Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений». Сегодня 1-2 эпизоды главы 2.
Глава II.
ПУТЬ ДРУГ К ДРУГУ
1. «Мария Луз» и Александр II
В летописи российско-японских отношений немало светлых станиц. Одна из них относится к истории, которая случилась летом 1872 года. Шел пятый год новой эпохи «Мэйдзи». После антифеодальной революции молодое государство активно взялось за модернизацию страны, но в отношениях с зарубежными странами пока вынуждено было следовать неравноправным договорам, заключенным правительством сёгуната в 50-е годы.
Среди морских ворот страны, куда свободно заходили иностранные суда, Иокогама была наиболее оживленным портом, так как ближе других была расположена к столице. Здесь 9 июля 1872 года бросил якорь перуанский барк «Мария Луз». Судно следовало из Макао к тихоокеанскому побережью Перу в порт Кальяо, несколькими годами ранее прославившийся тем, что выдержал атаку испанской эскадры и отстоял суверенитет только появившейся на свет молодой республики.
Заход судна был вынужденным. В пути его потрепал шторм, и требовался ремонт. В порту Иокогама на рейде было в тот день немало гражданских и военных судов, и все шло бы своим чередом, как было до этого, если бы случайно не выяснилось, что на борту «Марии Луз» был «живой груз» − 232 китайских батрака − «кули». Само их присутствие на судне вряд ли можно было считать чем-то из ряда вон выходящим. Макао давно имело дурную славу одного из центров работорговли. В 16–18 веках в силу своего географического положения португальский анклав служил удобным перевалочным пунктом торговли, главным образом, выходцами из «черной Африки», позднее из стран Южной и Юго-Восточной Азии и Индии. Но в начале 19 века мировое общественное мнение осудило торговлю рабами. К тому же с образованием Гонконга, всего в 40 милях напротив воронкообразного залива устья Жемчужной реки, и открытием многих китайских портов после «опиумных войн» португальская колония утратила свое значение одного из главных торговых центров. И чтобы как-то поддержать жизнь этого города, португальские купцы, как и другие, кто давно в нем обосновался, продолжали промышлять торговлей людьми. Только теперь это был «экспорт» кули. Благо Китай был рядом, а спрос на них высоким на плантациях Латинской Америки, особенно Кубы и Перу.
Поток кули из Макао усилился после того, как в 1855 году британские власти приняли закон, запретивший Гонконгу заниматься подобными операциями (Watt). После распада испанской империи в первой половине 19 века в большом числе новых суверенных государств Латинской Америки, несмотря на демократические лозунги и юридические ограничения, моральные барьеры в отношении работорговли были невысокими и с легкостью преодолевались. В частности, в Перу в течение третьей четверти 19 века было вывезено несколько десятков тысяч китайских батраков, и в основном из Макао. Время от времени в печати появлялись трагические сообщения об этих перевозках. В 1871 году в пожаре на судне «Долларс Угарн» на пути из Макао в Кальяо погибло 600 кули. На улицах Макао за год подбирали до ста неубранных трупов кули, которых их хозяева не удосуживались предать земле. В перуанском обществе сами кули и их потомки вплоть до второй половины 20 века подвергались дискриминации. Такое же отношение к себе испытывали подчас и японские иммигранты начала 20 века, внешне не отличаемые перуанцами от потомков кули. Детей в школе презрительно называли «чино», а в некоторых ресторанах требовали покинуть их.
Как о парадоксе и иронической гримасе богини истории Клио писала японская печать о том, что спустя 120 лет избранного (1990) президентом Перу японца по происхождению Альберто Фухимори (японское имя Фудзимори Кэнъя 藤森 謙也) в послевоенные 40-е годы в. школе тоже дразнили «el chino» («китаёза»). (Mайнити, 25.04.1990).
Под давлением общественного мнения португальское правительство в Макао пыталось как-то ограничить торговлю людьми. Была введена система лицензирования торговцев «живым» товаром. Затем был принят закон, по которому все «рабы», въезжавшие в пределы португальской империи, становились свободными. Но законы в реальности попросту игнорировались. В Макао местным губернатором была создана специальная комиссия, которая должна была обследовать положение с кули. Она подтвердила, что с ними обращались «хуже, чем с собаками». Несмотря на дурную славу, торговля кули продолжала процветать, и мировое сообщество продолжало смотреть на это сквозь пальцы.
Но в первый же день пребывания «Марии Луз» в японском порту произошло непредвиденное. Евгений Карлович Бюцов, консул России в Иокогаме описывал случившееся в донесении в Петербург. «В первый же день стоянки его [«Мария Луз»] на рейде с борта его бросился в воду один из китайцев, который был спасен людьми, посланными со стоявшего поблизости броненосного фрегата «Iron Duke». Человек этот, переданный через английского консула японским властям (так как перуанское правительство, не заключившее договор с Японией, не имеет консула в Иокогаме), жаловался на жестокое обращение, которому он и другие китайцы подвергались на «Maria Luz», умолял о том, чтобы его не возвратили на судно» (АВПРИ, 150/493/2025).
Евгений Карлович Бюцов был первым полномочным представителем России в мэйдзийской Японии после установления дипломатических отношений в 1955 году (до этого Россию представлял Иосиф Гошкевич, консул в Хакодатэ). В следующем 1856 году Бюцов только родился. В семье потомственных дипломатов шведского происхождения его тоже ждала карьера дипломата. Консулом в Японии он был назначен за год до инцидента с перуанским судном.
Российский МИД во главе с князем Горчаковым оценил способности молодого дипломата, успевшего себя зарекомендовать еще 19-летним юношей. В этом возрасте он стал секретарем по дипломатическим делам у генерал-губернатора Восточной Сибири Муравьева-Амурского. Из Японии в 1873 году его перевели на работу в Пекин, где он руководил Русской миссией 10 лет. После Китая он был посланником в Греции, Иране и Швеции.
В донесении своему непосредственному начальнику руководителю Азиатским департаментом российского МИД Петру Николаевичу Стремоухову российский консул сообщал, что поначалу японские власти, несмотря на просьбы несчастного, вернули его капитану перуанского судна, некоему Эррера, взяв с того слово, что беглец не будет наказан. Но капитан своего слова не сдержал. Беглец был жестоко избит, и к тому же ему отрезали косу, что было верхом унижения для любого китайца. Крики избиваемого и тех, кто из его товарищей пытался защищать, доносились до команды английского фрегата.
Обстановка вокруг перуанского судна особенно накалилась, когда еще одному китайцу удалось бежать. Как и первый, тот доплыл до английского фрегата, и его рассказ о бесчинствах команды на судне настолько потряс английских моряков, что они поставили об этом в известность британского консула в Иокогаме Уотсона. Тот обратился к японским властям и посоветовал им расследовать это дело.
