Мы попросили Ефимова Михаила Борисовича написать для сайта ОРЯ серию коротких эссе о его жизни и творческом пути, а также о Японии. Публикуем очередное эссе автора.
КОЛЯ + ЛЮСЯ
Тоже мне бином Ньютона!
Понятно, что итогом этой «суммы» является Любовь. Но мне вспоминается то далёкое время, когда «Плюс» ещё отсутствовал, и Коля даже не знал, какой подарок уготовила ему Судьба.
Мы познакомились при очень драматических для меня обстоятельствах.
Впервые реализовалась мечта детства попасть в Страну Восходящего солнца. Это был 1963-й год. Сборная команда Советского Союза по конькобежному спорту летит в Японию для участия в первенстве мира. Помимо знаменитых чемпионов и чемпионок в делегацию включена куча разного народа − как и положено, руководитель в лице первого заместителя министра спорта, его заместитель, который отвечает только за то, чтобы никто не сбежал (бывало в то время и такое!), врач, массажисты и, наконец, переводчик в моём лице.
Путь был далёкий и долгий, поскольку прямое сообщение между Москвой и Токио отсутствовало.
Первая посадка в Ташкенте. Затем − Дели.
Это была уже настоящая заграница, и мы предстали перед таможенным контролем. Медлительный и величественный индус в чалме не спеша разглядывает содержимое наших чемоданов. «И вдруг, как будто ожогом скривило рот господину». Далее происходит сцена, точно описанная Владимиром Владимировичем (нашим великим поэтом) с той только разницей, что роли сыщика и жандарма были исполнены таможенниками. Они удивлённо разглядывали коньки, которые везли почти все члены делегации. Такого они, отродясь, не видели. Вроде на автомат Калашникова и даже на кинжал не очень похожи, но в тоже время явно отнюдь не безобидная штуковина. А тут ещё открыли саквояж нашего врача с многочисленными бутылками, порошками и таблетками, что привело всех досмотрителей в полный ступор. Правда, Савелий Евсеевич Мышалов (впоследствии он стал знаменитым футбольным доктором) на законный вопрос: «Что это всё значит?», почему-то спокойно объяснил по-немецки (таможенники помимо хинди знали только английский): «Их бин алкоголик фон беруф”, что в переводе на русский язык означало: «Я алкоголик по профессии». Весь последующий путь я пытал Славу, понимал ли он сам, что сказал. Оказалось, это был экспромт, поскольку немецкий он не знал, а такое объяснение, по его мнению, звучало убедительно. Короче, назревал большой международный скандал. Нас спасло только то, что в те годы не было крепче дружбы, чем советско-индийская, мы, как мантру, повторяли слова «Хинди − руси бхай бхай!», а Джавахарлал Неру и его дочь Индира Ганди были для нас как родные. Короче говоря, узнав, что мы − советская спортивная делегация, − доселе неприступные таможенники весело заулыбались и пожелали нам счастливого пути. Видимо про коньки они забыли, как страшный сон.
А мы, расставшись с родным «Аэрофлотом», пересели на «Air India” и полетели в Бомбей. Там ночёвка. Дальше Калькутта − Рангун. Снова ночёвка и пересадка на «Air France”. Гонконг − Бангкок и, наконец, к вечеру третьего дня путешествия мы приземлились в Токио в аэропорту Ханэда. Японская столица нас встретила унылым дождём.
Несмотря на поздний час, делегацию встречала толпа корреспондентов, представитель советского посольства и лично президент японской федерации конькобежного спорта − седой благообразный господин, который оказался к тому же дядей императора (!). В этот момент центр всеобщего внимания переместился на переводчика. Видимо не стоит подробно описывать его душевное состояние. Я наверное напоминал бравого солдата Швейка, который готовился к рапорту обер-лейтенанту Лукашу. С общими приветствиями я справился довольно легко, только слегка споткнувшись, передавая привет «трудолюбивому японскому народу», поскольку дословный перевод − это полная чушь («народ, который любит труд»?!). Но когда высокие стороны приступили к обсуждению программы пребывания и условий тренировок, я поплыл. Представители принимающей стороны часто упоминали совершенно неведомый мне термин «индо ринку», который я принял за «индийскую связь» и нёс какую-то ахинею. В момент, когда все участники переговоров с нескрываемым удивлением стали смотреть на переводчика, у меня возникло ощущение человека, идущего ко дну. Вдруг представитель посольства тепло обнял меня и шепнул на ухо: «Всё нормально. Не дрейфь! «Индо ринк» − это «крытый каток».
