Отрывки из книги историка-японоведа, профессора, к.и.н. К.О. Саркисова. Окончание
Глава 5. Бой, плен и возвращение домой
Бой
В письмах нет описания самого Цусимского боя. О тех последних часах, перед пленением Рожественского, подробно пишет находившийся рядом с раненым Семенов в своей книге «Расплата»:
«Я заглянул в башню… Адмирал сидел, весь как-то осунувшись, низко опустив голову, обмотанную окровавленным полотенцем. – Ваше превосходительство – крикнул я, − пришел миноносец! Надо перебираться! − Приведите Филипповского…− глухо ответил адмирал, не меняя положения… Адмирал видимо собирался вести эскадру, перебравшись на другой корабль, и потому требовал флагманского штурмана… − Его сейчас приведут! За ним пошли! Адмирал только отрицательно покачал головой… достали из верхней батареи несколько полуобгоревших коек, какой-то конец, и начали из этого материала вязать нечто вроде плота, на котором рассчитывали спустить адмирала на воду и так передать на миноносец. Рискованно, но другого выхода не было. Плот готов. Кстати пришел и Филипповский. Я бросился к башне. – Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь! Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой… Не то соглашался, не то – нет. Положение затруднительное… − Что вы разглядываете! – …Берите его! Видите, он совсем раненый!… Адмирала схватили под руки, подняли… но едва он ступил на левую ногу, как застонал и окончательно лишился сознания. Это было и лучше. …Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери на кормовой срез и уже хотели привязывать к плоту, когда Коломейцев[1] сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению… Сухопутные читатели, конечно, не могут представить себе весь риск маневра, но морякам оно должно быть понятно. Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения… Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз… каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады. Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи, и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону. Ура! Адмирал на миноносце!»[2]
Ранним утром 15 мая эсминец «Бедовый», на который с «Буйного» переправили Рожественского, вместе с эсминцем «Грозный» на всех парах шел во Владивосток. Но более скоростные японские эсминцы их догнали. «Бедовый» приказал «Грозному» прорываться во Владивосток, а сам с адмиралом на борту поднял белый флаг.[3]
Плен
В плену раненого Рожественского поместили в морской госпиталь в Сасэбо, где его навестил адмирал Того.
«Адмирал Того посетил вчера морской госпиталь в Сасебо, в котором находится адмирал Рожественский. Того выразил сожаление по поводу полученных русским адмиралом ран и с восторгом отозвался об отчаянном мужестве, проявленном русскими в бою, и выразил надежду, что адмирал Рожественский вскоре сможет вернуться в Россию. Адмирал Рожественский благодарил Того и поздравил Японию с храбростью и патриотизмом, проявленным ее моряками. «Моя скорбь и сожаление, − сказал адмирал Рожественский, − по поводу понесенных мною неудач уменьшаются сознанием благородства моих победителей».[4]
Письмо от 17 июня − первое из писем, написанных из плена. Это собственно не письмо, а открытка с титульными буквами на французском и японском, на которой стоят штампы: «Почта военнопленных» и «Проверено цензурой». Письма из плена лаконичные. В них нет оценок или суждений. Нет и откровений по поводу произошедшей катастрофы. Адмирал знает, что его письма читаются, и очень сдержан.
Кончился месяц, еще полтора впереди. Томительно тянется время, особенно ночи. Засыпаю только с рассветом: мучат не боли – их нет, а мысли тяжелые. Если встану в конце июля, то переведут отсюда в одно из поселений для здоровых. Домой отпустят только по окончании переговоров. Прости, что пишу о своих тяготах. Когда получишь это письмо, их будет меньше. Крепко целую тебя, дочку и внука. Передай всем нашим поклон. З. Рожественский
Но сведения о погибших и плененных были поначалу отрывочны и неточны. Через жену адмирала родственники пытались выяснить судьбу своих родных и близких. Рожественский пытается помочь. В открытке от 11 июля 1905 года из Сасэбо он называет тех, о ком спрашивала жена.
От всего сердца желаю, чтобы горе твое скоро рассеялось, чтобы душевный покой сменил переживаемые муки. Вчера телеграфировал, что поеду отсюда после заключения мира, но даже и приблизительно не могу определить, когда именно. Невыносимо тяжело это ожидание. По твоей телеграмме спрашивал через французского посланника об офицерах армии Куринине, Йордане и Любинине. Ему ответили, что их здесь нет и что это уже четвертая справка. В здешнем госпитале из Штаба моего Колонг, Семенов, Демчинский и юнкер Максимов; в Киото Филипповский, Осипов, Леонтьев и Крыжановский; в Маниле Деливрон. Всех прочих не стало. Прощай дорогая. Крепко целую тебя. Твой З Рожественский
Через неделю, 18 июля Рожественский посылает из госпиталя в Сасэбо столь же лаконичную открытку. Он по-прежнему не знает, когда сможет вернуться домой, но уверен, что не раньше подписания мира.
Как ни тянет отсюда, но на вопрос в телеграмме твоей – когда ждать меня – ответить не могу. Не помню какими словами, но уверен, что телеграфировал тебе 10 июля, что не буду отпущен раньше заключения мира, а когда именно, едва ли кто знает. Мне вынули 12 июля кусочек треснувшей кости черепа. Сделали это под хлороформом, после того, как прождав 2 месяца, пришли к заключению, что кость без порядочной боли отделить нельзя. Надеюсь, что через месяц голова будет в порядке и к тому же времени поправятся ноги: сейчас могу уже держаться на правой, но еще не встаю. Всей душой желаю тебе успокоения. Передай всем нашим мой сердечный поклон. Крепко целую тебя. Твой З Рожественский. Пиши Сасебо.
Новая открытка − почти через неделю и снова из Сасэбо. 24 июля адмирал пишет, что уже встает и потихоньку начинает ходить. Дело идет на поправку. Он жалуется, что письма из России, в том числе и через православную миссию в Японии, доставляются распечатанными и с большим опозданием. Видимо цензура мало заботилась о том, чтобы скрывать свою работу. Впрочем, на открытке даже стоял ее штамп.
