Владимира Михайловича Виноградова (1921−1997) можно было бы назвать по-английски troublemaker, хоть явно не он искал «траблы», а они находили его. Да, у него была заслуженная репутация одного из наиболее известных советских дипломатов второй половины ХХ века. Но вместе с тем, он обладал несомненным «талантом» попадать в исключительно экстремальные ситуации. В Интернете о нём можно прочитать, что «в Японии было спланировано его убийство; во время работы в Египте разразилась арабо-израильская война; после его назначения послом в Иран произошла исламская революция, и советское представительство было разрушено; а когда летом 1976 года он прибыл на пару дней в Судан, там неожиданно началось вооруженное восстание…».
Вот о нём у нас и пойдёт речь.
В.Виноградов родился в Украине в Виннице. После службы в армии в 1944 году окончил Московский химико-технологический институт имени Д.Менделеева. Но, видимо, древняя наука с её формулами не увлекла молодого специалиста, и он решил освоить новую профессию, для чего окончил Всесоюзный институт внешней торговли. Теперь перед ним открылись новые дороги.
С 1948 по 1952 год он делал карьеру в советском торговом представительстве в Лондоне. В 1952−1962 годы его место работы − Министерство внешней торговли СССР. Именно в качестве начальника Управления торговли с западными странами он сопровождал Н.С.Хрущёва во время исторического визита в США, получившего броское название «Лицом к лицу с Америкой».
16 июля 1962 года − серьёзный поворот в жизни В.Виноградова: он вручает свои верительные грамоты посла японскому императору. Отныне он проведёт ближайшие пять лет в Токио.
Спустя почти тридцать лет, в марте 1991 года он примет участие в советско-японском семинаре, организованном в МГИМО. Там он поделился своими воспоминаниями с А.Н.Пановым, который впоследствии сам стал послом в Японии. В.Н.Виноградов рассказал, как, готовясь отправиться в Токио, он предпринял вполне естественную для вновь назначенного посла попытку получить инструкции для своей деятельности от самого высокого руководства.
Первоначально обратился к министру иностранных дел А.А.Громыко с просьбой обрисовать первоочередные, наиболее важные задачи, которые ему предстояло решать в Токио.
А.А.Громыко со свойственной ему осмотрительностью посоветовал получить подобные рекомендации у кого-нибудь из более высокого руководства, например, у заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР А.И.Микояна,тем более что тот в августе 1961 года посетил Японию.
А.И.Микоян вполне резонно предложил В.Н.Виноградову получить инструкции непосредственно у главного руководителя — Первого секретаря ЦК КПСС, Председателя Совета Министров СССР Н.С.Хрущева.
В.Н.Виноградову удалось получить аудиенцию у первого лица в государстве.
Выслушав посла, Н.С.Хрущев сказал: «Какие могут быть инструкции. Мы вас назначили послом, поезжайте в Японию, изучите обстановку на месте и доложите рекомендации относительно того, как нам вести дела с этой страной» [Панов А. «Россия и Япония» М. 2007].
Это было непростое время. Напомню лишь некоторые события, которые будоражили тогда жизнь нашей планеты.
1961 год − попытка силой свергнуть на Кубе Фиделя Кастро и полное фиаско США в «Заливе свиней».
1965 год − начало реформ в Чехословакии, которые привели к «Пражской весне» и её подавлению советскими танками.
1955−1975 гг. эскалация войны во Вьетнаме.
1963 год − убийство американского президента Д.Кеннеди.
1964 год − «свержение» Н.Хрущёва.
Всё это проходило на фоне вялотекущей Холодной войны между двумя военно-политическими блоками, возглавляемыми СССР и США, а также взаимной нетерпимостью СССР и КНР.
Очень неровно развивались и советско-японские отношения. С одной стороны, появились несколько обнадёживающие сигналы их улучшения, а именно, − долгожданный визит министра иностранных дел СССР А.Громыко в Японию, открытие генеральных консульств в Саппоро и Находке, установление регулярного прямого сообщения между Токио и Москвой. А с другой, − упорное топтание на месте по вопросу о Мирном договоре и бесконечные распри по рыболовным вопросам и т. п.
