Он родился в маленьком, чистеньком, уютном городке в Калужской области под названием Мосальск. Когда-то здесь был стольный град удельного Мосальского княжества, лет восемьсот назад эти земли входили в состав Великого княжества Литовского, о чём свидетельствуют древние источники. Но об этих давних временах давно уже ничто не напоминает. Со времён Ивана Ш (ХУ век) здесь простёрлась подлинная, кондовая Русь. Отсюда пошла знаменитая купеческая династия Мамонтовых, хоть они и не проявляли никакой заботы о своей малой родине.
В последние годы городу явно подфартило: не знаю по какой причине, но именно в Мосальске были зарегистрированы несколько фирм, входивших в печально известную нефтяную империю «ЮКОС». На её деньги был восстановлен Никольский собор, воздвигнутый в ХIХ веке, и целые кварталы симпатичных особняков, где некогда обитала местная знать.
Но все эти новшества никакого отношения к нашему герою не имеют. В 20-х годах прошлого века Мосальск был глухой провинцией. До ближайшей железнодорожной станции было 42 километра. Не берусь судить о мотивах, но после окончания средней школы 18-летний Володя Павлов (о нём и пойдёт речь) стал именно железнодорожником − сначала техником на строительстве, а потом мастером строительно-монтажного поезда.
Наверное, романтика дальних дорог увлекла его настолько, что через три года он поступил в МИИЖТ − Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, который закончил в 1950 году. Впрочем, ещё не имея диплома, он был избран в Москве 1-м секретарём Дзержинского райкома комсомола.
Забегая вперёд, должен отметить, что Владимир Павлов ни одного дня не проработал по той специальности, которая значилась в его дипломе. Более того, он вообще не трудился ни в одной отрасли народного хозяйства, не занимался научной деятельностью, не служил в вооруженных силах, не пошёл по стезе творчества. Он избрал путь столичного партийного функционера.
Вот его послужной список: секретарь, 2-й секретарь Московского горкома ВЛКСМ, заместитель заведующего, заведующий отделом Московского горкома КПСС, секретарь Московского горкома КПСС, 2-й секретарь Московского горкома КПСС. 22 (!) года он просидел в кабинетах в качестве комсомольского и партийного начальника. Трудно сказать, как бы сложилась его дальнейшая жизнь и куда бы задвинула или вынесла его судьба. История знает много примеров взлётов и падений такого рода номенклатуры. Для В.Я.Павлова она сложилась удачно.
Следует иметь в виду, что второе лицо в столице − это по существу человек, который в своих руках держит всё управление жизнедеятельностью многомиллионного мегаполиса. Напомню, что 1-м секретарём в те годы был В.В.Гришин (1914-1992), − член политбюро ЦК КПСС, то есть небожитель и вершитель судеб. Его не касались повседневные заботы Москвы, многочисленные проблемы ее жителей, всякие мелкие и крупные ЧП, без которых не обходится и день в жизни большого города.
Одна моя знакомая, которая была руководителем профсоюза на большом московском предприятии, рассказала мне как-то такую историю. В Москву прибыла важная делегация из болгарской столицы Софии во главе с руководителем городской партийной организации, членом политбюро БКП. По протоколу её встречал лично В.Гришин который пригласил в свой «ЗИЛ» главного гостя и кого-то из встречавших. В их числе оказалась и моя знакомая.
По её словам, Виктор Васильевич взял на себя роль гида, который рассказывал по ходу движения о московских достопримечательностях. Довольно быстро ей стало ясно, что он плохо знает свой город, поскольку невпопад называл отдельные здания и улицы, по которым ехали. Много лет спустя я рассказал об этом В.Я.Павлову. В ответ он хитро улыбнулся и сказал, что большой начальник не обязан знать частности, у него в голове общая картина.
Так вот, «частности» приходилось разруливать 2-му секретарю. И Владимир Яковлевич занимался этим шесть лет, не зная отдыха и ночного покоя.
Для тех, кто позабыл или не знает в силу возраста, напомню, что в советской конституции была 6-я статья, которая гласила: «Руководящей и направляющей силой советского общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций является Коммунистическая партия Советского Союза. КПСС существует для народа и служит народу».
Не буду комментировать это положение Основного закона страны, её влияние и причины, по которым она была отменена после свержения советской власти, но замечу только, что КПСС была мощной «скрепой», державшей всё государственное устройство. Практически это означало, что ни один вопрос, будь то начало посевной компании в деревне, строительство завода или уборка снега с крыш − всё проводилось под контролем и по решениям вышестоящей партийной организации.
