«Россия и Япония. Сто лет отношений». Публикация книги Константина Оганесовича Саркисова

Продолжаем публикацию книги К. Саркисова «Россия и Япония. Сто лет отношений».

2. Циндао и Порт-Артур

Последующим звеном в цепи «порочного круга» событий был захват Германией части территории Китая на Шаньдунском полуострове Циндао с бухтой Цзяочжоу (в документах того времени: Киао-Чао). 16 ноября 1897 года, воспользовавшись инцидентом с убийством германских миссионеров, корабли командующего Восточноазиатской эскадрой Германии контр-адмирала Отто фон Дидерикса вошли в бухту Цзяочжоу (膠州), оккупировали портовый город Циндао и часть Шаньдунского полуострова. Было это сделано в целях «поддержки германских требований к Китаю в связи с «резней» миссионеров и для обеспечения в будущем безопасности подданных Германии в этой стране». (Times).

Это был явный предлог для аннексии чужой территории для дальневосточной базы германского флота. Первые военно-морские амбиции Германии в Китае появились после второй опиумной войны Англии и Франции с Китаем в 1861 г. В сентябре этого года тогда еще Пруссия подписала с Пекином договор о свободном посещении китайских портов. Германская империя, возникшая после победы над Францией в войне 1870 г. поначалу направляла свои усилия в сторону своих африканских колоний, и в 1885 г. ее военно-морское присутствие на Дальнем Востоке было ограничено несколькими канонерками. Большой интерес торгово-экономических кругов империи к Дальнему Востоку был связан в значительной мере с ослаблением Китая в результате сокрушительного поражения в войне с Японией 1894 -1895 гг. Поиски подходящего места для обустройства военно-морской базы начались в 1895 г. В мае этого года адмирал Альфред фон Тирпиц из Гамбурга направился в Нью-Йорк и после краткого пребывания в Америке из Сан-Франциско на американском пароходе добрался до японских берегов. 9 июня он был разбужен «великолепным видом Токийской бухты», откуда его путь лежал в Шанхай, где 13 июня он вступил в должность командира дивизиона крейсеров на флагмане «Кайзер». 4 июля он получил приказ адмирала Эдуарда фон Кнорра обследовать бухты на островах Сямынь (Amoy) и Цзиньмынь (Quemoy) в Тайваньском проливе и Чжоушань (Chusan) южнее Шанхая. Бухта Цзяочжоу (Kiaochou), которую Тирпиц в конечном счете выбрал, в этом списке не было. Весь следующий год окончательное решение так и не было принято. Германский посол в Китае Эдуард фон Гейкинг склонялся в пользу порта Сямынь, но Тирпиц по-прежнему настаивал на бухте Цзяочжоу, в которую он впервые с кораблями пришел в августе 1896 г. Увиденное укрепило его в намерении обосноваться здесь. К тому же с 13 по 21 сентября он был с визитом во Владивостоке для «демонстрации флага», а также, чтобы лучше познакомиться с российскими военными моряками, прощупать насколько серьезную силу представляет из себя русский флот и каковы его «амбиции» в Китае. В октябре Гейкинг сообщая в германский МИД о крайнем интересе Тирпица к бухте Цзяочжоу, одновременно отмечал заинтересованность в ней России, которая поначалу склонялась в пользу Порт-Артура, но узнав, что он не всегда бывает свободным ото льда, свой взгляд обратила на Цзяочжоу. Последующие события, когда Гейкинг ложно сообщал в Пекин о согласии Тирпица на кандидатуру порта Сямынь (Амой) и сбивавшие с толку сообщения в печати о том, что Пекин, якобы, обещал бухту России, привели к тому, что адмирал стал на сторону тех, кто предлагал другое место в Тайваньском проливе и поближе к устью Янцзы. В 1897 г. он был срочно отозван в Берлин, чтобы занять ставшее вакантным место в министерстве флота. [Kelly, Patrick J.. Tirpitz and the Imperial German Navy. Indiana University Press. Bloomington, IN.: 2011. р. 121 — 127]. Сменивший его на посту командующего Дальневосточным дивизионом Отто фон Дидерикс (Otto von Diederichs) после инцидента с убийством двух немецких миссионеров в уезде Цзюйе (巨野) городского округа Хэцзэ провинции Шаньдун запрашивал 1 ноября 1897 г. Берлин, не стоит ли ему воспользоваться случаем для достижение других целей. Германский канцлер Хлодвиг Гогенлоэ (Chlodwig Hohenlohe) явно колебался. Зато никаких сомнений не было у кайзера, который вмешался и Дидериксу пришел приказ следовать в бухту со всем дивизионом. 6 марта 1898 г. Берлин подписал с Пекином соглашение об аренде территории и акватории бухты на 99 лет до 1997 г.

За день до высадки матросов с «Кайзер» и трех крейсеров в бухте Цзяочжоу газеты из Берлина сообщали о настроениях в германской столице, об уникальной возможности оккупировать обширную бухту, с ее великолепными качествами морской опорной базы (Times).

Новость была ошеломляющей не только для Лондона, но и для Петербурга. На заседании кабинета 26 ноября 1897 года министр иностранных дел Михаил Николаевич Муравьев, который сменил Лобанова-Ростовского, выступил с предложением незамедлительной оккупации Порт-Артура как контрмеры занятию немцами Циньдао. В отличие от Берлина в российской столице не было единодушия, и эта перспектива не воспринималась как уникальный шанс.

Возражал управляющий морским министерством адмирал Тыртов, считая, что один из портов на Корейском полуострове более отвечает целям, которые ставит перед собой Россия. Военный министр Ванновский соглашался с мнением Тыртова. Витте колебался, но в целом считал, что интервенция в данный момент была бы несвоевременной. Предложение в результате было отклонено (Wolff).

Но в конечном счете перевесила точка зрения царя. Коковцов, будущий министр финансов и премьер-министр России, вспоминал: «Витте припомнил мне… о разногласиях его с бывшим Министром Иностранных Дел Гр. Муравьевым по вопросу о занятии нами Порт-Артура, как его „топил“ при этом Куропаткин и поддержал только Тыртов и как Государь решил вопрос против него и Морского Министра» (Коковцов). Сам Витте постфактум оценивал случившееся драматически: «Назначение графа Муравьева … было роковым. Оно привело к самым ужасным последствиям, которые перевернули историю России, навлекли на нее громадные бедствия» (Витте).

Спустя месяц 18 декабря 1897 года отряд военных кораблей России под командованием вице-адмирала Федора Васильевича Дубасова вошел в Порт-Артур. Японский посланник в Пекине Яно Рюкэй 4 января 1898 года со ссылкой на английского коллегу телеграфировал министру иностранных дел Ниси, что Англии отказано в стоянке их военных кораблей в Порт-Артуре и выдвинуто требование покинуть его в ближайшее же время. Что же касается, военных кораблей России, то они останутся зимовать, после чего также покинут порт. Но в это мало кто верил, и Яно сообщал, что «в дипломатических кругах Пекина есть мнение, что Порт-Артур оккупирован (русскими) навсегда» (ДВПЯ).