Большим событием стало подписание 5 августа 1963 года в Кремле представителями трех держав − СССР, США и Великобританией − Договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах − на земле, в космосе и под водой.
Этот Договор получил полное одобрение во многих странах, в том числе, и в Японии − единственно испытавшей на себе кошмар атомной бомбардировки. Против выступила только Компартия Японии (КПЯ), руководство которой в то время стояло на пропекинских позициях. А Пекин, понятно, уже не был «братом» Москвы, и «вековая дружба», воспетая совсем недавно, обернулась враждой и противоборством. Для Старой площади (район Москвы, который занимали здания ЦК КПСС) такое поведение «Ёёги» − токийский квартал, где был штаб КПЯ, − стало полной неожиданностью. Вернее − руководство КПСС было уверено, что в «братской» партии большинство пойдёт за теми, кто поддержит Советский Союз и его внешнюю политику. А на деле лидер просоветской группировки Иосио Сига (1901−1989) − член политбюро ЦК КПЯ, 18 лет просидевший в тюрьме, депутат парламента − был исключён из партийных рядов, как раскольник, а вместе с ним ещё очень маленькая группка коммунистов, которая назвала себя с большой претензией «Нихон−но коэ» («Голос Японии»).
Как говорится, в сухом остатке получилось, что помимо наших традиционных противников в японском истеблишменте и во влиятельных деловых кругах, ориентированных на Запад, у нас открылся «второй фронт» в лице ведущей оппозиционной политической партии.
Мне довелось несколько раз летать в краткосрочные командировки в Японию, а однажды даже иметь обстоятельную беседу с послом В.М.Виноградовым. Повод для этого был весьма серьёзным и не сулил мне ничего хорошего.
Впрочем, расскажу более подробно.
С ноября 1956 года Посольство СССР выпускало в Японии двухнедельный иллюстрированный журнал «Коннити-но сорэмпо» («Советский Союз сегодня»), материалы для которого (тексты, фото, макет) готовила редакция, входившая в состав АПН, где я имел честь служить. Моя должность называлась «главный редактор журнала». Редакция была маленькой − около десяти человек, но таких редакций в Агентстве было множество, поскольку похожие журналы выходили в полусотне стран Европы, Азии, Африки и Америки. Но наша редакция была на хорошем счету и мы, понятно, этим очень гордились и старались сделать наше «детище» ещё лучше.
Мы понимали, что наши читатели с утра читают не «Правду» и Известия», а «Асахи» и «Ёмиури», по ТВ смотрят не единственный чёрно-белый государственный канал, а множество других и цветных, а главное − все они не простые советские люди, а японцы. Но все мы, как и наши авторы, родились, учились и воспитывались в СССР, все мы прошли комсомол и (почти все) носили билеты членов КПСС . Все материалы, которые мы готовили для отправки в Японию, визировались вышестоящими редакторами, имевшими большой опыт работы в партийной печати, и проходили строгую цензуру (не дай бог, было получить обратно текст с пометками жирным красным карандашом!). Здесь нужно ещё упомянуть, что АПН, как идеологическая организация и как довольно влиятельное средство массовой информации, находилось под пристальным партийным контролем. Секретарь парткома АПН назначался решением ЦК КПСС, а представитель высшего партийного органа обязательно присутствовал на всех заседаниях правления АПН. И ещё: учитывая специфический характер аудитории Агентства (она − зарубежная!!!) самым страшным грехом, по мнению наших кураторов, считались так называемые «идеологические поддавки».
Естественно, мы старались избегать присущих отечественной прессе идеологических штампов и клише типа «трудолюбивый народ», «прогрессивное человечество», «социалистическая сознательность» «исторические съезды партии» и тому подобное. Помню, каких трудов нам стоило объяснить начальству, что очень трудно объяснить нашим читателям, эпохальную значимость решения одного из съездов партии об изменении названия должности Л.И.Брежнева «первый секретарь ЦК КПСС» на «генеральный секретарь ЦК КПСС», поскольку по-японски это звучит одинаково.
Тем не менее, наша редакция, как и все остальные, должна была отчитываться о строгом выполнении планов всех пропагандистских кампаний, которые спускались «сверху» и разрабатывались на основе решений высших партийных органов. В АПН была даже Главная редакция методов эффективности пропаганды (ГРМЭП), которая изучала наши отчёты и делала глубоко научные выводы.
