«Россия и Япония. Сто лет отношений». ГЛАВА I. История двусторонних отношений Нового времени (на стыке со Средневековьем) берет свое начало с образования в двух странах централизованных государств

Публикуем отрывки из книги известного японоведа, историка Саркисова Константина Оганесовича «Россия и Япония. Сто лет отношений (1817-1917)».

ГЛАВА I. История двусторонних отношений Нового времени (на стыке со Средневековьем) берет свое начало с образования в двух странах централизованных государств

Начало

История двусторонних отношений Нового времени на стыке Средневековьем берет свое начало с образования в двух странах централизованных государств. «Собирание земель» в России при Иване III (1440–1505) происходило в ту пору, когда в Японии сегун Асикага Ёсимаса (1436–1490), напротив, утратил свою власть над страной. Период «воюющих княжеств» (Сэнгоку дзидай) продолжался до конца 16-го века.

Но это «отставание на век» постепенно сокращалось. Превращение Великого Московского княжества в царство и перелом в процессе объединения Японии по времени почти совпадают. Первое случилось в 1547 году при венчании на престол первого царя «всея Руси» Ивана Грозного, второе в 1568 году в результате захвата Киото Ода Нобунага.

В дальнейшем становление централизованного государства в двух странах существенно отличалось. В России в отличие от Японии усиление или консолидация центральной власти не была последовательной. Власть царя то резко возрастала, то становилась почти номинальной. После смерти Ивана Грозного (1584) Московское царство испытало жесточайший кризис государственности, порой ставивший под сомнение те основы, на которых она начиналась при Иване III. На престоле в Москве менялись цари − Федор Иоаннович (1584–1598), царица Ирина, ее брат Борис Годунов, Лжедмитрий I и Василий Шуйский. Свергшие с престола Шуйского бояре выбрали царем польского королевича Владислава, но тот так и не был венчан на престол. Однако в течение двух лет (1610–1612) Москвой правили поляки.

После смерти Ода (1582) власть перешла к другой значительной исторической фигуре − Тоётоми Хидэёси. Противостояние с ним другой нарождающейся военной силы − клана Токугава до поры до времени не было деструктивным. Как и в России, внутренние противоречия обострились при смерти главы правящего клана. Поразительно совпадают особенности переходного периода, когда в стране при отсутствии явного лидера и колебании элиты в выборе нового монарха возникла форма коллективного правления. Но это длилось недолго, так как система требовала единоначалия и отвергала форму коллективной ответственности как таковую.

В Москве после изгнания Шуйского возникла семибоярщина», а в Японии после смерти Хидэёси (1598) при пятилетнем наследнике дома Тоётоми был учрежден Совет старейшин из пяти членов (своеобразная «пятибоярщина»). В Японии судьба сильной центральной власти в лице единого лидера решалась на поле боя − битвой при Сэкигахара (1600). В России политическое противостояние также принимало форму военных столкновений соперничающих групп: в январе 1605, спустя 5 лет после битвы при Сэкигахара произошла одна из решающих битв русских войск царя Бориса Годунова против Лжедмитрия − битва под Добрыничами, в которой Шуйский, только возвратившийся из опалы, был одним из царских полководцев и заработал политический капитал для возможного воцарения в будущем на престоле. Но еще через 5 лет в битве при Клушине войска Московского царства в союзе со шведами потерпели сокрушительное поражение от малочисленных войск Речи Посполитой, что решило судьбу Москвы, в которой воцарились поляки. Это стало финалом русской государственности прежней эпохи − династии Рюриковичей.

Новая государственность возникла в результате освободительной войны народных ополчений и воцарения династии Романовых, продлившейся столетия, как и в Японии сёгунат Токугава. Романовы пережили Токугава ровно на полвека. Но если в Японии при смене формации монархия возродилась, в России системная революция похоронила монархию.

12 февраля 1603 года рескриптом императора Токугава Иэясу был назначен Правым министром с титулом Великого Полководца Покорителя Варваров и ровно через месяц посетил императора в его дворце в Киото. Всего лишь на десять лет позднее в 1613 году (23 июля) местоблюститель патриаршего престола митрополит Казанский и Свияжский Ефрем совершит в Успенском соборе «обряд венчания» на престол Михаила Федоровича Романова и подпишет грамоту об избрании его на царство.

В России после прихода к власти Романовых, сумевших худо-бедно объединить страну, возникли внутренние экономические потребности движения на Восток. Но происходило это в муках и противоречивости рождения новой силы. У молодого Романова пока не только не было амбиций в отношении Востока, ему приходилось думать о защите Москвы. Спустя пять лет после восхождения на престол пришлось выдержать очередной поход поляков на Москву и осаду русской столицы (1618). Позднее после смерти польского короля Сигизмунда Михаил Романов сам начал войну с Речью Посполитой (1632–34). Война заканчивается неудачной попыткой вернуть Смоленск, а после смерти его отца патриарха Филарета (1633) власть царя резко ослабевает. Он вынужден вернуть Земскому собранию его полномочия и обращаться за его санкциями по поводу даже незначительных решений.

Несмотря на ослабление абсолютистских начал российской монархии, энергия и амбиции новой объединенной России, встречая преграду на Западе, реализуются на Востоке. Впечатляло проникновение и освоение огромных пространств Сибири. В Москве в 1638 году учреждается Сибирский приказ. В 8 с лишним тысячах километров от Москвы создается Якутское воеводство (1640), по приказу которого осуществляется успешная экспедиция на Амур (1643), а 1649 году русские выходят к берегу Охотского моря, где основывают порт и поселение Охотск.

В Екатерининские времена движение на Восток приобретает особую силу. Мелкие промысловые партии постепенно осваивали побережье Охотского моря и Камчатские берега. В 1782 году «Таймс» сообщало об одной русской компании, обосновавшейся на берегу Охотского моря, которая активно добивалась создания фактории на берегах Амура, где удобнее и не так накладно, как на севере, и где в изобилии корабельный лес (Т: 27.03.1786).

До того как Павлом Первым в 1797 году была основана Российско-Американская компания (РАК), по берегам Берингова моря на Алеутах и Курильских островах действовали мелкие промысловые партии, которых насчитывалось 44. С 1747 по 1797 год, за пятьдесят лет объем их добычи составил всего 6,3 млн рублей. Достижения РАК были более внушительными: за 21 год с 1797 по 1818 годы − 15,0 млн рублей. Об Охотске наряду с Якутском, Иркутском и Москвой английская печать со ссылкой на германские источники позднее писала, как об одной из «внушительных факторий» по добыче пушнины (Т: 03.04.1822).          Это было движение, которое будет названо «одним из самых поразительных событий во всей мировой истории национального развития» (NYT: 16.09.1899).

Вектор и динамика развития Японии оказываются прямо противоположными. Если в России возникшая на базе новой династии монархия все более утверждает себя как абсолютную власть и всячески стремится к расширению своих границ, в Японии монархия в лице императора становится чисто номинальной силой, а реальная власть военного сословия выбирает путь самоизоляции.

В то время как партии (артели) энергичных российских предпринимателей выходят на берега Охотского моря, Япония закрывает почти что наглухо свои ворота. Приходят в упадок японские поселения по всей Юго-Восточной Азии − в Таиланде, на Филиппинах, во Вьетнаме и на Борнео. Это реакция на начало колонизации Востока Западом в период великих географических открытий.

Но экономические силы, скованные политикой самоизоляции («сакоку»), понемногу прорывались наружу и осваивали территории вокруг страны: на севере − Эдзо (Хоккайдо, Сахалин, Курильские острова). В 1785 году, встревоженное известиями о приближении к этим территориям русских, бакуфу снарядило экспедицию для их обследования. Но в конечном счете до настоящего освоения и присоединения этих территорий дело не дошло. Главная причина − суровые условия и отсутствие особой экономической привлекательности, и все свелось к бартерной торговле. Исключение составили некоторые поселения на юге Сахалина и на южных Курильских островах.

Русские первопроходцы, напротив, превозмогая тяготы и лишения, устремлялись сюда, привлекаемые экономической выгодой − охотой на морского зверя, добычей пушнины, богатым рыбным промыслом. Все это поглощалось не только внутренним рынком, но и с середины 17 века рынками Китая и Индии. В 1799 году при активном участии российского правительства на обширнейшей территории Камчатки, Алеутских островов и Аляски по модели Ост-Индской компании была создана Российско-американская компания. Экономическое освоение новых территорий осуществлялось путем присоединения неосвоенных территорий или территорий, чья государственная принадлежность была неопределенной. Поэтому в компетенцию компании входит не только освоение, но и военная охрана поселений (Окадзаки: 136).

Чем дальше уходили русские на Восток, тем острее становилась потребность во взаимоотношениях с соседними странами, где можно было бы продавать или обменивать на другие товары добытую пушнину и рыбий жир. Китай был и оставался долгое время главным рынком меновой торговли, но с начала 18 века Россия начинает стучаться в двери Японии, предлагая открыть их.

В докладной записке И. Крузенштерна можно найти такие строки: «Самые дорогие мехи можно бы, как и прежде, отправлять сухим путем в Кяхту, мехи же нижняго разбора отвозить в Японию или естьли зависть оной преградит путь к достижению такового намерения, в Кантон, где всегда продавать можно с великою выгодою…» (Аров:).

Попытки завязать торговые связи с Японией оказались безуспешными и в 18 веке, и довольно драматичными в начале 19 века, когда два российских судна под командованием Хвостова и Давыдова атаковали и разграбили поселения японцев на острове Кунашир (1806) и в заливе Анива на Южном Сахалине (1807).

В предисловии к книге одного из участников экспедиции Давыдова, изданной в 1810 году, адмирал Александр Семенович Шишков так передавал тайную инструкцию Резанова своим подчиненным Хвостову и Давыдову: «Близ Японии находится плодоносный остров Сахалин, которого природные жители составляют особый народ от японцев. На нем промышляли некогда (лет около шестидесяти назад) и мы, водворишься, но не известно, что с завезенным туда селением нашим воспоследовало. Японцы овладели сим островом, поселились на нем, покорили сахалинцев и поступают с ними, как с рабами, весьма жестоко. Резанов предпринял сделать Экспедицию на сей остров, с тем чтобы японцев согнать с оного, все заведения их на нем истребить, все что можно забрать с собой, остальное же отдать жителям или предать огню. Сахалинцев же взять под свое покровительство, раздать старшинам серебряные медали, и объявить их российскими подданными. Сверх сего захватить несколько японцев, а особливо стараться взять их жреца с кумирнею и со всеми идолами и утварями. Сие последнее действие почитал он нужным для того, дабы взятых японцев отвезти в Охотск, содержать их как можно лучше, позволить жрецу отправлять всякое по обрядам их священослужение, и по прошествии года всех отвезти обратно в Японию, дабы они рассказали о поступках наших с ними, и чрез то внушили бы народу лучшую к нам доверенность» (Шишков:).

Приказывая совершить этот по выражению Чехова «разбой», Резанов, по свидетельству Шишкова, руководствовался благими намерениями. «Резанов почитал торг с Японией не токмо нужным для открытия новых источников богатств, но даже единственным и необходимым средством к пропитанию всех заведений наших в краю бесхлебном и голодном» (Шишков:).

Но результат был обратным. Летом 1811 года, а точнее 17 июня 1811 года, во время гидрографического обследования южных Курильских островов капитан русского судна «Диана» Василий Головнин случайно высадился на северной части острова Итуруп, приняв его за другой. Хорошо осведомленный о действиях Хвостова и Давыдова, он понял, что ничего хорошего ждать не приходится, и стал уверять представителя японской власти на острове в мирных намерениях, что не противоречило истине.

«Мы ищем безопасной для нашего судна гавани, где могли бы запастись пресной водой и дровами, в коих имеем крайнюю нужду, а получив нужное нам количество воды и дров, тотчас оставим их берега» — уверял он. Но в ответ услышал, что «японцы имеют причину бояться русских, ибо за несколько лет пред сим русские суда два раза нападали на японские селения и все, что в них ни нашли, то или увезли с собою, или сожгли, не пощадив даже ни храмов, ни домов, ни съестных припасов; а так как пшено, главная и единственная их пища, привозится на остров из Японии, нападение же на них сделано было одно поздно осенью, когда суда их в море не ходят и нового запаса на зиму привезти не могли, а другое рано весною, прежде нежели пришли суда, притом и жилища их были выжжены, и потому японцы принуждены были много претерпеть от голоду и холоду, до того даже, что многие лишились жизни» (Головнин:).

«Записки флота капитана Головнина о приключениях его в плену у японцев» были опубликованы в 1818 году. Но до этого история о злоключениях русского капитана и членов его команды появилась в английской «Таймс». В ней упоминалось о нападении на японские поселения на Курильских островах лейтенанта Хвостова и о решимости японцев прервать всяческие контакты с русскими. Осведомленный об этом Головнин не собирался высаживаться на островах, которыми владели японцы, и только случай его вынудил сделать это. Головнин был исполнен желания восстановить разорванные отношения и согласился на встречу с японским начальством на Кунашире, где он попал в плен, писала газета, пересказывая основные события инцидента (Times: 27.12.1817)

В тот же день Головнин и сопровождающие его лица вернулись на «Диану» и могли бы спокойно уйти. Но пребывание их затянулось и закончилось арестом. Из дневниковых записей Головнина видно, что к этому моменту в отсутствии дипломатических отношений и каких-либо других официальных контактов граница между владениями двух стран на Курилах сложилась между островами Уруп и Итуруп. На первом и на других островах севернее обитали «курильцы», которых Головнин называл «нашими» (Головнин:), и которые говорили по-русски и были крещены.

Остров Уруп упоминался в лондонской газете в связи с планами Российско-Американской компании, снарядившей два корабля для доставки провизии и других необходимых товаров русским факториям на Аляске. Обогнув американский континент с юга, они должны были дойти до его северо-западных берегов, а по пути на острое Уруп основать базу для будущей торговли с Японией. (Times, 04.09.1802)

10 октября 1813 года «Диана» с Головниным на борту снялась с якоря в Хакодатэ и взяла курс на Камчатку, в Петропавловск. Вот как описывал свое возвращение из японского плена Головнин. «Во все время, пока мы лавировали в гавани, весь берег около города усеян был народом. Наконец, когда мы достигли выхода, тогда друзья наши японцы, искренно пожелав нам счастливого пути, простились с нами. С трудом могли мы принудить их взять от нас при сем случае некоторые подарки; они отзывались, что и без того много уже получили. При отъезде их с корабля мы кричали им, а они нам: «ура!» − желая друг другу счастья и скорого заключения соседственной дружбы и связей между Россией и Японией. Японцы, бывшие на лодках, не переставали нам кланяться, доколе мы могли их видеть, но наступивший благоприятный ветер быстро понес корабль и отдалял нас от берегов, на коих испытали мы столь много несчастия и великодушия мирных жителей, называемых от европейцев (может быть, уже чересчур просвещенных) варварами». (Головнин:)

2. На встречу с Японией

Но до «соседственной дружбы» было более сорока лет. А пока 18 мая 1815 года в связи с направлением в Японию фрегата «Рюрик» для очередной попытки установления отношений, кабинет министров до получения ответа предписывал: «чтобы суда Российско-Американской компании не ходили долее 18-го Курильскаго острова, потому что японцы почитают оный с нашей стороны границею, а равно и о том, что отправление миссионеров для распространения християнской веры может опять раздражить японское правительство» (РГАВМФ, 212/ 1/ 964:).

Продолжая сталкиваться с упорством японцев, не желавших открываться внешнему миру, Александр I в 1821 году издал указ, определявший пределы «от..Берингова пролива до Южного мыса острова Урупа» (Полное собрание законов Российской Империи. Царствование Императора Александра I. 1921).

Российские попытки «достучаться» до японской элиты того периода оказались бесплодными. Время для «открытия» страны еще не пришло. Сёгунат находился в состоянии относительной стабильности, которой извне пока никто по-настоящему не угрожал. То же самое можно сказать и о внутренней ситуации.

С 1787 по 1837 год, ровно полвека длилось правление сёгуна Иэнари (1787–1837). Став в 15 лет «великим сегуном − покорителем варваров», он пришел в разгар кризиса, вызванного самым массовым в период Эдо голодом эпохи Тэммэй (1782–1788), и передал свое место сыну Иэёси (1837–1853) в разгар другого голода эпохи Тэмпо (1835–1837). До конца своего правления Иэнари не имел большого интереса к политике и в историю вошел как обладатель большого числа детей (55) и наложниц (более 40). В эпоху «застоя» политика изоляции сохраняла свою поддержку внутри страны, хотя внешний мир в лице русских уже стучал в «двери», предлагая их открыть. Этого уже жаждал и новый торгово-предпринимательский слой, как это видно на примере одного из героев головнинской эпопеи Такадая Кахэй. Но система оставалась глухой, и русским купцам, приходившим со своими товарами с севера к Курилам и Хоккайдо и заявками на японские товары, предлагали плыть тысячи миль на юг в Нагасаки.

Режим оставался жестким и не было попыток в сторону его смягчения, какие имели место в России при Александре I. Не было своего Сперанского, кто пытался что-то изменить в самой системе. Только после прихода к власти сына Иэнари Иэёси начались и быстро завершились реформы Тэмпо (1841–1843). Но в отличие от ограниченных либеральных реформ в России они были сугубо консервативными. Таким по сути и недальновидным было решение о роспуске картелей ремесленников и купцов (кабунакама). Эти предтечи акционерных обществ подозревались в монопольно высоких ценах. Впрочем, в реформах в двух странах было много общего. Наиболее болезненным был крестьянский вопрос. В России Александр I и его младший брат Николай I столкнулись с необходимостью отмены крепостничества, но так на это и не решились. Александр хотел, но боялся. Николай и боялся, и не хотел.

