Мы попросили Ефимова Михаила Борисовича написать для сайта ОРЯ серию коротких эссе о его жизни и творческом пути, а также о Японии. Публикуем очередное эссе автора.
С «ЛЕЙКОЙ» И БЛОКНОТОМ
Строго говоря, журналистика вовсе не входила в прямые обязанности заведующего бюро АПН. Не ошибусь, если скажу, что тех, кто регулярно передавал в Москву свои корреспонденции, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Я это говорю вовсе не в осуждение своих коллег. Работы и без того было по горло.
Мне очень нравилось встречаться с людьми, беседовать с ними, открывать для себя что-то новое. Жена часто ругала меня, когда я отправлялся на совершенно необязательные встречи, порой попадая в весьма деликатное положение. Иногда это могло закончиться довольно печальными последствиями.
Я придерживался принципа, который внушил себе и окружающим, что корреспондент общественного Агентства не должен быть связан никаким официозом и не должен ограничивать себя никакими контактами.
Двери Бюро были всегда открыты для всех. Да и посетители были очень разными. Один раз к нам забрёл какой-то странный юноша, изъяснявшийся на непонятном языке.
Он долго что-то пытался мне объяснить. Оказалось, что он с Тайваня и говорит на своём родном наречии. Наконец, с помощью жестов и разных каракулей на бумаге он донёс до меня цель своего визита. Суть была такова: поскольку русские и китайцы теперь враги (напомню, что дело происходило в 80-х годах, когда ещё не просохла кровь на острове Даманском), а те, в свою очередь, захватили Тайвань и проводят политику истребления местных жителей, то он надеется получить от нас помощь (Дескать, враг моего врага — мой друг!). Дело почти пустяковое: снабдить его пособиями по изготовлению самодельных… мин(!). Мне стоило больших трудов объяснить юноше, что он попал не по адресу.
Однажды меня пригласили на роскошный приём по случаю какой-то круглой даты существования Ассоциации спортивной борьбы каратэ-до. Казалось бы, какой мог быть мой интерес, коль скоро я никогда не занимался этим видом борьбы и не интересовался им. Зато я знал, что возглавлял эту Ассоциацию сам Рёити Сасакава. А эта личность наверняка известна каждому, кто интересовался историей Японии ХХ века. Его длинная биография включала многое: активное участие в милитаризации Японии перед войной, мандат депутата парламента во время войны, отсидка в тюрьме Сугамо, как военного преступника, активная деятельность в составе крайне правых политических сил, участие в создании Антикоммунистической Лиги, тесная дружба с Ли Сын Маном и Чан Кайши и многое другое. В последние годы Сасакава увлёкся меценатством и филантропией, а главное − он организовал тотализатор на водных мотогонках. О его тесных связях с мафией не писал только ленивый.
Ну, как я мог пропустить такой случай увидеть такого «Человечища», коль скоро в Бюро пришло персональное приглашение! Моё любопытство было полностью удовлетворено: гостей была тьма. Большинство составляли типажи, с которыми побоялся бы встретиться в тёмном переулке, но мелькали знакомые лица представителей шоу-бизнеса, известных спортсменов и многочисленных депутатов парламента, легко узнаваемых по золотой хризантеме в петличке пиджаков. Натолкнулся даже на двух прошлых премьер-министров, которые были вполне доступны, чем я и не преминул воспользоваться.
Не скрою, что порой такие «необязательные» встречи оказывались весьма полезными. В качестве примера приведу случайное знакомство с Кадзуо Яцуги. В Японии таких деятелей называют «куромаки», нечто вроде «серого кардинала».
Лично я убедился в авторитете Яцуги-сан на следующем примере.
Среди многочисленных гостей, которых приходилось встречать, обхаживать и развлекать, были порой и очень интересные люди, которых знал раньше или установил добрые дружеские отношения на долгие годы. К их числу, в первую очередь, отнесу Александра Бовина. Он приехал во главе небольшой группы журналистов. Поскольку в круг его интересов входили встречи с видными и авторитетными политическими деятелями, я решил познакомить его с Кадзуо Яцуги. Предварительно я объяснил «сэнсэю», что гость является членом российского парламента и входит в состав Ревизионной комиссии правящей партии. Мало того, − он ещё принадлежит к тому кругу, который причастен к принятию важных политических решений. Короче говоря, по обоюдному согласию такая встреча состоялась.
