Мы попросили Ефимова Михаила Борисовича написать для сайта ОРЯ серию коротких эссе о его жизни и творческом пути, а также о Японии. Публикуем очередное эссе автора.
РАЗНОЦВЕТНЫЙ ЦВЕТОВ
Нас с Володей многое связывало. Общее призвание, общая работа, общая учёба, общие увлечения. Наконец, мы были внешне настолько похожи, а наши голоса настолько схожи, что нас путали не только кадровики, но даже жёны, когда звонили нам на работу. Честно признаюсь: хоть я и был старше его на четыре года, но порой чувствовал себя младшим братом.
Мы познакомились в институте. Я был уже на четвёртом курсе, когда Володя поступил на первый. Впервые я увидел его на заседании комсомольского бюро японского отделения. Я был членом этого органа, а он был вызван на предмет обсуждения его персонального дела. Речь шла ни много, ни мало, а о морально-бытовом разложении комсомольца В.Цветова. Это пахло исключением из рядов и, понятно, отчислением из института. Мне самому пришлось на первом курсе испытать этот чисто советский акт святой инквизиции, но тогда всё обошлось. Дело завершилось тем, что мы ещё долго женихались с инкриминируемой мне очаровательной блондинкой, а потом оформили свои отношения в ЗАГСе.
Персональное дело Цветова развалилось сразу же. Вызванная на заседание бюро его «жертва» объявила, что любит своего бойфренда, а тот вечер, когда они сошлись под звуки джаза – это лучшее, что она запомнила в своей жизни. После такого заявления нам оставалось только объявить молодому Казанове выговор (очень насторожило упоминание джаза; может сойдись комсомольцы под первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского, ограничились бы только порицанием). Кстати, упомянутое выше посещение Бюро записей гражданского состояния (ЗАГСа) было совершено мною в день рождения Володи, что дало ему повод для шутки: «у одного из нас в этот день началась жизнь, а у другого – закончилась её холостяцкая часть».
Несмотря на многочисленные студенческие забавы, романтические похождения, увлечения преферансом и переживания футбольных болельщиков, учились мы хорошо. Более того, я закончил институт с красным дипломом (на самом деле он был традиционно синего цвета, только с впечаткой красного цвета «С отличием»), а Цветов не успел. Институт закрыли, а студентов распределили по другим учебным заведениям. В частности, он уже заканчивал Институт Азии и Африки при МГУ.
На нашей дружбе и общении эти события никак не отразились. По возможности свой досуг мы проводили вместе. Тем более, что вскоре он женился на красавице Юле, которая стала близкой подругой моей Иры.
Володины родители представляли собой довольно странную пару. Яков Евсеевич был журналистом и писателем, когда-то работал в газете «Правда» и был известен как автор нескольких произведений о прошедшей войне, в частности о легендарном Кирилле Орловском – бывшем чекисте, партизане, дважды герое, потерявшим в бою руки и ставшим председателем белорусского колхоза «Рассвет». По натуре Цветов-старший был человеком угрюмым, чёрствым и мало симпатичным. Полной противоположностью ему была Володина мама Мария Тихоновна с необычной девичьей фамилией Могила. Она всегда очень приветливо относилась к друзьям сына и отличалась гостеприимством. Будучи партийным работником, она доросла до секретаря райкома КПСС, а в последние годы занимала пост заместителя министра социального обеспечения. Когда тяжело заболела моя жена, и ей потребовалось лечь в институт ревматизма, именно Мария Тихоновна пришла к нам на помощь.
Мне кажется, что В.Цветов во многом впитал в себя столь различные, а порой и противоречивые черты своих родителей, и именно этим можно объяснить некоторые его поступки, а может и ошибки, которые он совершил в своей жизни.
Получив институтский диплом, Володя вскоре попал в Совинформбюро (СИБ), где уже работали многие выпускники нашего института. В это время я прокисал в академическом институте, изучая проблему машинного перевода с японского языка, и мечтал заниматься журналистикой. Попасть на работу в СИБ было моей вожделенной мечтой. Я ходил туда на все «корпоративы» и часто просто приезжал в обеденный перерыв, чтобы вместе с Цветовым и друзьями перекусить в окрестных кафе и ресторанах. Порой я получал от него заказы и с удовольствием писал материалы на разные темы
Семейная жизнь Юли и Володи принимала самые различные окраски, среди которых не было только зелёного цвета скуки. Подлинным праздником не только для них самих, но и всех друзей стало рождение маленького Вовочки – хрупкого ангелочка, в которого все были влюблены. Вскоре на белый свет появилась и Машуля – маленькое жутко крикливое существо, в котором невозможно было угадать будущую красавицу. Как единственный друг, обладавший тогда автомашиной, я доставил новорождённую из роддома домой, что дало мне и всем моим родственникам пожизненное право обращаться к Маше, ставшей прекрасным врачом-косметологом.
