Посол Перестройки
В то время, когда в газетах всего мира пестрели в заголовках незнакомые слова «Glasnost” и “Perestroika”, мне довелось наблюдать эти процессы, происходящие в Советском Союзе, из Токио. Хотя наше бюро АПН, расположенное на Готанде, до Зубовского бульвара, где расположен главный офис Агентства, разделяло шесть часовых поясов, мы довольно остро воспринимали происходившие в Москве перемены. Что-то новое стало появляться и в стиле работы нашего посольства. Помню, как я спросил руководителя партийной организации (эту должность занимал советник, специально командированный из Москвы), что он собирается менять («перестраивать»!) в ближайшее время?. Ответ меня несколько обескуражил:
— Пускай ТАМ (он указал пальцем на потолок) сначала толково объяснят, Что и для Чего они собираются перестраивать, а мы будем исполнять.
Думаю, что это была типичная реакция на прожекты руководства. Общество было явно не готово к серьёзным переменам, которые давно назрели. Увы, плохо сформулированные (а то и мало реальные ) реформы компрометировали их авторов и ставили под сомнение реальность их выполнения.
И всё-таки застоявшееся «болото» начало приходить, пусть в слабое, но движение.
Ветер перемен обозначил визит в 1986 году недавно назначенного министра иностранных дел СССР Э.Шеварднадзе (1928-2014).
Произошло «чудо»: оказалось, что признание в советско-японских отношениях территориального вопроса не привело к падению солнца на землю или какой другой всемирной катастрофе. Но родилась надежда, что открывается путь к заключению Мирного договора и достижению договорённости между нашими странами.
Забегая вперёд, отмечу, что «прорыва» не произошло, а сам Шеварднадзе был предан анафеме и заклеймён, как злейший враг России. В этом месте, хотелось бы предоставить слово замечательному публицисту, долгие годы проработавшему в Токио собственным корреспондентом газеты «Известия» Сергею Агафонову.
Должен признать, как его товарищ «по цеху», что он — дипломированный китаист — в освещении Японии стал в один ряд с другим уже признанным патриархом отечественной журналистики и тоже китаистом — В.Овчинниковым — автором неувядаемой «Ветки сакуры».
«Надежда, правда, подразнила короткой перестроечной пятилеткой, которая на японском направлении стартовала с визита в Токио Шеварднадзе в январе 1986-го и финишировала визитом в Японию самого Горбачева весной 1991-го.
В этот период произошли крупнейшие подвижки в двусторонних «торосах», возникла неведомая прежде атмосфера в отношениях с Москвой, основу которой составляли исключительно «человеческие реакции» — у японцев впервые за десятки лет возникли симпатии и доверие к конкретным фигурам в советском руководстве: Горбачеву, Яковлеву, Шеварднадзе.
Гигантскую роль в становлении этих новых ощущений сыграл Николай Николаевич Соловьев, дипломат от Бога и первый профессиональный японист во главе нашего посольства за всю историю двусторонних отношений (к великому сожалению, он недолго пробыл на этом посту и вообще рано ушел из жизни, но след оставил глубочайший — японцы по сей день хранят о нем память, и «соловьевские чтения», ежегодно проходящие в Токио в ноябре, — самое убедительное свидетельство искренности этих чувств).»
Итак, настало время рассказать о После Перестройки — Николае Николаевиче Соловьёве 1931 – 1998). Мне это очень легко и очень трудно сделать, потому что речь идёт о человеке, которого я не только очень хорошо знал, но и считал близким и надёжным другом.
Он родился в Череповце. Его отец – Николай Дмитриевич до революции служил в младших чинах царской армии, а в советское время получил образование инженера-текстильщика и стал заслуженным специалистом в своей области. Мать — Вера Михайловна — занималась детьми и хозяйством, а всем друзьям сына навсегда запомнились её вкуснейшие пирожки с рыбой. По службе Н.Соловьёву-старшему пришлось обосноваться в Ташкенте. Видимо именно там, в этом древнейшем городе на берегу Чирчика, через который когда-то проходил Шёлковый путь, зародилась у Н. Соловьёва-младшего любовь и интерес к Востоку.
А дальше, влекомый юношеской мечтой он поступил в Московский институт Востоковедения, где и пересеклись наши жизненные пути. Впрочем, они довольно быстро и разошлись. Я успел проскочить прямо под носом глубоко ошибочного и непродуманного, как показало будущее, решения о закрытии института, а будущий Чрезвычайный и Полномочный попал в «мясорубку» вместе с сотнями студентов, от которых отказалась «Альма матер». В конце концов Н.Соловьёв попал в МГИМО, который закончил в 1957 году.
Известный советский дипломат В.В.Шустов (1930-2009), занимавший видные посты в ООН, был хорошо знаком с Николаем Николаевичем ещё со студенческой скамьи.
В те времена наш герой проявил себя не только успехами в учёбе, но ещё как… руководитель институтского джаза (!).
