Продолжаем публикацию глав из книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений»: 4-й эпизод Главы 4 − «Маньчжурия («план Нокса»), конвенция 4 июля 1910 года и аннексия Кореи»
Главный мотив несостоявшихся переговоров в Харбине − возможность совместных действий Японии и России, или по крайней мере согласование их политики в Маньчжурии. Территория, где две страны воевали друг с другом, теперь их объединяла, и то, что Ито не успел сказать Коковцову, Малевскому, говорили вернувшийся к политической жизни Окума и премьер Кацура.
«Вчера я посетил престарелого графа Окума и беседовал с ним более часа… Коснувшись Маньчжурии, он оживленно указывал на общность интересов России, Японии и Китая в этой стране, куда ныне устремляются американцы и англичане, и находил, что, хотя там для всех найдется дело, однако Державы Дальнего Востока имеют здесь наибольшие интересы. В этом его мнение вполне сходится с тем, что говорил недавно маркиз Кацура…» [АВПРИ]. 150/493/1729: 92).
К сближению двух стран подталкивала и быстро менявшаяся ситуация в самом Китае. После смерти императора Гуансюя (ноябрь 1908 года), авторитет вдовствующей императрицы Цыси, этого «серого кардинала» китайской политики, еще более укрепился. По ее воле на престол сел малолетний император Пу И, а его регентом стал его отец Цзайфэн (愛新覚羅 載灃). Он стал фактическим правителем Китая после смерти Цыси, наступившей на следующий день после интронизации Пу И.
В который раз китайское правительство занялось «наведением порядка» в собственном доме. Это в первую очередь коснулось Маньчжурии. Настойчивее, чем когда-либо прежде, Пекин стал требовать от Японии и России покинуть ее. Враждебные выступления против России участились. Этими настроениями пытались воспользоваться США и Германия.
«Внезапное воинственное настроение Китая следует объяснить посторонним влиянием. Россию хотят впутать в новую авантюру, дабы отвлечь от европейской и балканской политики» − считала авторитетная российская газета. [РС].: 1911.03.16(03)).
Японо-американская конкуренция в Маньчжурии
Особое влияние оказывал резко возросший интерес США к Маньчжурии, богатой ресурсами, и где разворачивалось большое железнодорожное строительство. Используя США как альтернативу, Китай пытался избавиться от всех прежних концессионеров, и в первую очередь от Японии и России.
В этих же целях в апреле 1909 года Пекин обратился к Японии с предложением передать спор по Маньчжурии в Гаагский трибунал. К гаагским судьям Пекин предлагал обратиться, когда российско-китайские переговоры в Петербурге об административном статусе Харбина не привели ни к каким результатам. Впрочем, китайцы предлагали целый набор вариантов, включая выкуп КВЖД. [NYT].: 07.04.1909).
В арсенале дипломатии цинской империи использование США как «противовеса» европейским державам и Японии было и прежде. Теперь же, когда вместо принципа «равных возможностей» США разработали и стали внедрять доктрину «открытых дверей», это стало более перспективным. Пекин здраво рассудил, что эта концепция реально поможет натравить «новый американский империализм» на «старый империализм европейских стран». [Hunt]. Шансы преуспеть в этом выросли после победы Тафта на президентских выборах. Новая администрация в Вашингтоне отказалась от рузвельтовской геополитики в пользу экономической дипломатии.
«В то время как Рузвельт как игрой занимался мировой политикой, для Тафта привычным было занятие международной торговлей. Рузвельт общался с королями и императорами, а Тафт заседал на бесконечных мероприятиях по продвижению коммерческих и инвестиционных проектов в разных районах мира» … Слыша упреки в свой адрес, Рузвельт в отставке, напротив, считал «экономическую дипломатию» своего преемника абсурдной. Главное было держать Японию подальше от американской территории. Внимание Японии поглощено Маньчжурией и Кореей. Пусть так оно и будет, и не нужно, по поводу или без повода, пытаться ее вытеснить оттуда. Что ей можно противопоставить? Союз с Китаем!? Принимая во внимание «полное военное бессилие» Поднебесной, это не только не прибавит силы, но, напротив, станет бременем. «Не маши кулаками, если не можешь ударить!» Не стоит задирать Японию в Маньчжурии пока США реально не будут готовы воевать с ней, пока у Америки не будет флота, как у Англии, и армии, как у Германии. Политика «открытых дверей» в Маньчжурии − превосходная вещь и очень важная для будущего, но она хороша только до тех пор, пока ее можно поддерживать дипломатией. Но как только со временем здесь возникает доминирующая сила, соблюдение этого принципа становится невозможным, если не готов за него воевать. [Griswold].
Звучит вполне логично, но Тафту эта логика не по душе. Он не хотел ждать, когда вырастет военная мощь страны. Он уповал на силу доллара или «дипломатию доллара», как ее окрестили в самих США. 6 марта 1909 года Тафт назначил своим госсекретарем сенатора от штата Пенсильвания Филандера Нокса (Philander Chase Knox), который занимал этот пост весь срок до марта 1913 года. Оба они «олицетворяли тесную связь бизнеса с дипломатией». [Griswold].
Заключив накануне своего ухода в отставку соглашение с Японией («Такахира – Рут»), Рузвельт надеялся, что его преемник продолжит этот же курс. Но представление Тафта о том, каким должна быть внешняя политика США, отличалось от предшественника. Тафта поддерживали в госдепартаменте те из профессионалов, кто считал, что упомянутое соглашение всего лишь временный маневр. [Griswold].
Железнодорожная индустрия была одной из важнейших составляющих бурного развития американского капитализма в конце ХIХ века и начале XX. Когда-то сама Америка после победы в войне за независимость и гражданской войны в определенном смысле была, как Маньчжурия, привлекательным рынком для иностранных инвестиций в инфраструктуру. С середины 19 века и почти до его конца иностранцам принадлежали треть инвестиций, половина облигаций и четверть акций всех американских железнодорожных корпораций. [Second Thoughts].
Но теперь промышленность и торговля США в своем развитии достигли такого уровня, когда для дальнейшего роста нужны были новые ресурсы. Избыток промышленного производства, который образовался в США, требовал новых рынков сбыта. Маньчжурия, вне сомнения, относилась к их числу. Территория с населением в 18 млн. человек и площадью в 300 тыс. кв. миль могла превратится в крупнейший сельскохозяйственный район. Производство одних только соевых культур в 1910 году должно было составить 25 млн. долларов. Еще большую привлекательность представляли богатства, хранившиеся в земле. «Помимо сельскохозяйственных, Маньчжурия обладает несказанными минеральными ресурсами. Огромные запасы золота, серебра, угля и железа в ее горах только и ждут прикосновения современной техники, чтобы превратиться в осязаемое богатство». [Cloud].
Маньчжурия уже в начале века стала перспективным рынком для экспорта американской продукции. Экспорт США в Китай в 1905 году составил около 52 млн. долларов, из которых 35 млн. долларов приходилось на хлопок, остальное на керосин, муку, табачные изделия, пиломатериалы и металлоизделия. Маньчжурия была главным потребителем американского хлопка и изделий из него − на нее приходилось две трети экспорта этого товара в Китай − порядка 24 млн. долларов. Если к этой сумме добавить экспорт остальных товаров на сумму в 2,5 млн. долларов, то объем экспорта в Маньчжурию в 1905 году равнялся 26 млн. долларов или половину всего экспорта в Китай. В значительной мере это было связано со спекулятивным спросом во время русско-японской войны. До войны это было наполовину меньше, то есть около 12 млн. долларов. [Cloud].
Японское проникновение, несомненно, поставило под угрозу американские интересы. С утверждением японского господства в Южной Маньчжурии американские товары стали активно вытесняться японскими. Это сразу же сказалось и на общем объеме американского экспорта в Китай. В 1907 году он сократился более чем вдвое по сравнению с 1905 годом − до 23 млн. долларов, в 1908 − до 22 млн., а в 1910 году едва достигал 20 млн. долларов, из коих всего 7,5 млн. приходилось на Маньчжурию. В 1908 году доля Японии в общем экспорте в Маньчжурию составила 60%, а США — 35%. Еще несколько лет назад статистика была прямо противоположной.
И дело было не только и не столько в дешевизне японских товаров при достаточно высоком их качестве. Японцы, писал американский автор, пользовались покровительством своего государства. Для них были установлены льготные налоги и тарифы, а то их и вовсе не было. Владение Японией сети железных дорог тоже давало особое преимущество национальным предпринимателям перед иностранцами. При этом строительством новых железных дорог в Южной Маньчжурии, по соглашениям, навязанным Китаю, могли заниматься только японцы в рамках совместных предприятий с Китаем. Территории, прилегающие к этим дорогам с предприятиями и рудниками могли эксплуатироваться тоже только японо-китайскими фирмами, в которых, разумеется, японцам принадлежал основной капитал и руководство. В соглашении по строительству и модернизации дороги Аньдун — Мукден был пункт именно такого содержания. Предприятие по разработке лесных массивов вдоль реки Ялу, известное по делам Безобразова и других, теперь принадлежало смешанной японо-китайской компании. Срок эксплуатации и права на аренду, некогда принадлежавшие русским и перешедшие в результате войны к японцам, для ЮМЖД истекали в 1938, а Порт-Артура − в 1923 году. Но, как и в случае с Россией не было похоже на то, что Япония собиралась их передавать Китаю. Что касается ЮМЖД, Китай имел право выкупить эту дорогу. Но японские инвестиции в инфраструктуру и, особенно в развитие порта Дальний были настолько большими, что у Китая даже при согласии японцев ее продать таких денег бы не нашлось. [Cloud].