Наши трудовые будни перемежались разными праздничными застольями и междусобойчиками. Запомнился один из них по случаю новоселья. Цветовы получили комнату в коммунальной квартире на набережной Тараса Шевченко. Большую радость по поводу улучшения жилищных условий не смогло отравить полное отсутствие мебели. Чтобы выйти из положения, хозяева расстелили на полу ковёр, на котором расползлись многочисленные гости. Если не изменяет память, среди них была со своим новым кавалером близкая Юлина подруга Инга Окуневская – известная московская красотка, которая к этому времени развелась с процветающим врачом-гомеопатом Димой Липницким. Вокруг Инги постоянно вились разные персонажи, но на новоселье подруги она, по-моему, пришла с …индийским послом.
Впоследствии Цветовы совершили очень удачный обмен, получив вместо комнаты отдельную квартиру. Им повезло: трёхкомнатная квартира на набережной Шевченко приглянулась опальному маршалу Победы, и всех жильцов расселили. Однажды я встретил Георгия Константиновича неподалёку от его нового дома не в маршальской форме и не на белом коне, а отдыхающим на скамеечке в домашних тапочках на босу ногу и с рядом лежащей авоськой, в которой виднелись белый батон и бутылка кефира.
Но вернусь в начало 60-х годов, когда на молодую семью Цветовых обрушилась страшная трагедия и другие драматические события. Главное, которое окрасило всё в мрачные чёрные тона – неизлечимая болезнь пятилетнего Вовочки. Диагноз был страшен: раковая опухоль в мозге. Юля практически переехала в институт нейрохирургии, где лежал несчастный мальчик, исполняя обязанности нянечки и санитарки. В это же время реализовалась моя давнишняя мечта: меня приняли на работу в Агентство печати Новости, которое образовалось на обломках старого СИБа. Наконец, тогда же начальство сделало Володе предложение, от которого он не мог отказаться. Надо было ехать на работу в Японию.
Когда я впервые перешагнул порог редакции журнала «Советский Союз сегодня» (он выходил в Токио на японском языке по материалам АПН), ситуация была следующая. В комнате сидел ответственный секретарь В.Цветов, он же главный редактор, он же литературный редактор, он же техническая секретарша, он же фотоподборщица. Был ещё только один сотрудник и я, помощь от которого была близка нулю. Должен признать: Володя с блеском справлялся с работой, во всяком случае, сроки отправки материалов чётко соблюдались, срывов не было, и начальство даже ставило нашу редакцию в пример другим. Цветов сам писал, редактировал, бегал по этажам, визировал у начальства, выбивал фото в лаборатории, носил пакеты в экспедицию. Каждый из нас двоих сотрудников с утра получали от «главного» чёткие поручения и действовали в свете его указаний. Обстановка в редакции была исключительно дружеской.
Так продолжалось несколько месяцев, пока редакция не была полностью укомплектована. Появился даже новый главный редактор, а сам Цветов готовился в дальнюю дорогу.
Учитывая создавшееся положение, когда Юля была прикована к больничной палате, в которой медленно угасал мальчик, Володя отправился в Японию в одиночестве. Кроме Цветова в бюро работал ещё один соотечественник – его формальный руководитель, − который исполнял также другие, думаю, не менее ответственные задачи, связанные с безопасностью нашей Родины. В отличие от Володи его сосед по дому (бюро занимало отдельный двухэтажный особняк в получасе езды от посольства) был с женой и двумя детьми.
Одиночество Цветова длилось недолго: то, что было неотвратимо, случилось. Он примчался в Москву на похороны сына и тут же вернулся в Токио с Юлей и Машей.
Мне довелось приехать в Японию в качестве переводчика спортивной делегации. Правда, не повезло, что тем же самолётом прилетел председатель правления АПН, и поэтому, понятно, всё бюро «стояло на ушах». Тем не менее, я не мог пожаловаться на отсутствие внимания со стороны моих коллег, а Юля вообще взяла на себя роль моего гида по токийским торговым центрам. Естественно, я был и дома у Цветовых, и у меня создалось впечатление, что в нашем представительстве царит мир, покой и взаимоуважение.
Оказалось, что я заблуждался. Бомба взорвалась, когда Володин сосед уехал в отпуск. Следом за ним пошла «телега» о том, что завбюро, мягко говоря, не совсем правильно распоряжался финансовыми средствами. Началось расследование со всеми последующими действиями. Но выводы были сделаны не совсем традиционные: заподозренный в хищении товарищ срочно…вылетел в Токио, а оттуда столь же стремительно был отозван Цветов, проработавший к этому времени чуть меньше двух лет.