Вспоминаю такой случай. В нашем 10-тиэтажном доме в центре Москвы сломалась коммунальная антенна. Все обращения в ЖЭК и вызовы мастера результата не давали. Телесигнал к нам не поступал и весь наш подъезд был отрезан от внешнего мира, телевизионного «Голубого огонька» и трансляций футбольных матчей. Такой коллапс наступил незадолго до открытия очередного съезда КПСС.
В полном отчаянии жена позвонила в райком партии и поведала дежурному о нашей беде: мы не сможем следить за работой форума КПСС.
Мастер появился на следующее утро, а в конце недели дежурный райкома проверил, всё ли в порядке, работает ли телевизор. Это типичный пример действенности «руководящей и направляющей силы советского общества». Её боялись все начальники от домоуправов до министров, неверные мужья, которых «песочила» партийная инквизиция по жалобам обманутых жён, и даже нерадивые родители, не справившиеся с воспитанием своих чад. На примере Москвы можно сказать, что всё это сливалось в горком партии и находилось под контролем его руководства и, в частности, 2-го секретаря В.Я.Павлова.
Трудно представить себе, какой следующий кабинет он мог бы занять при благополучном течении его карьеры. В данном случае Владимир Яковлевич в свои 48 лет стал послом СССР в Венгерской Народной Республике.
В принципе, подобная практика назначения руководителей посольств существовала не только в Советском Союзе. Но у нас она стала определяющей. Редкими были случаи, когда Чрезвычайным и Полномочным послом назначали карьерного дипломата или специалиста-страноведа. Как правило, на этот очень важный и солидный пост назначали персону либо в виде поощрения по службе, что случалось реже, либо в качестве почётной ссылки, что случалось гораздо чаще (было даже такое не совсем приличное выражение «посол на хрен»). В нашем случае больше годится первый вариант.
Итак, В.Я.Павлов прибыл в Будапешт в непростые годы. После, как её назвали, «гуляш»-революции 1956 года, когда взбунтовавшиеся массы жестоко расправились с промосковскими властями, а затем сами были подавлены советскими танками, наступила сложная пора реформ. С одной стороны, все руководители недавнего бунта были казнены, как враги народа и иностранные агенты, а, с другой стороны, были допущены некоторые послабления режима: была разрешена многопартийность, появились частные предприятия, отменена жёсткая идеологическая цензура, на выборах допускалось два кандидата(!). В результате этих, пусть даже робких шагов Венгрия стала едва ли не самой процветающей страной социалистического лагеря, потребительский рынок которой практически не страдал от дефицита товаров народного потребления.
Естественно в этих условиях от советского посла требовалась особая терпимость и чувство такта, способность к ведению диалога с представителями самых различных идеологических направлений. Вместе с тем он должен был отстаивать принципиальную линию Москвы на укрепление социалистического лагеря. Видимо всё это удавалось новому послу, коль скоро он продержался в Будапеште одиннадцать лет, что намного превышало любые допустимые для посла сроки.
В конце концов, его многократные просьбы о завершении своей командировки были услышаны, и руководство МИДа провело в январе 1982 года следующую многоходовую комбинацию по смене послов: бывший член политбюро ЦК КПСС Д.С.Полянский прямо из Токио перелетел в Осло, а Владимир Яковлевич Павлов (1923-1998), не заезжая в Москву, отправился во вновь отстроенный комплекс в токийском районе Мамиана.
Мне довелось в ту пору служить в Японии, и я хорошо помню несколько растерянное состояние коллектива посольства, когда стало известно о смене руководства. О новом Чрезвычайном и Полномочном было известно только его комсомольско-партийное прошлое и весьма короткая дипломатическая карьера. От всех своих предшественников он отличался тем, что впервые посол приехал с взрослым сыном, который стал сотрудником торгпредства, а также с… собакой − стареньким спаниелем. Лично для нас с женой последнее обстоятельство было особенно важным, поскольку до этого момента мы были притчей во языцех, ибо приехали из Москвы вместе с любимым керри-блю-терьером Кэтрин.
По своему характеру В.Павлов был домосед, не любил ездить по стране и покидал посольство только по необходимости. Супруга его Валентина Захаровна избегала светской жизни и старалась не вмешиваться в дела мужа за исключением тех случаев, которых требовал дипломатический протокол.
Но надо отдать должное новому послу: он быстро включился в работу, стал устанавливать нужные контакты и был достаточно активен. На мой, возможно непрофессиональный взгляд, он старался всячески развивать связи между нашими странами и не его вина, что они находились в полуживом состоянии. При этом можно отметить, что В.Я.Павлов безусловно пользовался популярностью и уважением в дипломатическом корпусе.