Не без колебаний, власти города последовали этому совету, и вскоре после посещения судна портовыми властями все кули были свезены на берег, где их поместили под надзор японской полиции. Представители городских властей допрашивали китайцев в присутствии иностранных консулов. Следствие подтвердило факты жестокого обращения, а главное, приняло во внимание заявления кули, что на борту судна они оказались против своей воли и стали жертвами махинаций с «контрактами».
Перед японской стороной встала нелегкая задача. Только родившееся на свет японское государство без какого-либо опыта и традиций оказалось вовлеченным в инцидент, который следовало решать с позиции международного права. Это было не так просто уже потому, что само это право по-настоящему еще не сформировалось. Не было и международных организаций, к которым можно было апеллировать.
Открывшаяся миру страна с самого начала пыталась разобраться, по каким правилам этот мир живет. Двумя годами ранее на японский язык был переведен труд американского юриста Генри Уитона (Henry Wheaton) «Основы международного права», ставший «библией» для начального международно-правового самосознания японцев. Но и в этой книге вряд ли можно было бы найти какие-то ответы на конкретные вопросы. Кроме того, время для этого первого испытания было не самым удачным. Япония сама нуждалась в правовых обоснованиях присоединения к своей территории островов Рюкю, против чего активно выступил Китай, ссылавшийся на свои верховные права («сюзеренитет») над королевством Рюкю.
Отношения с Китаем особенно обострились после убийства 54 рыбаков с острова Мияко (архипелаг Рюкю) аборигенами с острова Тайвань, входившего в состав китайской империи. В Японии газеты и часть политических кругов требовали посылки на место происшествия карательной экспедиции. В момент кризиса с перуанским судном в 1873 году произошло второе нападение тайваньских «дикарей», на этот раз на жителей самой Японии. Снова общественное мнение было взбудоражено и требовало военных санкций. В апреле 1974 года одно за другим японские корабли с войсками покидали Нагасаки и брали курс к Китаю, где после кратковременного захода в порт Амои провинции Фуцзян направлялись к Тайваню.
Инцидент с перуанским судном разворачивался на фоне острого политического кризиса в самой Японии после отплытия 23 декабря 1871 года из той же Иокогамы в Соединенные Штаты и далее в Европу делегации во главе с князем Ивакура Томоми. На три дня раньше срока 15 января 1872 года почтовое судно «Америка» с японским посольством на борту причалило к морскому вокзалу Сан-Франциско. Попутный ветер увез в США и страны Европы наиболее активную часть мэйдзийского правительства, включая будущего «архитектора» внутренних реформ и вершителя внешней политики страны Ито Хиробуми, тогда занимавшего скромный пост заместителя министра промышленности.
Оставшиеся в Токио политики, несмотря на заключенное с Ивакура соглашение не предпринимать ничего радикального, тем не менее, пытались воздействовать на императора, которому только исполнилось двадцать лет, чтобы заручиться его согласием на реализацию плана военного давления на соседнюю Корею. Дело в том, что прошло уже три года, как в Корею было направлено письмо с предложением об установлении дипломатических отношений, а Сеул не только не признавал новое государство, но даже грозил карательной экспедицией. Возмущение корейских властей вызвало то, что письмо было подписано «японским императором» в то время как «император» для всех был только один − в Пекине.
Таким был общеполитический фон, на котором разворачивались события вокруг китайских кули, а у судей в Иокогаме были свои проблемы. По японским законам за плохое обращение с пассажирами капитан перуанского судна подлежал наказанию. Как свидетельствовали перуанские материалы, капитану Эррера грозило наказание в сто ударов плетью или 100 дней заключения (Watt). С другой стороны, как «контрактники» кули обязаны были следовать к месту своей работы. В конечном счете, было принято «соломоново решение»: капитана освободили от ответственности, но отказали ему в его требовании вернуть кули на судно. Ему было предложено подать гражданский иск на кули за «невыполнение» контрактов (Watt).
Эркера так и поступил. В этом его активно поддержало консульство Португалии, под юрисдикцией которой находилось Макао. Капитан «Марии Луз» опротестовал решение губернатора и потребовал проведения суда, ссылаясь на нарушение «контрактного права» и особого режима порта Иокогама, который, по его мнению, не позволял администрации японского порта вмешиваться во внутренние дела судов и кораблей, в нем находящихся (Treat).
Судьей разбирательства стал губернатор префектуры Канагава Оэ Таку, только что назначенный на этот пост после ухода в отставку его земляка и близкого друга Муцу Мунэмицу, одного из ключевых фигур эпохи Мэйдзи. Муцу ушел в знак протеста как раз против того, что японское правительство ввязалось в это сомнительное, по его мнению, дело, грозившее осложнением отношений с Португалией и большинством европейских стран.
Оэ Таку в начале ноября следующего 1873 года как губернатор приветствовал в порту Иокогамы Великого Князя Алексея Александровича, младшего сына российского императора Александра II, приплывшего с визитом во время длительного путешествия по странам Северной и Южной Америки, Юго-Восточной Азии на корвете «Светлана». Как вспоминал поверенный в делах России в Корее Александр Иванович Павлов, спустя много лет Оэ на встрече с ним в Сеуле говорил о том, что имел счастье «принимать у себя Его Императорское Высочество Великого Князя», и что с тех пор «проникся сознанием необходимости тесного сближения Японии с Россией» (АВПРИ, 195/ 529/191).
Молодое государство без опыта международных отношений брало на себя миссию защитника прав человека, и, как отмечалось в мировой прессе, парадоксальность ситуации была в том, что только «вылупившаяся из скорлупы» восточного феодализма Япония защищала ценности гуманизма в споре с цивилизованными «христианскими» странами, к коим по идее относились Португалия и Перу.
Ситуация была тем более деликатной, что с правами человека в самой Японии не все обстояло благополучно. Сохранялась практика продажи девочек в проституцию и дискриминация «буракумин» (каста людей, занимавшихся забоем скота, уборкой мусора и другой «грязной работой»). Этим воспользовался адвокат капитана Эррера англичанин Фредерик Диккенс.
Юрист, врач и японовед, известный в ту пору своими переводами произведений классической японской литературы на английский язык, был близок к другому прославленному японоведу и дипломату Эрнсту Сатоу. Вместе с ним он стоял у истоков организованного в том же 1872 году в той же Иокогаме Азиатского Общества Японии, старейшего центра японоведения в самой Японии (Rohl).
Он взялся защищать перуанцев, чтобы заставить японское правительство исправить ситуацию в самой Японии. Реакция не заставила себя ждать. В ноябре 1872 года был принят закон, запретивший в принципе куплю-продажу людей во временное или постоянное пользование, а «армия» проституток, существовавшая в стране, получила юридическую свободу.
Суд по делу кули длился более двух недель, и в окончательном приговоре требование об их возвращении на борт «Марии Луз» было отклонено. Суд принял решение об их депортации в Китай в сопровождении специально назначенного для этого лица. Кули была выдана одежда и провиант на дорогу. Вскоре из Шанхая прибыл представитель китайского правительства и увез их домой. Позднее пришло и благодарственное письмо в адрес Японии от пекинского правительства.
