Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений».
Глава II. Эпизод 5
Цесаревич в Японии. Май 1891 года
После того, как были получены заверения в безопасности, Александр III без колебаний благословил своих сыновей, Николая и Георгия, на посещение Японии. Сам визит в Японию был лишь частью общего плана грандиозной поездки «августейших особ» на Восток. Многомесячное путешествие по азиатским странам (ноябрь 1890 − август 1891 г.) венчало их участие в церемонии закладки Транссибирской железной дороги во Владивостоке и последующее возвращение через Сибирь в Петербург. Финал подчеркивал главную идею всего замысла − презентацию в восточных странах России как азиатско-тихоокеанской державы.
Ко входу в гавань Нагасаки эскадра подошла 26 апреля 1891 года. В ее составе флагман вице-адмирала Назимова крейсер-фрегат «Память Азова» с Наследником на борту, крейсер-фрегат «Адмирал Нахимов», броненосный фрегат «Владимир Мономах» и канонерские лодки «Манджур», «Джигит», «Бобр» и «Кореец». Заболевший по пути великий князь Георгий Александрович на крейсере «Адмирал Корнилов» вернулся домой.
Рано утром 27 апреля эскадра русских кораблей двинулась ко входу в гавань, где их встречал японский крейсер «Такао». В 8 часов утра на «Памяти Азова» был поднят штандарт Цесаревича. Японский крейсер в ответ салютовал 21-м орудийным залпом. Ведомые японским крейсером русские корабли вошли в гавань. Сильный ветер с дождем за ночь утих, и водная гладь бухты напоминала озеро [Ёсимура].
Стоявшие здесь корабли «Ниссин», «Яэяма» и «Мусаси» расцветились флагами и произвели салют из 21-го залпа. После того как русские корабли стали на якорь, командиры японских кораблей нанесли визит вице-адмиралу Павлу Николаевичу Назимову, который в свою очередь представил их Цесаревичу. На этом церемониальная часть встречи завершилась. По предварительной договоренности до 4-го мая пребывание цесаревича носило частный характер и было посвящено отдыху и развлечениям.
С первого дня рядом с престолонаследником был принц Арисугава Такэхито (有栖川威仁). Император назначил его главным ответственным за прием высокого гостя. По принадлежности к «принцам крови» (親王) и молодому возрасту (он был всего на шесть лет старше наследника), он подходил для этой роли более всего. К тому же всего два года назад принц побывал в Петербурге, где 5 марта 1889 года по поручению японского императора в Гатчинском дворце преподнес русской императрице Орден Драгоценной Короны и дружественное послание японской императрицы Харуко.
Орден Драгоценной Короны был учрежден 4 января 1888 года и существует до сих пор. Ими награждают преимущественно лиц женского пола.
Императрица Мария Федоровна была тронута вниманием, и 8 марта в честь Арисугава в гатчинском дворце был устроен торжественный обед с участием императора Александр III и цесаревича Николая. Принца Такэхито сопровождала группа именитых японцев, в числе которых был маркиз Маэда Тосицугу (前田利嗣) из бывшего могущественного клана Маэда, младшая сестра которого была женой принца (Асахи, 21.06.1889). Теперь, встретившись вновь, цесаревич и принц Арисугава вспоминали тот обед в Гатчинском дворце.
Гостей окружала доброжелательная обстановка Нагасаки, где русские давно уже были своими. В июле 1858 года на несколько месяцев бухта Нагасаки приютила парусно-винтовой фрегат «Аскольд», на котором из Китая прибыл адмирал Путятин для переговоров о заключении нового торгового договора. С тех пор пункт стоянки «Аскольда» − поселок − Инаса стала уютным уголком, где «зимовали» корабли Тихоокеанской эскадры России.
Число русских моряков, месяцами живших здесь, порой доходило до шестисот. Японцы, жившие в «русской деревне», как называли Инаса, за тридцать лет привыкли и привязались к русским, считая их «своими». «Жители селения сдружились с русскими, усвоили отчасти русскую речь, приноровились к русским обычаям. В двух местных гостиницах умеют приготовлять наши национальные кушанья, держат водку вдовы Поповой, выписывают наши южнобережные вина и т.д. Для матросов есть даже японский ресторан под вывеской «кабак Кронштадт». Приветливыми улыбками, радостными взглядами встречают русского посетителя жители Инасы» [Ухтомский, Путешествие].
После того как в 1897 г. русские корабли обосновались в Порт-Артуре, Инаса утратила свое значение как военно-морская база русского флота. Но это случилось через семь лет, а пока молодой наследник русского престола в течение недели свободно, часто инкогнито, в сопровождении друзей и двоюродного брата принца Георга, будущего короля Греции, разъезжал на рикшах по улицам Нагасаки.
Побывал он и на кладбище русских моряков у буддийского храма Госиндзи. Там в ту пору было несколько десятков могил (после русско-японской войны их стало значительно больше). Смотритель кладбища настоятель храма по имени Окамура пригласил престолонаследника к себе в дом. Они пили чай и мило беседовали. Николай поблагодарил смотрителя за внимание к русским могилам и на прощание подарил ему свой портрет. Об отношении простых японцев к будущему русскому царю сообщала русская пресса:
«Японцы постоянно являлись на „Память Азова“, прося принять от них в знак милости какие-нибудь вещи своеобразного местного характера: тонкую черепаховую работу, шитье, художественно разрисованные ширмы, искусно сделанные модели судов старого (несуществующего) и современного типа, замечательно хорошо исполненные фотографии (иные изящно раскрашены, фрукты в сахаре туземного приготовления), и т.д. Все это подносилось с замечательною простотой и искренностью, как дар Русскому Престолонаследнику». Совершенно справедливо такое отношение объяснялось популярностью России и русских со времен адмирала Путятина…видимо Японцы имели лучшие представления о нас и о намерениях нашего правительства, которое в трудную для Японии переходную эпоху пятидесятых и шестидесятых годов не относилось к стране с такою же суровостью, как Западная Европа и Американцы» [Московские Ведомости].