Я был спасён, и всё закончилось благополучно. Этим представителем был молодой атташе Коля Соловьёв, недавний выпускник МГИМО, который в посольстве занимался спортивными связями.
Мой первый вечер в Токио завершился незабываемой сценой, к которой Коля уже не имел никакого отношения.
В маленький уютный отель «Адзабу принс» нас проводил председатель федерации, с которым мы вместе вошли в номер моего шефа. Едва внесли его фибровый чемодан, как он дал мне команду найти стакан. Таковой я обнаружил в ванной комнате в единственном числе. Тем временем шеф быстро раскрыл чемодан и вытащил бутылку «Столичной». Сиятельный дядя императора с любопытством наблюдал происходящее и был немало удивлён, когда полный пластмассовый стаканчик, предназначенный для чистки зубов, был предложен ему для распития. В моём переводе это прозвучало, как древняя традиция, символизирующая гостеприимство. Думаю, что именно с таким выражением лица выпивал яд Герман Геринг в нюрнбургской тюрьме. Затем сам шеф налил себе водки и опорожнил его одним глотком. Третьим был я. Клянусь, что это был первый и последний случай в моей жизни, когда я пил водку из одного стакана с особой, близкой к императору.
Прошло несколько лет, и мы снова встретились с Соловьёвым на японской земле. Мой «спаситель» был уже первым секретарём, а главное − появился «Плюс»: молодой дипломат обзавёлся семьёй. Сначала возникла, как это обычно бывает, симпатичная Люся − детский врач по образованию, − а следом рыжеватый мальчик Андрюша, очень похожий на своего папу.
То было время, когда в коллектив посольства, в основном состоявший из старых кадров, влилась целая плеяда молодых дипломатов, одним из которых был и Н. Соловьёв. С первых же шагов он завоевал себе авторитет и уважение старших товарищей, благодаря отличному знанию японского языка и местных условий, а главное − своему удивительному дару человеческого общения. Его любили все − от посла, коим в ту пору был сам Олег Александрович Трояновский − до дежурных телефонистов. При этом он был начисто лишён склонности к подхалимажу или амикошонству. Коля обладал всеми талантами, которые привлекали к нему повышенное внимание в любой компании: он блестяще играл на гитаре, пел песни и рассказывал анекдоты. К этому необходимо добавить, что Люся была потрясающей кулинаркой и хлебосольной хозяйкой. Вместе они составляли замечательную пару.
Ничего странного не было в том, что вскоре мы крепко подружились семьями и часто встречались не только в Дайканъяме и Синаномати, где жили в Токио, но и в Москве − на улице Танеевых и Новинском бульваре. Иногда служба разводила нас на долгие годы, но между нами всегда сохранялась прочная связь. Мы встречались непременно при каждом его посещении Токио, регулярно обменивались письмами (тогда существовала такая традиция, сейчас абсолютно забытая!), а кроме того в качестве сувениров получали из Москвы от Соловьёвых с каждой оказией пакетик с забавной надписью, непонятной для непосвящённых − «Сушки для Катюшки». Это были гостинцы для нашей собачки, которая очень любила московские сушки.
Рисуя портрет Николая Николаевича (или, как его называли коллеги, «НикНик», а мы − «НиколЯ»), хочется особо отметить некоторые его черты. Например, он, конечно, не был «пижоном», но всегда одевался со вкусом и элегантно. Уверен, что никто из сотрудников посольства, особенно среди «младшего комсостава» − т.е. стажеров, атташе и им подобных − не шил себе туалеты на заказ у портных.
У Коли был свой «придворный» портной-китаец Шин, о котором он мне рассказывал разные забавные истории. Принимая очередной заказ, тот всегда спрашивал на ломанном русском языке: «Пиджака одна, брука − два?». А однажды, когда заказчик заинтересовался, почему повысилась стоимость костюма, г-н Шин без запинки ответил: «Реакционное правительство Киси повысило цены на нитки!»
В 1986 году Н.Н.Соловьёв прибыл в Токио в качестве нового посла СССР в Японии. Это событие демонстрировалось по всем новостным телепрограммам. Вскоре в посольстве раздался телефонный звонок, и попросили посла. НикНик услышал в трубке знакомый голос: «Поздравляю с прибытием. А вот костюма маловата и плохо сидит! Пора заказу делать». Так портной напомнил о себе старому клиенту спустя двадцать лет…
О деловых качествах Н.Соловьёва, которые выдвинули его в число, действительно, выдающихся советских и российских дипломатов, мне рассказывать трудно. Причина в том, что мне он был больше знаком по неформальным встречам. Но судя по его официальной биографии, он двигался по жизненному маршруту, как пассажирский поезд «со всеми остановками» − не пропуская очередных званий и должностей.