«…Германская дипломатия имела полное право торжествовать. Она выбила нашу политику из ее исторического русла, направив ее на Дальний Восток, ибо занятие Циндао имело чисто провокационный характер − в осуществление лозунга «Drung nach Osten. Германия расчистила в Европе таким образом себе почву для преобладания. Она перехватила у нас Балканский полуостров для обработки его на немецкий лад и для подготовки его последующего захвата через посредство Австро-Венгрии.Она тем более имела право торжествовать, что наше внедрение в Порт-Артуре и Ляодунском полуострове поставило нас во враждебные отношения не только с Японией, которой после японо-китайской войны м помешали занять эту часть китайской территории, чего она добивалась, но и с Китаем, который с того времени утратил доверие к нашей политике, а тем более к нашей дружбе. В то же время эти события усилили подозрительное и неприязненное к нам отношение Англии и Соединенных Штатов» (НВ).

В своих мемуарах Вильгельм II выстраивает другую логику захвата Циньдао. Только нежелание России занять этот полуостров подтолкнуло Германию на его захват. С изрядной долей язвительности он ссылается на обследование местности «русским адмиралом», который «нашел ее такой пустынной и ужасной, – ведь там не было ни гейш, ни чайных домиков, которые так необходимы русским на время зимней стоянки» [намек на Инаса в Нагасаки] [Вильгельм].

«Германский след» в причинах русской оккупации Порт-Артура упоминала английская пресса. В январе 1898 года она ссылалась на секретный документ МИД Китая, в котором говорилось об ультиматуме России Пекину: если Китай согласится на аренду Германии Шаньдунского полуострова и Циндао, то Россия потребует того же самого в отношении Ляодунского полуострова, Порт-Артура и порта Далянь. Захват Германией Циндао вызвал цепную реакцию захватов китайской территории другими странами (Richardson). В то время газеты писали как о неизбежной оккупацию Францией острова Хайнань.

О возмущении российского общества захватом немцами Циндао подробно писала американская печать. «Все ведущие петербургские газеты считают смехотворной идею расчленения Китая между европейскими странами. Россия продолжает смотреть на Китай как на своего естественного союзника в Азии − незаменимого союзника против постоянной угрозы со стороны Японии. Русские считают себя в определенной мере покровителями Китая, а его − бастионом на пути возможного европейского вторжения в азиатскую Россию. Так много торговых связей объединяло ее с Китаем в течение многих столетий, что русские смотрят на торговлю с Китаем как на свою монополию. «Северная Азия принадлежит нам, заявляют они. — Южная Азия принадлежит Англии, Индокитай Франции. Какое отношение имеет Германия, чтобы вмешиваться в этой части мира?» (NYT).

«Цепная реакция» германского захвата Циндао проявилась и в том, что сразу после этого к Шаньдунскому полуострову стали проявлять повышенное внимание англичане. И если верить царю, его решение было вызвано именно этим. «Государь император, вспоминал Витте, сказал мне: − А знаете ли, Сергей Юльевич, я решил взять Порт-Артур и Даляньвань и направил уже туда нашу флотилию с военной силой, – причем прибавил: − Я это сделал потому, что министр иностранных дел мне доложил после заседания, что, по его сведениям, английские суда крейсируют в местностях около Порт-Артура и Даляньваня, и что, если мы не захватим эти порты, то их захватят англичане» (Витте, Воспоминая).

Свидетельства Витте, объективность которых ставится порой под сомнение, на этот раз подтверждаются японскими архивными документами. Японский посланник в Петербурге Хаяси 4 и 5 января 1898 года докладывал в японский МИД: «Из надежного источника. Захват Порт-Артура − следствие утверждений министра иностранных дел и начальника Генерального Штаба России, основанных на совете, полученном из Пекина, в котором говорится, что если Порт-Артур не будет оккупирован Россией, то его оккупирует Англия» (ДВПЯ).

В той же телеграмме, сообщая о предыстории оккупации Порт-Артура, Хаяси подчеркивал, что против этого возражал «самый влиятельный министр финансов (Витте)», считая, что эта акция может серьезно осложнить дружеские отношения с Китаем, а также оправдать намерение германского кайзера остаться навсегда на Шаньдунском полуострове. Во время своего визита в Петербург летом 1897 года в разговоре с русским царем кайзер спрашивал у него, не будет ли он возражать, если Германия займет Шаньдунский полуостров, Николай II скрыл этот разговор от своего министра иностранных дел. И перед самым началом оккупации Шаньдунского полуострова царь получил две секретные телеграммы из Берлина с просьбой о «молчаливом согласии» с этой акцией (ДВПЯ).

Теперь, когда Россия заняла Порт-Артур, в письме царю от 28 марта 1898 года из Берлина с присущей ему расистской риторикой кайзер поздравлял своего «кузена Ники» с успешным завершением стратегической операции: «Я должен поздравить тебя сердечно с успешным исходом твоего предприятия в Порт-Артуре. Мы оба можем составить великолепную пару часовых у входа в Печилийский залив (залив Бохай), к которым с надлежащим почтением будут относиться все, и особенно „Желтые“. Я думаю о том, как тебе удалось усыпить чувства «нервных япошек» мастерски устроенным делом в Корее. Удивительно изящный образец дипломатии и прекрасная демонстрация прозорливости…». Далее кайзер сообщал, что полностью отверг идею Англии о проведении международной конференции по Китаю, как плохо замаскированную попытку «связать руки» России, считая, что маньчжурские дела касаются только ее (Levine).

Влияние германского кайзера на решение царя занять Порт-Артур не вызывает сомнений. Кайзер первым сослался на англичан, когда принимал решение захватить Циньдао (Cecil). Следует признать − для этого были основания. Две британские эскадры − одна под командованием контр-адмирала Фитцджеральда стояла в Чемульпо, другая под флагом адмирала Александра Баллера находилась в непосредственной близости, в китайском порту Чжоушань при входе в акваторию Желтого моря.

Захват Германией и Россией двух полуостровов, замыкающих вход в Бохайский залив, фактически блокировал морской доступ в Маньчжурию. Это, несомненно, было серьезным геополитическим вызовом Британской империи. «Правитель Германии [кайзер Вильгельм] давно питал надежду изолировать Англию и путем перегруппировки европейских держав образовать на континенте антибританский союз. Подобная группировка временно была осуществлена в 1895 году, когда Россия и Германия объединились в вопросе о предъявлении ультиматума Японии после Симоносекского мира. Император Вильгельм был душой этой комбинации, к которой Франция присоединилась только скрепя сердце, Россия относилась более или менее безразлично и от участия в которой Англия благоразумно воздержалась. Эта комбинация была непродолжительна, но тем не менее она имела тяжкие последствия, так как именно ей следует приписать исходные причины… после того как была предпринята дипломатическая процедура, чтобы изгнать Японию с азиатского материка, сам германский император поспешил занять Киао-Чао [бухта с городом Циньдао] и посоветовал царю захватить Ляодунский полуостров с Порт-Артуром, который только что был выхвачен из рук Китая» [Извольский].