Беседа продолжалась довольно долго и в ходе её А.Бовин высказал мысль, что вопрос о северных территориях будируют в Японии, в основном, политические круги, а деловой мир относится индифферентно к этой проблеме.
Едва я вернулся после встречи домой и переступил порог Бюро, как наш дежурный сообщил, что звонили из Торгово-Промышленной палаты и просили срочно связаться. Оказалось, что президент палаты Сигэо Нагано, как его называли «стальной король Японии», приглашает к себе утром г-на Бовина и его коллег.
Естественно, приглашение было принято. Нагано принял нас в своём рабочем офисе. Он произнёс приветственный спич, в котором подчеркнул, что японские деловые круги крайне заинтересованы в скорейшем решении территориального вопроса, которое позволит заметно продвинуть торгово-экономические отношения между нашими странами. Со своей стороны, предложил «подвесить» этот вопрос (он употребил термин «pending”), т. е. признать его наличие и определить пути решения.
Впоследствии оказалось, что Москва «подвесила» не столько «территориальный вопрос», сколько само обращение Сигэо Нагано. А вот, о роли и значении «куромаки» на японской политической кухне я смог убедиться на этом примере.
Кстати, я устраивал и встречу К.Яцуги с другим, пожалуй, ещё более влиятельным гостем − Г.А.Арбатовым. У меня сохранилось общее фото, где за большим столом, как раз рядом со мной (то есть − в уголке) стоит пустое кресло. Яцуги-сан объяснил мне потом, что должен был придти влиятельный член парламента от правящей партии некто Накасонэ (впоследствии он стал премьер-министром и политическим лидером страны на долгие годы).
С Кадзуо Яцуги у меня установились очень хорошие отношения. Мы ходили друг к другу домой в гости. По этому поводу жена отметила: «Ты обратил внимание, когда мы были у Яцуги, его супруга сидела за столом, а нас обслуживал приглашённый повар и официантка, а у нас я сама жарила-шкварила и носила взад-назад тарелки!»
Возразить было нечего. Пришлось отшутиться: «Зато она коня на скаку не остановит и не войдёт в горящую избу!».
Наши контакты прекратились в связи со смертельной болезнью Яцуги. Я проведывал его в больнице и присутствовал на панихиде, которая по воле семьи проходила в довольно узком кругу. Из знакомых лиц я узнал только бывшего премьер-министра Нобоскэ Киси (тестя предыдущего премьера — Синтаро Абэ и деда нынешнего − Синдзо Абэ).
Но вернусь к «лейке» и блокноту». Впрочем, у меня на «вооружении» был «кэннон» − гордость японской фототехники. Сейчас даже трудно поверить, что в те годы цветная фотография только делала первые шаги, в домах стояли черно-белые телевизоры, а компьютеры и роботы существовали только в мире научной фантастики. А во всём остальном работа журналиста мало чем отличалась от нынешней: так же брали интервью, писали статьи, радовались, если удавалось создать «бомбу», и переживали в случае неудачи и, тем более, провала.
Перебирая старые блокноты, нахожу записи множества встреч и бесед с самыми разными людьми. Вот, например, интервью с министром иностранных дел Иитиро Хатояма − сыном премьера Итиро Хатояма и отцом премьер-министра Юкио Хатояма. Сохранились интервью с председателем соцпартии, руководителем профсоюзного центра, депутатами парламента и сенаторами, губернаторами и мэрами. Вспоминаются встречи с известными спортсменами, артистами, писателями, бизнесменами и т. д., и т. п. Понятно, что всех не упомнишь.
Хотелось бы рассказать только о некоторых встречах, которые особенно запомнились. Например, с известным модельером Ханаэ Мори.