4-го мая началась официальная часть визита. В 8 часов утра все японские корабли расцветились парадными флагами. В 9 часов 45 минут от пристани в сторону «Памяти Азова» отошел катер с принцем Такэхито, генерал-лейтенантом сухопутных войск Каваками Сороку и другими лицами «комиссии» по приему высокого русского гостя. Три катера с представителями японского императора, а также всех высших губернских чинов в полной парадной форме, причалили к русскому флагману, где состоялась официальная встреча. Принц Такэхито одного за другим представлял японцев цесаревичу.
После этого все съехали на берег, и «под гром салютов» с судов, стоявших на рейде, кавалькада из почти полсотни рикш отправилась в дом местного губернатора. Как свидетельствовали российские газеты и Ухтомский в своем знаменитом трехтомном описании путешествия цесаревича, дождь, ливший с утра, не помешал на улицах собраться большому числу японцев, чтобы приветствовать наследника российского трона. [Ухтомский, Путешествие]. «Бесконечными шпалерами на пути стояли жители обоего пола и всякого возраста, солдаты, ученики − пред разукрашенными домами. Хор военной музыки заиграл при въезде на холм, где находится губернаторский дом» [Московские Ведомости, 30.07.1891].
На следующий день, 5 мая, в 8 часов вечера русская эскадра в сопровождении легкого посыльного судна «Яэяма», на борту которого был принц Арисугава, под салют остававшихся в гавани кораблей, вышла из гавани Нагасаки и взяла курс на Кагосима − в столицу некогда влиятельнейшего клана Симадзу.
Через 150 с лишним морских миль глазам предстала средневековая Япония. «В ограде старого княжеского дворца нам сразу показали кусочек того туземного мира, который рушится, уходит» [Ухтомский, Путешествие]. В честь высокого русского гостя глава клана Симадзу Тадаёси устроил парадное шествие самураев. Впереди колонны воинов в традиционных доспехах шел его пятилетний сын Тадасигэ, облаченный тоже в доспехи самурая.
Живописные детали этой сцены можно найти в рапорте адмирала Назимова. «Вследствие того, что Кагосима не открыт для европейцев, в приеме участвовали исключительно одни японцы, причем князь Сацума обставил его так, чтобы Его Высочество мог наглядно себе представить подобные приемы в древней Японии, а именно все именитые дворяне в древне-японском вооружении парадировали перед Его Высочеством, изображая возвращение победоносных войск из Кореи 300 лет тому назад. Затем в джигитовке на конях участвовал сам князь Сацума, который потом предложил в своем помещении Его Высочеству чай по древнему обычаю с особыми церемониями, происходившими лишь при посещении Кагосимы Сёгунами» [РГАВМФ].
Искреннее радушие Тадаёси, его энтузиазм, рыцарство и приверженность обычаям предков очень понравились молодому Николаю. В 1892 году из Петербурга, за подписью его отца, Александра III Тадаёси получил грамоту о награждении его орденами Александра Невского и Белого Орла и сами награды. Ныне они хранятся в музее клана Симадзу в Кагосима.
У Николая надолго сохранились теплые воспоминания о Тадаёси. Через несколько лет 24 мая 1896 года он записал в своем дневнике о встрече в нижних залах Оружейной палаты Кремля с японской делегацией, прибывшей на его коронацию: «…японский принц Фушими поднес нам замечательно красивые подарки от императора и моего друга Сацума» (Николай II, Дневник).
8 мая, приняв на борт лоцманов, эскадра покинула Кагосиму и через Внутреннее Японское море направилась в Кобэ. Вечером 9 мая после торжественной встречи в этом портовом городе все направились в Киото. «На пути протяжением 2 1/4 часа, народонаселение города и деревень и провинциальные и городские школы, расставленные шпалерами вдоль полотна дороги, восторженно приветствовали проходивший поезд криками и пением „Многолетия Русскому наследнику (ロシア皇太子万歳！)“. В Киото ожидали Его Высочество новые овации. Двухсоттысячная толпа народа почтительно преклонилась перед Цесаревичем, который проехал в джинрикше по всему городу, разукрашенному русскими, греческими и японскими флагами, арками из цветов и разноцветными фонарями. На следующий день, осмотрев достопримечательности города, среди несметной толпы народа, Его Высочество изволил принять на военном плацу, пред императорским дворцом, всех членов городской думы, которые через губернатора (он же и голова) поднесли ему адрес. На приветствие думы Наследник Цесаревич, отвечал краткой благодарственною речью» [Московские Ведомости, 23.07. 1891]. Из Киото длинная кавалькада рикш направилась к озеру Бива, одному из достопримечательностей Японии.
Здесь в маленьком городке Оцу произошел тот самый инцидент, который мог оказаться фатальным в истории России, не говоря уже о двусторонних отношениях, и о котором до сих пор спорят, обсуждая его детали и значение для дальнейшего хода событий. Из многочисленных описаний случившегося наиболее детальное можно найти в российских источниках.
«Поутру рокового дня, 29 апреля (11 мая) Его Высочество в сопровождении принцев, обеих свит, русского посланника и Киотосского губернатора выехал в ручной колясочке в близлежащий на озере Бива город Оцу. …Злодей Санзо Цудо (津田 三蔵 Цуда Сандзо:) стоял между охранителями безопасности Августейшего гостя Японии. Еще поутру он находился на том же месте, но пропустил мимо себя вероятно уже намеченную им жертву, не подавая, как выяснилось впоследствии, ни малейших признаков какого-нибудь преступного намерения. …Лишь только джинирикиша Его Высочества проехала мимо него, он выскочил из рядов и, обнажив саблю, нанес сперва, несколько сзади между джинирикишой и правым возницей, с размаху и держа саблю обеими руками, удар по голове Цесаревича, который обернувшись и видя что злодей замахивается второй раз, выскочил из коляски на левую сторону улицы. В то же мгновение принц Георг соскочил со своей джинирикиши и ударил злодея сзади бамбуковой тросточкой по голове, между тем как главный (оглобельный) возница Его Высочества, с редким хладнокровием и мужеством бросился под ноги полицейского и, схватив их обеими руками, повалил его на землю. Подскочивший же возница принца Георгия, видя, что при падении злодей выронил саблю, поднял ее и двумя ударами по шее и по спине привел его в бесчувственное состояние и в невозможность встать на ноги. Все вышеизложенное произошло не более как в 15 или 20 сек., так что, кинувшиеся со всех сторон полицейские, успели схватить злодея только тогда, когда он уже лежал на земле» [Московские Ведомости].
