Там, в центре Сибири, судьба свела Кодаю с замечательным человеком – Эриком Лаксманом (1737-1795). Швед по происхождению, он переехал в Россию и принял русское имя Кирилл Густавович, под которым прославился, как путешественник, химик, ботаник и географ. Он имел чин полковника русской армии, был избран действительным членом Петербургской и Шведской Королевской Академии наук. Его именем названы несколько видов растений и один минерал.
В 1784 году Кирилл Лаксман основал в Иркутске стекольный завод, на основе открытого им нового способа получения стекла, и с той поры жил в этом городе.
Желание японцев вернуться на родину совпали с прожектами К.Лаксмана установить торговые связи с этой соседней страной.
В письме графу Александру Воронцову (1741- 1805) − очень влиятельному при дворе вельможе − от 26 февраля 1791 года К.Лаксман просил: «…осмеливаюсь Вашему сиятельству всепокорнейше представить, не можно ли настоящего случая употребить в пользу нашего отечества и завести с японцами знакомства с выгодою нашей торговле».
Он обращался с прошениями в Петербург о возвращении моряков на родину. Но всё было тщетно. Дело в том, что планы К. Лаксмана не совпадали с намерениями недавно назначенного иркутского генерал-губернатора И.А.Пиля, который хотел использовать Кодаю и его коллег для преподавания в Иркутске японского языка и развития торговли.
Иван Алферьевич был тоже шведом и за годы службы в России сделал блестящую карьер: получил чин генерал-майора, был рижским губернатором, возглавлял псковское наместничество, а потом иркутское и колыванское. Очень много он сделал для развития подведомственного ему сибирского края. По его инициативе в Иркутске построили верфь, укрепили берег Ангары, было открыто народное училище. Для предотвращения пожаров мыловаренные и кожевенные заводы были вынесены за черту города к стенам Знаменского монастыря.
Губернатор И.А.Пиль воспринял появление в Иркутске Кодаю и его моряков, как перст судьбы. Он немедля определил их преподавателями в созданную школу японского языка и выплачивал ежедневно по 10 медных монет. Отношение к гостям было более чем обходительным. Поэтому он делал всё зависящее от него, чтобы помешать возвращению японцев на родину.
В августе 1790 года из Петербурга на прошение Кодаю пришёл очередной отказ, а японским морякам предлагалось поступить на государственную службу (в школу японского языка) или стать купцами, для чего было обещано освобождение от налога. Кроме того, рекомендовалось перейти в подданство России и принять православие.
В ответ на новое прошение, японцев лишили всякого довольствия, и оставили только плату за преподавание. Тогда К.Лаксман предложил Кодаю отправиться вместе с ним в Петербург и добиться аудиенции у императрицы. К этому времени двое японцев были тяжело больны (у одного началась гангрена и ему ампутировали ногу), а двое остались по уходу за ними. В столицу отправились Кодаю и шкипер Исокити. Дорога вела их через Тобольск, Екатеринбург, Казань, Москву и заняла 36 дней. 19 февраля 1791 года (по другим источником это произошло в июне) они добрались до Петербурга. По прибытии на место тяжело заболел брюшным тифом К.Лаксман и долго находился на грани жизни и смерти. Всё то время Кодаю не отходил от его постели и ни разу не вышел на улицу. Только через четыре месяца Лаксману удалось встать на ноги, и возможно именно с этим обстоятельством связано разночтение в сроках прибытия в столицу.
Тем временем один из оставшихся в Иркутске японцев Синдзо, обеспокоенный за судьбу своего капитана, приехал в Петербург, чтобы помочь ему. Он рассказал, что оставшимся в Сибири японцам пришлось креститься: Сёдзо стал Федором Степановичем Ситниковым, а он сам − Николаем Петровичем Колотыгиным. Теперь для них возвращение на родину практически невозможно.