Однажды произошёл такой случай.
После «шефского» концерта на пивном заводе имени Бадаева благодарные слушатели пригласили музыкантов ближе познакомиться с выпускаемой их предприятием продукцией. Именно тогда родилась шутка: «Если Афродита вышла из морской пены, то «Соловьёвский джаз» — из пивной!». Забегая вперёд скажу, что несколько поколений сотрудников советского посольства в Токио всегда горячо приветствовали выступление в праздничных концертах самодеятельности Николая Николаевича с гитарой или другими музыкальными инструментами. Получив диплом элитарного вуза, Н.Соловьёв был принят в МИД.
Здесь хотелось бы предоставить слово А.Н.Панову (род.1944г.) — видному дипломату, послу, заместителю министра иностранных дел, профессору, доктору наук, короче говоря, очень заслуженному и авторитетному человеку, близко знавшему Н.Соловьёва:
«Николай Николаевич поступил на работу в МИД в конце 50-х годов прошлого века. То был период оттепели, и атмосфера даже в таком консервативном учреждении, менялась. Открывались возможности для незашоренного идеологическими догмами мышления, для самостоятельных суждений и даже действий. Именно в то время в МИД появилась довольно многочисленная группа молодых дипломатов, и среди них Соловьёв, которые уже в 60-е и 70-е годы составили ядро талантливых, инициативных, высокопрофессиональных дипломатов.»
НикНик (как его все называли) прошёл по всем ступенькам штатного расписания, не перепрыгивая, но и не оступаясь. Уже в следующем году молодой дипломат прибыл в Токио для прохождения службы в советском посольстве. Потом в его послужном списке появились «секретарские» должности, «заместитель», «заведующий», «директор» и, наконец, — «посол».
А лично для меня памятными стали другие вехи.
В 1963 году неожиданно реализовалась давняя мечта. Я лечу в Японию!!!
Сборная команда Советского Союза по конькобежному спорту примет участие в первенстве мира, которое проводится в Каруидзаве. Помимо знаменитых чемпионов в делегацию включена куча разного народа — руководитель в чине заместителя министра спорта, важный чиновник (не знаю, в каком чине), в задачи которого входит следить в оба, чтобы никто не сбежал (бывало в то время и такое!), врач, массажисты и, наконец, переводчик в моём лице.
Путь был далёкий, поскольку прямое сообщение между Москвой и Токио отсутствовало. Через Ташкент мы добрались до Дели. Там пересадка и следующая остановка в Бомбее. Ночёвка. Калькутта – Рангун. Ночёвка и пересадка. Гонконг – Бангкок и, наконец, к вечеру третьего дня путешествия мы приземлились в Токио в аэропорту Ханэда.
Нас встречала толпа корреспондентов, представитель советского посольства и президент японской федерации конькобежного спорта – седой благообразный господин, который оказался к тому же дядей императора(!). В этот момент центр всеобщего внимания переместился на переводчика. Видимо не стоит подробно описывать его душевное состояние. Я наверное напоминал бравого солдата Швейка, который готовился к рапорту обер-лейтенанту Лукашу. С общими приветствиями я справился довольно легко, только слегка споткнулся, передавая привет «трудолюбивому японскому народу», поскольку дословный перевод – это полная чушь («народ, который любит труд»?!). Но когда высокие стороны приступили к обсуждению программы пребывания и условий тренировок, я поплыл. Представители принимающей стороны часто упоминали совершенно неведомое мне словечко «индо ринку», которое я принял за «индийскую связь» и нёс какую-то ахинею. В момент, когда все участники переговоров с нескрываемым удивлением стали смотреть на переводчика, у меня возникло ощущение человека, идущего ко дну. Вдруг представитель посольства тепло обнял меня и шепнул на ухо: «Всё нормально. Не дрейфь! «Индо ринку» — это «крытый каток».
Я был спасён, и всё закончилось благополучно. Этим представителем был молодой атташе Коля Соловьёв, недавний выпускник МГИМО.
Прошло несколько лет, и мы снова встретились на японской земле. Мой «спаситель» был уже первым секретарём, а главное – он обзавёлся семьёй. Сначала возникла, как это обычно бывает, симпатичная Люся – детский врач по образованию — а следом рыжеватый мальчик Андрюша. Девочка Маша появилась много позже, но её рост мы могли наблюдать по меняющейся фигуре мамочки.
Это было время, когда в коллектив посольства, в основном состоявший из старых кадров, влилась целая когорта молодых дипломатов, одним из которых был и Н.Соловьёв. С первых же шагов он завоевал себе авторитет и уважение старших товарищей, благодаря отличному знанию японского языка и местной реальности, а главное — своему удивительному дару человеческого общения. Его любили все – от посла до дежурных телефонистов. При этом он был начисто лишён склонности к подхалимажу или амикошонству. Коля обладал всеми талантами, которые привлекали к нему повышенное внимание в любой компании: он блестяще играл на гитаре, пел песни и рассказывал анекдоты. К этому необходимо добавить, что Люся была потрясающей кулинаркой и хлебосольной хозяйкой. Вместе они составляли замечательную пару.