В Японии, где не было крепостничества, острой была проблема возвращения крестьян в деревню, недопущения притока в Эдо массы бедных и голодных крестьян после массового голода. Для Японии острой была задача пополнения казны любыми средствами, а не только призывами к бережливости и экономии. В этих условиях элита пошла на ущемление имущественных прав привилегированного слоя. В 1843 году был принят закон об экспроприации наделов, позволявший изымать земли у феодалов взамен земель из «свободного фонда». Этот закон коснулся земель вокруг Эдо и Осака, принадлежавших хатамото (дайме в прямом подчинении сёгуну) и фудай дайме (близкие клану Токугава феодалы, его вассалы еще до битвы Сэкигахара, в отличие от тодзама дайме, примкнувших позднее).

Сопротивление системным реформам в обеих странах ослабло к середине 19 века. В России внутренняя ситуация заставило Александра II приступить к радикальным реформам, среди которых отмена крепостничества. В Японии созрело сознание, что самоизоляция грозит повторением судьбы цинского Китая. Первая опиумная война (1840–1842) англичан и французов в Китае продемонстрировала военную слабость этой страны и то, чем это грозит.

Японии удалось избежать судьбы Китая лишь потому, что привлекательность ее рынка для иностранцев не шла ни в какое сравнение с китайским. Привлекательность была в том, что, благодаря географической близости к Китаю, высокой развитости рынка, в Японии можно было купить продовольствие и другие товары, необходимые для кораблей и десантов, воевавших в Китае.

В 1853 году русские вышли к устью Амура. Важнейшее геополитическое приобретение во многом определило логику дальнейших ходов. Напротив устья Амура через узкий и мелководный пролив располагался огромный остров. Сахалин, потенциально богатый ресурсами, углем, который становится решающим фактором развития торгового и военного флотов, привлекал особое внимание. Но это в перспективе. Сил едва хватало на старое и любимое русское предприятие в районе Камчатки и Аляски − Российско-Американскую компанию.Интересами этой компании определялась. задача экспедиции Путятина в Японию. Она была сформулирована в Петербурге в морском ведомстве и министерстве иностранных дел: войти в сношения с Японией, чтобы обеспечить «интересы Американских наших колоний и Камчатки, требующих удобнейших способов доставки туда продовольствия и Т.п.». Все остальное − на будущее. (РГАВМФ, 296/1/75 а:)

3. Путятин и Перри

О последствиях для Китая первой опиумной войны в Эдо узнали из голландских источников. Первой реакцией бакуфу и прибрежных феодальных кланов было строительство фортов с батареями (Хасэгава:). Слухи о том, что происходило в Китае, заставляли содрогаться при мысли, что то же самое может произойти и с Японией (Kitaoka:9). Вид пришвартованных в японских портах иностранных военных кораблей, их грозного оснащения не оставлял никаких надежд на успех.

Заморские суда все в большем числе заходили в японские гавани без какого-либо согласия на то местных властей. Иностранцам все еще запрещали пребывание на суше и они вынуждены жить на своих судах, а после завершения дел (в основном пополнение запасов воды и продовольствия) покидали страну. Однако заставить их строго соблюдать эти правила становилось все труднее. В феврале 1860 года, когда началась вторая «опиумная война» из Гонконга, где располагалось военное командование Англии и Франции, в Японию и на Филиппины для закупки боевых коней были направлены французские и английские офицеры. Как сообщалось, на постоянных пунктах продажи боевых лошадей англичане приобрели 1000 лошадей, французы рассчитывали на большее число (New York Times (NYT): 03.06.1860). Из другого источника можно узнать, что французам с трудом, но все же удалось уговорить японцев продать им 1200 лошадей. Причем платили они по 600–800 франков за каждую, что по тем временам было очень высокой ценой. Тем не менее японцы шли на это неохотно, опасаясь, что массовая закупка лошадей может истощить национальные ресурсы тягловой силы (Бутаков:).

Решимость открыться внешнему миру наталкивалась на внутреннее сопротивление. Против выступали как отдельные феодальные кланы, так и часть сегунского правительства. Необходим был импульс извне, и его можно было бы ожидать в первую очередь со стороны России. Но после неудачной экспедиции Николая Резанова, Россия, казалось, надолго отказалась от всяких попыток. И лишь через десятилетия, а именно в 1843 году идею установления отношений с дальневосточным соседом стал энергично продвигать капитан первого ранга, а через год уже контр-адмирал Евфимий Васильевич Путятин.

Незаурядные способности и энергия помогли ему сделать быструю карьеру. В морском ведомстве он оказался под началом князя Александра Сергеевича Меншикова, который по Наваринскому сражению был наслышан об отважном и инициативном молодом офицере. В тот 1827 год Меншиков только вернулся из Персии и по поручению Николая I занимался реорганизацией морского министерства.

С 1842 года Путятин активно вовлекался в вопросы строительства военного флота, направлялся за рубеж, чаще всего в Англию, для пополнения русского флота кораблями, приборами, лоцманскими картами и прочим морским снаряжением. Здесь он узнал о войне Англии в Китае, об успехах кораблей Джорджа Эллиота и английского экспедиционного корпуса в Китае. Порой англичане встречали ожесточенное сопротивление, но нередко брали без боя целые города, включая Шанхай.

Воцарение Англии в Китае означало выход ее на тихоокеанское побережье с возможностью дальнейшего продвижения на север к зоне владений и действий РАК. За прошедшие годы ситуация в Восточной части Тихого океана, в корне изменилась. Английские достижения в «открытии» Китая возбудили аппетиты других стран. К региону активно «подтягивались» Франция и Германия.

Особый интерес Китай вызывал у Соединенных Штатов, которые после захвата Калифорнии и начала «золотой лихорадки» стали быстро разворачиваться в сторону Тихого океана. С приходом в 1845 году к власти президента Джеймса Полка экспансия на Запад внутри континента и за его пределами через океан осуществлялась под флагом «просветительской миссии» США («Manifest Destiny»). Она подкреплялась ростом силы, самоуверенности и амбиций американского капитала на фоне общего оживления экономической конъюнктуры.

Стал заметным интерес США к промыслу котиков и китов в северо-восточной части Тихого океана в районе русской Америки, Алеут, Камчатки и Курил. Еще не было прямого конфликта интересов между Россией и США в регионе, но Путятин стремился опередить события. В 1843 году он представил царю записку о целесообразности снаряжения экспедиции к восточным берегам России в поисках более удобной, чем в Охотске, бухты для стоянки русских кораблей. Именно в этой связи возникал вопрос о необходимости «новой попытки» установления отношений с Японией. Николай I, у которого, в отличие от его предшественника, не было ощущения полной безнадежности такого предприятия и к тому же прошло изрядное количество лет, согласился с его доводами.

Была еще одна важная причина. Следовало зайти в китайские порты, открытые англичанами для торговли, чтобы уяснить себе, насколько это может угрожать интересам традиционной русской торговли с Китаем по сухопутному пути − через Кяхту.

По решению царя военный корабль в сопровождении транспортного судна вначале должен был отправиться в Китай, а оттуда в Японию. К этой миссии готовился 20-пушечный корвет отечественной севастопольской постройки (1841), тогда носивший имя спартанского царя Менелая, но позднее переименованный в «Оливуца» в честь сицилийского городка, где как-то проводила свой отдых царская семья.

Уже были готовы инструкции для руководителя новой миссии и проект письма царя в адрес сёгуна. «Но все сие, по особым соображениям, было потом, по Высочайшему же повелению, приостановлено, − и, таким образом, посылка упомянутого судна к берегам Японии не состоялась» (РГАМВФ, 296/1/75а:: 20). Отказ на заявку о путешествии в Китай, а затем в Японию пришел в отсутствие Путятина. Он был в Англии, в очередной командировке. Как всегда собирал сведения о строящихся кораблях, интересовался подробностями английской торговли с Китаем через восточные порты. Он израсходовал 4 тыс. рублей серебром на приобретение астрономических и морских инструментов, книг и карт, справочных материалов. На это российский Минфин выделил деньги. Что же касается финансирования миссии в Японию, то управляющий министерством финансов Егор Францевич Канкрин «завернул» проект Путятина, твердо заявив, что на это денег в казне нет.

В свою должность Канкрин вступил в 1823 году еще при Александре I и сейчас как раз заканчивал денежную реформу с введением серебряных монет в качестве основной национальной валюты. «Наиболее ценная фигура» в кабинете министров России того периода, по оценке «Таймс» тех лет (Т: 26.10.1837). «Канкрин был человек чрезвычайно оригинальный и выдающегося ума. Родом он был немец, но еще при Екатерине был вызван в Россию его отец для заведования соляным делом», пишет о нем русский историк. (Корнилов:). Канкрин пользовался большим уважением у царя и в российском обществе как высокий профессионал и честный человек. Но из-за прямоты характера, резкости суждений в отношении всех, кто заслуживал этого, независимо от положения или сословия, у него было много недоброжелателей, в том числе и в высших сферах. Они пытались опорочить его имя в глазах царя. Как-то получив незаслуженный нагоняй от Николая I, он заявил, что подает в отставку, на что царь ответил: «Если Вы, Канкрин, хотите подать в отставку, я тоже могу в тот же день снять с себя корону» (Т: 26.10.1837).

В газетах того периода можно найти информацию о награждении Канкрина наряду с Нессельроде и Чернышевым (Александр Иванович) орденом Андрея Первозванного с бриллиантами. Награду вручал наследник, будущий русский царь Александр II (Т: 26.05.1834). Один из критиков (по очевидным причинам) царствования Николая I польский эмигрант граф Адам Гуровский в книге, опубликованной в США за год до смерти царя, писал, что Канкрину удавалось вовремя останавливать царя в его дорогостоящих проектах, за что тот часто ему был благодарен. (Gurowski : 59, 60).

Очевидно, что оспорить решение столь влиятельного человека как Канкрин, было очень трудно. Путятин апеллирует к своему патрону − князю Меншикову. 15 (3) сентября 1843 года он пишет ему письмо, в котором просит повлиять на министерство финансов. К прежним доводам в пользу такой экспедиции он просит добавить еще один, самый важный.

Дело в том, что в Англии Путятин узнал о подготовке к отплытию в Японию 26-пушечного шлюпа «Семаранг» для гидрографического описания ее берегов и установления отношений. Руководителем этой экспедиции был назначен известный английский мореплаватель капитан сэр Эдвард Белчер, накануне совершивший пятилетнее кругосветное путешествие. Путятин предупреждает, что, описывая берега Японии, Белчер может внедриться в российские владения. «Можно достоверно предполагать, что при сей описи будет исследовано устье Амура и весь не известный берег. Ваша Светлость может лучше меня предвидеть последствия, могущие произойти от этого предприятия. Остановить оное, конечно, мы не в состоянии, но казалось бы совершенно уместным и своевременным приступить к таким же действиям и нам самим». И с огорчением замечает: «Неужели расходы в 300 тысяч серебром в таком случае могут служить препятствием?» (РГАВМФ, 418/2/30:).

Британская угроза российским владениям на Дальнем Востоке, не подействовала. Этот аргумент станет действовать по-настоящему спустя пару десятилетий, когда резко обострится соперничество России с Англией на Ближнем и Среднем Востоке, в Афганистане, в китайском Туркестане и Тибете, когда важнейшие решения нередко будут приниматься исходя из презумпции существования «английской угрозы».

А пока решение Канкрина отсрочило на целое десятилетие попытку России первой установить отношения с Японией.

Путятина, впрочем, не волновал вопрос о приоритете, его больше заботило другое − иностранные державы, укрепившись в Японии, станут угрожать российским позициям на Дальнем Востоке. Главное, пусть не первым, но получить в Японии права и возможности, одинаковые с другими. Поэтому в «открытии» Японии он был не только не против сотрудничества с другими странами, но и находил это даже полезным.

Чтобы в какой-то степени снять угрозу соперничества с Англией, он считал разумным предложить Лондону «совокупные действия к открытию сношений с Японией» (РГАВМФ, 418/2/30:). На его настроения в пользу сотрудничества с Англией влияла его собственная судьба, женитьба на англичанке и постоянные поездки в эту страну. Он упоминается в отчетах о различных мероприятиях по линии английского Адмиралтейства. Его имя можно найти среди приглашенных на прием к главнокомандующему военно-морским флотом Великобритании адмиралу Чарльзу Роули в «Дом Адмиралтейства» в Портсмуте в октябре 1844 года (Т: 11.10.1844).

А в марте следующего года он вместе с русским посланником в Лондоне бароном Филиппом Ивановичем Брунновым участвует в дневном приеме в Сент-Джеймском дворце. Третьим после француза и австрийца он был представлен королеве Виктории, которой было тогда всего 25 лет и суждено править еще более полувека (Т: 06.03.1845).

О том, что и спустя десять лет у русского адмирала не было «первооткрывательского зуда», свидетельствует его готовность к сотрудничеству с американцами, которые еще до приобретения русской Аляски начинают интересоваться северной частью Тихого океана. В 1853 году в этот район снаряжаются пять американских кораблей под командой коммодора Ринггольда (Cadwalader Ringgold). Эскадра собиралась пройти через Берингов пролив в Северный Ледовитый океан, насколько это позволят льды, затем отправиться на обследование южной части пролива, обследовать Алеуты, Курилы, зайти в Охотское море, затем к Сахалину, и далее к устью Амура (Т: 18.05.1853).

Одновременно через Тихий океан направлялась эскадра коммодора Перри (Matthew C. Perry). Ее задача − открытие портов Японии для свободного захода иностранных судов. В отличие от Путятина, у Перри навязчивая идея прийти первым в Японию. Он знал о снаряжении в Японию кораблей адмирала Путятина. Не имея точной информации, какие цели ставили перед собой русские, он стремился обеспечить за собой преимущество «первооткрытия». Путятин же был настроен миролюбиво и конструктивно. В письме от 12 ноября 1853 года, адресованном американскому адмиралу, он предлагал объединить усилия в принуждении Японии к открытию портов для торговли. Но американский адмирал в вежливых выражениях отклонил это предложение. В своих записках он писал, что политика США не допускала союза с иностранными государствами, да и сам считал, что это не отвечает интересам США, и хвастал, что своим успехом в открытии Японии он «ни в малейшей степени не был обязан России» (Perry: 62).

За нежеланием американского адмирала соединить усилия с Россией в «открытии Японии» скрывалось не столько его честолюбие, сколько стратегия страны, которую он представлял. В июле 1853 года назначенный чуть более года назад американским посланником в Пекине бригадный генерал Хэмфри Маршал (Humphrey Marshall) в донесениях в госсекретарю Уильяму Мерси писал, что основными «игроками» на китайском поле являются Англия и Россия, интересы которых явно не совпадают с американскими. Разразившаяся в Китае гражданская война (Тайпинское восстание 1850 — 1864) вряд ли поколеблет сами устои государства, но истощит его ресурсы основательно, рассуждал он. А этим, несомненно, воспользуются Англия и Россия. В связи с тем, что потенциальных союзников в Китае у США нет, им следует действовать в одиночку (Te-Kong Tong:).

Рассматривая Россию как растущую угрозу Китаю с севера, Маршал убеждал Мерси, что усиление сферы ее влияния в Тихом океане может составить угрозу и США и даже нанести материальный ущерб за счет расстройства американского рыбного и других промыслов в Восточной части Тихого океана.

В «черном списке» стран, угрожающих американским интересам, у Маршала фигурировала не только Россия, но и Англия. Особенно после первой опиумной войны, когда Британской империи удалось «протянуть» вектор своего геополитического влияния из Сингапура, Гонконга в Шанхай и устье Янцзы. В Китае американцы имели не столько прямые геополитические амбиции, сколько экономические… Их интересы сосредотачивались на торговле и промышленных проектах. При очень слабом экономическом и торговом присутствии в Китае Россия не представляла серьезной угрозы. Другое дело Англия. Ее новые приобретения значительно усиливали ее и без того внушительный экономический потенциал. В Китае европейцы, и прежде всего, англичане традиционно больше покупали, чем продавали. Теперь, по сведениям Маршала, только за 1852 год англичане имели 5–6 млн фунтов стерлингов ежегодной выручки от продажи китайского чая и шелка на английском рынке, получалась солидная сумма (Te-Kong Tong:).

Преобладание геополитических интересов над экономическими, наряду с неготовностью экономически эффективно освоить уже приобретенные новые территории, − особенность и основной порок дальневосточной стратегии России в это и более поздние времена. Из этого не делали никакого секрета и откровенно признавали.

В силу предприимчивости американцев их открытие Японии было неизбежным. Об этом говорилось в самом начале инструкции МИД России Путятину от 4 сентября (23 августа) 1852 года: «…Американцы, для коих открытие торговли с Японцами и доступ в их порты составляли… всегда важный вопрос, − по приобретению ныне Калифорнии, с новой деятельностью устремилась к достижению желаемой цели. В этих видах снаряжена ими в нынешнем году экспедиция к берегам Японии с целью принудить Японское Правительство к установлению торговли с поданными Соединенных Штатов и к разным при этом в пользу их уступкам. Хотя о действиях сей экспедиции еще не имеется никаких сведений, но судя по сделанным Американцами приготовлениям, и приняв в соображение предприимчивый дух сего народа, когда дело касается до торговых интересов нации, − можно почти с уверенностью предсказать, что Американские Штаты, тем или другим способом, − мирными переговорами, или, употребив в потребном случае силу, − достигнут своих видов и заставят Японцев склониться на их требования».