Дело было в декабре 1984 года. Как обычно, телефон Бюро нагрелся от международных звонков. Звонили из разных редакций, но прежде всего, понятно, из Москвы. Всех интересовал только один вопрос: что одеть к новому году. Поскольку такое происходило каждый декабрь, я уже готовился заранее. Но вся беда состояла в том, что у японцев нет ответа на этот больной для соотечественников вопрос.
И в тот раз, я терпеливо отвечал на звонки, что никто здесь не знает, что одевать на новогоднюю встречу. Добила меня телефонистка, которая после того, как я отбился от редактора газеты, спросила: «Извините, но мне-то вы можете сказать по секрету?»
Тогда я решил пойти к настоящему авторитету в области моды − знаменитой на весь мир Ханаэ Мори. Она постоянно живёт в Париже, а в Токио бывает наездами. Когда-то в молодости она снимала каморку над лавкой, где торговали лапшой, занималась кройкой и шитьём, а по ночам мечтала о том дне, когда выберется из нужды. Сейчас фирма «Ханаэ Мори» обладает капиталом в несколько сот миллионов долларов. Её офис стоит на одной из центральных улиц японской столицы Омотэсандо. Именно сюда я и обратился с просьбой об интервью.
Сначала пришёл отказ, а потом, наверное с третьего захода, мне сообщили день и час встречи. При этом предупредили, что я должен буду выплатить мадам гонорар. Такое я услышал в первый и последний раз за всё время моей работы в Японии. (Забегая вперёд, скажу, что понадобилось долго объясняться с московской бухгалтерией по поводу не предусмотренных сметой расходов).
Не буду пересказывать содержание интервью, которое оказалось довольно интересным и содержательным. Речь шла и об истории моды, и о факторах на неё влиявших. Что касается главного вопроса, то в блокноте сохранились слова г-жи Мори: «Я ничего не знаю о зависимости моды от восточного календаря и астрологических знаков». Таким образом, все мои потуги удовлетворить запросы наших дам оказались безрезультатными.
Вспоминается ещё одно интервью. Мой собеседник был совсем иного рода.
Увидеть и послушать его мог любой желающий. Для этого достаточно было подъехать в полдень в центр Токио, где неподалеку от главной улицы японской столицы Гиндзы в любую жару и любую непогоду Бин Акао держал речь, стоя на крыше пикапа, обклеенного лозунгами. Тут же висела большая географическая карта, служащая своеобразным фоном, поясняющим некоторые пункты его далеко не оригинальной программы. Выразительные желтые стрелы, вонзающиеся в «красную» территорию СССР, − что и говорить, яркий художественный образ.
Акао стал таким же неотъемлемым элементом городского пейзажа, как и расположенный по соседству кинотеатр «Тоэй», где демонстрировались порнофильмы, или чистильщик ботинок и уличный регулировщик. Его срывающийся старческий голос, порой заглушаемый безостановочным движением транспорта, словно завис над перекрестком. Как сказал русский классик, правда, по другому поводу: «вид его ужасен»: нечёсаные седые космы, обрамляющие голый череп, раздувал ветер. Слушателей, было мало. Токийцам, обычно чрезвычайно любопытным, видно, эта картина настолько примелькалась, что они пробегали мимо, не обращая никакого внимания на разглагольствовавшего Акао. Лишь только молодчики в униформе из его команды деловито суетились вокруг пикапа.
У этого уличного «витии» была богатая биография: ярый защитник идей социализма в ранние годы, тюрьма, переход на ультра-националистические позиции, депутат парламента в годы войны, патриот-монархист, ярый антикоммунист, создатель партии фашистского типа «Айкокуто» и т. д. Не гнушался он и связями с якудза − японской мафией.
12 октября 1960 года во время политических дебатов, проходивших в большом концертном зале «Хибия» напротив императорского дворца в Токио, был убит прямо на трибуне лидер социалистической партии Японии Инэдзиро Асанума. Прежде чем подоспела охрана, 17-летний студент успел дважды ударить его самурайским мечом вакидзаси. Этот юнец, одурманенный лозунгами «Айкокуто», был схвачен полицией и помещён в тюрьму. Следом был арестован и его духовный отец Бин Акао, которого от трибунала спасло только то, что убийца наложил на себя руки и поэтому не выдал сообщников. Характерно, что уже в послевоенной Японии Акао подвергался арестам 25 (!) раз.