Потрясение, которое испытали все, Ухтомский выразил в стихах:
«И вдруг! — обман и ночь — и где ж? при свете дня,
В стране, где Он взирал на все с такой любовью:
Нам думалось, тотчас промчится вихрь огня,
Земля расступится, обрызганная кровью»
(Ухтомский, Путешествие).
«Земля, обрызганная кровью» − поэтическая гипербола. На самом деле, рана кровоточила, была глубокой, но не опасной для жизни престолонаследника. Шевич телеграфировал в Петербург: «…Рана до кости, но, по словам наших докторов, благодаря Бога, не опасна. Его Высочество весел и чувствует себя хорошо». Далее Шевич писал, что, несмотря на случившееся, наследник «хочет продолжать путешествие» [АВПРИ].
Еще одна успокоительная телеграмма ушла в Петербург в тот же день от князя Владимира Анатольевича Барятинского.
Один из самых близких и доверенных лиц Александра III и его супруги Марии Федоровны. В 1866 году был назначен адъютантом при наследнике престола вплоть до 1896 года. Он был всегда при нем за исключением своего участия в военных экспедициях в Средней Азии. Став царем, Николай II определил своего опекуна в свиту матери, вдовствующей императрицы Марии Федоровны.
Телеграмма Барятинского во многом повторяла то, что сообщал посланник: «Рана около двух дюймов длины, кожа рассечена до кости. Опасности нет. Вернулись в Киото, чувствует себя весьма удовлетворительно, весел, не ложился, желает продолжать путешествие.//Цесаревич привел всех в восторг своим хладнокровием и добротой по отношению к японцам, которые в полном отчаянии, как власти, так и народ. Сам Император приезжает завтра из Токио…» [АВПРИ].
На основании этой информации министр императорского двора граф Воронцов-Дашков выступил в печати со специальным заявлением: «Наследник Цесаревич совершенно здоров, чувствует себя отлично» (Санкт-Петербургские Ведомости: 15.05. 1891). Все последующие события подробно описывала пресса.
«Наследника Цесаревича повезли назад в губернаторский дом. Он разговаривал, как ни в чем не бывало. …С трудом возможно было убедить Цесаревича прилечь на кушетку, настолько чувствовал он себя бодрым и полным жизни» [Московские Ведомости].
Строки Ухтомского «В стране, где Он взирал на все с такой любовью» передают настроение, в котором находился цесаревич до момента неожиданного нападения на него. Но инцидент, как ни парадоксально, не повлиял на это настроение.
«Первые слова Его Высочества, когда его усадили на скамейку соседнего дома, были: „Это ничего, только, чтобы японцы не подумали, что это происшествие может чем-либо изменить Мои чувства к ним и признательность Мою за их радушие“. Те же самые слова были повторены Цесаревичем тотчас же Принцу Арисугава, подбежавшему к Нему несколько секунд спустя…» [Московские Ведомости].
Достоверность этой фразы подтверждают и другие источники. В своей книге Э.Э. Ухтомский повторяет их слово в слово [Ухтомский, Путешествие]). Или: «В отношении совершенно растерявшихся Японцев, Цесаревич выказал удивительную доброту; он сейчас же сказал Принцу Арисугава: „Прошу вас ни минуты не думайте, что это происшествие может испортить хорошее впечатление, произведенное на меня радушным приемом, встреченным мною всюду в Японии. У всех были слезы на глазах!“ [Краузе; «Источник»; «Родина»].
Сам цесаревич записал в своем дневнике: «29 апреля. Проснулся чудесным днем, конец которого мне не видать, если бы не спасло меня от смерти великое милосердие Господа Бога.//Из Киото отправились в джен-рикшах в небольшой город Отсу…//В Отсу поехали в дом маленького, кругленького губернатора. У него в доме, совершенно европейском, был устроен базар, где каждый из нас разорился на какую-нибудь мелочь. Тут Джорджи и купил свою бамбуковую палку, сослужившую через час мне такую великую службу. После завтрака собрались в обратный путь, Джорджи и я радовались, что удастся отдохнуть в Киото до вечера. Выехали в джен-рикшах и повернули налево в узкую улицу с толпами по обеим сторонам. В это время я получил сильный удар по правой стороне головы, над ухом. Повернулся и увидел мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблей в обеих руках. Я только крикнул: «Что, что тебе?»… И выпрыгнул через джен-рикшу на мостовую. Увидев, что урод направляется ко мне и что никто не останавливает его, я бросился бежать по улице, придерживая рукой кровь, брызнувшую из раны. Я хотел скрыться в толпе, но не мог, потому что японцы, сами перепуганные, разбежались во все стороны… Обернувшись на ходу еще раз, я заметил Джорджи, бежавшим за преследовавшим меня полицейским… Наконец, пробежав всего шагов 60, я остановился за углом переулка и оглянулся назад. Тогда, слава Богу, все было окончено. Джорджи − мой спаситель, одним ударом своей палки повалил мерзавца, и, когда я подходил к нему, наши джен-рикши и несколько полицейских тащили того за ноги. Один из них хватил его его же саблей по шее. Чего я не мог понять − каким путем Джорджи, я и тот фанатик остались одни, посреди улицы, как никто из толпы не бросился помогать мне… Из свиты, очевидно, никто не мог помочь, так как они ехали длинной вереницей, даже принц Ари Сугава, ехавший третьим, ничего не видел. Мне пришлось всех успокаивать и подольше оставаться на ногах. Рамбах (доктор) сделал первую перевязку и, главное, − остановил кровь. Народ на улицах меня тронул: большинство становилось на колени и поднимало руки в знак сожаления. Более всего меня мучила мысль о беспокойстве дорогих пап’а и мам’а, и как написать им об этом случае (…) 1 мая. Токио (наверное, «Киото»?). Я нисколько не сержусь на добрых японцев за отвратительный поступок одного фанатика. Мне также, как прежде, люб их образцовый порядок и чистота, и, должен сознаться, продолжаю засматриваться на…, которых издали вижу на улице… (Дневники императора Николая II. 1882-1918 гг. ЦГАОР СССР, ф. 601, оп. 1, ед. хр. 217-266).