Впрочем, однажды я чуть не стал причиной, по которой он едва не завершил свою дипломатическую карьеру. Даже страшно об этом вспоминать.
Где-то в начале 70-х годов, когда Коле подошёл срок возвращаться из Токио в Москву, я стал его уговаривать перейти в АПН, где зарплата была выше министерской и возможности роста для него открывались широко. Я даже прозондировал эту тему у своего руководства и почувствовал некоторую заинтересованность. Но дальше этого дело не пошло. То ли Коля в последний момент передумал, то ли (скорее всего) мидовское начальство прослышало о том, что переманивают его кадры. Так или иначе, но вскоре он получил повышение, и далее всё понеслось без задержек: советник, заместитель заведующего отделом, заведующий отделом, директор департамента и, наконец, чрезвычайный и полномочный посол.
Понятно, служебный рост Н.Соловьёву обеспечивали не красивые глаза и симпатичная внешность, а высокий профессионализм, умение оперативно находить решения сложных дипломатических задач.
Вспоминается такой случай. В Москве проходили очередные советско-японские переговоры. Как всегда, шли они трудно, ибо наши партнёры изначально были зациклены на вопросе о «северных территориях», а мы, с лёгкой руки министра А.А.Громыко, заученно твердили, что таковой вопрос отсутствует в наших отношениях. Эксперты засиделись до утра в поисках взаимоприемлемых формулировок заключительного коммюнике. После окончания переговоров замминистра МИДa М.С.Капица устроил брифинг для советских журналистов. Отвечая на вопрос, как всё-таки удалось завершить переговоры, он сказал, что сам уже потерял надежду найти какой-нибудь компромисс, «но в самый последний момент наш дорогой Николай Николаевич придумал такое, что японцам некуда было деваться». Это очень характерно для Н.Соловьёва, изобретательность и находчивость которого позволяла найти выход в самых сложных ситуациях. Он прекрасно владел «искусством возможного».
Вспоминая его работу на разных постах и в разных ипостасях, должен отметить, что он всегда уважительно относился к прессе и старался эффективно использовать её возможности в дипломатической работе. Он не без основания считал, что дипломатия и международная журналистика − это по существу «сёстры» на службе внешней политики, хотя отношения между ними в практической жизни иногда были далеки от идиллии.
Думаю, что в этом повинны обе стороны. Одна порой проявляла излишний снобизм, а другая − отвечала безответственностью и некомпетентностью. Короче говоря, всякое бывало. Однако в тех случаях, когда обе стороны действовали согласованно, дополняя друг друга, достигались положительные результаты.
К сожалению, можно привести много печальных примеров, как из отечественной так и зарубежной практики, когда необдуманные заявления официальных лиц охотно тиражировались СМИ, вызывая в мире множество кривотолков и требовавших затем поспешных опровержений или толкований. Не раз приходилось присутствовать на пресс-конференциях или интервью с участием отечественных сановников. Создавалось впечатление, что они изображали то ли партизан на допросе, то ли играли в старую детскую забаву, в которой нельзя было говорить ни «да», ни «нет», и называть «красное» или «чёрное». Говорят, что язык дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли. Но порой возникало ощущение, что скрывать-то было нечего!
В этой связи хочу привести в качестве положительного примера работу Н.Н.Соловьёва с прессой. Он напоминал умелого спортсмена, занимающегося сёрфингом, который, не страшась огромных волн, легко нырял в них, проскакивал по самому гребню и уверенно следовал своей цели. Николай Николаевич не старался скрывать свои мысли, а наоборот пытался в очень точных выражениях, доступно и, главное − лаконично довести их до журналистов. Делал он это мастерски, с юмором, проявляя чувство такта к собеседникам и глубокое, доскональное знание предмета.
Без всякого преувеличения можно сказать, что Н.Соловьёв сделал блистательную дипломатическую карьеру: 1986-1990 − посол в Японии, 1990-1992 − посол в Китае и 1995 — 1998 − посол в Индонезии. Иными словами, он представлял Советский Союз и Россию в странах, общее население которых составляло почти четвёртую часть всего человечества!