К Володе не было никаких претензий. Более того, начальство всячески обласкивало его и сулило какие-то перспективы роста. Помню, с каким пафосом он выступал на общем собрании Агентства и под восторженные аплодисменты президиума рассказывал, что однажды присутствовал на японской свадьбе, где в качестве напутствия молодожёнам священник зачитывал Моральный кодекс строителя коммунизма взятый из Устава КПСС. Это был явный перебор, но Цветов был в ударе, и его эмоциональное выступление цитировали последующие ораторы.
И всё-таки в АПН Володя не остался. Слишком глубоко в нём засела обида, и он вопреки всем уговорам начальства ушел на Гостелерадио, где его приняли с распростёртыми объятиями.
Смена места работы отразилась на нём: Володя стал более серьёзным, много занимался публицистикой, часто выступал в разных аудиториях и, в частности, очень увлёкся японской эстрадой. Готовил интересные музыкальные передачи по союзному радио, переводил на русский язык тексты песен, которые пользовались огромной популярностью в исполнении советских звёзд. Мы шутили, что на концертных афишах среди авторов стихов фамилия «Цветов» стояла в одном ряду с Лермонтовым, Есениным, Матусовским и Евтушенко.
Если творческая и производственная деятельность Цветова выходила на новые рубежи, он приобрёл широкую известность и был востребован, то над его домашним очагом стала нависать серьёзная угроза.
Всё началось незаметно. Юля решила стать врачом и поступила на очное отделение в мединститут, что стало для Володиных друзей поводом для шуток: пошла в студентки «на старости лет» (ей было уже под сорок!). Но вскоре все поняли, что это серьёзно. Она была увлечена учёбой, ходила на лекции, зубрила учебники и тряслась на экзаменах. Проблема была в другом: Юля влюбилась в молодого хирурга, который был преподавателем в этом же институте.
Казалось бы, их брак с Володей имел высокую степень прочности и уже выдержал тяжелейшие испытания. Относительно недавно Юля получила сигнал, что её супруг замечен на черноморском пляже с какой-то дамой. Она, вопреки всем уговорам и советам подруг, отправилась на поиски Цветова. Думаю, что легче было найти иголку в стоге сена, чем нужного человека в Сочи и прилегающих курортах. Однако, – о, чудо! – «изменщик» был обнаружен и пойман с поличным! Казалось бы – это конец! Но Володя был прощён, и остаток лета влюблённая семейная пара провела вместе…
В данном же случае видимо никакое чудо уже не могло спасти союз двух сердец. Для Цветова это стало тяжелейшей моральной травмой. В этих исключительных обстоятельствах он не смог выбрать достойную линию поведения и наделал множество непростительных ошибок. Так или иначе, но брак распался, и перед многочисленными друзьями Цветовых встал вопрос, по силе такой же принципиальный, как и у Максима Горького: с кем вы, мастера культуры? В нашем случае он звучал: с кем вы – с Юлей или Володей? Так получилось, что я последним познакомился с Игорем.
Простой мужской разговор сразу же убедил меня, что Юля сделала достойный выбор. Время показало, что новый избранник стал заботливым мужем и, главное, любящим отцом для взрослой дочери. Достаточно сказать, что заново появилась на свет Мария Игоревна Затевахина, ставшая дополнительным украшением этой фамилии. А сам Игорь рос на наших глазах и постепенно из молодого подающего надежды врача стал профессором, академиком и президентом Российского общества хирургов. А для нашей семьи – очень близким другом.
В те годы мне предстояло пройти довольно сложное испытание: скончался Яков Цветов. В знак уважения к его сыну я решил поехать на похороны. Вместе со мной поехала и Маша, чтобы отдать свой последний долг деду. В последний момент мне позвонил Игорь, который просил поддержать дочь в такой непростой ситуации. Всё прошло, как и положено, если не считать такой «мелочи» − Владимир Яковлевич полностью проигнорировал Марию Игоревну. Со стороны можно было подумать, что эти двое – абсолютно чужие и незнакомые друг другу люди. После окончания церемонии Володя подошёл и спросил, поеду ли я на поминки. Я сослался на дела, что было с пониманием принято. Мы вернулись вместе с Машей.
Но жизнь шла своим чередом. В 1976 году В.Я.Цветов уже с новой семьёй возглавил корпункт Гостелерадио в Японии. Его появление сразу же было замечено телезрителями. Наряду с репортажами из ФРГ, США, Великобритании и других капиталистических стран Япония тоже стала ярким свидетельством классового неравенства и борьбы трудящихся за свои права. Всё это шло в русле кондовой советской пропаганды. Наши журналисты, работавшие в Токио, подшучивали над Володей, когда, представляя своего собеседника, гневно разоблачавшего происки американской военщины, он называл его «машинистом со станции Ёёги» (мы-то знали, что там находился штаб компартии Японии). Были и такие примеры: Цветов останавливал на улице прохожего и спрашивал, как он относится к последним мирным инициативам советского правительства. Тот начинал что-то мямлить, дескать, не успел прочитать газеты и вообще мало интересуется политикой. Но пафосный голос корреспондента звучал чётко: «Я горячо поддерживаю очередной шаг Советского Союза, направленный на укрепление мира!»