Рисуя деятельность Японии в Южной Маньчжурии исключительно в зловещих красках, американский автор невольно свидетельствует и о том, как она менялась при японцах. Строительство в Дальнем современного города и порта, начатое при русских, получило невиданный размах. Была проложена разветвленная сеть трамвайных линий, возведены мосты, улицы расширены и вымощены, построена электростанция для питания города электричеством, значительно улучшена система водоснабжения, разбиты городские парки, обновлены и построены новые портовые сооружения. [Cloud].
«План Нокса»
В начале 1909 года сотрудник Дальневосточного отдела госдепа Уильям Филипс (в 20-е годы заместитель госсекретаря) составил пространный меморандум о новой политике США в Маньчжурии, в котором сохранение принципа «открытых дверей и территориальной целостности» Китая определялось стержнем американской политики. На этой основе с середины 1909 года в строжайшей тайне стал разрабатываться хитроумный план вытеснения России и Японии из Маньчжурии. Реализовать его предстояло новому посланнику США в Пекине Чарльзу Крейну (Charles Richard Crane). Он менял Уильяма Рокхилла (William Woodville Rockhill), к которому не было претензий, однако для новой роли, судя по всему, он не очень годился. Тем более, что Рокхилл уже внес свой вклад в китайскую политику США, а теперь должен был сыграть ту же роль в России.
Почетный иностранный член Русского Географического общества (1907), Рокхилл был специалистом по Тибету, одним из немногих знатоков тибетского языка − в течение многих лет до конца своей жизни он был в переписке с Далай-ламой. Но в Вашингтоне его ценили как одного из горячих сторонников и авторов политики «равных возможностей» в Китае. Именно с этим связывали газеты решение Тафта направить его в Петербург на должность посланника в Россию, в расчете найти общий язык с Россией по Маньчжурии и изолировать Японию.[NYT]. Но это было бесполезным занятием, и Рокхилл пробыл в Петербурге всего полгода с января по июнь 1910, после чего отправился на работу в Константинополь. Но его знания Китая сыграли свою роль, когда уже после синьхайской революции его отозвали из Порты и назначили советником при Ян Шикае. Но ему не суждено было приступить к работе − по пути из Сан-Франциско, где он заболел гриппом, в Гонолулу его поместили в госпиталь, и в возрасте 60 лет, поправившись от плеврита он скончался от инфаркта.
В отличие от Рокхилла Крейн не был известен ни в странах Дальнего Востока, ни в мировых дипломатических кругах. Газеты считали, что чикагский бизнесмен скорее будет выполнять роль специального эмиссара Тафта, выполняя прямой наказ добиваться прорыва в отношениях с Китаем, страной, которая в рамках его новой «дипломатии доллара» оказывалась в центре внимания.
Считая это назначение «беспрецедентным за последние полвека отношений США с Китаем», газеты вспоминали о том, что было до того. В июне 1861 года сразу после опиумных войн Авраам Линкольн направил послом в Цинскую столицу малоизвестного бостонского адвоката Ансона Берлингейма. Тот пытался проводить «не империалистическую политику», старался помочь Пекину встать на путь реформ, которые могли бы избавить страну от полуколониального существования. [Асахи].
Толку от этого было мало, но хорошее впечатление о добрых «идеалистических» намерениях заокеанской страны осталось. Внешнюю политику США и тогда обвиняли в «двойном стандарте», имея в виду комбинацию банального прагматизма с «идеализмом», деклараций благородных принципов и утилитарных целей. Дипломатия Тафта была идеалистична ровно настолько, насколько это требовалось для достижения экономических целей.
Немало прекраснодушных слов о необходимости помощи китайскому правительству в восстановлении его суверенитета над всей территорией Китая было и в риторике первой же речи Нокса по поводу новой политики в Китае, но главным мотивом, и это никак не скрывалось, были экономические интересы. Нокс четко давал понять, что китайский рынок рассматривается как «экономический фактор» первостепенной важности. [Иомиури].
Поначалу в Токио и Петербурге не придавали особого значения этим словам, пока в обеих столицах в середине декабря 1909 года не получили официальную ноту из Вашингтона с изложением плана по радикальному пересмотру экономической деятельности в Маньчжурии. Предложение не было спонтанным, а, как выяснилось потом, тщательно продуманным. Отсюда и строгая секретность, несоблюдение которой и стоило назначенному уже посланником в Пекине Чарльзу Крейну этого поста.
Как и Рокхилл, он почетный член Русского Географического общества. Путешествуя по Европе в 1891 г., он в очередной раз приехал в Россию − из балканских стран приехал в Батум, затем через Закавказье из Баку на пароходе − в Туркмению и далее в Бухару. Здесь он познакомился с Арчибальдом Кулиджем (Archibald Cary Coolidge), тогда секретарем американской Миссии в Петербурге, как и он, русофилом (вернувшись домой Кулидж вел курс истории России в Гарварде, считался одним из первых авторитетов академического славяноведения в США, основателем Фонда славистики в Гарвардской библиотеке, которой в течение многих лет руководил, а также был основателем и ныне знаменитого журнала «Форин Афферс»). Вместе с Кулиджем Крейн посетил Самарканд, где своим «кодаком» сделал фотографии, которые подарил Географическому обществу в Петербурге, за что и был удостоен почетного звания. В одной из книг можно обнаружить оценку Крейна как «основателя науки о России» в Соединенных Штатах. В кратком биографическом очерке о нем обращает внимание его деловой интерес к России как президента компании (Crane Company). Вместе со знаменитой «Вестингауз» эта компания наладила в России производство пневматических тормозов. Подробности биографии Крейна свидетельствовали если не о бескорыстном, то об искреннем и глубоком интересе к русской культуре. В юности в родном Чикаго в одном из бедных районов города ему довелось увидеть спектакль в еврейском театре, в котором играли выходцы из России. Увиденное и услышанное заинтриговало его, и в 1887 г. он впервые поехал в Россию, а в июле следующего года − в Киев на 900-летие Крещения Руси. Сочетая приятное с полезным, он в том году посетил и знаменитую Нижегородскую ярмарку, на обратном пути с которой познакомился с Петром Петровичем Семеновым (Тян-Шанским) − выдающимся русским географом, ботаником, путешественником и общественным деятелем. Тот пригласил Крейна в свое рязанское имение «Урусово», где езда на лошадях, гребля на лодках, плавание на реке и игра в теннис позволили окунуться в быт русского дворянина на исходе 19 века, вести глубокомысленные беседы с соседями Семенова, одним из которых был анархист Петр Кропоткин, который по свидетельству Крейна «отнесся к нему как к сыну». С 1987 г. до своей смерти Петр Семенов-Тян-Шанский был заместителем председателя Русского Географического общества, чем можно было объяснить и присуждение Крейну почетного звания члена общества за упомянутые в начале фотографии Самарканда, а интерес русского географа к молодому американцу из Чикаго тем, что в этом городе в 1893 году проводилась Всемирная выставка. К ней по инициативе министерства финансов России готовился сборник «Сибирь, Великая сибирская железная дорога», в котором Петр Семенов принимал участие. В дни самой выставки дом Крейна на Мичиган авеню открыл свои гостеприимные двери для российских участников и посетителей Выставки, в том числе Василия Верещагина, с которым Крейн познакомился еще на нью-йоркской выставке работ русского художника в 1889 г., русско-украинского писателя Владимира Короленко, историка князя Сергея (Михайловича) Волконского, командированного на средства Министерства просвещения России, и других (The Life and Times of Charles R. Crane, 1858–1939: American Businessman, Philanthropist, and a Founder of Russian Studies in America. Lexington Books, 2012. p.41-50 ).
В Сан-Франциско, откуда 3 октября Крейн должен был отплыть к месту назначения, его, что называется «сняли с парохода» − пришла срочная телеграмма с предписанием немедленно вернуться в Вашингтон. Короткая предварительная беседа с Ноксом ничего хорошего не обещала, и первые сообщения о том, что его вызвали для дачи новых инструкций, быстро сменились на информацию о том, что именно задержало посланника и, вообще, поставило его отплытие под большой вопрос.
Дело в том, что ранее в одной из газет Чикаго, откуда был сам Крейн, появилось интервью некоего высокопоставленного дипломата по поводу новой американской политики в Маньчжурии. Имя дипломата не называлось, но легко угадывалось. Читатели уже были в курсе назначения нового посланника в Пекин, а до этого наэлектризованы прессой, в частности, по поводу японо-китайского соглашения по строительству железной дороги Аньдун-Мукден.
Позднее Нокс в официальном заявлении обвинил несостоявшегося посланника в «пренебрежении» правилами хранения конфиденциальной информации − мол, он выболтал о намерении госдепартамента заявить официальный протест Токио по поводу железнодорожных соглашений с Китаем. Крейн не отрицал этого, но оправдывался, что его не проинструктировали на этот счет. И, вообще, в его случае была нарушена обычная практика, когда госсекретарь неоднократно встречается с отбывающим на службу посланниками и «наставляет» их. Но, так или иначе, скандальная отставка еще до того, как Крейн приступил к работе, получила широкую огласку. В ходе ее обсуждения в прессе было высказано именно то, что госдеп хотел озвучить, − США не намерены более мириться с железнодорожными привилегиями Японии (и России) в Маньчжурии и готовы их оспаривать.