Инструкция была составлена с хорошим знанием дела. Ставший летом этого года на короткое время министром флота США, больше писатель, чем политик Джон Педдлтон Кеннеди с энтузиазмом и красноречием призывал к «принятию некоторых действенных мер» в отношении Японии, «этой полуварварской империи» (Annual Reports: 04.12.1852).

Поэтому цели, стоявшие перед Путятиным, по мнению российского МИД, были вполне заземленными. Вопросы торговых и прочих выгод при открытии Японии − дело будущего. Главное было затвердить свое присутствие в этой стране, что было важно для обеспечения жизненно важных интересов в районе Камчатки и Аляски. Достижение этой цели не требовало больших жертв и исключало применение силы, предполагая, однако, проявление огромного терпения и выносливости.

«…Хотя морская торговля наша еще не находится в том положении, чтобы доступ в Японию составлял для нас такую же существенную потребность как для Американцев, но в этом деле, − кроме будущих интересов нашей торговли, которые во всяком случае полезно заранее обеспечить, − являются также интересы Американских наших колоний и Камчатки, требующих удобнейших способов доставки туда продовольствия и т.п. Все это побуждает наше Правительство приступить к каким-либо в отношении к Японии миролюбивым мерам [подчеркнуто в документе], дабы не лишиться тех выгод, какие, без сомнения, приобретут теперь Американцы…»

Не ставилась и задача быть первыми в открытии Японии. Напротив, на Мойке в доме 6, угол Дворцовой площади, где располагался российский МИД, считали приход Путятина после американцев тактически более выгодным.

«Зная упорство Японского Правительства и до какой степени оное чуждается всяких сношений с иностранцами, − нет сомнения, что Ваше Превосходительство встретит в этом деле немалые затруднения. Но Министерство Иностранных Дел полагает, что если наш фрегат явится в Японию вслед за Американской экспедицией, и если предприятие Американцев увенчается успехом, как это вероподобно, − то сие самое уже изменит положение для нас дел в Японии и будет способствовать Вам к достижению желаемых видов. Если Японское Правительство представит Американцам разные права и выгоды для их торговли, − то, сколько нам кажется, уже не так трудно будет склонить оное на подобные же и для России уступки. Главное во всем этом, по мнению Министерства Иностранных Дел, − воспользоваться теми обстоятельствами, которых надобно теперь ожидать, и, в случае если Американская экспедиция удастся, − приступить к переговорам с Японцами в то время, когда они будут еще под влиянием всех этих событий, для нас, по-видимому, весьма благоприятных».

Исходя из этого Путятину предоставлялось право не вступать в переговоры с японской стороной, затягивая этот момент до того, как станут известны результаты экспедиции Перри.

«Министерство Иностранных Дел… не желает Вас стеснять никакими положительными предписаниями насчет образа будущих Ваших действий, указывая Вам только на цель Вашей посылки и на то, чтобы сии действия не выходили из границ мирных и дружественных отношений. Поэтому, в случае, если бы Американская экспедиция в наступающей зиме еще не кончилась, и должна была бы возобновиться будущим летом [лето 1853 г.] Вы разрешаетесь, по ближайшим Вашим соображениям, дождаться, в таком случае, ее окончания, т.е. каких-либо положительных результатов ее, воздерживаясь между тем от сношений и переговоров с Японским Правительством, которые, при таком положении дел, мало обещают успеха» (РГАМФ, 296/1/75а:).

Идея воспользоваться намерением американцев «открыть» Японию присутствует и в докладной записке великого князя Константина Николаевича царю от 28 октября 1952 года. Второй сын Николая I он готовился им к военно-морской карьере. И хотя только в январе следующего года был официально назначен на пост управляющего морским министерством, фактически уже выполнял эти обязанности. Он просил разрешения в строго секретном порядке сообщить генерал-губернатору Восточной Сибири генерал-адъютанту Муравьеву о целях экспедиции в Японию. Он сообщал Муравьеву, что Путятин «Высочайше уполномочен идти в Японию, дабы, пользуясь настоящими видами правительства Северо-Американских Штатов, — попытаться установить торговые и политические связи и России с Японией» (РГАВМФ, 296/1/ 75а).

Второй сын русского царя, он готовился к военно-морской карьере. И хотя только в январе следующего года был официально назначен на пост управляющего морским министерством, фактически уже выполнял эти обязанности. Он просил разрешения у царя, своего брата, в строго секретном порядке сообщить генерал-губернатору Восточной Сибири генерал-адъютанту Муравьеву о целях экспедиции в Японию. Он сообщал Муравьеву, что Путятин «Высочайше уполномочен идти в Японию, дабы, пользуясь настоящими видами правительства Северо-Американских Штатов, − попытаться установить торговые и политические связи и России с Японией» (РГАВМФ, 296/1/75а::).

Называясь «японской» в части Японии миссия Путятина не была секретной. Другая ее задача держалась в тайне. В течение полувека, начиная с 1799 года с момента создания Российско-Американской компании (РАК) интересы России концентрировались в северо-западной части Тихого океана, в районе промысла компании. Весь этот период РАК действовала в относительно стабильной среде. Но уже с 40-х годов к югу от Русской Америки ситуация резко поменялась.

С 1763 года после захвата англичанами Новой Франции (французских колоний) в результате Семилетней войны (1756–1763) вся территория Северной Америки от южной границы Русской Аляски до Мексики принадлежала английской короне и была поделена на 20 колоний. Но господство англичан длилось недолго, чуть более 10 лет. В 1775 году 13 английских колоний Северной Америки начали войну за независимость, которую они получили в 1783 году в результате Парижского договора. Образовавшиеся как самостоятельное государство Северо-Американские Штаты не имели выхода к тихоокеанскому побережью. Лишь в 1818 году по конвенции с Англией американцы получили право на совместное использование Орегонской земли, тогда включавшей в себя нынешний штат Вашингтон. В 1846 году по договору США получили права на Орегонскую землю и возникла граница с Британской Колумбией, позже ставшей Канадой. В тот же год, когда у США появилось собственное тихоокеанское побережье, американцы, после войны с Мексикой, по мирному договору, подписанному в маленьком испанском городке Гвадалупе-Идальго в 1848 году, приобрели 1,36 миллиона кв. километров обширнейших территорий современных штатов Калифорния, Нью-Мексико, Аризона, Невада и Юта. За них было заплачено 15 миллионов долларов (плюс 3 с лишним миллиона долларов за долги Мексики американским гражданам) − лишь в два раза больше чем за русскую Аляску спустя двадцать лет. Несколько тысяч километров тихоокеанского побережья, теперь принадлежащего США на противоположном берегу Великого океана, в корне меняло ситуацию для российского присутствия здесь.

Чтобы сохранить и закрепить русские позиции в этой части Великого океана, перед Путятиным была поставлена задача первым делом обследовать «российский берег» Берингова моря и побывать в российской Америке у берегов Аляски. Нужно было четко определить параметры решения проблемы острой нехватки судов Камчатской флотилии, которая должна была стоять на страже безопасности русских владений и «на будущее время обеспечить тамошние… владения от своевольства чужеземных китоловов» (РГАВМФ,296/1/75а::).

Главную конкуренцию составляли американские китоловы. Китобойный промысел, бурно развивавшийся еще в колониальный период на восточном побережье США с базами в Нью-Йорке и Новой Англии (Кейп-Код, база Нантакет), после присоединения Запада стал бурно процветать и на западном побережье. Большой спрос на китовый жир, использовавшийся, прежде всего, как лампадное масло, подстегивал деловую активность. Некий капитан Ройс (Roys) летом 1848 года прошел через Берингов пролив в Северный Ледовитый Океан и через несколько недель вернулся с трюмами, полными китовым жиром, на следующий год вместе с ним в этот район пришли 154 китобойные лодки. Их добыча составила в тот год около 201 тыс. баррелей китового жира и 2,5 миллиона фунтов китового уса. В следующем 1850 году эти цифры увеличились почти вдвое (Т: 03.05.1852). Американские китобои все чаще стали заходить в Охотское море, и, как говорилось в одном из писем в редакцию «Таймс», «нет сомнения, что американцы в недалеком будущем и у архипелага Новая Земля будут делать то, что делали в районе Берингова пролива». (Times. 08.11.1852.)

Чтобы сдержать натиск американских китобоев и обеспечить собственные интересы в этом весьма отдаленном районе, Россия нуждалось здесь в сильном экономическом и военном присутствии. На данный момент не было ни того, ни другого, а чтобы добиться этого, требовалось время.

Помимо американцев угроза со стороны англичан, до сих пор потенциальная, теперь становилась вполне реальной. В Европе назревала война с Англией из-за черноморских проливов. Война давала Лондону «законное право» для захвата «русской Америки». Судьба войны решалась в Европе, но Путятину следовало действовать «с крайней осторожностью», чтобы не спровоцировать войну далеко от очага конфликта.

Это касалось и Сахалина. Остров был огромен по территории, богат ресурсами, важен в стратегическом отношении. Когда в 1853 году русские овладели устьем Амура, на лежавшем напротив острове они обнаружили залежи угля. Он пока относился к категории terra nullius, то есть никому не принадлежал, хотя на юге его уже обжились японцы. Путятину предписывалось «с осторожностью осмотреть остров Сахалин», дабы не давать поводов «к каким-либо недоразумениям», в частности, не создавать впечатление, что Россия готовится к захвату острова (РГАВМФ. 296/1/75а::).

Все инструкции, которым надлежало следовать и документы, которые Путятин вез с собой, были проникнуты духом доброжелательности и миролюбия. К ним в первую очередь относилось письмо Николая I «Японскому Императору». Это была «Грамота» от 4 (23 августа) сентября 1852 года, врученная Путятину для передачи по назначению.

Она начиналась словами: «Божией милостью Мы Николай I, Император и Самодержец Всероссийский, − Его Величеству Самодержавному Императору и Повелителю Японии, желаем совершенного здравия, долголетней жизни и в царствовании всякого благополучия». Исходя из желания мира и добрых отношений с соседней России Японией, писал царь, он решил послать вице-адмирала Путятина «с самыми дружелюбными и приязненными изъявлениями». Соседство двух стран и миролюбие обоих правительств, предпочитающих «внутреннюю тишину и спокойствие, и благосостояние подданных всяким преобладательным видам», побудило его к этому. Цель у Путятина только одна − «вступить в дружественные связи», и чтобы подданные двух стран «наслаждались плодами сей взаимной благоприязни». Русскому послу также поручено, писал царь, спросить у японского «императора» разрешения на заход в японские порты русских коммерческих судов для торговли. Обещая, что русские купцы будут в точности «сообразовываться с существующими в Японии законами и обычаями», царь выражал надежду, что «император», «яко добрый сосед», даст соответствующие «повеления». «Мы же со своей стороны, во взаимности сего, готовы сделать все приятное для Вашего Величества», добавлял царь (РГАВМФ, 296/1/75а::).

В инструкциях настойчиво подчеркивалось, что миссия должна носить исключительно мирный характер. В докладной записке великого князя Константина Николаевича от 28 октября 1852 г.: «В главней шую обязанность генерал-адъютанта Путятина, по инструкциям, как от Министерства Иностранных Дел, так и от Морского, удостоенным Высочайшего утверждения, поставлено: достижение всех целей во время его плавания предпринимать только путями мирных средств и переговоров, воздерживаясь до последней крайности во всех отношениях от всяких неприязненных действий, особливо противу японцев и китайцев» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Нужно было переубедить и американцев, которые в миссии Путятина видели угрозу своим интересам. Как писала американская газета, «в течение 1853 года Россия значительно усилила присутствие своего флота у берегов Китая с явным намерением пристально следить за экспедицией Перри», считая, что цель Путятина помешать американцам «утвердиться в Японии» или, как минимум, опередить их «на один шаг» и «первыми получить аудиенцию у японского императора» (NYT.26.04.1854). В реальности из документов российских архивов следует, что дело обстояло иначе. Цели опередить Перри не было перед флотилией, которая отплыла из Кронштадта 19 октября (7 октября) 1952 года.

Пока она состояла из двух кораблей: фрегата «Паллада» (капитан Иван Семенович Унковский) и транспортного судна «Двина» (капитан Петр Николаевич Бессарабский). О перипетиях этого перехода, как и о многом другом, можно узнать из знаменитого романа Гончарова, но документы архивов и старые газеты позволяют добавить некоторые новые штрихи к уже написанной картине.

Путь до Англии занял целых три недели. В Портсмут, где собиралось много иностранных судов, русские корабли пришли только 12 ноября. Неторопливость объяснялась просто − «Паллада» наскочила на мель во время перехода в узком проливе Эресунн между Данией и Швецией, где ныне мост соединяет две страны.

Путятина во время этого перехода не было. Он месяцем раньше на обычном рейсовом судне добрался до Портсмута — нужно было сделать необходимые для экспедиции закупки и приобрести паровую шхуну, которая должна была усилить суммарную мощь маленькой эскадры. Выбор пал на судно водоизмещением в 200 т., построенное годом ранее и предназначавшееся для перевозки фруктов в Средиземном море. Оно пока носило английское имя «Fearless» («Бесстрашный»).

Была середина 19 века, элегантные парусные суда отходили в прошлое, уступая место судам на паровой тяге, выглядевшими из-за отсутствия парусов нелепыми и громоздкими на вид. «Паруса остались на долю мелких судов и небогатых промышленников; все остальное усвоило пар», писал Гончаров. Рациональность, в первую очередь военная, разрушала эстетику традиционной техники. «Ни на одной военной верфи не строят больших парусных судов; даже старые переделываются на паровые. При нас в Портсмутском адмиралтействе розняли уже совсем готовый корабль пополам и вставили паровую машину» (Гончаров).

Так поступили и с приобретенной шхуной. К парусному оснащению была добавлена паровая машина, а на борту установлены четыре орудия. С учетом региона будущего предназначения этой шхуны адмирал присвоил ей имя «Восток». Время ушло не только на это, Путятин решил поставить «Палладу» в док для ремонта и тщательной проверки на надежность.

4 января уже нового 1853 года перед заходом солнца, как сообщали газеты, после полного и тщательного ремонта «Паллада» была выведена из дока и переведена на Портсмутский рейд (Т: 05.01.1853). Из газет также можно было узнать, что накануне, 2 января Путятин щедро одарил корабельных плотников. Он вручил им в знак благодарности 35 фунтов «чаевых» (Т: 03.01.1853).

Фото 9. Фрегат Паллада

19 января 1853 года в 7 часов 30 минут утра, спустя три месяца после отплытия из Кронштадта, эскадра покинула Англию и взяла курс на Японию. На прощание по традиции «Паллада» салютовала гарнизону английской базы в Портсмуте на мысе Спитхед 21-м пушечным выстрелом. Ответный салют последовал спустя лишь несколько часов, когда российская эскадра была слишком далеко, чтобы его услышать. «Таймс» с возмущением писала, что «такой халатности» на английской военно-морской базе» не было прежде при лорде Фредерике Фицкларенсе, лишь недавно оставившем пост начальника гарнизона (Т: 19.01.1853).

Лорд был знаменит не только строгостью в выполнении служебного долга, но и своим происхождением − он был одним из десяти внебрачных детей короля Вильгельма IV (1930 -1937) от актрисы Доротеи Джордан. Законные дети короля умерли в детстве, и английский престол после его смерти в 1837 году достался его племяннице Виктории, той самой, которая процарствовала более 60 лет и дала имя эпохе, которые многие считают «золотым веком» Британии.

Отсутствие ответного салюта, судя по всему, не очень огорчило команду. Во всяком случае, Гончаров не упоминает об этом и о других деталях пребывания в Портсмуте. Было не до этого, эскадра торопилась в путь. По предварительному плану она должна была идти к мысу Горн, обогнуть Южную Америку и направиться к Сандвичевым островам, как тогда назывались Гавайи. Здесь в Гонолулу к ним по распоряжению великого князя Константина Николаевича должны были присоединиться корвет «Оливуца» и транспортный корабль РАК «Князь Меншиков» (РГАВМФ, 296/1/75а:). Но из-за задержки в Англии мыс Горн пришлось бы огибать в зимнее время. Панамский канал построят только в следующем столетии, а сейчас, когда страшные штормы в это время года не прекращались ни на один день, отправляя десятки и сотни судов на «кладбище кораблей», идти этим путем было бы полным безумием. Поэтому адмирал принял решение двигаться в противоположном направлении к мысу Надежды, и, обогнув Африку, через Индийский океан добраться до китайских портов и далее идти в Японию.

«Я должен был изменить первоначальный план пути мимо мыса Горна, который пришлось бы огибать в самую неблагоприятную пору весеннего равноденствия и крепких ветров, и счел более удобным направиться мимо мыса Доброй Надежды в Зондский пролив и Китайское море, где мог пользоваться попутным муссоном…» (Всеподданнейший: 164)

Путятин получил на это разрешение, а также попросил передать судам, которые должны были ждать в Гонолулу, что местом встречи будут теперь острова Бонин (Огасавара).

