80 лет назад, 12 декабря 1939 года, произошла одна из самых крупных катастроф советского флота: у берегов Японии затонул теплоход «Индигирка». На его борту находились 39 человек экипажа и 1134 пассажира, в том числе отбывшие свой срок заключенные и рабочие, добиравшиеся домой после окончания сезона.
Катастрофа произошла ночью, напротив маленькой японской рыбацкой деревушки. Несмотря на тяжелейшие погодные условия, японцы незамедлительно начали спасательную операцию, в результате которой было спасено 538 человек.
В определенном смысле это была уникальная операция, так как проводилась она вскоре после боев на Халхин-Голе, когда отношения между СССР и Японией стали еще более натянутыми. Японцам предстояло спасать своих врагов, и не просто спасать, а действовать, подвергая опасности свою жизнь.
Предшествующая этим событиям битва при Халхин-Голе (1939 г.) носила крайне ожесточенный характер (см. здесь), и в ту пору японские и советские войска воспринимали друг друга как непримиримых врагов. Но даже в такой период всеобщего ожесточения люди находили в своем сердце место для сострадания к поверженному противнику и спасали ему жизнь…
Об этом повествует рассказ «Аригато», который прислал нам читатель нашего сайта, известный писатель Павел Савилов, интересующийся темой Халхин-Гола.
Об авторе:
Савилов Павел Николаевич, 1963 г.р., внук участника русско-японской войны 1904-1905 гг, врач анестезиолог-реаниматолог, военный историк, литературовед, доктор медицинских наук, профессор, член-корреспондент РАЕН и РАЕ, Член Российского союза писателей, Лауреат литературных премий им М.А Булгакова, В.В. Набокова, журнала «Сура», «Лучший писатель года» (2015-2019 гг.) по версии Интернационального Союза писателей. Кавалер золотой медали Европейского научно-промышленного консорциума (Брюссель). Основные научные интересы: теоретические основы гипербарической медицины, отражение вооружённых конфликтов в поэзии, история наполеоновских, первой и второй мировой войн, вооружённые события у озера Хасан, на реке Халхин-Гол и русско-японские войны 1904-1905 гг. и 1945 г. Автор историко-поэтического сборника «В бескрайних монгольских просторах» (2009), посвящённому вооружённому конфликту на реке Халхин-Гол в 1939 году.
Павел Савилов
АРИГАТО
(Рассказ-быль)
Атака была отбита. Уцелевшие в бою бойцы стрелковой роты старшего лейтенанта Красильникова устало сидели на дне разбитых миномётным огнём окопов. Страшно хотелось пить, но фляжки с водой ещё утром были распределены между расчётом станкового пулемёта и военфельдшером Ваней Еремеевым, который за песчаным барханом в воронке от авиационной бомбы оборудовал свой «медицинский пункт». Здесь, под навесом, сделанным из куска брезента, лежали раненые. Вот уже неделю, как рота Красильникова в составе сводного отряда красноармейцев их 57-го отдельного корпуса РККА и монгольских пограничников удерживала плацдарм на восточном берегу реки Халхин-Гол, сражаясь с вторгшимися на территорию Монгольской Народной Республики японскими войсками.
Обработав раненых, Еремеев обнаружил, что запасов воды нет, а времени только три часа дня. До ночи её подвоз, как и эвакуация раненых, были невозможны. В пустынно-степной зоне, где происходили боевые действия, японские лётчики безнаказанно гонялись за отдельными машинами и людьми. Единственным способом пополнить запасы воды был сбор фляг у японских солдат, погибших в последних трёх атаках. Однако это было делом небезопасным, так как любой, кто покинет окоп, становился мишенью для снайпера.
Оставив за себя санитара, Иван отправился к ротному. Выслушав его, Красильников горестно вздохнул и пошёл, пригибаясь по окопу, указав рукой следовать за ним. Через некоторое время они увидели бойцов, осторожно выглядывавших перед собой из окопов.
− Чего, дурни, головы повысовывали,− спросил ротный.
− Тут такое дело, товарищ старший лейтенант, − произнес один из них, − плачет там кто-то. Пока раненые стонали, вроде бы и не слышно было, а как перестали, так услышали плач.
Ротный с недоверием высунул голову из бруствера, и, внимательно осмотрев поле боя, повернулся к бойцам.
− Тунгусов, обратился он к одному из солдат, у раненых кончается вода, надо обползти убитых самураев и собрать у них фляжки с водой. Мы прикроем. Заодно посмотришь, кто там плачет. Винтовку оставь, возьми мой наган. Будь осторожен. Самураи даже раненые очень коварны.
Затянув ремень каски, Тунгусов змеёй выполз из окопа и, прижимаясь к раскалённому на солнце песку, двинулся вперёд. Многочисленные воронки от мин, снарядов и авиабомб облегчали его перемещение от одного убитого к другому. Вот он исчез в одной из воронок, оттуда затем долетел хлопок, заставивший ротного напрячься. Но вот фигурка солдата, вынырнув из неё, снова поползла между лежащих в беспорядке тел. Через час Тунгусов был у своих в окопах, держа в руке связку фляжек с драгоценным содержимым.