26 марта 1898 года за день до подписания российско-китайского Соглашения об аренде Порт-Артура и порта Дальний, военно-морские силы Англии в Гонконге были переведены на военное положение и началась их спешная подготовка (работы «днем и ночью») к отплытию в море [Times]. В английском парламенте звучали панические речи о том, что Россия теперь имеет те же стратегические преимущества на море, какие она имела на суше (Times).

Англия не решилась на выдворение России из Порт-Артура, видимо, здраво рассудив, что это сплотило бы Петербург с Берлином. Вместо этого Лондон присоединился к их компании и довольно быстро (всего три месяца потребовалось для этого) договорился с Пекином об «аренде» на 25 лет военно-морской базы Вэйхайвэй как раз напротив Порт-Артура. Здесь базировался Бэйянский флот, практически полностью уничтоженный в японо-китайскую войну.

Соглашение было подписано 1 июля 1898 года. Оно встретило в Англии как одобрение, так и скептические оценки. «В Вэйхайвэе нет хорошей естественной гавани, нет доков и порт занимает длинную полосу суши, плохо приспособленную для обороны», писал один из читателей «Таймс». Нет никакого сравнения с Порт-Артуром, откуда русскими уже в ближайшее время будет проложена железная дорога в центральные районы Китая. Из Вэйхайвэя сухопутный путь лежит через германскую концессию Циндао (Times). Другие как, к примеру, адмирал Ричард Гамильтон, напротив, хвалили намерение своего правительства, считая, что новая база сможет эффективно запереть русский флот в Порт-Артуре, как во время Крымской войны 1854–1855 годов это сделала английская база на острове Нарген (Найссаар) у входа в Ревельскую (Таллиннскую) бухту, сдерживая русский флот в Кронштадте (Times). В палате лордов Джордж Керзон, будущий вице-король Индии, министр иностранных дел оправдывал приобретение Вэйхайвэя как единственную меру, способную восстановить стратегический баланс в регионе. (Times).

Токио был в «шоке» − все, что было завоевано и оккупировано тремя годами ранее в войне с Китаем, оказалось в руках европейцев. Не решаясь в одиночку бросить перчатку Петербургу, Токио с учетом неопределенности в позиции Лондона после занятия Вэйхайвэя вынужден был соответственно скорректировать свою позицию (NYT). Со своей стороны Россия, после того как корабли Дубасова вошли в Порт-Артур и, судя по всему, не собирались его покидать, стала пересматривать свое отношение к спору с Японией по поводу Кореи. Новое приобретение меняло существенно стратегические ориентиры.

7 января 1898 года Муравьев встретился с японским посланником Хаяси. Строго конфиденциально он передал японскому посланнику желание российского императора впредь избегать трений между двумя странами по корейским делам и обсудить возможность заключения соответствующего соглашения между двумя странами с учетом того, что у Японии в Корее больше интересов, чем у России. При этом Муравьев подчеркнул, что в основе соглашения должно быть уважение нейтралитета Кореи. Хаяси заверил русского министра, что Япония заинтересована в соглашении с Россией по Корее и с готовностью на это пойдет, и тут же в телеграмме Ниси сформулировал, на каких условиях это возможно: если в ответ на отказ Японии выступать против намерений России на Ляодунском полуострове, у России есть готовность предоставить Японии большую свободу в действиях в Корее, то это можно считать вполне приемлемым компромиссом. Причем в качестве компенсации должно быть нечто большее, чем простое влияние. От себя он добавлял, что нет необходимости и даже неразумно было бы блокировать продвижение России на Ляодунский полуостров. В прибрежных Японии водах уже присутствуют две морские державы. Присоединение к ним еще одной не только не повредит, но даже будет выгодным для Японии, тем более что попытки сдерживания лягут на нее постоянным бременем без уверенности в гарантированном успехе. (ДВПЯ).

Хаяси надеялся, что Россия, «переваривая» только что проглоченную добычу, будет более склонной к компромиссу по Корее, а ее присутствие там, где уже находятся Англия и Германия, приведет к росту противоречий между ними и сдерживанию российской экспансии в Китае.

Действительно, интересы этой «тройки» не только не совпадали, а обещали в будущем серьезные коллизии. При этом у Лондона конфронтация с Россией носила «глобальный характер». Она была острой на Ближнем Востоке (Турция, Иран) и, особенно, в Афганистане, возможное занятие которого русскими Лондон рассматривал как реальную перспективу для проникновения в Индию. Склонность Лондона рассматривать продвижение России в Маньчжурию как веху на пути в Индию была маниакальной. Англичанам должно было быть хорошо известно, что в Китае − этой «черной дыре» азиатской геополитики, рано или поздно появлялись и исчезали все завоеватели. В Лондоне упорно отвергали версию, что главным мотивом захвата Порт-Артура было стремление России приобрести «незамерзающий порт»: в Корее есть, по крайней мере, два или больше порта, которые не только не замерзают, но территориально ближе к Владивостоку, и по многим параметрам в природном отношении лучше Порт-Артура. Поэтому его захват − только начало движения России вглубь Китая к границам Индии − писала «Таймс» и в пример приводились высказывания князя Ухтомского о том, что задачей России является «поглощение Китая под эгидой нынешней китайской династии», вытеснение английских промышленников из Китая и формирование антибританской коалиции (Times).

Помимо защиты своих владений в Индии Лондон не собирался уступать и «китайский пирог», активно участвуя в его дележе, используя как раз свои индийские владения как «трамплин» в Поднебесную. В Пекине англичане вели переговоры о правах на строительство ветки Бирманской дороги на север в сторону китайской провинции Юньнань с выходом в обширные районы внутреннего Китая, а также дороги через провинцию Сычуань с теми же перспективами. Англия уже успела обосноваться в Цзоушане, напротив устья Янцзы, что давало ей возможность контролировать торговые потоки в самый богатый район Китая. Но Англию по той же логике «порочного круга» экспансии волновал вопрос доступа к портам Маньчжурии, в частности к Нючжуан (ныне Инкоу). Россия в этом процессе захвата исключительных прав на строительство железных дорог и владение портами с контролем над таможней давала понять, что не собиралась ни с кем делиться, и Лондону приходилось с этим считаться (NYT).

Другое дело Япония. Если европейские страны заботились о своей экономической выгоде, Японию, помимо того же самого, беспокоили вопросы собственной безопасности. Борьба за Корею и Китай, за их торговые и промышленные рынки проходила у нее под носом. Такая же близость собственных границ, пусть и новоприобретенных, была только у России. Этот фактор и ожесточал соперничество двух стран, но и одновременно становился стимулом к поиску компромисса, чтобы избежать военного конфликта и не пускать сюда «чужих». Забегая вперед, можно сказать, что первого не удалось достичь, но уже после войны второе стало определяющим в движении друг к другу.