Ничего странного не было в том, что вскоре мы крепко подружились семьями и часто встречались не только в Дайканъяме и Синаномати, где мы жили в Токио, но и в Москве – на улице Танеевых и на Новинском бульваре.
Представьте себе майскую Москву: тёплое весеннее солнце, воскресенье, у нас собрались друзья — сегодня пасха!
Звонок в дверь. Я открываю: передо мной лучезарная Люся, которая держит в руках тарелку с куличом и крашенными яйцами, а рядом — Коля в красной рубашонке с гитарой. Они входят со словами известной песни Владимира Высоцкого:
Я этот день люблю как день Шахтера,
как праздник наших Воруженных Сил!
А в ответ — громкий хор:
Все люди — Братья! Я обниму Китайца,
Мао Цзе-Дуну — пламенный привет!
Пускай он желтые пришлет свои мне яйца,
Я красные пошлю ему в ответ.
Такие весёлые застолья остаются в памяти на всю жизнь.
Рисуя портрет Николая Николаевича, хочется отметить некоторые его черты. Например, он, конечно, не был «пижоном», но всегда одевался со вкусом и элегантно. Уверен, что никто из сотрудников посольства, особенно среди «младшего комсостава» — т.е. стажеров, атташе и им подобных – не шил себе туалеты на заказ у портных.
У Коли был свой «придворный» портной-китаец Шин, о котором он мне рассказывал разные забавные истории.
Принимая очередной заказ, тот всегда спрашивал на ломанном русском языке: «Пиджака одна, брука – два?». А однажды, когда заказчик заинтересовался, почему повысилась стоимость костюма, г-н Шин без запинки ответил по-русски: «Реакционное правительство Киси повысило цены на нитки!»
В 1986 году Н.Н.Соловьёв прибыл в Токио в качестве нового посла СССР в Японии. Это событие демонстрировалось по всем новостным телепрограммам. Вскоре в посольстве раздался телефонный звонок, и попросили посла. НикНик услышал в трубке знакомый голос: «Поздравляю с прибытием. А вот костюм маловат и плохо сидит! Пора делать заказ». Так портной вспомнил своего заказчика спустя тридцать лет…
Понятно, служебный рост Н.Соловьёву обеспечивали не красивые глаза и симпатичная внешность, а высокий профессионализм, умение оперативно находить решения сложных дипломатических задач.
Вспоминается такой случай. В Москве проходили очередные советско-японские переговоры. Как всегда, шли они трудно, ибо наши партнёры изначально были зациклены на вопросе о «северных территориях», а мы, с лёгкой руки А.А.Громыко, заученно твердили, что таковой вопрос отсутствует. Как обычно, эксперты засиделись до утра в поисках приемлемых формулировок заключительного коммюнике. После окончания переговоров замминистра МИДа М.С.Капица (1921-1995) устроил брифинг для советских журналистов.
Отвечая на вопрос, как всё-таки удалось завершить переговоры, он сказал, что сам уже потерял надежду найти какой-нибудь компромисс, «но в самый последний момент наш дорогой Николай Николаевич придумал такое, что японцам некуда было деваться». Это очень характерно для Н.Соловьёва, изобретательность и находчивость которого позволяла найти выход в самых сложных ситуациях. Он прекрасно владел «искусством возможного».
Вспоминая его работу на разных постах и в разных ипостасях, должен отметить, что он всегда уважительно относился к прессе и старался эффективно использовать ее возможности. Он не без оснований считал, что дипломатия и международная журналистика — это по существу «сёстры» на службе внешней политики, хотя отношения между ними в практической жизни иногда были далеки от идиллии. Думаю, что в этом повинны обе стороны. Одна порой проявляла излишний снобизм, а другая – отвечала безответственностью и некомпетентностью. Короче говоря, всякое бывает. Однако в тех случаях, когда обе стороны действуют согласованно, дополняя друг друга, достигаются положительные результаты.
К сожалению, можно привести много печальных примеров, как из отечественной так и зарубежной практики, когда необдуманные заявления официальных лиц охотно тиражируются СМИ, вызывая в мире множество кривотолков и требующие затем поспешных опровержений или истолкований. Не раз приходилось присутствовать на пресс-конференциях или интервью с участием отечественных сановников. Создавалось впечатление, что они изображали то ли партизан на допросе, то ли играли в старую детскую забаву, в которой нельзя говорить ни «да», ни «нет» и не называть «красное» или «чёрное». Говорят, что язык дан дипломату, чтобы скрывать свои мысли. Но порой возникало ощущение, что скрывать-то нечего!