Естественно, что с токийским бюро, в задачи которого входили перевод всех материалов на японский язык, издание и распространение журнала (в штате бюро было около 35 японских сотрудников − переводчиков, художников, машинисток, курьеров, водителей и секретарей), московскую редакцию связывали не только тесные дружеские связи, но и общие задачи. Но в какой-то момент между нами пробежала «чёрная кошка» и наступило взаимное непонимание. Из Токио побежали сухие письма с довольно острой и язвительной критикой: дескать, материалы журнала не учитывают местные условия и менталитет наших читателей.
Поэтому, когда я в очередной раз в качестве переводчика спортивной делегации отправился в Японию, моё начальство поручило мне встретиться с послом и разобраться на месте.
Так я оказался в просторном кабинете в Мамиане, в котором вскоре пришлось на протяжении нескольких лет сидеть на еженедельных «оперативках» и выслушивать важные и интересные суждения, а порой и пустую болтовню.
Владимир Михайлович встретил нас (меня и двоих сотрудников бюро) приветливо, я бы даже сказал, дружелюбно. Отметив в общем роль журнала, который безусловно выполняет поставленные перед ним задачи, он предложил некоторые шаги для совершенствования этого издания. В частности, посол сказал, что иногда мы, видимо, забываем, что Япония − развитое капиталистическое государство и марксистская идеология здесь не пользуется популярностью. Ленинская максима «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» японцев не убеждает. А в заключение добавил, что считает неудачным публикацию в журнале советских плакатов 20-30-х годов, где красноармеец сажает на штык буржуев.
Поскольку спорить было не о чем, и с общим посылом Владимира Михайловича я был согласен, то только поблагодарил за приглашение и объяснил, что упомянутые им плакаты являются частью нашей истории, в которой ничего нельзя не прибавить, ни убавить. Он улыбнулся, и мы распрощались. Навсегда. Вскоре он покинул Японию и отправился на Ближний Восток, где ему предстояло сыграть очень важную роль, а мне предстояло, наоборот, приехать в Японию, с которой я оказался связан на всю оставшуюся жизнь.
Деятельность Владимира Михайловича в Стране восходящего солнца не была отмечена никакими существенными событиями и особыми подвижками в двусторонних отношениях, хоть он и был удостоен за свою работу самой высокой правительственной наградой − орденом Ленина.
Думаю, что даже Токийская Олимпиада 1964 года, которая должна была бы привлечь интерес и внимание всего мира, оказалась в тени памятных событий, происходивших в это время в Москве. Говорю это, как очевидец.
Уже состоялись первые старты, как ранним октябрьским утром мы − обитатели Олимпийской деревни, обустроенной на месте американских казарм в Токио, − проснулись от криков журналистов, штурмовавших корпус, где жили советские спортсмены. Меня, как переводчика послали разбираться, в чём дело. Узнав о смене власти в Москве, я пошёл будить начальство с докладом. Сонные начальники пересылали меня от одного к другому: заместитель спортивного министра − к министру, тот − к представителю ЦК КПСС, а тот уже − к генералу КГБ. Для всех это стало полной неожиданностью, но вида они не показывали. Но, как я понял, все вместе умчались в посольство. Вскоре появились экстренные выпуски газет с огромными чёрными иероглифами: «Падение Хрущёва!», «Новая власть в Москве!». Так Кремлю на некоторое время удалось «steal the show» у Токио.
Свои личные воспоминания об Олимпиаде хотелось бы закончить возвращением домой на теплоходе. Несмотря на изрядную качку я решил подняться на палубу и, к своему удивлению, встретил там группу пассажиров. Мы решили сфотографироваться на память. Так у меня в альбоме появилось фото вместе с Иосио Сига, которого пригласили в Москву на ноябрьские торжества. По прибытии в Находку наши пути с лидером коммунистов-раскольников разошлись, поскольку его на ближайшем (военном!) аэродроме поджидал спецрейс, чтобы успеть доставить на праздничный приём в Кремле, а я вместе со всеми пассажирами должен был всю ночь ехать поездом до Хабаровска, а оттуда рейсовым самолётом в Москву. На приём меня никто не приглашал, а встреча с дорогими мне и родными людьми была уже праздником.