Я уже несколько дней не лежу в постели, а сижу и понемногу начинаю ходить. Голова также постепенно хотя и очень медленно заживает, так что предположение мое выздороветь к концу августа нашего стиля вероятно оправдается. Но писать мне все же вернее в Сасебо. Олинька писала мне через здешнюю православную миссию. Письмо получено мною как и все другие распечатанным и с таким же промедлением, как доставляются письма без адреса. Конст. Константинович[7] просит передать поклон тебе и Леле. Он уже совсем здоров, но остается здесь пока представится случай переправить в место для здоровых. Всем сердцем желаю тебе благополучия. Поцелуй Лелю и внука и кланяйся всем. Крепко целую тебя. Твой З Рожественский
Письмо от 12 сентября − последнее. Мир уже заключен, военнопленных освободили, и они понемногу стали возвращаться в Россию. Письмо написано более подробно, с мелкими просьбами. Оно не было отправлено почтой, поэтому не проходило цензурную проверку. Адмирал передал его Небогатову, который уезжал раньше. Рожественский только закончил рапорт морскому министру Бирилеву о Цусимском сражении, точнее − о начале боя, до того момента, когда он был ранен. Под впечатлением горьких воспоминаний Рожественский размышляет о своей судьбе после возвращения в Россию. Он не считает себя виновным в поражении. В то же время он надеется, что его знания и опыт еще пригодятся для страны. Он не догадывается, что в России Небогатов и офицеры его отряда, а также и он с офицерами «Бедового»[8] за добровольную сдачу судов неприятелю будут преданы суду. Его оправдают только потому, что он был ранен в самом начале боя и физически не мог принимать решений. Рана головы, которая могла стать роковой для его жизни, окажется на самом деле спасительной для его чести.
Дорогая моя Леля.
Уезжает отсюда Николай Иванович Небогатов, и это дает мне возможность написать тебе письмо, которое не будут ни копировать, ни подвергать цензуре; но к сожалению я узнал поздно об его отъезде и время пришлось целиком потратить на переписку части рапорта моего морскому министру о бое. Это теперь и сделано. Переписана 1-ая часть – переход от Аннама[9] и начало боя, т.е. все то, в чем я сам свидетель и руководитель. Большие же подробности, собранные мною от всех, с кем пришлось видеться, я еще не посылаю, так как не имею возможности проверить или согласовать разноречия пока нахожусь в плену.
Николай Иванович Небогатов не собирается идти к Алексею Алексеевичу Бирилеву[10], а отошлет к тебе конверт с моим рапортом и это письмо.
Если ты не успеешь спросить у посланного, где живет в Петербурге Николай Иванович, то адрес его можешь узнать у адмирала Гильтебрандта в Главном Гидрографическом Управлении. Они большие друзья.
Постарайся пригласить к себе Николая Ивановича в самый день получения этого письма. Он очень хочет тебя видеть и конечно расскажет все что я и на этот раз не успею написать тебе о нашем поражении и о всех последующих обстоятельствах нашего здесь проживания.
Рапорт же этот передай либо самому Алексею Алексеевичу, либо кому либо из Штабного начальства: адмиралу Нидермиллеру[11] или адмиралу Вирениусу[12], либо Сергею Ильичу Зилоти, если он захочет быть добр передать рапорт в руки Алексею Алексеевичу.
Я очень жалею, что ты до переезда на дачу, не очистила казенную квартиру. Жалею, что моя о том к тебе телеграмма была доложена Государю и вследствие этого последовало приказание не шевелиться.
Теперь Алексей Алексеевич видимо страшно недоволен отсутствием намеченного им вероятно Начальника Главного Морского Штаба. Я заключаю это из тона телеграммы, в которой он спрашивал здоров ли я и считаю ли я себя способным работать впредь при тяжелых условиях..
Я ответил, что здоров, но дальнейшая служба моя находится в его распоряжении, как Министра.
А главное то дело в том, что быть начальником Главного Морского Штаба при условиях, в которых я мог бы оказаться по возвращении очень тяжело. Всякий, самый мало компетентный человек будет считать себя вправе бросить мне в лицо Цусимский погром, и мое на его взгляд полное невежество в военно-морском деле.
Вижу, что такими же чувствами проникнут и Алексей Алексеевич, хотя он разумеется не некомпетентный судья.
С другой стороны накопилась масса вопросов программ для разработки, для практики на кораблях, для подготовки в мирное время, что уйти со всем этим на покой стыдно.
Ну до свидания пока.
Целую тебя крепко. Жду не дождусь возвращения.
Дочку, внука всех наших крепко целую и желаю всего лучшего.
Твой З Рожественский
Этим письмом заканчивается переписка командующего 2-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала Рожественского с женой Ольгой Николаевной, которая велась в течение всего длительного перехода из Балтики в Японское море. Начались эти письма 4 сентября 1904 года и закончились 12 сентября 1905 года. Переписка, длившаяся ровно год, закончилась в связи с возвращением адмирала из плена на Родину.
Возвращение
Рядом с заметками о выборах в первую в русской истории Государственную Думу, назначенных «не ранее января» 1906 г., в газетах мелькнуло сообщение о возвращении в Петербург 1 декабря 1905 г. адмирала Рожественского.[13] Из плена он вернулся на свое прежнее место − уникальный случай. Потерпевшего поражение адмирала и потерявшего эскадру вновь назначают на высший военно-морской пост − начальником Главного Морского Штаба. Сам этот факт красноречивее любых доводов «по горячим следам» давал оценку его роли в трагической эпопее похода 2-й Тихоокеанской эскадры от Ревеля до Цусимы.