Несмотря на постоянные проявления советской стороной желания наладить добрососедские отношения с Японией, характер их к концу первой половины 1980-х гг. достиг самого низкого уровня развития, остановившись в шаге от открытой враждебности. В качестве основных причин такой негативной динамики можно назвать смену внешнеполитического курса японского правительства, вовлеченность в военно-политическую стратегию США, наличие нерешенной территориальной проблемы с Советским Союзом, а также военное укрепление советских дальневосточных рубежей, воспринятую как прямую угрозу национальной безопасности Японии.
В середине 70-х годов возникли некоторые надежды на улучшение советско-японских отношений. Поводом стало Совместное заявление, подписанное в 1973 г. во время визита в Москву японского премьер-министра Танаки Какуэй (1918-1993).
В ходе переговоров было выражено обоюдное удовлетворение по поводу того, что с момента подписания Совместной декларации 1956 г. отношения между СССР и Японией получили благоприятное развитие: продвижение в политической, экономической и культурной областях Примерами данных улучшений можно назвать увеличение двусторонней торговли, заключение соглашений об экономическом сотрудничестве, открытие авиасообщения между Москвой и Токио. Однако данные изменения в советско-японских отношениях не устраивали представителей тех политических кругов Японии, которые отвечали за формирование и продвижение новой концепции «комплексного обеспечения безопасности Японии». С их точки зрения страна должна была сделать ставку на солидарность с политикой США, возврат к холодной войне, отказ от разрядки в пользу конфронтации. Обоснованием данного нежелания сотрудничества с Советским Союзом стал «территориальный вопрос». Также негативное влияние на японо-советские отношения оказало подписание договора о мире и дружбе между Японией и Китаем в 1978 г. Очевидно, что данный договор был по большей части направлен против СССР, о чем говорит включение положения о «противодействии усилиям любой третьей страны (или группы стран) установить гегемонию в Азиатско-Тихоокеанском регионе».
Дальнейшее ухудшение отношений между двумя государствами продолжалось и в начале 1980-х гг. В первую очередь, ужесточилась политика Японии в отношении Москвы. Япония не только сокращала политические контакты с СССР, но также приняла решение о торможении экономического сотрудничества и сдерживании культурных и туристических связей. Главной причиной этого называлась цель укрепления позиций капитализма в борьбе с глобальным социализмом, и в качестве повода к началу данной политики был использован ввод советской армии в Афганистан. Очевидно, что таким образом Япония стремилась повысить свою роль в глобальной военной стратегии США. В подтверждение вышесказанного в 1979 г. глава МИД Японии Окита Сабуро заявил, что Япония присоединяется к санкциям Западной Европы и США в отношении СССР.
Внутри Японии для обоснования нового внешнеполитического курса активно шла пропаганда о «возрастании советской угрозы», основной тезис которой звучал так: «Афганистан − лишь одна из жертв советского экспансионизма, в числе которых может оказаться и Япония». В это же время были отвергнуты предложения СССР заключить Договор о добрососедстве и сотрудничестве, не включая в него положений о территориальном вопросе, поскольку для Японии «мирный договор» имел смысл лишь в случае возвращения четырех островов.
Именно территориальная проблема стала универсальным средством японской власти в советском направлении внешней политики. Ярким примером можно считать так называемую кампанию «за возвращение северных территорий». Главной целью являлось, конечно же, возвращение Японии Южнокурильских островов посредством пропагандистской деятельности. Так, 7 февраля 1981 г. было официально объявлено «Днем северных территорий», и с этого момента кампания приобрела характер государственной. «День северных территорий» был нацелен на то, чтобы до окончательного возвращения Японии северных территорий, посредством специальных мероприятий, ежегодно подтверждать свою решимость к их возвращению. Одновременно с этим во всех префектурах Японии были сформированы советы «по вопросам возвращения северных территорий» и участились так называемые поездки «для осмотра северных территорий» членами японского правительства, носившие явно провокационный характер.
Следует отметить, что Советский Союз не отказывался от идеи подписания мирного договора между двумя странами, однако на своих условиях. Любая попытка Японии включить в соглашение «территориальный вопрос» сопровождалась резкой критикой со стороны советского правительства, которое обвиняло Японию в нетрезвом и неверном взгляде как на историю, так и на реальное состояние дел.