Неправильным было расхожее в то время мнение, что Тафт не собирался увольнять Крейна, а Нокс действовал по собственному усмотрению. Действительно, как и предшественник, Тафт старался, по возможности, избегать прямого столкновения с Японией − он не забывал слова Рузвельта о том, что США пока не готовы к войне с Японией и следует действовать осторожно. Поэтому, когда 18 декабря 1909 года американский посол в Японии Томас О’Брайен вручил Комура ноту, в ней не было формального протеста против действий Японии в Маньчжурии. Более того, в нем содержалось предложение, на первый взгляд вполне разумное и позитивное. Но, прежде чем изложить его по поручению своего правительства, американский посол сообщил о заключении предварительного англо-американского соглашения с Китаем о строительстве железной дороги Цзинчжоу-Айгунь, от города в провинции Ляонин у северной оконечности Бохайского (Печилийского) залива до того городка на Амуре, который дал в свое время имя русско-китайскому договору 1858 года. Дорога должна была пересечь КВЖД в Цицикаре.
Правительство США полагает, говорилось в ноте, что Япония, как и другие заинтересованные страны, исходя из принципа равных возможностей, могла бы принять участие в этом проекте и в этих целях войти в контакт с правительством Китая. Посол заверил, что США, как и Великобритания, приветствовали бы участие Японии и обещают ей полную поддержку в переговорах с китайским правительством по этому поводу. [ДВПЯ].
Сказанное выше было лишь прелюдией к главному. Правительство США предлагало вариант более широкого подхода к экономическому сотрудничеству заинтересованных стран в Маньчжурии. Для полного обеспечения суверенных прав Китая в Маньчжурии и практической реализации принципа равных возможностей, а также в целях дальнейшего экономического развития этой территории целесообразно, чтобы все железные дороги в Маньчжурии были бы соответствующим образом объединены в единую систему. Для этого нужно наделить Китай юридическим правом на их владение, но эту систему, объединенную экономически и технически, поставить под единое и равноправное управление международного консорциума. При этом все заинтересованные страны могли бы принять участие в финансировании на условиях распределения долевого участия между всеми в соответствии с их вкладом.
Что же касается уже существующих дорог, то так как права на их владение принадлежат Японии, России и Китаю, то их сотрудничество в реализации данного проекта представляется очень важным, говорилось в ноте. По мнению правительства США предлагаемый проект может заинтересовать Японию и Россию, коль скоро они привержены принципу равных возможностей и территориальной целостности Китая.
Если по какой-либо причине этот проект в своей совокупности будет неприемлем, то можно рассмотреть более узкий вариант. Великобритания и США, обладая правом на строительство дороги Айгунь-Цзинчжоу, приглашают страны, готовые поддержать принцип коммерческой нейтрализации Маньчжурии, к финансированию и строительству не только этой железной дороги, но и всех других железных дорог, строительство которых потребует в будущем экономическое развитие края. Благодаря этому Китай получит средства, необходимые для выкупа существующих железных дорог, в случае, если компании, владеющие ими, захотят включиться в общую сеть.
Оба предложенных плана помогут избежать трений в переговорах банков с китайским правительством и создадут такое единство интересов, которое облегчит Китаю проведение намеченных им реформ. [ДВПЯ].
Авторы проекта, скорее всего, не рассчитывали, что Япония откажется от владения железными дорогами в Маньчжурии. Что же касается России, то некоторая надежда на ее положительную реакцию была связана с тем, что из-за неважного управления дорогой КВЖД приносила одни убытки.
Заключение с китайским правительством предварительного соглашения о строительстве дороги Айгунь-Цзинчжоу было главным козырем всей концепции американской инициативы. Оно ставило США и Англию в положение, равное с Японией и Россией. Теперь как потенциальные совладельцы одной из крупнейших магистральных дорог в Маньчжурии, пусть пока еще в проекте, они могли предлагать этим странам «полюбовное соглашение» об объединении всех дорог в одну транспортную систему. В случае же их несогласия − создать на принципах «нейтралитета» железных дорог (отсутствия каких-либо иных кроме Китая владельцев) некое коммерческое содружество всех других стран, в число которых попадали Германия и Франция. Участники такого содружества принимали долевое участие не только в планируемом, но и во всех будущих проектах.
Негативная реакция в Токио и Петербурге была объяснима − в случае согласия Россия и Япония в обмен на денежную компенсацию и долевое участие в большем числе других проектов добровольно сдавали свои позиции и привилегии в Маньчжурии, стоившие им огромных денежных затрат и людских жертв. С другой стороны, отказ от этого варианта грозил изоляцией и возникновением сильных конкурентов в лице многонационального железнодорожного сообщества.
Проект Нокса был опубликован 4 января 1910 года. Как стало ясно из публикаций американской прессы, у предложений госсекретаря США была солидная поддержка финансовых кругов страны. Сразу же было объявлено об участии в проекте таких ведущих инвестиционных банков как Морган (J.P. Morgan & Co.), Кун и Лёб (Kuhn, Loeb & Co.), Нешнл Сити (National City Bank) и Ферст Нешнл (First National Bank). Они готовы были собрать от 100 до 200 млн. долларов и взять на себя американскую долю в капитале планируемого консорциума, который мог бы быть выделен Китаю для выкупа железных дорог у Японии и России. Их стоимость по грубому подсчету должна была составить не менее 250 млн. долларов (130 млн. − КВЖД и остальное за ЮМЖД плюс расходы Японии на строительство дороги Аньдун-Мукден). [NYT].
Не отвергать с порога, а насколько возможно тянуть с ответом, советовал из Вашингтона посол Утида Косай (Ясуя 内田 康哉), тот самый, который уже в следующем году во втором кабинете Сайондзи станет министром иностранных дел, а в 1917 году перед самой октябрьской революцией в России − послом в Петрограде [ДВПЯ].
Нокс, видимо, рассчитывал, что Россия охотно согласится продать убыточное предприятие, писало «Новое Время». Но КВЖД − часть Транссибирской магистрали, и продавать ее до истечения срока аренды было бы преступлением. Другое дело − участие в строительстве дороги Айгунь-Цзинчжоу. [НВ].
Разное отношение в России к американскому предложению объяснялось легко − дорога Айгунь-Цзинчжоу не составляла конкуренцию КВЖД, так как она шла перпендикулярно к ней с севера на юг. Пересекаясь в Цицикаре, могла даже быть экономически выгодной.
Соблазн был велик, но, в конечном счете, взяли верх другие соображения. При наличии такой дороги из глубины Китая можно было бы в кратчайшие сроки перебросить большое число войск к Амуру, граница которого была защищена Россией крайне слабо. Чтобы нейтрализовать эту угрозу, пришлось бы держать в Благовещенске, расположенном напротив через Амур, большое число войск, что с той же экономической точки зрения было бы крайне невыгодно. Поэтому, как сообщал из Вашингтона Утида, по его сведениям, Петербург «был не в восторге» от предложения участвовать в этом проекте. [ДВПЯ].
Отрицательное отношение Токио к планам строительства дороги Айгунь-Цзинчжоу не вызывало никакого сомнения уже по той простой причине, что она была на параллельном курсе с ЮМЖД и составила бы ей сильную конкуренцию. Предложение стало испытанием на прочность союза Японии с Англией. Подключение английских банков к железнодорожному проекту Айгунь- Цзинчжоу и готовность лондонского правительства поддержать идею «нейтрализации» Маньчжурии стало по сути, первым серьезным испытанием на прочность англо-японского союза, который давно был для США как заноза в теле, от которой удалось избавиться только спустя более десяти лет после подписания Вашингтонских договоров 1921–1922 годов.
Англии удалось выйти из положения без особых потерь для своих отношений с Японией. Поддержав проект Нокса «в принципе» Лондон дал понять США, что его реализация требует в первую очередь согласия Японии и России.
Информация об этом приходила из косвенных источников. Встретиться с Греем японскому послу Като Такааки (Комэй) (加藤高明) долгое время не удавалось [ДВПЯ]. Он посол в английской столице уже во второй раз. Но он больше политический деятель, чем дипломат. Через многие года (1921) он станет лидером оппозиционной партии в парламенте, будет выступать за немедленный вывод японских войск из Сибири, заявив, что нет никакого смысла держать там войска. [NYT]. Премьер-министр в 1924–1926 гг., он нормализует отношения с СССР, подписав Пекинский трактат (1925 г.). По личным качествам в Америке его сравнивали с президентом Кулиджем. Такой же немногословный, правда, не столь тихий. Говорил всегда по-существу, носил очки в тяжелой оправе, закатывал рукава своего кимоно так, чтобы были видны его мускулистые предплечья («порой на его губах над боксерскими скулами играла зловещая улыбка»). [NYT].
Вашингтон не смог поссорить Токио с Лондоном, но удалось еще больше сблизить с Петербургом. «Нокс похоронил былое дипломатическое искусство… Предложения государственного секретаря США заставили Россию и Японию впервые за все время их отношений войти в очень тесный контакт для обсуждения мер защиты общих интересов в том самом районе, где начиналась и проходила их долгая и кровопролитная борьба». [Times].