В этой связи хочу привести в качестве положительного примера работу Н.Н.Соловьёва с прессой. Он напоминал умелого спортсмена, занимающегося сёрфингом, который, не страшась огромных волн, легко нырял в них, проскакивал по самому гребню и уверенно следовал своей цели. Николай Николаевич не старался скрывать свои мысли, а наоборот пытался в очень точных выражениях, доступно и, главное – лаконично довести их до журналистов. Делал он это мастерски, с юмором, проявляя чувство такта к собеседникам и глубокое, доскональное знание предмета.
Без всякого преувеличения можно сказать, что Н.Соловьёв сделал блистательную дипломатическую карьеру. 1986-1990 – посол в Японии, 1990-1992 — посол в Китае и 1995 – 1998 – посол в Индонезии. Иными словами, он представлял Советский Союз и Россию в странах, общее население которых составляло почти четвёртую часть всего человечества!
Думаю, что наиболее успешной была его деятельность в Стране Восходящего солнца.
Он хорошо знал эту страну и любил её, оставаясь при этом подлинным патриотом, до конца отстаивавшим интересы своей родины. Его искренность, доброжелательность и принципиальность снискали ему уважение среди японцев разных социальных слоёв и политических взглядов.
Можно привести и другие примеры, свидетельствовавшие об авторитете Н.Н.Соловьёва среди японских политических кругов. Будучи уже послом в Пекине, к нему не раз залетали гости из Токио за консультациями по интересующим их вопросам.
Наконец, после его кончины (Николай Николаевич умер, как солдат на боевом посту, будучи послом РФ в Джакарте) в знак уважения к нему бывший премьер-министр Ясухиро Накасонэ – подлинный «гуру» японского истеблишмента — пригласил в Японию в качестве своего гостя Людмилу Ивановну Соловьёву вместе с дочерью. Это тоже о многом говорит.
В данном контексте хочу особо отметить ту огромную роль, которую сыграла эта женщина в судьбе своего супруга. Она была не только заботливой хранительницей семейного очага, но и замечательной помощницей, которая тоже вносила свой посильный вклад в управление сложным посольским хозяйством. Думаю, что в этом ей помогли старые уроки Татьяны Александровны Трояновской – хозяйки «Мамианы» 60-х годов. За свою историю новое здание посольства помнит наверное с десяток «первых леди», но не все они оставили яркий след (некоторые вообще редко появлялись «на людях). Люся была одной из них.
Могу также засвидетельствовать, что после кончины своего супруга она очень много сделала для сохранения памяти о Н.Н.Соловьёве. Благодаря её неуёмной энергии в МИДе проходили «Соловьёвские чтения», в которых принимали участие видные дипломаты, учёные, общественные деятели. Вышла книга с воспоминаниями о Николае Николаевиче. Нельзя было не поражаться широкому кругу друзей этого человека, которые собирались при жизни в их с Люсей хлебосольном доме, а после кончины на разных встречах, посвящённых его памяти. Среди них были не только коллеги по многолетней дипломатической службе, но и известные учёные, артисты, спортсмены (он был страстным болельщиком), журналисты, партийные работники, генералы разведки и даже священнослужители. Особенно приятно было видеть молодёжь, которая, не побоюсь этого слова, обожала НикНика. Здесь я могу сослаться на мнение своего сына, который многие годы работал под его началом.
Но подошёл момент, когда нужно остановиться на многотрудной деятельности Н.Соловьёва, как посла, представлявшего нашу страну в один из самых сложных периодов её истории. Это было время, которое условно назвали «Эпохой Перестройки».
Я не историк и не берусь выступать здесь в роли судьи, готового выносить вердикт, обвинять или оправдывать главных действующих лиц второй половины 80-х годов. Могу лишь поделиться личными впечатлениями человека, вернувшегося домой после долгого отсутствия.
Первое впечатление было — полная разруха. Улица Арбат, площадь перед Большим театром, Лужники — всё это превратилось в блошиные рынки, где торговали старым барахлом — сношенными башмаками, старыми зубными щётками, перегоревшими лампочками и т. п. Продуктовые магазины были пустыми, если не считать пирамиды из консервных банок «Килька в томате» и «Завтрак туриста». У АЗС стояли многочасовые очереди, а на многих заправках был лимит в двадцать литров. Короче говоря — полный мрак!
Зато народ толпами стоял у газетных стендов и читал свежие номера «Московскихъ новостей» и «Известий». Дома все сидели преимущественно у черно-белых экранов телевизоров, а потом часами обсуждали прямые трансляции заседаний Верховного Совета. У всех на устах были ещё совсем незнакомые фамилии — Анатолий Собчак, Егор Яковлев, Григорий Явлинский, кооператор Артём Тарасов, уплативший миллион рублей в качестве партийных взносов, бригадир строителей Герой социалистического труда Николай Травкин и многие-многие другие.
Некогда единое и крепко спаянное общество стало рассыпаться на глазах. Горячие споры разгорались между друзьями и сослуживцами, родными и близкими людьми. Помню, как внучка спросила меня: «Дед, а почему ты читаешь газету «Сегодня», а другой дедушка — «Завтра»?