Именно из-за того, что позиция СССР состояла в том, что «территориальной проблемы» в советско-японских отношениях нет, для японского правительства первостепенной задачей стало побудить советское правительство как минимум официально признать существование территориального вопроса и согласиться на его обсуждение. С этой целью Япония заявила о неразделенности своей политики и экономики, что, в свою очередь, означало: дальнейшее развитие советско-японских экономических отношений напрямую связано с проблемой разрешения «территориального вопроса». Немаловажную роль в развитии советско-японских отношений на данном этапе сыграли и требования США к Японии, которые активно продвигали идею о создании альянса капиталистических стран в целях противодействия СССР. Эти требования заключались в следующем: в рамках военно-политического союза с Соединенными Штатами Япония должна была укрепить свою военную мощь, приведя ее в соответствие с мощью экономической. Для продвижения идеи об увеличении и модернизации вооруженных сил японское правительство ввело в оборот понятие «советской военной угрозы» Данный термин подразумевал идейно-политическую основу проведения вышеназванной политики без риска раскола общества на сторонников и противников новых изменений. Другими словами, ухудшение отношений с Советским Союзом было представлено японским правительством как полное соответствие национальным интересам страны. Советское руководство, естественно, негативно отнеслось к вышеназванным изменениям, которые придали двустороннему взаимодействию характер, прямо противоположный тенденциям 1970-х гг. СССР всеми силами старался сохранить благоприятные и взаимовыгодные отношения, которые были достигнуты в результате долгих и трудных споров и соглашений. Так, японскому правительству были предложены варианты: совместная разработка мер доверия, заключение конвенции о взаимном ненападении и неприменении силы, создание в АТР системы коллективной безопасности. Советская сторона также заявила о готовности предоставить гарантии неприменения ядерного оружия против Японии, в случае сохранения последней закрепленных в конституции «неядерных принципов» − не приобретать, не производить и не размещать на своей территории ядерное вооружение.
Несмотря на все попытки СССР прийти к мирному и взаимовыгодному сосуществованию с Японией, начало 1980-х гг. характеризуется как период окончательного подрыва системы двусторонних отношений. В первую очередь, это связано с тем, что японское правительство избрало курс на полную солидарность и поддержку политики администрации Р. Рейгана, цель которой заключалась в раскручивании нового витка в гонке вооружений для увеличения экономического давления на Советский Союз. Ярким примером данной поддержки является одобрение японским премьер-министром размещения американских ракет в Западной Европе.
Стоит отметить, что данное решение было первым в послевоенной истории Японии. Со своей стороны СССР, осуждая новую политику Японии, 4 февраля 1983 г. выступил с заявлением, где отмечалось, что соседствующие с Японией государства не могут не сделать соответствующих выводов из факта усиления милитаристских настроений в японской администрации и будут вынуждены принять соответствующие меры.
Однако правительство Советского Союза стремилось ни в коем случае не допустить сокращения товарооборота с Японией, которая, стоит отметить, занимала второе место в торговле СССР со странами капиталистического лагеря. Однако несмотря на обоюдную заинтересованность обеих сторон в продолжении и развитии взаимовыгодного сотрудничества, в силу новой специфики внутренней и внешней политики Японии, добиться конкретных результатов по стабилизации экономических отношений не удавалось. Началось стабильное сокращение товарооборота, что повлекло за собой снижение позиций Японии в торговле Советского Союза с капиталистическими государствами со второго до пятого места. Из позитивных моментов отношений между СССР и Японией в рассматриваемый период хотелось бы отметить сотрудничество в такой традиционной сфере как рыболовство. После введения в мире экономических морских зон в радиусе 200 миль, переговоры по вопросам рыболовства в советско-японских отношениях не только приобрели значимость, но и стали наиболее стабильными во всем комплексе двусторонних отношений. Помимо того, что на межправительственном уровне особое место заняли ежегодные переговоры о взаимном промысле в смежных зонах, в период 1980–1984 гг. увеличилось сотрудничество между частными фирмами и организациями.
Например, первая половина 1980-х гг. отмечалась активной двусторонней деятельностью по линии профсоюзов, городов-побратимов и обществ дружбы. На острове Хоккайдо действовало движение за создание Домов советско-японской дружбы, и также укреплялись связи этого острова с Сахалином. Незначительно, но тем не менее увеличивался туристический обмен. Все вышеназванное в той или иной мере способствовало некоторому снижению недоверия и настороженности общественности СССР и Японии друг к другу на фоне эскалации политического противостояния. Таким образом, период 1980-х гг. характеризуется как самый переменчивый в истории отношений между Москвой и Токио.
