без согласия всех участников консорциума. Оно было отклонено. Как выразился председательствующий, это давало бы право вето каждой из участниц, хотя очевидно, что на практике вряд ли могут быть приняты какие-либо проекты без согласия всех участниц. [ДВПЯ].

Получалось, что по этому пункту Япония Россию не поддержала. Это был тот период в японской истории, когда в принятии решений приходилось в полной мере учитывать сразу три фактора − собственные интересы, интересы отношений с Англией и с Россией. Токио изо всех сил старался не испортить отношений ни с Петербургом, ни с Лондоном, и при этом еще не забывать о себе.

Но найти «золотую середину» было очень трудно. Дальнейшие события вокруг китайского займа обнаружили бессилие воспрепятствовать прорыву на финансовый рынок Китая частных банков − вначале германских, потом и английских.

<…>

Перемены в Японии и США

В самой Японии начало нового 1913 года не предвещало особых перемен, но они очень быстро наступили. Это было связано в первую очередь со смертью императора Мэйдзи. В начале лета 1912 г. обострились хронические болезни желудка и почек, и 30 июля 1912 г., не дожив 3 месяцев до своего 60-летия, он скончался.

Завершилась эпоха Мэйдзи − путь длиной в 45 лет, целеустремленность и стабильность движения по которому обеспечивалась авторитетом императора. Наступила новая эпоха, в которой консервативные и либеральные силы сталкивались в противоборстве, уже не сдерживаемом личным влиянием монарха в той степени как это было раньше. При этом, как часто бывало и до сих пор происходит в т. н. «гибридных системах», сочетающих оба элемента — консерватизм (авторитаризм) и либерализм (парламентаризм, партийная политика), чаще верх берет первое. [Takenaka].

В конце декабря 1912 года отставка правительства Сайондзи в результате «бунта» военных против гражданского правительства стала первой ласточкой начала новой эпохи − Тайсё. Новый кабинет возглавил Кацура. Противостояние между бюрократией и к ним не принадлежащими сменилось на политическую борьбу между консерваторами и либералами. Князь Ямагата уединился, граф Сайондзи ушел в отставку − противостояние между консерваторами и либералами, скорее всего, не только не исчезнет, а станет главным в политической жизни. В какую сторону будет склоняться кабинет министров Кацура − заслуживает внимания, писала печать. (Иомиури].

Но после крайне непродолжительного (чуть более шестидесяти дней) существования кабинета Кацура, 20 февраля 1913 года был сформирован новый кабинет, который возглавил адмирал Ямамото Гомбэй. Это была пощечина армии, соперничество с флотом которой было притчей во языцех. Но события во внутренней жизни не имели серьезного влияния на внешнеполитический курс страны.

Те же перемены в тот же период в США имели существенно большие последствия для внешнеполитического курса страны. На выборах 5 ноября 1912 года в борьбе с действующим (Тафтом) и бывшим президентом (Теодором Рузвельтом) убедительную победу одержал губернатор Нью-Джерси Вудро Вильсон. Впервые за сорок лет к власти пришел кандидат от демократов, и это сразу же сказалось на внешней политике страны. «Вильсонианство» (Wilsonianism) − так будет позже названа политика внедрения либеральных принципов в международные отношения, активного вмешательства и проталкивания принципов демократии и демократических устоев в международные отношения с сильным геополитическим подтекстом. Это была победа «интервенционизма» над «изоляционизмом» − двух основных течений в американской внешней политике после образования этой страны. В американской политической литературе эта доктрина с «четырнадцатью принципами Вильсона», сформулированными в годы Первой мировой войны, подвергалась суровой критике как «легалистская, моралистическая и идеалистическая». [Steigerwald].

Идеологизированность внешней политики США была усилена тем, что госсекретарем Вильсон назначил Уильяма Брайана (William Jennings Bryan), которому он был во многом обязан своей победой на выборах. Ораторские способности Брайана принесли ему громкую славу, но в дипломатических кругах сочетание его «пламенного либерализма» с должностью госсекретаря рассматривалось как опасное.