Впрочем, жизнь на чужбине сложилась у японцев вполне благополучно. Сёдзо (он же Николай) дважды женился на русских девушках (первая жена умерла после родов), воспитал нескольких учеников, которым преподавал японский язык и даже оставил потомкам литературный труд, на титульном листе которого была такая надпись: «О Японии и японской торговле или Новейшие исторические записки о японском архипелаге. Автор Иван Миллер, под редакцией натурального японца чиновника девятого класса Николая Коротыгина». Вот такая яркая судьба сложилась у простого японского рыбака.
Кодаю со слезами на глазах проводил Синдзо обратно в Иркутск. Разрешения возвращаться домой все не было, дни шли впустую.
Императрица Екатерина, как обычно, с мая по сентябрь выезжала из Петербурга в Царское Село, которое. На это время становилось центром политической жизни. Кирилл и Кодаю поселились неподалёку в доме садовника и через него поддерживали связь с дворцом. И, вот, однажды Кодаю получил письмо с указанием прибыть во дворец 28 июня 1791.
Капитан одел форменный сюртук с фамильным гербом и большим самурайским мечом, на Кирилле был красный кафтан с зеленым узором. В зале для аудиенций на третьем этаже они увидели императрицу Екатерину II. Через плечо у неё была голубая лента, а на голове сверкала корона, украшенная драгоценными камнями. Справа и слева сидели в ряд высокопоставленные персоны, которые устремили взоры на японца. Как и положено, Екатерина протянула гостю руку для поцелуя, что вызвало у него некоторое замешательство, поскольку привычный для японцев протокол поведения во дворце не предусматривал такого. Несколько смущённый Кодаю трижды лизнул царственную длань, чтобы наиболее полно выразить своё почтение. Вообще, надо отметить, что японский гость был потрясён простотой нравов, существовавших в русском дворце. Особенно ему запомнился случай, когда цесаревич Павел пригласил его в свою карету и сел рядом. Дома японец даже в страшном сне не мог бы такое представить
Впоследствии, вернувшись в Японию, Кодаю вспоминал об этом приеме. Он говорил, что когда Екатерине читали его прошение, где описывались бедствия потерпевших кораблекрушение японцев, она громко выражала свое сочувствие. Так, например, в записи его рассказа переданы японской слоговой азбукой русские слова, произнесенные императрицей: «Бедняжка!» и «Ох, жалко!», и пояснено их значение.
Императрица очень внимательно выслушала заморского гостя и обещала оказать всяческую помощь, чтобы он смог вернуться на родину. В свою очередь, она попросила Кодаю использовать его пребывание в Санкт-Петербурге для широкого общения с местной публикой, чтобы подробнее познакомить её с далёкой и неведомой страной.
Кодаю охотно выступал с рассказами о своей родине в университетах, в школах, и на светских приемах и даже… в публичных домах, которые очень ему понравились. Удивительно, что внутри эти заведения были богато убраны, а уж обходительность девушек, которые не только не брали с него денег, а напротив, сами дарили ему подарки, превзошла все его ожидания.
Он понимал, что закладывает основы добрососедства и понимания между народами и очень старался быть достойным представителем своей страны. Для пущего эффекта он даже приходил на светские рауты в вышитом шелковом кимоно и шароварах хакама, да к тому же с висящим на поясе коротким мечом вакидзаси, хоть сам и был купеческого звания.
После официальной аудиенции Кодаю еще несколько раз бывал во дворце, встречался и беседовал с императрицей, рассказывал о Японии, показывал привезенную с собой японскую одежду и другие вещи. Кодаю был гостем наследника престола Павла, а также членов правительства. Он посещал театральные спектакли, астрономическую обсерваторию, музеи, библиотеки, сиротский приют, заводы, банки и другие службы Некоторое время читал лекции в Петербургском университете о японских нравах и обычаях, составлял карты Японии.