Вопрос был по существу, поскольку различие между этими двумя изданиями было вовсе не в названии. «Завтра» издавал публицист Проханов и реформаторы её считали «красно-коричневой», а «Сегодня» — это был орган «дерьмократов и либерастов» по терминологии антиперестроечников.
Короче говоря, как метко заметил профессор Преображенский, «Разруха была не в клозетах, а в головах!»
В моём родном АПН тоже проходила «Перестройка»: ломались каноны, составлявшие казалось бы незыблемые основы советской пропаганды. Начали проводить в порядке эксперимента опросы сотрудников, как они относятся к своему руководству (?). Появилось неведомое доселе понятие «паблик рилейшенз», то бишь «пи-ар». В приёмной председателя можно было встретить директора ЮСИА — нашего заклятого врага. И т.д. и т.п.
Естественно, что Перестройка не обошла стороной стены высотки на Смоленской площади, и думаю, что работники МИДа того времени могли бы рассказать много интересного о новых нравах и порядках, утвердившихся в этом величественном здании.
Ещё раз хочу повторить, что сама по себе Перестройка, иными словами, совершенствование и чистка старой, уже изрядно заржавевшей системы безусловно назрела, но в нашем случае она проводилась по канонам «Интернационала» — «Весь Мир насилья мы разрушим \До основанья, а затем…». Так и рушили. А то, что вырастало на этом месте, было, мягко говоря далеко от идеала.
Вместо «Русо туристо — облико морале» — нищего командировочного с чемоданом консервов, который рыщет по заграничным барахолкам в поисках сувениров и джинсов, за рубеж повалили «новые русские» в красных пиджаках и золотыми крестами на животе, которые требовали в отеле персональные сейфы для хранения наличных.
Говорили, что единицей честности могли бы служить «гайдары». Не знаю, но стоимость ваучеров смело можно было измерять в «чубайсах». На всё появилась цена: на шифротелеграммы и посещение ранее закрытых объектов, на заключение контрактов и подписание договоров. Лично я не мог поверить знакомому корреспонденту «Асахи», когда он признался мне, что заплатил $5000 за организацию интервью с президентом Б.Н.Ельциным.
Апофеозом эдакого мазохистского стриптиза наших особо бдительных органов можно считать передачу американцам схемы подслушивающих датчиков, установленных в барельефе орла, висевшего в кабинете посла США над его головой.
Но прежде руководство страны отменило монополию внешней торговли, просто и без затей разрушив всю систему.
Это было сделано для того, чтобы были открытая экономика и доллар, циркулирующий по стране наравне с рублём.
Уже с 1 января 1987 года право непосредственно проводить экспортно-импортные операции получили 20 министерств и 70 крупных предприятий.
Через год были ликвидированы Министерство внешней торговли и Государственный комитет по экономическим связям (ГКЭС).
Вместо них было учреждено Министерство внешнеэкономических связей СССР. Оно лишь «регистрировало предприятия, кооперативы и иные организации, ведущие экспортно-импортные операции». И могло вносить в правительство «предложения по их приостановлению».
Как следствие, в 1988-1989 годах начался валютный кризис, в окончательную стадию которого страна вступила уже в 1990-е годы. Внешний долг, который практически отсутствовал в 1985 году, в 1991 году составил около 120 миллиардов долларов.
Несмотря на видимые проблемы в области экономики, вызванные разрушением монополии внешней торговли, возникшие в 1987 году, Горбачёв законом от 1990 года дал право торговать с внешним миром ещё и местным Советам.
При государственных предприятиях и исполкомах местных Советов мгновенно возникла сеть кооперативов и совместных предприятий, занятых вывозом товаров за рубеж.
Это резко сократило государственный доход, а заодно и поступление товара на внутренний рынок.
Магазины стояли абсолютно пустыми…Понять, что получится именно так, мог бы даже человек самых средних способностей.
Многие наши товары, будучи вывезенными за границу, давали выручку до 50 долларов на 1 рубль затрат. Их скупали у предприятий «на корню». Некоторые изделия (к примеру, алюминиевая посуда) «превращались» в удобный для перевозки лом и продавались, как сырьё. По оценкам экспертов, в 1990 году была вывезена 1/3 произведённых в стране потребительских товаров.
Вот пример. Зимой 1991 года к премьер-министру В. С. Павлову (1937-2003) обратилось правительство Турции с просьбой организовать по всей территории Турции сеть станций технического обслуживания советских цветных телевизоров. А их имелось уже более миллиона. По официальным же данным, из СССР в Турцию не было продано ни одного телевизора.