В начале 80-х годов в Токио прибыл наш новый посол В.Я.Павлов. И вот однажды один Владимир Яковлевич пригласил к себе в кабинет другого Владимира Яковлевича и спросил, не стыдно ли ему гнать сплошную туфту? Неужели корреспондент Гостелерадио не видит в Японии ничего интересного, и почему он не объясняет советским зрителям, за счёт чего японцы достигли таких колоссальных экономических успехов?
Надо отдать должное Цветову: он правильно воспринял критическое замечание посла и в корне изменил стиль и содержание своих репортажей. Нет, он не стал апологетом «японского чуда» и по-прежнему бичевал антисоветские проявления в официальной политике. Но советские телезрители узнали очень много интересного о жизни соседнего народа, его культуре, истории и научно-техническом прогрессе. Приезжая домой в отпуск, я не раз слышал, как в троллейбусе люди горячо обсуждали телепередачи Цветова. Без всякого преувеличения могу сказать, что Володя стал заметным явлением на информационном поле страны. К тому же следует иметь в виду, что до 1982 года на территории Советского Союза существовала только одна общая телепрограмма, которая преимущественно была рассчитана на чёрно-белые приёмники. С этого времени передачи стали вестись по трём каналам, из которых первый был общесоюзным, второй − региональным, а третий – образовательным. Примерно тогда же наша промышленность начала осваивать цветные телевизоры. Сильным стимулирующим толчком для развития отечественного телевидения стала Московская Олимпиада 1980-го года.
Напомню, что она готовилась и проходила в исключительно сложной международной обстановке. После ввода советских войск в Афганистан (1976 год) наша страна оказалась по существу в полной изоляции. Западные страны объявили бойкот Московской Олимпиаде. Япония была в их числе.
Все усилия Москвы на международной арене были направлены на то, чтобы как-то прорвать эту блокаду и успешно провести Олимпийские игры, впервые в истории проходившие в СССР. Руководство страны было заинтересовано в том, чтобы использовать возможности и накопленный опыт японского телевидения, и даже готово было предложить Токио некоторые преференции в этой области. Такой курс ставил перед представителем Гостелерадио очень сложные и деликатные задачи, выходящие за рамки его чисто корреспондентской деятельности.
Думаю, что В.Цветов с успехом справился с возложенным на него заданием. В частности, ему удалось установить доверительные связи с вице-президентом телекомпании «Асахи» (одной из наиболее влиятельных в стране) Миурой-сан, который был вхож в высшие слои японского истэблишмента. Они вместе летали в Москву, вели неофициальные переговоры и решили многие организационные и технические вопросы по предстоявшему освещению Олимпиады. Всё это несколько выделяло Владимира Яковлевича из нашего журналистского сообщества, придавало ему особую значимость, что он воспринимал, как должное.
Но доставалось ему за другое. Я сам был свидетелем, как он с трудом отбивался от нашего дальневосточного губернатора (тогда они назывались председателями облисполкома), который на повышенных тонах объяснял, что его японские репортажи подрывают авторитет советской власти на местах. «Ну и что с того, что у японцев хорошие дороги и очень чётко организовано строительство? — Бушевал гость. – У нас тоже есть свои достижения! Вы здесь не для того, чтобы расхваливать самураев!»
С такими критиками спорить было очень трудно, да и бесполезно. Мы тоже пришли на помощь своему коллеге, но самую авторитетную поддержку он получил от В.Я.Павлова, который был ярым противником голой пропаганды и пустозвонства.
Что касается личной жизни, то от прежнего Володи не осталось и следа. Он замкнулся, избегал каких-либо компаний и застолий. Мы с ним практически не общались, хоть и сохранили нормальные отношения. Но за три года совместного проживания в Токио я ни разу не был у него дома, как и он в моём. Мы были с ним в одной партийной группе, в которую входили все журналисты, работавшие в Японии. Часто после окончания собрания многие оставались на посиделки (понятно, не всухую), но Володи с нами не было. Короче говоря, Цветова было не узнать.