«Первые шаги г. Брайана не оправдали надежд тех оптимистов, которые воображали, что он сразу поймет ответственность и достоинство своей должности… он остался тем же необузданным демагогом, что всегда был. Вместо того, чтобы взяться за изучение совершенно незнакомых ему дел, он через 10 дней после вступления в Государственный департамент уехал к себе домой в Небраску праздновать свой день рождения произнесением бесчисленных речей, переполненных по обыкновению самым пламенным либерализмом», − писал 25 марта 1913 года Сазонову Бахметев, теперь уже посол в США. [Россия и США].

Японские газеты нередко пестрели выдержками из речей Брайана, клеймившего «империализм» и «милитаризм». Именно от этого правительства можно было ожидать неожиданных ходов, которые резко усложняют принятый до сих пор ход событий − предрекала японская газета. [Асахи]. И действительно, первым «идеологизированным поступком» новой администрации стало решение о выходе из «консорциума шести». Демократы считали недостойным принимать участие в проекте, который предполагал не только финансовый диктат иностранных капиталистов, но и политическое вмешательство в дела Китая. [Асахи].

<…>

Признание Китайской республики

Наступил 1914 год и до начала Первой мировой войны оставалось полгода. События вокруг Китая отодвинулись на второй план. Помимо займов острым оставался вопрос об официальном признании республиканского правительства. Согласование позиций России и Японии было делом непростым из-за различий в стратегических интересах и во взглядах на перспективу революции. В Японии к республиканцам относились без всякого уважения, но, располагая разнообразной информацией с мест, не склонны были в отличие от России считать их появление на политической арене простым недоразумением. Более того, понимая, что, несмотря на зигзаги революции, это серьезно и надолго, в Токио не протестовали, когда над зданием китайского представительства в Токио был вывешен новый флаг Китайской республики (республиканский флаг, введенный в 1912 году из пяти горизонтальных полос − красной, желтой, синей, белой и черной) вместо желтого дракона. В Петербурге же полиция потребовала снять появившийся 28 февраля 1912 года на здании китайской миссии республиканский пятиколор. (Асахи).

Поначалу в России считали, что республиканская революция вот-вот захлебнется. В Японии же уже в конце 1911 года на заседании кабинета министров с приглашением гэнро был сделан вывод, что монархия в Китае доживает последние дни, и нужна новая китайская политика. Признания республики требовали все политические партии Японии за редким исключением.

Сразу после отречения китайского императора 21 февраля 1912 года Утида поручил Мотоно срочно встретиться с Сазоновым и обсудить с ним вопрос об официальном признании нового пекинского правительства и установлении с ним дипломатических отношений. Показательно, что Утида советовался в первую очередь не с Лондоном, а с Петербургом. В свете нынешнего развития событий в Китае, не будет ничего удивительного в том, если две страны начнут вплотную заниматься вопросом признания нового режима. Вместе с тем его признание Японией и Россией отдельно от других держав при нынешних обстоятельствах представляется крайне затруднительным. В связи с этим, двум странам необходимо подумать об обращении к другим державам с предложением о совместном признании нового режима в Китае. Утида просил показать Сазонову проект обращения к державам с предложением о совместном признании Китайской республики. Нужно еще объяснить русскому министру одно деликатное обстоятельство. В силу обязательств перед Англией проект этого обращения он одновременно направит на «согласование» в Лондон и еще в Вашингтон. После обсуждения текста в этом составе, его направят другим странам, как минимум − это Германия и Франция. Но важно, чтобы Сазонов первым ознакомился с текстом этого обращения. [ДВПЯ].

На встрече 21 февраля 1912 года Сазонов, выслушав Мотоно и пробежав глазами текст японского проекта обращения к державам, сразу же заявил, что он полностью согласен с этим проектом и самой идеей обращения. [ДВПЯ]. Но через несколько дней, 26 февраля он попросил Мотоно срочно прийти к нему на Мойку для серьезного разговора. Он начал с того, что Россия согласна с японским предложением о коллективном признании республиканского Китая державами, при условии формального подтверждения их существующих прав. Интересы России и Японии в Китае более существенные и важные, чем у всех других. Следовательно, вопрос о правах и привилегиях России и Японии следует выделить в отдельный от других стран вопрос. Коллективный подход к признанию лишает Россию и Японию возможности решать с новым Китаем свои собственные проблемы. Поэтому в качестве условия признания нового режима Россия и Япония должны выдвинуть ему свои собственные требования. Все сказанное Сазонов оформил в виде памятной записки, которую тут же передал Мотоно.