Вот в таких непростых условиях приходилось осуществлять свою миссию Н.Н.Соловьёву. Именно в те годы советско-японские отношения находились в неком «турбулентном» состоянии. В Токио с надеждой выжидали, когда Перестройка и Новое мышление приведут к изменению позиции Москвы по «территориальной проблеме». А «новое направление» Горбачёва-Шеварднадзе предусматривало развитие отношений с Японией в разных областях, продолжая в то же время обсуждение вопроса о Курилах.
После длительной паузы в политических контактах на уровне министров иностранных дел во времена Брежнева-Громыко, такие встречи наладились. В ходе ответного визита японского министра иностранных дел С. Абэ в мае 1986 г. состоялась его встреча с М. С. Горбачевым, после которой был введен упрощенный порядок посещения жителями Японии могил предков на Курильских островах. Большое значение для развития советско-японского диалога имела речь М. С. Горбачева во Владивостоке, в которой советский руководитель призвал добиваться углубленного сотрудничества между двумя странами, построенного на здоровой реалистической основе, в атмосфере спокойствия, не обремененной проблемами прошлого.
Впрочем, в своей книге «Жизнь и реформы» в главе «Япония. Официальный визит президента СССР» М.Горбачев поделился размышлениями: «Должен сказать, что продуманной политики в контексте «нового мышления» на японском направлении у нас тогда не было. Было желание подвести черту под прошлым и «начать все по новой». В результате время и доверие партнеров были безвозвратно потеряны.
Визит президента СССР — первый за всю историю отношений визит главы государства — в Японию по определению должен был стать знаменательной вехой. И, действительно, в ходе его подготовки и проведения удалось решить несколько важных вопросов, накопившихся за прошлые годы. В частности, целый комплекс проблем, связанных с пребыванием в СССР японских военнопленных. Стороны нашли пути для урегулирования некоторых аспектов рыболовной политики. Наконец, символическим стал совместный полёт советско-японского космического экипажа, запущенного 2-го декабря 1990 года с космодрома Байконур. Но в целом, приходится признать, что разрекламированный, как «исторический визит», таковым не стал. Более того, приходится признать, что он окончательно похоронил все надежды на коренное изменение наших двусторонних отношений.
Кремль продолжал сомневаться в искренности японского руководства, для чего были серьёзные поводы и, в первую очередь, заметная вовлечённость Японии в военно-политическую доктрину Рейгана, направленную против «Империи зла», как он называл СССР. Символом такого альянса стал термин «Рон-Ясу», означавший крепкую дружбу между Рональдом Рейганом и Ясухиро Накасонэ. Нечто похожее на «встречи без галстуков», которые стали ноу-хау Ельцина в отношениях с японскими премьерами. Не буду ворошить прошлое, чтобы напоминать хмельные объятия, посещения онсэнов и заклинания о вечной дружбе.
И всё-таки мне кажется, что если во второй половине 80-х советско-японские отношения устояли в условиях полной вакханалии Перестройки и сохранили то положительное, что было нажито за долгие годы сотрудничества, большая заслуга в этом принадлежит послу Н.Соловьёву. Достаточно только вспомнить его личные отношения с премьером Я.Накасонэ.
Но довольно неожиданно в начале 1990 года в Москве принимается решение переместить посла из Токио… в Пекин. Говорили, что, когда Э.Шеварднадзе спросили, какими соображениями МИД руководствовался, министр ответил: «Так у них одинаковые иероглифы!» Оспаривать этот факт невозможно, да и не нужно. «Жираф большой — ему видней!»
Здесь следует отметить два обстоятельства.
Во-первых, советский посол в КНР О.А.Трояновский очень много сделал для того, чтобы вернуть доверие между бывшими братскими странами, которые дошли уже до военного противоборства. Прощаясь с китайскими руководителями, он сказал множество тёплых слов в адрес своего преемника, что безусловно помогло Н.Соловьёву на первых этапах его работы в Пекине.
Во-вторых, если в Токио Николаю Николаевичу очень помогало в работе свободное владение японским языком и хорошее знание истории и культуры страны, то на новом месте проявились его лучшие человеческие качества — природное обаяние, умение общения, интеллектуальное богатство. Всё это позволило Н.Соловьёву завоевать среди руководства КНР, деловых кругов, общественных деятелей и мастеров культуры уважение и авторитет. Так получилось, что у нового посла установились дружески связи с некоторыми детьми «отцов-основателей» нового Китая. Многие из них уже сами достигли больших высот. Так в резиденции посла можно было встретить дочь Дэн Сяопина, сына Ян Шинкуня и других. С лёгкой руки НикНика они много раз ездили в Москву и в какой-то степени помогали ему осуществлять свою непростую миссию.
Но порой возникали сложные проблемы, которые, не пользуясь уважением своих партнеров, послу вряд ли удалось бы разрешить. Например, был такой случай, о котором рассказал в своих воспоминаниях видный советский дипломат К.Барский (род.1964 г.).