− Чего столько мало, − спросил ротный.
− Зато, все полные товарищи старший лейтенант, − ответил солдат. − «Покойнички», видимо, перед атакой прикладывались, у всех либо половина воды, либо и того меньше. Вот и пришлось сливать из нескольких в одну.
− А в кого ты стрелял? − задал вопрос Красильников, принимая свой наган у бойца.
− Да там офицер ихний. Думал, что убит, а он раненый, притворился убитым, когда я в воронку сполз. Стал его переворачивать, так он в меня и вцепился. Ну и пришлось упокоить самурая.
− А плакал-то кто? − не удержавшись, спросил Еремеев.
− Да в двух метрах от подбитого танка в воронке подстреленный японец лежит. Совсем мальчишка. Хотел пристрелить, чтобы не мучился, да не смог. Как увидел его взгляд, не смог. Я никогда не думал, что можно плакать без слёз. Хотел его напоить водой, так он зубы сжал, видимо решил, что я его отравить хочу. Но свою из моих рук всю осушил, а я дальше пополз трофеи водяные собирать.
− Товарищ старший лейтенант, − разрешите мне этого раненого к нам доставить, обратился Еремеев к ротному.
Тот, удивлённо посмотрел на Ивана и, покачав головой, спросил: «Ты, случайно не перегрелся на солнце? А может нам сюда всех остальных раненых самураев перетаскать?»
Но тут вмешался в разговор Тунгусов.
− Да кроме него там больше никого в живых на такой жаре не осталось. Я сам понять не могу, как в нём ещё жизнь теплится. Хоть и враг, а жалко.
− Что же ты его с собой не притащил, коли такой добрый, − вмешался в разговор напарник Тунгусова по окопу.
− Так, что же мне фляжки бросить и японца сюда тащить. У меня приказ был воду доставить, а не пленного, − оправдывался Тунгусов.
− Товарищ старший лейтенант, − Еремеев вновь обратился к ротному, − разрешите мне оказать помощь раненому.
− Можно я с фельдшером пойду, − поддержал Еремеева Тунгусов.− Юнец того и гляди погибнет. Мы всё-таки русские, а не самураи, которые санитарные машины с воздуха расстреливают.
Красильников задумался. Как кадровый офицер, он прекрасно понимал, что такое быть раненым на поле боя и остаться без оказания медицинской помощи. Но рисковать жизнью фельдшера, единственного в роте человека, способного оказать квалифицированную медицинскую помощь его солдатам он не мог. Тем более, что нештатное присутствие Еремеева в роте он считал для себя большой удачей, особенно после того, как увидел работу того в бою. С другой, стороны, он не мог отказать в медицинской помощи раненому врагу. Послать бы с Тунгусовым ротного санитара, да того «зацепило» при отражении последней атаки. Двоих солдат посылать за раненым тоже рискованно.
− Так где, ты говоришь, лежит раненый? − спросил ротный Тунгусова, выглядывая из окопа.
Тот, указав на подбитый японский танк, ответил: «Аккурат напротив его пушки».
До того места, напрямую было метров двести, по возвышенной части песчаного бархана, исключая всякую скрытность передвижения от противника. Если в обход, скрываясь за лежащими телами убитых японских солдат и песчаными буграми, но путь увеличивался в три раза. Красильников подозвал Еремеева.
− Поползёшь один. Если японцы проморгали Тунгусова, шансов, что они не заметят тебя больше, чем для вас двоих. Да, возьми воду для раненого.
Прикрепив сзади на ремне две фляжки с водой, Иван пополз к тому месту, где, со слов Тунгусова, лежал раненый японский солдат.
Сухие, потрескавшиеся губы на бледно-жёлтом лице, черные глаза, где умирал луч надежды – вот что увидел Иван, когда, обогнув сгоревший танк, приблизился к воронке, где находился раненый японский пехотинец. Винтовка с примкнутым плоским штыком, лежащая с ним рядом, только подчёркивала нелепость присутствия этого орудия смерти с телом, в котором ещё теплилась жизнь. Показав раненому выцветший красный крест на своей медицинской сумке, он отстегнул одну из фляжек с водой и поднёс её к губам солдата. Тот вначале их плотно сжал, но как только капли живительной влаги коснулись их, то они жадно обхватили горлышко фляги, и теплая вода полилась в измождённое жарой и ранами тело. Осмотрев солдата, Егоров обнаружил, что у него были перебиты обе голени и правая рука, но, судя по пятнам крови на одежде, крупные сосуды оказались неповреждёнными. Это и продлило японцу жизнь в условиях жары.
Начав перевязку, Иван почувствовал на себе чей-то взгляд и, повернув голову, увидел глаза раненого. Однако, в них не было страха, наоборот, они больше походили на глаза человека, смотрящего на тех, в отношении кого он поступил плохо, но вместо отмщения они помогают ему в его беде. Еремеев улыбнулся, кивнув головой, заметив, как пересохшие губы японца дёрнулись, стараясь превратится в подобие улыбки.