Встречи генерала, сдавшего Порт-Артур, говорили не только о прощении, но и восхищении: «Вчера с первого часа дня возле «Большой Московской» гостиницы [в Москве] начал собираться народ в надежде увидеть ген.-адъют. А.М. Стесселя. Терпеливо, все разрастаясь, толпа ждала в течение трех часов появления прославленного генерала. В исходе четвертого часа дня генерал Стессель, в сопровождении лиц своего штаба, вышел из гостиницы на улицу. Публика обнажила головы и огласила площадь громовым «ура». Многие опустились на колени. Сняв папаху, генерал долго кланялся, а затем обратился к народу с речью… Генерал Стессель сердечно благодарил за подношение и сказал, что в Москве он чувствует народную силу, которая, в конце концов, сломит сопротивление врага.» [16]
Ранним утром 16 февраля на Николаевском вокзале Санкт-Петербурга Стесселя с супругой встречал военный министр генерал-лейтенант Виктор Викторович Сахаров[17], «приветствовавший его от имени Государя Императора», а на следующий день в Александровском дворце Царского села принимал сам монарх, после чего генерал «удостоился быть приглашенным к завтраку у Их Императорских Величеств».[18]
Но уже очень скоро ветер общественных настроений подул в другую сторону. Под влиянием революционных настроений и нападок прессы начался процесс расследования обстоятельств сдачи крепости. Стессель, генералы Смирнов, Фок и Рейс были преданы суду. Стесселя приговорили к смертной казни с заменой на 10 лет с пребыванием в Петропавловской крепости, по поводу чего в одной из эпиграмм язвили, дескать, с него станет сдать и эту крепость.
По делу о Порт-Артуре Рожественский, разумеется, не проходил, но «ветер перемен» коснулся и его. На своем прежнем месте начальника Главного Морского Штаба еще до суда над «порт-артуровцами» он был полон разных планов о реформах российского флота. Газеты писали о его намерениях выработать «программу и меры для реформы и возрождения флота»[19]. Но очень скоро, в марте 1906 г., он ощутил резкие изменения в обществе. Его раздирает раскаяние, смешанное с сарказмом и самоуничижением: «Будь у меня хоть искра гражданского мужества, я должен был кричать на весь мир: Берегите же эти последние ресурсы флота. Не посылайте их на истребление».
Эти строки написаны из его квартиры в доме 39 по 8-й линии Васильевского острова в письме «доброжелателю», снабжавшего его вырезками из газет: «Вы мне несколько раз присылали газеты с отметкою статей, посвященных вопросам о настоящем и будущем флота. Сегодня я опять получил номер «Слова» [«Русское слово»] в конверте, на котором написан Ваш адрес. Мне хочется сказать Вам, что флоту уже не угрожает мое вредное влияние: Я подал в отставку и никому не придет мысль меня удерживать.
Все знают, что до начала войны я был десять месяцев Начальником Штаба, имел время пересоздать флот, перевоспитать офицера, обучить матроса, заготовить обилие средств и запасов, знают, что я ничего этого не сделал и изменнически повел на убой неученых людей на нестройной эскадре.
Будь у меня хоть искра гражданского мужества, я должен был кричать на весь мир: Берегите же эти последние ресурсы флота. Не посылайте их на истребление. Что вы будете показывать на смотрах, когда окончится война?
Но у меня не оказалась нужной искры. Позором Цусимского боя я затмил все позоры армий и флотов. Русский народ проклял меня…
Вопрос, как видите, не в том уволить меня в отставку, или оставить на службе, а в том повесить меня или четвертовать. Надеюсь, мое сообщение успокоит Вас за будущее русского флота. Через два месяца Вам покажут чудеса его возрождения»[20].
Адмирал ушел в отставку по собственной просьбе 8 мая 1906 г.: «Высочайшим приказом по морскому ведомству от 8 мая бывший начальник соединенных 2-й и 3-й эскадр Тихого океана, продолжавший во время командования ими и по возвращении из плена занимать должность начальника главного морского штаба, ген.-адъют. вице-адмирал Рожественский уволен в отставку по болезни, от ран и контузий происходящей»[21].
Сообщение об этом появилось 12 мая, в день, когда в Севастополе во время парада перед Владимирским собором города группа эсеров бросила бомбу в коменданта крепости. Генерал-лейтенант Владимир Степанович Неплюев не пострадал, но страсти накалились, общество бурлило, пресса писала о желании одного из уголовников в местной тюрьме быть палачом на казни преступников.[22]
Но в хаосе и противоречиях тех дней все еще звучит имя Рожественского. Через несколько дней после эсеровского покушения из того же Севастополя в море вышла Черноморская эскадра «для занятий практической стрельбой по особой программе, разработанной комиссией адмирала Рожественского«.[23]
«Раны и контузии» − предлог для ухода в отставку. В июне военно-морской суд в Кронштадте судит тех, кто сдал миноносец «Бедовой» без боя. На суде пришлось оправдываться. Показания свидетелей о степени ответственности самого Рожественского были противоречивыми. Одни утверждали, что слышали, как адмирал спрашивал у офицеров «Бедового», есть ли на корабле белый флаг, намекая на возможность сдачи, другие говорили, что адмирал находился в бреду и не контролировал свои поступки и слова. Слышать все это было тяжело и унизительно.[24]
Впрочем, некоторые показания были как «бальзам» на душу. Сдачу «Бедового» моряки оправдывали желанием спасти жизнь Рожественскому, мол, миноносец можно построить новый, а «адмирала же не выстроить»[25].
Сам он на суде заявлял, что берет всю вину за поражение на себя и всячески оправдывал своих подчиненных. Его признали невиновным, но все его окружение − начальника штаба Клапье-де-Колона, флагманского штурмана Филипповского и ряд других офицеров − приговорили к смертной казни с заменой на 10 лет тюрьмы.
В конце августа 1906 г. к суду были привлечены и адмиралы 1-й Тихоокеанской флотилии Григорович[26], Щенснович[27], Вирен[28] и Старк[29] в связи со сдачей Порт-Артура.
После суда над защитниками Порт-Артура очередь наступила для моряков 3-й Тихоокеанской эскадры.. В декабре 1906 г. суд приговорил адмирала Небогатова, сдавшего без боя эскадренные броненосцы «Император Николай I», «Орёл» и броненосцы береговой обороны «Генерал-Адмирал Апраксин» и «Адмирал Сенявин». к смертной казни, которая была заменена 10 годами крепости.