Сближение двух стран, действительно, обрело новое дыхание после получения американской ноты с предложениями о «нейтрализации». 18 декабря 1909 года, когда Комура принимал американского посла О’Брайена, из Петербурга пришла телеграмма. Она была за подписью Отиаи, который временно замещал Мотоно.
Отиаи Кэнтаро (落合謙太郎) − тот, кто в 1906 году доставил Мотоно верительные грамоты для вручения царю. Теперь он советник японского посольства в Петербурге − второе лицо после посла. Отиаи не новичок в российских делах. Он выполнял роль секретаря японской делегации на переговорах в Портсмуте. Тогда он заслужил репутацию «крепкого», надежного человека, на которого «можно положиться».
Отиаи сообщал, что 18 декабря Извольский просил его приехать по срочному делу и на встрече в доме на Мойке под строжайшим секретом поведал, что 17 декабря получил от временно исполнявшего обязанности американского посла в России ноту с проектом «нейтрализации» маньчжурских железных дорог. В целом она была аналогичной той, которую Комура уже получил от О’Брайена. Извольский внимательно выслушал американского посла, но не стал комментировать, сославшись, что ему нужно изучить американское предложение. В первую очередь нужно было проконсультироваться с Токио. Извольский просил передать, писал Отиаи, что Японии и России нужно действовать солидарно, и перед тем как дать ответ американскому послу согласовать свои позиции по данному вопросу. Он даст поручение Малевскому встретиться с Комура и обменяться мнениями на этот счет. Извольский вручил Отиаи текст американской ноты для передачи Комура, но просил соблюдать максимальную осторожность и хранить все в строжайшем секрете. Он просил также сообщать ему все новое, что станет известно по этому поводу в Токио. Дело слишком серьезное и может оказать самое сильное влияние на интересы обеих стран в Маньчжурии.[ДВПЯ].
Комура в ответ, поручал передать Извольскому, что американская инициатива тщательно изучается в японском правительстве, но «совершенно невозможно, чтобы Япония согласилась расстаться с южно-маньчжурской железной дорогой». Он в этом уверен и полностью согласен с русским министром, что Япония и Россия, как наиболее заинтересованные страны, должны дать США «один и тот же ответ». Японское правительство весьма желало бы обменяться мнениями относительно того, как в этой ситуации лучше всего защитить общие интересы. [ДВПЯ].
Извольский принял Отиаи 21 декабря. Россия еще в процессе рассмотрения американского предложения, и как только ответ будет готов, он в конфиденциальном порядке поставит о нем в известность японскую сторону. Со своей стороны, он рассчитывает, что в отношении России она поступит аналогичным образом, говорил российский министр. [ДВПЯ].
На очередной встрече 29 декабря Извольский сообщил о своем разговоре с американским послом. Рокхилл уверял, что американо-английское соглашение с правительством Китая о строительстве железной дороги Цзинчжоу-Айгунь вступило в силу, хотя по данным русского правительства, это соглашение на тот момент не было еще подписано.[ДВПЯ].
Не только это сообщение, но и вообще, позиция Англии в отношении американских предложений беспокоили Токио не на шутку. Нужно было найти такую убедительную причину, чтобы разный подход к одному и тому же важному вопросу не выглядел как симптом конца союзных отношений между ними. И такой причиной, являлось то, что предложение Нокса затрагивало основы Портсмутского договора и поэтому японское правительство никак не может с ним согласиться, писал Комура японскому послу в Лондон. Он просил передать это Грею, соблюдая строжайшую конфиденциальность. [ДВПЯ].
Но Като по-прежнему не удавалось встретиться с Греем. Он отсутствовал, и пришлось передать эту информацию Френсису Кэмпбеллу (Sir Francis Campbell, Assistant Under-Secretary for Foreign Affairs, 1902-1911). Британский дипломат в Форин Офис был экспертом по азиатским проблемам и Китаю, в частности. Многие частные вопросы, касающиеся, в том числе и железных дорог в Китае, он решал самостоятельно, советуясь лишь со своим прямым начальством − постоянным заместителем министра иностранных дел Чарльзом Хардингом (бывшим послом Англии в России и будущим вице-королем Индии) и изредка с Греем. [Steiner].
Тот сообщил, что Форин Офис еще не ответил на американское предложение, но намерен одобрить если не букву, то «дух» американского предложения. Сам Грей знает о содержании американской ноты и считает, что и Япония могла бы тоже согласиться с «духом» этого документа, зарезервировав свою позицию по ЮМЖД [ДВПЯ].
Это абсолютно невозможно, отвечал Комура, и дело не только в ЮМЖД. Япония уже строит дорогу от Аньдуня до Мукдена, в проекте дорога от Гирина до Чанчуня. Что же, резервировать свою позицию по всем этим дорогам? Американский проект подрывает серьезно интересы Японии в Маньчжурии и с ним согласиться никак нельзя. Все это он просит передать английской стороне. [ДВПЯ].
Разобравшись с англичанами, 30 декабря Комура послал Отиаи для передачи Извольскому содержание японского ответа на предложения США. Американское предложение существенно меняет содержание Портсмутского договора [из 15 статей договора три имели прямое отношение к железным дорогам в Маньчжурии]. Такая резкая трансформация статус-кво ставит под угрозу послевоенные основы мира и стабильности. Сложившийся в Маньчжурии послевоенный порядок существует на базе договоров Японии с Китаем, и в нем нет ничего такого, что настоятельно требовало бы радикальных перемен. Что же касается принципа равных возможностей, то Япония его неукоснительно соблюдала и соблюдает, тем более что это не просто обещание, а, согласно статье 7 − одно из основополагающих положений Портсмутского договора. И, наконец, с точки зрения эффективности и прибыльности, крайне сомнительно, чтобы интернациональный режим управления железными дорогами мог бы быть лучше национального. Это, напротив, приведет к распылению ответственности и постоянным коллизиям внутри руководства на политической почве.
Комура просил передать копию этой ноты в строго конфиденциальном порядке и, вручая, сказать российскому министру, что Япония поступает так, исходя из желания откровенного обмена мнениями в духе дружбы между двумя странами и общности их интересов в Маньчжурии. Он надеется, когда будет готов ответ российского правительства на американское предложение, оно поступит точно так же. [ДВПЯ].
31-го декабря на встрече с Отиаи Извольский благодарил за то, что, Комура сдержал свое слово и прислал для ознакомления проект японского ответа на ноту Нокса. Он быстро его изучит и с учетом его составит проект ответа России, с которым, разумеется, ознакомит японскую сторону. [ДВПЯ].
12 января нового 1910 года Отиаи вновь у Извольского. Текст очень обстоятельного многостраничного ответа на американское предложение уже готов и скоро будет послан Малевскому для передачи Комура, информирует его российский министр. [ДВПЯ].
Японо-российская конвенция 1910 г.
На волне совместных действий против американского проекта «нейтрализации железных дорог в Маньчжурии» у Извольского возникла новая идея. 21 января 1910 года на очередной встрече с Отиаи он стал говорить о желательности в двусторонних отношениях сделать «еще один шаг вперед» по сравнению с Конвенцией 1907 года. В ближайшее время, говорил Извольский, в Токио Малевскому будет послана на этот счет телеграмма. Отиаи просил Комура по мере того, как в Токио сложится по этому поводу мнение и будет принято решение, сообщить ему, намекая, что этого ждут с нетерпением в русской столице. [ДВПЯ].
Российское предложение в Токио на этот раз обдумывали долго. Только в середине марта 1910 года состоялось заседание японского кабинета министров и было принято развернутое постановление по этому поводу.
Оно начиналось с констатации главного пункта − политика японского правительства после войны с Россией направлена на развитие дружбы с ней. Новое соглашение по Маньчжурии поможет избежать противоречий, которые препятствовали бы этому курсу.
До сих пор не ясно, каким видит русская сторона содержание нового соглашения и до какой степени оно готово «двигаться вперед». Возникает также вопрос, необходимо ли ставить в известность союзницу Японии − Англию? Ясно одно − соглашение закрепит существующее положение и японские позиции в Южной Маньчжурии. Оно сделает невозможным солидарное выступление европейских держав против Японии и заставит их со временем признать «особое положение» Японии в этом районе. Китай же, сознавая новую расстановку сил, скорее всего, не сможет активно сопротивляться и предоставит все «естественному ходу событий».
Сама Россия после поражения в войне теперь сосредоточилась на европейских делах и более не вынашивает былых «авантюрных» планов на Дальнем Востоке. Более того, последние события в Восточной Европе, заставят ее больше внимания уделять именно этому региону [Балканы после краха Османской империи: проблемы вокруг Сербии, аннексия Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины]. К тому же, усиленное внимание к маньчжурским железным дорогам со стороны США, а также планы по строительству новых железных дорог вроде Цзинчжоу-Айгунь вынуждают Россию искать сотрудничества с Японией для защиты общих интересов.[ДВПЯ]. Кабинет министров утвердил и составленный в японском МИД проект нового соглашения.
В нем чувствовалась рука Мотоно. Он как раз в это время находился в Токио. В середине ноября прошлого 1909 года, получив известие, что его отец находится в критическом состоянии после длительной болезни, он срочно выехал в Японию по Сибирской железной дороге до Владивостока. По пути в Харбине он сошел с поезда на перрон того же вокзала, где убили Ито, почти в тот же день месяц спустя − 25 ноября 1909 года. Но теперь на перрон уже никого из публики не пустили. Кроме японцев Мотоно встречали российские гражданские и полицейские чины. На месте покушения ему подробно рассказали о случившимся, и было заметно, как он вытирал платком наворачивавшиеся на глаза слезы. [Асахи].
