Журавль по имени Цу

И.В. Крайнова

Третьим спектаклем, который я увидела в этой поездке (театр АпАРТе на Старом Арбате), была японская легенда в исполнении японской актрисы и русских актеров.

Нестройный, немелодичный голос японский флейты сякухати до сих пор плачет в моем сердце… Из черноты сцены выплыла фигура в плетеной тростниковой шляпе, скрывающей лицо. Из черноты космоса выплыли звуки, не складывающиеся в гармоничную мелодию, разрушающие привычные представления о прекрасном в музыке. И я поняла, что просто красивой легенды не будет. А будет погружение в странный, причудливый код японского мира.

Александр Ивашин, учившийся в Японии игре на сякухати, создает потрясающий образ странствующего комусо – монаха Пустоты и Небытия. Шляпа тэнгай полностью закрывает его лицо и показывает (по учению дзэн) абсолютную отрешенность от мира суеты. В исполняемой им музыке Пустоты — сущность Просветления.

…Зазвучал поющий голос, такой же таинственный – или только почудился мне? Возникла белая фигурка в кимоно с веерами, едва помахивающая ими, как бы пытаясь взлететь. Если вспомнить сказание про цуру – журавля, он был ранен стрелой и упал на пашню.

В этом месте в европейском театре последовал бы эмоциональный взрыв, хотя бы музыкальный. Но не в японском театре, в духе которого поставила спектакль «Журавль» режиссер Елена Озерцова. Там полная тишина и неподвижность как раз передают особый накал страстей. Очень трудно привыкнуть после нашей «школы переживаний», но всё так. Жест – вот что здесь важно, пластический рисунок роли. Жесты лаконичны и имеют определенное значение.

После танца с веерами Цу (полное имя героини – Цуру, что означает «журавль», а играет Цу – Цуру японская актриса Томоми Орита) появляется в кимоно цвета оперенья серого журавля, играя покорную жену. Она очень искренна в своих порывах… Хочешь, я спою для тебя? Или станцую? А ты не голоден, не приготовить ли тебе соба из гречневой лапши?.. А лучше просто сидеть обнявшись, кто тебе еще нужен, кроме меня?

Йохей (Даниил Коробейников) в кимоно того же цвета — он тоже открытый, наивный. Чистой белой хризантемой глядит на них луна, скромно упрятанная за решетку традиционного домика (лаконичны и выразительны декорации заслуженной художницы России Ларисы Наголовой). Первая сцена Цу и Йохея полна лиризма и нежности. Только первая…

Обаятельный парень, он так же искренен в своей любви к золотым монетам, как к красавице жене. И как же радостно позвякивают монетки на его поясе, вырученные за штуку чудесной материи, сотканной Цу! Похоже, они привлекают его своим сверканием и звоном, как манят простодушное дитя блестящие игрушки.

Если жена наткет еще немного, звон монеток в мешочке у пояса станет еще веселее. Цу добрая, она все для него делает, что ни попросишь…

Багровым окрашивается лунный зрак на арьерсцене при появлении этих двоих – Таро (Дмитрий Швецов) и Дзиро (Павел Буйнаков). В спектакле как бы два не смешивающихся пласта восприятия, два разных мира – Добра и Зла. Причем Зла фарсового, комичного, но оттого не менее опасного, грозящего разрушить Добро и Любовь. В этой сцене на первый план выходит фарсовое начало, кёгэн.

Кёгэн (один из видов традиционного театра Японии, народный комедийный драматический жанр, сложившийся к XIV веку) сначала существовал как самостоятельный жанр, но со временем его интермедии вошли в представления театра Но (Но – тоже вид японского драматического театра, который сначала ориентировался на дворян и аристократов).

«Торговцы» Таро и Дзиро в черных костюмах с позолотой. Золотым дождем будущих монет осыплют они голову доверчивого Йохея. Скорее всего, это искушающие крестьянина духи абсолютного Зла. Посох в руках Таро уже очертил магический круг с красными огоньками. Йохей и не заметил, как попал в него.

