Владимир Нелидов
Япония, долгое время крайне осторожно относившаяся к военному строительству, встала на путь активной милитаризации и стремительно развивает связи в военной области и с Соединенными Штатами, и с другими странами западного лагеря — так выглядит нынешнее состояние политики Токио в сфере национальной безопасности на первый взгляд. Особенно наглядно это было продемонстрировано во время недавнего турне премьер-министра Фумио Кисиды по странам «Группы семи». Впрочем, сделанные во время этой поездки заявления не стали сюрпризом. В декабре 2022 г. японское правительство приняло новую Стратегию национальной безопасности, в которой, помимо прочего, достаточно четко говорилось о намерении дать Силам самообороны (именно так официально называется японская армия) «средства нанесения контрудара» — под этим эвфемизмом понимаются вооружения, способные поражать объекты в глубине территории противника, такие как, например, баллистические и крылатые ракеты. В обновленной стратегии содержатся также весьма жесткие выражения в адрес России, которая характеризуется как «самая серьезная и прямая угроза безопасности в Европейском регионе» и «серьезная причина для беспокойства с точки зрения безопасности в Индо-Тихоокеанском регионе». Однако и ранее премьер Кисида неоднократно заявлял о намерении довести расходы на оборону до уровня в 2% ВВП, а активная дискуссия о «наступательных вооружениях» для Сил самообороны ведется в Японии уже на протяжении нескольких лет. Очевидно, что непосредственным катализатором этих процессов стало нынешнее обострение международной ситуации — прежде всего ситуация вокруг Тайваня, а также начало в феврале 2022 г. активной фазы украинского кризиса. Все это порождает множество вопросов, активно обсуждаемых в том числе и российским экспертным сообществом. Чем обусловлены эти процессы? Как они укладываются в трансформацию мирового порядка в целом? И в какой степени они зависят от политической программы конкретно Фумио Кисиды, а в какой — определяются более глубокими причинами?
Практически ни одна из названных выше новостей по поводу японской военной политики в полном смысле слова новостью не является. Как уже было упомянуто, дискуссия о «наступательных вооружениях» ведется в Японии уже много лет. А реорганизация и перевооружение Сил самообороны, с тем чтобы они могли проводить не только оборонительные, но и наступательные операции, уже давно вышли за пределы планов и перешли в категорию успешно реализованных шагов. Еще в 2018 г. в японских вооруженных силах впервые со времен Второй мировой войны появилось соединение, ставшее аналогом морской пехоты в других армиях. Еще ранее было объявлено о планах по переоборудованию эсминца ВМС Сил самообороны «Идзумо» в авианосец, а в 2022 г. началось превращение в авианосец второго аналогичного корабля, «Кага». В 2015 г. был принят пакет «законов о безопасности», которые существенно расширили возможности использования Сил самообороны за пределами Японии, в частности, в целях коллективной самообороны. Список можно продолжать долго, но суть заключается в том, что история военной политики Японии последних десятилетий сводится к постепенному, но неуклонному расширению возможностей использования Сил самообороны. Причем основы этой тенденции к «ползучей милитаризации» были заложены буквально в первые послевоенные годы: еще в первом японо-американском Договоре безопасности 1951 г., подписанном в один день с Сан-Францисским мирным договором, говорилось об ожидании США, что «Япония будет самостоятельно в большей мере брать на себя ответственность за собственную оборону». И на протяжении всего периода холодной войны Вашингтон, будучи кровно заинтересованным в том, чтобы Япония, его главный союзник в Азии, была серьезной военной державой, на которую можно положиться и которая сможет сама себя защитить хотя бы от ограниченного внешнего нападения, продолжал настаивать, чтобы Токио проводил более активную политику в военной сфере и уделял бы большее внимание военному строительству.
Подобная неторопливая поступательность японской политики, не зависящая от конкретных персоналий, находящихся у власти, во многом связана со спецификой японской политической системы. В других странах, где более важную роль играет фактор индивидуального лидерства, политический курс может радикально меняться, когда к власти приходят новые силы. Хрестоматийный уже пример подобных метаний из стороны в сторону — то, как на американскую дипломатию повлиял приход к власти Дональда Трампа. В Японии же государственное планирование — процесс долгий и инкременталистский, не склонный к резким переменам. Это, а также то, что ведущую роль в процессе выработки государственной политики часто играло даже не высшее политическое руководство, а почти непроницаемая для стороннего взгляда бюрократическая машина, с одной стороны, оказывалось слабостью, когда требовалось быстро приспособиться к изменившимся обстоятельствам, а с другой — становилось гарантией от волюнтаристских и непродуманных решений власть предержащих.