Тогда никто не мог себе представить, в том числе и сам И.Сига, что не пройдёт и четырёх лет, как руководство КПСС по существу откажется от него, и «Голос Японии» смолкнет навсегда. Кстати, когда в 1967 году В.Виноградов наносил прощальный визит премьер-министру Эйсаку Сато (1901−1975), произошла такая сцена. Высокие стороны уже обменялись поклонами и посол направился к выходу, а в этот момент премьер словно мимоходом заметил переводчику (им был будущий посол Н.Н.Соловьёв): «Если вы бросите Сигу, это будет очень плохо воспринято». Но получилось именно так.
В Москве Владимира Михайловича ждала должность заместителя министра иностранных дел, на которой он пробыл три года. «Зоной его ответственности» стал Ближний Восток со всеми неразрешимыми проблемами.
В феврале 1970 года произошло, казалось бы, мало значимое событие: В.Виноградову было поручено вызвать посла Арабской республики Египет Мухаммеда Галебу (1922−2007) и сообщить ему, что надо вместе поехать встречать …президента (!) Гамаля Абделя Насера (1918−1970). Тот прилетал на секретные переговоры с советским руководством по военным вопросам, а своей шифровальной службе, особенно мидовским каналам не доверял. Так В.Виноградов впервые познакомился с Насером.
Переговоры прошли успешно, а после их завершения министр А.Громыко решил направить Владимира Михайловича в Каир с весьма деликатным заданием − попробовать уговорить Насера пойти на некоторые уступки Израилю. В те годы СССР стремился утвердиться как мировая держава, способная вытеснить США с Ближнего Востока и найти ключ к решению арабо-израильского конфликта. Отправляя своего заместителя в Египет, Громыко напутствовал того словами, что если он выполнит поручение хотя бы на 10%, это будет большой успех. Сам Громыко уже не раз пытался уговорить Насера, но ему это не удавалось.
Итак, в марте того же года В.Виноградов полетел в Каир. Уже на месте он узнал, что у президента умер отец, и тот сможет принять гостя только через пару дней в своей личной резиденции. Встреча прошла на удивление в дружеской обстановке, доводы Виноградова оказались убедительными, хотя Насер ему откровенно признался, что давно уже отвык полемизировать, поскольку всегда слышал только одобрение.
Их третья встреча состоялась летом, когда Насер прилетел в Москву на лечение. Выглядел он плохо, но старался держаться бодро. В то время завершился успешный космический полёт, и в честь А. Николаева (1929−2004) и В.Севостьянова (1935−2010) в Георгиевском зале Кремля был устроен большой приём. Насера и сопровождавших его лиц тоже пригласили. Но египетские гости обратились с просьбой разрешить им вручить героям космоса высшие награды своей страны «Большое ожерелье Нила». Но почему-то пришёл отказ: дескать, не принято проводить награждение на приёме. Обиженный Насер отказался ехать в Кремль, и стоило большого труда его упросить. В конце концов, он прибыл вместе с адъютантами, нагружёнными орденскими коробками. Но вручение так и не состоялось. Больше Виноградов не встречался с Насером.
В августе 1970 года неожиданно скончался советский посол в Египте С.А.Виноградов (однофамилец Владимира Михайловича). Впоследствии выяснилось, что Насер хотел обратиться в Москву с просьбой назначить новым послом другого Виноградова, к которому он испытывал не только чувства симпатии, но и, самое главное − глубокое доверие. Но президент не успел. 28 сентября он скончался от неизлечимой болезни. Похороны были назначены на следующий день.
Советскую делегацию возглавлял глава правительства А.Косыгин, а в состав её входили начальник Генерального штаба Вооружённых сил СССР маршал М.Захаров и вновь назначенный посол…В.М.Виноградов. Для него это стало полной неожиданностью и он даже отказался, ссылаясь на тяжёлый для его здоровья климат. Но поскольку политбюро уже приняло решение, вопрос был закрыт.