13 сентября 1791 г. Екатерина II подписала «именной» указ № 16985 иркутскому генерал-губернатору И.А.Пилю об отправке в Японию экспедиции в целях установления торговых отношений. В указе сообщалось, что императрица «приняла в уважение» план надворного советника и профессора Лаксмана, за исключением предложения об изыскании нового пути по реке Амур во избежание обострения отношений с Китаем, Указ гласил: «Случай возвращения сих японцев в их отечество открывает надежду завести с оным торговые связи, тем паче, что никакому Европейскому народу нет столько удобностей к тому, как Российскому в рассуждении ближайшаго по морю разстояния и самого соседства».
Генерал-губернатору надлежало сделать японскому правительству предложение от своего имени, «с приветствием» и с указанием, что Россия желала бы «всегда здесь иметь сношения и торговые связи с Японским государством, уверяя, что у нас всем подданным японским, приходящим к портам и пределам нашим, всевозможные пособия и ласки оказываемые будут». Этой миссии был придан статус первого русского посольства, но поскольку никакой уверенности в успехе не было, особо подчёркивался его полуофициальный характер, дабы «не понести никакого урону». Именно по этой причине миссия представляла иркутского и колыванского генерал-губернатора.
Итак, в состав экспедиции помимо посольства были включены для возвращения на родину трое японцев во главе с Кодаю (двоих, принявших христианство, велено было определить при народном училище в Иркутске и использовать как учителей японского языка). Возглавить миссию высочайшим указом было поручено Адаму Лаксману (1766 — 1806) − второму из восьмерых (!) сыновей Кирилла Густавовича.
Этот выбор лишний раз показывал глубокое понимание императрицей сложных нюансов международной политики, и она не случайно выбрала шведа, а не выходца из Голландии или Англии, которых тоже много было при русском дворе, но эти страны, выражаясь современным языком, считались враждебными. К тому времени Адам Лаксман окончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус, имел чин поручика и около десятка лет управлял Гижигинским уездом Охотской области Иркутского наместничества. Адам также собирал сведения о вулканических явлениях на Камчатке, о быте чукчей, о китобойном промысле, занимался метеорологическими наблюдениями, сообщая обо всех результатах отцу, а тот – Академии наук.
29 сентября 1791 г граф Воронцов передал Кодаю официальное разрешение вернуться на родину (да к тому же за счёт российской казны!), а 20 октября Екатерина П приняла Кодаю в Зимнем дворце и на прощание лично вручила ему табакерку.
8 ноября возвращающиеся на родину японцы были приглашены во дворец Воронцова, где им вручили различные царственные дары: Кодаю получил на ленте золотую медаль с барельефом императрицый, золотые часы, 150 червонцев и, непонятно зачем, микроскоп (!). Исокити и Коити — серебряные медали, а также золотые часы, алмазные украшения на табакерке, медные гравюры и другие подарки.
Переполненные радостью Кодаю и Кирилл на казенных подводах тронулись в путь по маршруту Москва, Нижний Новгород, Екатеринбург, Тобольск. 23 января путешественники прибыли в Иркутск. Первым делом Кодаю посетил в больнице Сёдзо. Понимая состояние своего товарища, он не решился сообщить ему о своём возвращении на родину.
Многочисленные провожатые расстались с Кодаю в 20 километрах от Иркутска. 3 августа они прибыли в Охотск, где миссию ждало казённый двухмачтовый галиот «Екатерина».
В состав экспедиции уже на месте включили дополнительно двух купцов, двух геодезистов-картографов и прислугу, что было слишком много для выбранного судна. Наибольшие трудности возникли с набором команды и поиском капитана, которым в конце концов назначили начальника Охотского порта Григория (по другим сведениям − Василия) Ловцова.
Его главным достоинством было то, что он единственный, кто оказался на тот момент трезвым. Экипаж, состоял из 20–ти матросов; к ним было придано четыре солдата в качестве охраны миссии. Всего вместе с пассажирами к берегам Японии отправилось 41 человек. К.Лаксман вручил сыну три письма японским ученым в Эдо, три термометра и несколько редких минералов в качестве сувениров.