Он более семи лет проработал в Японии (срок невиданный по тем временам), после чего стал собираться домой. Последнее, что он сделал, вызвало шок у всех, кто его давно и хорошо знал, вместе учился и работал (японисты довольно узкая «каста», сильно связанная между собой по той причине, что заканчивали одни и те же институты): он написал резко отрицательную характеристику своему помощнику, которого Москва собиралась назначить на его место. Согласно старым порядкам, эту характеристику должно было утвердить наше партийное собрание. Но журналистская братия единодушно отказалась это делать, ввиду явной тенденциозности и несправедливости этой бумаги. Лично я так и не понял, зачем Володя решил на прощанье ошельмовать своего молодого коллегу. Но справедливость восторжествовала, и сменщик Цветова ещё долго передавал из Токио свои репортажи. Правда, нужно признать, что они явно уступали по своему звучанию и интересу тем материалам, которые готовил его предшественник.
Накануне своего отъезда Володя, неожиданно для меня, предложил вместе сходить в «сусечную». Там он сделал предложение, которое я принял не без колебаний.
Он предложил мне взять на себя роль «мадогути», которую сам выполнял последние несколько лет.
Дословно «мадогути» в переводе означает «окошко», но чаще японцы используют его, когда хотят представить человека, через которого желательно поддерживать связь. В этом случае должность посредника не имеет никакого значения. Важно кого он представляет. Так, например, с помощью Цветова определённые круги японского руководства имели возможность устанавливать контакты с «нужными людьми» в Советском Союзе. А его counterpart Миура-сан был вхож в самые высокие японские кабинеты и был запанибрата даже с премьерами, не говоря уж о министрах и партийных лидерах.
Володя, понятно, никогда не посвящал никого в свою деятельность в качестве «мадогути», но, заменив его, я получил некоторое представление о специфике этого занятия.
Приведу лишь два примера.
Было хорошо известно, что ни один важный вопрос, касающийся Японии, не принимался советским руководством без участия заместителя заведующего Международным отделом ЦК КПСС И.И.Коваленко. Японист, профессор, великолепно знавший японский язык, страну и её традиции – он был абсолютным авторитетом и к его мнению прислушивались на самом «верху». Естественно, что каждое его появление в Стране восходящего солнца вызывало повышенный интерес в местных политических и деловых кругах. Во время очередного визита Ивана Ивановича мне позвонил Миура-сан и попросил организовать встречу одного видного японского деятеля с высоким гостем. Такая встреча состоялась в небольшом традиционном ресторане в районе Акасака — центре Токио. Это было маленькое заведение, отгороженное от улицы высокой стеной и густо заросшим садиком. Машина с трудом пробралась туда по узкой извилистой улочке.
И.И.Коваленко и меня провели в небольшую комнату, покрытую татами, где нас встретил Миура Кинэдзи. Вместе с ним был моложавый японец со значком депутата парламента. Он вручил свою визитную карточку и представился: Кэйдзо Обути. Помимо упомянутых лиц присутствовали ещё две или три гейши, которые, как изваяния, сидели за столом и молча обслуживали компанию.
Как и положено, в соответствии с японским этикетом, непринуждённая беседа очень долго брала разбег, пока участники не подошли к главной теме. Её изложил Обути-сан – известный член правящей либерально-демократической партии (ЛДП). По его словам, примерно через десять лет он возглавит партию и, соответственно, правительство (в порядке уточнения: он ошибся всего на три года). Хорошо было бы ему заранее познакомиться (в ближайшее время он собирался в Москву) с тем, кто, как и он, станет у руля СССР в середине 90-х годов. Это позволит быстрее наладить взаимопонимание лидеров и будет способствовать развитию японо-советских отношений.
Конечно, трудно было отказать в логике г-ну Обути, который по-своему был прав. Но дело даже не в том, что никто из посетителей ресторана даже в кошмарном сне не мог себе представить, что наша страна через шесть лет прекратит своё существование! Думаю никакая Кассандра не могла бы в то время сказать, что заведующий отделом строительства ЦК КПСС Б.Ельцин станет первым президентом России, а сменит его на этом посту тогдашний директор дрезденского дома дружбы ГДР-СССР майор КГБ В.Путин. Ивану Ивановичу пришлось напрячь всё своё красноречие, чтобы выкрутиться из исключительно деликатной ситуации. Забегая вперёд, скажу, что в Москве помимо официальных встреч японский гость смог только посетить квартиру В.Цветова. А сам же он в 1998 году, действительно, стал премьер-министром Японии. Единственно, чего не мог рассчитать Кэйдзо Обути так это быстротечную болезнь, которая через два года прервала его политическую карьеру и жизнь.