Сравнивая переход «Паллады» с переходом через полвека по тому же маршруту второй тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского, можно обратить внимание на преимущество парусного флота перед паровым при таких длительных переходах. Путятина заботила нехватка попутного ветра, Рожественского − угля. Для Рожественского головной болью были заправки углем и необходимость захода для погрузок в большое число промежуточных пунктов во время длительных переходов. У Путятина на ожидание попутного ветра уходило время, которое спустя полвека Рожественский тратил на стоянки для загрузки углем, не говоря уже о невыносимой обстановке на борту, где все отсеки и палубы были заполнены углем (Саркисов:).

У Путятина стоянок до момента пересечения Индийского океана было только две: в Лиссабоне и Саймонстауне в Капской колонии Англии, война с которой еще не начиналась. Британскую колонию на юге Африки российские корабли покинули 24 апреля 1853 года. «Восток» снялся с якоря за день раньше и по приказу Путятина ушел вперед. Ее капитаном был 30-летний лейтенант российского флота, впоследствии контр-адмирал Воин Андреевич Римский-Корсаков, старший брат композитора.

Покинув порт в Капской колонии, корабли через 200 миль попали в шторм, обыкновенный в этих местах. Как писал в отчете Путятин, стихия свирепствовала из-за «борьбы трех океанов», не встречавших никакого препятствия на чистом пространстве от Южного полюса. Здесь обнаружились все дефекты «Паллады», старого фрегата, построенного еще в ноябре 1831 года в Петербурге на Охте. Уже отслуживший свою службу корабль, первым капитаном которого был прославленный Павел Степанович Нахимов, теперь «потек всеми палубами и, сверх того, обнаружилось движение в креплениях надводной части». Путятин принял решение просить высшее морское начальство взамен прислать только что построенный на верфи в Архангельске фрегат «Диана» (Всеподданнейший:).

Доставлявшая хлопоты «Паллада» была престижным кораблем. За полтора года до похода в Японию, фрегат был направлен в испанский порт Кадис, где взял на борт со свитой великого князя Максимилиана Лейхтенбергского, мужа старшей дочери Николая I Марии Николаевны. Из Кадиса «Паллада» направилась через Гибралтар в Лиссабон, где великий князь остановился в помещении русской миссии, а его свита во дворце его родной сестры Амелии Лейхтенбергской, бывшей императрицы Бразилии (Т: 30.05.1850).

Вначале корабли следовали строго на Восток, как если бы их целью была Австралия. Но, пройдя ночью безлюдные острова Амстердам и Сен-Поль, они повернули на северо-восток к точке пересечения 105-й восточной долготы и 30-й южной широты, а 10-го мая пересекли Южный тропик. Здесь они надеялись «заполучить в паруса» пассат. На его ожидание ушла неделя. 18-го мая подул наконец долгожданный ветер и маленькая эскадра направилась к Зондскому проливу. Но стоило войти в него, как наступил мертвый штиль, и было обидно спустя тридцать один день движения через безбрежные просторы Индийского океана смотреть на близкие берега и не иметь возможности высадиться. Только 29 мая удалось бросить якорь в порту маленького малайского селения Анжер (ныне Бантен) на острове Ява.

К этому моменту у Путятина возникла необходимость отправить одного из членов команды с донесением в Петербург. В качестве такого гонца был избран лейтенант Иван Иванович Бутаков. Путятин рассчитывал, что в Анжере удастся посадить его на голландский почтовый пароход. Но здесь выяснилось, что почтовое сообщение с Голландией стало крайне нерегулярным. Поэтому он решил не задерживаться и поспешить в Сингапур, где не составляло особого труда устроить Бутакова на один из кораблей, отправляющийся в Европу (Всеподданнейший:).

Покинув Анжер, уже утром 5 июня 1853 года русские суда вошли в Сингапурский пролив и 6-го встали на рейд. Отправив Бутакова и пополнив запасы воды и продовольствия, 13 июня эскадра ушла в Гонконг. Сюда русские корабли прибыли спустя 12 дней. В английской колонии их ждал «Восток», постоянно опережавший остальные корабли. Британские власти, несмотря на назревавшую войну, а может быть, именно поэтому, отнеслись к русским кораблям и Путятину с большим вниманием. «Английский губернатор, соединяющий это звание со званием полномочного в китайских портах, сэр Джордж Бонэм после официального взаимного визита, сопровождающегося салютами в честь русского и английского флагов, оказал особенное гостеприимство и мне, и офицерам обоих судов» (Всеподданнейший:).

И пресса, как это видно в дальнейшем, благоволила к русским. Понравились «первоклассное состояние» фрегата российской постройки и завидная чистота палуб по сравнению с аналогичными британскими фрегатами. Местная газета «Друг Китая» («Friend of China») приводила слова членов русской эскадры о том, что русские не собирались мешать Перри в его путешествии к Японии, а император России направил эскадру, чтобы «сотрудничать» с американцами и лишь для того, чтобы «обеспечить свое участие» в торговле с этой страной. И это, несмотря на то, что, как говорили русские, российский император добивался торговли с Японии задолго до американцев (Т: 05.09.1853).

Англичанам это должно было быть хорошо известно. 4 сентября 1802 году сообщалось о подготовке экспедиции тогда только основанной в Петербурге Российско-Американской компании к северо-восточным берегам Америки и Алеутским островам и намерении основать на Урупе российскую факторию для торговли с Японией, для доставки русским поселениям там груза с провизией, якорями, канатами и другой снастью (Т: 04.09.1802).

Американские газеты из Гонконга сообщали о прибытии русской эскадры из трех кораблей («Паллада» с 53 орудиями на борту, «Двина» с 19 орудиями, «Восток», с 4 орудиями) по заданию русского императора, решившегося на то, чтобы силой заставить японцев сделать то, что им не по душе − открыться внешнему миру. Пробыв в Гонконге неделю, русские отправились на поиски американской эскадры, которая находится в районе островов Рюкю (тогда они звучали в китайской транскрипции − Loo Сhoo), писали газеты и добавляли, что в этом нет ничего неожиданного, так как русские уже ведут и раньше вели торговлю с японцами через один из северных портов (NYT: 15.09.1853).

Из Гонконга 30 июня Путятин на «Востоке» направился в Кантон, благо это было всего лишь в 100 милях по широкому устью (эстуарию) Жемчужной реки. Здесь он рассчитывал получить свежую информацию о ситуации в Европе, где назревал конфликт России с Англией. Он должен был договориться и о праве на свободный заход русских кораблей в китайские порты, только что открытых для англичан и французов.

В письме, адресованном китайским властям выражалась уверенность, что открытые для европейцев пять китайских портов, будут доступны и русским торговым и военным судам. Он получил ответ, из которого следовало, что эти порты для русских не могут быть открыты, так как между двумя странами уже давно ведется торговля через сухопутную границу. В письме ничего не говорилось о военных кораблях. Но так как китайская сторона не заявила официального протеста на заход в Кантон «Востока», военного корабля, можно было считать, что прецедент создан и официального разрешения более не требуется (Lensen:).

В Кантоне Путятин получил важную информацию о Тайпинском восстании, о том, что Пекин уже не контролировал многие южные провинции. «Инсургентам», удалось распространить свое влияние по реке Янцзы и взять Нанкин и Амой. Здесь он также узнал, что корабли Перри покинули Окинаву и направились к берегам Японии. Это известие заставило его поторопиться в движении к островам Бонин для встречи с остальными судами, чтобы прийти в Японию сразу после Перри, не упустив момента, когда под американским давлением Япония объявит о прекращении политики самоизоляции.

«Паллада» покинула Гонконг 8 июля 1853 года. По обыкновению, вперед ушел «Восток». Но как ни спешил Путятин, целый месяц был потрачен на переход из Гонконга до следующего промежуточного пункта. Это был Порт-Ллойд (по-японски «Омура») на острове Пиля (Титидзима) в архипелаге Бонин (Огасавара).

Ныне эти острова принадлежат Японии, но в момент захода туда Путятина среди жителей не было ни одного японца. Небольшое поселение японцев возникло в 1593 году, когда по японской версии, острова были открыты дайме (владетельным князем) Огасавара Садаёри и отданы ему в феодальное владение. Но после опубликования закона о «закрытии страны» в 1615 году это владение перестало существовать (Geography: 231). Бонин издавна облюбовали китобои, а в 30-е годы 19 века британская Ост-Индская компания намеревалась здесь основать свою базу для торговли с Китаем и подталкивала английское правительство к аннексии островов (Beasley:). Но острова оставались «бесхозными». Все свелось к вывешиванию британского флага теми, кто там поселился. А было их совсем немного. На момент прихода русских население острова Пиля состояло из 31 жителя − нескольких англичан и американцев, одного португальца, остальные -коренные жителей Гавайских и Марианских островов. В 1861 году Англия «уступила» формальное владение этими островами Японии. «Японцы взяли в свое владение острова Бонин. Япония теперь успокоилась» (Т: 08.07.1862). Уже очень скоро в южной части Порт-Ллойда появилось селение японских китоловов. О японском китоловном бриге, собиравшемся к берегам Южной Америки за промыслом кашалотов, рассказывал один из американских ловцов китов, побывавший на острове в феврале 1863 года (DAC: 02.10.1863).

«Паллада» пришла в Порт-Ллойд 8 августа 1853 года. последней из кораблей флотилии. Задержал тайфун, который настиг ее 21 июля. В тот же шторм попала и эскадра адмирала Перри с той существенной разницей, что она шла в противоположном направлении − из Японии. Покинув Урага 7 июля, всего за день до выхода Путятина из Гонконга, американский адмирал двигался в сторону Окинавы (NYT: 31.10.1853). Вряд ли оба адмирала в тот момент сознавали, что в одно и то же время и в том же месте, хотя на существенном расстоянии друг от друга, их корабли будут держать экзамен на прочность. На изрядно потрепанной тайфуном «Палладе» Путятин в порту Ллойда нашел в сборе всю эскадру, с которой предстояло идти в Нагасаки, в том числе корвет «Оливуца» и транспорт «Князь Меншиков».

На последнем капитаном был Иван Васильевич Фуругельм. Финн по национальности, он в 1851 году возглавил Порт Новоархангельск на Ситке, затем по поручению РАК ходил на Гавайи, в Калифорнию и в Китай. В будущем контр-адмирал российского флота, он после экспедиции в Японию будет назначен «начальником Сахалина», но из-за Крымской войны так и не вступит в должность, а в 1858 году станет «Главным Правителем Российско-Американской компании».

Прибывшие на этих кораблях лейтенант Кроун и коллежский асессор Бодиско передали Путятину пакет документов с дополнительными инструкциями (основываясь на них, он будет вести переговоры в Симода). На «Меншикове» была доставлена провизия, заготовленная в Гамбурге. Но ее, по всей видимости, было недостаточно, и Путятин рассчитывал пополнить запасы в Порт-Ллойде. Однако здесь все было раскуплено китобоями и эскадрой Перри, побывавшей накануне. Оставаться далее уже не было смысла, и тем не менее пришлось задержаться на какое-то время «для исправления повреждений». Чтобы не терять времени даром, на корвете «Оливуца» Путятин отправился к самой южной части архипелага, до малоизученных островов Бейли, чтобы сделать их описание, а также потренировать «молодых офицеров и гардемаринов» (Всеподданнейший: 175, 176). Только 16 июля, через 9 дней, Путятин вышел из Порт-Ллойда и направился к месту назначения − Нагасаки. Эскадра прибыла в Нагасаки 2 сентября (21 августа) 1853 года, спустя десять месяцев после старта в Кронштадте. За несколько миль до порта были высланы навстречу русским чиновники нагасакского губернаторства с вопросами, к какой стране принадлежат суда, и предостережениями не заходить на внутренний рейд.

Но сразу после того, как корабли стали на первый рейд, тут же последовало приглашение стать на второй, поближе ко входу в порт. Этот тактический прием Путятин объяснял боязнью властей, что неповиновение иностранной вооруженной силы их требованиям может обнаружить их слабость в глазах народа (Всеподданнейший:). Путятин понимал мотивы поведения властей, стремившихся во что бы то ни стало «сохранить свое лицо». «Они употребляли всю изворотливость и хитрость, свойственные их характеру, чтобы удержать за собой старинные права и обычаи, установленные ими в сношениях с иностранцами» (Всеподданнейший:).

Первым делом через двух чиновников, присланных для встречи и объяснений с ним, Путятин передал письма − одно губернатору, другое в «Верховный Совет» (позднее в своих посланиях Путятин использует слово «Городзю», что означает «Совет старейшин», который выполнял функции правительства Японии).

Первое письмо было принято, а второе губернатор принять отказался, сославшись на то, что для этого необходима особая процедура или специальное разрешение из Эдо. Путятин дал понять, что время ему дорого и, как ему известно, пересылка в Эдо и получение ответа могут занять около двух недель.  Чиновники заверяли, что курьер «поедет с быстротой птицы» (РГАВМФ, 296/1/75а:). Но Путятин чувствовал, что все будет двигаться, скорее всего, со скоростью черепахи. Однако он был вынужден согласиться и, чтобы не терять времени даром, послал «Восток» в Татарский пролив. Следовало выяснить обстановку в районе или англичане.

«Князь Меншиков» ушел в Шанхай за свежими газетами, почтой и провизией. Из газет и разговоров в Шанхае он рассчитывал узнать о результатах миссии Перри, чего тому удалось добиться, и на что он сам мог рассчитывать на переговорах. Путятин знал, что голландские суда, давно имевшие доступ в порт Нагасаки, при уходе из порта ставили в известность местного губернатора. Из уважения к этому правилу и чтобы не возбуждать излишнего подозрения, он на всякий случай поставил в известность, что два его корабля на время покидают Нагасаки. В ответ он получил «разрешение», которого, как он вспоминал с иронией, «он не просил» (Всеподданнейший:).

С оставшимися судами он проводил боевые учения − маневрирование под парусами, стрельба из орудий и отработка техники абордажного боя. Надо полагать, что Путятин это делал не только, чтобы держать команду в форме, но и в надежде произвести впечатление на японцев.

Ему это удалось. Наблюдавшие за учениями японцы не скрывали своего удивления. То, что предстало их глазам, не оставляло никаких иллюзий в возможности сколько-нибудь существенного сопротивления в случае применения русскими силы. Тем не менее Путятин обратил внимание, что японцы на всякий случай готовились к наихудшему.

«Мы в трубы наблюдали, как они таскали с места на место орудия, и слышали по ночам постоянный стук, движение лодок с одного места на другое, особенно после отправления транспорта и шхуны, каковое распоряжение, вероятно, возбудило в них опасение, что суда посланы за подкреплением. Несколько раз они предупреждали нас, что будут палить для каких-то сигналов, и недавно, далеко завидя возвращающийся наш транспорт, действительно сделали до 15 выстрелов с разных точек, все это с целью показать нам, что их батареи находятся на многих пунктах, орудия содержатся в исправности» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Эффект оказался прямо противоположным. Все усилия японцев лишь обнажили «жалкое состояние их артиллерии и незнание никаких правил военного искусства», докладывал русский адмирал. Он даже боялся, как бы от страха японцы не решились на нападение первыми, и на всякий случай предпринял меры «к отражению всякого нечаянного нападения» и даже составил план «к овладению батареями, разбросанными по островам». Но предосторожность была излишней. Ни о каком нападении на русских японцы не помышляли, тем более что русские не давали к этому повода. «Я ни разу не прибегнул ни к какой угрозе», писал в докладной записке Путятин, и «самая настойчивость в моих требованиях сопровождается кротостью и вежливостью с нашей стороны». У него на этот счет были четкие указания, к тому же он разумно считал, что «действуя военной рукой, можно склонить японцев сразу на все требования», но «при их слабости …отчаяние могло бы вынудить их к защите» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Доводить же японцев до отчаяния Путятин не хотел, тем более, что миролюбие и сотрудничество с японцами, если и не давали пока конкретных результатов, то обеспечивали лучшие условия пребывания. Забегая вперед, можно сказать, что после трудных переговоров впервые за всю историю подобных посещений иностранцами Нагасаки русским кораблям было разрешено бросить якоря на внутреннем рейде. Впервые им позволили покупать провизию непосредственно в голландской фактории (Дэсима). И наконец, впервые от них не требовали сдавать наличный порох и оружие на хранение в местный арсенал.

Все шло гладко, не считая урагана, разразившегося 14 сентября над гаванью.

«… В течение трех часов дул жестокий ветер с порывами, так что фрегат и корвет отдали третий якорь. Сила его равнялась силе урагана: весь рейд был покрыт белой пылью и облаками водяной пыли. На судне едва можно было стоять на ногах» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Но главное испытание было впереди − переговоры о церемонии встречи с губернатором для передачи ему послания высшему руководству страны, после того как 18 сентября прибыл наконец гонец из Эдо с разрешением принять его. Японцы предлагали церемониал исключительно в традиционном японском стиле. Путятин воспротивился этому, считая, что ему следует вести себя так, как это принято в России и в Европе. Он стал оспаривать многие пункты программы и, практически, по всем добился уступок.

Японцы предлагали, чтобы Путятин со свитой приплыл на берег на японских шлюпках. Он отказался, ссылаясь на то, что это не подобает для военного судна, на котором достаточно разного количества лодок. Удалось добиться также согласия на сопровождение его на берег караула из двадцати русских матросов с ружьями и знаменосцем с Российским флагом впереди, а также оркестром.