Привожу отрывок из воспоминаний Владимира Михайловича:
«Когда приземлился наш самолет, в Каире было совсем темно. Беспокойство ночи уже передалось нам, когда самолет еще подруливал к вокзалу. Где-то угадывались толпы людей в свете прожекторов кинохроники, мелькали возбужденные лица. Сразу нас куда-то завертело, закружило, никакого порядка, даже видимости его на аэродроме не было. Ощупью спустились по трапу. Встречал плачущий Садат (1918−1981 вице-президент Египта. − М.Е.) и другие руководители. А.Н. Косыгина куда-то увели, охранники его рванулись в темноту. С трудом мы выбрались, нащупали первую попавшуюся машину, влезли вместе с М.В. Захаровым, попросили, чтобы везли туда, где будет А.Н. Косыгин. Приехали в резиденцию посла, то бишь в мою новую резиденцию…
Вся страна находилась в каком-то исступленном отчаянии. Толпы людей ходили по улицам, на лицах растерянность, собираются кучками, о чем-то говорят, оживленно жестикулируя. Ездят на крышах автобусов, трамваев. Говорят, было много случаев, когда люди с отчаянья бросались с мостов в Нил или с крыш вагонов.
Посольство окружено стеной солдат, у которых в руках деревянные щиты и палки − говорят, от нападения толпы, все может быть, могут быть и недруги.
В тот же день поехал к Хейкалу (1923 — 2016, − публицист, главный редактор ведущей «Аль-Ахрам», доверенное лицо Насера. − М.Е.). Плачет, говорит, что не может себе представить, как это случилось. Невероятно еще и то, что еще и суток не прошло после смерти Гамаля, а его лучшие друзья − советские люди уже прибыли на похороны. Потом Хейкал вдруг говорит: «Вы, наверное, не знаете, но Насер очень уважал вас. Когда в течение долгого времени, после смерти вашего посла, в Каире не было советского посла, Насер говорил мне: давай попросим, чтобы к нам прислали Виноградова. Я отвечал ему, что полностью согласен с его мнением, но так не делается − послов не выбирают. Если попросить, то может даже получиться обратное − его ни за что не пришлют, таков обычай».
Я вздрогнул: не узнал ли Хейкал о моем назначении? Когда же он мог узнать: ведь мы только что прибыли, и А.Н. Косыгин еще ни с кем не встречался. Нет, не мог он знать.
Когда я рассказал Хейкалу, что меня назначили послом в Каир, он от удивления не мог долго ничего сказать. Наконец, промолвил: «Не может этого быть, это просто невероятно, неужели исполнилась последняя воля Гамаля?» И еще долго он повторял, как ошеломлен событием и что какая это была бы радость для Гамаля.
На похороны пришлось ехать. на катере. Дело в том, что траурная процессия должна была начаться от дома, расположенного на острове Замалек, где находился ранее штаб революционного командования. Через мост проехать оказалось невозможным, он был забит народом, и полиция решила сделать самое простое − развести его. Нам дали катер, сопровождал нас Хейкал.
По приезде нас поместили в отдельную комнату, и при нас практически все время находились Садат и Али Сабри(1920−1991, вице-президент. − М.Е.). Входили и выходили разные люди, государственные деятели, здоровались с А.Н. Косыгиным. Да, Насер действительно был вождем «третьего мира», признанным лидером не только арабского мира, но почти всех развивающихся стран. К нему испытывали уважение и правительства капиталистических стран. Одним словом, скопление людей было невероятно большим. Короли и премьер-министры наступали друг другу на ноги.
Наконец, послышался шум вертолета: прибыло тело Насера. Все вышли из помещения. Посреди большого зала уже стоял гроб, покрытый государственным флагом Египта. На нем, рыдая, лежали несколько человек. Начала образовываться колонна − похоронная процессия, мы вышли наружу. Здесь с невероятной силой пекло жарчайшее египетское солнце, что еще больше взвинчивало атмосферу.