Пожелтела луна в саду, наблюдая за семейной парой, – словно фонарь, видимый сквозь прутья темницы (теперь ее напоминает решетка домика Йохея). Цуру говорит мало. Интуит, она читает по глазам: «Ты все еще думаешь про эти деньги…»… «Ты уходишь от меня все дальше и дальше…»

И взгляд отрешённый, «глазами внутрь». Птичья, «улетающая» походка. Она не здесь. Только раз повысит Цуру голос, выкрикнет что-то про коварных людей. Но это только слабый всплеск сил угасающей птицы. Алой полосой по краю окрасится ее веер.

Самый страшный для меня звук спектакля – механический стук невидимого ткацкого станка. Равномерно выдергивающий перья из прекрасной Цуру. Она еще выйдет к нам – исхудавшая, с растрепанными волосами (перьями?), с взором дикой птицы, бессильная подняться в свой последний полет…

В Японии существует множество произведений о журавле-цуру, который превратился в девушку и поселился в бедной хижине. Все они грустны, вариант в моей книге японских сказок заканчивается так: «Ах, да ведь это журавль. Тот самый журавль. Курлычет, кружится над домами …. Тяжело так летит»…

Недаром в финале снова звучит неповторимый голос бамбуковой флейты сякухати, уже другой – более длинной. Монах в черном одеянии сидит на авансцене. Лицо его уже открыто – сбылось древнее пророчество. Никогда дух, даже самый красивый и добрый, не будет счастлив с человеком…

В поэтичнейшем из зрелищ, со щемящими нотками света и печали, раздается аутентичная музыка, грациозно танцует, поет тоненьким голоском, любит, тоскует, радуется своей любви изящная, как статуэтка, героиня японских легенд. Мы покидаем театр с едва ощутимым чувством вины за вторжение в гармоничный, самодостаточный мир природы и японского театра.

Спектакль идет редко, слишком он эксклюзивен, хрупок, как осыпающиеся лепестки сакуры. Оживила одну из легенд о женщине-журавле очень интересный режиссер Елена Озерцова, большая поклонница страны духов, плетущая прихотливый узор из движений, музыки и слов. Помогали ей органичные артисты, художница Лариса Наголова (костюмы у нее удивительные), да и вся команда, готовившая спектакль.

«Журавля» нельзя отнести к одному из «чистых» жанров японского театра, который сам по себе очень сложный: элементами его являются актеры и музыканты, маски и декорации, куклы и танцы. Наверное, потому что постановщик впитала в себя разные театральные эстетики — от лучших российских режиссеров. Прежде всего, Озерцова – сама превосходная синтетическая актриса, окончившая и эстрадно-цирковое училище, и ГИТИС. Играла у Любимова на Таганке, в знаменитом Красноярском тюзе у Гинкаса и Яновской – замечательных учеников Товстоногова; в Москве в «Арбузовской студии» — ее курировал сам Эфрос, в уникальном «Театре пластической драмы», созданном легендарным Гедрюсом Мацкявичюсом.

Перед спектаклем и в начале действия идет эмоциональный настрой на это необычное зрелище – самого режиссера, актеров, публики – благодаря соло на сякухати. «Традиционный японский танец пронизан природными вселенскими ритмами и тоже готовит подсознание публики и актеров к совместному действу, думаю, поэтому в зале стоит напряженная тишина, хотя в драматургии нет интриги, которая бы невольно держала внимание публики»,- добавляет режиссер. Томоми, профессионально танцующая в Японии, каждый раз прилетает с другого конца света.

…Мистерия переводится как таинство, обряд. Пусть таким остается и «Журавль». Бесполезно пытаться понять, «как это сделано». Оно было всегда, надо только попасть в такт вселенским ритмам, чтобы увидеть. …Тишина, благоговение и — благодарность за минуты театрального счастья.