Кончина
Многих из осужденных выпустили по амнистии 1909-м году, но Рожественский об этом не узнал − в ночь на 1 января этого года[30] после нескольких лет жизни в затворничестве, он скончался 1 января 1909 года. Одна из газет, выпустивших в него немало критических стрел, сообщала об этом кратко:
В ночь на новый год скончался адмирал в отставке Зиновий Петрович Рожественский, имя которого так грустно было связано с катастрофой при Цусиме…В последнее время адмирал страдал астмой, припадки которой причиняли ему жестокие страдания. Здоровье его было, кроме того, расшатано также и тяжелыми поранениями при Цусиме, где он был контужен в голову…Похороны его состоятся 3-го января. Он умер почти в бедности, оставив вдову Ольгу Николаевну на обыкновенной пенсии, без всяких других средств… На гроб З.П. Рожественского гр. Гейден [31] возложила крест из живых цветов от имени Государя и Государыни[32].
Мир
Пессимизм адмирала, когда он писал: «не буду отпущен раньше заключения мира, а когда именно, едва ли кто знает», − был оправданным. После гибели эскадры Рожественского в Цусимском бою в мае 1905 года царь соглашается на заключение мира и американское посредничество, но армия убеждает его, что война проиграна только на море, а на суше войска и слышать не хотят о мире и готовы сражаться до победы. Он колеблется, но все же посылает в Портсмут Витте, рассчитывая, что тому удастся добиться «почетного» мира, без больших потерь. Переговоры шли трудно и часто оказывались на грани срыва. 5 августа 1905 года было именно тем днем, когда казалось, что договориться не удастся. Текст трех секретных телеграмм, отправленных Витте 5 августа, дает возможность судить о решающем моменте в ходе переговоров. Они вошли в изданный МИД России в 1906 году «Сборник дипломатических документов, касающихся переговоров между Россиею и Япониею, о заключении мирного договора. 24 мая − 3 октября 1905 г.» Сборник издан в Петербурге в 1906 году, и в научной среде его называют «Оранжевой книгой», по цвету обложки. Содержание сохранившейся в нескольких экземплярах «Оранжевой книги» отредактировано самим Витте.[33] Предлагаемые вниманию читателя копии телеграмм, сохранившиеся в архиве, имеют тот вид, какой они имели в момент отправления из Портсмута, без правки и редакции.
Первая телеграмма свидетельствует о том, что переговоры зашли в тупик. Остались вопросы, по которым сблизить позиции не удавалось, и Витте уже готовился упаковывать чемоданы. Этих вопросов четыре: 1) денежная компенсация (контрибуция) (вопрос номер 9) [34]; 2) остров Сахалин (вопрос номер 5); 3) ограничение российского флота на Тихом океане (вопрос номер 10); 4) суда в нейтральных портах, которые японская сторона считала своей военной добычей (вопрос номер11).
Высказывая свое мнение, Витте исходит из того, что продолжение войны для России − «величайшее бедствие», и потому считает все уступки в принципе возможными, кроме одной – денежной компенсации. Признавая важность сохранения за Россией острова Сахалин, он одновременно приводит все аргументы в пользу возможного отказа.
Секретная телеграмма Стас-Секретаря Витте. Ньюкасл, 5/18 августа 1905 года. № 15.
Общее положение дела таково: не сговорились по вопросу об уплате военных издержек, о. Сахалине, об ограничении флота и о судах в нейтральных портах, причем в понедельник или вторник – заключительное заседание, а потому, если не будет уступок с той или другой стороны, то разъедемся. Что думают японцы, полагаю, никому не известно, так как дальше известного предела они представляют непроницаемую стену, даже для своих белых друзей, но кажется, что пожалуй с пунктами 10, о судах в нейтральных портах, и 11, об ограничении флота – уступят, но по пункту 5, о Сахалине и 9, о военном вознаграждении – не уступят. В виду бесконечной важности предмета мне кажется, что необходимо еще раз взвесить положение и принять срочное решение. Для меня несомненно, что продолжение войны будет величайшим бедствием для России. Мы можем более или менее успешно обороняться, но едва ли можем победить Японию. Благоприятный расчет на будущее можно основать на истощении сил Японии. Какие жертвы возможно ныне принести для избежания войны и всех неминуемых ужасов, а равно насколько внутреннее положение допускает ныне крайне неблагоприятные мирные условия – судить не считаю себя вправе и к этому не призван. На ИМПЕРАТОРСКОМ Правительстве лежит обязанность обсудить дело и представить мнение на решение ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА. Позволяю себе только выразить следующую скромную мысль. Вопрос об участи судов в нейтральных портах важен с точки зрения национального достоинства, но не имеет серьезного практического значения. Вопрос об ограничении флота имеет важность того же характера, но практически мы не можем в ближайшие десятилетия держать на Дальнем Востоке флот, способный бороться с японским. Вопрос об уплате военного вознаграждения особливо важен, как с точки зрения достоинства России, так и с точки зрения наших самых существенных, жизненных интересов, а потому коробит русскую душу. Вопрос о Сахалине крайне важен, так как эта территория бывшая в нашем владении может представить большие богатства и служит аванпостом Амура. Но японцы ранее нас имели некоторые права собственности на Сахалине, богатством его мы не пользовались и долго еще не пользовались бы. Японцы предлагают гарантировать, что Сахалин не будет служить для стратегических и агрессивных действий против нас. Если Сахалин будет в нашем владении, то все таки проходимые большими судами проливы будут под действием японцев. Главное же несчастье наше , что Сахалин в руках японцев, и я не вижу возможности, по крайней мере в ближайшие десятилетия, его отобрать. Почитая своим священным долгом представить все изложенное, ожидаю срочных указаний.[35]
Но внезапно Япония предлагает «компромисс»: Россия выплачивает не контрибуцию, не «денежную компенсацию» за войну, а вознаграждение за уступку ей северной части Сахалина.
Секретная телеграмма Статс-Секретаря Витте. Ньюкасл, 5/18 августа 1905 года.