Само судно было продано с открытого аукциона за 7250 долларов и после выплаты расходов по организации его продажи чуть менее 7 000 долларов было помещены на счет в один из банков до вступления в силу решения суда по этому делу.
Но для Японии проблемы только начинались. Португальское консульство подало апелляцию на решение судьи. Как писал Бюцов, истцов поддержал германский представитель, к которому примкнули все остальные, кроме Бюцова и консулов США и Англии. По инициативе германского консула Эдуарда Заппе его коллеги из Дании, Нидерландов, Португалии, Италии, Англии и США 29 августа собрались в Немецком клубе в Иокогаме. После бурных дебатов Заппе предложил вернуть кули на борт португальского судна. Он ставил под сомнение правомочность действий японских властей, так как судно зашло в порт не по своей воле, а из-за погодных условий. У Японии не было права выносить суждение о действиях капитана в отношении пассажиров, которые имели место не на территории Японии, а в отрытом море. По его мнению, японские власти не могли судить и о легитимности контрактов между сторонами, к которым Япония не относилась.
В своем донесении в Петербург Бюцов называл это мнение предвзятым и с ним не соглашался. Из документов также видно, что русский консул пользовался особым доверием японских властей. У него сложились хорошие отношения с тогдашним министром иностранных дел Японии Соэдзима Танэоми. Последнему импонировало, что Бюцов не скрывал своей солидарности с позицией японского суда, основанной на приоритете принципов гуманности над формальным правом. Бюцов писал: «Министр иностранных дел по самому возбуждению дела «Мария Луз» обратился к моему совету относительно некоторых подробностей его; вполне одобрив человеколюбивые побуждения японского правительства, я обратил внимание Соэсима на необходимость очень осторожного образа действий, с тем, чтобы не дать повода к претензиям со стороны Перуанского правительства». И еще: «Соэсима по этому случаю доверительно сообщил мне, что здешний министр (посланник) Соединенных Штатов Де-Лонг заявил ему намерение принять под свое покровительство капитана «Мария Луз» и изъять его таким образом из подсудности японским законам на том основании, что Перуанское правительство уполномочило его принять под защиту интересы граждан этой страны в Японии» (АВПРИ, 150/493/2025).
У Делонга поначалу не оказалось формального подтверждения его полномочий со стороны Лимы, но он вскоре их получил от Гамильтона Фиша, бессменного госсекретаря в правительстве Уиллиса Гранта. Делонг вместе с английским консулом категорически отверг намерение перуанцев послать к берегам Японии и Китая броненосец «Индепенденсиа».
Это был современный, лишь несколькими годами до этого построенный на английской судоверфи корабль. Перуанцы для силового давления на Японию собирались использовать также быстроходный корвет «Юнион» французского производства, ранее перекупленный у США.
До «демонстрации силы» дело не дошло. Это было бы слишком авантюрно для такой страны как Перу. Вряд ли к этому располагала и внутренняя ситуация в самой этой стране после изнурительной войны с Испанией и острой борьбы во время президентских выборов, когда в схватке сошлись три основные политические партии − гражданская, военная и католики. Победивший в ней Мануэль Пардо в конечном счете принял решение послать в Японию вместо броненосца его командира, одного из самых ярких и многообещающих морских офицеров страны того времени − капитана Аурелио Гарсия, ставшего в будущем контр-адмиралом.
Но еще до приезда перуанского посла упоминавшийся Делонг пытался убедить токийское правительство в необходимости уступок, уверяя его, что можно сделать так, что это не будет восприниматься как одобрение работорговли (Treat). Но Токио не собирался даже частично признавать своей вины, отстаивая свое право на юрисдикцию в отношении иностранцев.
О причине, которая скрывалась за этой «неуступчивостью» писал Бюцов в письме самому Горчакову: «Милостивый Государь Князь Александр Михайлович… перуанскому министру [Гарсия] вряд ли удастся сломить упорство японцев, так как они во всех сношениях с иностранцами руководствуются стремлением ослабить исключительные права, которыми иностранцы пользуются по договорам; по предстоящей же ревизии договоров они надеются совершенно уничтожить это право» (АВПРИ, 150/493/2025).
В январе 1973 года Гарсия получил инструкции для своей поездки в Японию и в Китай. Он должен был «обеспечить выплату компенсации за нарушение закона и насильственные действия в отношении капитана «Марии Луз» Эррера и контрибуцию за нанесенный материальный ущерб и нанесение оскорбления перуанскому флагу» (Watt; Kamikawa).
Делегация из восьми членов, в основном молодые морские офицеры, самому старшему из которых было не более 30 лет, 1 февраля 1873 года на американском корабле покинула Сан-Франциско и направилась в Иокогаму. Делонг, предупрежденный телеграммой из Вашингтона, активно готовился к встрече перуанцев. Еще в декабре 1872 года он обратился к Соэдзима с нотой, в которой извещал о предстоящем визите перуанской делегации. Ее основной целью, по уверению Делонга, была не тяжба по поводу «Марии Луз», а заключение с Японией Договора о дружбе и торговле (ДВПЯ, 1972/-/9).
Инцидент с работорговлей, таким образом, как бы отодвигался на второй план. Японская сторона охотно согласилась с такой интерпретацией цели визита и перуанцев принимали на самом высоком уровне. Их разместили во дворцовом комплексе на территории «Хамаготэн» (浜御殿), бывшей резиденции сегунов (ныне это территория парка «Хама рикю» (浜離宮) на берегу Токийского залива), чего удостаивались обычно самые высокие гости и принцы крови из зарубежных стран.
Все говорило о том, что у Японии нет ни малейшего желания конфликтовать, а инцидент с перуанским судном, ни в коем случае не следовало воспринимать как «унижение национального достоинства». Кульминацией, как сообщал Бюцов, был прием Гарсия японским императором. Аудиенция состоялась 3 марта 1873 года, как и следовало ожидать, церемониально, но очень дружественно. Гарсия преподнес императору множество подарков, тщательно продуманных специально для этого случая. В тот же вечер министр иностранных дел Соэдзима устроил прием в честь перуанской делегации в их резиденции в Хамаготэн.
Несмотря на демонстративную доброжелательность и проявления взаимной вежливости, переговоры были очень трудными. Пытаясь решить вопрос на неформальном уровне, Делонг устраивал неофициальные встречи перуанцев с японским министром иностранных дел, используя свои личные отношения с ним. В японских архивах сохранилась его записка Соэдзима, в которой он пишет, что вместе с Гарсия и тремя его спутниками хотел бы «без церемоний» в три часа дня навестить его (ДВПЯ, 1973/-/6).
Но все усилия были напрасными. Ни одна из сторон не была готова к уступкам. 31 марта Гарсия передал ноту с изложением своей принципиальной позиции и.о. министра иностранных дел Японии Уэно Кагэнори. Тот ответил длинным списком аргументов в пользу Японии. «Перетягивание каната» продолжалось вплоть до лета 1873 года. И лишь 19 июня 1873 года на встрече в японском МИД был найден выход из тупика.