Однажды поздним вечером ему домой позвонил посол и попросил срочно придти на работу. Оказывается, звонили из секретариата Э.Шеварднадзе и попросили срочно организовать разговор министров по телефону. Тогда ещё не существовало прямой связи между руководством наших стран, тем более, что совсем недавно министры встречались в Нью-Йорке на сессии ООН. Получив такое странное указание, посольство связалось с дежурным МИД. После нескольких попыток на другом конце провода ответили, что они доложат и позвонят. Время шло, ответа не было, а из Москвы всячески торопили. В конце концов, позвонил сам Шеварднадзе. Николай Николаевич объяснил ситуацию и сказал, что сделано всё возможное, но ответа нет. Тогда министр дал указание как угодно, но добиться того, чтобы он смог встретиться накоротке в самое ближайшее время со своим коллегой Цянь Циченем где-нибудь посередине между Москвой и Пекином.
Соловьёв достал линейку и географическую карту, провёл прямую линию между двумя столицами и отмерил примерно середину. Местом предполагаемой встречи оказался город Урумчи (население около 4.000.000 жителей) в Синьцзян-Уйгурском автономном округе.
Эта встреча состоялась и, хотя она длилась всего семь с половиной часов, сыграла важную роль в укреплении советско-китайских связей.
Помимо определённых успехов на дипломатическом поприще посол Н.Соловьёв остался в памяти многочисленных сотрудников посольства как руководитель, который много сделал для улучшения условий работы и досуга коллектива. Как известно, пекинский климат очень вреден для здоровья, и весьма кстати усилиями посла на берегу Жёлтого моря был организован отдых для детей и их родителей. В посольстве открылась столовая для сотрудников и много других новшеств, которые сделали Николая Николаевича всеобщим любимцем.
Крах СССР вызвал в Пекине настоящий шок. Естественно, что в посольстве его переживали всё. Тем не менее новый 1992-й год встречали, как обычно, торжественно и весело. Соловьёв лично старался всячески поддержать здоровую атмосферу, укрепить чувство оптимизма. Долго ещё вспоминали многочисленные участники той новогодней встречи, как посол перетанцевал со всеми (!) дамами.
Не прошло и месяца, как сотрудникам посольства пришлось пережить ещё один шок: 24 января президент Б.Ельцин подписал указ об освобождении Н.Н.Соловьёва от обязанностей посла Российской Федерации в Китайской Народной Республике «в связи с переходом на другую работу».
В зябкий февральский вечер провожать НикНика на Пекинском вокзале (он решил ехать поездом до Москвы) пришло видимо-невидимо народу. У многих женщин на глазах были слёзы. Так расстаются только с очень дорогим и любимым человеком.
«Другой работой» стала престижная должность директора 2-го Департамента Азии МИД РФ, на которой Н.Соловьёв проработал три года.
В 1995 году он был вновь назначен послом, на этот раз в одну из самых многолюдных стран мира — Индонезию. И снова дорога лежала на Восток.
Помню грустные проводы на улице Танеевых. Собрались близкие друзья Соловьёвых — семь-восемь пар. Коля показывал верительные грамоты, которые ему предстояло вручать не только в Джакарте, но также в Порт-Морсби (столице Папуа-Новая Гвинея) и Южной Тараве (главный город островного государства Кирибати). Он, как всегда, был душой компании, рассказывал анекдоты, поднимал тосты и даже вместе с Люсей пел песни. Кто мог подумать, что это была наша последняя встреча. Спустя три года мы сидели за тем же столом, но НикНик смотрел на нас с большой цветной фотографии, а мы пили за то, чтобы земля была бы для него пухом. Но не будем забегать вперёд и вернёмся к его проводам.
Коллектив посольства в Джакарте несколько настороженно ждал прибытия нового посла. Боялись, что после Токио и Пекина вновь назначенный начальник будет свысока смотреть на них, как житель мегаполиса на деревенщину.
Но с первого же дня появления Н.Соловьёва, после первого же знакомства все опасения исчезли. Это была не «столичная штучка», прибывшая в «медвежий угол», а человек, приехавший в незнакомую ему страну с огромным желанием познать её и понять характер обитающего её народа. Он посещал музеи, читал книги, встречался с людьми. Не удивительно, что довольно скоро он установил хорошие связи с представителями индонезийского истеблишмента.
Достаточно привести такой пример. На следующий год его пребывания в Джакарте проходила ежегодная конференция АСЕАН, в которой участвовала российская делегация во главе с министром иностранных дел Е.Примаковым. После долгого игнорирования этой организации наша страна стала добиваться полноправного членства в ней, но всё было тщетно. Делегация Примакова вылетала из Москвы, как обычно, в качестве т. н. «секторального партнёра». Но в Джакарте нашего министра ждал приятный сюрприз, который подготовил для него российский посол: Россия стала полноправным членом организации. Надо ли говорить, скольких усилий, встреч, переговоров на разных уровнях и в разных ведомствах пришлось провести Н.Соловьёву, чтобы добиться такого результата.