27 ноября Мотоно уже был во Владивостоке, где были приняты такие же меры предосторожности, но журналистам все-таки удалось взять у него подробное интервью. Он отрицал какую-либо политическую подоплеку своей поездки, рассказывал о том, как «власти и простой народ в России глубоко и искренне скорбели о смерти Ито». [Асахи].
В Токио на вокзале среди большого числа встречавших были министр иностранных дел Комура и министр связи Гото Симпэй. Это подчеркивало не только его заслуги в развитии японо-российских отношений, но и то, какое значение ныне им придавали.
По пути в свою частную резиденцию, отвечая на вопросы журналистов, Мотоно вновь и вновь отрицал какие-либо политические мотивы своего приезда. Главная причина критическое состояние здоровья отца. Он был старшим сыном и необходимость его присутствия не вызывала ни у кого сомнения. [Асахи].
Мотоно Моримити, один из основателей газеты Иомиури (1874), скончался 12 декабря 1909 г. Учитывая траур, прием в честь Мотоно по приглашению Комура в Касумигасэки 16 декабря состоялся в узком составе. В числе приглашенных был и Малевский.
Вернувшись в Петербург в начале апреля 1910 года, Мотоно сразу включился в работу. 5 апреля он повидался с Извольским, 7-го его самого в посольстве на Французской набережной посетил Коковцов, а 10-го он нанес визит Столыпину в Мариинском дворце. Все трое заверили японского посла в необходимости «более тесных двусторонних отношений» и заключения для этого новой конвенции.
На вопрос Извольского, не привез ли он из Токио какие-то конкретные предложения по тексту соглашения, Мотоно отвечал, что японское правительство пришлет ему конкретные инструкции после того, как он лично «обменяется мнениями» с русским министром и «в достаточной степени» выяснит его позицию по обсуждаемому вопросу. Мотоно лукавил. Текст японского проекта соглашения был у него на руках, но он решил пока не раскрывать «карты». [ДВПЯ].
Но на предложение уже сейчас начать обмен мнениями и первым высказаться, Мотоно охотно согласился. Соглашение, как и предыдущее 1907 года, по его мнению, должно состоять из открытой и секретной части. В открытой будут декларированы принципы и цели обеих стран в Маньчжурии, которые убедят мир в их благих намерениях. Что же касается секретной части, то она должна вновь, но с большей определенностью подтвердить положения секретной части конвенции 1907 г. и самое главное − обязательства не нарушать и не покушаться на права и привилегии друг друга в зонах своих интересов.
Извольский не возражал против этой концепции, но спросил, не считает ли японская сторона, с учетом происходящих событий, включить в соглашение специальный пункт по Китаю, намекая на вероятность того, что начинающиеся революционные волнения в этой стране могут привести к ее распаду, особенно на периферии. Мотоно отвечал, что новое соглашение, «более совершенное» чем прежнее, определит «полное единство интересов двух сторон» и тем самым позволит двум странам согласованно действовать в случае экстремального развития событий в Китае.
Удовлетворенный этим объяснением, Извольский неожиданно поменял тему разговора. Он тонко уловил, что Токио, как и в при заключении первой конвенции, будет делать акцент исключительно на Маньчжурии, оставив за скобками проблемы Кореи. А это была, с его точки зрения, еще не сыгранная полностью карта. Он уже говорил Мотоно перед отъездом того в Токио, что ситуация в Корее вызывает все большее беспокойство. Его «не может не волновать будущее новой русско-японской конвенции, если Япония решится на принятие мер, которые приведут к изменению нынешнего статус-кво в Корее». По свидетельству Мотоно, все это Извольский произнес «эмоционально и жестко», ссылаясь при этом на пример аннексии Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Не будет ли такой же реакции в мире, если Япония решится на изменение существующего положения дел в Корее?
Его настроение можно было понять. Ситуация в Корее напоминала ту, которая сложилась двумя годами ранее на Балканах после младотурецкой революции лета 1908 года. Агония Османской империи сопровождалась радикализацией ее политики. Турция стала активно выдвигать свои требования в отношении Боснии и Герцеговины. Встревоженный этим Венский двор принял решение об аннексии этой территории и в традициях геополитического торга стал договариваться со всеми заинтересованными странами.
В очередном переделе сфер влияния на Балканах Извольский хотел выторговать для России ряд выгодных условий. В июле 1908 года он предложил австрийскому министру иностранных дел Эренталю (Alois von Aehrenthal;) встретиться и «поговорить». Такая встреча состоялась в середине сентября 1908 года в одном из замков Моравии. Стороны предварительно и неформально договорились о компромиссе. Россия признавала аннексию Боснии и Герцеговины в обмен на признание Австрией права на беспрепятственный проход русских военных кораблей через Босфор и Дарданеллы. Были и другие договоренности. Русского министра в России упрекали, что он вел переговоры, не имея на то полномочий. Было, однако, согласие царя на ведение бесед о взаимоприемлемых условиях компромисса. И в прессе открыто писали о том, что оба министра «разработали условия, при которых возможна солидарная деятельность России и Австрии в будущем при могущих возникнуть в Турции осложнениях». [РС].
Извольский условился с австрийским коллегой, что обе стороны в подходящий для них момент солидарно заявят о своих договоренностях. Но Эренталь обманул. Сразу после отъезда Извольского он громогласно заявил, что Россия согласилась на аннексию Боснии и Герцеговины. Австрийский министр получил за дипломатическую удачу звание графа, а Извольскому это чуть ни стоило кресла министра иностранных дел и основательно подорвало его престиж.
Мотоно отвечал, что корейский вопрос в отношениях двух стран решен прошедшей войной, и по конвенции 1907 года Россия обязалась не препятствовать «дальнейшему развитию» мер Японии в этой стране. В отличие от русского министра, который старательно избегал слова «аннексия», японский посол не скрывал, что «дальнейшее развитие» это не что иное как «аннексия». Если же российская сторона ставит вопрос о Корее условием нового соглашения, то не стоит даже и начинать о нем разговор, раздраженно замечал японский посол. Но Извольский поспешил заверить, что у него не было ни малейшего желания говорить о Корее как предварительном условии заключения новой конвенции. Он потому лишь придает этому такое значение, что нельзя допустить, чтобы события в Корее «отрицательно сказались на курсе российского правительства на сближение с Японией». При всей остроте этого вопроса, он, тем не менее, не считает, что корейский вопрос «препятствует заключению нового соглашения». Он доложит царю о состоявшемся разговоре, и вернется к нему через три-четыре недели после своей командировки за рубеж.
7-го апреля японское посольство посетил Коковцов. У министра финансов были свои вопросы по поводу железных дорог в Маньчжурии, ради чего он и попросил о встрече. Но прежде чем высказываться по поводу железных дорог, Мотоно поинтересовался, известно ли собеседнику содержание его разговора с Извольским. Коковцов ответил утвердительно, но стал говорить только об интересовавшем его вопросе.
Россия категорически против плана строительства железной дороги Цзинчжоу- Айгунь, и сделает все, что в ее силах, чтобы этого не допустить. Что же касается китайского предложения «выкупить» КВЖД, то Россия не пойдет на это ни за какие вознаграждения. Пекин постоянно нарушает свои обещания и договоренности, ставя каждый раз Россию в затруднительное положение, поэтому приходится прибегать к мерам устрашения (как отмечал Мотоно, о том же самом ему говорил и Извольский). Коковцов убежден, что Маньчжурия должна принадлежать только России и Японии, и никакой другой державе. Учитывая «грядущие перемены в Китае», необходимо заключить новое соглашение, в котором еще более четко и твердо повторить все положения конвенции 1907 года.
На встрече с японским послом 10-го апреля Столыпин подтвердил искреннее стремление «как можно скорее» заключить новое соглашение и сделать двусторонние отношения более тесными и близкими. Повторяя Коковцова, Столыпин говорил, что именно сейчас Россия полна решимости сохранить свои позиции в Маньчжурии и «не собирается ее покидать». Коснувшись предстоявшей аннексии Кореи, он дал понять, что для России это «крайне тяжелая» проблема. В ответ Мотоно повторил все те аргументы, которые он использовал в разговоре с Извольским. Если Япония аннексирует Корею, то придется с этим смириться, так как у России «нет ни причин, ни права особенно возражать против этого» − реагировал Столыпин. Но было бы желательно, чтобы это произошло не слишком неожиданно, и не явилось бы шоком.
Мотоно отвечал, что он не знает, какие планы у правительства, но он уверен, что нынешние действия Японии в Корее, как и любые в будущем, будут предприняты только при крайней необходимости. Он признает за собой обязанность высказать правительству свою точку зрения по этому вопросу, но предугадать, когда правительство решит объявить об аннексии Кореи, сейчас невозможно.[ДВПЯ].
В завершении своего отчета об этих беседах Мотоно просил согласия Комура представить Извольскому, как только тот вернется из-за рубежа, японский проект соглашения от 19 марта как его «личный вариант».
Но уже вечером 11 апреля Мотоно строчит внеочередную телеграмму Комура. Сегодня во время дневного приема в Царском Селе царь против обычного в таких случаях «долго беседовал» с ним. Он сказал, что подробно ознакомился с содержанием бесед своих министров с Мотоно и тоже считает «весьма необходимым» новое соглашение и «очень желал бы, чтобы оно было заключено».