Поиск компромисса в связке «Корея-Маньчжурия» начался в этот период. После приобретения Порт-Артура российское сдерживание Японии в Корее ослабло (Lobanov-Rostovsky).

Тогда казалось, что вопрос тем самым решен. Фраза Ленина, что «Маньчжурию обменяли на Корею», отражала типичную в тот период точку зрения (Российско-японское соперничество:). «Внезапный и неожиданный захват Германией Шаньдунского полуострова открыл России дорогу на Ляодунский полуостров, и Корея была отставлена без колебаний», считала «Таймс» (Times).

Но эти суждения насчет «обмена» или отказа от Кореи «без колебаний» оказались иллюзией. В Петербурге до самого конца не хотели отказываться полностью от Кореи, рассчитывая сохранить свое влияние если не на всей территории полуострова, то хотя бы на его северной половине, создав там «буферную зону». Чуть позже это усугубилось корыстной заинтересованностью многих приближенных к царю в лесных разработках на севере Кореи.

Оценивая в эмиграции случившееся, Извольский писал: «Этот поступок [захват Порт-Артура], аморальный сам по себе, вызвал сильнейшее раздражение как со стороны Китая, так и Японии. В Китае это послужило сигналом к боксерскому движению, вызвавшему военное вмешательство европейских держав, и послужило предлогом оккупации Россией части Маньчжурии. В Японии это вызвало громадное негодование против России за ее участие в деле лишения Японии плодов ее победы». (Извольский).

Болезненность реакции не была связана с тем, что целый кусок чужой территории был просто захвачен без какого-либо повода (у немцев предлогом было убийство миссионеров). Это было сделано прямолинейно. Особую обиду и унижение в Токио испытывали от того, что тремя годами ранее под предлогом защиты принципа территориальной целостности Китая Россия заставила Японию покинуть Порт-Артур. Мотивы, которые двигали Россией, были понятны, но, тем не менее, произошедшее воспринималось как национальное унижение. То, что японцы завоевали ценой крови, Россия приобрела за счет взятки. «В Европе в то время говорили, будто бы Ли Хунчжан получил от русского правительства взятку; это неверно. Тогда в Петербурге Ли Хунчжан никакой взятки не получил. Об этом не было со стороны Ли Хунчжан никакой речи», опровергал версию взятки Витте (Витте).

С этого момента война в случае, если Россия не пойдет на компромисс, для Японии стала реальной перспективой и именно с этого момента в политических и военных кругах Японии стали говорить о необходимости союза с Англией (NYT).

Учет приведенных выше обстоятельств, видимо, и привел Муравьева к отказу от попыток действовать по двум направлениям в расчете получить и Маньчжурию, и Корею. Но баланс русско-японских отношений, как его тогда понимали, строился на том, что в ответ на молчаливое (лучше, конечно же, на бумаге) признание Японией русского владения Порт-Артуром Россия отказывалась от дальнейшего проникновения в Корею, но без полной ее уступки Японии. Корея должна была бы оставаться политически нейтральной и независимой, а экономически с преобладающим японским присутствием.

Последнее не требовало особого признания, так как существовало уже де-факто. Русско-японское соглашение от 25 апреля 1898 года (соглашение «Ниси-Розен») стало результатом такого промежуточного компромисса. Оно провозглашало, что обе стороны:

• определенно признают независимость и совершенный суверенитет Кореи, и взаимно обязуются, воздержаться от вмешательства во внутренние дела этой страны;
• взаимно обязуются, в случае, если Корея захочет обратиться за помощью к Японии или России, не принимать решения относительно назначения военных инструкторов и финансовых советников, предварительно не достигнув взаимного согласия.

Отдельно Петербург обязался

• не «затруднять развитие коммерческих и индустриальных отношений между Японией и Кореей» ввиду широкого развития коммерческих и индустриальных предприятий Японии в Корее, а также значительного количества японцев, проживающих в этой стране. [Русско-японское соглашение].

Таким образом, конфликт не был решен, а был только заморожен. Несмотря на обязательство Японии воздерживаться от вмешательства во внутренние дела, в Сеуле соглашение не было оценено и воспринималось как готовность России отказаться от Кореи. Пресса писала о беспорядках в корейской столице, срочном отъезде посланника Шпейера и российского финансового советника К.А. Алексеева в Пекин.

3. Восстание ихэтуаней (1900)

Захват Россией Ляодунского полуострова, спровоцированный германским внедрением прямо напротив через Бохайский залив на Шаньдунском полуострове, и последующая аренда англичанами Вэйхайвэя − звенья в цепи событий «порочного круга» геополитики. Масштабный захват китайской территории стал непосредственной причиной мощного и массового протестного движения − восстания ихэтуаней или «Боксерского восстания «в западной историографии.

Оно началось с Шаньдунского полуострова, оккупированного немцами. Робкие реформы («Сто дней реформ») китайского императора Гуансюя (光緒, годы правления: 1878 -1902) начатые в 1898 году, растревожили «болото» феодальных структур некогда могущественной империи, привели к заточению и гибели самого их инициатора.

По своей природе движение ихэтуаней было социальным. Восставшие в своих листовках требовали справедливости, борьбы с коррупцией (Savage Landor). Они привлекли на свою сторону массы обездоленных китайцев, испытывавших тройной гнет: голода из-за случившегося в те годы неурожая, местных коррумпированных властей и иностранцев − торговцев, предпринимателей и миссионеров, которые использовали в корыстных целях крайне нищенское положение коренного населения.

Восстание проходило по модели всех социальных движений того периода, в том числе в России и Японии: вера в «доброго царя», которого обманывают его приближенные и иностранцы и защита его от них. Очень скоро на знаменах ихэтуаньцев появились лозунги «долой иноземцев, спасем династию!». Идеологически окрашенное движение взывало к возврату к традиционным ценностям и изгнанию чуждой христианской веры. В одной из листовок, отобранных российскими властями в Порт-Артуре у китайского рабочего, было написано: «Отныне распространение католичества и других вероучений Иисуса, как весьма вредное и неосновательное, должно быть прекращено и повсюду в Китае уничтожено». [К.А.].

Движение очень быстро из Шаньдуна перекинулось в Чжилийскую провинцию (ныне Хэбэй). В середине апреля несколько сотен передвигавшихся небольшими группами «боксеров» были замечены в пригородах Пекина (К.А). К маю ситуация в китайской столице стала угрожающей. Направление иностранных войск для защиты иностранцев стало насущной проблемой. Первая попытка посылки флота ряда стран для «морской демонстрации» была отведена уверениями пекинского двора, что будут предприняты все меры для защиты иностранцев. Теперь этим уверениям никто не верил.

