В конце октября, на время короткого ковидного затишья, опять возобновились соревнования на большой токийской арене сумо. Длились месяц. Второй раз за пандемию (первый был в сентябре) в зал были допущены зрители. С подругой — любительницей сумо, чьи покойные родители были истинными знатоками — мы обсуждали молодого борца Энхо Акира. Сравнительно маленький и почти худощавый, но верткий, он умудряется выбивать с дохё противников куда крупнее себя. К тому же обаятельное лицо делает его любимцем публики. Заработав первую популярность в январе, он упорно шел вверх, и вот сейчас, на исходе года, все только о нем говорят. Но судьба его в сумо предрешена: он не доберется до высшего дивизиона. С весом в 92 килограмма и ростом в 170 сантиметров он побеждает и проигрывает один к одному. Так пока и сидит в разряде маэгасира. На ступень оодзэки и уж тем более ёкодзуна все равно поднимутся другие, более мощные борцы.
В этом году два ёкодзуна — оба монголы Хакухо и Какурю — удостоились «дурного Гиннесса»: по причине травм и вируса они отдыхают от участия в соревнованиях неслыханный целый год. Борца, раз ставшего ёкодзуна, не могут сбросить с пьедестала даже его поражения, но цеховое общественное мнение сильнее. Ёкодзуна, который не выигрывает, или ёкодзуна, который не сражается, слабеет и теряет хоть и не титул, но репутацию. Поэтому оба они вскоре уйдут в почетную отставку.
Турниры по нечетным месяцам — это авансцена мира сумо, но вокруг стадиона Кокугикан раскинулись кварталы местности Рёгоку. Сам стадион, многочисленные школы сумо — сумо-бея, рестораны тянко-набэ — специфической кухни сумоистов. Почти ежедневно, следуя в офис и обратно, я проезжаю через Рёгоку на своем рыжем велосипеде по кличке «Апельсин». Там есть у меня любимая сумо-бея: по пути я то перекинусь словом с управляющим, то на ходу обменяюсь приветствием с выглянувшим наружу круглолицым и замкнутым насельником. Правила жизни в сумо-бея, и правда, вполне себе монастырские.
Первый раз, когда я рискнула там притормозить и вступить в разговор с сумо-сан, был для меня немножко нервный. Я к нему обратилась с приветствием и с вопросом, а он, как часто бывает, не сразу соотнес японскую речь с европейским лицом — и сделал ко мне шаг, чтобы то ли расслышать лучше, то ли что… Как писал Венечка Ерофеев, «и оглядел меня всего как дохлую птичку или грязный лютик». Ну, положим, он меня оглядел несколько иначе — таким, знаете, профессиональным взглядом, каким сумоисты оглядывают визави, чтобы определить его энергетическую силу (не физическую). Я повторила вопрос, а он еще шагнул, сократив дистанцию до метра. Представляете чувство, когда человек-гора делает к вам два шага, всматриваясь пристально? Разговор, тем не менее, как-то сложился.
Вечером двери сумо-бея обычно заперты, надвратный фонарь потушен, внутри тишина. Но в понедельник вечером было иначе: обе половинки двери раздвинуты, оставляя просвет сантиметров в двадцать пять. А за ними — большая туша, присев на корточки, подкачивает шину велосипеда. И сама вздыхает с каждым нагнетанием воздуха.
Почему-то очень трогают меня вот такие несопоставимые картины. Киотосские гейко, в многослойном выходном кимоно и забеленные по трапециевидную мышцу, набирают мессаджи на клавиатуре iPhone. Хотя, по большому счету, нет здесь противоречий. Гейко и в древности имели все лучшее и прогрессивное; равноудаленные спонсоры и приближенные любовники помогали им держать марку.
Сумо-сан, которому бы только гордо глядя поверху, прошествовать в церемонии дохё-ири — а он пыхтит, велик на завтра готовит.