(https://runivers.ru/Runivers/calendar2.php?ID=61535&month=&year=). (См.: Мещеряков А. Покушение на жизнь цесаревича Николая // Додзё, № 5, 2005).
Наибольший шок от произошедшего испытал японский император. 12 мая от его имени был издан рескрипт, полный чувств сожаления по поводу случившегося и гнева в отношении преступника. «…Это Наша воля, чтобы правосудие в отношении подлого преступника свершилось быстро и до конца, с тем чтобы наши чувства получили бы успокоение, а близкие отношения с Нашим добрым Соседом были бы избавлены от осложнений» [ДВПЯ]. В тот же день ушла за его подписью телеграмма в адрес Александра III, преисполненная тех же чувств.
Японскому посланнику в Петербурге Ниси Токудзиро первая телеграмма о случившемся пришла ближе к ночи. Потрясенный ее содержанием, он не стал ждать утра. Когда он встретился с Гирсом, часы уже показывали за полночь. «…Японский посланник приезжает лишь к 12 1/2 часам. После его ухода я спешу к министру (Гирсу). Перед ним лежит официальное сообщение японского правительства, подтверждающее тревожное известие, которое мы узнали из телеграмм, задержанных на центральном телеграфе» [Ламсдорф].
Это в своем дневнике пишет Владимир Николаевич Ламсдорф. Будущий министр иностранных дел России (1900–1906) − одно из главных действующих лиц истории российско-японских отношений. В ту пору, когда произошел инцидент в Оцу, он «правая рука» Гирса. В качестве личного секретаря министра Ламсдорф занимался анализом и подготовкой текущих документов для утверждения их императором, перепиской с послами и другой каждодневной рутинной работой. Специфика его работы позволяет доверять его записям больше, чем обычным мемуарам, в которых, как правило, автор склонен к преувеличениям, пересказу слухов и всему, что выставляет его в благоприятном свете.
Известие о покушении поступило в российский МИД вечером 11 мая (по новому стилю), когда Гирс за ужином принимал иностранных гостей, а Ламсдорф направлялся в министерскую баню, чтобы после окончания рабочего дня принять душ. Встретившийся ему на лестнице генерал Александр Николаевич Безак, начальник Главного управления почт и телеграфов, сообщил о перехваченной им телеграмме в Амстердам посланника Нидерландов в Японии о только случившемся покушении у озера Бива в Японии. Потом была телеграмма испанского посланника в Мадрид. Оба сообщения были задержаны до следующего дня, чтобы дождаться подтверждения этой информации из русских или японских источников. [Ламсдорф].
Министр иностранных дел России Гирс узнал о случившемся от японского посланника. Извиняясь за ночной визит, Ниси передал содержание срочной телеграммы из Токио [ДВПЯ]. В телеграмме Аоки в Токио японский посланник писал: «Русский министр иностранных дел сказал, что сражен как молнией сообщением о случившемся, и так как дело слишком серьезно, он не знает, как ему реагировать, пока оно не представлено Императору. Он поражен, что японское правительство не смогло уберечь Наследного Принца от фанатика. Гирс был очень возбужден и говорил, что нет ничего хуже, чем это» [ДВПЯ]
Гирс ошибался, могло бы быть значительно хуже. Покушавшийся всерьез намеревался убить российского престолонаследника. «…Что злоумышленник имел целью убийство, в этом нельзя сомневаться; но вероятно, благодаря тому, что шляпа Наследника Цесаревича была толста и крепка — рана оказалась, к счастью, относительно легкою. Говорят, что она представляет собою царапину, сделанную саблею на лбу, и не имеет серьезного характера…» [Санкт-Петербургские Вести].
Пока в Петербурге оценивали случившееся и раздумывали, как реагировать, в Токио российский посланник действовал стремительно. Первым шагом Шевича стала нота Аоки. Написанная по-французски, она хранится в японских архивах: «Великий Князь Цесаревич подвергся подлому нападению полицейского в мундире, который нанес ему сзади удар саблей по голове, при том, что Его Высочество верил в японский народ и в твердость неоднократных уверений Вашего Сиятельства в полной безопасности Его пребывания в Японии, в том числе и на улицах г.Оцу. Извольте об этом серьезном деле довести до сведения Императора Японии. Киото, 11 мая. 6.50 вечера» [ДВПЯ].
В обширной литературе, посвященной инциденту и его политическим последствиям, отмечалась паника, охватившая официальный Токио и население в целом. Инцидент вполне мог стать причиной войны в случае гибели престолонаследника (как убийство наследника австро-венгерского престола в Сараево спустя 23 года стало причиной начала Первой мировой войны). Наихудшего сценария удалось избежать благодаря тому, что рана оказалась, по сути, не опасной, а сам Цесаревич пережил случившееся легко и даже был расположен продолжить свое путешествие.
Важную роль сыграла реакция японского императора. Он делал все возможное, чтобы загладить вину за случившееся. Помимо обнародования упомянутого рескрипта, он послал в адрес наследника телеграмму. Николай в ответ благодарил императора за внимание, извинялся, что невольно причинил ему хлопоты, и сообщал, что чувствует себя «вполне хорошо» [ДВПЯ].
Несмотря на эти заверения, император, узнав о случившемся, принял решение лично навестить Цесаревича.
Из газетных публикаций можно сделать вывод, что это решение даже не обсуждалось на срочно созванном заседании правительства во главе с премьер-министром Мацуката, и только из министерства двора в кабинет министров пришло сообщение о необходимости срочно отправить дневным поездом в Киото две императорские и одну карету для сопровождающих и обслугу с тремя лошадьми для каждой [Асахи].