№19. Продолжение 15-го. Я имею некоторое основание полагать, что Япония совершенно откажется от пунктов 10 и 11 предложенных их уполномоченными условий. По пункту 9 Япония откажется от требования возмещения ей расходов на военные издержки с возмещением ей расходов на военнопленных, но все это при условии, чтобы по вопросу по пункту 5.,о Сахалине, был решен следующим образом: северная часть Сахалина по 50-й градус северной широты останется в нашем владении, а южная – во владении Японии. Япония гарантирует полную свободу плавания по Лаперузову проливу, а мы по Татарскому, но Японии за отдачу во владение нам северной части Сахалина должно быть уплачено тысяча двести миллионов иен. Продолжение в №22 .[36]
Чтобы компромиссные предложения Японии были переданы с максимальной точностью, Витте идет на довольно редкий в дипломатической практике шаг − текст телеграммы показывает Комуре. Все, что он думал об этих предложениях, он написал в следующей телеграмме, №22. Учитывая, что для русской стороны пункт о выплате контрибуции был неприемлем, Комура сказал Витте, что Япония отказывается от контрибуции и готова вернуть России северную часть Сахалина, но за соответствующую компенсацию. Таким образом, остров делится пополам, а деньги − уже не контрибуция в результате поражения, а выкуп северной половины острова. Витте понимал, что подобное предложение – завуалированная форма получения денег от России. Сумма, которую Комура попросил за северную часть острова, была по тем временам огромная – 1 млрд.200 млн. иен. Витте считает, что «было бы удобнее отдать весь Сахалин, но ничего не платить, но на это японцы не согласны, так как им именно нужны деньги».
Секретная телеграмма Статс-Секретаря Витте. Ньюкасл, 5/18 августа 1905 года.
№22
В разъяснении телеграммы №19. После часовой беседы с Комурою я послал телеграмму №19, которая составлена в редакции, ему показанной во избежание недоразумений. Он впрочем предупредил нас, что сам не уполномочен на сделанное им предложение и одновременно телеграфирует в Токио. Из телеграммы №19 следует, что Япония более всего нуждается в деньгах, и правительство, вероятно опасается ответственности за сделанные займы под залог различных государственных имуществ. Далее выходит, что так как по пунктам 1, 2, 3, 4, 6, 7, 8, 12 последовало соглашение, хотя при крайней нашей неуступчивости и при соответственной неуступчивости японцев, от пунктов 9, 10, 11 Япония готова отказаться, если мы согласимся на их новое предложение по пункту 5, − то, следовательно, все переговоры свелись ныне к этому пункту 5. Но предложение японцев по пункту 5 в сущности содержит в себе в скрытом виде не только решение вопроса о Сахалине, но и возмещение расходов войны, т.е. по пункту 9. В результате мы все таки отстояли влияние России на всю северную Манчжурскую дорогу до Владивостока с ветвью до Куанченцзы, все наши коренные владения с Владивостоком включительно, свободу флота, все суда в нейтральных портах и свободу Лаперузова пролива, но последнее – при соглашении по пункту 5. Касательно пункта 5, о котором ныне только и остается речь, по нашему мнению было бы удобнее отдать весь Сахалин, но ничего не платить, но на это японцы не согласны, так как им именно нужны деньги; кроме того, у нас есть Государственные люди, которые придают особое значение владению в особенности Северной частью Сахалина. Во всяком случае, на сумму, указанную японцами, нам представляется невозможным согласиться, так как это равносильно уплате военных расходов. Прошу указаний. Имейте в виду, что Вашу телеграмму в ответ на №19 мне, может быть, придется показать Комуре , а потому все пояснения к Вашему ответу на №15 прошу поместить в отдельной телеграмме. Заседание будет во вторник в 3 часа дня для подписания протоколов. Но частным образом установлено, что если до вторника не последует ответов, то найдем предлог ожидать, хотя долго едва ли удобно и возможно ожидать ответа.[37]
В дальнейшем Япония отказалась от денежного вознаграждения и уступила северную часть Сахалина. Судя по всему, Япония остро нуждалась в мире. Россия тоже нуждалась в мире и пошла на подписание мира, не поддавшись соблазну взять реванш и продолжать войну до победы. Война и так обошлась ей очень дорого. Не говоря уже о человеческих жертвах и подготовленной для революционного переворота почвы, в финансовом отношении это была круглая сумма:
«…На днях были сообщены в печати данные государственного контроля о том, что война с Японией обошлась России по счетам на 1 января в два миллиарда рублей, из них в 1905 г. израсходован один миллиард сто двадцать шесть миллионов, и главная часть расхода в это последней колоссальной цифре на снаряжение и подготовление эскадры адмиралов Рожественского и Небогатова…» [38]
«…Вы блистательно исполнили предстоявшую вам задачу. Действуя твердо и с подобающим представителю России достоинством, вы достигли справедливых уступок, доказав неприемлемость тех условий, которые могли бы оскорбить патриотическое сознание русского народа или нанести ущерб жизненным интересам родины. Признав в должной мере последствия успехов, достигнутых противником, вы отклонили, однако, следуя моим указаниям, уплату в какой бы то ни было форме расходов на ведение войны, не Россией начатой, и согласились лишь на возвращение Японии принадлежавшей ей до 1875 года южной части Сахалина…». К формальному «Пребываю к вам неизменно благосклонный» царь собственной рукой дописал: «и искренне благодарный».[39]
Глубокая оценка Портсмутского мирного договора принадлежит Александру Петровичу Извольскому, российскому министру иностранных дел с мая 1906 г.: «[Договор] может быть рассматриваем как весьма благоприятный сам по себе, но что давало ему особую ценность, это то, что он открывал путь к установлению нормальных отношений с Японией и, даже более того, к действительному сближению и даже к союзу между обеими странами».[40]
После войны
Поражение в войне оставило горький след в сердцах русских людей. Но и в этот период русские с благодарностью отнеслись к тем, кто в Японии был внимательным к русским военнопленным, а также к памяти погибших. В архивах можно найти указ по министерству флота России о награждении четырех японских сестер милосердия серебряной медалью. Они ухаживали за тяжело раненным командиром броненосца «Пересвет» капитаном 1-го ранга Бойсманом. Сам российский император одобрил это награждение, о чем свидетельствует соответствующая надпись на документе.
Все эти жесты с российской стороны отражали новую ситуацию − у обеих сторон появились общие геополитические интересы, сближавшие их. Еще во время войны Теодор Рузвельт говорил немецкому послу о важности для США и Германии сохранения враждебных отношений между Россией и Японией: «В наших интересах, чтобы война между Россией и Японией затянулась и обе страны истощили друг друга максимально, насколько это возможно, а также чтобы их противоречия остались и после заключения мира… Это будет держать их на пороге войны и умерит их аппетиты в отношении других территорий. Тогда Япония не будет угрожать Германии на Шаньдунском полуострове, а нам на Филиппинах. Внимание же России будет отвлечено от ее западных границ и сосредоточится на Востоке»[42].