Коллективное вмешательство в Китае представляло собой редкую попытку сформировать коалицию. Этот опыт вряд ли можно считать удачным. Все потенциальные участники питали сильное недоверие друг к другу, но наибольшее подозрение вызывала Япония. Сказывались воспоминания о японо-китайской войне пятилетней давности. В записке царю от 7 июня с предложением прислать из Порт-Артура 4-тысячный отряд («десант») для охраны российской миссии в китайской столице, Муравьев в качестве аргумента, добавлял, что такая мера необходима «во избежание опасности вызова в охранительных целях японских или иных иностранных войск». [К.А.].

Поначалу никто не помышлял о крупномасштабном военном вмешательстве. Более того, министр иностранных дел Муравьев в докладной записке царю от 17 июня высказывался за то, чтобы воздержаться от чрезмерного вовлечения в конфликт. Подавление восстания, которое поддерживает пекинское правительство и правительственные войска − это фактически война с Китаем: «Россия, казалось бы, не должна принимать на себя открытое руководство враждебными действиями против Китая, дабы, по прекращении смут, обеспечить себе скорейшее восстановление добрых соседственных отношений с Поднебесною империею» (КА).

Эти отношения строились на общности интересов: более 8 тысяч километров общей границы, строительство на китайской земле КВЖД, где было занято около 60 тыс. китайских рабочих, ветка от Харбина к Порт-Артуру.

Движение ихэтуаней направлено против тех, кто наводнил страну торговцами, миссионерами и экспортерами опиума, то есть не русских, к которым Пекин по-прежнему был расположен по-дружески, цитировала английская печать «Новое время» . [Times].

В тот момент возникли разногласия между дипломатами и военными. Первые считали, что главное − сохранить статус-кво в Китае, а любая попытка воспользоваться хаосом в нем и слабостью центральной власти может подорвать основы крайне важных для России отношений с Китаем. Военные же рвались в бой. Им вскружил голову легкий успех операции. Российские войска отличились при взятии фортов Таку (в документах того периода: «Дагу») в устье реки Байхэ . Вверх по реке в 15 километрах располагался Тяньцзинь с поселениями иностранцев, а еще дальше на северо-запад на одном из притоков Байхэ − Пекин с посольским кварталом. В России победу отмечали как одну из славных побед русского флота. Комендант Кронштадта послал в адрес вице-адмирала Алексеева телеграмму, поздравляя его с успехом отечественного оружия.

Военные в лице Куропаткина и Алексеева пока не высказывались в пользу аннексии Маньчжурии, но выступали за более «энергичные действия». По их мнению, потенциальную угрозу достигнутым позициям российской армии представляли Англия, Германия и Япония − последняя в особенности. Все прекрасно понимали, что баланс геополитических интересов двух стран, ставший хрупким после японо-китайской войны 1894–1895 годов и аннексии Порт-Артура, может быть легко разрушен в случае, если Россия в процессе подавлении восстания попытается расширить свое влияние в Маньчжурии.

Собственный корреспондент «Таймс» в Пекине Моррисон опубликовал необычно большой по размерам материал (около 3,5 тыс. слов) с подробным анализом этой проблемы. Приводя высказывания своих анонимных собеседников с русской и японской сторон, он делал выводы, которые в дальнейшем в значительной степени оправдались. «Завершение строительства КВЖД и соединение с ней Южно-Маньчжурской железной дороги… усиливает тревогу японцев. Неготовность России к войне с ней как сдерживающий фактор − это вопрос времени. Но обе страны не хотели столкновения из-за соперничества за упомянутые территории. В Японии против войны с Россией выступал премьер-министр Ямагата, (которого с чьей-то подачи считали закоренелым «милитаристом»). После маршала в списке тех, кто был за решение конфликта с Россией путем «честной сделки», был Ито Хиробуми. Речь шла о «сделке», способной предотвратить военное столкновение двух стран, а именно соглашение по которому Япония получила бы свободу рук в Корее в обмен на то же самое в Маньчжурии для России. Это единственный путь мирного решения конфликта интересов. Для этого, однако, нужно было справиться с геополитический казусом − возможно ли владеть Маньчжурией, не владея Кореей, и наоборот?». [Times].

Позже в той же «Таймс» подводились итоги обсуждения этого казуса. «Как считают многие специалисты по дальневосточным проблемам, война между Россией и Японией − вопрос времени, и это время не за горами. Многие столбцы печати посвящены доказательствам этой теоремы, но сама логика ее очень проста. Она заключается в том, что Россия вынуждена будет завладеть Кореей, чтобы обеспечить безопасность коммуникаций между Владивостоком и Ляодунским полуостровом. Япония же будет вынуждена противодействовать этому. Затягивание чревато тем, что Россия существенно усилит свои возможности в реализации задуманного, и Япония вынуждена будет действовать быстро. Эти умозаключения выстраиваются в допустимой степени в единую цепочку. Нельзя отрицать, что Россия хочет заполучить Корею; нельзя отрицать, что Япония не даст ей сделать это без борьбы. Остается только один элемент с высокой долей неопределенности: насколько реально сильным является это желание у России». [Times].

Выбор между Кореей и Маньчжурией и соблазн владеть и тем, и другим станет одним из главных испытаний для механизма принятия решений в России, способности ее политического руководства здраво взвешивать свои силы и силы потенциального противника, а главное, его готовности во что бы то ни стало решиться на войну как на последнее средство. Определение этого стало главной задачей для нового российского посланника в Токио. В самый разгар событий в Китае Розена заменил Извольский (Розен в 1896 году заменил Хитрово, а теперь пришла его очередь уступить это место новому посланнику).

Александр Петрович Извольский покинет свой пост в 1903 году, так и не сумев остановить движение к войне. Он уступит свой пост снова Розену. Это будет накануне войны с Японией. После войны в 1906 году Извольский займет пост главы российского внешнеполитического ведомства, и будет играть»первую скрипку» в выстраивании союзных отношений с прежним врагом, а пока в течение трех лет он трудится в Токио. За годы, когда решался вопрос, быть ли войне с Японией, он проявил себя с лучшей стороны, пытался внушить российской политической элите опасность стремления завладеть и Маньчжурией, и Кореей. Его личные связи с японскими политиками, доверительные беседы с Ито Хиробуми и другими, собственная наблюдательность помогали ему в работе. Секретные депеши, поступавшие от него в Петербург, позволяли судить без предвзятости о реальных событиях того времени.

Об отъезде из Петербурга к месту работы в Токио нового посланника в Японии можно было узнать из газет в начале мая 1900 года. Сообщалось о том, что Извольский выехал поездом в Германию, чтобы в первую декаду июня на пароходе прибыть в Иокогаму (Асахи). На самом деле Извольский прибыл в Иокогаму из Владивостока 19 июня в 6 утра 30 минут на борту крейсера «Рюрик» (Иомиури).