Аргументы Сазонова для японского посла были столь же неожиданными, сколь и весомыми. Мотоно попросил время для осмысления всего сказанного. Он незамедлительно пошлет в Токио телеграмму с изложением беседы и попросит инструкций. Но перед этим он хотел бы уточнить ряд моментов. Во-первых, готова ли Россия оказаться в ситуации, когда все страны, к которым Япония обратилась с предложением о коллективном признании, сделают это, а Россия и Япония в течение какого-то периода так ее и не признают? Во-вторых, речь идет только о признании уже существующих особых и специальных прав, привилегий и льгот России и Японии или имеется в виду их расширение и усиление?

По поводу первого вопроса Сазонов заметил − если не только в вопросе о признании, но и в остальном Япония и Россия займут «жесткую позицию» в отношении новой республики, то другие страны скорее всего проявят осторожность и не станут спешить с признанием. По крайней мере, Франция поддержит Россию в этом вопросе. Но даже, если кто-то решится признать первым, то это не будет иметь особого значения. Другие державы, конечно же, будут недовольны требованиями России и Японии к Китаю о признании их особых прав и привилегий, и тем более будут возражать против расширения и усиления этих прав. Но в любом случае это неизбежно, и тянуть с этим неразумно, тем более что именно сейчас для этого наиболее подходящий случай. Он может больше не повториться, и следует действовать смело и решительно, не оглядываясь на возможную реакцию других стран. Россия и Япония должны ясно представлять себе, что наступил тот самый момент, когда обе страны могут существенно укрепить и расширить свое присутствие в Маньчжурии и Монголии.

Готова ли Россия для удовлетворения Китаем своих требований прибегнуть к военной силе? − интересовался Мотоно. В этом нет нужды − отвечал Сазонов. Но из того, каким тоном это было произнесено, а также из всего сказанного русским министром ранее, Мотоно вынес впечатление, что Россия не исключает применение силы, если не останется другого выбора. Россия все более склоняется к непризнанию республиканского режима, сообщал в Токио Мотоно. В связи с этим он очень хотел бы, чтобы Япония без колебаний поддержала российскую позицию. И в этом случае действовать нужно быстро и решительно, к чему и призывает русский министр. [ДВПЯ].

Токио не поддержал своего посла. Процесс согласования позиций всех держав по поводу признания республиканского режима в Пекине зашел уже далеко. Свое одобрение высказали практически все, включая Германию. То, что предлагает Сазонов, требует специального анализа. Но на этом этапе для Японии было бы крайне затруднительно аннулировать свое предложение [о коллективном признании] и сообщить всем, что она вместе с Россией готовит новые предложения, отвечал Утида.

Тогда Петербург решил действовать самостоятельно. МИД России направил послам в Париже, Лондоне, Берлине и Вашингтоне циркулярную ноту о согласии с японским предложением о коллективном признании нового китайского режима. Однако, передавая ноту, послы должны были сделать устное заявление об особых правах и интересах России в Северной Маньчжурии, Монголии и Западном Китае, основанных на договорах и соглашениях с Цинским Китаем. Поддерживая японское предложение о коллективном признании республики, Россия вместе с тем сохраняет за собой право принимать такие меры, которые будут необходимы для защиты ее интересов в указанных областях Китая. Копию этой телеграммы временный поверенный в делах России в Японии передал Утида. [ДВПЯ].

Особая позиция России была первой ласточкой в событиях, которые так и не позволили реализовать японское предложение о коллективном признании. Интересы стран в Китае были настолько разными, что привести их к общему знаменателю было практически невозможно.

К тому же ситуация внутри Китая стала постепенно меняться. Компромисс республиканцев с реальной силой военных кланов, на котором держалась новая власть, стал трещать по швам. Примирение двух политических сил революции − гражданской и военной − было вынужденным. Целью было не допустить перерастания революции в гражданскую войну, чем могли воспользоваться иностранные державы как предлогом для интервенции. Но этот компромисс был расшатан традиционным для Китая противостоянием Юга и Севера. Революция, начавшаяся на Юге и центр которой теперь был в Нанкине, не имея достаточной военной силы, чтобы довести ее дело до конца, вынуждена была пойти на политическую сделку с Юань Шикаем, который выражал интересы северной части бывшей империи.