Возвращаясь к японской военной политике, можно сделать три принципиальных вывода. Во-первых, говорить о каком-либо радикальном повороте в военной политике Японии не приходится. События последнего времени — прежде всего начало специальной военной операции ВС РФ на территории Украины, а также обострение ситуации вокруг Тайваня — послужили катализатором процессов, начавшихся уже давно. Новшеством стало разве что резко ухудшившееся отношение к России при том, что раньше двумя главными угрозами, на парирование которых было нацелено японское военное строительство, были КНР и КНДР, а Россия воспринималась в целом нейтрально.
Во-вторых, предпринимаемые шаги стали выражением широкого консенсуса в японских правящих кругах. Почему именно этот консенсус оказался настолько антироссийским и почему и в политических кругах, и в СМИ, и в японском обществе в целом крайне мало тех, кто с пониманием отнесся бы к российской позиции — отдельный вопрос. В каком-то смысле можно сказать, что сыграла свою роль специфика исторической памяти Японии. Травма участия во Второй мировой войне, которое воспринимается в коллективном сознании как катастрофическая и бессмысленная авантюра и ошибка, привила японцам почти рефлекторный и, как кто-то может подумать, даже несколько наивный пацифизм. И когда японские СМИ «бомбардируют» обывателей кадрами пострадавших от боевых действий украинских городов, у тех, кто и мог бы занять более пророссийскую или хотя бы нейтральную позицию, не остается шансов перед лицом большинства, убежденного, что Россия выступает в этом конфликте агрессором. К слову, именно этот фактор объясняет то, почему после событий 2014 г. реакция Токио была намного более сдержанной, чем в 2022 г., а санкции, введенные Японией, были гораздо мягче, чем ограничения, наложенные другими странами Запада. Вхождение Крыма в состав Российской Федерации прошло бескровно и потому не вызывало таких серьезных ассоциаций с трагедией войны, пережитой самой Японией. Именно поэтому правительство находившегося тогда у власти Синдзо Абэ смогло достаточно быстро преодолеть наступившее было в двусторонних отношениях похолодание и начать новое сближение с Россией.
Наконец, в-третьих, к сожалению для Москвы, из-за того, что дело не только и не столько в антироссийской позиции Фумио Кисиды, сколько в общей логике японской внешней политики, ожидать ее изменения в обозримом будущем не приходится. С выбранного курса ее не смогут столкнуть ни возможная смена правительства или даже правящей партии (последнее, впрочем, маловероятно, учитывая твердость позиций правящей Либерал-демократической партии и слабость оппозиции), ни увещевания со стороны российской дипломатии, ни необходимость вести более сбалансированную политику в новых условиях. Причем даже сама необходимость этой сбалансированной политики не столь очевидна, с точки зрения японского истэблишмента. Да, российские эксперты возвещают конец американоцентричного мирового порядка и наступление либо новой биполярности, либо многополярного мира. Да, концепцию «порядка, основанного на правилах» российское руководство с гневом отвергает как циничное прикрытие американского одностороннего господства. Но для Японии — с точки зрения тех концептуальных рамок, в которых осмысливают происходящее в мире ее политики, дипломаты и военные — никаких реальных альтернатив этому «порядку, основанному на правилах» нет, а Россия и даже Китай не более, чем «ревизионистские державы», пытающиеся «изменить статус-кво при помощи силы». Эту картину мира можно решительно осуждать, считать ее ошибочной или однобокой, но факт остается фактом: именно исходя из нее Токио формулирует свои внешнеполитические приоритеты, и никакой альтернативы дальнейшему укреплению союза с США японские власти не видят.
Более активная военная политика Токио не личный проект Фумио Кисиды и не реакция исключительно на украинский кризис, но проявление гораздо более долгосрочных тенденций. У нее есть свои причины и своя логика. Мы можем соглашаться с этой логикой или отвергать ее, но игнорировать ее означало бы отказаться от возможности объективного анализа и реалистичного прогнозирования ситуации.