Прибытие посланника на военном корабле не считалось чем-то предосудительным, и уже через три дня состоялась его аудиенция у императора, вручение ему верительных грамот, подписанных царем. Из отчета Извольского о дворцовом приеме можно было узнать, что японский монарх помимо банальных фраз «о дружбе и преданности» российскому императору, благодарил за награждение его сына, престолонаследника, высшим российским орденом − Святого Андрея Первозванного. Принца Ёсихито, будущего императора Тайсё, по ходатайству барона Розена наградили в связи с бракосочетанием с принцессой Садако (Асахи).

В этот же день Извольский с супругой был принят императрицей Харуко, а позднее вместе с сотрудниками российской миссии присутствовал на «парадном завтраке» в его честь, устроенном наследным принцем и его супругой. Принц Ёсихито принимал гостей в мундире с лентой ордена Андрея Первозванного (АВПРИ).

Извольский не упоминал о том, что в момент его прибытия Роман Романович Розен еще оставался в Токио, и произошел редкий в дипломатической практике случай, когда в один и тот же день новый посланник вручал свои верительные грамоты после того, как убывающий вручил императору ноту о прекращении своих функций (Иомиури).

На следующий день в российской миссии они оба принимали соболезнования по поводу кончины графа Муравьева. Выразить свое сочувствие и расписаться в траурной книге помимо министра иностранных дел Аоки пришел и премьер-министр маршал Ямагата.

Уход из жизни Муравьева подводил итог целому этапу двусторонних отношений. Начинался новый, тяжелый и трагический период. Сменивший его в кресле министра в здании МИД на Мойке угол Дворцовой Ламсдорф стремился следовать «дипломатии Гирса» − не делать лишних движений, не провоцировать, балансировать между основными силами и сосредотачиваться на приоритетах национальных интересов, которые, по его глубокому убеждению, были в Европе, а не на Дальнем Востоке.

Но Гирс служил монарху, с которым у него было совпадение взглядов, а Ламсдорфу приходилось приспосабливаться к изменившимся настроениям на самой вершине власти. Сказывалась и нерешительность его характера, которую впоследствии отмечали многие.

Спустя несколько дней после похорон Муравьева уже в министерском кресле Ламсдорф в ответ на телеграмму вице-адмирала Евгения Ивановича Алексеева, паниковавшего по поводу вмешательства Японии, писал еще в духе предшественника: «Вполне справедливо, что исключительное военное вмешательство Японии в китайские дела противно нашим задачам на Дальнем Востоке; впрочем, едва ли и другие державы допустят столь широкие притязания со стороны токийского кабинета… Наша цель ныне должна ограничиться освобождением императорской миссии, обеспечением безопасности русских подданных, проживающих в северном Китае, и восстановлением в Пекине законного правительства, с которым возможно было бы поддерживать дружественные сношения, необходимые в интересах обеих соседних империй. Не отделяясь от других держав, дабы зорко следить за их действиями и иметь возможность во всякое время предъявить свои требования, мы должны, однако, избегать всего того, что могло бы хоть сколько-нибудь связать нашу полную свободу действий или явиться в глазах китайцев доказательством враждебных намерений России» (К.А).

Для Извольского, только приступившего к своим обязанностям, эта программа действий была хорошо известна. При отъезде из Петербурга Муравьев поручил ему выяснить, насколько верны слухи о стремлении Токио играть главную и особую роль в подавлении восстания ихэтуаней. И в случае, если они подтвердятся, следовало действовать энергично, чтобы этого не допустить.

В Токио в тот период у власти было правительство Ямагата, фельдмаршала, отличившегося как раз в период японо-китайской войны. Министром иностранных дел в кабинете Ямагата был виконт Аоки. Извольскому довольно часто приходилось встречаться с ним − в те времена было обычной практикой, когда посланники великих держав чуть ли не раз в неделю, а порой и каждый день, встречались с главой внешнеполитического ведомства и на месте решали вопросы.

Встречи и беседы свидетельствовали о том, что Япония ведет себя осторожно. Об этом же говорила реакция на зверское убийства секретаря японского посольства. Сотрудника японской миссии Сугияма Хин (Акира) убили 11 июня в 3 часа дня у одних из ворот в Старый город в Пекине. Экзекуция была совершена солдатами конницы корпуса китайцев-мусульман под началом Дон Фуцзяна, фаворита императрицы [Асахи; Times].

Ответная реакция Токио была вялой. Иначе реагировали в Берлине и в других столицах на убийство спустя несколько дней (20 июня) германского посла Клеменса фон Кеттлера. В Европе начались интенсивные консультации между заинтересованными державами. Теперь стало ясно, что без карательной экспедиции не на периферии, а в самом Пекине, не обойтись.

В Лондоне возникла идея прибегнуть к помощи Японии. Она сделала бы это быстро и эффективно. Лондон предлагал России всем вместе обратиться к Токио с просьбой направить для защиты иностранцев корпус численностью в 20–30 тыс. человек, сообщал Ламсдорфу 30 июня Остен-Сакен, российский посол в Берлине. Понимая, что Россия вряд ли на это согласится, Лондон через германского канцлера фон Бюлова пытался воздействовать на Петербург. Но, когда просьба о содействии достигла ушей кайзера, он категорически отказался, заявив, что это противоречило бы тем обещаниям, которые он дал 4 года тому назад русскому императору. «…За Японией стоят англичане − можно знать, когда они войдут, но неизвестно, когда они выйдут». [К.А].

В Токио понимали, что в Европе и в США с особой настороженностью относятся к любым его шагам, которые будут предприняты, и вели себя достаточно осторожно, но на всякий случай начали подготовку к будущей операции.

26 июня 1900 года Аоки передавал Комура, в его непривычном положении японского посланника в Петербурге, что в Японии на экстренный случай началась мобилизация одной дивизии. Однако это не означает, что в Токио отказались от своего курса на действия исключительно вместе с другими державами. [ДВПЯ].

Сдержанность японского правительства получила высокую оценку российского министерства иностранных дел. 30 июня Извольский посетил Аоки и вручил ему меморандум с похвалой по поводу твердого решения Японии действовать в полном согласии с другими заинтересованными странами. Он добавлял, что у российского правительства нет намерения чинить какие-либо препятствия свободе действий японского правительства [ДВПЯ].

Поощрение Японии, готовой направить на войну с восставшими большие силы, но действовать в унисон с остальными и под единым командованием, вызвало язвительные комментарии в англоязычной прессе Китая. «Пять лет назад, когда японцы победили в войне, три державы объединились, чтоб лишить ее некоторых плодов ее победы. Ирония судьбы в том, что эти державы вместе с теми, кто к ним не присоединился, теперь полагаются на Японию, чтобы спасти ситуацию» [North China Daily News; ДВПЯ].