Наконец, показалось начало процессии, на орудийном лафете, влекомом шестеркой лошадей, гроб. Солдаты на лошадях и рядом − многие открыто плачут, громко рыдают. Солнце буквально обжигает, все мокрые. За лафетом идет много людей, нам приходится силой вливаться в шествие. Вскоре образуется сильнейшая давка, вместо процессии создается неуправляемая толпа, куда-то тянут, того и гляди, упадешь. Высокие гости стараются удержаться на ногах. Невольно думаю, а что же будет дальше. Ведь это только «избранная» часть процессии − иностранные гости. А ведь на улице должна присоединиться еще многотысячная толпа. Но ничего этого не происходит. Просто наша толпа останавливается, не выходя даже за пределы садика в Замалек. Несут в обратном направлении в кресле качающегося, как кукла, Садата − говорят, что ему стало плохо. Провожающие поворачивают обратно. Куда-то вдаль уходят кони, люди и гроб с телом Насера, оттуда слышен рев толпы, все смешалось, нам рекомендуют отправиться домой… Опять же на катере.
…22 октября 1970 года я вручал верительные грамоты новому президенту Египта Анвару Садату (1918−1981). После вручения грамот я направился к могиле Насера. Там уже ждала большая группа работников посольства. Мы возложили на могилу Насера большой венок с надписью: «Гамалю Абдель Насеру от посольства СССР». Эта церемония привлекла большое число зрителей, не осталась она незамеченной и печатью. Мы отдали последний долг вождю египетского народа − великому вождю».
Так получилось, что именно в бытность Владимира Михайловича послом в Египте произошли события, которые в корне изменили общую картину Ближнего Востока. Канва их достаточно хорошо известна.
В октябре 1973 года президент Садат вместе с президентом Сирии Хафезом аль Асадом (отцом нынешнего президента Башара) подготовили и внезапно напали на расслабившийся и не ожидавший удара Израиль в праздник Йом Кипур или Судный День, когда половина израильской армии была в отпусках. Им удалось достичь определенных успехов, но затем дерзким броском израильский генерал Ариэль Шарон прорвал линию фронта, оказался в глубоком тылу противника, отрезал пути снабжения Третьей (стоявшей на восточном берегу Суэца) армии, окружил Суэц и угрожал Каиру. В этих условиях Совет Безопасности принял резолюцию о прекращении огня, а потом пошли переговоры, завершившиеся лужайкой Белого дома, где новые и старые друзья Америки распространили pax Americana на Ближний Восток..
Итоги «Войны Судного дня» оставили много вопросов, а взрывы в секторе Газа, захваты заложников и налёты террористов будоражат и сегодня. Но, говорят, есть ещё одна версия тех драматических событий. Она принадлежит советскому послу В.Виноградову, который двести (!) раз встречался с президентом Садатом, находился во время войны на его командном пункте и был в курсе всего происходившего.
После своего возвращения в Москву, в 1975 году он подготовил обширный доклад для политбюро ЦК КПСС, черновик которого многие годы хранился в чёрной дерматиновой папочке со скоросшивателем на даче у Владимира Владимировича − сына В.М.Виноградова. Не знаю когда, но этот документ появился на необъятных просторах Интернета под названием «Меморандум Виноградова» или «Сговор на Суэце». Из него следует, что авантюрное нападение арабов на Израиль не было ни внезапным, ни неожиданным. Также не стал неожиданностью и глубокий рейд генерала Шарона, приведший к перемене успеха в войне. Это все было заранее спланировано и задумано Киссинджером, Голдой Меир и Анваром Садатом. Частью плана было и уничтожение сирийской армии.
Не будучи сторонником конспирологических версий, при всей их привлекательности и увлекательности, счёл необходимым упомянуть об этом лишь для полноты портрета человека, которому посвящён этот материал. К этому могу лишь добавить другой сюжет, который к В.М.Виноградову персонально не имел никакого отношения, хотя и связан с ним.
Помню, как в коллективе советского посольства в Токио, с которым он недавно расстался, один сотрудник − общий любимец, острослов и мастер всевозможных розыгрышей − сообщил «по секрету» повару и шофёру посла, что Владимир Михайлович обратился к руководству МИДа с просьбой перевести их из Токио в Каир. Поскольку такой перевод никак не соответствовал их личным планам, они страшно переживали, что лишь усиливало эффект розыгрыша.
В течение 1974−1977 годов В.Виноградов был послом по особым поручениям МИД СССР. Он занимался проблемами ближневосточного конфликта, часто встречался с лидерами арабских стран. В начале 1975 года Виноградов выступил инициатором сближения между СССР и Иорданией. С этой целью в марте того же года он прибыл в Амман, где провел несколько встреч с премьер-министром страны и с королем Хусейном (1935−1999).