Ещё один пример из моей работы в качестве «мадогути» произошёл примерно в те же годы и тоже связан с приездом в Японию советских гостей. То была парламентская делегация, в состав которой входил помощник генерального секретаря ЦК КПСС А.М.Александров-Агентов. Его переводчиком был мой старый знакомый, который тогда работал в ЦК КПСС, а впоследствии стал советником-посланником нашего посольства в Токио. Так получилось, что я в это время уехал в командировку на Хоккайдо и находился в маленькой рыбацкой деревне. Среди ночи меня разбудил долгий телефонный звонок. Я не сразу узнал голос своего московского знакомого. Между нами состоялся примерно такой разговор:
− К тебе просьба. Ты не мог бы сейчас связаться с Миурой и договориться с ним, чтобы завтра нас принял Никайдо.
− Ты шутишь? На часы смотрел?
− Всё понимаю, но так надо. Тебя очень просят.
Я попросил дать мне хотя бы полчаса. Между прочим, Никайдо, о котором шла речь, был генеральным секретарём правящей партии ЛДП. Деваться было некуда, и я набрал номер Миуры. После долгого молчания в трубке раздался его хриплый голос. Он не сразу понял, кто говорит и о чём идёт речь. Потом, наконец, сообразил и только спросил, почему такая спешка.
− Что, Россия хочет вернуть северные территории? Перезвони мне через 15 минут.
Через указанное время он мне сообщил, что Никайдо ждёт гостей в своём офисе в штабе партии в 12.00.
Встреча состоялась, но никакого прорыва в наших отношениях не произошло. Зато я убедился в возможностях Миуры и подумал, что в Москве организовать подобную встречу было бы несколько труднее.
Вот что такое на практике «мадогути». Но «окошко» скоро захлопнулось по простой причине: Миура скончался.
После возвращения из Японии в «родные пенаты» В.Цветов активно занимался творческой деятельностью: выступал, писал, разъезжал по стране. В 1986 году вышла его очередная книга о Японии – «Пятнадцатый камень сада Рёандзи». В отличие от всех предыдущих, которые носили откровенно пропагандистский характер, это произведение было написано хорошим литературным языком, а его автор попытался дать глубокий и содержательный портрет жизни современной Японии.
Сад Рёандзи, который иногда называют «Сад камней» («Сэкитэй») или «Философский сад» − главная достопримечательность не только буддийского храма, именем которого он назван и на территории которого расположен, и даже не только древней японской столицы Киото. Это – мировое культурное сокровище, признанное ЮНЕСКО. Подобного рода садов в Японии множество, но «Сэкитэй» − уникален. Его создал в ХУ веке монах Соами, а уникальность состоит в том, что на белоснежном песке вроде бы в хаотическом порядке разложены пятнадцать совсем разных по форме и величине камней. Но откуда бы не смотреть на этот сад, располагающий к тихому созерцанию, можно увидеть только четырнадцать. Пятнадцатый всегда прячется за другим камнем. В.Цветов увидел в этом удивительную метафору, характерную для познания Японии. Здесь всегда остаётся элемент непознанного, загадочного. Свою книгу автор заканчивает словами: «Постичь суть каменного хаоса, сотворенного человеческим разумом, возможно лишь очистившись от привычных стереотипов, предвзятости и высокомерной уверенности, что нет вопросов, на которые еще не найден ответ».
В.Я.Цветов вручил мне эту книгу через год после её выхода, когда я вернулся после длительной командировки из Японии. Дарственная надпись звучала лаконично, но очень тепло: «Мише Ефимову, хоть и поздно, но от чистого сердца дарю эту книгу. В.Цветов. 9.Х.1987» А мне вспомнилась другая книга Володи и другая надпись.
Книжка называлась незамысловато: «Народ Японии против военных баз США». Зато надпись была более претенциозной:
«Того парня, который написал «Героя нашего времени», «шлёпнули» двадцати семи лет. В двадцать семь бог прибрал Исикава Такубоку (классик японской литературы.- М.Е.). В том же возрасте я написал эту книжку. Представляю возможность моим биографам конкретизировать аналогии и делать из них выводы.
Не продешеви, когда будешь продавать мой автограф Государственному музею В.Я.Цветова (не путай с Ясной поляной и Третьяковской галереей!)
В.Цветов 29.Х.60.»
Между этими автографами пронеслось почти ровно 27 лет, но как много изменилось в наших жизнях и взаимоотношениях!
После отъезда Володи из Японии мы с ним встретились только однажды. Это произошло при забавных обстоятельствах. Я поднимался на эскалаторе в токийском метро и думал о чём-то о своём. Совершенно случайно я перевёл взгляд на соседнюю «лестницу-чудесницу» и обратил внимание на странную пару мужчин, оживленно беседовавших между собой. Тот, что был лицом ко мне, был с короткой бородкой а у другого я видел только затылок, показавшийся мне знакомым. Когда мы достигли самого верха, я понял, что не ошибся. Это был Цветов. Мы обнялись и он познакомил меня со своим спутником. Им оказался Виктор Мерешко. Выяснилось, что они соавторы — пишут сценарий для будущего фильма, который ставит Александр Митта. Речь идёт об известной истории, как в Японии разразилась эпидемия полиомиелита, и миллионы детей были спасены советской вакциной, которую с колоссальным трудом доставили в страну.