Думаю, что наиболее успешной была его деятельность в Стране Восходящего солнца. Он хорошо знал эту страну и любил её, оставаясь при этом подлинным патриотом, до конца отстаивавшим интересы своей родины. Его искренность, доброжелательность и принципиальность снискали ему уважение среди японцев разных социальных слоёв и политических взглядов. Однажды, это было в 60-х годах, произошёл такой случай, о котором НикНик сам рассказывал.
В качестве переводчика он сопровождал советского посла, который перед возвращением в Москву наносил прощальный визит премьер-министру Эйсаку Сато. После завершения церемониала гости стали раскланиваться. Уже в дверях премьер, как бы ненароком, обронил такую фразу: «Я вам советую не бросать Иосио Сигу. Это будет воспринято здесь очень плохо».
Тут необходим небольшой комментарий.
В тот период существовали серьёзные разногласия по политическим вопросам между руководством КПСС и японской компартии. Камнем преткновения стал Московский договор 1963 года о запрещении испытаний ядерного оружия. На Старой площади в Москве, где размещался ЦК партии, предполагали, что в случае раскола большинство японских коммунистов поддержит Советский Союз, но этого не произошло. От КПЯ откололась лишь небольшая группа во главе со старым коммунистом Иосио Сига, который получил всестороннюю поддержку из Москвы. Но через пару лет роль раскольников заметно растаяла, а с ней исчез и интерес к ним советских «братьев». В этой обстановке реплика Сато означала определённый знак доверия и добрый совет, пусть даже небескорыстный (об этом можно было только догадываться).
Можно привести и другие примеры, свидетельствовавшие об авторитете Н.Н.Соловьёва среди японских политических кругов. Будучи уже послом в Пекине, к нему не раз залетали гости из Токио за консультациями по интересующим их вопросам.
Наконец, после его кончины (Николай Николаевич умер, как солдат на боевом посту, до последнего дыхания исполняя обязанности посла РФ в Джакарте) в знак уважения к нему бывший премьер-министр Ясухиро Накасонэ − подлинный «гуру» японского истеблишмента − пригласил в Японию в качестве своего гостя Людмилу Ивановну Соловьёву вместе с дочерью. Это тоже о многом говорит.
Хочу особо отметить ту огромную роль, которую сыграла эта женщина в судьбе своего супруга. Она была не только заботливой хранительницей семейного очага, но и активной помощницей, которая тоже вносила свой посильный вклад в управление сложным посольским хозяйством. Думаю, что в этом ей помогли «уроки» Татьяны Александровны Трояновской − «хозяйки» этого советского островка в 60-х годах. За свою послевоенную историю наше посольства помнит, наверное, нескольких «первых лэди», которые оставили яркий след (некоторые вообще редко появлялись «на людях). Люся была одной из них.
Могу также засвидетельствовать, что после кончины своего супруга она очень много сделала для сохранения памяти о Н.Н.Соловьёве. Благодаря её неуёмной энергии в МИДе проходили «Соловьёвские чтения», в которых принимали участие видные дипломаты, учёные, общественные деятели. Готовились к изданию книги с воспоминаниями о Николае Николаевиче. В этом контексте не могу не упомянуть нашего коллегу и товарища А.Н.Панова, бывшего также послом в ряде стран, в том числе и в Японии, который, будучи ректором Дипакадемии, помог всё это реализовывать.
Нельзя было не поражаться широкому кругу друзей НикНика, часто собиравшихся в их с Люсей хлебосольном доме, а после кончины на разных встречах, посвящённых его памяти. Среди них были не только коллеги по многолетней дипломатической службе, но и видные учёные, артисты, спортсмены (он был страстным болельщиком армейского клуба), журналисты, партийные работники, генералы разведки и даже священнослужители.
В 90-е годы, когда Н.Соловьёв работал в центральном аппарате МИДа и отвечал за японское направление, мы с ним регулярно встречались на «посиделках» Гамбарэкая − своеобразного «клуба», созданного по инициативе японской фирмы «Искра сангё». Его активное участие в этих встречах было всегда интересным и полезным.
Особенно приятно было видеть его в окружении молодёжи, которая, не побоюсь этого слова, обожала Николая Николаевича. Здесь я могу сослаться на мнение своего сына, который многие годы работал под его началом.
В этом месте хотелось бы сделать небольшое отступление на «детскую» тему.