Из подписанного обеими сторонами «Протокола» следовало, что обе стороны остались при своем мнении, но полны желания как можно скорее положить конец конфликту и установить между собой дружественные отношения. Перуанская сторона «с удовлетворением» приняла во внимание официальную ноту Японии, в которой говорилось, что все ее действия не имели «намерения нанести ущерб достоинству Перу». В результате обе стороны согласились передать дело на окончательное и бесповоротное решение «главе» третьей дружественной страны (ДВПЯ, 1973/-/13; АВПРИ, 150/493/2025).
В Протоколе не было указано конкретное имя того, кого стороны хотели бы просить выступить «третейским судьей». Но уже 23 июня Бюцов в телеграмме заместителю Горчакова Владимиру Ивановичу Вестману сообщал, что за день до этого на встрече в японском МИД представители Перу и Японии решили «просить посредство ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА», и спрашивал «последует ли ВЫСОЧАЙШЕЕ согласие?» (АВПРИ, 150/493/2025).
Таким образом, выбор сторон пал на Александра II. Нетрудно догадаться, что повлияло на это. Японцев могла привлечь популярность «царя-освободителя», пять лет назад даровавшего свободу собственному крестьянству, а также прославившегося беспрецедентным в ту пору актом предоставления автономии Финляндии, в столице которой до сих пор архитектурной доминантой является памятник русскому императору на Сенатской площади у подножия Лютеранского собора, в сотнях метров от Президентского дворца и православного Успенского собора.
На решение перуанцев могли повлиять доводы Делонга, сумевшего убедить перуанцев в беспристрастности русского царя. Так или иначе, не дожидаясь согласия из Петербурга, обе стороны в новом «Протоколе» от 25 июня 1873 года зафиксировали свое решение просить Российского Монарха стать «арбитром» в их споре. Царь должен был оценить правомерность иска перуанского правительства и его требований о выплате компенсации за причиненный ущерб. Стороны условились, что каждая из них самостоятельно обратится к Александру II с ходатайством о посредничестве, и в случае его согласия в течение года направит на его рассмотрение имеющие отношение к делу документы. Решение царя признавалось как «совершенно окончательное и неоспоримое», а также обязательное для выполнения «без каких-либо возражений, уклонений и отсрочек» (ДВПЯ, 1873/-/13).
22 июля Бюцов в послании Владимиру Ильичу Вестману, товарищу (заместителю) министра иностранных дел, фактически руководившего дипломатическим ведомством в отсутствии Горчакова (1866 − 1973), подтвердил получение его телеграммы, в которой сообщалось, что «ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ благоугодно было согласиться на предложение о принятие ЕГО ВЕЛИЧЕСТВОМ на Себя в качестве посредника (третейского судьи) разрешения дела» (АВПРИ, 150/493/2025).
После получения согласия российского императора японский МИД энергично взялся за подготовку всех документов. В японских архивах хранится многостраничный документ, написанный на английском языке − обоснование японской стороной правоты своей позиции. Его вместе с другими материалами по делу нужно было передать непосредственно царю. Миссия эта была возложена на Ханабуса Ёситада. Этот тридцатидвухлетний дипломат два года назад был принят в японский МИД, но уже успел себя зарекомендовать при подготовке первого договора с Китаем (13 сентября 1971 г.). После двухлетней стажировки в Америке и странах Европы Ханабуса хорошо владел иностранными языками, а главное, был отлично знаком с делом «Марии Луз» − с начала конфликта он был помощником Соэдзима по связям с прессой. После окончания дела его командировали в Петербург на помощь японскому посланнику при заключении договора с Россией 1875 года.
В Петербурге 28 марта Ханабуса был принят министром иностранных дел России, канцлером Александром Михайловичем Горчаковым. На встрече он официально обратился с просьбой об аудиенции у царя. Вечером того же дня сотрудник Азиатского департамента российского МИД посетил японскую миссию и сообщил, что Александр II примет японскую делегацию 30 марта в 2 часа дня.
29 марта японскую миссию посетил сам директор Азиатского департамента барон Федор Романович Остен-Сакен. Он в деталях ознакомил японцев с тем, как будет проходить встреча с царем, а вечером того же дня пришло официальное приглашение от Обер-церемониймейстера Его Величества.
Описание приема японской делегации сохранилась в виде дневниковых записей Ханабуса. Ровно в 1 час 35 минут делегация покинула здание миссии и в коляске направилась к центральным воротам Зимнего дворца. Через анфиладу комнат делегаты очутились в приемной, где их приветствовал Обер-церемониймейстер «светлейший князь» Павел Иванович Ливен.
Он провел японцев в помещение, где их ожидал царь. Александр II приветствовал членов делегации, и прежде всего, выразил японскому императору благодарность за очень теплый прием, оказанный им и всем японским народом Великому Князю Алексею Александровичу, его сыну во время визита того в Японию. Тогда японский император не только принимал великого князя в своем дворце, но и посетил его с ответным визитом на корвете «Светлана».
Но, чтобы не было сомнения в том, что этот факт никоим образом не повлияет на объективность его решения по делу «Марии Луз», российский монарх твердо заявил, что будет разбираться с ним «без предвзятости». Больше об этом не говорили, и оставшееся время прошло в непринужденной беседе на общие темы. Царь, обращаясь то к одному, то к другому члену японской делегации говорил по-английски и по-французски, заметив при этом, что неплохо было бы им выучить и русский (ДВПЯ, 1974/-/8).
На рассмотрение дела ушел год, и 31 мая 1875 года посланник Японии в Петербурге вице-адмирал Эномото Такэаки получил письмо от барона Александра Генриховича Жомини, в тот год замещавшего Горчакова вместо слегшего в постель после апоплексического удара Вестмана. Послу сообщали, что Александр II вынес решение, и оно в пользу Японии и является «окончательным и обязательным для обеих сторон» (ДВПЯ, 1975/-/10: 455).
Начинавшееся словами «Мы, Александр II, Божьей милостью Император Всея Руси…» постановление от 29 мая 1875 года было написано по-французски в блестящем стиле юридического документа, которым в совершенстве владел Жомини. В нем отмечалось, что японское правительство вело расследование по делу перуанского судна «добросовестно». Вердикт царя определял, что «правительство Японии не несет ответственности за действия, предпринятые им в отношении перуанского судна «Мария Луз» в порту Канагава» (ДВПЯ, 1975/-/10). Текст на французском венчала собственноручная роспись царя по-французски «Nous Alexandre II» с резолюцией по-русски «Быть по сему». Была и дата: 8 мая 1875 г. (АВПРИ, 150/493/2025).