Все эти колебания в «кардиограмме» двусторонних отношений я имел возможность наблюдать воочию. Дело в том, что именно в эти годы гостями Японии были многие советские общественные и научные деятели, входившие в «ближний круг» Кремля. Могу назвать лишь некоторых, которым Бюро АПН смогло организовать прямые контакты с местными СМИ или политологическими центрами: Е.Примаков, Г.Арбатов,А.Бовин, Л.Толкунов, Г.Ким, И.Коваленко и другие.
В качестве примера приведу А.Е.Бовина. Японские коллеги, особенно те, кто проработали корреспондентами в Москве, знали хорошо его как обозревателя «Известий» и телеведущего. Но нам хотелось расширить контакты общения Александра Евгеньевича помимо «товарищей по цеху».
Среди моих знакомых был Кадзуо Яцуги фигура довольно одиозная в японской политической жизни. За ним тянулся сомнительный «хвост» тесного сотрудничества с фигурантами Токийского процесса военных преступников. В послевоенные годы он многое сделал для укрепления связей с лидерами Южной Кореи и Тайваня. В Японии таких, как Яцуги, называют «куромаки», то есть мастера закулисных интриг. Я познакомился с ним случайно и между нами установились, не побоюсь сказать, дружеские отношения. Я был у него дома в гостях, а он восторгался домашними пельменями, изготовленными женой в нашей токийской квартире. В моём шкафу хранится его книга с автографом.
Когда он тяжело и неизлечимо болел, я навещал его в больнице.
Как подлинный японский патриот, он недолюбливал и американцев (я подарил ему даже карикатуру отца, на которой был изображён «дядя Сэм», которого как рикша везёт японец), и коммунистов, прежде всего «доморощенных». В какой-то момент «сэнсэй» (ему было тогда уже далеко за восемьдесят, но, несмотря на лысину и сильную близорукость, выглядел очень крепким, румяным мужчиной) решил попробовать свои таланты переговорщика на ниве отношений с СССР, а вернее, показать «мастер-класс» в области решения «территориальной проблемы».
Я объяснил ему, что А.Бовин − лицо приближённое к «особе императора», вернее, лидера страны, является его советником и спич-райтером. Он − депутат парламента и член Центральной ревизионной комиссии КПСС. Яцуги-сан охотно согласился встретиться с влиятельным гостем в неформальной обстановке в японском ресторане.
За обеденным столом помимо хозяина и гостя собралось человек десять, преимущественно коллеги Яцуги-сана из созданного и возглавляемым им «Кокусаку кэнкюкай» («Общество изучения политики»). Один куверт остался свободным. Потом мне сказали, что здесь должен был сидеть депутат парламента …Ясухиро Накасонэ, ставший через несколько лет премьер-министром.
В отличие от отечественных политологов и дипломатов, насмерть стоявших, как партизаны, утверждая, что нет между нашими странами территориальной проблемы, Александр Евгеньевич начал свою беседу у Яцуги с анекдота.
«Жили два соседа, которых разделяла тонкая перегородка.
Как-то один из них сказал другому:
− У меня к тебе большая просьба: когда ты ложишься спать, ты с грохотом сбрасываешь свои башмаки. Будь любезен, ставь их потише, не буди меня.
На следующий день сосед крепко выпил, поздно заявился домой, а когда ложился спать, по привычке с грохотом сбросил башмак. Но тут же вспомнил о просьбе соседа и второй башмак тихонько снял и поставил у кровати.
Проснулся он под утро от страшного стука в стену.
− Чёрт тебя подери! Скорее уже сними второй башмак, а то я всё жду и не могу заснуть!».
− Вот и я, — сказал Бовин, − предлагаю сразу же обсудить волнующий вас вопрос и перейти к следующим темам.
Надо признать, что такой подход свидетельствовал о его незаурядной смелости и самостоятельности в обсуждении сложных политических проблем. Свою позицию по данному вопросу он, кстати говоря, выразил на страницах газеты «Известия», считавшейся тогда советским официозом:
«Только сильная, уверенная в себе Россия может пойти на территориальные уступки. Только ощутимые результаты российско-японского сотрудничества смогут преодолеть исторически сложившееся недоверие, изменить общественное мнение России. Не знаю, к какому году это произойдёт. Но уверен, что это произойдёт обязательно.
Пессимизм? Нет, оптимизм без иллюзий».
Своим японским собеседникам он всячески внушал мысль о бесперспективности давить на нашу страну для достижения скорейшей договорённости.