При этом договоренности с ним, большей частью носили характер «джентльменского соглашения». Рассчитывать на приверженность джентльменским правилам поведения старого политического волка нельзя было и раньше, а тем более теперь, когда он почувствовал себя в отаре политических «ягнят».

Первоначальные уступки повлекли за собой остальные. Идея переноса столицы из Пекина в Нанкин очень скоро перестала быть актуальной. Тогда многие нанкинские политики стали настаивать, чтобы клятву на верность республике Юань Шикай принес именно здесь на родине Минской династии, восстановление поруганной чести которой было в центре революционной идеологии. Но с самого начала чисто технически это было проблематично. А позже разбои, погромы и пожары в Пекине, учиненные верными Юань Шикаю войсками, теми самыми, чей приход в столицу решил судьбу империи, показали, что он не может себе позволить даже простое заигрывание с Югом. [Times].

…Инаугурация нового президента 10 марта 1912 года состоялась в Пекине. И хотя Юань Шикай присягал в Пекине членам нанкинского Национального собрания, он ни в грош их не ставил. Как его ни уговаривали, он так и ни разу не приехал в Нанкин. В Японии горячие приверженцы нового республиканского строя Китая и его идеологии были крайне разочарованы.

<…>

В новом 1913 году солидарность держав в вопросе о признании режима Юань Шикая все больше становится утопией. Первыми из соглашения о коллективном признании вышли США. Вильсон не скрывал своего намерения первым признать Китайскую республику. Передавая об этом в Токио, японский посол в Вашингтоне Тинда обращал внимание на то, что США, по-видимому, решили вести свою собственную игру в отношении Пекина. Покинув консорциум шести и добившись самостоятельности в своих действиях, Вашингтон намерен дополнить это установлением официальных политических связей. [ДВПЯ].

В Токио и в Петербурге без энтузиазма наблюдали как с приходом демократов в США, впервые после окончания гражданской войны, в американской политике в Китае появился новый идеологический крен. А некоторые американские газеты, называя приход к власти администрации Вильсона как собственную американскую революцию, освободившую страну от власти «всемогущей имперской аристократии», от власти толстосумов с их «долларовой дипломатией», призывали к сотрудничеству двух республик − Китая и США. [Асахи].

В действительности идеология была ни при чем. Главным мотивом было опасение Белого дома, что хаосом в Китае воспользуются европейские державы, и прежде всего Япония и Россия, и в результате пострадают экономические интересы США. Вильсона в необходимости признания китайской республики окончательно убедил временный поверенный в делах США в Китае Уильямс (Edward Thomas Williams), телеграммы которого президент читал с особым вниманием.[Li, Tien Yi].

В одной из таких телеграмм от 28 марта 1913 года посланник настоятельно рекомендовал немедленно установить отношения с правительством Юань Шикая. Не потому, что тот ему нравился или он считал его идеальным президентом и прекрасным политиком, а потому, что только это может предотвратить хаос и «иностранное вторжение» в Китай. [FRUS]. Этот аргумент перевесил все остальные и Вильсон больше не колебался.

Против нарушения американцами принципа солидарности в вопросе о признании республиканской власти в Китае выступили все страны. Но особую активность проявляла японская дипломатия. Первенство в признании нового режима давало американцам политическую фору на будущее, а этого никак нельзя было допустить, учитывая назревавшие противоречия между двумя странами в Китае.

23 марта Макино поручил Тинда немедленно встретиться с новым госсекретарем США Брайаном и довести до его сведения, что заявление Вильсона о выходе из консорциума шести вызвало к жизни слухи о том, что США в ближайшее время в одностороннем порядке признают режим в Пекине. Вопрос о признании имеет «чрезвычайное значение», и Токио просит США отнестись к этому со всей серьезностью. [ДВПЯ].