Окончив перевязку, Елисеев стал размышлять как тащить японца к себе. В школе военных фельдшеров их учили нескольким способам транспортировки раненых ползком. Однако, характер поражения у этого солдата исключал использовать то, чему учили. Вытащив из-за пазухи, заранее приготовленный моток веревки, Еремеев внимательно посмотрел на японца. Это был маленького роста, щуплый юнец. Большие армейские ботинки и топорщившаяся из-за большего размера в разные стороны военная форма, делали его больше похожим на подростка в форме отца, нежели на солдата.
− Прямо, как Михеич,− подумал Иван, сразу представив себе своего соседа, старого рыбака, который учил его, одесского мальчишку, вязать морские узлы, чинить сети, в надежде на то, что тот, когда вырастит, продолжит его дело. Тут взгляд Еремеева упал на поясной ремень раненого, с закрепленным на них патронными сумками, дававшими возможность удерживать прикреплённую к ремню веревку в одном месте. Отметив мысленно это, Иван понял, что нужно делать. Разрезав верёвку на две части, он закрепил концы одной из них по бокам поясного ремня раненого, после чего, повернув того на бок в сторону здоровой руки, стал плести за его спиной подобие сетки. Закончив самодельную волокушу, Иван повернул японца на спину, тот слегка застонал. Отцепив вторую флягу с водой, Еремеев поднёс её к губам раненого, тот жадно обхватил её губами, но, сделав несколько глотков замотал головой.
− Ты чего? − недоумённо посмотрев, на него спросил Еремеев.
В ответ на это японец поднял здоровую руку и знаками показал, чтобы Иван выпил сам.
− Гляди-ка, − подумал Иван,− ожил парень.
Сделав несколько глотков и плотно закрыв фляжку, он засунул её за пазуху, выполз из окопа и, крепко взяв верёвку, потащил раненого из воронки.
Горячий песок скрипел на губах, липкий солёный пот разъедал глаза, но Еремеев, упрямо тащил раненного японского солдата. Стараясь экономить силы, он избегал воронки, невольно прижимаясь к, начавшимся разлагаться телам погибших самураев. Заметив движение, японцы открыли огонь, на который немедленно ответили бойцы рота Красильникова. Однако Еремеев этого не слышал. От жары, его голова раскалывалась пополам, в ушах, казалось, шумело море, а перед глазами то и дело появлялись красные круги. То, что противник их обнаружил, он понял, увидев фонтанчики пыли, которые стали возникать на пути его движения. Однако в его голове, словно в испорченной пластинке, крутилась одна и та же фраза: «Только бы не попали». Вдруг красные круги перед глазами исчезли, и он увидел перед собой море, его родное Чёрное море, которое так манило в свои прохладные воды. Скорее, скорее туда! Из последних сил Иван сделал рывок вперёд и провалился в темноту.
Он очнулся от того, что на его голову лилась холодная вода. Еремеев открыл глаза и увидел склонившегося над ним красноармейца. В ушах ещё стоял звон, но голова не болела. Стараясь понять, что с ним случилось, Иван, вдруг вспомнил, что тащил раненного японца и по ним стреляли. Но рядом с ним никто не лежал.
− Неужели не донёс? − промелькнуло в голове. От этой мысли Иван встрепенулся и, пытаясь подняться, выдавил: «Где раненый? »
− Не волнуйтесь, товарищ сержант, живой он, − ответил боец, − в вашем лазарете лежит, а вас комроты приказал к реке нести и охлаждать.
Услышав это, Еремеев приподнялся и видел, как в нескольких метрах от него плескался Халхин-Гол в отсветах красно-зелёного монгольского заката.
− Когда вы рванулись вперёд и замерли, мы решили, что вас зацепило. Тунгусов с ребятами давай к вам. Притащили обоих. Японец смотрит на нас, лопочет что-то и на вас показывает, а вы без сознания, дышите тяжело и горячий, как утюг, − красноармеец продолжал рассказ, не переставая брызгать на лицо Ивана речной водой из брезентового ведра.
Почувствовав через некоторое время, что может идти, Еремеев встал и в сопровождении красноармейца направился в свой медпункт. Подойдя к нему, Иван увидел, стоящую рядом с воронкой санитарную машину. Начиналась отправка в тыл раненых красноармейцев. Обрадовавшись его приходу, санитар, указав на одного из раненых, промолвил: «Ваш крестник, товарищ сержант». Иван подошёл к нему, но в темноте было трудно разглядеть лица солдата и оценить его состояние. Но когда он заговорил с санитаром, то раненый схватил крепко его руку и стал говорить непонятные русскому слуху гортанные слова, среди которых отчётливо различалось только одно слово: «аригато». Не зная, что по-японски это означает спасибо, Еремеев почувствовал, как что-то тёплое шевельнулось у него груди. Он старался разглядеть лицо раненого японца, крепко держащего его за руку, но опустившаяся на землю монгольская ночь не давала ему это сделать. И слушая непонятную речь, он не видел, как по лицу спасённого им раненого японского солдата текли скупые мужские слёзы, слезы человека, попавшего в объятия смерти, но которому судьба подарила жизнь.