И.А.Пиль дал руководителю миссии поручение из одиннадцати пунктов, что ей предстояло выполнить. В том числе предписывалось обходиться с жителями одного из Курильских островов, где предполагалась стоянка,− «приязненно», чтобы те описали «весь остров с объяснением всяких выгод и способностей к хлебопашеству земли, со вниманием по сортам лесов, с промером рек и гаваней, также примерно и число жителей острова с их селениями; заметить, в чём состоит продукт, какими товарами торгуют с японцами… да и не терпят ли от японцев неприязненных притеснений»[
Точная дата выхода море первого русского посольства в Японию не сохранилась, но предположительно это было 13 сентября 1792 года. 6 октября корабль прошёл пролив между Итурупом и Кунаширом, впоследствии, в 1811 году, названный В.Головниным проливом Екатерины, а ещё через три дня судно бросило якорь в бухте Нэмуро на острове Хоккайдо.
Кодаю, Исокити и Коити не ступали на родную землю 12 лет. Они плакали. Это была их родина, и до нее было рукой подать.
На берегу Лаксмана встретили официальные представители клана Мацудайра.
Вопреки установившимся традициям, которые исключали радушные встречи иностранных гостей, к русскому посольству отнеслись весьма доброжелательно видимо по той причине, что оно вернуло на родину японских мореплавателей.
Но это отношение резко изменилось после того, как Адам Лаксман выдвинул требование лично доставить в столицу Дайкокуя Кодаю. В ответ ему вручили решение главы правительства Саданобу Мацудайра (1758 − 1829), которое предписывало покинуть свой корабль и прибыть в город Мацумаэ (Хоккайдо), где находился замок местного даймё. Лаксман отказался, и, в конечном счёте, ему удалось добиться разрешения продолжить свой путь на своём корабле в сопровождении японских судов только до порта Хакодатэ, а уже оттуда с эскортом явиться в замок Мацумаэ. Так и получилось. На торжественной церемонии Лаксман подарил даймё портрет императрицы Екатерины П. В ответ русское посольство поблагодарили за возвращение мореплавателей, подарили три меча, сто мешков риса и потребовали отдать на их попечение потерпевших бедствие − Кодаю и Исокити (Коити скончался от цинги вскорости после возвращения на родину).
Начались сложные и длительные переговоры, которые затянулись на долгие месяцы, и посольству Лаксмана пришлось зазимовать на Хоккайдо. Дело в том, что, согласно существовавшим тогда порядкам, местные власти должны были все вопросы согласовывать со своим столичным начальством, а учитывая, что единственным средством связи были курьеры, можно представить себе, сколько времени уходило на это. Главное разногласие состояло в том, что японцы готовы были заключить торговое соглашение, но только при условии, если переговоры будут проходить в Нагасаки, для чего выдавался специальный пропуск для захода в порт. Прибытие в Эдо посольства Лаксмана полностью исключалось. Дальнейшие переговоры стали бессмысленными, и посольство Лаксмана начало собираться домой.
Перед возвращением японская сторона передала три важных официальных документа для представления своему правительству, а именно: 1) расписку в том, что привезенные Лаксманом подарки приняты властями;. 2) разрешение на ежегодный заход одного русского корабля в Нагасаки; в этом же документе русских предупреждали, что в Японии запрещена христианская религия и не разрешается ввоз предметов христианского культа; 3) запрещение входить в прочие порты, кроме Нагасаки.
30 июня 1793 года «Екатерина» покинула Японию. До Курил ее провожали три японских корабля. Сопровождавшие суда имели наказ проследить, чтобы «Екатерина», изменив курс, не пошла в Эдо.
В Петербурге признали миссию А.Лаксмана в Японию успешной. После возвращения на родину все участники экспедиции получили в знак благодарности денежные премии, повышение по службе и новые чины. Так, Адам Лаксман стал коллежским асессором, ему было назначено годовое жалование в 450 рублей «до определения к сообразному месту» и подарены три японские сабли. К.Лаксман был награждён орденом Святого Владимира 1У степени и получил чин коллежского советника. Даже оставшимся в Иркутске японцам было повышено жалование.