Тинда хотел сразу же увидеться с Брайаном, но это не получилось и пришлось встречаться с его вторым заместителем. Элви Эйди (Alvey Augustus Adee) был дипломатом высшего ранга и уникальным в своем роде. Ему удалось продержаться на высших позициях в дипломатическом ведомстве США со времен президента Джексона и до Франклина Рузвельта. Эйди фактически руководил американским дипломатическим ведомством еще во времена войны с Испанией (1898) и восстания ихэтуаней в Китае (1900). Но его влияние с годами ослабло − он ничего не решал, но нужно было как можно скорее довести до сведения американского правительства все то, о чем писал Макино. Зная, что в силу преклонного возраста Эйди плохо слышит, Тинда на всякий случай изложил все в вербальной ноте, которую вручил при встрече. [ДВПЯ].

Со временем удалось переговорить и с госсекретарем − это произошло 1 апреля 1913 года на встрече Брайана с послами Англии, Германии и Японии, после передачи им официальной ноты о выходе из консорциума шести. Результат разговора не оставлял никакой надежды. Интересы держав в Китае разные и согласовать их действия не представляется никакой возможности, заявил Брайан. При этом он дал понять, что признание нового правительства Китая − вопрос нескольких дней. [ДВПЯ]. И уже на следующий день 2 апреля Брайан вручил Тинда памятную записку о намерении президента Вильсона 8 апреля признать правительство Юань Шикая. В конце звучало издевательское по сути приглашение Японии сделать то же самое и в тот же самый день. [ДВПЯ].

Макино пришлось сделать хорошую мину − он просил Тинда передать Брайану, что японское правительство искренне благодарит за то, что его заранее известили о намерении США признать пекинское правительство. Оно также признательно за приглашение сделать то же самое, однако не считает это возможным.

Кстати, и время для этого было крайне неудачным − убийство 20 марта Сун Цзяоженя резко углубило раскол между Югом и Севером Китая. В этих условиях признание правительства Юань Шикая было бы воспринято лагерем Сунь Ятсена как ставка на его теперь уже очевидного противника. [ДВПЯ].

В Пекине тем временем узнали о намерении США признать новое правительство и решили воспользоваться этим, чтобы склонить Токио к такому же шагу. 6 апреля японскую миссию в Пекине посетил представитель китайского МИД и передал устное послание от министра иностранных дел Лу Чжэн Сяна: Правительство США в ближайшее время признает новый Китай. Японии, ближайшему соседу Китая и такой же, как он азиатской стране, стоило бы признать пекинское правительство в тот же день или даже раньше. [ДВПЯ].

Токио, однако, не прислушался к совету опытного политика, и настроение в японской столице стало меняться, когда 8 апреля Берлин через своего посла в японской столице уведомил о своем намерении признать правительство Юань Шикая, призывая коллег в Японии последовать его примеру. [ДВПЯ]. «Дезертирство» Германии из джентльменского соглашения о коллективном признании нового Китая можно было предугадать, несмотря на прежние заявления о преданности принципам коллективизма. Берлин в китайском вопросе уже давно делал ставку на сотрудничество с Вашингтоном в пику другим геополитическим дуэтам: Англия − Япония, Россия − Франция. Именно это решение, судя по всему, окончательно убедило Токио, что с признанием пекинского режима Юань Шикая дальше тянуть рискованно.

Но на этот раз Токио поставил в известность о своем намерении не Петербург, а Шанхай, где в это время находился Сунь Ятсен. Макино послал телеграмму японскому генконсулу в Шанхае для передачи по адресу.

Ариёси Акира − генконсул в Шанхае с 1909 г. На этом месте он проработает до 1919 г., после чего уедет в посланником в Швейцарию, затем в Бразилию. С 1932 г. его назначат посланником в Нанкине, а с мая 1935 г., после того как японская миссия будет повышена до ранга посольства, станет первым японским послом в китайской республике. Он один из симпатизировавших Синхайской революции японских дипломатов. У него были хорошие личные отношения с Сунь Ятсеном [Brooks], как, впрочем, позже и с Чан Кайши.

