Начинаем публикацию новой серии эссе нашего постоянного автора Михаила Ефимова – «Фото из альбома»
Странная эта штука − фотография! Она ворвалась в нашу жизнь примерно два столетия назад. Возникли даже опасения, что она таит угрозу изобразительному искусству. Дескать, возомнит себя чуть ли не истиной в последней инстанции, претендуя на полноту отображения окружающего мира. Но сейчас становится очевидным, что жизнь фотографии обречена. Постепенно на смену старым фотоальбомам приходят цифровые файлы.
А мне жаль расставаться с реликтами прошлого. Я люблю рассматривать старые снимки, которые навевают уже порой забытые воспоминания и дают возможность вновь повидать дорогие мне лица.
Старое фото, как машина времени, позволяет вернуться в недалёкое прошлое, вспомнить события или случаи, которые когда-то волновали.
Я попытался совершить такое путешествие и предлагаю читателю принять в нём участие…
ДЕДУШКИНА ЗАНАЧКА
Это мой дедушка Ефим. Папа моего папы. У него было два сына, но один внук. Так получилось. Само собой разумеется, что у него на руках – я, собственной персоной. На дворе – 1929-й год.
Дедушку я запомнил молчаливым, закрытым, каким-то застенчивым. Но вместе с тем у него были золотые руки. В московской квартире на углу Столешникова переулка и Пушкинской улицы (прежде и ныне − Большой Дмитровке), в которой они жили с бабушкой, был маленький закуток, где хранились его инструменты, аккуратно разложенные по полочкам и развешанные на крючках. Там пахло столярным клеем и старым хламом.
Когда я приходил в гости, мне позволялось залезать в эту коморку и разглядывать (не трогать!) дедушкины «сокровища». Здесь дедушка любил что-нибудь мастерить или ремонтировать. Особенно он любил чинить часы или старые чемоданы.
Это поблекшее от времени фото положило начало семейной традиции: с той поры все дедушки фотографировались со своими внуками, закрывая простынёй костюм (во избежание возможных казусов).
Это мой папа с моим сыном Андрюшей (1953г.).
А здесь – я тоже с Андрюшей, но с годовалым внуком (1994), который родился в Токио. Дело в том, что мой сын пошёл по моей японистской колее, но, в отличие от меня, окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ, был принят на работу в МИД и прошёл весь путь от стажёра до советника-посланника. В одну из его длительных командировок в Японию у меня появился внук, местом рождения которого стал Токио.
К сожалению, следующее фото из этой серии по объективным обстоятельствам сделать пока не удалось − сын отсутствовал при рождении моего правнука, так что теперь ждём следующей оказии. А пока что приходится использовать фото, на котором мой сын со своим повзрослевшим внуком (2011г.).
Но вернусь к дедушке Ефиму.
Он прожил долгую жизнь, на которую выпали не только радости за успехи своих сыновей, но и страшные трагедии — три (!) опустошительные войны (две из которых – мировые и одна Гражданская), две революции, голод, погромы и трагическая гибель старшего сына. Так получилось, что мой отец не смог даже проводить его в последний путь (дедушка Ефим скоропостижно скончался осенью 1945 года в Москве), т.к. в этот момент находился в Нюрнберге на процессе главных военных преступников, куда его направили по личному указанию Сталина.
Много лет утекло с той поры, но дедушку я хорошо помню. Его тяжёлую медлительную походку. На даче он всегда ходил с большой палкой, потому что боялся собак. По специальности он был сапожником, и до революции в Киеве, где он жил со своей семьей, у него была маленькая мастерская. Но он никогда не углублялся в воспоминания и ничего не рассказывал о своей жизни. Я даже не знаю, кто были его родители, так что моё генеалогическое древо осталось без глубоких корней.
В семье сохранилась одна байка, связанная с дедушкой, которая получила широкое хождение.
Как-то в 30-е годы дедушка Ефим отправился на отдых в Крым. Он поехал поездом в купейном вагоне. Его место было на верхней полке. Как обычно, он молча лежал и смотрел в окно.
Вдруг он услышал, как его соседи горячо внизу обсуждают свежий номер «Правды» (она считалась главной газетой страны) и опубликованный в нём фельетон Михаила Кольцова, которого в стране называли «Журналистом номер Один». Дедушка свесил голову и промолвил: «Это мой сын».
На соседей эти слова произвели большое впечатление, и они даже заохали.
Потом кто-то достал последний номер газеты «Известия» и показал карикатуру Бориса Ефимова на английского премьера Чемберлена. Дедушка опять свесил голову и сказал: «Это тоже мой сын».
Внизу наступило многозначительное молчание. Но когда внимание соседей привлёк журнал «Огонёк» с фотоочерком известного мастера Семёна Фридлянда, и дедушка снова, свесив голову, сказал, что это его племянник, снизу раздался возмущённый голос:
– А Лев Толстой тоже ваш сын?
Дедушке стало очень обидно, и он промолчал весь оставшийся путь.
Мне память возвращает ещё одну байку, пусть косвенно, но тоже связанную с дедушкой.