Он говорил: «Представьте себе песочные часы. Если давить на них сверху, чтобы песок сыпался быстрее, вы только засорите их, и они вообще остановятся!»
По ходу завязавшейся острой беседы А.Бовин высказал мысль, что «северные территории» − чисто политический вопрос, который не может никак влиять на наши торгово-экономические связи. Это вызвало у Яцуги-сана очень резкую реакцию, и он предложил Бовину встретиться с влиятельным представителем делового мира, чтобы услышать компетентное мнение.
Я был буквально потрясён, когда вернулся в бюро после этого обеда и дежурный сказал, что звонили из Торговой палаты и сообщили, что ее председатель Сигэо Нагано ждёт у себя советских гостей завтра утром. Я уж не говорю, что этот человек, которого называют «стальным королём» один из самых влиятельных в Японии представителей бизнес-сообщества. С.Нагано принял нас в своём рабочем офисе. Он произнёс приветственный спич, в котором подчеркнул, что японские деловые круги крайне заинтересованы в скорейшем решении территориального вопроса, которое позволит заметно продвинуть торгово-экономические отношения между нашими странами. Со своей стороны, предложил «подвесить» этот вопрос (он употребил термин «pending”), т. е. признать его наличие и определить пути решения.
Александр Евгеньевич обещал довести это предложение до советского руководства. Судя по дальнейшим событиям, либо он не «довёл» это, либо руководство не сочло нужным реагировать на это. Впрочем, С.Нагано имел возможность лично изложить свою позицию во время визита в Москву в следующем году во главе делегации Торгово-промышленной палаты Японии.
Но тогда советская сторона не готова была пойти на признание вопроса, а японская сторона − отказаться от его «педалирования». Но с точки зрения эффективности воздействия на информационное поле Японии, поездка «Группы Бовина» могла бы быть замечательным примером полезности такого рода культурных обменов.
В отличие от этого вспоминается другой пример − отрицательный. Как ни странно, речь пойдёт о посещении в эти же годы Японии делегацией Верховного Совета СССР во главе с членом политбюро ЦК КПСС Д.Кунаевым (1912-1993). Такой высочайший уровень главы определял уже не только «спецсамолёт», спецохрану и другие «спецы» по всем направлениям, в том числе и информационному. Член делегации (т. е. депутат и «по совместительству» помощник Генерального секретаря ЦК КПСС) вызвал меня и поставил следующие задачи: обеспечить выступление главы делегации по «центральному» телевидению и интервью агентству «Киодо цусин» для распространения во всех местных СМИ. Я попытался объяснить невозможность выполнения тем, что в Японии ТВ не передаёт выступления официальных лиц, а только выдержки из выступлений в новостях продолжительностью не более минуты. Меня поддержал посол, но помощник Генерального жёстко пояснил, что видимо мы не понимаем значение происходящего визита, а «японцем вы (он кивнул на меня) разъясните, что Советский Союз − это вам не Люксембург какой-нибудь!»
Я понял, что против лома нет приёма, и обратился за помощью к японским коллегам. В ТВ «Асахи» мне пообещали, что они не пожалеют плёнки, всё запишут и пообещают передать полный текст после отъезда делегации. Впрочем, когда лайнер с делегацией, возглавляемый членом политбюро, взмыл в небо, о данном обещании уже некому было спросить.
Но подлинный жест корпоративной солидарности показал президент «Киодо цусин», который в смокинге (в знак уважения) явился в посольство. Уже потом он со смехом рассказывал мне, что впервые в своей журналистской практике получил отпечатанный текст на уже заготовленные в Москве вопросы, о которых ему ничего не было известно. Зато теперь он знает точное поголовье овец в Казахстане (Д.Кунаев был первым секретарём Казахской компартии) и количество выплавляемой стали. Понятно, что данное «информационное обеспечение визита» было видимо включено в общий отчёт о поездке, а эффект его колебался между нулём и отрицательными величинами.
Чтобы закончить тему о Кадзуо Яцуги, добавлю, что через пару лет он скончался, не справившись с раком. Меня пригласили на поминки, на которых присутствовало человек двадцать. Судя по внешнему виду, прощаться с сэнсэем пришли его коллеги и соратники. Неподалёку сидел и Нобусукэ Киси (1896-1987) − политический «гуру», бывший премьер-министр.
Но пора возвращаться к нашему герою.
Мои отношения с Владимиром Яковлевичем с самого начала носили чисто служебный характер. Он был подчёркнуто любезен, особенно не вникал в нашу работу, хотя формально мы и числились как пресс-отдел советского посольства. Мне казалось, что он приглядывается и старается составить своё мнение о роли и полезности бюро АПН.