Это было похоже на то, как Перри шел к месту вручения японским властям послания американского президента. Была колонна с матросами и с оркестром, исполнявшим «Да здравствует Колумбия!», в те времена звучавшая как американский гимн. Но в поведении Путятина было больше желания подчеркнуть достоинство страны, которую он представлял, чем запугивания, которое присутствовало у американцев: русского адмирала сопровождали двадцать матросов, Перри − три-четыре сотни.

Для «сохранения лица» и, не уступая в этом американцам, Путятин не соглашался на то, чтобы участники церемонии сидели на циновках. «Губернатор требовал, чтобы я, подобно ему, сидел на полу, а не на креслах, а потом, чтобы я принял угощение, при котором он сам присутствовать не намеревался. Но я однакож настоял, чтобы мне сидеть на креслах, а четверым из находившихся при мне офицеров и чиновников, на стульях, предоставив губернатору сидеть, на чем и как он пожелает». (РГАВМФ, 296/1/75а).

Во время угощения, в котором сам губернатор не собирался принимать участия, Путятин, считая это унижением его достоинства как посла, соглашался выпить лишь чашку чая, отказавшись от еды. Что касается передачи самого послания, условились, что это будет происходить стоя. Еще в одном удалось добиться уступки − в вопросе о том, как следует кланяться друг другу. Было решено, что во время встречи «кланяться и оказать взаимные вежливости положено каждому по своему обычаю».

После того, как все детали церемонии встречи были согласованы, 20 сентября чиновники от губернатора посетили Путятина и сообщили ему, что на следующий день в 7 часов вечера губернатор ожидает русского посла у себя в резиденции. 21 сентября было днем рождения великого князя Константина Николаевича, и Путятин в своем послании не без лести писал ему о том, что он посчитал это совпадение за добрый знак.

После «божественной службы», совершенной архимандритом Аввакумом, на фрегате приняли двух старших чиновников губернаторства, которые должны были сопровождать русскую делегацию. Шесть русских кораблей выстроились в ряд и с внешнего рейда двинулись в сторону порта. Зазвучало «Боже, Царя храни», и как положено в таких случаях, матросы, стоявшие по реям, прокричали троекратное «ура», а мачты фрегата «Паллада» и корвета «Оливуца» расцветились флагами всех наций.

Яркое зрелище парада русских кораблей поразило японцев, на лодках скопившихся в большом количестве вокруг них. Процессия около часа двигалась в сторону города по глубокому лиману. Его берега восхитили Путятина, но он не только любовался красотой мест, а оценивал все вокруг еще и с точки зрения военного моряка. «Около часа мы следовали рейдом в город, замечая на пути прекрасные цветущие берега и превосходные бухты, представляющие удобные и безопасные места для судов. Вообще этот порт, представляя все удобства и будучи защищен самой природой, мог бы по красоте, пространству, безопасности, как в военном, так и в торговом отношении, сделаться в руках европейцев, одним из первостепенных в мире» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

В отношении же защищенности от возможной атаки с моря, суждение Путятина было безжалостным: «глядя на японские батареи, где пушки стояли на старых станках или лежали вовсе без станков, мы могли сделать безошибочное заключение о жалком состоянии военного искусства в Японии. Берега эти не выдержали бы нападения самой незначительной силы с моря» (Всеподданнейший:)

Таким в тот осенний день 1853 года в глазах русского адмирала предстал порт Нагасаки, где на берегу его встречал прибывший сюда заранее караул матросов и офицеры его свиты.

Путятин отказался от предложенных ему носилок, справедливо рассудив, что в европейской одежде в них он будет выглядеть, по меньшей мере, смешно. Выстроившись в колонну, русская делегация            «церемониальным маршем, с музыкой» двинулась к резиденции губернатора. По дороге, которой следовала процессия, были выставлена охрана. Об их внешнем виде можно судить по словам Путятина, который писал, что солдаты своим видом вызвали скорее «смех и сожаление» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

В резиденции, прежде чем попасть в залу, где должна была проходить церемония вручения послания, Путятин и его спутники прошли анфиладу комнат, вдоль стен которых на циновках сидели чиновники в парадной одежде. В залу Путятин вошел одновременно с губернатором. После обмена вежливыми фразами Путятин, стоя, вручил губернатору послание Государственного Канцлера России графа Карла Васильевича Нессельроде «Японскому Верховному Совету».

Как живописал эту сцену Гончаров, губернатор принял это послание на вытянутых вперед руках, после чего поднял его до уровня глаз и поклонился. Подобная демонстрация «уважения к документу» через церемониальные жесты сохранилась в Японии и сейчас, более полтора века спустя.

После того как губернатор в необычной для русских манере принял послание Нессельроде, Путятин попытался сразу же перейти к делу. Но едва он заговорил о переводе эскадры с внешнего на внутренний рейд и о праве поселиться на берегу, губернатор предложил перед тем как начать деловой разговор, сделать небольшой перерыв на «отдых». Сказав это, он удалился.

Во время перерыва русской делегации был предложен чай, чашку которого Путятин обещал выпить. Кроме того, гостям были предложены трубки с табаком и сладости. Через двадцать минут все вернулись в большой зал, и фактически только с этого момента начались переговоры.

Путятин сидел в принесенном с корабля кресле, а губернатор на циновках на небольшом возвышении, чтобы быть вровень с ним. Теперь Путятин в первую очередь осведомился, не получено ли вместе с разрешением принять от него послание и согласие на его приезд в Эдо, о котором он просил. Губернатор, пробежав глазами бумагу, присланную из Эдо, сказал лишь, что, судя по всему, «скорого ответа на письмо графа Нессельроде получить нельзя».

От повторной встречи губернатор отказался, сославшись на отсутствие разрешения на это, и на все вопросы отвечал уклончиво. Впрочем, держался он крайне вежливо и говорил в очень мягкой форме. Более того, было впечатление, что он лично выступал за скорое решение вопроса. Путятин пытался воспользоваться этим и спросил «совета», не стоит ли ему самому вместе с кораблями направиться в Эдо, чтобы там дожидаться ответа. Но губернатор не рекомендовал это делать, особо подчеркнув, что правительству и всем японцам было по душе именно то, что, уважая законы страны, Путятин пришел в Нагасаки, а не в Эдо. Не называя по имени, он намекал на шокировавшее японцев поведение Перри. «Больно японскому глазу видеть чужие суда в других портах», приводил Путятин слова собеседника (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Похвала губернатора в отношении поведения русских была вполне искренней. Он сам и его подчиненные, все, кто общался с русскими, отмечали их корректность и выдержанность, готовность следовать советам и указаниям. В докладных записках начальству чиновники губернаторства рекомендовали положительно рассмотреть просьбу о начале торговли с Россией. А сам губернатор в сопроводительном письме к посланию Нессельроде отмечал, что русские ведут себя «прилично» и «до сих пор с их стороны не было противоправных действий» (Вада:).

У Путятина после первого общения с губернатором остались противоречивые впечатления. Поведение японцев и атмосфера приема разительно отличались от того, что было полвека назад, когда в том же Нагасаки вел переговоры Резанов, с записками которого Путятин был хорошо знаком. Но, как и полвека назад, переговоры не приводили к каким-либо конкретным результатам. Японцы, как и тогда, тянули с ответом. «Вообще, в словах и действиях японцев заметно их старинное и коренное нерасположение сближаться с европейцами», с огорчением замечал Путятин.

В душе он стал уже сомневаться в правильности выбранной тактики поведения, исключавшей всякое использование силы и силового давления. Одними только уговорами вряд ли можно будет достичь поставленной цели. Если удастся добиться результатов, то только благодаря «представительности нашего и американского посольств, подкрепленной присылкой вооруженных судов» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

После беседы, раскланявшись с губернатором, Путятин снова через анфиладу комнат, прошествовал к выходу. По пути он заметил, что в одной из комнат на всякий случай было приготовлено для него угощение, от которого он ранее отказался.

«Простившись… и проходя по комнатам, я увидел в одной из них большой стол, накрытый по-европейски и уставленный различными блюдами, что все, вероятно, взято было в Голландской здешней фактории. Окружавшие нас чиновники убедительно просили принять завтрак, но я, заметив им, что они поступают против уговора, и что я угощение без участия губернатора принять не могу, вышел со свитой из дома и тем же порядком воротился на фрегат» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

На корабле он снова стал думать о том, как себя вести с учетом несговорчивости японской стороны. По сведениям, полученным из Шанхая, за которыми Путятин специально посылал «Князя Меншикова», поведение американцев было значительно более жестким. «В своих требованиях и, вообще, в поступках своих обнаружили [американцы] совершенное пренебрежение к некоторым японским обычаям, например, стали на рейд, не соображаясь с их указаниями, отказались слушать всякие предостережения и разогнали окружавшие их лодки».

Теперь он считает, что, скорее всего, американцы в случае неудачи переговоров, прибегнут к силе. Но он не только не упрекает их в этом, но склонен считать это правильным. «Не могу… не заметить, что маленький урок, данный им американцами и грозный вид наших и их вооруженных судов, только и могли склонить японцев к тем отступлениям от их законов, о которых сказано выше! Народ этот так закоренел в своих тысячелетних понятиях и правительство его так убеждено в непогрешимости своей системы отчуждения от целого мира, что одни логические доводы и путь мирных и кротких переговоров, не подкрепленных угрозами, не могли бы повести ни к каким благоприятным последствиям», пишет Путятин великому князю Константину Николаевичу. Однако, чтобы не возникло подозрения, он заверяет его в том, что, согласно инструкции, будет тем не менее придерживаться «кротости и умеренности» (РГАВМФ, 296/1/75а:).

Но с течением времени, это давалось все труднее. Переговоры в Нагасаки напоминали некое «болото», а новости, которые привез 26 сентября из Шанхая «Меншиков», не позволяли расслабляться. В Европе запахло войной. Здесь ожидали скорого разрыва России с Турцией и соответственно с Францией и Англией.

Назревавшая война с Англией радикально меняла планы экспедиции на будущее. Теперь рассчитывать на Шанхай и другие китайские порты для снабжения провизией и коммуникаций с Россией, не приходилось. Нужно было искать другое прибежище, и выбор Путятина падает на Сан-Франциско − англичане не решатся на нарушение нейтралитета США. Так считает он, но пока намерен еще раз отправить транспорт в Шанхай за провизией и прочими запасами на случай длительного перехода через Тихий океан к Америке, а также за свежими новостями. Полученные новости говорили о том, что если война и вспыхнет, то произойдет это не сразу (Путятин, Всеподданнейший).

Ситуация в Японии также стала внушать некоторые надежды на лучшее. Уже на следующий день, 27 сентября, было получено известие о назначении нового губернатора Нагасаки. Прежний (Осава) уступил свой пост новому губернатору по имени Мидзуно. Тот уже на следующий день разрешил эскадре войти на внутренний рейд, не приближаясь, однако близко к берегу. Но ответа из Эдо по-прежнему не было, и дни проходили монотонно, несмотря на то, что по своему обыкновению Путятин, как свидетельствовал Гончаров, не давал никому скучать, придумывая всем работу. Разнообразили время постоянные стычки с властями относительно японских лодок, стоявших слишком близко к русским кораблям, но и это постепенно стало рутиной.

Привычный распорядок дня был нарушен 21 октября, когда группа официальных лиц навестила Путятина и сообщила ему о смерти сёгуна, положение которого в японской иерархии власти для Путятина оставалось довольно туманным. Понимая, что сёгун реально главное лицо, он называет его «наместником микадо, светским правителем Японии» (Всеподданнейший: 184).

Токугава Иэёси скончался 27 июля, но в стране объявили об этом спустя месяц, 26 августа, а русским только сейчас. Как выяснилось, сёгун был болен давно. В дни прихода американских кораблей в Урага, он уже был прикован к постели, и фактически всеми делами с иностранцами занимался по его поручению Токугава Нариаки, глава феодального клана Мито, отец последнего японского сёгуна Токугава Ёсинобу (Бакумацу). Смерть Иэёси наступила, как было объявлено народу, от теплового удара. Но ходили всякие слухи, а через более, чем сто лет в малоуспешном бродвейском мюзикле «Тихоокеанские увертюры» (1976) в его смерти обвиняли его собственную мать, якобы, отравившую сына ядом, подмешанным в чай из цветков хризантемы. Сценариста этой «клюквы» на японскую тему увлекла острота интриг, царивших при сёгунском дворе, включая его женскую половину с многочисленными наложницами и детьми, которых у Иэёси было более тридцати, большинство из которых умерло в младенчестве.

Смерть сёгуна еще до прихода русских кораблей в Нагасаки повлияла на ход переговоров, а затягивание было связано со сложной борьбой вокруг выбора следующего верховного правителя. А то, что русские узнали о смерти сёгуна лишь три месяца спустя, можно объяснить тактическим приемом − использовать этот аргумент в случае, если недовольство Путятина достигло бы критической точки.

Судя по всему, такой момент наступил, когда Путятин стал грозить походом в Эдо, чтобы там добиваться ответа. В ответ чиновники стали убеждать, что это не отговорка, мол, проблемы с похоронами сёгуна и избранием его преемника настолько серьезны, что вряд ли можно рассчитывать на скорый ответ на послание Нессельроде. Но эти объяснения не только не примирили русского адмирала с бесконечным ожиданием, но вызвали новый приступ раздражения.

На этот раз к адмиралу присоединился и Константин Николаевич Посьет, его «правая рука». Имя последнего хорошо известно в истории русско-японских отношений на последующих ее этапах. Но и в эти дни он активно участвовал в переговорах с японцами, что можно было объяснить не только его статусом, но и знанием голландского языка.

От японцев стали требовать ответов на другие вопросы − как насчет поселения русских на берегу, сколько может продолжаться злоупотребление их терпением и послушанием и пр. А после ухода чиновников Путятин сразу же написал две ноты в адрес губернатора. В одной он тактично выражал соболезнование в связи со смертью сёгуна, а в другой подчеркивал, что смерть японского правителя наступила раньше получения письма от Нессельроде, поэтому ее нельзя считать причиной отсрочки ответа. Его переговоры с тогда еще губернатором Осава и принятием последним послания в Эдо, означали, что, несмотря на кончину Иэёси, правительство функционировало нормально и принимало решения.

На этот раз Путятин, не стесняясь, писал, что он согласен ждать ответа, но если его не будет, он отправится прямо в Эдо. Он не угрожал, а выражал лишь готовность идти в столицу. Так это выглядело в отчете Путятина на имя Александра II, видимо, из-за опасения, что иначе это может быть воспринято как отступление от инструкций, исключавших применение силы или угрозы применения силы.

«Одни мои настояния не могли бы повести к желаемому успеху, если б они не подкреплялись неоднократно изъявленной мною готовностью идти с судами в Едо [Эдо], чтобы там непосредственными сношениями с высшими властями достигнуть как можно скорее цели моего прибытия… Долгом считаю присовокупить, что, изъявляя готовность идти в Едо, я имел в виду решиться на это только в крайней необходимости, как-то: в случае отказа с их стороны вступить в сношения со мною или если б японцы назначили слишком отдаленный срок ответа на привезенное мною письмо» (Всеподданнейший:).

В русской колонии с нетерпением ждали не только ответа сёгуна, но и вестей из Европы, которые должен был привезти «Князь Меншикова». Он и «Восток» вновь ушли по заданию Путятина, один за газетами и почтой в Шанхай, другой в Татарский пролив. Первым 4 ноября пришел «Князь Меншиков», за ним − 15 ноября «Восток». Из газет можно было узнать об ультиматуме турецкому правительству, сделанном послом в Константинополе князем Меншиковым, бывшим начальником Путятина. Газеты писали о занятии русскими войсками Молдавии и Валахии, о требовании Англии и Франции вывести эти войска, что стало поводом к началу войны с Турцией, а потом ли о посылке английского флота в район Дарданелл, о «единстве» Англии и Франции в вопросе о независимости и целостности Турции, о заявлении лорда Палмерстона, что, если переговоры не закончатся удовлетворительно, он «не сомневается в патриотизме английского парламента в деле защиты чести Англии» (Т: 23.07.1853).

Теперь Путятин рассматривал вариант похода в Ситку на Аляске или в Сан-Франциско, в «нейтральный порт», где можно ждать развития событий и дальнейших распоряжений из Петербурга. Если войны не будет, а японское правительство объявит о задержке на несколько месяцев ответа на послание Нессельроде, он собирался идти в Манилу и там дожидаться решения японского правительства. Получив все новости и собрав воедино всю эскадру, Путятин настроился быстрее закончить «японское дело». Для этого был только один радикальный способ − идти прямо в Эдо. Он стал упрекать японцев, что пребывание в Нагасаки − это ловушка, нарочно придуманная, чтобы правдами-неправдами сковать его действия. И 17 ноября он сообщил японским чиновникам, что решил покинуть Нагасаки, умолчав, однако, что собирается идти прямо в столицу.

В этот критический момент после обоюдной игры в «кошки-мышки», 19 ноября японцы объявили, что получили известие из Эдо о направлении на переговоры с русским адмиралом полномочной делегации. Под ним стояла подпись Абэ Масахиро. Главе японского правительства, того самого «Верховного совета» Японии (в японском названии «Родзю» или Совет старейшин), то есть самому главному «старейшине» было всего 34 года. «Старейшиной» он стал в 23 года, а главой Совета в 26 лет. Абэ был сторонником «открытия» страны, ее модернизации и реформ. Он понимал, что радикальные перемены не только во внешнем мире, но и в самой Японии давно назрели. Социальное и экономическое развитие размывало фундамент феодального государства, несмотря на все его достижения («культура эпохи Эдо»). Но в отношении перемен страна была расколота на умеренных сторонников и ярых противников. Причем сторонники открытия страны действовали не столько из убежденности в их пользе, сколько из того, что если не открыть страну, будет еще хуже. Оппоненты же горячо убеждали, что нужно вооружаться, строить укрепления по берегам, и сражаться до последнего с иностранцами.