В 1970-м году я работал в Японии в качестве завбюро АПН (было такое Агентство печати, которое возникло на базе Совинформбюро, а после 1991 года реорганизовано в РИА «Новости»). В тот год мой отец − народный художник СССР, постоянный карикатурист газеты «Известия» − приехал в Страну восходящего солнца по обмену с одной из ведущих газет «Асахи». Суть этого оригинального обмена состояла в том, что ведущие органы печати обеих стран послали друг к другу своих художников. Сначала известный мастер «манга» Тайдзо Ёкояма съездил в Советский Союз, а спустя месяц отец прилетел в Нарита. Программа его пребывания была крайне насыщенной — визиты, встречи, поездки и тому подобное. Короче говоря, на шоппинг и приобретение традиционных сувениров осталась всего пара часов перед самым отъездом.
В этот судьбоносный момент отец несколько смущенно признался, что захватил с собой из Москвы случайно найденные в дедушкиных бумагах … 100 (СТО!) американских долларов. В те годы такой легкомысленный поступок − несанкционированный провоз иностранной валюты – мог иметь очень дурные последствия. При желании его могли приравнять чуть ли не к контрреволюции!
Я, конечно, пожурил родителя и выразил надежду, что такого больше не повторится (тем более, что дедушкины «сундуки» теперь пусты), а имеющуюся купюру мы без труда обменяем на иены. Я исходил из того, что доллар − он и в Африке доллар, даже если ему много десятков лет. Точнее − 66, поскольку на нём стояла дата выпуска 1904 год.
Но оказалось, что моя уверенность была преждевременной. В первом же отделении банка служащая долго разглядывала незаконно провезённую купюру, потом притащила толстый альбом с отпечатками американских дензнаков, но все они начинались с 1905 года. Дальше − больше! Эта картина повторилась в двух других банках. В конце концов, учитывая отсутствие времени, я оставил себе эту ценную бумагу с портретом американского президента (не помню, какого!), полностью компенсировав её номинал по курсу.
После возвращения папы в Москву я забыл о дедушкином «наследстве».
И, вот, однажды днём я ехал по Токио в своей машине. Движение, как обычно, было аховое. Транспорт двигался еле-еле. При въезде в туннель машина передо мной неожиданно остановилась. Я тоже ударил по тормозам, но тут же почувствовал сильный удар сзади. В зеркало успел разглядеть здоровенный трак и понял, что с его «помощью» врезался в передний кабриолет. Короче говоря, классическое ДТП!
Я вылез из машины и оценил создавшуюся обстановку. Водитель грузовика оказался типичным работягой в майке и тапках на босу ногу. При виде иностранца он смущенно кланялся, извинялся и валил всё на усталость. На моём багажнике хорошо смотрелась эффектная вмятина. Что касается передней машины, то из неё вылез холёный водитель в форменном картузе, в белых перчатках, в тёмном костюме при галстуке. В заднее окно я увидел только затылок пассажира, который остался сидеть в машине. Серьёзных следов аварии мы с водителем не обнаружили ни у него, ни у меня. На прощание он передал мне визитку своего пассажира и взамен взял мою. О дальнейшем разборе с полицией и страховыми компаниями рассказывать не буду, т.к. это не имеет отношение к моей байке.
Через некоторое время мне на глаза случайно попалась визитка, на которой я прочитал, что владелец её мистер такой-то является руководителем токийского филиала «Чэйз Манхэттан Банка» (это его затылок я видел в заднем стекле «Мерседеса»)! Далее сработала система ассоциативной связи, и я вспомнил про стодолларовую бумажку, которую на заре века припрятал дедушка Ефим.
На мой звонок в Банк мне ответил густой прокуренный бас. Я напомнил ему нетривиальные обстоятельства нашего заочного знакомства и попросил о встрече. Американец довольно быстро согласился и предложил посетить его офис.
Главная токийская контора «Чэйз Манхаттен Банка» находилась прямо напротив Императорского дворца в мрачном сером здании из стекла и бетона. Хозяин большого кабинета, заставленного старомодной мебелью, оказался человеком уже немолодого возраста, лет под пятьдесят, в тёмном костюме. Он официально поприветствовал меня и предложил кофе или чай.
Американец начал беседу со слов, что, насколько ему известно, конфликт урегулирован, и у сторон не осталось взаимных претензий. Я подтвердил правильность его информации, но сказал, что цель моего визита несколько иная.
Рассказав вкратце суть возникшей у меня проблемы, я предъявил ему «источник» её появления. Мой визави с интересом стал разглядывать дедушкину заначку, а потом вызвал к себе какого-то сотрудника.
– Проверь, пожалуйста, это чистый бакс?
Проверка заняла немного времени, и довольно быстро надёжность купюры была подтверждена. Я уже полагал, что мне предложат пройти в кассу и получить искомые иены. Но не тут-то было.
Американец хмыкнул и сказал, что купюра − большая редкость, и он оставит её у себя, а мне вручил японский эквивалент, вытащив деньги из кармана.
Так завершилась очередная глава в долгой истории стодолларовой купюры, у истоков которой стоял мой дедушка Ефим.