Постепенно посол стал проявлять к нам некоторый интерес и начал обращаться с разными просьбами и поручениями. Вскоре между нами установились очень дружеские и, я бы даже сказал, доверительные отношения.
Лично у меня он вызвал большую симпатию после того, как посоветовал своему полному тёзке − Владимиру Яковлевичу Цветову − единственному тогда представителю советского телевидения помимо сплошных обличительных материалов рассказывать о многогранной жизни Страны восходящего солнца, её успехах, культуре и традициях. Вскоре японские репортажи Цветова стали пользоваться огромной популярностью в нашей стране.
Помню, мне тоже досталось от посла. Он прочитал мой репортаж о прошедшем съезде правящей партии, опубликованный в «Советской России». Я весьма саркастически отметил тот факт, что это важнейшее политическое мероприятие прошло при полном единогласии всего за пару часов, включая доклад, прения, выборы и короткий фуршет.
− Миша, тебе самому не стыдно так писать? Разве плохо, что партийный съезд проходит по-деловому, без излишнего суесловия и барабанного боя? А разве на наших «форумах» не штемпелюют резолюции, которые принимаются всегда единогласно!?
После этого разговора мне действительно было стыдно.
Не могу не упомянуть о том, что при прямом участии Владимира Яковлевича удалось найти очень удачную и эффективную форму сотрудничества бюро АПН и посольства.
Мне казалось важным и полезным использовать бывших московских корреспондентов ведущих японских СМИ. Некоторые из них после возвращения из Советского Союза получали «место у окна». Так называлось почётное забвение: дескать ты занимаешь удобное и заметное место в редакции, но никакого влияния не оказываешь.
Однажды я решил пригласить в бюро 5-7 бывших собкоров, как говорится, на «чай с огурцом», чтобы вспомнить Москву. При этом я предупредил их, что подготовил сюрприз. Когда мы все собрались за столом, на котором стояла «Столичная», закуски и румяные пирожки, приготовленные женой, открылась дверь и вошёл… посол. Куда там «немая сцена» в гоголевском «Ревизоре»!
Мои гости были ошарашены. При этом надо отдать должное В.Я., который сразу же выбрал нужную тональность встречи, лишённую всякой официальщины. Мы договорились, что здесь могут обсуждаться любые темы и задаваться любые вопросы, но ссылки на источник информации абсолютно исключены.
Такие встречи стали проходить довольно регулярно, но японские гости ни разу не нарушили своё обещание. Надо ли говорить, что это способствовало укреплению наших связей с местными СМИ и повышению авторитета бюро АПН. Естественно, это также свидетельствовало о желании руководства посольства доводить до общественности страны советскую точку зрения.
Хотелось бы вспомнить ещё один маленький эпизод в наших отношениях с послом.
Перед какими-то праздниками в посольстве решили провести благотворительный аукцион, на который были выставлены разные поделки, сделанные сотрудниками и членами их семей. Не знаю, каким образом среди многочисленных «лотов» оказался шарж на меня(?), сделанный на большом листе ватмана нашим военным атташе полковником Ю.Даниловым.
Когда очередь дошла до этого рисунка, Владимир Яковлевич выложил названную сумму и демонстративно под аплодисменты передал мне его. Впоследствии это произведение заняло своё место над нашим кухонным столом.
Много лет спустя я узнал об одном интересном эпизоде, который тоже характеризует В.Павлова как посла.
История такая.
В начале 80-х годов в нашем посольстве появился молодой дипломат, один из немногих, не знавших японского языка, но, по слухам, свободно говорившем по-китайски. Помню даже, что получал от него какие-то команды по линии общественных нагрузок, поскольку он был председателем нашей профсоюзной организации (не путать с партийной!). Звали его Леонид Мойсеев. Впоследствии он занимал в МИДе важные посты, был представителем в ШОС и послом в ряде стран, в частности, в Сингапуре.
В его воспоминаниях я нашёл следующий пассаж.
«Так сложилось, что в самом начале 1982 года меня в качестве специалиста по Китаю командировали на работу в Посольство СССР в Японии. За несколько лет до этого руководством нашей страны было принято решение о направлении в ряд ключевых стран хорошо знающих китайские реалии дипломатов с целью отслеживания как бы с расстояния происходящих в Китае процессов, нюансов китайской внешней политики и доклада о местных оценках перспектив эволюции китайской политической жизни после «культурной революции». Наши китаисты работали в США, некоторых европейских и азиатских странах. Япония была весьма интересным наблюдательным пунктом с учетом огромных японских интересов в Китае и наличия собственных, зачастую отличающихся от американских, оценок китайских реалий.