Однажды я увидел его не в роли «народного трибуна», а, так сказать, «на людях», на похоронах известного японского писателя Юкио Мисима (1925-1970). Это была очень яркая личность с весьма необычной судьбой. Очень плодовитый и талантливый литератор, трижды выставлявшийся на нобелевскую премию, он увлекался культуризмом, сексуальными извращениями и прочими сумасбродными идеями. В конце жизни объявил себя монархистом и создал даже военизированный отряд «Общество щита» для спасения императорского трона. Летом 1970 года Мисима с группой своих сторонников явился в расположение воинской части в Токио, захватил её начальника в качестве заложника и обратился с балкона штаба к солдатам. Он призвал их поднять военный мятеж, свергнуть правительство и восстановить абсолютную власть императора.
Этот призыв вызвал у солдат только хохот и крики, чтобы новоявленный монархист поскорее проваливал восвояси. Мисима был настолько подавлен, что там же покончил с собой, сделав ритуальное харакири. Согласно традиции, после того, как он вонзил себе в живот короткий самурайский меч, самый близкий друг отрубил ему голову.
Тысячи людей выстроились в огромную очередь к буддийскому храму, где проходила панихида. В основном, это была молодёжь, но не «ботаники», как сказали бы у нас, а юноши и девицы в кожаных куртках с причёсками «ирокез» или с рыжими крашеными волосами. В Японии таких называли «тайодзоку» − «солнечное поколение». Вот на этом фоне мне сразу бросилась в глаза старческая фигура Бин Акао в окружении группы своих молодчиков. Наверное, он тоже обратил на меня внимание, так как я выглядел странно в толпе японцев. Во всяком случае, мне показалось, что наши взгляды пересеклись.
С тех пор у меня зародилось желание встретиться с этим политиком ультраправого направления и взять у него интервью. Но свою затею мне удалось реализовать только спустя много лет. Всякий раз, когда я обращался в штаб «Айкокуто», мне в лучшем случае отвечали, что председатель занят и рекомендовали позвонить через неделю.
Но в один прекрасный день грубоватый мужской голос недовольно произнёс: «Подъезжайте вечером. Там видно будет».
На узенькой улочке в северо-западной части Токио среди множества деревянных двухэтажных домов стоял и этот, точно такой же. И, тем не менее, нашли мы его сразу. Еще издали бросилось в глаза большое белое полотнище: «Штаб патриотической партии Великой Японии». Перед домом стояли два защитного цвета пикапа и грузовик, кузов которого был набит гангстерского вида молодчиками в темно-синей униформе.
После короткого допроса я оказался в довольно большой комнате. Поскольку хозяин задерживался, успеваю оглядеться. Традиционные циновки, низкий стол с тремя подстилками. На стенах − большие поясные портреты: император Мэйдзи, Сакья-муни, Христос, Конфуций и… сам Акао. Приколот большой фотопортрет какого-то юнца в траурной рамке. Под ним подпись: «Отоя Ямагути». Да-да, тот самый, который вонзил вакидзаси в Инэдзиро Асануму. В углу небольшой алтарь, где среди всяких ритуальных предметов стоят в дешевеньких рамочках маленькие фотокарточки: император Хирохито, Чан Кайши и снова Ямагути. Свободные от фото участки стен обклеены хорошо знакомыми черно-красными листовками, которыми залеплены, по-моему, все столбы и заборы японской столицы. Их тексты столь же категоричны, сколь и кратки: «9 мая − антисоветский день!», «Долой 1 мая!», «Укрепим союз с США!», «Поможем Израилю!», «Отомстим СССР!». Где-то выглянул и такой: «Мики (бывший премьер.—М.Е.) — японский Керенский!» (?!).