Утром 12 мая с токийского вокзала Симбаси специальный Императорский вагон выехал в Киото. Благо до старой столицы теперь можно было добраться быстрее, чем прежде. Двумя годами ранее завершилось строительство железной дороги от Токио (Симбаси) до Кобэ (линия Токайдосэн).
Отправившись за сотни километров в свою прежнюю столицу, император чувствовал личную ответственность за случившееся. Еще полгода назад, когда произошел инцидент вокруг российской Миссии, он гарантировал безопасность наследника российского престола. Беспрецедентный жест императора был настолько поразительным, что по свидетельству Ламсдорфа, Гирс посчитал сообщение об этом «недоразумением» и поверил лишь когда телеграммой подтвердил это Шевич, который был среди встречавших японского монарха в Киото (Ламсдорф).
«В 11 часов вечера приехал император, и посланник наш, по приказанию Наследника Цесаревича, отправился в полной парадной форме на вокзал встречать его величество. Император принял посланника в отдельной комнате. Он был крайне взволнован, голос его дрожал. Его Величество выразил сперва свою „несказанную радость“ по поводу того, что рана Цесаревича оказывается неопасною, и желание свое, чтобы Государь Император и Государыня Императрица были „безостановочно“ извещаемы о состоянии Его Высочества. Затем Император сказал, что лично для него минута эта была „величайшею печалью его жизни“. Далее он выразил желание немедленно повидаться с Наследником Цесаревичем, и на замечание посланника, что Его Высочество уже вероятно лег в постель, сказал, что на следующее утро навестит Его Высочество. В конце аудиенции Император сообщил о твердом намерении своем остаться в Киото до выздоровления Цесаревича. На следующее утро Император приехал в гостиницу, где Наследник Цесаревич принял Его Величество в своей спальне. Свидание продолжалось 20 минут и имело задушевный характер» [Санкт-Петербургские Ведомости].
В этот момент казалось инцидент в целом исчерпан, и наследник российского престола продолжит свое путешествие. Но в Петербурге настроение оставалось неопределенным. Ламсдорф, в эти дни в гуще всех событий, упоминал о «весьма трогательной телеграмме от японского императора» и добавлял, что не уверен «в каком тоне наш монарх пожелает на нее ответить».
По мнению Ламсдорфа «было бы невеликодушно и неуместно выказать малейшее неудовольствие» и в составленном им проекте ответа Александра III была строчка: «Я льщу себя надеждой, что несчастный случай…не лишит великого князя цесаревича всего удовольствия, которое он предполагал себе доставить посещением Вашего Величества». [Ламсдорф]. После одобрения Гирсом этого текста он ушел на утверждение царю.
12 мая, сообщая о приезде в Киото министров иностранных и внутренних дел и о том, что оба «выразили…несказанную скорбь и смущение, прося о милостивом прощении», Шевич запрашивал Гирса «касательно удовлетворения, которое государю императору будет угодно требовать за нанесенное ему и русскому народу оскорбление». На телеграмме рукой царя резолюция: он считает необходимым потребовать полного и тщательного расследования и, главное, были ли у покушавшегося сообщники. Последнее было связано со слухами о возможности целого заговора и того, что Цуда Сандзо вполне мог быть переодетым русским террористом. «От этого будет зависеть дальнейшее пребывание сына в Японии», добавлял царь и еще: «Конечно, никакого удовлетворения нам не нужно» (Ламсдорф).
Ламсдорф уже сомневается в том, что царь подпишет составленный им ответ японскому императору, но телеграмма ушла без изменения. Отдельно ушла телеграмма от российской императрицы Марии Федоровны. Она благодарила за доброе известие о хорошем самочувствии «нашего любимого сына» и за то, что Его Величество император Японии лично сопровождал цесаревича до Кобэ (к этому моменту цесаревич уже переместился из гостиницы в Киото в Кобэ на «Память Азова»). [ДВПЯ].
Сообщение о возвращении цесаревича на «Память Азова» было полной неожиданностью. «Это поспешное возвращение не было предусмотрено», записывает в дневнике Ламсдорф [Ламсдорф]. Переезд из Киото в Кобэ, где на причале стоял «Память Азова», состоялся 13 мая. Император решил лично сопровождать цесаревича до Кобэ. На императорской карете он заехал за цесаревичем в гостиницу в Киото. В экипаже они сидели друг подле друга (Николай по правую руку от императора) вместе с устроившимися на переднем сиденье принцами Георгием и Арисугава Такэхито. Так они доехали до Киотского вокзала, где их ожидал специальный поезд с императорским вагоном. Здесь к ним присоединились князь Барятинский и Шевич. В Кобэ была наготове придворная карета, в которой император с цесаревичем доехали до пристани.
Уже на корабле день проходит в ожидании окончательного решения продлевать или прервать визит. В дневнике Ламсдорфа: «Японский император почти ежедневно сообщает по телеграфу нашему монарху сведения о великом князе наследнике. Бедные японцы делают все возможное, чтобы их простили». Но тут же свидетельствует, что в присланной накануне телеграмме Шевич «советует отказаться от дальнейшего путешествия цесаревича с тем, чтобы он вернулся прямо во Владивосток». [Ламсдорф]
Телеграмма Шевича приходит 14 мая. Отмечая огромное внимание, оказанное российскому престолонаследнику со стороны императора − рескрипт о предании суду преступника и его намерение отправить в Петербург чрезвычайное посольство во главе с принцем крови для принесения от его имени извинений царю, русский посланник считает, что «торжественность и овационный до сих пор характер приема» вызвали «негодование со стороны фанатиков патриотизма». Поэтому он считает «дальнейшее пребывание Его Высочества в Японии небезопасным». Чтобы окончательно убедить в необходимости прервать визит, Шевич добавляет: «…сам цесаревич расположен, кажется, через несколько дней отбыть во Владивосток». «Кажется» − это, чтобы завуалировать откровенную неправду. Николай был настроен продолжать путешествие, но, естественно, ждал решения своего отца. Но на царя аргументы Шевича произвели сильное впечатление, и он ставит свою резолюцию: «Я тоже полагаю, что при таких обстоятельствах пребывание сына в Японии невозможно, и буду телеграфировать об этом».