В Токио пришлось обрабатывать значительные массивы информации, причем не только из японских, но также гонконгских и тайваньских изданий, встречаться с японскими китаеведами. Уже в первые месяцы после прибытия обнаружилось, что японцы подмечают признаки эволюции китайских подходов к отношениям с США и СССР, причем в весьма обнадеживающем для нас направлении. Об этом посольство, разумеется, весьма осторожно, стало докладывать в Москву.
Судя по всему, наша информация расходилась с оценками, превалирующими в Центре, где не видели какого-либо позитивного отклика из Пекина на многочисленные советские инициативы и всерьез опасались создания враждебного СССР американо-китайского альянса. С тем чтобы обеспечить единообразие поступающей в Москву из-за рубежа информации, по всем «наблюдательным точкам» был разослан циркуляр, содержавший оценки китайской политики, сделанные нашим посольством в Вашингтоне, однозначно прогнозировавшие дальнейшее китайско-американское сближение.
До сих пор не перестаю восхищаться реакцией нашего тогдашнего посла в Токио, бывшего второго секретаря МГК КПСС В.Я.Павлова, который, поняв, что его посольство «идет не в ногу», не стал сразу же «брать под козырек», а попросил меня во время очередного отпуска в Москве напроситься на встречу к О.Б.Рахманину − главному в то время куратору китайской политики в ЦК КПСС, чтобы получить от него разъяснения, что именно «не так» содержится в посольских донесениях. Прождав в Москве несколько дней и так и не добившись встречи, я вернулся из отпуска и сразу же был вызван к послу. По-моему, он был сильно уязвлен тем, что его коллега из ЦК не соизволил дать разъяснения, и в конце беседы бросил мне коротко: ну тогда пиши, как знаешь!»
В.Я.Павлов пробыл в Токио почти четыре года, но с учётом перевода из Венгрии его стаж достиг уже критического срока. В этой связи он обратился с просьбой о возвращении в Москву, но вопрос где-то завис, и никакого ответа не поступало. Совершенно неожиданно (не только для нас, но и для самого посла) пришло указание, чтобы В.Павлов немедленно сдал свои дела. Для человека, мало осведомлённого в дипломатическом катехизисе, поясню, что существует очень строгая процедура отъезда посла. Он должен нанести визиты определённому кругу официальных лиц и высших государственных чиновников – министрам, спикерам парламента, руководителям некоторых департаментов − и, наконец, императору. Уровень этих визитов является лучшим показателем отношения Токио к Москве. Кроме того, предусмотрено несколько прощальных посещений представителей дипломатического корпуса, не говоря уж о послах соцстран. Венцом всех этих мероприятий, которые обычно занимают не менее полутора месяца, становится большой приём в посольстве.
По этому же протоколу вновь назначенный посол может появиться примерно через две недели. Таковы правила игры.
В данном случае всё было скомкано. Смоленская площадь велела Павлову резко сократить свои прощания и уложиться максимум в две недели. В приватном разговоре он сказал мне, что его чуть ли не каждый день подгоняют из Москвы. Чем была вызвана такая несусветная спешка, ему не сообщали, но можно было догадаться.
Место Владимира Яковлевича уготовили для П.А.Абрасимова – человека весьма своеобразного, предельно амбициозного, да к тому же пользовавшегося особой благосклонностью кремлёвских старцев. Видимо понимая, что вновь избранный глава К.У.Черненко (1911-1985) уже дышит на ладан, он спешил как можно быстрее покинуть Москву, пока в Кремле не произошла очередная «смена караула» (почти за полтора года на Красной площади трижды звучали похоронные салюты!). Тут уж было не до протокола и разных цирлих-манирлих. Надо было сваливать!
Короче говоря, отъезд посла напоминал скорее бегство из города, накануне захвата его противником. Новый руководитель появился на второй день, что дало повод для шутки, что постель предшественника была ещё тёплой.
По возвращению в Москву Владимир Яковлевич был назначен председателем госкомитета по делам иностранного туризма − структуры специально созданной для его предшественника. Таким образом произошла «рокировочка».
В.Я.Павлов проработал на этом посту четыре года вплоть до выхода на пенсию в 1989 году. После этого должность была ликвидирована.
Он скончался в возрасте 74 лет и был похоронен на Новокунцевском кладбище в одной могиле с родителями жены. Валентина Захаровна пережила его на несколько лет.