Потребность в японском участии в подавлении восстания стала ощущаться особенно остро в начале июля. Дипломатические миссии и квартал с иностранцами были окружены восставшими, готовыми к расправе над ними. В этот критический момент Англия обратилась к Токио, убеждая, что только Япония способна оперативно направить дополнительные войска в Тяньцзинь, спасти ситуацию и вызволить иностранцев из плена. Никто из других держав не возражает против этого, подчеркивал временный поверенный в делах Англии в Токио, передавая Аоки 5 июля содержание срочной телеграммы от английского премьер-министра и министра иностранных дел лорда Солсбери [ДВПЯ].

6 июня кабинет министров Японии принял решение о направлении в Китай 5-й смешанной дивизии в 22 тыс. человек, и в этот же день Аоки передал Извольскому текст памятной записки об этом. [ДВПЯ].

Солсбери, который еще не знал о решении японского правительства, в меморандуме в адрес Аоки обещал, что в случае экспедиции Англия готова оказать необходимую финансовую помощь и взять на себя финансовые расходы, так как переговоры с другими странами на этот счет могут привести к потере времени с фатальными последствиями. Но, чтобы не было повторения прошлого, в конце звучало жесткое условие: английское правительство проводит четкое различие между незамедлительными операциями по спасению иностранных миссий в Пекине и любыми последующими операциями, которые должны будут предприняты за этим. В отношении последнего все должно решаться позже. [ДВПЯ].

Но Токио не нужно было уговаривать. Единственное, что Аоки интересовало − на каких условиях Англия готова предоставить финансовую помощь. Военного министра Кацура Таро заботила больше погода и возможность высадить большой десант в 15 тыс. человек в порту Таку (с учетом 7 тыс., которые уже находились в районе Таку, получались обещанные 22 тыс. человек). [ДВПЯ].

В эти дни в Петербурге на очередной встрече с Комура (12 июля) Ламсдорф, вторя Солсбери, говорил, что военных сил держав, сосредоточенных в Тяньцзине, явно не хватает для похода на Пекин. Российских войск поблизости нет, и чтобы их прислать, потребуется время. Говоря о необходимости согласованных действий всех стран в Китае, он выделил Россию и Японию. Как две страны, имеющие самые большие интересы в Китае, они должны от начала до конца действовать в сотрудничестве друг с другом. Это не только его личное мнение, так считает и император России. [ДВПЯ].

Россию беспокоило, что японское участие может обернуться тем, что случилось пять лет назад. Оснований для этого было достаточно. Ламсдорф 13 июля в записке на имя царя сообщал: «Япония уже успела высадить на китайскую территорию самые значительные силы, предназначаемые, по-видимому, к движению на Пекин». [К.А.].

Характерно, что сдерживать нужно было и горячие головы в России. Военный министр Куропаткин предлагал «покончить с Пекином», а во главе войск коалиции, которая должна была бы это сделать, поставить адмирала Алексеева, командующего Квантунской армией в Порт-Артуре».

Оговариваясь, что он не осмеливается судить о чисто военно-технических вопросах этого предложения, Ламсдорф считал его сомнительным в главном: «…Судя по имеющимся данным, надо полагать, что европейские державы не задумаются принять предложение России разгромить Пекин; но при этом нельзя, однако, не задаться вопросом: приобретем ли мы какие-либо преимущественные права за исполнение столь дорогостоящей задачи и − что самое главное − не поставим ли мы себя этим в явно враждебное положение к Китаю, с которым, в силу столь многообразных государственных интересов, мы должны всячески поддерживать дружеские соседственные отношения?» повторяет он слова из записки Муравьева от 17 июня 1900 года. [К.А].

Несмотря на все эти благоразумные мысли, ход событий имел собственную логику. Нужно было торопиться − поход на Пекин для освобождения забаррикадировавшихся в посольском квартале иностранцев обещал стать масштабной военной операцией не только против ихэтуаней, но и самого пекинского режима.

На встрече с российским посланником 12 июля Аоки повторял, что Япония «твердо намерена действовать в полном согласии» с Россией и другими странами коалиции. В то же время Извольский сообщал в Петербург, что обширные военные приготовления Японии свидетельствуют о ее стремлении играть первостепенную роль в подавлении и восстания. [АВПРИ].

Ламсдорф действовал решительнее, чем Гирс пять лет назад во времена японо-китайской войны. В циркулярном письме от 28 июля 1900 г. российским посланникам в Европе и Японии он поручал им потребовать от Японии твердого обещания не выходить за рамки согласованных с коалицией действий и не добиваться каких-то особых или исключительных полномочий. Передавая ее Аоки, чтобы не было разночтений, Извольский по собственной инициативе составил и передал такого же содержания памятную записку. В ответ Аоки признавался, что в Японии есть определенные силы, выступающие за исключительные полномочия и особую роль Японии в подавлении китайского восстания. Однако «ни он лично, ни его коллеги ни на минуту не склонялись к этой программе, которая по глубокому его убеждению, возлагала бы на Японию непосильные задачи, не обещая ей никакого соответствующего нравственного или материального вознаграждения».[АВПРИ].

«Таким образом, какие бы ни существовали первоначально у Японского Правительства поползновения и замыслы, в настоящее время, благодаря твердо высказанному Русским Правительством взгляду, участие Японии в происходящих в Китае событий поставлено в строго определенные рамки», не без гордости за результаты своего труда писал Извольский 28 июля Ламсдорфу. [АВПРИ].

Но с той же долей подозрения, если не большей, относилась Япония к действиям России. Причем оценки японцев строились не на предположениях о будущем, а на уже существующих фактах. Ссылаясь на надежные источники, 19 июля Аоки писал в Чифу японскому консулу, что значительные армейские силы будут посланы в Маньчжурию для ее защиты, а это приведет к фактической оккупации провинции, так как урон, причиненный восставшими русской железной дороге (КВЖД), очень серьезный. [ДВПЯ].

Сообщая об этих настроениях в Японии, Извольский 28 июля в депеше Ламсдорфу добавлял: «В местной печати и среди влиятельных политических групп возникло весьма сильное возбуждение по поводу все усиливающихся слухов о том, что мы готовимся двинуть значительные силы в Маньчжурию; по мнению этих газет и лиц, всякая попытка с нашей стороны занять Маньчжурию должна побудить Японию тотчас же принять соответственные меры по отношению к Корее». [АВПРИ].

Маньчжурия не входила в сферу договоров, заключенных между Японией и Россией. Что касается Кореи, то в отношении ее действовало российско-японское соглашение 1898 года, по которому в случае каких-либо волнений в этой стране Россия и Япония имели право ввести в нее свои войска, установив между собой нейтральную зону.