Для нас с женой стало неожиданностью, когда после окончания Института восточных языков сын поступил на работу в МИД. Помню, как мы дома смеялись, слушая рассказ Андрея о его первых шагах в высотном здании на Смоленской площади. Старший советник, по своим габаритам больше похожий на борца сумо, привёл его в большой кабинет, где сидели коллеги, со словами: «Знакомьтесь − наш новый стажёр Андрей Михайлович Ефимов − сын Мишки Ефимова!»
НикНик тогда занимал пост заместителя начальника отдела и был слишком далёк от молодого стажёра, о появлении которого он даже не знал. Ни тогда, ни потом Н.Соловьёв, несмотря на наши товарищеские отношения, не оказывал сыну никаких особых знаков внимания, поскольку вообще не имел «любимчиков» среди подчинённых. Но когда меня снова направили на работу в Японию и, тем самым, я перекрыл туда путь сыну (в то время не допускалось, чтобы близкие родственники находились вместе за рубежом за исключением супругов и дошкольников), Николай Николаевич нашёл возможность не ломать карьеру молодому дипломату и, получив запрос на специалиста по Японии из нашего посольства в США, направил его в Вашингтон.
Тем временем, у нас в АПН создали большую редакцию для работы с телевидением и потребовались дополнительные кадры. Я с чистой совестью порекомендовал вновь назначенному руководителю выпускника МГИМО Андрюшу Соловьёва, который отвечал всем требованиям. К моему огромному удивлению управление кадров отвело эту кандидатуру. Мне передали слова начальницы: «Нам не нужны эти блатные детки!»
Я пошёл объясняться. «Конечно, лучше, если бы папа его был оленеводом или сталеваром, а сам бы он успел поработать на строительстве БАМа или повоевать в Афганистане! Но что делать молодому человеку из интеллигентной семьи, окончившему успешно престижный институт, зарекомендовавшему себя толковым специалистом, но, на свою беду, имеющему отца, работающего послом?» Видимо мои аргументы показались убедительными, и Андрюшу в конце концов приняли в АПН младшим редактором. Наши общие знакомые шутили, что мы с Колей по примеру японских феодалов взяли в своё окружение детей в качестве заложников.
В отличие от Андрея Ефимова, который проработал в МИДе почти тридцать лет, достигнув ранга советника-посланника, Андрей Соловьёв впоследствии избрал для себя другой жизненный путь.
Уже много лет прошло с того дня, как Николай Николаевич ушёл в мир иной. Помню рассказы Люси, которая была рядом с ним до последнего часа. Он скончался в ЦКБ − элитной больнице на окраине Москвы − ровно за два месяца до своего 67-летия. Была золотая осень. Последние дни Коля чувствовал себя плохо, но всё-таки выходил с Люсей на прогулку в больничный парк. Вдруг он стал напевать любимую песню:
Сиреневый туман над нами проплывает.
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор нс спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Это были слова прощания…
В дни болезни мы не виделись. И в памяти моей осталось много кадров, на которых Коля запечатлён в разных ситуациях, разном антураже, при разных обстоятельствах, в разные годы, но неизменно весёлый и жизнерадостный.
Вот мы стоим в смешных смокингах (явно с чужого плеча!) перед новогодним приёмом у императора. А вот мы делаем «скамеечку» − сложный акробатический этюд, вызывавший у окружающих гомерический хохот. Мы за обильным праздничным столом с непременными пирожками от любимой тёщи. Импозантный посол беседует с советником Андреем Ефимовым. Но больше всего мне нравится такой кадр, который стоит перед глазами:
Япония, остров Хоккайдо, главный город Саппоро. Здесь проходит массовая встреча с активистами местного Дома Дружбы. Народа − уйма, много молодёжи. Все сидят за широкими столами ресторана «Sapporo Bier-hall” » и слушают выступления ораторов. Говорят о мире и дружбе между народами. Заметно, что речи уже изрядно надоели. Ораторы тоже. Но вдруг атмосфера меняется, зал оживляется и всеобщее внимание обращено на главную трибуну. Туда поднимается посол Советского Союза Соловьёв-тайси. На нём лёгкий серый костюм, который подчёркивает красивое загорелое лицо. В руках он держит большую кружку с пенящимся пивом и широко улыбается.
Он обращается к присутствующим на отличном японском языке, что сразу же вызывает бурные аплодисменты. Говорит он коротко и заканчивает тостом во здравицу дружбы между нашими народами. А потом он… затягивает популярную японскую песню, чем окончательно приводит в неистовство всю аудиторию.
Вот таким мне запомнился Николай Николаевич Соловьёв — выдающийся дипломат и замечательный человек.