Ламсдорф составил проект письма Александра III Шевичу почти в тех же самых выражениях. Но, свободный в выражениях своих мыслей и чувств в своем дневнике оценивал это решение как «совершенно неправильное». «Его императорское высочество не должен продолжать свои экскурсии внутрь страны, но посещение Иокогамы и Токио является, по-моему, обязательным. Принятое ныне решение находится в противоречии с пожеланиями, выраженными наследником немедленно после покушения и в телеграмме нашего государя на имя императора Муцухито… Ведь Двор и все классы общества в Японии сделали все возможное, чтобы достойным образом встретить наследника, и вот небольшая царапина заставляет его возвращаться обратно, не отдав долга вежливости монарху и не посетив его. „Положение обязывает!“. Нельзя принимать столь жалкий и трусливый вид». И в скобках записывает «Чего испугались? Злые языки буквально могут сказать, что из Японии по шапке прогнали!» [Ламсдорф].
Последнее замечание было пророческим. Именно тогда в России появилось и надолго осталось выражение «японский городовой». Токио очень хотел, чтобы случившееся не сказалось бы на самом визите. Дело было не только в отношениях с Россией. В Японии опасались, что инцидент обрушит престиж страны как цивилизованного государства в глазах других стран. Продолжение же визита означало бы, что инцидент − всего лишь прискорбный случай, и страна вполне способна обеспечивать успех таких важных визитов как этот.
Последние усилия предпринимает министр иностранных дел Аоки. 14 мая он отправил в Петербург японскому посланнику поручение «сделать все возможное», чтобы внушить русскому правительству, насколько все японцы, все слои японского общества, единодушны в своем чувстве «глубокой скорби» и как «страстно желают», чтобы наследник не прерывал своего визита. В противном случае чувства сожаления «будут безграничны». (ДВПЯ).
В отношении чувств, охвативших японцев, Аоки не преувеличивал. «При первом известии об этом злодейском преступлении взрыв негодования, разразившийся в стране, был всеобщий и неудержимый. Можно сказать, что нет города, селения, общества или учреждения, от которых не поступило бы в Киото и Кобе, за время пребывания там Наследника Цесаревича, какого-нибудь заявления ужаса и омерзения по поводу совершившегося преступления. Адресы, письма, телеграммы и посещения считывались тысячами, и наскоро учрежденная в Киото канцелярия для принятия заявлений не успевала заносить их в списки, несмотря на лихорадочную деятельность днем и ночью 25 чиновников, из которых она была составлена. Князь Барятинский и наш посланник получили за 3 дня несколько тысяч телеграмм. По приблизительному расчету японского министерства двора, всех заявлений по 7(19) мая поступило 24 тысячи. Кроме того, в Киото и Кобе почти ежечасно являлись депутации даже из самых отдаленных губерний, приносившие адресы и подарки Наследнику Цесаревичу. В день рождения Его Высочества три парохода, нагруженные самыми разнообразными подношениями из которых многие весьма ценные вышли из Осака и, став пред фрегатом Его Величества, высадили депутацию, которая просила о милостивом принятии посильных приношений осакских коммерсантов. К вечеру палуба „Память Азова“ была буквально завалена художественными произведениями, сельскими продуктами, лакомствами и т.п. Эта наивная, но вместе с тем сердечная демонстрация весьма тронула Его Высочество. Со стороны японского духовенства и учащийся молодежи также не было недостатка в сочувственных изъявлениях. По всей Японии бонзы и синтоистские жрецы совершали публичные моления за выздоровление „Русского Цесаревича“, депутации же и адресы от университета и всех школ Японии выражали свое негодование, а также и пожелания скорого выздоровления Его Высочества. В некоторых случаях народное негодование принимало совершенно особенный характер. Так в провинции Мие, родине злоумышленника Санзо Цуда, провинциальное собрание единогласно решило, что никто из жителей не будет впредь носить этих имен, т.к. они останутся на вечные времена предметом всеобщего омерзения» [Московские Ведомости].
Но Ниси был бессилен повлиять − решение было уже принято, и 16 мая Аоки получил от Шевича известие о постановлении прервать визит. Отплытие было назначено на 19 мая. Цесаревич, прежде всего, известил об этом императора, который ждал окончательного решения, чтобы сопровождать цесаревича до Токио, если было бы принято решение продолжить визит.
«С 1(13) мая Его Императорское Высочество в полном здравии и спокойствии пребывал на фрегате. Когда же Государю Императору угодно было 4 (16) числа выразить желание чтобы Его Высочество отправился прямо во Владивосток, Наследник Цесаревич тотчас же уведомил в Киото по телеграфу Императора Японии о предстоящем уходе Своем 7 (19) мая, прибавив, что сердечно сожалеет, что Ему не пришлось побывать в Токио и представиться Императрице» [Московские Ведомости].
Телеграммы из Петербурга от царя и царицы утешали императора Мэйдзи, но он намеревался действовать в японском духе − послать своего представителя, чтобы тот имел возможность лично принести извинения. Для этой миссии был выбран принц Арисугава Такэхито. Его должен был сопровождать адмирал Эномото Такэаки. В отсутствие Такэхито в качестве сопровождающего цесаревича он назначил принца Китасиракава (ДВПЯ).
Но в Петербурге посчитали это излишним. 18 мая Аоки получил от Ниси сообщение:
«Только что меня посетил Гирс. Поблагодарив меня за добрую службу в эти трудные дни, он заявил следующее: «Принимая во внимание, что Император Японии, как и японское правительство, а также народ Японии продемонстрировали искренние чувства сожаления о случившемся и выразили глубокое сочувствие Наследному Принцу, Его Величество Император и Императрица полностью удовлетворены ходом событий. Его Величество сказал мне, так как они сделали все, что только было возможно, я не вправе требовать какого-либо другого удовлетворения.