Подталкивая Россию и Японию к войне, державы делали ставку на истощение двух стран и сохранение между ними враждебности. Первое удалось лишь частично, а во втором результат был обратным.[43]
Атмосфера в двусторонних отношениях стала заметно улучшаться накануне и в годы первой мировой войны. В январе 1914 года группа японских морских офицеров за содействие в поднятии со дна броненосца «Петропавловск», на котором погиб адмиралов Макаров, и предании останков адмирала земле была награждена высокими российскими орденами.
Новые геополитические интересы Японии привели ее к конфронтации с США и Европой, в которой Россию она теперь рассматривала как союзника. Реальные союзнические отношения сформировались в годы первой мировой войны. Они складывались из двух достаточно противоречивых элементов. С одной стороны, это было сотрудничество в Китае, с целью ограничить влияние здесь США и Англии, с другой − сотрудничество со странами Антанты, в том числе с той же Англией в войне против Германии.
Российская Империя в этот период находилась накануне катастрофы. Ее основные интересы были сосредоточены на войне в Европе. Положение на фронтах складывалось тяжелым. Одна из многих проблем – недостаточность вооружения. В 1914 году в Японию направляется военная делегация во главе с генералом Гермониусом. Ей удается закупить столь необходимое для русской армии в Европе огнестрельное оружие – ружья системы Арисака. Император Тайсё, несмотря на то, что он все еще находится в трауре в связи со смертью императора Мэйдзи и никого не принимает, делает исключение для русской делегации исключение. Об аудиенции у японского императора в секретной телеграмме в Петербург сообщал русский посол:
«В отступление от обычая, по коему во время траура при здешнем дворе нет приемов, Император принял меня в аудиенцию, причем Его Величеству были представлены Генерал Гермониус и состоящие при нем офицеры… Император чрезвычайно благосклонно беседовал со мною и Генералом Гермониусом, благодарившим за содействие, оказанное успешному выполнению здесь возложенного на него Артиллерийским Ведомством поручения.» [45]
Но дружественные отношения затрагивали не только высшие слои двух стран. Совершенно поразительны были симпатии к России со стороны простых японцев, искренне стремившихся помочь России в ее войне против Германии.
Японские добровольцы в русской армии[46]
В январе российский посол направляет в российский МИД телеграмму необычного содержания:
Спустя месяц после начала войны 8 сентября 1914 года министр иностранных дел Сазонов получил от Малевского телеграмму о его встрече с японским премьер-министром. Окума предлагал обсудить вопрос о создании «вспомогательного» японского корпуса в составе российской армии на германском фронте. Речь шла о добровольцах. «Во время моего ответного визита Премьеру, он заговорил со мною о поступающих к нему многочисленных просьбах резервистов, желающих принять участие в составе вспомогательного японского корпуса на Западном Фронте. Я ответил Графу Окума, что в России узнают с удовлетворением об этом сочувственном отношении к нашей армии и движении среди японских военных, и что обстоятельства могут впоследствии выяснить, в какой мере подобные пожелания осуществимы. Сегодня меня посетил бывший военный агент в России Генерал Мурата [видимо тот, который сопровождал Куропаткина во время визита в Японию летом 1903 года] и предложил свои услуги.[47]
В январе 1915 года Малевский вновь поднял эту тему: «В посольство продолжают поступать прошения отдельных частных лиц японцев, желающих идти в наши войска добровольцами… Всего таких прошений поступило около 30-ти, преимущественно из провинции от запасных нижних чинов и ремесленников. … Посольство было бы весьма признательно за указания, что отвечать этим лицам, выступающим совершенно самостоятельно и независимо…»[48]
По сравнению с сентябрем прошлого года, когда Окума сам завел разговор с Малевским, сейчас, судя по всему, властей в Токио этот энтузиазм не очень радовал. В середине февраля военный министр Ока обратился со специальным обращением к военным, призывая их помнить о своем долге, не поддаваться минутным настроениям и не бросаться очертя голову в водоворот европейской войны.[49]
В Харбине с его большим смешанным японо-русским населением возникло движение за формирование батальона (около 1 тыс. чел.) добровольцев. Когда представители его направлялись в Токио за разрешением, газеты считали, что им вряд ли удастся получить его. К добровольчеству в японском обществе относились по-разному. Некоторые такой энтузиазм считали сумасбродством. Добровольцами записываются те, кто не знает реальной ситуации в самой России и в российской армии. К тому же, если и наберется тысяча-другая, то это ведь капля в море. Проблема российской армии не в том, что не хватает живой силы − вместе с резервистами она насчитывает около 10 млн человек, из которых только 10 процентов наиболее опытных находятся на передовой. Остальные проходят обучение и ждут своей очереди, чтобы заменить погибших, раненых и измотанных. Воевать в армии, не зная языка и обычаев страны, это значит, что в конечном счете с передовой тебя переведут на вторую, третью линии обороны и здесь будут использовать на подсобных работах.[50]
Несмотря на эти, казалось бы, здравые рассуждения и увещевания, японские добровольцы шли воевать за Россию.
В феврале 1915 года японская пресса из Владивостока сообщала о проводах на русско-германский фронт некоего Дэгути Кисабуро, уроженца Киото. В 1913 году он переселился во Владивосток, где обосновался в районе железнодорожной станции «Первая Речка». Здесь он открыл свою портняжную мастерскую. В Японии он числился в резерве, и когда началась война, подал российским властям прошение о зачислении его добровольцем в русскую армию. 7 февраля шумная компания соотечественников, знакомых и русских друзей провожала его на сборный пункт в Читу. Еще двое последовали его примеру, и вскоре пришли сведения, что японцев на сборном пункте в Чите зачислили в 15-й стрелковый полк.