Российский монарх оправдал юридические действия молодого японского государства, подтвердив, что в данном случае моральная сторона вопроса преобладала над чисто формальной. Это решение вызвало широкий резонанс в Японии. Центральные японские газеты опубликовали текст вердикта Александра II. Решение Александра II было встречено японцами с большой радостью − свидетельствовала в те дни японская пресса. 23 июня 1875 года министр иностранных дел Тэрасима в письме в адрес российского посланника в Токио выражал «чувства глубокого удовлетворения и благодарности» за решение российского монарха. В письме говорилось, что японскому посланнику Эномото дано поручение передать царю официальное письмо с выражением благодарности (ДВПЯ, 1975/-/10). 19 июля Эномото сообщал в Токио, что он обратился к Жомини с просьбой об аудиенции у Александра II.
11 августа в Петергофе в царской резиденции состоялась встреча японского посланника с царем, и как сообщал Эномото, она была очень теплой (ДВПЯ, 1975/-/10). А спустя некоторое время Эномото передал благодарственное письмо и от императора Мэйдзи. В нем японский монарх выражал «чувство глубокого удовлетворения» вердиктом российского императора. «Мне, право, неловко, что пришлось побеспокоить Вас, Ваше Величество», писал он русскому царю, но «я в высшей степени восхищен Вашим решением, принятым во имя гуманизма и на принципах международного права и справедливости» (ДВПЯ, 1975/-/10; оригинал: АВПРИ, 150/493/2025).
Спустя два года в мае 1877 года российский посланник в Токио Кирилл Васильевич Струве, заменивший переведенного в Пекин Бюцова, сообщал заместителю министра иностранных дел Гирсу о награждении Александра II Большим императорским орденом Хризантемы. «До сего времени существует только два экземпляра этого ордена, один который Его Величество возложил на себя и другой ныне отправленный в Петербург», добавлял он в своем донесении (АВПРИ, 150/493/1671).
фото 14 Резолюция Александра II по делу «Марии Луз»
2. Санкт-Петербургский договор 1875 года
Для правительства Мэйдзи, приступившего к строительству нового государства, одной из неотложных задач было определение его границ. В феодальной Японии они оставались неопределенными или незакрепленными договорами с соседними странами, что было понятным в условиях самоизоляции. Островной характер страны позволял затягивать с решением этой проблемы. Теперь же на юге (королевство Рюкю), и на севере (Сахалин) эта проблема требовала срочных действий. Суверенитет Курильских островов был определен в договоре 1855 года. Граница проходила по проливу между Урупом и Итурупом, что же касается Сахалина, то он оставался в «совместном владении» (ДВПЯ, 1875/-/6).
Если прежде на острове не было русских поселений, то после визита Путятина с его легкой руки их количество на острове стало быстро расти. Теперь неопределенность суверенитета острова стала серьезной проблемой. Слухи о росте числа русских на острове вынудили одного из самых влиятельных политиков мэйдзийского правительства Ивакура Томоми (в скором будущем «Правый министр», председатель одной из палат государственного совета в системе «太政官, Дайдзё:кан», структуры высшей административной власти в период сразу после революции Мэйдзи) обратиться за советом к британскому посланнику в японской столице.
Но советы английского дипломата не внушали оптимизма. По мнению Гарри Паркса (Harry Smith Parkes), за плечами которого был богатый опыт работы в Китае и Японии в самые бурные годы в этих странах, японцам следовало думать не о Сахалине, а сосредоточить свое внимание на развитии и укреплении Хоккайдо, что, по его мнению, было значительно важнее обладания Сахалином. Любое неосторожное движение могло спровоцировать Россию на силовые действия, и в этом случае Япония могла бы потерять не только Сахалин, но и Хоккайдо. Таким был общий смысл советов Паркса (Daniels).
Чтобы убедиться в справедливости этих рассуждений, на север направилось британское судно «Корморан» (Cormorant). Его данные свидетельствовали, что русских на острове уже больше чем японцев, но они ведут себя мирно, не выказывают никаких намерений к захвату острова или движения в сторону Хоккайдо (Daniels). Но этим не следует обольщаться, убеждал Паркс. В любой момент агрессивность соседа может проявиться, а Япония слишком слаба, чтобы защитить эти территории. Лучше всего за уступку Сахалина получить денежное вознаграждение и в еще Уруп (первый из островов Курильской гряды, которые по договору 1855 года принадлежали России).
Но выступить посредником в переговорах с Россией Паркс не предлагал, так как понимал, хотя и прошло много лет после последней Крымской войны, но посредничество Англии в решении судьбы Сахалина для России неприемлемо. Он судил об этом по одному из эпизодов, когда командир русского военного корабля, находившегося с визитом в Токио, старательно избегал встречи с ним (Daniels). Поэтому, когда в феврале 1870 года Ивакура сообщил Парксу, что собирается обратиться с просьбой о посредничестве к американскому посланнику Делонгу (Charles E. DeLong). Этот выбор английскому посланнику был не по душе − он был в сложных отношениях с американским коллегой (Daniels), и совсем не переживал, когда того в 1873 г. неожиданно отозвали. Паркс же уехал из Японии только через 10 лет. Делонг нередко игнорировал указания начальства и позволял себе вольности, в частности, дарил японскому императору подарки, что нельзя было делать без особого указания на то со стороны американского правительства. (Times, 20.05.1873. p. 10).
Натянутость взаимоотношений английского и американского посланников объяснялась не только очевидным соперничеством, но и трагическим случаем. 24 января 1970 в 20 милях от Иокогамы американский шлюп «Онейда» (Oneida) столкнулся с английским пароходом «Бомбей». Американский боевой корабль затонул. Из 216 моряков команды спаслись только 61. (Times, 07.03.1870, p. 5). Расследование комиссии во главе с Парксом установило, что во всем виноват американский шлюп. Американцы особенно не утруждали себя выяснением причин столкновения двух судов, считая очевидным, что виноват, прежде всего, капитан британского корабля. Особое возмущение вызвало то, что, несмотря на сигнал бедствия с «Онейды», он не остановился и спокойно продолжал путь в Иокогаму, полагая, что столкновение было пустячным.
В одной из редакционных статей «Таймс» писало об этом как о «позоре для британского флага» (Times, 08.03.1870, р. 10). Не менее постыдным, хотя это и не попало в газеты, было то, что спустя несколько дней после гибели более сотни американских моряков английский посланник Паркс устроил в Иностранном Клубе Иокогамы большой балл в честь своей жены, на который были приглашены офицеры иностранных кораблей, стоявших на рейде в порту, включая русских офицеров с клипера «Всадник». Американцы и присоединившиеся к ним русские офицеры пытались уговорить британского дипломата в знак уважения к памяти погибших отменить празднество, и, когда тот не внял их совету, дружно бойкотировали это мероприятие. К ним присоединилась жена британского генерального консула, гражданка США.( NYT 21.06.1871, p.8). С американскими моряками «Онейды» дружили русские моряки парусно-винтового клипера «Всадник». В кают-компании русского корабля висела большая фотография офицеров двух судов. После катастрофы многие из них были окаймлены траурными лентами.(NYT 21.06.1871, p.8)
Впрочем и американцы не отличались особой чуткостью к памяти погибших. Они не стали тратиться на подъем затонувшего корабля, чтобы предать земле тела погибших. Вместо них это сделали японцы. На аукционе в Иокогаме японская компания, занимавшаяся подъемом затонувших кораблей, приобрела за 1500 долларов права на подъем и утилизацию американского шлюпа. За счет этой компании извлеченные со дна останки американских моряков были преданы земле на территории буддийского храма Икэгами (池上本門寺) в Токио. В 1889 г. здесь была открыта мемориальная доска в память о погибших и по этому случаю состоялась церемония с участием 75 буддийских монахов (Scidmore, Eliza Ruhamah (1891). Jinrikisha days in Japan. New York: Harper & Brothers. pp. 139–140).