Что касается специальной миссии принца Такэхито, Император спросил меня [Гирса] с неуверенностью о необходимости новых свидетельств сожаления о случившемся, и я ответил ему в том же духе». Таковым было официальное сообщение. Далее последовал его частный разговор ко мне. «Император готов, в принципе, принять делегацию, но откровенно говоря, он собирался совершить поездку по стране в то время, когда делегация приедет в Петербург, и из-за этого Его Величество вынужден будет остаться здесь. Таким образом, цель поездки, не очень приятная для японского правительства, делает ее не очень удобной для обеих сторон». Поэтому, я считаю, заключал Ниси, российское правительство не очень хотело бы, чтобы миссия была послана. [ДВПЯ].
18 мая японский посланник сообщал, что «Его Величество Император России, понимая чувства нашего правительства и, выражая в ответ сердечную благодарность, глубоко сожалеет, что в силу сложившихся обстоятельств не может пойти им навстречу» (ДВПЯ).
В тот день на борту «Памяти Азова» отмечали день рождения Цесаревича. Ему исполнилось 23 года. Был отслужен благодарственный молебен, и со всех русских и стоявших на рейде иностранных судов прогремел 21 пушечный залп. В 3 часа дня были устроены гонки загребных шлюпок.
18 мая японский император своим указом наградил русских моряков японскими орденами. Орденом Восходящего солнца первой степени были награждены Назимов и младший флагман эскадры адмирал Владимир Георгиевич Басаргин. Четыре командира кораблей эскадры капитаны первого ранга, в числе которых был будущий командующий тихоокеанским флотом Федор Васильевич Дубасов, получили те же ордена второй степени. Орденами Восходящего солнца третьей степени были награждены капитаны второго ранга, и среди них один из блестящих морских офицеров России будущий контр-адмирал Дмитрий Густавович фон Фелькерзам.
Узнав о решении Петербурга прервать визит престолонаследника, император Мэйдзи послал своего представителя на фрегат с просьбой в день отплытия отобедать с ним в императорском павильоне, размещенном для этого прямо на пристани. Николай с благодарностью принял приглашение, но, врачи, узнав об этом, «запретили» ему покидать корабль. Цесаревич делал все, чтобы не «обидеть» императора и послал телеграмму, в которой, сообщая о запрете докторов, просит императора прибыть на обед на русский корабль, добавляя, что «он искренно сожалел бы, если бы Ему суждено было покинуть Японию, не простившись с Его Величеством» [Московские Ведомости; ДВПЯ].
Император Мэйдзи, остановившийся в это время в своем дворце в Киото, 19 мая в 9 часов утра на поезде отправился в Кобэ. Его сопровождали принцы Арисугава Тарухито (старший брат принца Такэхито) и Китасиракава Ёсихиса, обер-гофмаршал и министр двора.
Принц Арисугава Тарухито занимал самое высокое положение в иерархии императорских семей «боковой линии» (семьи младших братьев правящих императоров). В 1882 году за два года до этого занимавший пост председателя «Гэнроин» (元老院, после революции Мэйдзи японское Национальное собрание или «Сенат» до формирования парламента в 1890 г.) он был направлен в Россию для участия в коронации Императора Александра III. Во время приема «в аудиенции» Тарухито познакомился с еще совсем юным престолонаследником [ДВПЯ]. В Токио в качестве резиденции цесаревича (если бы он доехал до столицы) был выбран дворец принца, двухэтажное кирпичное здание в европейском духе, расположенное неподалеку от императорского дворца в районе Касумигасэки.
Принц Китасиракава Ёсихиса происходил из «боковой ветви» родственной императору семьи Фусими. У него была необыкновенная судьба. В годы гражданской войны 1867-1868 гг. он и Арисугава были по разные стороны линии фронта. После поражения и сдачи Эдо Китасиракава бежал на север и с местными кланами создал коалицию, получившую название «Северного союза». По некоторым данным, он был даже провозглашен «императором» [Calman, Donald]. В бою он был взят в плен, но его не только не наказали, а, помиловав, направили учиться военному делу в Германию. По возвращении в чине генерал-майора он был определен на службу в императорскую армию.
Катер под императорским штандартом, на борту которого расположилась высокая делегация, ровно в 12:30 отошел от причала и направился в сторону «Памяти Азова». «Все суда эскадры, − писал в своем рапорте вице-адмирал Назимов, − расцветились флагами, произвели салют в 21 выстрел и люди, посланные по реям, кричали шесть раз ура» (РГАВМФ). На грот-мачте русского крейсера был также поднят штандарт японского императора.
Цесаревич встречал японского монарха у трапа. Под звуки японского гимна все перешли в помещение, где был накрыт стол. «Состоявшийся затем завтрак имел весьма задушевный характер. Во время завтрака Наследник Цесаревич пил за здоровье императора и императрицы Японии, на что гость Его Высочества отвечал тостом за Государя Императора и Государыню Императрицу. По окончании завтрака, Высочайшие Особы распрощались самым сердечным образом, и император съехал с фрегата» [Московские Ведомости].
В тот день в шесть вечера, 19 мая 1891 года, эскадра в составе трех фрегатов, трех канонерских лодок и одного клипера в одной кильватерной колонне двинулась в путь на Владивосток.
По прибытии во Владивосток 23 мая цесаревич отправил телеграмму японскому императору, в которой сообщал о своем благополучном возвращении, о том, что его рана зажила, и он чувствует себя превосходно. В телеграмме выражалась благодарность японскому императору и императрице за гостеприимство и заботу, проявленную о нем.
Из Токио от императора немедленно пришла телеграмма от японского монарха с выражениями радости по поводу благополучного возвращения и добрыми пожеланиями. «Какое бы впечатление на народы Японии и России ни произвела попытка покушения на жизнь цесаревича сумасшедшим японским полицейским, оно сблизило правительства двух стран и сделало их отношения более сердечными, чем до этого случая», писала «Нью-Йорк Таймс» [NYT].