К концу 1854 года в Токийском заливе в районе Синагава (ныне можно увидеть в живописном районе Одайба) была построена батарея из орудий для защиты Эдо. И даже после подписания договора с США и Россией в 1856 году были построены укрепления в Осака, Иокогама и Хакодатэ. А в Хакодатэ был возведен мощный по тем временам пятиугольный форт, предназначенный для защиты от атаки с севера (ныне это живописный парк, где весной собирает горожан под свои кроны цветущая сакура).

К сторонникам открытия страны принадлежали главы влиятельных «традиционно лояльных» кланов (фудай даймё). Они были в союзе с Токугава до битвы при Сэкигахара (1600), победа в которой обеспечила клану Токугава власть в стране. В их числе Ии Наосукэ из клана Хиконэ (ныне префектура Сига), тот самый, кто позже подписал неравноправные договоры с европейцами и США, что стоило ему жизни − в 1860 году при въезде в ворота Сакурада сёгунского замка он был убит группой противников реформ. Второй − Хотта Масаёси, глава клана Сакура (частично территории нынешних префектур Тиба, Ибараки и Сайтама). Сторонником реформ был и глава клана Сацума (ныне префектура Кагосима) Симадзу Нариакира.

Еще в середине 40-х годов, когда Нариакира жил в Эдо, Абэ поручил ему деликатную проблему решения вопроса о суверенитете островов Рюкю (Окинава). Тогда французы и англичане настойчиво требовали от рюкюсского короля установления торговых и других отношений. Острова Рюкю формально были в вассальной зависимости от Китая. Однако фактически ими правил феодальный клан Сацума. Чтобы избежать прямого столкновения с европейцами, было решено признать за Рюкю право на установление отношений с иностранцами, при сохранении этого запрета в самой Японии.

Теперь Нариакира в качестве главы клана Сацума и министра иностранных дел, а Абэ «премьер-министра», выступили сторонниками установления отношений с северным соседом. Россия только пришла на берега Японского моря и нуждается в помощи и добрососедстве с Японией. Поэтому отношения с Россией из всех европейских держав наиболее перспективны и помогут стране избежать участи Китая, были убеждены они. Тем более, как показало поведение Путятина, с русскими легче достичь взаимопонимания (Абэ Масахиро).

«Прорусские» настроения передались Симадзу Тадаёси, племяннику Нариакира, ставшего по его завещанию главой клана Симадзу. В 1891 году, во время визита в Японию цесаревича Николая, Тадаёси специально пригласил его в Кагосиму, где началась необычная дружба бывшего японского дайме и русского цесаревича, а потом и царя.

Противники «открытия» страны, если и не были столь же влиятельными в иерархии токугавского сёгуната, то отличались большим упорством и даже фанатизмом. Это выходцы из того же княжества Сацума, а также из Мито, Тёсю, Этидзэн и Инсю. На их почве выросло мощное ксенофобское движение Дзёи («изгнание варваров», т.е. иностранцев). Абэ приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы не допустить прямого столкновения двух враждующих группировок. Внешняя угроза наряду с войной внутри, могла привести к распаду страны. Поэтому понятно, почему правительство так затягивало время с ответом. Абэ нужно было в первую очередь выиграть время, чтобы добиться максимально возможного компромисса внутри страны.

Ультиматум Перри от 14 июля 1853 года Абэ в копии направил главам всех княжеств с просьбой высказать свою точку зрения, что само по себе беспрецедентно для столь централизованного режима, как токугавский. А приказ местным властям в Урага принять письмо от Перри, а за ответом прийти через год, как свидетельствуют японские документы, был уловкой, желанием получить «передышку». Очевидно, что на момент принятия письма, никакого внутреннего решения «открываться» еще не было (Beasley:).

Хотя император ничего не решал, Абэ поинтересовался и его мнением. Когда в ноябре 1853 года два его посланника прибыли из Киото в Эдо, чтобы императорской печатью «узаконить» в должности нового сёгуна Токугава Иэсада, Абэ спрашивал их, каким может быть отношение императора ко всему происходящему (Kamikawa:).

Все эти согласования требовали времени, и, так как обещанная делегация для переговоров должна была прибыть в Нагасаки не раньше, чем через месяц, Путятин решил пока отправиться в Шанхай за свежими новостями из Европы, пополнить запасы провизии, обменять аккредитивы на деньги. К тому же нужно было в корабельном доке исправить повреждения, которые «Восток» получил во время плавания в Татарском проливе. Он известил нотой губернатора Нагасаки, что временно покидает Японию, но скоро вернется назад, и в случае, если по возвращении не найдет в Нагасаки ни полномочных представителей, ни ответного письма, он проследует прямо в Эдо.

В отличие от прежних посещений Китая, теперь это было не безопасно. В отчете Путятина можно найти любопытное замечание о том, что посещение Шанхая пока не представляет угрозы, но если бы таковая и была, то «находившиеся там морские неприятельские силы были не сильнее» его эскадры (Всеподданнейший).

23 ноября русская эскадра покинула Нагасаки. Путь через Восточно-Китайское море был прямым, и через три дня эскадра была на островах архипелага Чжоушань у входа в Янцзы. Отсюда на «Востоке» Путятин отправился в Шанхай. Здесь он узнал о начале войны. 16 октября Турция объявила войну России, а та ответила тем же самым 20 октября. Оставались считанные дни до Синопского сражения (30 ноября), в котором русская эскадра под командованием вице-адмирала Нахимова уничтожила турецкий флот, после чего вступление в войну Франции и Англии стало вопросом времени.

К этому моменту в Петербурге уже приняли решение заменить «Палладу» на фрегат «Диана» под командованием капитана Степана Степановича Лесовского. В секретном приказе великого князя Константина Николаевича от 16 октября Лесовскому предписывалось «по Высочайшему повелению» следовать к берегам Японии, где, соединившись с эскадрой Путятина «поступить в его полное распоряжение». Предупреждая о вероятности «скорого разрыва с Великобританией и Францией», великий князь призывает его к максимальной осторожности и предостерегает от заходов в порты этих стран без крайней необходимости (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

В Шанхае до Путятина дошли слухи об английской эскадре, крейсирующей у западных берегов Америки. Поэтому, узнав из присланного ему через Ост-Индскую компанию «предписания» российского морского управления о направлении в его распоряжение фрегата «Диана» и выходе его в октябре из Кронштадта курсом на Гавайские острова вокруг Южной Америки, Путятин через американского консула в Шанхае предписывает Лесовскому соединиться с эскадрой в Татарском проливе в Де-Кастри (Всеподданнейший: 185).

Здесь Путятину пришлось столкнуться с хаосом гражданской войны в Китае. Смута, писал он, не могла не отразиться на торговле, когда-то процветавшей в этом городе. Многие китайские купцы покинули город, и торговля резко сократилась. Этим воспользовались английские и американские торговцы. «Торговля опиумом шла своим чередом: в 16 милях от Шанхая стоял целый флот английских и американских судов, содержавших склады этой отравы, которая тайно, в розницу, перевозилась на берег и сбывалась за наличные деньги». Они же сосредоточили в своих руках операции по обмену валюты на звонкую монету, которую только и принимали в магазинах и на складах. Спекулятивно высокий курс вынудил Путятина обменять только часть его лондонских аккредитивов и приобрести лишь самое необходимое. Только уголь удалось приобрести по сходной цене с американского военного склада, благодаря «обязательности коммодора Перри».

Русский адмирал стал свидетелем военных действий между правительственными войсками («войсками богдыхана») и революционными войсками Тайпинской республики («инсургентами»), занявшими в это время город. Свидетельствуя о бездарности и нелепости поведения генералов правительственных войск, он описывал эту войну более похожую на фарс. «Всякий день с утра до вечера происходила пальба с обеих сторон, впрочем, для той и другой стороны безвредная. Войска претендента были лучше, бодрее на вид и приличнее одеты, нежели богдыханские солдаты, состоявшие, сколько я мог видеть, из толпы худо дисциплинированной, жалкой сволочи. Лагерь их представлял картину шумного и пестрого базара, а солдаты − толпу негодных бродяг, не имеющих вовсе военного вида. Инсургенты свободно выходили из города в европейский квартал и снабжались в изобилии через городскую стену всеми предметами продовольствия без всякой помехи» (Всеподданнейший:).

Закончив все дела в Шанхае, Путятин на «Востоке» вернулся на острова Чжоушань, и 29 декабря эскадра в полном составе отправилась снова в Нагасаки. 3 января 1854 года, по русскому календарю еще до нового года (22 декабря) русские корабли прибыли к месту назначения. Здесь выяснилось, что полномочные представители еще не прибыли, но их ожидают со дня на день.

«…По возвращении в Нагасаки, я располагал, если не найду там назначенных для переговоров со мною Японских Полномочных, идти в Эдо, о чем предупредил Нагасакских губернаторов, чтобы там, вместе с Американцами, домогаться благоприятного решения на предложение наших Правительств». Так писал Путятин в депеше, адресованной Льву Григорьевичу Сенявину, товарищу (заместителю) министра иностранных дел России (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

Но Путятин не стал приводить в действие свою угрозу − Осава и Мидзуно заверили, что делегация прибудет через три дня. «Неблагоразумным было бы уйти, не узнав, с чем прибыли полномочные, и не зная, наверное, что ожидает нас в Эдо» (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

В докладе Александру II, сменившему на троне своего отца после его смерти 2 марта 1955 г., Путятин представлял уступку японцев как результат угрозы идти в Эдо. «Перед уходом из Японии я объявил нагасакскому губернатору, что если, по возвращении из Нагасаки, не застану там назначенных для переговоров со мною полномочных, то, не теряя времени, должен буду идти в Едо; осведомясь же, что полномочных еще не было, я отдал приказание готовиться к отплытию, и, только когда уже подняты были гребные суда и японцам не оставалось никаких сомнений насчет действительности моих намерений, они объявили, что полномочные прибыли» (Всеподданнейший:).

Момент, действительно, был критическим для Эдо. Нужно было принимать решение, как реагировать на ультиматум Перри и на вежливые, но настойчивые предложения Путятина. Первым и естественным движением было воспользоваться старым китайским правилом: если у вас несколько врагов, нужно одного из них взять в союзники, чтобы противодействовать другим. К началу переговоров с Путятиным стала складываться влиятельная группа политиков, которые выступали за ориентацию на Россию как «наименьшее зло». Назначенные в Эдо полномочными на переговорах Цуцуи Масанори и Кавадзи Тосиакира были сторонниками союза с Россией. Они полагали, что поскольку Россия не так опасна для Японии, как Англия, Франция и США, то союз с ней как с великой державой, мог оказаться «бесценным». Следовало заключить с Путятиным договор о дружбе, предоставив ему право на торговлю с Японией в обмен на помощь в случае силового давления со стороны других держав (Beasley:).

В Нагасаки же пока обсуждались процедурные вопросы. Шли утомительные переговоры о предоставлении Путятину резиденции на берегу. В конце концов, такое место было найдено. Среди осматривавших его и признавших место вполне приемлемым были упомянутые Посьет, Римский-Корсаков и Фуругельм, а также Константин Иванович Лосев, тогда подполковник артиллерии, в будущем генерал-майор Корпуса морской артиллерии. Все они остались довольны выбранным местом. Губернатор однако, выставил такие предварительные условия, что, в конечном счете Путятин отказался от резиденции на суше.

Впрочем, все это уже были мелочи, так как 7 января, действительно через три дня, прибыли полномочные. Еще через два дня, 9 января нового года (31 декабря 1953 года) состоялась первая встреча для предварительного знакомства. Члены японской делегации произвели хорошее впечатление. Путятин нашел их «очень умными, опытными в делах, и, как кажется, отличными и в других отношениях» (РГАВМФ. 296/1/ 75а:). Кавадзи ему особенно понравился: «своим бойким здравым умом и искусной диалектикой был бы замечательным лицом во всяком европейском обществе» (Всеподданнейший:).

На этой предварительной встрече стало известно, что они привезли «письмо на китайском языке» − ответ японского правительства на послание Нессельроде. Когда же Путятин хотел переключить их внимание на конкретные вопросы, они мягко заметили, что ответы на интересующие его вопросы он найдет в этом письме.

Внимание русского адмирала сразу привлекло то, что «вместо высокомерия, скрытности и недоверчивости», которые японцы демонстрировали в подобных случаях, со стороны посланников он встретил напротив радушие и приветливость. Более того, они сразу же заявили, что хотели бы вести и закончить переговоры «к удовольствию обеих сторон». «Прежде, как Вы изволите знать, писал Сенявину Путятин, не произносилось слово „дружба“ в сношениях Японцев с иностранцами, а теперь они изъяснили совершенную готовность в приязненных отношениях с нами, что эта приязнь должна служить и выражением приязни между нашими Государствами».           Когда речь зашла о первой официальной встрече, Путятин охотно согласился первым посетить резиденцию делегатов, но предложил, чтобы второе заседание проходило на «Палладе». В процедурных вопросах он строго придерживался принципа равенства сторон, но ожидал, как это было прежде, что японская сторона будет настаивать на принципе «хозяева-гости». «Предлагая это условие, я готовился к отказу, ибо знал, что никогда не было примеров, чтобы важные Японские сановники посещали какое-либо иностранное судно». Каким же было удивление, когда они не только не отказались, но «с видимым удовольствием» приняли предложение. При этом они дали понять, что «отличают русских от всех прочих наций» (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

На встречу с полномочными 12 января 1854 года Путятин поехал в сопровождении караула из 50 матросов. Музыканты оркестра не входили в это число. Увеличив более чем в два раза караул против того, что было во время встречи с губернатором, Путятин тем самым хотел подчеркнуть свое уважение к полномочным, которые по своему рангу были неизмеримо выше. В церемонии принял участие практически весь состав русской экспедиции, прибывший в Нагасаки. На судах оставалось не более 30 человек.

Зрелище было захватывающим. Русская делегация направлялась на первую официальную встречу на девяти шлюпках, которые «растянулись почти на милю». Первым шла гичка с офицером, которому поручалось выстроить на берегу караул и музыкантов. За ним следовал баркас с самим караулом, затем катер с музыкантами. Следующим был баркас с прислугой, которая везла стулья. За стульями на баркасе располагался адмирал и его свита. После того как флаг адмирала был перенесен на этот баркас, оставшиеся на фрегате матросы выстроились по реям и троекратно кричали «ура». Сам фрегат и корвет в этот момент расцветились флагами наций, и с них прозвучал пушечный салют.

На пристани Путятина встречал один из старших чиновников города со свитой, а у входа в здание, где должны были проходить переговоры, младший по рангу из четырех представителей (Кога Масару). Русский адмирал и сопровождавшие его лица были одеты в парадную военную форму, японские представители не отставали от них и по выражению Путятина, были в «великолепных парадных одеждах». В американской печати позднее не без ревности упоминалось, что русская делегация, прибывшая в Японии после Перри была встречена в Японии «с большой помпой» (NYT:24.04.1854).

Обмен приветствиями между делегациями проходил стоя («на ногах»), как условились заранее. Но до начала переговоров было еще далеко. По настоянию японской стороны, как это было во время встречи с губернатором, им предшествовала «развлекательная часть».

По приглашению полномочных Путятин со свитой переместился в другие комнаты, где на столах стоял чай со сладостями («конфектами»). Угощение длилось до самого обеда, который во время чаепития накрывался в соседних комнатах. Помещения были настолько тесными, что с Путятиным и тремя его приближенными обедали только двое старших полномочных. Остальные располагались в соседних комнатах.

Традиционность ритуала и вид костюмов японских представителей контрастировали с их поведением. Против обыкновения они держались раскованно, говорили на самые разные темы, шутили и смеялись. Вели себя, как отмечал Путятин, «на европейский лад». Собственно первая встреча этим и завершилась. Теперь предстоял ответный визит японцев на «Палладу».

Путятин постарался принять японцев так, как они принимали его. Россияне были готовы встретить и проводить делегацию пушечным салютом, но японцы попросили этого не делать. Они неоднократно объясняли, что выстрелы пушек в Японии не принято воспринимать как салют, и они могут спровоцировать ответные выстрелы береговых батарей.

Когда полномочные поднялись на фрегат, их встречали Посьет и Гончаров (Lensen:). А у трапа, ведущего в его каюту, − сам адмирал. Всех четверых полномочных разместили в галерее адмиральской каюты, остальных − в столовой и кают-компании. При встрече и отъезде делегации, которая по количеству была точно такой же, как российская перед этим, по реям были выстроены матросы, играл оркестр и были подняты флаги наций.

Для гостей Путятин организовал осмотр корабля, что выходило за рамки ритуала. Им демонстрировали владение ружьями и бортовыми пушками. Все это произвело на японцев неизгладимое впечатление. Многое привело в восторг, но немало и удивило. Как вспоминал Кога, поразило то, что ядра для пушек были сложены словно булыжники, и люди ходили по ним, отчего «волосы становились дыбом». Переходы между отсеками были настолько темными, что люди натыкались друг на друга. Откуда-то доносился невыносимый запах рыбы. Чай, которым их угощали, напоминал больше лекарство, зато понравился сахар, особенно сахарные головы, «белоснежные шары». Кога вспоминал, что не пробовал ничего более вкусного. Из большого числа блюд, очень понравился плов из баранины и ветчина. Рыба, приготовленная специально по японскому рецепту, чтобы угодить гостям, напротив, не понравилась. Несмотря на это, все, что Кавадзи не доедал, он аккуратно заворачивал в пакетики и складывал в рукава своего кимоно. «Не думайте, что я это беру для красоток, это для моих подчиненных», весело шутил он (Lensen:).