С конца 1869 года в МИД Японии стали торопиться с переговорами. К этому моменту в Японии не было еще русского посланника, с которым по статусу можно было осуществлять подобные контакты. Консулы в Хакодатэ − Евгений Карлович Бюцов и его помощник С.Д. Трахтенберг, а Нагасаки − Александр Фридрихович Филепиус, по своему юридическому статусу не подходили для этой роли. Позже в документах о переговорах упоминаются имена и других консулов в Хакодатэ − знаменитого Иосифа Антоновича Гошкевича и менее известного Александра Эпиктетовича Оларовского.
Отдавая себе отчет, что англичане мало подходят как посредники, новый министр иностранных дел Японии Сава Нобуёси 15 марта 1870 года обратился с официальным письмом к Делонгу. Тот откликнулся с готовностью, но пояснил, что для согласия американского правительства необходимы дополнительные сведения, прежде всего, о наличии в действительности конфликта или разногласий между двумя странами, о том, когда они возникли и в каком состоянии на данный момент находятся (ДВПЯ, 1870/-/5).
Все, о чем просил американский посланник, Ивакура Томоми подготовил к середине августа 1870 года. Делонг благодарил за подготовленные материалы, при этом его восхищение вызвали карты, сделанные японцами тщательно и искусно. Сава и Тэрасима заверили, что они собрали все, что есть по Сахалину (ДВПЯ, 1870/-/5).
Пока документы почтой шли в американскую столицу, как нельзя, кстати, пришелся визит в Японию в начале октября 1870 года бывшего госсекретаря США Уильяма Сюарда (William Henry Seward). Он возглавил американскую внешнюю политику около восьми лет назад, после того как проиграл Аврааму Линкольну президентский пост.
Сюард сыграл ключевую роль в истории с покупкой американцами Аляски за 7,2 млн долларов или по 5 центов за гектар. Для этого ему пришлось преодолеть сопротивление в Конгрессе и в печати тех, кто считал эту затею «глупостью». К этому поступку надолго прилип ярлык «глупость Сюарда» (Seward’s Folly). Позднее этим термином стали обозначать напротив разумные поступки людей, способных смотреть далеко вперед, а глупостью − не покупку, а продажу Аляски. И для России этот шаг был вынужденным, наименьшим из двух зол, а потому разумным и здравым.
В Токио бывшему госсекретарю были оказаны высокие почести. 14 октября в своем дворце его принимал император. В зале, где проходила аудиенция, все места были заранее расписаны, как и все движения на церемонии установлены и отрепетированы. Обычно послы, которые удостаивались аудиенции, могли лицезреть императора только на расстоянии, когда часть лица была скрыта. Сюарду было сделано исключение − он мог стоять близко к особе императора, разговаривая с ним лицом к лицу (NYT: 31.12.1870).
Это было тем более удивительным, что у отставного американского дипломата не было ни официального ранга, ни дворянского звания. И это на фоне тех же почестей, оказанных в августе этого же года принцу Альфреду, герцогу Эдинбургскому (второй сын королевы Виктории, который тремя годами позже в Петербурге в Зимнем дворце сочетается браком с единственной оставшейся в живых дочерью Александра II, Марией Александровной).
«Вы так долго работали в правительстве Соединенных Штатов, что могли бы, я полагаю, без труда оказать честь премьер-министру [Японии] и дать свои советы, как развивать дружественные связи со странами, с которыми у нас заключены договоры», говорил Сюарду японский монарх (Seward).
На встрече, вспоминал Сюард, Сава спросил его, не возьмет ли он на себя труд быть посредником в вопросе установления границы на Сахалине. Взвалить на себя такую ответственность он не хотел и пытался уйти от прямого ответа. Он рассказывал о своем опыте купли Аляски, о столкновении интересов рыбаков двух стран, завершив все словами, мол, чтобы более не возникало проблем, пришлось купить российские владения на американском континенте. После этого несколько шутливо заметил: «как Вы отнесетесь к совету, что Япония придется каким-то образом купить Сахалин?» Сава медлил с ответом, уставившись в пол, какое-то время размышлял, затем, подняв глаза, с довольной улыбкой ответил, что вся история свидетельствует, что весь остров Сахалин принадлежит Японии. «Мы не станем покупать у России территорию, которая принадлежит нам», закончил он (Seward).
Реакция из Вашингтона на просьбу о посредничестве запаздывала, и на это обратили внимание не только японцы. Английскому посланнику казалось, что Делонг действовал слишком медленно, затягивая время, что было, скорее, на руку русским (Daniels). А 8 июля 1971 года англоязычная газета «Джапан Уикли Мейл» опубликовала статью, которая, как показалось Делонгу, была написана под диктовку Паркса.
Говорят, что Сахалин станет частью России, и Паркс, чтобы не допустить этого, направил на Сахалин военный корабль. Но эти разговоры не соответствуют действительности, и когда Сахалин станет русским, в этом не будет его вины. Если японское правительство следовало бы советам английского посланника, то ему уже удалось бы заключить с русскими соглашение. В конце 1869 года американский посланник заверил, что он может сыграть роль посредника. Японское правительство, не уверенное, согласится ли на это российская сторона, приняла это предложение. Отвергая все другие варианты, оно уповало на это как на чудо. Но вышло, что японское правительство питало пустые иллюзии и потеряло годы вместо того, чтобы направить в Россию своих дипломатов для переговоров. А тут еще в Иокогаму пришел русский военный корабль, в присутствии которого глупо вести переговоры по Сахалину (ДВПЯ, 1871/-/6).
Речь шла, видимо, о клипере «Всадник».
Реакция американского посланника на публикацию в англоязычной японской газете была очень резкой. В ноте от 10 июля в адрес Сава и Тэрасима он обращал внимание, что в статье все проблемы Сахалина представлены в ложной и оскорбительной для него форме. Под сомнение ставится даже позиция американского правительства. Зная, что газета издается на деньги японского правительства и им же контролируется, он не может не считать, что статья исходит именно от него. Постоянные нападки этой газеты на американскую политику и на него лично, учитывая признание японского правительства своего контроля над изданием, позволяют считать, что оно их санкционирует. Это вынуждает его обратиться к своему правительству за инструкциями (ДВПЯ, 1871/-/6: 354).