Макино оправдывался. Япония сделала все возможное, чтобы задержать признание правительства Юань Шикая, но это теперь кажется невозможным. [ДВПЯ]. Убийство Сун Цзяоженя к моменту открытия китайского парламента резко обострило ситуацию, и признание одного из враждующих лагерей выглядело теперь слишком одиозно. Сунь Ятсен говорил Ариёси, что США решили повременить с признанием республиканского Китая − причастность Юань Шикая к убийству Сун Цзяоженя официально отрицалась, но ни у кого не вызывала сомнений. Доказать это будет очень трудно, но он не сомневался, что непосредственным исполнителем воли Юань Шикая был его «подручный» − на тот момент премьер-министр правительства Цзао Биндзюн, место которого должен был занять убитый. [ДВПЯ]. (ДВПЯ, 1913/2/1: 21, 22).

Китайский парламент, открытие которого Вильсон и Брайан рекламировали как «залог стабильности», теперь легко мог превратиться в поле боя между двумя враждующими сторонами, что и произошло.

Отсрочка Вашингтоном признания нового Китая не только не успокоила, но напротив подстегнула Японию. Усилия Токио теперь были направлены на то, чтобы убедить Лондон в неизбежности скорейшего признания − сразу же после президентских выборов, исход которых был очевиден. Токио вступил в бурную переписку с Лондоном, а контакты с Петербургом по вопросу о признании отошли на второй план.

Когда же Япония выступила с новым планом совместных действий по признанию пекинского режима, в котором прежние жесткие требования были смягчены и условием была лишь стабильность внутренней ситуации в Китае, представитель российского МИД выступил с полной поддержкой такого подхода. [ДВПЯ].

Некоторую вялость в дипломатической переписке Петербурга с Токио того периода можно было объяснить отсутствием в российской столице «моторного» Мотоно. Однако более глубокие причины крылись в политических трансформациях, которые в Японии стали разворачиваться с 1913 года, после смерти императора Муцухито, а в России несколько лет спустя.

Новая эпоха дала название появлению начал парламентаризма в Японии − «демократии Тайсё». Возросла роль партий с акцентированной идеологией, произошло ослабление надпартийных институтов власти, в частности, «гэнро» и соответственно влияния оставшихся в живых старых «геополитиков», в том числе Кацура и Ямагата.

Важнейшим фактором стало усиление давления финансовых и промышленных кругов на правительство с требованием более активного выхода на китайский рынок, жизненно важный для них. От японского правительства они ждали большей прагматики и ориентации на результат, как это демонстрировали Соединенные Штаты, которые после некоторых колебаний приняли окончательное решение признать пекинский режим через неделю после открытия китайского парламента 1 мая 1913 года.

После заявления США об установлении дипломатических отношений с Пекином все внимание теперь было устремлено на то, как поведет себя Германия. Японский посол Сугимура сообщал о секретном совещании в Берлине, где было принято решение объявить о признании сразу после вступления в должность президента Юань Шикая без каких-либо оговорок и независимо от того, сделают ли это другие — Англия, Япония и Россия. Если же до этого другие страны примут решение о признании, Германия присоединится к ним и тем самым выполнит свое обещание действовать совместно с другими. [ДВПЯ].

Но наступил июль, а Токио, как и все остальные европейские державы, все еще не признавал пекинское правительство. В середине июля по инициативе японского МИД было принято решение в официальных документах и бумагах отказаться от старого названия Китая как «Цинского государства» и впредь именовать его «Сина» (支那 или シナ− фонетическое произношение «China» с санскритскими корнями, передавшегося в европейские языки).

Между тем в Китае усилились слухи о намерении Юань Шикая объявить себя императором и восстановить империю. Это только подстегнуло державы к установлению с ним дипломатических отношений. Всю половину сентября Токио вел интенсивные переговоры с Лондоном, стремясь убедить своих союзников не медлить с признанием, и наконец добился согласия не настаивать на предварительных условиях.

6 октября 1913 года правительство Юань Шикая одновременно признали Япония, Англия, Германия, Франция, Россия, Австро-Венгрия, Италия и ряд других стран. Другого выбора уже не было. Войскам Юань Шикая удалось к этому моменту подавить отдельные очаги сопротивления «южан».

Революционные события в Китае, их хаотическое развитие были серьезным испытанием устойчивости российско-японских отношений. Как показали последующие события, они его выдержали и стали двигаться к более высокому уровню.