В Амурской и Приамурской областях, в северной Маньчжурии число японцев, подавших прошение и отправившихся добровольцами в русскую армию, достигло 459 .[51] А в русской прессе со ссылкой на газету из Порт-Артура речь шла о полутора тысячах желающих[52] . В Чанчуне подавших заявку было так много, что начальник русского полицейского управления вынужден был обратиться к своему японскому коллеге за помощью в составлении на японском языке правил набора добровольцев. Он нанес визит в японское полицейское управление, где в беседе с японским начальством не скрывал своего восхищения и благодарности в отношении энтузиазма японцев. [53] Опровергая свой собственный пессимизм относительно использования японских добровольцев на вторых ролях, корреспондент «Асахи» из Петербурга сообщал о награждении Георгиевским крестом за героизм, проявленный в боях в Восточной Пруссии, студента Токийского императорского университета по фамилии Хаяси .[54] О нем же упоминала российская провинциальная газета из Вильно.[55]
О жизни в российской армии писал с фронта своим друзьям упоминавшийся Дэгути Кисабуро. В Чите он получил предписание на фронт в Польшу. После краткого пребывания в польской столице, любования красотами Варшавы и сетований на дороговизну товаров, Дэгути через трое суток езды в поезде оказался в расположении армейского корпуса, обозначение которого по цензурным соображениям дано в виде пробелов. Здесь он встретился со своими соотечественниками. Некий «капитан Хасэбэ», начальник «японского штаба» угостил его обедом и одновременно ознакомил с ситуацией на фронте. Капитан сказал ему, что в корпусе 11 японских офицеров и 20 нижних чинов − все артиллеристы, а линия фронта проходит всего в 400 метрах. В корпусе он получил новый приказ − его зачислили в состав 246-го полка. На место назначения он прибыл спустя еще четверо суток езды на поезде в сторону Венгрии через поля сражений, откуда «доносился запах недавно пролитой крови». В войсках противника − большинство немцы, австрийцев немного, писал Дэгути. Артиллерийская подготовка перед атакой противника − 20 выстрелов в минуту. Поначалу от этого гремело в голове. Было не по себе, а пушки врага не прекращали стрелять даже после того, как в атаку поднималась его пехота. Пули свистели над головой, но странным образом в него не попадали. Правда, его товарища убило во время одной из таких атак. Уже восемнадцать раз шел он со всеми в бой, несколько раз в разведку. И каждый раз удачно. Выручал его талисман − фотографии родных братьев и их письма, с которыми он не расставался ни на минуту. Враг, кажется, готовится к крупному наступлению. Что его ждет, он не знает, но уверен, что не уронит честь японца, в этом он поклялся.[56]
А 2 августа появилось, правда не подтвержденное, сообщение о гибели одного из тех трех японцев из Владивостока, которые были зачислены в 15-й стрелковый полк. В январе 1916 года − новое сообщение о гибели двух японцев в боях на Кавказском фронте. Здесь в рядах русской армии сражались оставшиеся в живых двое из Владивостока и еще семь других японцев.[57]
Немцы, когда к ним в плен попадали японские добровольцы, относились к ним с особой жестокостью. Им в отместку отрезали кончики ушей и отправляли назад в Россию. [58]
Храбростью в войне отличались не только добровольцы. Прикомандированный к Ставке Верховного Главнокомандующего генерал-майор Накасима Масатакэ шел в бой вместе с русскими солдатами. «Японский и черногорский военные представители, оба генералы, только что вернувшиеся с фронта, по словам сопровождавшего их графа Замойского, ходили в атаку вместе с нашими войсками и вообще держали себя очень храбро, за что и получили по Владимиру на шею»[59] (Лемке, 1914–1915: 203, 204).
В годы первой мировой войны сотрудничество России и Японии в Китае, закрепленное в трех послевоенных конвенциях – 1907, 1910 и 1912 годов, − увенчалось знаменитым секретным соглашением от 3 июля 1916 года[60]. Оно декларировало, что «Китай не должен быть под доминирующим политическим влиянием ни одной из стран, враждебных России или Японии», и определяло, что в случае войны одной из сторон с третьей стороной «другая Договаривающаяся Сторона, по требованию своего союзника, придет на помощь, и в этом случае ни одна из Высоких Договаривающихся Сторон не станет заключать мир без предварительного согласования с другой Договаривающейся Стороной» [61]. Это был настоящий военно-политический союз – и это была кульминация двустороннего сближения.
Но поражения на фронтах, внутренняя смута, привели к падению российской монархии в феврале 1917 года. Вслед за Февральской революцией была Октябрьская. Придя к власти, большевики во главе с Лениным отменили все тайные договора царской России. В отношениях между Россией и Японией началась новая эпоха. К уже существовавшим геополитическим добавились системные и идеологические противоречия.
История не признает слов «если бы». Ее нельзя переписать заново, но можно и нужно извлечь из нее уроки, чтобы не повторять ошибок прошлого.
[1] Капитан 2-го ранга Коломейцев — командир миноносца «Буйный», на который в бессознательном состоянии был перенесен Рожественский с вышедшего из строя «Суворова» и с которого, спустя некоторое время, был переведен на миноносец «Бедовый», с которого был взят в плен.
[2] Семенов. Расплата. Часть II. Бой при Цусиме. Санкт Петербург, 1907, с.106—109.
[3] Военная энциклопедия Сытина, 1912 г., т. 8. С. 501
[4] «Русское Слово». 06 июня (24 мая) 1905 года
[5] В разговоре с автором организаторы мероприятия хвастали своей изобретательностью в выборе дерева.
[6] Вячеслав Ликсо. Корабли и подводные лодки. Величайшие битвы. Самые известные флотоводцы. Litres, 2020. С. 77-78
[7] Константин Константинович Клапье де Колонг, флаг-капитан походного штаба 2-й эскадры. Был правой рукой Рожественского.
[8] «Бедовый» − миноносец, на который перенесли адмирала с «Суворова» и где он пришел в сознание. «Бедовый» был окружен и сдался в плен. Сдача в плен без сопротивления квалифицировалось как военное преступление.
[9] Вьетнама.
[10] Управляющий морским министерством
[11] Вице-адмирал Нидермиллер А.Г. был помощником Рожественского в Главном Морском Штабе.
[12] Андрей Андреевич Вирениус, контр-адмирал (при увольнении в отставку вице-адмирал), замещал Рожественского в должности начальника Главного морского штаба в его отсутствии.
[13] «Русское слово». 10 (23) ноября 1905 года.