Абстрагируясь от американо-британских отношений, следует отметить, что английский и американский предложения представляли три возможных варианта решения проблемы Сахалина: военный, коммерческий и дипломатический. Обращение за советом к Парксу, полномочному представителю Англии, недавно в ходе Крымской войны воевавшей с Россией в северо-восточной части Тихого океана, могло таить в себе надежду на силовую защиту японских владений на юге Сахалина. Но Паркс убедил, что военное решение не только не реально, но чревато опасностью потерять еще и Хоккайдо. Коммерческое решение вопроса, по совету Сюарда, так и не имело продолжения.
Судя по всему, в конечном счете, в Токио перестали надеяться на чье-либо посредничество, в том числе американское, полагая, что ничего не остается как действовать обычным дипломатическим путем, своими силами и как можно быстрее.
В ноябре 1870 года японское правительство обратилось с предложением о переговорах. В качестве места их проведения был предложен поселок Посьет южнее Владивостока рядом с русско-корейской границей. Российская сторона согласилась и своим представителем на переговорах назначила «командира портов в Восточном океане» и военного губернатора Приморской области контр-адмирала Александра Егоровича Кроуна из славной семьи российских морских офицеров шотландского происхождения, первым из которых был его дед − полный адмирал российского флота Роман Васильевич Кроун (ДВПЯ, 1871/-/6).
Постановлением японского правительства от 28 марта 1871 года главой японской делегации был назначен некто Мацумото Сёити. Перед тем как проследовать к месту встречи, он должен был заехать в Хакодатэ в российское консульство, чтобы получить последние сведения о предстоящих переговорах (ДВПЯ, 1871/-/6). Но прибывшую в конце июня 1871 года в Хакодатэ делегацию возглавлял другой − один из высших чиновников японского МИД Соэдзима Танэоми, в ноябре того же года назначенный министром иностранных дел.
В Хакодатэ японцев застала врасплох новость, что российская делегация не сможет приехать в Посьет, и поэтому переговоры переносились на неопределенный срок. Соэдзима узнал об этом 29 июня на встрече в консульстве из официальной бумаги российского МИД. В ней говорилось, что проведение переговоров в Посьете невозможно, так как губернатор края генерал Кроун уехал из Николаевска (Николаевск-на-Амуре − в ту пору столица Приморского края) и в настоящее время находится в Петербурге, и вернется на место только осенью следующего 1872 года. Поэтому принято решение, что российскую делегацию на будущих переговорах возглавит Бюцов, который для этого приедет в Иокогаму (ДВПЯ, 1871/-/6).
7 июля Оларовский передал в японский МИД официальную ноту, подтверждавшую полномочия Бюцова. (ДВПЯ, 1871/-/6), а еще через месяц переслал оригинал письма за подписью заместителя Горчаков Владимира Ильича Вестмана.
«Постоянное возрастание сношений между подданными России и Японии не могло не обратить внимание Императорского Правительства и выраженное Вами желание совпадает с нашими предположениями, о чем я имел счастье довести до сведения Государя Императора, моего Августейшего Монарха, писал Вестман в первом из писем. Его Императорскому Величеству, во внимание к развивающимся все более и более дружественным сношениям между обоими государями, благоугодно было повелеть, чтобы постоянный Представитель России находился в Вашей столице…». Далее следовало, что таким представителем назначен Бюцов, консул в Хакодатэ, который по окончании своего отпуска должен вернуться в Японию и представить свои верительные грамоты (ДВПЯ, 1871/-/6).
Бюцов приехал в Иокогаму в начале апреля 1872 года. 13 апреля в письме в адрес ставшего министром иностранных дел Соэдзима он просил о встрече с ним и аудиенции у императора для вручения ему верительных грамот. (ДВПЯ, 1872/-/6: 362). Но дело почему-то двигалось медленно. Только 25 апреля Соэдзима обратился в правительство с ходатайством о приеме Бюцова императором. И 13 мая, ровно через месяц, российский представитель получил ответ, что император примет его 15 мая в 10 часов утра (ДВПЯ, 1872/-/6: 363).
Переговоры, тем не менее, не начинались. То же было и в следующем году, когда необходимость разграничения сфер владения на Сахалине стала настоятельной. Совместное проживание русских и японцев не складывалось. Российские поселки рыбаков и промысловиков были сильно разбавлены арестантами, каторжниками и солдатами, их охранявшими. Японцы же были представлены, главным образом, рыбаками. 25 июля 1873 года произошел крупный инцидент с поджогом японских бараков русскими солдатами в поселке Хакотомари (ДВПЯ, 1873/-/7: 340–372).
В это время Бюцова уже не было в Иокогаме. Он уехал посланником в Пекин, где ему предстояло заняться проблемой Кульджинского края, населенного восставшими мусульманами и впоследствии оккупированного Россией. На его место в Японию в мае 1873 года в качестве министра-резидента (с 1876 года посланник) приехал Кирилл Васильевич Струве. Он пробудет в своей должности до 1882 г. после чего в течение 10 лет будет представлять Россию в Соединенных Штатах в качестве чрезвычайного посланника и полномочного министра. Затем в этом же качестве переедет в Нидерланды.
Японское предложение купить у России «северную часть Сахалина» Струве отклонил. В это же время в Японии все больше сторонников у точки зрения, что Сахалин может стать «обузой» для страны, которая еще по-настоящему не встала на ноги. Заместитель Управляющего департаментом колоний и развития Хоккайдо Курода Киётака обращался в правительство с предложением отказаться от Сахалина. Он полагает, что Японии будет не под силу заниматься развитием острова. Следует вместо этого сосредоточиться на развитии Хоккайдо, тоже недавней колонии Японии. Кроме того, по его мнению, опасно сохранять очаг противоречий с Россией в момент, когда у Японии возникли проблемы с Китаем в связи с присоединением островов Рюкю и попытками укрепления позиций в Корее. Весьма влиятельные лица правительства, такие как Сандзё, Ивакура и Окубо поддержали эту точку зрения, считая, что Японии следует отдать все силы решению внутренних проблем. (Yanaga).
21 января 1874 года в Иокогаме в здании русского консульства Тэрасима сообщил о назначении на пост японского посланника в Петербурге Эномото Такэаки и поручении ему решить проблему проведения границы между двумя странами на Сахалине (ДВПЯ,1874/-/3).
Направление японского посланника в Петербург задержалось из-за того, что ранее назначенный на этот пост и уже покинувший кресло министра иностранных дел упоминавшийся Сава Нобуёси внезапно занемог и скончался. В экстренном порядке в этом качестве был утвержден Эномото.