Увы, главная цель посольства – установление торговых отношений – так и не была достигнута. Но блокаду удалось прорвать. Несомненной заслугой главы миссии следует считать то, что он добился разрешения на ежегодное посещение одним русским кораблём порта Нагасаки. Отмечая роль и значение первого русского посольства, следует иметь в виду, что оно проходило в эпоху самоизоляции Японии и в условиях, когда Страна восходящего солнца находилась под сильным влиянием Голландии, проводившей в то время злобную русофобскую политику, рассматривая императрицу Екатерину П своей главной соперницей в этом регионе.
Важно также отметить то обстоятельство, что попавшие в беду японцы, нашли в России не только спасение, но и дружескую помощь, кров, уважение и с почётом были возвращены на родную землю за счёт российского бюджета. И всё это ради установления добрососедских и взаимовыгодных отношений между нашими соседними странами. К сожалению, это желание и конструктивные действия не нашли понимания с японской стороны. Что касается заходов русских торговых судов в Нагасаки, то даже эта договорённость не была реализована: вскоре Екатерина П скончалась, и стало не до Японии.
Но вернёмся к нашему повествованию о судьбе Дайкокуя Кодаю.
В августе его и Исокити доставили в Эдо и поселили в особняке, где их долго и подробно опрашивали чиновники. Полученные сведения о России были отправлены сёгуну Токугава Иэнари.
22 октября 1793 года моряков привезли во дворец и вновь подвергли дотошному допросу. Сам сёгун вместе с главой правительства наблюдал за происходившим из-за бамбуковой ширмы. Кодаю явился в европейском одеянии: камзоле, коротких штанах и башмаках с пряжками а черную бархатную шапку держал в руках. На шею он повесил золотую медаль, подаренную императрицей Екатериной. Исокити тоже был одет в европейский костюм.
Кодаю и Исокити отвечали на бесконечные вопросы и рассказывали о далекой стране, ее природе, больших городах, о больших пушках, о прививке оспы, изготовлении стекла, сукна и т.д. и т.п.
После встречи с правителем страны моряков не пустили в родные места, а изолировали неподалёку от Эдо, где выращивали лекарственные травы. Сёгун решил, что работать в полях они не должны: пусть отдыхают после долгих скитаний и живут в мире и покое, ни о чем не заботясь. Покидать, однако, свое новое место обитания горе-путешественникам было строжайше запрещено.
Возвращение Кодаю в «родную Итаку» ничем не напоминало судьбу Одиссея. В отличие от гомеровской Пенелопы, жена Кодаю не дождалась его. За почти десять лет, что он провёл в России, мать умерла, а жена вышла замуж за другого, решив, что он погиб, поскольку его письмо, переданное в Санкт-Петербурге голландскому послу до Японии не дошло. Около бухты Сироко, откуда «Синсё-мару» вышло в свое последнее плавание, поставили памятный камень для поминовения погибших моряков, а в Эдо на буддийском кладбище Кайкоин установили символический памятник в виде парусника.
Кодаю был вынужден смириться с судьбой и обзавёлся новой семьёй: его избранницей стала совсем юная девушка. У супругов родилось двое детей − сын и дочь. Первенец − Камэдзиро − в детстве работал посыльным в книжной лавке, потом учился и стал кангакуся − китаеведом под именем Дайкокуя Байин.
По закону японцам нельзя было пользоваться вещами, приобретёнными за границей, запрещалось их продавать и дарить, но Кодаю оставили все, что он привёз с собой из России. Сёгун пожаловал ему тридцать золотых рё и ежегодную пенсию в размере трёх рё (по тем временам это была большая сумма, поскольку одного рё хватало, чтобы человек двенадцать месяцев мог покупать себе рис).
Кодаю и Исокити строго-настрого запретили рассказывать о своих путешествиях. Вскоре сёгун снова отправил к Кодаю придворного ученого Кацурагава Хосю, наказав ему не только тщательно записать впечатления о пребывании в России, но и собрать все имеющиеся сведения об этой стране.
Продолжение следует