[14] РГАВМФ, фонд 406, опись 9, дело 3560, лист 1.
[15] «Новости Дня» (издавалась в Москве в 1883 — 1906 гг.). 23 декабря 1904 г. (05 января 1905 года).
[16] «Новости дня» (издавалась в Москве в 1883 — 1906 гг.). 28 (15 марта) февраля 1905 г.
[17] Уже в июне он будет уволен в отставку, а в ноябре его застрелит эсерка Анастасия Алексеевна Биценко, которую в свою очередь во время Большого террора в июне 1938 г. расстреляют на полигоне «Коммунарка».
[18] «Русское слово». 18 февраля (3 марта) 1906 г.
[19] «Русское слово». 10 (23) ноября 1905 г.
[20] РГАВМФ, фонд 1233, опись 1, дело 3, лист 1 и 1 об.
[21] «Новости Дня», 12(25) мая 1906 года.
[22] «Русское слово». 18 (31) мая 1906 г.
[23] «Русское слово». 18 (31) мая 1906 г.
[24] См. «Дела о сдаче Японцам 1) миноносца «Бедовой» и 2) эскадры Небогатова». cruiserx.narod.ru/nebogatov
[25] «Русское слово», 6 июля (23 июня) 1906 года
[26] контр-адмирал (в тот период) Иван Константинович Григорович, командир порта Порт-Артур. С 1911 г. адмирал и морской министр
[27] Эдуард Николаевич Щенснович, капитан первого ранга (позднее адмирал, организатор подводного флота России), командир эскадренного броненосца «Ретвизан», отличившегося в боях в Желтом море.
[28] Роберт Николаевич Вирен. командир броненосного крейсера 2Баян» французской постройки. За первый бой с японской эскадрой в Желтом море 9 февраля 1904 г. был награжден Георгиевским крестом. С августа 1904 г. командующий Отдельным отрядом судов в Порт-Артуре (быв. Первой Тихоокеанской эскадрой). В этом же году произведен в контр-адмиралы. Не рискнул повторить попытку прорыва во Владивосток. Был против сдачи Порт-Артура, подчинился приказу Стесселя о затоплении всех оставшихся судов. Предпочел японский плен освобождению: «Генералы Смирнов, Фок, Горбатовский и адмирал Вирен отказались дать честное слово не участвовать больше в войне против Японии и предпочли отправиться в плен вместе со своими солдатами» («Русское слово» 28 декабря 1904 г. В 1909 г. командир Кронштадтского порта. Во время Февральской революции был заколот штыками революционных солдат на Якорной площади Кронштадта «на глазах» у своего начальника С.О. Макарова, вылитого в бронзе .
[29] вице-адмирал Оскар Викторович Старк. Командование 1-й эскадрой в феврале 1904 г. передал С.О. Макарову. Адмирал в 1908 г. при уходе в отставку.
[30] 14 января по новому стилю
[31] Графиня
[32] «Русское слово», 3 (16) января 1909 года.
[33] Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Опыт критики мемуаров С.Ю. Витте (в связи с его публицистической деятельностью в 1907—1915 гг.). http://prometeus.nsc.ru/biblio/vitte/memcrit4.ssi
[34] Все вопросы в ходе переговоров были пронумерованы.
[35] РГАВМФ, фонд 417, опись 1, дело 3358, лист 16, 16 об., 17.
[36] РГАВМФ, фонд 417, опись 1, дело 3358, лист 15.
[37] РГАВМФ, фонд 417, опись 1, дело 3358, лист 19, 19 об., 20.
[38] «Русское слово». 4 (17) февраля 1906 г.
[39] Российский Государственный Исторический Архив (РГИА). Ф. 1622. Оп. 1. Д. 235: С.1, 1 об.
[40] Извольский, А.П. Воспоминания. — Петроград-Москва: Издательство «Петроград», 1924. С. 91
[41] РГАВМФ, фонд 417, опись 2, дело 1099, с. 319,320.
[42] Разговор с фон Штернбергом. 21 марта 1904 года. Большая политика, XIX, Часть 1, Номер 5992. Цитируется по: Zabriskie, Edward H. American-Russian Rivalry in the Far East: A Study in Diplomacy and Power Politics, 1895–1914. University of Pennsylvania Press, Philadelphia, 1946. Р. 131.
[43] Спустя сорок лет это полностью удалось сделать другому Рузвельту, Франклину Делано. В декабре 1944 года он согласился на требование Сталина о «передаче», (а не «возвращении» как обычно считают) Курильских островов как условия участия Советского Союза в войне против Японии (соглашение в Ялте в феврале 1945 г.), ограничения территории Японии четырьмя островами (Потсдамское соглашение). Наряду с отказом Сталина подписать Сан-францисский мирный договор, в первом варианте которого Курильские острова отходили Советскому Союзу, породил «территориальную проблему» между двумя странами.
[44] РГАВМФ, фонд 227, опись 1, дело 310, с. 13.
[45] РГАВМФ, фонд 418, опись 1, дело 4528, с. 101.
[46] Выдержка из книги К.О. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений. 1817 — 1917». М., 2015 г.
[47] РГАМФ. Фонд. 418. Опись1. Дело.4529, С. 5).
[48] РГАВМФ. Фонд 418. Опись 1. Дело 4531. С. 2.
[49] «Асахи симбун»: 21 марта1915г.
[50] «Асахи симбун». 21 марта 1915 г.
[51] «Асахи симбун».18 февраля 1915 г.
[52] «Новое Время». 1 марта.1915 г.
[53] «Асахи симбун». 8 марта 1915 г.
[54] «Асахи симбун». 29 мая1915 г.
[55] «Новое время» 28 мая.1915 г.
[56] «Асахи симбун». 29 июля 1915 г.
[57] «Асахи симбун». 26 января.1916 г.
[58] «Асахи симбун». 9 августа.1915г.
[59] Лемке М. К. 250 дней в царской ставке 1914–1915. Минск: Харвест, 2003. С. 203, 204.
[60] По новому стилю.
[61] Ernest Batson Price, The Russo-Japanese Treaties of 1907-1916 concerning Manchuria and Mongolia, The John Hopkins Press, Baltimore, 1933. p. 121.