Идея нового соглашения с Японией настолько занимала царя, что 16 апреля во время прощального приема английского посла Артура Никольсона, он передал ему о своей беседе с Мотоно. В этом не было ничего особенного, поскольку царь прекрасно знал, что Япония союзница Англии, от которой у нее не может быть больших секретов. Но он не мог знать, что, как и в 1907 году, Токио держал от Лондона в тайне факт ведения переговоров с Петербургом вплоть до того момента, когда принципиальное согласие с российской стороной по основным вопросам было достигнуто.
Узнав от самого Никольсона о его разговоре с царем, Мотоно обеспокоенно пишет об этом Комура. По свидетельству английского посла, русский царь сказал ему, что Россия и Япония движутся к установлению более тесных отношений, и в недалеком будущем будет подписано новое соглашение, которое по сравнению с конвенцией 1907 года, сделает эти отношения еще более близкими. Нет сомнения, что Никольсон передал об этом в Лондон, резонно замечает Мотоно и просит сообщить об всем Като Такааки. [ДВПЯ].
Комура уже на следующий день поручил Като передать английскому правительству строго конфиденциальную информацию. Как этому правительству известно, после войны Япония взяла курс на восстановление отношений с Россией и их развитие в целях дружбы и сотрудничества. Теперь между двумя странами начались контакты на предмет заключения нового соглашения. Но пока все в начальной стадии, и чем это закончится «трудно предугадать».
В послании было много слов о мире и стабильности, и ни слова о Китае. Вдогонку 19 апреля Комура послал еще одну телеграмму. Он просил добавить к аргументам еще один − планируемое соглашение с Россией не только не ослабляет англо-японский союз, но напротив его дополняет, придавая ему особую силу. [ДВПЯ].
Министр иностранных дел Англии Грей находился в отъезде, и Като передал об всем его заместителю Хардингу, который в этом же году уехал в Индию, а его место займет английский посол в Петербурге Артур Никольсон. Хардинг, поблагодарив Като за добрый жест, заявил, что Англию только радует сообщение о возможности установления более тесных отношений между Японией и Россией. Он уверен, что и Грей воспримет эту новость с «большим удовлетворением». [ДВПЯ].
До заключения соглашения еще далеко. Уровень взаимного доверия пока оставался не столь высоким. Когда до Токио дошли сведения, что Россия ведет переговоры с Китаем, Мотоно получил инструкцию выяснить, о чем Россия пытается договориться с Пекином.
В отсутствие Извольского 20 апреля японский посол встретился с его заместителем − Сергеем Дмитриевичем Сазоновым.
В июне 1909 года из Ватикана, где он был посланником при Святом Престоле, Сазонов приехал в Петроград, чтобы стать заместителем Извольского. Это было после австро-венгерской аннексии Боснии.
На вопрос Мотоно о русско-китайских переговорах Сазонов отвечал в общих чертах − идут, мол, переговоры, но они касаются широкого круга вопросов двусторонних отношений, но многое «никак не решается, и рано или поздно, России придется занять более жесткую позицию».
О трудных переговорах относительно судоходства по реке Сунгари, о заявлении русского посла, что если Китай до 18 июня не выработает соглашения с Россией по этому вопросу, то «Россия признает за собой свободу действий», можно было узнать из газет. [НВ].
На вопрос, какие конкретные меры предполагает Россия предпринять, Сазонов не стал распространяться и перевел разговор на тему о планируемом новом соглашении. Предстоит еще обсудить многие вопросы по пунктам, но есть единство взглядов в отношении самой его сути, и следовательно, заключение соглашения − вопрос времени. И далее − о Корее. Просьба «насколько возможно» проявить понимание ситуации, в которой находится Россия.
Мотоно отвечал, что после разговора на эту тему с Извольским он сообщил о нем японскому правительству, и оно с пониманием отнеслось к просьбе России. Было принято специальное постановление, что в случае аннексии Кореи, которая рано или поздно должна была произойти, об этом заранее поставить в известность Россию.
Сазонов, как и все до него, заметил, что, разумеется, у России «нет оснований и прав» возражать против аннексии, но просьба проявить определенную деликатность в отношении того, как это будет осуществляться. Из русских политиков он более других расположен к дружбе с Японией и намерен и в будущем вести дело к установлению самых тесных отношений. Если аннексия Кореи произойдет так, как это случилось с аннексией Боснии, это вызовет жесткую критику Извольского и поставит под угрозу его курс на сближение с Японией, убеждал Сазонов.
В своих воспоминаниях он писал: «Близко зная Александра Петровича с прежнего времени, я не удивился, найдя его в состоянии сильного раздражения по поводу дипломатического мошенничества австро-венгерского министра иностранных дел… Этот талантливый и в сущности добрый, несмотря на наружное бессердечие, человек имел слабость, которая чрезвычайно усложняла и портила жизнь как ему самому, так и всем его окружающим. …он усматривал во всем, что происходило в области как политической, так и частных отношений и что могло касаться его, хотя бы самым отдаленным образом, признаки личной к себе несправедливости и злого умысла. Этим же недостатком страдал и другой даровитый русский государственный деятель, граф Витте, стоявший в нравственном и культурном отношениях неизмеримо ниже Извольского…» — [Сазонов].
Особенно губительно для Извольского было бы, если подписание соглашения с Японией совпало с аннексией Кореи. Слухи об этом уже ходили на страницах газет: «Утверждают, что оглашение этого акта [аннексии] совпадет с объявлением русско-японского соглашения» [РС]:
Поэтому Сазонов повторил несколько раз, что аннексия должна выглядеть по своей форме не так грубо, как это было с Боснией. Мотоно не оставалась ничего другого, как вновь и вновь уверять, что он не может знать, когда и в какой форме будет объявлено об аннексии Кореи, и он думает, что этого не знает и само правительство в Токио. [ДВПЯ].
Извольский вернулся из-за границы 7 мая. Теперь Мотоно мог обсудить структуру и содержание нового соглашения напрямую с ним. Они встречались дважды и договорились, что прежде всего в открытой части нового документа будут подтверждены все положения соглашения 1907 года. Что же касается секретной части, то в ней, по убеждению Извольского, должно быть четко заявлено, что обе стороны не допустят, чтобы Маньчжурия «попала в чьи-то руки», и сделают все, чтобы Россия и Япония сохранили здесь свои позиции.
Мотоно полностью согласился с этим, однако заметил, что ту же самую идею следовало бы облечь в надлежащую словесную форму, чтобы все выглядело не так откровенно. Как вариант можно было использовать секретную часть соглашения 1907 года, в которой определены сферы влияния двух стран в Маньчжурии, добавив положением о том, что в этих сферах обе стороны вольны действовать по своему усмотрению, и каждая из договаривающихся сторон обязуется этому не препятствовать.
Извольский заметил, что он лично считает этот вариант вполне приемлемым, но он должен прежде всего, доложить о нем царю на очередной встрече с ним 17-го мая. Царь, он уверен, одобрит этот вариант, и нет сомнения, что он будет поддержан Столыпиным и Коковцовым. Следовательно, уже в ближайшее время можно будет составить первый вариант нового соглашения, чтобы начать его обсуждение и доработку. [ДВПЯ].
Мотоно подробно ознакомил Извольского с японскими пожеланиями по тексту нового соглашения и тот взялся на этой основе составить проект документа, который 17 мая он покажет царю, и после его санкции передаст японскому послу для внесения поправок.
18 мая Мотоно снова в здании у Певческого моста. Он получил русский проект соглашения. В нем отсутствовал ряд моментов, которые следовало бы добавить, а некоторые выражения изменить, но в целом документ вполне отвечал японским пожеланиям. Договорились, что после правки, сделанной Мотоно, Извольский внесет в текст свою правку, а 24-го снова покажет его царю, и после его одобрения передаст на следующий день японскому послу. [ДВПЯ].
26-го мая полученный от Извольского проект соглашения на английском языке Мотоно переслал в Токио:
- В статье 1 обе стороны обязались «оказывать друг другу дружественное содействие» в улучшении работы своих железных дорог в Маньчжурии завершить их стыковку и избегать любых действий, которые могли привести к конкуренции между ними.
- Статья 2 обязывала стороны поддерживать статус-кво в Маньчжурии на основе всех договоров, заключенных между ними, как и каждой из них с Китаем. (Стороны заранее обменялись копиями договоров с Китаем).
- В статье 3 стороны обязались входить в контакт друг с другом в случае возникновения каких-либо осложнений, чтобы достичь согласия относительно мер, которые должны быть приняты для их устранения.
В секретной части соглашения стороны подтверждали:
- обоюдное признание границ, установленных между двумя сферами влияния в Маньчжурии, и зафиксированных в отдельном секретном протоколе Конвенции 1907 года;
- признавали за каждой из сторон в своей зоне право принимать «свободно» меры, которые они сочтут необходимыми для обеспечения и защиты своих интересов.
- обязались не препятствовать «никоим образом» дальнейшему развитию и «консолидации» их специальных интересов в пределах своих зон;
- обязалась не добиваться в зонах специальных интересов друг друга любых привилегий и уступок особого характера, ни для себя, ни для своих граждан, и воздерживаться в общем плане от любой политической и экономической активности в них;
- обязались в случае возникновения каких-либо осложнений при выполнении условий соглашения входить в контакт для согласования и принятия мер, необходимых для их устранения. [ДВПЯ].