Вечное воровское чувство: ну что, сумею стырить неприсвояемый фрагмент жизни? Со взведенной камерой смартфона возвращаюсь к воротцам и быстро взглядываю из-за угла. Эх, он уже сидит хуже, чем раньше, вполовину разогнулся — закончил, видно. Прикид вечерний: одни только хлопковые шорты, а из-под них вылезла на поясницу широкая резинка трусов с какой-то латиницей. Меня это поразило. «А что, ребята, вы разве не обязаны безвылазно ходить в фундоси?» — думаю себе. По утрам-то на разминке они все в них, навернутых на бедра. Глаз привык.
Почему-то досадно увидеть сумоиста не в фундоси, а в тривиальных шортах. Помню свой первый приезд в Берлин, еще тридцати лет мне не было. Пошла я, конечно, смотреть и рейхстаг. А подошла к нему с тыла — Пляц дер Републик была там, впереди. И вот я, специально не оглядываясь на здание, прошла подальше на площадь — зная, что я сейчас повернусь, смогу окинуть весь его глазом, и что я увижу. Оборачиваюсь — и не верю глазам своим: надписей нет. Где они? «Дошли!», «Мы защищали Одессу, Сталинград!» Нет ничего, чистые колонны. Смыли историю. Смешно, конечно: где рейхстаг и где шорты сумоиста? Но чувство досады в чем-то схожее.
Но нет, конечно, зачем такие пытки в нерабочее время. Фундоси, набедренная повязка сумоиста — многие, возможно, заблуждаются насчет материала, из которого она сделана. Это какая-то жуткая смесовая ткань — джинса с мешковиной, толщиной сантиметра в полтора. И вот такое бронебойное исподнее носить часами напролет — натирает, поди, в нежных местах. Хорошо, что шорты, и что продают в этом грубом рыночном мире нижнее мужское белье размера 10L.
Тут он повернулся, чтобы погасить свет — и оказался лет 27, в интеллигентных очках в черной утолщенной оправе, и с усталостью на лице. Но такой, приятной молодой усталостью, когда еще бодрые мышцы и миофибрилы не опускают и не делают лицо страдальческим. Просто тень меланхолии на молодости.
Утром сумо-бея другая, чем вечером. Внешние двери часто полуоткрыты — ради доступа свежего воздуха в тренировочный зал. Внутри несколько прекрасных туш из младшего эшелона заняты разминкой — ладони с пухлыми, как у полугодовалых младенцев, пальцами звонко хлопают по ляжкам, по пузу. Кто с широченным пластырем на груди, кто с перевязанной ступнёй. Кончилось занятие — то один, то другой обязательно выйдет наружу подышать, вынося густо осыпанные песком ягодицы, и такую спину, словно часы вылеживали на припеке на речном берегу. При этом лица молоденьких бойцов тоже совершенно по-детски круглые, да и голый вид располагает к пляжным сравнениям. Кажется, они должны вынести с собой из сумо-бея песочные куличики.
Вот только суровы все не по возрасту. То ли обязаны сохранять серьезность согласно уставу школы, то ли это влияет на них куриная диета, тяжкий долг ежедневного поедания наваристого супа о-тянко.
«Для доставщиков почты. Если нас нет, ищите на противоположной стороне улицы, на втором этаже ресторана тянко-набэ» ― гласит прикрепленный к двери когда-то давно отпечатанный и уже выцветший листок.
Ах, а мы ведь всего только в прошлом июне ходили с подругой в ресторан тянко-набэ, в тот, где раньше была реальная школа знаменитого когда-то ёкодзуна. И дохё посреди зала — не имитация, а подлинное, оставшееся с тех пор. На дохё в тот вечер выступали не сумо-сан, а окормляющийся при сумо небольшой артистический дуэт. Таких групп достаточно, и поют они так называемые сумо-дзинку — особые, ассоциированным с сумо, песни, известные с эпохи Эдо. Их вокалисты, конечно, уверяют, что они и сами начинали в какой-нибудь сумо-бея, мальчиками для уборки и готовки, и даже намеревались делать карьеру в сумо, да жизнь вывела в другую сторону.
Только я поразмышляла о фундоси, и на следующее утро — вот они. Впервые вижу даже на Рёгоку картину такого непотребства: размотанные штук пятнадцать комплектов вывешены прямо на дорожное ограждение перед сумо-бея. А тут тебе бежит улица Кокугикан-дори, и офисные леди, и школьники спешат изо всех сил — и как-то неприлично. Выглядят эти размотанные на просушку фундоси полинялыми и старыми. Там, где ткань попадает в глубокие складки взращенного годами профессионально толстого тела и особенно пропитывается солью, — явные выцветшие полосы.