Володя попросил меня только об одном: сводить его в любимую забегаловку, где готовили лапшу (командировочные тогда были нищенские, однако). Больше мы в Японии не виделись.
Крах СССР и рождение новой России Владимир Яковлевич принял с большим воодушевлением. Он не сжигал публично свой партийный билет, но уже в дни путча проявил себя как убеждённый сторонник Ельцина. Таких, как он, ортодоксальные коммунисты презрительно называли «перевёртышами». Но, по-моему, это несправедливо. Я думаю, что и раньше В.Цветов делал свою работу абсолютно честно, свято веря в конечную справедливость и праведность советского строя. Но при виде этого жалкого зрелища, которое представляли члены ГКЧП, он, как и многие в те дни защитники Белого дома, понял, что возврата во вчерашний день не может быть.
Новая власть высоко оценила гражданскую позицию В.Цветова, и ему предлагались разные заманчивые посты во вновь создававшихся СМИ, в частности, на телевидении. Честно говоря, я даже был несколько удивлён, когда он позвонил мне и сообщил, что снова собирается в Японии. Помню, я сказал ему, что сейчас такое время, когда в Москве быть интереснее и важнее, что он сможет принести больше пользы здесь. Но решение было им уже принято, и вскоре он в третий раз полетел в Токио.
Увы, командировка оказалась недолгой. Вскоре он тяжело заболел и скончался. А за два дня до этого случилось одно очень важное событие в нашей семье: в другой токийской больнице родился мой внук (сын был советником российского Посольства). Я воспринял это, как мистическое пересечение наших судеб.
Увы, командировка оказалась недолгой. Вскоре он тяжело заболел и скончался. Мне довелось прощаться с ним в Москве (в Токио в нашем посольстве тоже проходило прощание) в Доме Российской прессы. Это была первая и последняя панихида по журналисту в этом помещении. Народу было очень много. Среди прощавшихся можно было увидеть не только его коллег, но и видных политических деятелей. С проникновенным словом выступил Г.Бурбулис – тогда один из руководящих деятелей страны.
Мы были вместе с Машей Затевахиной. Лично для меня смерть В.Я.Цветова означала большую потерю. Ушёл человек, которого я знал много лет, и с которым было связано много событий в моей жизни. Его похоронили на Немецком кладбище вместе с родителями. Неподалёку вечным сном спит Юля в одной могиле со своим сыном Вовочкой.
ОДА ВО СЛАВУ ПЕРЕВОДЧИКОВ
Время сказать доброе слово о человеке, который очень редко попадает в кадр фотографа, имя которого не упоминают среди участников официальных переговоров или на встречах «высоких договаривающихся сторон». Он всегда в тени. Труд его не заметен. А между тем, без него не было бы заключено ни одно межгосударственное соглашение и не был бы подписан ни один договор.
Речь идёт о переводчике, о человеке, который всегда идёт сзади или, притулившись, сидит сбоку главного действующего, а точнее говорящего лица. Вспомнились воспоминания В.Бережкова, который переводил И.В.Сталину на Тегеранской конференции в 1943г. Во время обеда с У.Черчиллем шла оживлённая беседа. Воспользовавшись короткой паузой, Валентин Михайлович откусил кусок мяса, но в этот самый момент заговорил английский премьер-министр. Переводчик молчал, пытаясь проглотить застрявший в горле кусок. Сталин наклонился к нему и прошипел в ухо: «Вас не для этого сюда позвали».
К гораздо более тяжёлым ситуациям приводили не ошибки в переводе (такое было исключено), а даже не совсем удачный лингвистический эквивалент.
Известен такой случай во время визита Н.С.Хрущёва в США. Интервьюёр ему сказал по какому-то поводу “Don’t cry from the moon”, что примерно означало «не надо требовать невозможного». А переводчик перевёл дословно: «Не кричите на луну!». Эмоциональный Никита Сергеевич обрушился с криком на своего собеседника и едва вообще чуть не сорвал государственный визит.
Можно привести множество других примеров, свидетельствующих о важности и, в то же время, опасности работы толмача, как шутливо называют переводчиков.
Мне же хотелось вспомнить о роли этих скромных, подчас безымянных тружеников, которые позволяли разминировать опасное поле политики.
Российская дипломатия унаследовала от советской болезненную проблему, много лет отравляющую наши отношения с Японией. Речь идёт о заключении Мирного договора. Не буду вдаваться в историю вопроса и, тем более, давать рекомендации по его разрешению. Вот уже 75 лет обе стороны никак не могут подписать Договор, который формально должен поставить точку в минувшей войне. Сама по себе эта ситуация ненормальная.