Ознакомившись с российским проектом, Комура просил только исключить из открытой части упоминание о Конвенции 1907 года как «политического соглашения». В этом термине нет особой необходимости, а он может вызвать неправильные толкования. Кроме того, из секретной части, где говорилось о том, что стороны будут воздерживаться от любой политической и экономической активности, он предлагал убрать слово «экономической», оставив только «политическую». В Маньчжурии, даже под контролем двух стран, невозможно запретить всякую экономическую деятельность граждан иностранных государств. [ДВПЯ].
Как и следовало ожидать, в отношении первого исправления Извольский легко согласился. Предложение же исключить обязательство воздерживаться от любой экономической активности русскому министру не понравилось. Экономически менее активная Россия, управляя железной дорогой, приносившей одни убытки, стремилась обезопасить себя от конкурентов, и в первую очередь от той же Японии. Была еще и проблема судоходства по Сунгари, которого добивалась Япония. Но Извольский, в конце концов, согласился и с этим, но оговорился, что даст окончательный ответ только после выяснения мнения остальных русских министров.
Теперь его больше интересовала возможная реакция Франции и Англии, союзников двух стран, на текст нового соглашения, в котором отсутствовало упоминание принципа «равных возможностей в Маньчжурии». Насчет Франции можно было не волноваться, но реакция Лондона могла быть отрицательной. Поэтому он просил Мотоно в первую очередь выяснить у Комура, уверен ли он, что Англия не станет возражать. [ДВПЯ].
Оснований для беспокойства было предостаточно. Накануне Като из Лондона прислал телеграмму, полную тревожных мыслей. Он прочитал постановление японского правительства по соглашению с Россией и был в замешательстве. Текст новой конвенции был в явном противоречии с принципом «равных возможностей» или «открытых дверей».
Из секретной части его следовало, что Япония и после окончания срока аренды не собирается покидать Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и портом Дальний. В этих условиях вряд ли можно рассчитывать на одобрение соглашения Лондоном. Конвенция не должна нарушать союзных обязательств в отношении Англии, коль скоро отношения с ней остаются основой японской внешней политики, считал Като. [ДВПЯ].
В японском правительстве признают необходимость заручиться хотя бы «молчаливым согласием» Лондона и Парижа, отвечал ему Комура. Особенно это важно для будущего. Беспокойство Като не лишено оснований − соглашение может вызвать некоторые трудности. Но, если слегка отредактировать текст соглашения и объяснить его предназначение, то оно не должно вызвать особых возражений. Текст Конвенции, как только он будет готов, должен быть передан Россией в Париж, Японией в Лондон одновременно. [ДВПЯ].
В тот же день в отдельной телеграмме Комура уточнял, что текст конвенции должен быть передан для ознакомления в Лондон до ее подписания. Если какие-то пункты там вызовут возражения, нужно согласовать с Извольским как их исключить из текста соглашения. [ДВПЯ].
И на встрече 3 июня с Извольским Мотоно стал обсуждать вопрос о том, как можно было бы сформулировать секретную часть Конвенции, чтобы она был приемлема и для англичан. Одновременно он услышал от русского министра, что в случае подписания конвенции с четким разделением сфер преимущественного влияния, Россия будет считать, что Сунгари входит в сферу ее исключительных прав. Мотоно срочно посылает телеграмму Комура, прося инструкции на этот счет, прибавляя от себя, что это, видимо, неизбежно. [ДВПЯ].
Извольский просит еще особо зафиксировать дипломатическими нотами тот факт, что в число признаваемых сторонами «договоров, конвенций и других соглашений», заключенных между собой и с Китаем, входит договор России с Китаем о КВЖД от 16 августа 1896 года. Мотоно напомнил, что это признание уже заключено в Конвенции 1907 года и обмен нотами не нужен. Извольский согласился, что это лишнее, но, учитывая, что на этом настаивает Коковцов, он просит, если нет особых возражений, пойти навстречу русскому министру финансов.
Мотоно рекомендует Комура согласиться с этим, коль скоро Коковцов настойчиво просит, тем более, что особого вреда в таком обмене нотами он не видит. [ДВПЯ].
Следует признать, что в своем движении к более высокому уровню отношений обеим сторонам приходилось преодолевать прежний комплекс взаимного недоверия. Так, например, когда стороны договорились ознакомить друг друга со всеми договорами, заключенными каждой страной отдельно с Китаем, Комура инструктировал Мотоно передать России копии только тех договоров и соглашений, которые касаются Маньчжурии, и не показывать все остальные. [ДВПЯ].
Между тем шлифовка текста секретной части конвенции, дабы привести ее в вид, приемлемый для Англии, заняла несколько дней, и Комура только 11 июня сообщил, что окончательный текст конвенции одобрен японским правительством. По вопросу о Сунгари, сообщает он, Токио соглашается, что признание исключительных прав России неизбежно, хотя и обидно − столько сил потрачено на то, что добиться доступа японцев к судоходству по этой реке. При этом Комура просит передать Извольскому, что в случае, если такое право на судоходство получит какая-либо «третья страна» (кроме России и Китая), Япония потребует того же самого и для себя. [ДВПЯ].
Наступил день, когда текст соглашения, открытого и секретного, отправился в Лондон для ознакомления с ним британского правительства. Конвенция составлена была так, что Лондону не к чему было придраться. В Преамбуле говорилось об «искренней приверженности» двух сторон принципам, провозглашенным в Конвенции 1907 года. Поэтому упрекать авторов в том, что в новом соглашении нет признания принципа «открытых дверей», нет оснований − все это есть в конвенции 1907 года. И какие могут претензии, если в преамбуле новый документ обозначен как «дополнение» к ней?
Статья 4 секретного соглашения выглядела как ключевая во всем документе. Она провозглашала, что каждая из сторон «обязуется воздерживаться от всякой политической активности в сфере специальных интересов другой стороны в Маньчжурии», что «Япония не будет стремиться в русской сфере, а Россия в японской сфере к получению какой-либо привилегии или какой-либо концессии, могущей нанести ущерб соответствующим специальным интересам каждой из них» и что «оба правительства, − русское и японское, − не будут нарушать любые права, приобретенные каждым из них в своей сфере». [ДВПЯ].
В объяснительной записке в адрес британского правительства Комура делал упор именно на том, что главная задача нового документа − завершить процесс нормализации японо-российских отношений послевоенного периода, начатый конвенцией 1907 года. В Маньчжурии, где интересы двух стран тесно переплетаются, важно было разграничить сферы влияния и определить принципы взаимоотношений, особенно на фоне резкого возрастания здесь политических и экономических интересов других стран. Следовательно, конвенция способствует установлению прочного мира на Дальнем Востоке, и поэтому, по глубокому убеждению японского правительства, она находится в полном соответствии с духом и буквой англо-японского договора 1905 года. [ДВПЯ].
Это все звучало убедительно, но Като из Лондона все же на всякий случай спрашивал, как реагировать, если Грей начнет делать замечания по тексту проекта [ДВПЯ]. Комура отвечал, что согласование с Извольским, как и в какой форме ознакомить Лондон и Париж с содержанием конвенции, еще продолжается. Как только оно закончится, Като будет поставлен в известность. Но в любом случае, разговор с Греем нужно построить так, чтобы у него не возникло желания обсуждать содержание конвенции. Если же он станет это делать, нужно выслушать и срочно передать в Токио. [ДВПЯ].
Като встретился с Греем 28-го июня. Реакция английского министра была совершенно спокойной и доброжелательной. Поблагодарив японскую сторону за уважительное отношение к условиям англо-японского союза, который предписывает предварительные консультации по всем важным вопросам, Грей быстро пробежал глазами текст и остался явно довольным. У Англии сейчас хорошие отношения и с Россией, поэтому, если принцип «открытых дверей» не нарушен конвенцией, ему остается только радоваться за этот дипломатический успех. Подобная реакция Лондона внушила Като уверенность, что, вряд ли можно ожидать каких-либо замечаний по тексту соглашения. [ДВПЯ].
Не довольствуясь передачей текста конвенции в Лондон, Комура 29-го июня пригласил к себе английского посла и в своем кабинете вручил ему копию соглашения с объяснительной запиской. Полученная в тот же день английским посольством реакция из Лондона была позитивной.
Английское правительство искренне радо новому шагу к сближению Японии и России и приветствует новое соглашение, коль скоро оно не нарушает экономических интересов Англии в Маньчжурии, соблюдая «принцип открытых дверей», заявлял Макдональд. Комура в свою очередь просил довести до сведения английского правительства, что обе стороны не только привержены принципу «открытых дверей», но новое соглашение этот принцип с новой силой подтверждает. Теперь, считал Комура, поддержка английским правительством японо-русской конвенции гарантирована, и уже в ближайшее время можно будет ее подписать. [ДВПЯ].
Подписание новой конвенции состоялось 4 июля 1910 года в Петербурге. До официальной публикации открытой части соглашения еще оставалось несколько дней, и нужно было решить, кому из других стран следовало сообщить заранее как знак доверительных двусторонних отношений. В это число вошли Китай, США и Германия. Было решено, что им будет передан текст конвенции в один и тот же день − 11 июля.
Впрочем, секретность и конфиденциальность в данном случае были, скорее, ритуальными, чем реальными. Днем ранее, то есть 5-го июля на следующий день после ее подписания содержание конвенции было на страницах ведущих парижских газет, а затем английские, американские, русские, немецкие и австрийские газеты перепечатали эти публикации.