Раньше, в доковидные времена, я бы уже сговорилась с управляющим на посещение тренировки, пришла к пяти утра с друзьями, но корона сделала эти закрытые миры еще недоступнее, прибавила им желанности. Впрочем, в мае я спросила его, можно ли будет посетить тренировки, «когда всё успокоится». Мимика его выразила ту степень страдания, какая только может проявиться на маске беспристрастия, и он протянул: «Ну сейчас-то никак, сейчас же вирус…» «А когда пройдет?» — переспросила я с оптимизмом. Но тот не смог выпасть из состояния нака-има, сингулярного «здесь и сейчас», и расширенными глазами озирал за моей спиной полувымерший Рёгоку и купол закрытого Кокугикана.
Сегодня проезжаю на велосипеде обратно домой в восьмом часу вечера — вдруг вижу, как в волшебном фонаре: внутри моей сумо-бея в полутемной прихожей стоит во весь рост внушительных размеров тускло-розовая обнаженка. Ну то есть, в шортах, поди, был или хотя бы в боксерах. Просто этого не видно проездом, а видно обрисованную светотенью наготу, лоснящиеся плечи, выдающиеся формы. Тут хитрость японского домостроительного искусства. Приемы те же, что и в старину: рейки дверной панели расположены под углом, и внутренность дома видна только по касательной и только в движении, когда просветы между рейками налагаются один на другой.
Вот такие почти невесомые, но непреодолимые преграды между зрителем и объектом — самая японская фича. Москитная сетка, под которой сплелись любовники. Ширмы-сёдзи, за которыми гудит пьяное веселье — но нам дали разглядывать только тени на них.
Если европеянка-велосипедистка, не справившись с приступом вуайеризма, вдруг притормозит, желая приглядеться, она ничего не увидит перед своим носом — одну лишь задвинутую ребристую дверь. Для легкого эротического вдохновения такая движимая сценка — да, подходит. Для конкретно-чувственной реализации — нет.
Голый абрис большого парня в сумраке дома и в вечерней тишине — вот и все волнующее трехсекундное свидание.
Дождусь января, сброшу морок закулисных картин Рёгоку на очередном ярком турнире Большого Сумо, встречу день рождения под крики рефери-гёдзи. Никто, впрочем, еще не знает, будет турнир или нет, любой купленный билет сейчас — лотерейный.
Токио
Глоссарий:
Маэгасира — низший и самый многочисленный ранг борца в высшем дивизионе профессионального сумо.
Оодзэки — второй ранг борца в иерархии профессионального сумо.
Ёкодзуна — высший ранг борца сумо.
Рёгоку — район Токио, где находится Кокугикан — «Зал национальных единоборств», множество тематических ресторанов, школ сумо и других интересных мест для любителей этого вида спорта.
Тянко-набэ — насыщенный белком суп из множества ингредиентов, приготовленных в одном горшке, специальная диета сумоистов по увеличению веса.
Гэйко — вместо «гейша», термин, устоявшийся в Киото, главном центре этой профессии.
Дохё — глиняная площадка для схваток, посыпанная песком.
Дохё-ири — церемония выхода на дохё, выполняемая борцами двух высших дивизионов.
Фундоси — набедренная повязка, в старину эквивалент нижнего белья у японских мужчин; сохранилась как элемент спортивной одежды в сумо.
Нака-има — понятие философии дзэн, означает полное погружение в проживание текущего момента.
Юлия Стоногина — культуролог, японовед, евангелист японской креативной экономики. Кандидат культурологии. Публиковалась в журналах «Новое литературное обозрение», «Неприкосновенный запас», «Дружба народов», «Иностранная литература», «Этажи». Соавтор ряда коллективных монографий о Японии, а также собственной книги о культурных особенностях японского бизнеса «Бусидо 5.0: Бизнес-коммуникации в Японии». С 2011 года живет и работает в Токио.