О таланте НикНика, как переговорщика и его способностях устанавливать человеческие контакты, свидетельствует его поездка на Кирибати. Строгий протокол предусматривал 15-тиминутную церемонию вручения верительных грамот.
Верховный правитель Табуроро Тито величественно восседал в высоком кресле на подобие трона, установленного в одноэтажном коттедже с большими зеркальными окнами. Всё это происходило на фоне экзотической природы. Глава государства был одет в яркую национальную одежду и в сандалиях на босу ногу, что несколько контрастировало с элегантным европейским «прикидом» российского посла.
Хмурый по началу Правитель настолько увлёкся беседой со своим заморским гостем, что совсем забыл о протоколе. А Николай Николаевич рассказывал ему о демократических процессах, проходивших в России, и в конце даже увлёк его перспективой строительства космодрома на Кирибати а также увеличения российского рыболовного промысла в экономической зоне острова.
А вот другой сюжет под названием «Посол Н.Соловьёв в экстремальной ситуации».
Историю маленькой и глубоко несчастной страны, расположенной на острове Тимор где-то между Индонезией и Австралией и известной под именем Восточный Тимор, можно было бы начать словами Шекспира «Нет повести печальнее на свете…». Более четырёх веков она была португальской колонией, а в 1975 году её оккупировала Индонезия.
В конце прошлого века, потеряв всякую надежду добиться свободы и справедливости, большая группа островитян решила напомнить миру о своём бедственном существовании, для чего ворвалась на территорию советского посольства и разбила там лагерь. Это было ещё старое здание в центре Джакарты по улице Тамрин 15. Возникла критическая и почти тупиковая ситуация: работа посольства парализована, индонезийские власти требуют, чтобы открыли доступ вооруженному спецназу для ареста и депортации тиморцев, правозащитники в ООН настаивают на обеспечении безопасности несчастных изгоев, а наши «друзья» в Совете Безопасности ООН уже готовят обличительные резолюции по поводу «коварства» Москвы, игнорирующей законные интересы малых народов.
В этот момент на пороге посольства появляется спокойный НикНик с сигаретой во рту и приглашает к себе на беседу руководителей «интервентов». Одновременно он даёт указание посольскому врачу оказать первую помощь беременной женщине и детям, которые в ней крайне нуждалась. Несколько сотрудников стали раздавать купленные по близости макдональдсы и бутылки с водой. Посол не дал разрешения на вход спецназу и провёл переговоры с ответственными лицами в МИД. В конце концов была достигнута договорённость, что тиморцы покинут территорию посольства под гарантию властей и Представительства ООН по делам беженцев.
Можно предположить, что граждане образованного в 1999 году и признанного международным сообществом государства Тимор-Лешти с благодарностью вспоминают, как с ними обошлись в Джакарте советские представители и какую роль лично сыграл посол Н.Соловьёв.
Уже много лет прошло с того дня, как он покинул сей мир. Помню рассказы Люси, которая была рядом с ним до последнего часа. Он скончался в ЦКБ – элитной больнице на окраине Москвы — ровно за два месяца до своего 67-летия.
Была золотая осень. Последние дни Коля чувствовал себя плохо, но всё-таки выходил с Люсей на прогулку в больничный парк. Вдруг он стал напевать свою любимую песню:
Сиреневый туман над нами проплывает.
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Это были слова прощания…
В дни болезни мы не виделись. И в памяти моей осталось много кадров, на которых Коля запечатлён в разном антураже, при разных обстоятельствах, в разные годы.
Вот мы стоим в смешных смокингах (явно с чужого плеча!) перед новогодним приёмом у императора.
А вот мы делаем «скамеечку» — сложный акробатический этюд, вызывавший у окружающих гомерический хохот. Мы за обильным праздничным столом с непременными пирожками от любимой тёщи. Импозантный посол беседует со своим советником Андреем Ефимовым. Но больше всего мне нравится такой кадр, который стоит перед глазами:
Япония, остров Хоккайдо, главный город Саппоро. Здесь проходит массовая встреча в Доме Дружбы. Народа – уйма, много детей. Все сидят за широкими столами и слушают выступления ораторов. Говорят о мире и дружбе между народами. Заметно, что речи уже изрядно надоели. Ораторы тоже. Но вдруг атмосфера меняется, зал оживляется и всеобщее внимание обращено на главную трибуну. Туда поднимается посол Советского Союза Соловьёв-тайси. На нём лёгкий серый костюм, который подчёркивает красивое загорелое лицо. В руках он держит большую кружку с пенящимся пивом и широко улыбается.
Он обращается к присутствующим на прекрасном японском языке, что сразу же вызывает бурные аплодисменты. Говорит он коротко и заканчивает тостом во здравицу дружбы между нашими народами. А потом он… затягивает популярную японскую песню, чем окончательно приводит в неистовство всю аудиторию.
Вот таким мне запомнился Николай Николаевич Соловьёв — выдающийся дипломат и замечательный человек.