Продолжавшееся сближение с Японией вызывало позитивное отношение российской прессы. «… Реальное значение подписанной 21 июня русско-японской конвенции выходит далеко за пределы ее буквального содержания.Она освобождает Россию и Японию от необходимости поддерживать на высоком уровне местные военные приготовления. Она дает России возможность спокойного мирного заселения Тихоокеанского побережья своего русскими людьми. Она предоставляет создавшимся в Маньчжурии русским предприятиям широкого и безбоязненного развития. Она облегчает России спокойное довершение Амурской железной дороги…» [НВ].
В Англии конвенция 1910 года оценивалась как более высокое качество российско-японских отношениях, которое меняло геополитическую ситуацию не только на Дальнем Востоке, но и в Европе. «Япония и Россия сделали решающий шаг в сторону окончательного урегулирования своих отношений на Дальнем Востоке. В этом нет никакого сомнения. Подписание конвенции с энтузиазмом встречено во Франции, и ее ждет такой же, если не более теплый, насколько это вообще возможно, прием со стороны Англии. Россия − союзник одной из сторон англо-французского «сердечного соглашения», а Япония − союзница другой. Отношение Англии к России, как и Франции к Японии − самые дружественные. Соглашение между Россией и Японией не может не добавить свежей моральной силы англо-французскому союзу и сделать отношения между четырьмя державами еще более тесными». [Times].
При этом усиливался и германский фактор − чем меньше нравилась конвенция Берлину, тем глубже Лондон проникался убеждением, что она служит его интересам. Со слов английской прессы американская отмечала: «Министерство иностранных дел в Берлине использует все свое влияние, чтобы удерживать местную прессу от высказываний своего отношения к конвенции несмотря на то, что трудно скрыть множество очевидных проявлений «тевтонского разочарования». [NYT].
Но на фоне неудачи плана Нокса одобрение Лондоном конвенции вызвало недовольство Вашингтона. Закрепляя позиции двух стран в Маньчжурии, она противоречит интересам США, против которых в первую очередь она направлена. Позиция Англии становится все более двусмысленной и Британию ждут трудные времена, когда ей придется делать выбор между Россией и Японией с одной стороны, и США − с другой. [NYT].
В наиболее критических замечаниях относительно новой русско-японской конвенции звучала мысль, что две страны фактически совершили захват у Китая его части. Один из авторов оспаривал понятие «захват» в отношении Маньчжурии.
По представлениям того периода «отторжение» Маньчжурии от Китая могло и не считаться захватом территории суверенного государства. Маньчжурия была плохо освоена цинским Китаем, несмотря на то, что она была родиной его императоров. Революционное антицинское движение в Китае включало в себя идеологию освобождения от диктата «чужеземцев», коими революционеры считали маньчжуров. Идеологи движения, таким образом, сами отчуждали эту территорию от Китая. [Tang].
Аннексия Кореи
Все критические и драматические оценки новой конвенции звучали, однако, только на страницах печати − не было ни официальных протестов, ни политических осложнений, и все прошло достаточно гладко. Но новым испытанием для российско-японского сближения должна была стать аннексия Кореи. Японская сторона, обещавшая не делать это одновременно с подписанием конвенции, слово сдержала. Дело было не только в обещании, данном Извольскому. Полная аннексия, то есть превращение Кореи в придаток японской империи, мягко говоря, не очень радовало и союзницу Японии − Англию.
Еще в мае 1910 года, когда британский посол в Токио Макдональд по заданию своего правительства попросился на встречу, у него был только один вопрос к Комура − как и когда Токио намерен осуществить аннексию Кореи?
Тот, прежде всего, оправдывался, мол, этого никак не избежать. Но, когда и как она будет осуществлена, пока не решено. Однако, вне всякого сомнения, Лондон об этом будет поставлен в известность заранее. Комура не преминул сослаться на то, что по его поручению Мотоно то же самое сообщил русскому правительству, которое заявило, что у него нет причин возражать против аннексии, хотя в российском обществе это может вызвать отрицательные эмоции. [ДВПЯ].
Повторно Макдональд навестил Комура как раз в день подписания русско-японской конвенции. Предчувствуя, что, сбросив с плеч заботы по второй японо-российской конвенции, Токио теперь вплотную займется подготовкой к аннексии Кореи, он спросил Комуру, будут ли все договора с Кореей других держав аннулированы сразу же после объявления о ее присоединении к Японии или хотя бы какое-то время страны, у которых есть договорные отношения с Сеулом, смогут общаться с ним на прежней основе. Речь шла в первую очередь об экспортно-импортных тарифах и ставках.
Корея станет неотъемлемой частью Японии, и все ее договора будут с другими странами отменены, подчеркнул Комура. Однако какое-то время они вполне еще могут действовать для завершения уже подписанных и действующих контрактов. [ДВПЯ]. Это не могло успокоить Лондон, и 14 июля Като был приглашен на беседу с Греем. Английский министр начал с того, что его правительство не возражает против увеличения японского политического присутствия в Корее, но вызывает беспокойство намерение Токио аннулировать все договора Кореи с иностранными государствами, что будет иметь крайне отрицательные последствия для экономических партнеров этой страны, включая Англию.
Грей ссылался на пример Мадагаскара. Когда Франция объявила протекторат над этой страной, проблем особых не было. Но стоило Парижу превратить Мадагаскар в свою колонию и отменить все его прежние договора с другими странами, как Лондон вынужден был заявить протест. Когда в 1905 году Токио объявил, что внешняя политика Кореи теперь находится под его контролем, в этом не было проблем, так как Токио сохранил в силе все договора этой страны с другими государствами. Планируемая же теперь аннексия, это шаг, напоминающий действия Франции в отношении Мадагаскара. [ДВПЯ].
Попытка Лондона уговорить Токио на «мягкую форму» аннексии, то есть к сохранению номинального суверенитета Кореи, оказалась тщетной. Комура парировал все аргументы. Сравнение Кореи с Мадагаскаром не выдерживает критики, говорил он.
Тем временем, события в Сеуле развивались стремительно и по собственному сценарию. 16 августа генерал-резидент в Кореи Тэраути Масатакэ уже получил «согласие» Сеула по основным пунктам договора об аннексии, и 20 августа передал Комура текст договора об аннексии для санкции японского императора. 21 августа этот текст по телеграфу ушел в Лондон Като и в Петербург Мотоно с инструкцией сразу после подписания 22 августа и до публикации в печати 23 августа передать их копии правительствам Англии и России. [ДВПЯ].
МИД России был извещен о подписании договора об аннексии в день, когда он был подписан, т.е. на день раньше, чем все остальные страны. Мотоно, нарушив инструкцию, уже 22-го отправился в дом на Мойке, а 24-го на встрече с Сазоновым услышал, что 23-го царь был поставлен в известность. «Его Величество ничуть не был удивлен и выслушал доклад весьма доброжелательно», свидетельствовал Сазонов. Особое удовлетворение у царя вызвал тот факт, что японское правительство сочло необходимым заранее поставить Россию в известность. [ДВПЯ].
24 августа «Таймс» сообщала, что 22 августа японский посол в Петербурге Мотоно посетил русский МИД и сообщил Сазонову о подписании договора об аннексии. [Times]. В Лондоне на встрече с Греем Като жаловался, мол, договаривались, что до дня официальной публикации информация будет закрытой. Грей ожидал нападки прессы на брифинге в Форин Офис − как могло случиться, что союзница Японии Англия узнала о таком важнейшем событии позже, чем Россия? Грей подготовил специальное заявление для прессы, в котором говорилось, что правительство Его Величества было извещено заранее, и у него нет претензий по этому поводу. Что же касается коммерческих последствий, то этот вопрос подлежит обсуждению после того, как условия договора об аннексии станут известны. Если Като не возражает, а тот не возражал, он это заявление озвучит. [ДВПЯ].
Официальное объявление аннексии 29 августа 1910 года вызвало в России некоторое оживление дискуссий. Судьба Кореи была предрешена русско-японской войной, а потому ее аннексия − чисто формальная процедура, − звучало в них. Франкоязычные газеты Петербурга и московская газета партии «октябристов» («Голос Москвы») даже приветствовали этот шаг Японии, подчеркивая, что Россию с Токио связывают «союзнические отношения». [ДВПЯ].
Аннексия Кореи вызывала воспоминания о «несчастной» войне с Японией как «ошибки», совершенной из-за нежелания уступить ей Корею, и чувство досады, которое легко менялось на злорадство − мол, «хлебнет она еще горя» в Корее.
Тема предстоящих трудностей Японии в связи с насильственным присоединением к себе Кореи волновала и японцев. Мнения российских аналитиков появлялись в японской печати. Присоединив Корею, Япония пытается из островной страны превратиться в континентальную. Это очень похоже на то, что Англия пыталась безуспешно сделать много столетий назад в 100-летнюю войну, цитировала русскую прессу японская газета. Действие вызывает противодействие. Не появится ли и в Корее, как и при аннексии Британией Ганновера, Карлы Седьмые и Людовики Одиннадцатые, которые одержат свои победы? [Асахи].
Россию все это уже не задевало так остро, как прежде. Более того, «континентализация» Японии после конвенций 1907 и 1910 годов сулила перспективу еще более тесных отношений. Потребность в этом стала остро ощущаться с началом революции в Китае.