Главной задачей Виноградова в этот период была организация международной конференции по проблемам Ближнего Востока. Этот форум, по замыслу Кремля, должен был нейтрализовать усилия США по израильско-египетскому конфликту и привести к усилению влияния СССР в арабском мире.
В 1979 году В.Виноградов был назначен послом в Иране и 29 января вручил свои верительные грамоты шаху Мохаммеду Пехлеви (1910−1980).
Участники этой торжественной церемонии даже и представить не могли, что через год восставший народ будет срывать со стен портреты последнего представителя династии Пехлеви, а сам шах со своими присными убежит из страны. Любопытно, что победа революции произошла ровно через сто пятьдесят лет (день в день!) после коварного убийства в Тегеране А.С.Грибоедова (1795−1829) − посланника России в Персии − и разгрома российской миссии.
За время своего пребывания в Тегеране новый посол неоднократно встречался с шахом. Виноградов был вежлив, но осторожен. В своих докладах в Москву он критически оценивал шаха, подчеркивая влияние, которое США оказывали на иранского лидера.
На начальном этапе исламской революции Виноградов был впечатлен национальной популярностью имама Хомейни. Советский посол симпатизировал одному из духовных лидеров революции Махмуду Талегани (за свою левую ориентацию он получил прозвище «красный мулла»). Кстати, Талегани умер при довольно странных обстоятельствах в начале сентября 1979 года, сразу после встречи с Виноградовым. (По-видимому, приверженцы Хомейни, считавшие Талегани одним из своих главных политических конкурентов, отравили «красного муллу»). Вскоре после этого произошло стремительное ухудшение отношений между Тегераном и Москвой. Основными причинами этого были идеологические противоречия шиитского фундаментализма и российского коммунизма.
Но на одной встрече советского посла с духовным лидером Ирана хотелось бы остановиться подробнее. Во-первых, она была необычной по форме и по содержанию, а, во-вторых, Владимир Михайлович посвятил ей целую главу своих воспоминаний.
26 декабря 1979 года. Советский посол пригласил на новогоднюю встречу послов социалистических стран с их сотрудниками. Народа собралось много, все сидели за общими столами, короче говоря, царило общее веселье: игры, танцы, концерт.
В этот момент посол заметил, как приоткрылась дверь и кто-то стал подавать ему сигналы срочно выйти. Извинившись перед гостями, В.Виноградов вышел. Оказалось пришла срочная шифрограмма, которая в первый момент вызвала у него просто шок: Центр требовал немедленно передать Хомейни, что завтра на рассвете Советский Союз введёт ограниченный контингент своих войск в Афганистан по просьбе правительства этой страны.
Шок был вызван категорическим несогласием с принятым решением («Неужели в Москве не помнят уроки истории и поражение англичан 60 лет назад, а также традиции и менталитет народов Востока, не приемлющих никакого давления со стороны иноверцев!»). Да и сама форма указания вызывала сомнение.
Но делать было нечего, и посол вызвал с застолья двух сотрудников, свободно владевших персидским языком. Дежурный по МИДу, куда они обратились, сообщил, что министр отдыхает, его заместитель занят, а о посещении аяттолы вообще не может быть и речи, поскольку он находится в своей резиденции в городе Куме (150 км от Тегерана), в данный момент он спит и, наконец, советскому послу должно быть известно, что Хомейни не занимается внешней политикой и не принимает иностранных гостей.
Замминистра в конце концов удалось найти на каком-то приёме, и он нехотя согласился помочь только в том, чтобы разрешить послу на двух машинах отправиться в Кум, и выделил для его охраны нескольких «стражей исламской революции». Вскоре появилось три бородача с автоматами, и в третьем часу ночи кавалькада отправилась в путь. Тегеран был в полной тьме, никаких фонарей, ни машин, ни пешеходов. Полный мрак.
По мере приближения к Куму стали появляться блок-посты − металлические бочки с песком, − на которых сопровождавшие бородачи предъявляли документы и объясняли местным бородачам, что русский посол едет к имаму. После долгих согласований машины продолжили путь. Вскоре в первых лучах солнца появились купола мечетей Кума.