Несмотря на то, что все церемонии проходили в весьма дружеской атмосфере, Путятин не тешил себя надеждой, что теперь все пойдет как по маслу. По-прежнему не было уверенности, что японцы согласятся на установление отношений, откроют свои порты для торговли и посещений иностранными судами. Он надеялся получить ответ на этот вопрос в ответном письме Совета старейшин, и поэтому попросил об очередной встрече на берегу уже на следующий день, 16 января.

Полномочные передали это послание на нескольких листах в шкатулках, вставленных одна в другую. В тот же день были вручены именные подарки сёгуна Путятину и Унковскому. «В числе многих подарков» Путятин получил изящной работы лакированные шкатулки, чернильницу, а главное − саблю превосходной работы. Он хорошо понимал, что преподнесение японского меча − это выражение самого глубокого уважения и доверия.

Особого подарка удостоился Посьет «за труды при передаче переговоров на голландском языке». Были переданы подарки и для нижних чинов судов экспедиции, которые, по словам Путятина, состояли из кусков «весьма посредственной шелковой материи и ваты, до 120 мешков риса и 20 свиней для команды судов» (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

В отношении ответных подарков Путятин проявил крайнюю щепетильность, понимая, насколько это важно со всех точек зрения. Прежде всего, он «приличным образом» одарил полномочных, а затем передал подарки сёгуну. Еще в Петербурге было решено, что эти подарки будут вручаться от имени российского императора. Но во время обсуждения церемониальных вопросов, Путятин понял, что подарки от имени царя поставят японцев в неудобное положение. Сёгун, и это Путятин знал, не был по рангу равен русскому царю. Его визави был японский император, поэтому получение подарков требовало особой церемонии и согласования с самим императором. Почувствовав, что полномочные уже готовы отказаться от подарков, Путятин заявил, что его слова были «худо» поняты переводчиками и речь шла о подарках от имени российского правительства. Это успокоило полномочных и они с удовольствием приняли дары своего северного соседа.

Вручая их японцам, Путятин внимательно наблюдал за реакцией Очень понравились русские изделия из серебря с картинками и изделия из малахита и других редких камней уральской работы. Понравились шерстяные ткани, и особенно сукна, которые высоко ценились в Японии со времен, когда в Японию их привез Резанов. Понравилась и парча, но Путятин сомневался, насколько практичным может быть этот подарок, так как по его наблюдениям, в Японии эту ткань не использовали. С удовольствием были приняты часы, как настенные, настольные, так и карманные, а также разного рода картинки, которые адмирал предусмотрительно приобрел в большом количестве в Англии. С особой радостью были приняты сладости («конфекты»). Они были переданы в нескольких изящно выполненных ящичках, купленных в Англии. Путятин обратил внимание, что японцы не только с удовольствием едят европейские сладости, столь непохожие на их традиционные из риса и овощей, но с еще с большим удовольствием забирают к себе домой в качестве подарков. Позже выяснилось, что часть из этих сладостей было отправлена «ко двору» (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

Описывая все до деталей, Путятин считал, что это крайне важно для будущих контактов с Японией. Он подчеркивал, что в этой стране «прецедент» имеет особое значение. Раз так уже было, то это основание для повторения. Не случайно в общении с ним японские представители постоянно ссылались на то, как это было во время визита Резанова. Путятину это не очень нравилось, так как он хорошо знал, что полвека назад после бесконечных проволочек был получен отказ. Письмо Нессельроде содержало, по сути, два конкретных предложения: 1) заключение договора об установлении дипломатических и торговых отношений, 2) проведение границы между двумя странами.

В ответе, который Путятин получил от поверенных, предлагался некий компромисс. Эдо соглашался только на второе, а с первым просил повременить. Это разочаровывало. Для России важнее было первое предложение, а второе предлагалось, скорее, чтобы заставить японцев согласиться на первое.

В ответе «старейшин» говорилось, что японское правительство сёгуна готово начать переговоры по границе без промедления. Полномочные с удовлетворением цитировали слова русского миператора что он «обладая обширной империей, которой не было равных, не желает приобретения новых земель», считая однако «приличным довольствоваться своими владениями и сохранять их целостность».

«На благие намерения Ваши, почему и нам не ответить также благим расположением?» − отвечали «старейшины». Из ответа следовало, что правительство поручило «пограничному владетелю» на Хоккайдо (Мацумаэ) исследовать вопрос о границах и провести переговоры с русской делегацией (РГАВМФ, 296/1/ 75а:).

Что же касается первого пункта об установлении отношений, были использованы все возможное аргументы, чтобы отказать в них или предложить отсрочить. Говорилось о «законе предков», который «соблюдается ненарушимо уже несколько веков». Все прежние отказы неоднократным российским предложениям объяснялись именно этим.

Впрочем, признавая, что с тех пор в мире многое изменились и «дух торговли быстро распространяется, и потому нельзя уже держаться древних законов», авторы ответа тем не менее просили об отсрочке решения этого вопроса.

Ссылаясь на требование Перри начать торговлю и вероятность, что его примеру последует другие страны, в письме говорилось, что «при таком множестве желающих торговли, нам [японцам] придется истощить все силы нашей земли, чтобы удовольствовать тысячу государств».

Была и ссылка на приход к власти нового сёгуна, его занятость делами, необходимость «непременно представиться в столицу к духовному Императору», созвать всех князей и сановников, чтобы окончательно решить вопрос об открытии страны для торговли. Для этого потребуется не менее трех–пяти леТ. Это время может показаться слишком длинным, «но, Граф (Нессельроде), взывало послание, примите в соображение все сказанное, войдите в наше положение и помедлите» (РГАВМФ. 296/1/ 75а:). Под письмом от 3 ноября 1853 года стояли подписи шести членов правительства.

Прочитав все это, Путятин сделал для себя вывод, что главного — открытия портов и установления отношений не удалось добиться, и теперь остается ждать результатов экспедиции Перри.

4. Крымская война и первый договор

В начале нового 1854 года Перри все еще находился в Макао, но скоро занял свою каюту на флагманском корабле «Миссисипи» и направился в Японию, где должен будет решить до конца вопрос об открытии Японии. Сообщалось, что с нетерпением американцы ожидают прибытия в Макао парохода «Лексингтон» с разными подарками японскому императору, в том числе с «железной дорогой» (NYT:27.02.1854).

В тот момент, когда эскадра Перри шла полным ходом в Японию, русские напротив готовились к отплытию из нее. С ожиданием неминуемой войны с Англией и Францией уже не было того комфортного состояния, когда месяцами можно ждать развязки, не двигаясь из Нагасаки.

В начале 1854 года губернатор Австралии, тогда английской колонии, был назначен главнокомандующим индийской и китайской эскадрой Англии (Т: 23.01.1854). Еще нет войны, но уже началась к ней подготовка. Контр-адмиралу Джеймсу Стирлингу будет предписано «очистить» тихоокеанское побережье Азии от русских кораблей. К нему по его просьбе в июле 1854 года, когда уже шла война, должна была присоединиться французская эскадра в составе фрегата «Жанна д’Арк» в сопровождении шлюпов «Игл» и «Эстафет» (Т: 04.06.1854).

В конце января 1854 года, не дожидаясь начала войны, Путятин договорился с полномочными о продолжении переговоров, на этот раз на юге Сахалина в заливе Анива. А сам 5 февраля покинул Нагасаки и в составе «Паллады» и «Оливуцы» направился в Манилу. «Восток» ушел раньше в Шанхай за новой информацией о событиях в Европе.

Следившая за эскадрой английская пресса сообщала, что Путятин на «Востоке» прибыл в Шанхай из Нагасаки, где он получил известие о смерти «императора» и решил, что теперь задержка с ответом неминуема, и бросив всякие надежды на решение вопроса, намеревается отплыть в Манилу (Т: 30.01.1854).

Эскадра взяла курс на Манилу. В столице Филиппин в обмен на аккредитивы он рассчитывал получить деньги для приобретения всего необходимого для пополнения истощившихся запасов. Погода была настолько хорошей, что адмирал не считал нужным двигаться всем вместе. Он разрешил свободное плавание, назначив место встречи на Ликейских островах [острова Рюкю].

13 февраля все три корабля стали на якоря в порту Наха, а через четыре дня к ним присоединился «Восток» с новостями из Европы. В гавани столицы королевства Рюкю, русские встретили американского офицера и матросов из эскадры Перри. Путятину американцы показали бумагу, из которой следовало, что острова Рюкю отныне принадлежат Америке, что было платой «за некоторые требования, не удовлетворенные японским правительством».

Эти слова вызвали у Путятина «лишь улыбку». Он не собирался оспаривать чьи-либо права на острова Рюкю, тем более, что посетивший русский фрегат «правитель города» заверил, что острова никому не принадлежат, хотя и платят дань Китаю (Всеподданнейший:).

Русские моряки в течение десяти дней не только любовались местными красотами, но и тщательно изучали острова, бурили землю в районе местечка Томари, видимо, в поисках залежей угля и скептически внимали тому, как крутившийся около них протестантский миссионер Бернар Беттельхайм поносил власти и жителей островов (Kerr:). Ругань миссионера объяснялась его непростыми отношениями с властями и островитянами, которые его, мягко говоря, недолюбливали.

Это был человек необычной судьбы, полной приключений и авантюр. Родившись в еврейской семье в Прессбурге, как тогда называлась столица Словакии Братислава, он готовился стать раввином. Но в 12 лет бросил школу и дом, учился в разных школах, сам преподавал. В итальянской Падуе он получил свое первое медицинское образование, в турецкой Смирне крестился и стал христианином. Потом обитал в Константинополе, после чего перебрался в Лондон, где женился на англичанке и был натурализован как англичанин. Здесь он и получил свое назначение как миссионер английской морской миссии в Наха. Когда на английском коммерческом судне с семьей, женой и двумя детьми он приплыл в столицу Рюкю из Гонконга, ему отказали в высадке на остров. Капитан английского судна был готов отвезти его обратно, но Беттельхайм, подкупив и напоив портовых грузчиков, уговорил их свезти его с его огромным багажом на берег. Было затемно, и никто не обратил особого внимания на происходившее. Когда же портовые власти спохватились, было поздно. Из жалости к детям и «уважения» к женщине, им разрешили переночевать в одном из буддийских храмов. Когда же наутро пришли за ним, чтобы отвезти снова на судно, он категорически отказался покинуть храм, где и прожил все годы, обзаведясь еще одним ребенком. Беттельхайм пытался проповедовать христианство на острове, что было официально запрещено. Власти рюкюсского замка Сюри, резиденции короля и администрации островов во главе с регентом, правившим при малолетнем короле Сётай, были в постоянном конфликте с миссионером. Ему был запрещен вход во дворец, но он безнаказанно читал громогласно проповеди у его стен. Бесцеремонность его не знала границ. Он без спроса заходил в жилища островитян, склоняя их к новой вере. На местном рынке торговцам было запрещено продавать ему и членам его семьи какие-либо товары. При их приближении многие покидали свои прилавки. Этим пользовалось семейство, забирая вдоволь все необходимое и оставляя на прилавках столько денег, сколько считало нужным. После того, как Беттельхайма вышвырнули из одного из частных домов и забросали камнями, к нему приставили охрану. Будку со стражем поставили и у входа в храм, где он жил. На Беттельхайма жаловались всем возможным властям − английскому консулу в Кантоне, сацумскому дайме в Кагосима, китайским властям в Фуцзяне. Все было безрезультатным. В Лондоне, где многие официальные лица его терпеть не могли, тем не менее считали его пребывание полезным на случай, если нужно было бы британской короне обосноваться на островах. Но к приходу кораблей Перри, этот мотив уже не имел большого значения. Семейство английского миссионера, который успел за время пребывания американцев втереться в доверие коммодора, на американских кораблях покинуло острова, к несказанной радости его жителей. Последние годы были проведены в Америке, где нашему герою удалось участвовать в гражданской войне в качестве врача (Kerr:).

Путятин в своем докладе упоминал о «протестантском миссионере» и ссылался на его суждения об Окинаве, хотя собственные наблюдения русского адмирала полностью расходились с точкой зрения миссионера. «Мы с удовольствием ходили по цветущим и возделанным долинам острова, отличающегося прекрасным умеренным климатом, плодородием и населенного мирными, кроткими жителями…» (Всеподданнейший:).

На прощание обменявшись с «правителем города» подарками, Путятин оставил ему бумагу, в которой просил оказывать русским судам гостеприимство и вступать с ними, в случае надобности, в торговые сношения. Ответ был уклончивым.

Американцы на Рюкю добились большего. На обратном пути из Японии 11 июля 1854 года Перри заключил соглашение с королевством Рюкю (Compact between the United States and the Kingdom of Loo Choo). Были получены гарантии дружелюбного отношения в случае высадки на островах; право беспрепятственного приобретения по «разумным ценам» продуктов и других товаров; оказание помощи со стороны местных властей американским морякам, терпящим бедствие в прибрежных водах, с последующей передачей их на суда, которые придут за ними; право свободного передвижения американцев по территории острова без сопровождения и слежки за их действиями; в случае если они без разрешения врывались дома, «заигрывали с женщинами» и принуждали к продаже вещей или товаров, они могли быть арестованы местными властями, о чем следовало сообщить капитану корабля для его последующего решения, а до этого содержать арестованных в нормальных условиях (NYT: 24.10.1854). Последнее вызвало живой отклик нью-йоркской прессы, считавшей, что неплохо было бы такой же порядок установить и на острове Манхэттен, где местные снобы часто допускают вольности в отношении женщин (NYT: 24.10.1854).

Русская эскадра покинула Наха 21 февраля и направилась в Манилу, куда прибыла через неделю. Как писала «Таймс», ссылаясь на французские источники, визит русских кораблей был встречен испанскими властями на Филиппинах без энтузиазма и даже с нескрываемым подозрением.

В Испании на престоле была королева Изабелла II. Ее отец Фердинанд VII, чтобы короновать свою дочь и не допустить до власти своего брата Дона Карлоса Старшего, отменил для этого салический закон, введенный за сто лет до этого испанскими Бурбонами. В борьбе Изабеллы против своего дяди и его сторонников «карлистов» Англия и Франция, готовые к войне с Россией поддерживали королеву, а Россия, Австрия и Пруссия вместе с итальянским двором склонялись к поддержке Карлоса Старшего. Поэтому визит кораблей, представлявших русского царя, отказавшегося признать законность нахождения на испанском престоле королевы и открыто поддержавшего ее смертельного врага, вызвал, по меньшей мере, «удивление» (Т: 22.06.1854).

Оно особенно возросло после того, как русские корабли при входе в манильскую гавань салютовали в честь благополучного рождения дочери у младшей сестры Изабеллы II Марии Луизы, с которой у королевы были, мягко говоря, натянутые отношения. Не случайно поэтому, когда Путятин со всеми офицерами в полной парадной форме нанес визит вежливости генерал-губернатору Филиппин маркизу де Новалишу (Marquis de Novalishes), его ожидал холодный прием Путятину дали понять, что длительное пребывание русской эскадры в Маниле нежелательно.

Быстро закупив провизию и завершив свои дела, русская эскадра 11 марта 1854 года покинула негостеприимную Манилу. При этом «Князь Меншиков» отправился в Шанхай забрать почту, «Восток» − на Рюкю, где у американцев была база снабжения углем, с целью выведать у них, чем закончилась эпопея Перри в Японии (Lensen:).

Она завершилась успехом. 31 марта 1854 года в Иокогаме был подписан договор между Японией и США (Канагавский договор), который открыл для американской торговли порты Симода на полуострове Идзу и Хакодатэ − в южной части острова Хоккайдо. Была гарантирована безопасность американцев, терпящих кораблекрушение у японских берегов, получено право на открытие консульства «Окно в Японию» было пробито, и первыми этим должны были воспользоваться русские. Готовые к этому корабли Путятина в это время собирались у южного берега Кореи возле острова Гамильтон. Все, кроме «Оливуца», которому было предписано идти прямо в Татарский пролив для встречи с Невельским, чтобы выяснить, нет ли для эскадры специального задания из Петербурга, и в случае отрицательного ответа, отправиться прямо на Камчатку, где корвету предстояло усилить гарнизон Петропавловска на случай его осады англичанами (Volpicelli:).

Соединившись в порту Гамильтон с «Востоком» и «Князем Меншиковым», Путятин вначале направился в Нагасаки, чтобы передать через губернатора письмо в Эдо с предложением о сроках свидания русских и японцев на Сахалине. Путятин, который и дня не мог сидеть без дела, теперь отправился на гидрографическое обследование восточного побережья Корейского полуострова, которое до этого было мало изучено. У него не было задания отыскать незамерзающий порт в Корее, что позднее станет одной из главных целей российской стратегии на Дальнем Востоке. В одном из рапортов он признавался, что предпринял этот поход скорее для того, чтобы скоротать время и дождаться, когда станет возможным отправиться в направлении Императорской бухты (ныне Советская Гавань на берегу Татарского пролива). Здесь в апреле господствовали туманы и дрейфующие льды.