Скрип старой деревянной лестницы возвестил о приближении хозяина. А вот и он сам. Дряхлая фигура, седые нечесаные космы, словно приклеенные к смуглому квадратному черепу, тяжелые мешки под глазами. Вблизи он кажется еще старше. Передвигается медленно, широко расставляя плохо сгибающиеся ноги. Точно заводная кукла.
На лице деланная улыбка:
− Добро пожаловать. Рад приветствовать в своем доме заклятого врага. Небось, знаете, что я всю сознательную жизнь, вот уже больше шестидесяти лет, борюсь с Советами. Это мой жизненный принцип.
Так потекла наша неторопливая беседа. Все было традиционно: циновки, на которых мы сидели, зеленый чай, который, как и положено, согнувшись в глубоком поклоне и тут же исчезнув, подала нам жена хозяина. Слушая Акао, я невольно обратил внимание на его глаза, которые то зажигались желтоватым блеском, то гасли, словно выключенные электрические лампочки.
Дом Акао я покидал с таким ощущением, будто побывал в террариуме с ядовитыми змеями.
Чтобы не заканчивать своё повествование этими мрачными воспоминаниями, расскажу ещё об одной встрече.
С замечательной японской актрисой Комаки Курихара меня познакомил сам Анатолий Эфрос. Он приехал в Токио, чтобы поставить здесь «Вишнёвый сад», и привёз нам с женой весточку от наших знакомых. Репетиции шли в маленьком домике на окраине Токио, куда я и приехал за письмом. На роль Раневской Эфрос пригласил Комаки Курихару, которую очень ценил и сказал о ней: «Если ангелы живут на Земле, то это она».
С той поры я не раз обращался к известной актрисе, которая, думаю, из уважения к мэтру, познакомившему нас, соглашалась на встречи. Однажды из Москвы пришёл очередной срочный заказ получить отклик Курихары-сан на какое-то событие, очень важное, по мнению редакции.
Я понимал, что это уже перебор, но деваться было некуда. Несмотря на воскресный день, пришлось снова беспокоить актрису. Она сказала, что сейчас занята на съёмках, но через три часа сообщит по телефону точное время и место нашей встречи.
Её звонок застал меня за обеденным столом и, наскоро собравшись, я помчался в отель, который она указала. Благо он был недалеко от Бюро.
Вскорости подъехал белый «Мерседес» Комаки, за рулём которого был её брат, Мы встретились в лобби, очень тепло поздоровались, как старые знакомые, и я предложил устроиться тут же в кафе, благо народа в это время было очень мало. Но те, что были, естественно, обратили внимание на популярную актрису.
Мы сели в уголке за столик, заказали по чашечке кофе, и я включил свой магнитофон. Беседа текла спокойно, и моя собеседница охотно отвечала на мои стандартные вопросы. Время пробежало быстро, и Курихара-сан, извинившись, сказала, что ей пора ехать.
Как и положено, при выходе из кафе я пропустил свою гостью вперёд, остановился перед кассиром и полез за бумажником. И вот тут-то произошёл полный облом − у меня не было ни бумажника, ни денег: в спешке я всё забыл дома. Шли секунды, Комаки удивленно наблюдала эту немую сцену: я стоял красный и растерянный, а кассирша в ожидании протянула руки за деньгами.
Не знаю, сколько пролетело мгновений, пока у меня в мозгу не созрело решение, которое я выразил в такой форме: «Извините, пожалуйста, я забыл дома деньги. Я привезу вам их в течение тридцати минут, а в залог оставлю этот магнитофон!»
Думаю, что ни Комаки, ни кассирша ничего не поняли, тем более мой отчаянный жест с вручением магнитофона. Красный цвет, в который была окрашена моя физиономия, сменился на пепельно-серый. Я уж не помню, как я распрощался со своей собеседницей и проводил ли её до авто. Но через полчаса уже с извинениями расплатился в кафе и получил назад свой магнитофон.
Понятно, что именно эту встречу с Комаки Курихарой я запомнил на всю оставшуюся жизнь.