Как известно, непреодолимой преградой стала территориальная проблема, а точнее — кому должна принадлежать горсть островов Южно-Курильской гряды. Когда-то они были японскими, а после войны стали советскими, а сейчас российскими.
Многие годы ведутся безуспешные переговоры на всех уровнях. Начались они вскоре после подписания Японией Акта о полной и безоговорочной капитуляции. И, наконец, в октябре 1956 года в Москву прибыла японская делегация во главе с премьер-министром Итиро Хатояма. Советскую делегацию возглавлял партийный лидер Н.С.Хрущёв, а формально предсовмина Н.А.Булганин. Долгие и утомительные переговоры наконец-то завершились подписанием Совместной советско-японской декларации. Она содержала много разных позиций, касавшихся существенных аспектов послевоенного урегулирования. Но, конечно, главным была 9-я статья. Вот она:
«9. Союз Советских Социалистических Республик и Япония согласились на продолжение после восстановления нормальных дипломатических отношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией переговоров о заключении мирного договора.
При этом Союз Советских Социалистических Республик, идя навстречу пожеланиям Японии и учитывая интересы японского государства, соглашается на передачу Японии островов Хабомаи и острова Сикотан с тем, однако, что фактическая передача этих островов Японии будет произведена после заключения мирного договора между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией».
Мне кажется, исторический компромисс был достигнут благодаря именно переводчикам, которые нашли для данного контекста наиболее подходящее существительное «передача» (отнюдь не «возвращение», на чём настаивают сейчас японцы), а главное — его японский эквивалент «хикиватаси» .
Насколько я слышал, переводчиком с советской стороны был Александр Михайлович Рожецкий. Мне посчастливилось знать его во многих ипостасях: как автора «Русско-японского словаря» − нашего основного пособия в МИВе, как преподавателя разговорной речи на старших курсах и как советника советского посольства в Японии. О нём рассказывали, что как-то он пришёл на работу счастливый, весело улыбающийся. Когда его спросили, чем вызвана такая радость, он ответил, что случайно встретил в японской книге доселе неизвестный ему иероглиф. Да, были люди в наше время!
На моей памяти А.Рожецкий работал в посольстве в одно время с Б.Лаврентьевым, и не раз я замечал, как они оживлённо беседовали. Совершенно очевидно, что их объединяли общие интересы и общие темы. Скорей всего этим общим был для них японский язык во всех его проявлениях.
Как и многие сотрудники посольства я старался поддержать Бориса Павловича, когда на него обрушился страшный удар: скоропостижно скончалась его супруга, тоже японистка, с которой он познакомился в стенах МИВа. Он решил пройти весь процесс кремирования согласно местным канонам и лично отвёз прах на родину для захоронения.
Лично мне не довелось работать переводчиком на официальных переговорах, но сопровождать разных гостей и целые делегации случалось не раз. Позволю себе поделиться некоторыми соображениями общего характера.
Поскольку сам строй японского языка принципиально отличается от русского (у японцев сказуемое на последнем месте, а у нас обычно на втором или в начале фразы) я старался понять основной смысл, а дальше уже говорил, как мог.
Если встречалось незнакомое понятие, старался проскочить дальше, не зацикливаясь на нём. Это не всегда удавалось, о чём я расскажу позже.
Переводя разные приветственные спичи соотечественников, всегда опускал непременное сочетание «трудолюбивый японский народ», поскольку считал это бессмысленным штампом.
На основании собственного опыта убедился в том, что лицо, желающее донести до зарубежного собеседника свою мысль, должно выражать её предельно чётко и ясно, избегать многословия и, проще говоря, пустой болтовни. Помню, как руководитель нашей делегации журналистов, открывая в Токио очередной симпозиум начал свою речь примерно так: «В многоцветной палитре, которую представляет собой в Москве журналистский корпус, наиболее яркие краски составляют наши японские коллеги». Взглянув на побелевшего от напряжения своего японского коллегу, который по протоколу должен был переводить, я понял, что он близок обмороку. Я незаметно подошёл к нему и шепнул, чтобы он переводил только суть.
Однажды на встрече спортивных делегаций наше официальное лицо в своей речи сравнил ФИФА (Международную футбольную ассоциацию) с возгордившейся «фифочкой». Подобным примером несть числа.
Возвращаясь к началу своей «Оды», хочу лишь ещё раз сказать слова уважения в адрес всех коллег, которые в рамках своей профессии и знаний помогают людям найти общий язык. Последствия вавилонского столпотворения ярко свидетельствуют о том, к чему может привести отсутствие взаимопонимания.
Продолжение следует