Это легендарная личность и заметная в истории российско-японских отношений. Он один из «больших друзей России» в Японии. Из феодальной семьи, находившейся в прямом подчинении (хатамото) Токугава, Эномото в годы революции Мэйдзи проявил лояльность своему сюзерену и выступил против императорских сил. Он увел большую часть военного флота из поверженного Эдо в Хакодатэ на Хоккайдо, где вскоре стал президентом самопровозглашенной Республики Эдзо. После поражения в морском сражении в мае 1869 года его подвергли аресту и судили за «государственную измену». Можно представить, каким был бы вердикт судей, но таланты и разносторонние способности подсудимого помогли одному из главных действующих сил мэйдзийской революции Курода Киётака убедить императора и других помиловать его и использовать на разных государственных постах.
Переговоры в Петербурге велись с 27 августа 1874 года в течение почти года и завершились подписанием договора 7 мая следующего 1875 года. Текст договора, составленный на французском, был скреплен подписями князя Горчакова и японского посланника Эномото. Договор состоял из преамбулы и семи статей.
В преамбуле формулировалась цели договора: положить конец многочисленным неудобствам из-за совместного владения островом; упрочить существующее между двумя императорами доброе согласие.
Статьи договора гласили: японский император уступал российскому часть острова, которой он владел, и отныне весь остров принадлежал российской империи; граница между двумя странами устанавливалась по проливу Лаперуза (ст. 1); в обмен на эту уступку российский император уступал «группу островов, называемых Курильскими, которыми он владел на тот момент, и отныне эта группа принадлежала японской империи (перечислялись названия всех 18 островов); граница между двумя империями устанавливалась по проливу между мысом Лопатка Камчатки и островом Шумшу (ст. 2).
Остальные статьи касались условий передачи и выкупа собственности на островах; прав русских и японцев, остающихся на передаваемой территории; прав японских судов посещать порт Корсаков, на юге Сахалина без портовых и таможенных пошлин в течение десяти лет; предоставления японцам для торговли, ловли рыбы права наиболее благоприятствуемой нации (ДВПЯ, 1875/-/6).
Обмен Сахалина на Курильские острова для Японии не был проигрышным ходом, утверждал один из авторов исследования, посвященного главному герою этого договора Тосиаки Эномото (Усуи). Благодаря тому, что этот договор «устранял единственно возможный повод для разногласий», отношения между двумя странами в тот период были «самыми сердечными». Так оценивал в эмиграции один из творцов Санкт-Петербургского договора, будущий посланник России (дважды) в Японии барон Роман Романович Розен (Rosen).
Обеим сторонам пришлось преодолеть трудности точного определения границ Курильских островов в районе мыса Лопатки, ряда других островов. Необходимо было тщательно переписать русское население на Курилах и японское на Сахалине с тем, чтобы совершить их переселение. На островах проживало в основном по несколько десятков человек местного населения, обозначенных в документах как алеуты и курильцы. За несколько лет до обмена стали поселяться и русские. Но их было крайне мало, и точных сведений о них не было. Японскую сторону тревожило то, что на островах могут остаться русские жители, перемещение которых могло вызвать недоразумения.
Сам факт подписания Санкт-Петербургского договора, действительно, говорил об обоюдном желании достичь согласия, несмотря на все те противоречия, которые накопились со времени подписания Симодского трактата. Комментируя это событие, «Таймс» в пространной статье об истории освоения острова писала о «счастливом завершении» длительного спора. (Times, 03.06.1875).
Об этом же свидетельствуют хранящиеся в японском архиве документы тех лет, включая переписку Эномото и Струве с министром иностранных дел Японии Тэрасима Мунэнори. 27 августа 1875 года Струве писал Тэрасима: «Я указал господину Матюнину, которому предстоит сдать эти острова Японскому Комиссару, заехать сначала, если возможно, в Петропавловск, где он может собрать сведения о жителях на Курилах. Там же местные жители могут указать ему, на каких именно островах проживают эти немногие люди. Я думаю, что в продолжение 2–3-х лет эти люди уйдут оттуда, и им объявлено будет, что Правительство наше окажет им содействие, в случае, если бы они пожелали переселиться в русские владения. Что касается до тех трех купеческих складов, о которых я имел честь Вам сообщить в прежних разговорах, то я имею о них только частные и весьма неопределенные сведения. Насколько мне известно, они находятся на Урупе, а также на северной оконечности Самусира (остров Симушир и Шумшу» (ДВПЯ, 1875/-/6).
Уступка южной части Сахалина, где многие годы в заливе Анива были японские поселения, в Японии воспринималась болезненно. Но были и те, кто считал этот обмен большим политическим достижением Эномото. «Остров Карафуто (Сахалин), конечно большой по территории, но зимы там очень суровые. Поэтому он не подходит для нас, японцев. Его колонизация не принесет никакой пользы. А Курильские острова, хоть и маленькие, но климат более умеренный и они больше подходят для нас. Поэтому колонизация Курил принесет нам больше пользы… Я хочу воздать хвалу выдающемуся успеху Эномото», — писал один из читателей японской газеты (Иомиури, 25.03.1876).
Оценивая огромные размеры Сахалина, его лесные и природные богатства, американцы смотрели на приобретение России с геополитических позиций. «Без сомнения, это приобретение России серьезно изменит будущие политические и торговые отношения в районе Восточного Архипелага и по сути всего побережья Азии… Было бы удивительно, если не станут громко говорить, что это первый шаг планов России в отношении английских владений в Ост-Индии. И, если такие планы вынашиваются, то владение Сахалином будет полезным в их реализации». (NYT, 24.09.1875).
Договор с Японией Александр II ратифицировал прямо перед своим отъездом в Берлин. Он выезжал в германскую столицу с Горчаковым на срочную встречу с императором Германии Вильгельмом I, чтобы смягчить ее напряженные отношения с Францией, после того как там был принят новый закон о военной службе. На Восточном вокзале Берлина его встречал сам император в русской военной форме и пышная свита из принцев, принцесс и князей. Российский монарх был одет в форму прусского генерала (Times,10.05.1875; Times, 11.05.1875).
Не исключено, что договор, который он накануне подписал, придавал ему больше бодрости. Приобретение Сахалина можно было считать некоторой компенсацией за Аляску, хотя аналогия была условной: за Сахалин Россия уступила свою часть Курил. И все же главное заключалось в том, что российский император, благословивший эту сделку, выполнил волю своего отца, который опасался, что остров пока еще в слабых руках японцев может стать легкой добычей «другой» державы. Это могла быть Англия или США, или кто-то другой. Геополитическое соперничество в восточной части Тихого океана в следующее десятилетие (80-е годы 19 века) перешло на омываемый им азиатский материк. Теперь оно определяет политику и отношения держав. Внимание европейских держав и США концентрируется на Корее. К ним активно подключается Япония, географически близкая к полуострову и традиционно тесно с ним связанная. За 70-е годы заметно усилился потенциал Японии, что позволяло ей более настойчиво добиваться своих целей в отношении полуострова.
Продолжение следует