В рапорте в Петербург об исследовании корейского побережья он писал, что, благодаря попутным ветрам ему удалось осмотреть весь восточный берег полуострова, от юго-восточной оконечности до устья реки «Томна-Канг» (река Туманная) и далее по маньчжурскому берегу. На широте 39 градусов и 19 минут северной широты Путятин обнаружил обширную бухту, которую назвал в честь адмирала Лазарева. Здесь позднее русскими был основан порт Лазарева (Гэнсан, а ныне Вонсан). В 80-е годы 19 века он был обжит российским флотом, и в английской прессе в эти годы можно было встретить его русское название в отчетах о посещении англичанами русских портов на Дальнем Востоке (Т: 03.06.1881).

В Корее с русской командой произошел инцидент, который мог закончиться печально, как это случилось позднее с американцами и французами.

«К сожалению, трехдневное пребывание наше в этой бухте (ныне Вонсан) заключилось, хотя незначительным, но не совсем благоприятным происшествием. Корейцы после частых посещений фрегата и дружеского и ласкового со обеих сторон обращения, кинулись толпой, без всякого повода, на приставший к берегу наш катер с офицерами и матросами и хотели помешать ему удалиться. Наши люди должны были прибегнуть к силе и когда, несмотря на это, толпа теснила их все более и более и кидала в них каменьями, так что трое людей от оных были ранены до крови, с катера принуждены были сделать четыре выстрела из ружей, заряженных, к счастию, дробью для охоты, что и остановило натиск. Я не мог добиться от старшины деревни, просивших потом извинений, что было причиной этого нападения, и приписываю оное грубому состоянию нравов, в котором еще находится низший класс народа» (РГАВМФ, 296/1/75:).

Когда русские вынуждены были отражать атаки толпы на корейском берегу, в Европе начинались настоящие сражения с Англией и Францией. 21 февраля 1854 года в ответ на требование Франции вывести войска из Молдавии и Валахии и начать переговоры с Портой, Николай I принял решение о разрыве дипломатических отношений с Парижем и Лондоном. Неопределенность длилась еще около месяца, но 28 марта 1854 года был опубликован декрет английской королевы Виктории о начале войны против России. Обвиняя русского царя в «неспровоцированной» агрессии против «Блистательной Порты», Ее Величество объявляло, что в результате отказа России принять условия, выдвинутые ею вместе с императорами Австрии и Франции, а также королем Пруссии, она вынуждена была принять это «справедливое и беспристрастное решение». Королева объявила о жестких правилах задержания и ареста судов «неприятеля», а также его товаров и предметов, находящихся на судах нейтральных стран (Т: 28.03.1854).

Правительство Луи Наполеона объявило войну России на следующий день 29 марта. В газетах того времени можно было встретить сообщения об энтузиазме, с которым встретили известия о начале войны в Европе, особенно во Франции, где резко усилились антирусские настроения из-за личного конфликта между Николаем Первым и французским королем Наполеоном Третьим. Русский монарх

не хотел признавать легитимность прихода к власти представителя династии Бонапартов, что запрещалось Венским конгрессом 1814–1815 гг. В Тулоне солдаты маршировали по улицам города под звуки марша, а префект адмирал Депардье (Dubourdieu), потерявший ногу при Наварино, в сопровождении свиты инспектировал солдат перед отправлением на фронт (Т: 04.04.1854).

Война смешала все карты экспедиции Путятина в Японию. Помимо прочего, русские владения в Америке оказались под угрозой захвата Англией. И если бы это случилось, то ценность торговых отношений с Японией, которых так упорно добивался Путятин, заметно бы снизилась. Территория русской Аляски в 260 тыс. квадратных миль с населением в 300 тыс. человек, из коих белые, в основном русские, составляли около 10 процентов, простиралась до 151 градуса западной долготы вплоть Британских владений в северной Америке, где граница двух стран была установлена по конвенции 1825 года. За несколько лет до этого британская печать писала о «великом явлении», когда две европейские державы, каждая со своей стороны, совершив свой путь по земному шару, встретились и соприкоснулись друг с другом в далекой и незнакомой Америке (Т: 27.10.1827).

Несмотря на эту патетику, завладение русской Америкой было предметом мечтаний Британии в течение многих лет. Крымская война 1854–1855 гг. была в этом смысле уникальным шансом реализации этой давней мечты (NYT: 08.06. 1854).

За перипетией схватки внимательно следили в США. В 50-е годы с началом Крымской войны, англичане с тревогой обнаружили, что «антибританские настроения и симпатии к России преобладают в Филадельфии, Нью-Йорке и Бостоне, а все ведущие газеты на тихоокеанском побережье с сердечной теплотой описывают все, что касается России» (NYT: 08.06. 1854).

Когда же РАК, чтобы спасти территории от захвата Англией, устроила фиктивную сделку об их продаже подставной Американо-Российской компании в Сан-Франциско, и слух об этом разнесся по всей Америке, газеты активно поддержали идею приобретения территорий Соединенными Штатами. У русских «самые лучшие китобойные стоянки в Северной части Тихого океана», писала «Нью-Йорк Геральд». «Если Соединенные Штаты присоединят их к себе, наши китоловы сразу получат большое преимущество и смогут превзойти конкуренцию других».

И далее в том же духе: «К тому же с политической точки зрения, приобретение этих территорий сделает нас хозяевами над всем западным побережьем Америки от Арктики до мексиканских границ за исключением пространства между 54 и 49 градусами северной широты, где-то 350 миль» канадского берега. Таким образом, США удастся «окружить» английские территории в Канаде, и британская «Компания Гудзонского залива», промышлявшая в этом районе, вынуждена будет продать эти 350 миль Соединенным Штатам. И тогда, в восклицала газета, только США во всем мире будут обладать столь протяженной линией океанического побережья от скованных льдом арктических вод до берегов знойной Мексики (Barratt : 60).

Лондон, чтобы помешать сделке, поспешил известить Вашингтон о том, что он намерен оккупировать Ситку. Решить эту задачу до того, как Россия успеет продать свои права Америке, было не так сложно. Без поддержки со стороны флота, который в этот момент курсировал между Китаем и Японией, гарнизон Ситки был фактически обречен: он состоял из 300 человек, а крепость была оснащена всего 40 орудиями (NYT: 31.05. 1854).

Джеймс Стирлинг, британский консул в Кантоне и назначенный губернатором в Гонконг Джон Боринг внимательно следили за приближением Путятина к Японии. Известие о начале войны с Россией Боринг получил лишь в начале июня. Это почти сорвало его поездку в Шанхай, где его присутствия требовали события Тайпинского восстания. После некоторых колебаний он все же отправился туда. Стирлинг же принял решение отложить визит своих кораблей в Японию. Он был убежден, что ему следует оставаться в Китае на случай возможных атак русского флота. Но уже в сентябре 1854 года Стирлинг направился в Нагасаки, где японцы под дулами его пушек 14 октября подписали договор с Англией. Порты Японии имели решающее значение для снабжения британских кораблей углем и провиантом.

В конце августа − начале сентября 1954 г. английские корабли под командованием контр-адмирала Дэвида Прайса, погибшего в первый же день сражений 30 августа (Т: 06.12.1854), безуспешно атаковали и бомбили Петропавловск. В 1855 году к этой миссии готовился и адмирал Брус (Bruce) (Т: 25.10.1855). В этих условиях тактика поведения Путятина заключалась в том, чтобы избегать всячески встречи и столкновений с вражескими кораблями. Но «злой рок» преследовал Путятина. Корабль «Диана», заменивший «Палладу», получил сильные повреждения от мощного цунами в районе японского порта Симода.

24 декабря 1854 года в районе между островом Сикоку и полуостровом Кии к юго-востоку и югу от них в океане произошло землетрясение силой в 8,4 балла. В этом районе повышенной сейсмической активности природные катаклизмы происходили раз в сто или несколько сотен лет (данные с 7 века), унося сотни и тысячи жизней. На этот раз жертв было около 3 тыс.

Во время передвижения к месту предстоявшего ремонта в бухте рыбацкого поселка Хэда при вхождении в залив Цуруга «Диана» затонула от неожиданно обрушившегося шторма. Команда из 500 матросов и офицеров высадилась на берег в районе городка Фудзи и пешком добиралась до поселка Хэда. Японские власти не вмешивались в военные действия между Россией и союзниками Турции, Англией и Францией. По их требованию японские торговцы снабжали военные корабли этих двух стран провизией. Но японское правительство не хотело быть втянутым в военные действия. В английских документах можно найти дневниковые записи, относящиеся к пребыванию в Хакодатэ весной 1855 года английского фрегата «Сибилла» под командой адмирала Эллиота. В репортаже журналиста гонконгской газеты «Друг Китая» от 1 мая 1955 года описывается прием мэром города Хакодатэ английского адмирала.

После обмена любезностями по поводу подписания между двумя странами договора об установлении отношений, японский мэр, поинтересовавшись «сколько еще продлится война» Англии и Франции с Россией, сказал, что он надеется «адмирал не причинит вреда русским, если он их обнаружит на японском берегу или в море у ее берегов», на что английский адмирал поспешил заверить, что его уважение к японскому императору, равно как к мэрам городов Нагасаки, Симода и Хакодатэ не позволит ему даже думать об этом» (T: 12.10.1855).

О благожелательном отношении японцев к русским в период войны говорило и то, что до англичан так и не дошла информация о нахождении около 500 русских моряков в Хэда и о переговорах в Симода. Необходимость скрываться и постоянная угроза быть обнаруженными не были благоприятными для проведения переговоров. Путятин вынужден был мотаться между рыбацкой деревней Хэда, где русскими моряками сооружался маленький корабль для возвращения домой хотя бы части команды затонувшей «Дианы», и Симода на другом берегу полуострова Идзу по утомительным горным дорогам.

Здесь в Симода адмирал вел переговоры о заключении первого договора между двумя странами об установлении отношений. Как обычно, наибольшую сложность представлял вопрос о границах. Адмирал к этому времени получил дополнительные инструкции российского МИД от 8 марта (28 февраля) 1853 года. Они были утверждены царем и он им должен был следовать.

Учитывая прежде всего «торговые выгоды» России, ему предписывалось «быть по возможности снисходительными», но не в ущерб российским интересам. Предлагавшийся вариант границ этого и не предполагал.

«Из островов Курильских южнейший, России принадлежащий, есть остров Уруп, которым мы и могли бы ограничиться, назначив его последним пунктом Российских владений к югу, − так, чтобы с нашей стороны южная оконечность сего острова была (как и ныне она в сущности есть) границею с Японией, а чтобы с Японской стороны границею считалась северная оконечность острова Итурупа» (Дополнительная Инструкция:).

Путятин в чисто тактических целях на переговорах выдвинул претензии на Итуруп, самый большой из гряды островов, однако же, чтобы уступив его, добиться уступок в другом. Но в самом главном это сделать так и не удалось. Речь шла о Сахалине. Овладение им рассматривалось в Петербурге как самая важная стратегическая задача, перед которой меркли все остальные.

«Остров сей имеет для нас особенное значение потому, что лежит против самого устья Амура. Держава, которая будет владеть сим островом, будет владеть ключом к Амуру».

Но авторы инструкции в российском МИД предполагали, что этого добиться будет трудно. «Японское Правительство, без сомнения, будет крепко стоять за свои права, если не на весь остров, что трудно будет оному подкрепить достаточными доводами, − то, по крайней мере на южную часть острова: в заливе Анива у Японцев имеются рыбные ловли, доставляющие средства пропитания многим жителям прочих их островов, и по одному этому обстоятельствуони не могут не дорожить означенным пунктом».

Исходя из этого, Путятину предоставлялось право на определенных условиях уступить самую южную часть острова. «Если Правительство их при переговорах с Вами явит податливость на другие наши требования, − требования по части торговли, − то Вам можно будет оказать уступчивость по предмету южной оконечности острова Сахалина, но этим и должна ограничиться сия уступчивость, Т. е. мы ни в коем случае не можем признавать их прав на прочие части острова Сахалина».

Авторы или автор «Дополнительной инструкции» для Путятина, одобренной Николаем I сформулировали и выгоду для Японии того, что Сахалин станет российским, а не английским или американским, что вполне могло бы случиться с течением времени… «Означенный остров может сделаться в самом непродолжительном времени добычею какой-нибудь сильной морской державы, соседство коей едва ли будет Японцам так выгодно и так безопасно, как соседство России, которой бескорыстие ими испытано веками».

В случае неприятия японцами российского плана раздела острова на российскую и японскую части, Путятину предписывалось оставить остров неразделенным. «Если же встретите непреодолимые со стороны Японского Правительства препятствия к признанию наших прав на Сахалин, то лучше в таком случае оставить дело это в нынешнем его положении».

Несмотря на все условия, предписываемые Путятину, авторы инструкции тем не менее предоставляли ему право решать все вопросы, исходя из ситуации на месте. «Вообще, давая Вам сии дополнительные наставления, министерство иностранных дел отнюдь не предписывает оных к непременному исполнению, зная вполне, что в столь далеком расстоянии ничего нельзя предписать безусловного и непременного. Вашему Превосходительству остается, следовательно, полная свобода действий». (Дополнительная Инструкция:).

Но Путятин не воспользовался этой свободой и заключенный договор полностью был в русле этой инструкции. Подписанный Путятиным в Симода 7 февраля (26 января) 1855 года договор состоял из девяти статей без преамбулы. Ее роль выполняла статья 1: «Отныне да будет постоянный мир и искренняя дружба между Россией и Японией. Во владениях обоих государств русские и японцы да пользуются покровительством и защитою как относительно их личной безопасности, так и неприкосновенности их собственности». Статья 2 фиксировала границы: «Отныне границы между Россией и Японией будут проходить между островами Итурупом и Урупом. Весь остров Итуруп принадлежит Японии, а весь остров Уруп и прочие Курильские острова к северу составляют владение России. Что касается острова Карафуто [Сахалина], то он остается неразделенным между Россией и Японией, как было до сего времени». Статья 3 открывала для России три порта: Хакодатэ, Симода и Нагасаки. Остальные определяли взаимную помощь при кораблекрушениях; свободу торговли в одном из открытых портов, устанавливали консульскую юрисдикцию в консульствах России в Хакодатэ или Симода, юридическую экстерриториальность («Учинивший преступление может быть арестован, но судится не иначе как по законам своей страны»); пользование Россией всеми правами и преимуществами, которые Япония предоставила или в будущем предоставит другим нациям (Гримм, Сборник: 52).

Оценивая итоги переговорной эпопеи, полной нескончаемых проволочек, реальной опасности подвергнуться аресту англичанами или французами в разгар Крымской войны, Путятин ставил себе заслуженно высокий балл: «… я начертал себе систему действий в сношениях с этим народом, в основание которой принял кроткое и дружеское с ним обращение, снисходительное исполнение тех законов и обычаев страны, которые не противны были достоинству нашей нации и моего звания, и твердую, спокойную настойчивость в переговорах по возложенному на меня поручению. Следуя неуклонно этой системе, по мудрому указанию монарха, до последнего дня моего пребывания в Японии, я имел счастие достигнуть желаемой цели, не только ни разу не нарушив доброго между мною и японскими властями согласия, но установил оное на прочных основаниях, смею думать, и надолго вперед» (Всеподданнейший:).

Такой подход контрастировал с угрозой применения силы, к которой прибег Перри, что было на самом деле «блефом». «Таймс» в мае 1854 года сообщала об официальных документах экспедиции Перри, представленных американскому Сенату, среди которых было известное письмо американского президента Фильмора и инструкция, которую Перри получил перед отплытием. Ею предписывалось «помнить, что, так как у Президента нет права объявлять войну, его [Перри] миссия должна носить мирный характер, и он не может прибегнуть к силе, если это не в целях самозащиты, безопасности кораблей и экипажа под его началом, а также в случае личного оскорбления, нанесенного ему или кому-нибудь из офицеров» (Т: 18.05.1854).

Тем не менее, сравнивая усилия двух адмиралов по «открытию» Японии, лондонская «Таймс» отдавала предпочтение Путятину: «Несомненно, визит коммодора Перри в июле прошлого года (1853) ускорил это событие [открытие Японии], которое будет завершено, наверное, после его возвращения в Японию. Но фактическая заслуга в этом принадлежит русским, а не американцам. В то время как командор Перри сам решил письмо президента Соединенных Штатов доставить по необходимой форме в Урага и дать шесть месяцев на получение ответа, адмирал Путятин не стал указывать японским властям, где следует вести переговоры, отправился, как ему сказали, в Нагасаки и с успехом провел переговоры, без какого-либо ущерба национальному достоинству японцев и с таким результатом, который весь мир скорее готов был бы ожидать от практичных республиканцев, чем от авторитарной России» (Т: 14.04.1854).

Эту заметку вряд ли можно заподозрить в необъективности. Она появилась в ведущей английской газете в дни, когда Англия воевала с Россией. Много лет спустя американский ученый Джордж Ленсен, автор докторской диссертации по российско-японским отношениям, защищенной в 1951 году в Колумбийском университете, и книги (1955) о путешествии русского адмирала в Японию, подчеркивал, что Путятин «делит с командором Перри честь открытия Японии» (Lensen:).

Оценив деятельность Путятина в Японии как успех Александра II назначил его своим эмиссаром для заключения договора с Китаем, подписанного 1 июня 1858 г. в рамках т.н. Тяньцзинских трактатов, которые значительно расширили политические и торговые права европейцев в Китае.

Продолжение следует