Но проблемы остались. Аоки 28 мая 1891 года подал в отставку. Его заменил адмирал Эномото Такэаки. Газеты отмечали, что очевидной причиной ухода в отставку опытного дипломата было покушение на Цесаревича. При этом некоторые из них считали, что министр иностранных дел стал «козлом отпущения». В отличие от подавшего тоже в отставку министра внутренних дел Сайго Цугумити, он не имел отношения к вопросам безопасности. Не исключено, что Аоки обвиняли и в том, что он не смог добиться продолжения визита Цесаревича, хотя, судя по всему, такой шанс был. Что же касается реальной ответственности, то, как считали газеты, справедливее был бы уход в отставку всего правительства [Асахи].
Для Шевича и остававшегося пока министром Аоки повторялась история ноября-декабря прошлого года, когда российский посланник торопил японский МИД с вынесением приговора виновным. На этот раз, конечно, все было значительно серьезнее, и поэтому Шевич был убежден, что вердиктом судей может быть только смертный приговор.
14 мая, через три дня после покушения он торопил Аоки с вынесением приговора, а тот отвечал ему в самых дружеских выражениях «Мой дорогой г-н Шевич…», и сообщал, что дело пока находится в местном суде г. Оцу, и судьи не торопятся выносить предварительный вердикт, так как случай слишком серьезный, чтобы делать все наспех [ДВПЯ].
29 мая уже в кресле министра Эномото передал Ниси в Петербург, что Верховный суд Японии на своем выездном заседании в Оцу рассмотрел дело о покушении и приговорил Цуда Сандзо к пожизненному заключению. Таким образом, попытки японского правительства через Генерального Прокурора склонить судей к применению «расстрельной» статьи Уголовного кодекса (статья 116) не увенчались успехом. Даже с натяжками Верховный Суд не согласился с применением этой статьи.
Сообщая об этом в Петербург, Эномото просил Ниси «сделать все, чтобы убедить российское правительство в том, что были предприняты максимальные усилия, чтобы обеспечить быстрое и надлежащее наказание преступника». Он просил обратить внимание на то, что суд определил самое суровое наказание, возможное в рамках японских законов. [ДВПЯ].
Известие о решении Верховного суда Японии «произвело плохое впечатление» на Гирса, сообщал Ниси 1 июня в Токио. Из более подробного его отчета от того же числа можно сделать вывод о том, что «крайне огорчительным» в этом решении суда было то, что, ссылаясь на статьи уголовного кодекса, судья приравнивал русского цесаревича к разряду «простых смертных». Как объяснял Гирс, Россия вовсе не «жаждала крови» и рассчитывала после вынесения смертного приговора обратиться с просьбой о его смягчении. Такой вариант был бы, по его мнению, наиболее подходящим и мог бы успокоить общественное мнение в обеих странах, и был бы справедливым по существу. России же не оставалось ничего другого как удовлетвориться решением высшей судебной инстанции Японии [ДВПЯ].
3 июня Ниси телеграфировал Эномото, что российское правительство «удовлетворено» решением. Но 5 июня Шевич направил Эномото ноту, полную упреков. Он ставил под сомнение решение судебных инстанций Японии, не захотевших признать «исключительность» данного случая, добавляя, что это демонстрирует «слабость японского правительства» и его неспособность контролировать ситуацию [ДВПЯ].
Нота шокировала Эномото, и он срочно запросил Ниси, действительно ли Россия официально заявила о своем «удовлетворении» решением японских судей, заметив, что до сих пор нет соответствующего уведомления от Шевича. Ниси отвечал, что Гирс ему говорил об этом в устном разговоре, добавляя, что, по мнению русского царя, это решение японской инстанции, избавляет его от «необходимости просить японского императора простить покушавшегося».
Шевич, прислав ему ноту, которая «задевала честь» страны, действовал из предосторожности по своему собственному усмотрению, утешал себя Эномото и добавлял, что он в частном порядке просил Шевича забрать свою ноту. Тот сказал, что свяжется с Гирсом для получения инструкций на этот счет. 13 июня Шевич передал Эномото, что вопрос обсуждался в российском правительстве, и ему пришли инструкции забрать ноту, а ее содержание объявить устно [ДВПЯ].
Покушение на цесаревича не отбросило двусторонние отношения назад и они развивались последовательно. Открытие Сибирской железной дороги воспринималось как мирное движение к Японии, обещавшее в первую очередь развитие торговли. Геополитические «занозы» потенциально оставались, но пока еще не кололи.
Новый уровень отношений давал Японии все основания начать переговоры об установлении более равноправных договорных отношений, то есть рассчитаться с багажом прошлого − неравноправными договорами, заключенными еще при сёгунах в 50-е годы. Россия в этом отношении была одной из многих других. Переговоры с ними протекали трудно. Признавая, что Японии за сравнительно короткий период удалось добиться огромных результатов в строительстве современного государства по многим параметрам, не уступавшего им, державы неохотно соглашались на отказ от привилегий, особенно в части льготных торговых тарифов и особой юрисдикции в отношении своих сограждан и поселений в японских портах.
Пытаясь двинуть дело с мертвой точки, Токио сделал ставку на Россию, взывая к традиционно добрым чувствам между двумя странами. Он апеллировал к тем ярким моментам в истории двусторонних отношений, когда Путятин проявил максимальное понимание ситуации, в которой оказалась Япония к середине 50-х годов, отказавшись от грубого давления и послушно следуя указаниям правительства сёгуна.
Эти призывы теперь адресовались новому посланнику России в Японии. Шевич уехал из Токио на следующий год после инцидента в Оцу, так и не добившись казни Цуда Сандзо, который, впрочем, спустя несколько месяцев умер (30 сентября 1891 г.). Он был заключен в самую суровую японскую тюрьму в местечке Абасири на севере Хоккайдо.
Сегодня на месте тюрьмы музей, где можно сфотографироваться на память в цепочке с манекенами, воспроизводящими прогулку заключенных. На территории рядом сооружена новая тюрьма, которая действует и до сих пор.