Небольшой домик Хомейни стоял на окраине. Здесь посла и его спутников окружила большая группа стражников, которая ночью грелась у костра, и дальше ехать не разрешила. Их командир спросил Виноградова, разве он не знает, что имам сейчас спит. Виноградов посмотрел на часы, которые показывали половину седьмого.
− Нет, сказал он. − Имам встал полчаса назад и сейчас готовится к молитве.
Удивлённый такой осведомлённостью, командир согласился пропустить представителя посольства в канцелярию, расположенную напротив резиденции, а все остальные остались на месте. Минут через сорок он вернулся и сказал, что после долгих уговоров получено разрешение послу ждать в канцелярии. Там на расстеленных на полу красных паласах сидели вооружённые охранники и пили чай.
Через некоторое время явно недовольный начальник сказал, что имам ждёт и нужно идти побыстрее. Посла провели в большую приемную без мебели, в одном из углов которой лежало сложенное вдвое байковое одеяло − место для собеседников. Через несколько минут появился Хомейни. Поскольку это была не первая их встреча, всё обошлось поклоном без рукопожатия. Глаза имама были настороженны, мохнатые брови угрюмо сдвинуты, а чёрная чалма, которую видимо он надевал в спешке, немного сдвинута на затылок.
Беседа получилась долгой и обстоятельной. По ходу её Хомейни спросил, кто такой Бабрак Кармаль, поблагодарил советское руководство за то, что оно нашло нужным поставить его в известность о своих предстоящих шагах и высказал пожелание, чтобы войска не задерживались в Афганистане и по возможности скорее были бы выведены. В заключение имам поинтересовался, поддержит ли СССР в Совете безопасности ООН требование США ввести против Ирана санкции в связи с захватом посольства в Тегеране и возможен ли транзит иранских грузов в Европу через советскую территорию. Естественно, посол мог бы ограничиться словами, что передаст в Москву пожелания имама, но он решил взять на себя ответственность и сказать, что оба пожелания будут решены в интересах Ирана.
В.Виноградову стало известно, что после встречи Хомейни собрал членов правительства и сообщил им о своей беседе с послом. Присутствовавший министр иностранных дел Садек Готбзаде (1936−1982) будто бы предложил захватить персонал советского посольства и держать его в заложниках, пока СССР не выведет войска из Афганистана. На это имам заметил, что достаточно с них конфликта с одной мировой державой и «зачем быть в такой же ссоре с другой?»
Впрочем, пройдёт немного времени и Готбзаде будет обвинён в заговоре против Хомейни и казнён, а толпы разъярённых иранцев будут дважды штурмовать советское посольство в Тегеране, протестуя против ввода войск в Афганистан.
Эти и другие события заставят В.М. Виноградова увидеть новый иранский режим в довольно негативном свете. В своих докладах в Москву он все больше критиковал методы подавления оппозиции и отсутствие четкой экономической концепции. В то же время, с момента революции и до своего отъезда из Ирана Виноградов встречался с Хомейни семь раз. Таким образом, он занял первое место среди иностранных дипломатов в Тегеране по количеству встреч с лидером исламской революции. Некоторые беседы между иранским лидером и советским послом были конфиденциальными. В таких случаях, на встречи допускались только первый секретарь советского посольства и советский переводчик.
После возвращения из Ирана В.М.Виноградов был назначен на пост министра иностранных дел России (в структуре СССР). Он занимал этот пост восемь лет, продолжая активно участвовать в советской политике на Ближнем Востоке. Например, в 1985 году Виноградов возглавлял делегацию на конференции ООН по арабо-израильскому урегулированию.
В 1990 году он завершил свою дипломатическую карьеру, отдав более 40 лет своей жизни советской внешней политике. Последние годы жизни преподавал в МГИМО. Но и после выхода на пенсию он не потерял интереса к Ближнему Востоку. В 1992 году экс-министр возглавлял Российский комитет общественных организаций по содействию арабо-израильскому урегулированию и поддерживал неформальные контакты Москвы со многими столицами стран Ближнего Востока.
Был первым председателем Совета Ассоциации дипломатических работников.
Помимо своих замечательных деловых качеств Владимир Михайлович остался в памяти, как большой любитель и ценитель музыки и талантливый публицист.
Похоронен он на Ваганьковском кладбище в Москве.