Оккупация Россией Маньчжурии при сохранении этого договора в стратегическом отношении ставило Японию в невыгодное положение. Но пока ничего не оставалось делать, как следовать этому соглашению. Ламсдорф уточнял у Извольского, намерена ли Япония соблюдать эту договоренность в случае, если китайские волнения перекинутся в Корею. Тот писал в ответ: «Виконт Аоки поспешил заявить мне категорическим образом, что японское правительство твердо намерено не отступать от существующих между Россией и Японией соглашений о Корее и ничего не предпринимать в этой стране без предварительных дружеских переговоров с ней». [АВПРИ].

Но соблюдение Японией соглашения 1898 года в условиях, когда менялась ситуация в Маньчжурии, становилось все более проблематичным. Если бы русские войска покинули Маньчжурию, то все осталось бы таким, как и было. Российские войска, оставшиеся в Маньчжурии, меняли ситуацию в корне. Япония теперь вынуждена была требовать пересмотра этого соглашения и предлагать новый вариант стратегического баланса между двумя странами.

Это мог быть компромисс, который Токио уже предлагал. Извольский напомнил Ламсдорфу этот эпизод. «…В марте 1898 г… министр иностранных дел Нисси [Ниси] вручил барону Розену записку, в которой предлагалось взамен признания Японией нашей сферы влияния в Маньчжурии предоставить Японскому Правительству свободу действий в Корее». [АВПРИ].

Россия тогда отвергла это предложение. Теперь Извольский сообщал о «взрывоопасности» настроений японской общественности в отношении Кореи, которая сдерживается лишь усилиями японского правительства. [АВПРИ]. «К счастью, во главе Японского Правительства в настоящую серьезную минуту стоят вполне благоразумные и осторожные лица, искренне старающиеся поддерживать с нами хорошие отношения и искать совместного с нами разрешения возникшего на Дальнем Востоке кризиса…Виконт Аоки − человек вполне европейского образования и умеренного образа мыслей, но личное его влияние на ход дел не особенно велико; первый министр, [премьер-министр] маршал Ямагата, вполне дружественно расположен к нам и, по-видимому, вполне искренне желает действовать в духе Московского соглашения (которое он сам вместе с Лобановым подписал в 1896 году в Москве на коронации Николая II), но несмотря на его несомненный престиж как победителя Китая, вследствие старости и утомления также не играет первенствующую роль; истинным, хотя и закулисным, вдохновителем Японской политики является маститый государственный деятель Японии, маркиз Ито, к опытности которого неизменно прибегают в трудную и критическую минуту. Между мной и маркизом Ито установились, кажется, самые доверительные отношения, и я встречаю в нем полную готовность направлять политику Японии по пути доброго с нами согласия». [АВПРИ].

Но Извольский предупреждает, японское правительство и Ито не всесильны. Они способны сдерживать эмоции, царящие в обществе, только до определенного предела: «Воздавая государственным людям, стоящим ныне во главе Японского правления, должную похвалу, я не могу с другой стороны, не указать на крайнюю неустойчивость их положения и на зависимость их от свойственных здешнему общественному мнению страшных взрывов и движений». Фактический военный захват Маньчжурии может спровоцировать Японию на аналогичное движение в Корее, не дожидаясь достижения согласия с Россией, в отношении которого в Японии никто особенно и не надеется. «Это, признаться, − пишет Извольский, − причиняет мне самое тяжелое беспокойство, ибо при полной готовности военных, морских и транспортных средств, Япония может высадить в Корее крупный отряд, прежде чем об отплытии его узнают в Петербурге из моей телеграммы» [АВПРИ]. В августе положение осажденных в Пекине стало совершенно критическим, и наступил момент, когда нужно было начинать решительное наступление на китайскую столицу. Остававшийся в ней российский финансовый агент Дмитрий Дмитриевич Покотилов, правая рука Витте (в 1905 году займет здесь место посланника в Китае), 17 августа доносил о штурме и падении Пекина. Коалиционные войска численностью около 20 тыс. человек включали 9000 японцев, 4000 русских и 4000 англичан (было некоторое количество американцев и французов). [К.А].

Военное подавление восстания было кровопролитным и жестоким. Покотилов докладывал в Петербург: «…Китайцы оказали всюду сильное сопротивление, что сильно озлобило войска, которые производят теперь большие насилия, убивая массу нейтральных мирных китайцев, и страшно грабят. Особенно отличаются в этом японцы. Последние ведут себя в Пекине полными хозяевами, расставляют караулы, захватили казначейство, в котором денег оказалось, впрочем, немного. Японцы немедленно перевозят их к себе». [К.А.].

Грабежами, в той или иной степени, занимались все. Куропаткин, вернувшийся к должности военного министра, получил нагоняй от царя − телеграммы из Лондона свидетельствовали о том, что российские войска занимаются мародерством: в частности, вывезли все имущество одного из дворцов в Пекине. «Телеграфируйте для доклада его величеству: какие вами приняты меры, дабы не только сохранить имущество дворцов, но и избегнуть обвинений русских войск в участии в грабеже», требовал он от генерала Николая Петровича Линевича, командующего русскими войсками в Пекине. [К.А.]

Это клевета, отвечал Линевич, «…генерал Стессель все дворцы опечатал, к каждому дворцу приставил караул и часовых, во дворцы безусловно никто не допускается… никаких вещей из дворцов не вывозилось. Возмутительная клевета англичан на русские войска в ограблении дворцов не есть первая клевета, это только новый прием англичан оклеветать русских. Из уважения к союзникам я никогда не дозволял себе непристойно отзываться об англичанах. Ныне считаю обязанностью доложить, что собственными глазами видел даже у начальствующих лиц, англичан, безусловно горы до потолка награбленных различного сорта в свертках новой шелковой материи, тоже горы шелковых костюмов, мехов, ковров и других дворцовых вещей». [К.А.].

И до этого в печати мелькали сообщения о «зверствах, о грабежах и насилии в отношении мирного населения» со стороны русских войск, при взятии городов Айгун и ряда других в конце июля 1900 года. Слухи распространяются китайцами, поэтому им мало, кто верит, комментировала японская печать. [Асахи].

На самом деле в российской печати можно было найти свидетельства грабежей отдельными начальствующими военными из армий коалиции «мирного населения» Китая. «В Лондоне на будущей неделе состоится аукцион пушек, ружей и солдатских мундиров, доставленных из Китая. Тут же будут продаваться забранные у мирных китайцев меха, одежда, домашняя утварь и предметы искусства. Таким образом, китайская экспедиция оказалась для англичан довольно выгодной аферой».[«Московский Листок».03.11(21.10).1901]. Порицавшая англичан за мародерство газета невольно свидетельствовала о тех же «грехах» российских военных: «Вернувшийся на днях из Китая полковник в отставке Н.П.Павлов привез с собой богатую коллекцию различных китайских одежд, китайского старинного оружия и предметов домашнего обихода. Г.Павлов намерен устроить выставку этих предметов, с тем, чтобы весь чистый доход с этой выставки пошел на содержание русской миссионерской школы в Пекине. [Московский Листок. 25 (12).09.1901]

Но были и приятные известия. «На сопках Маньчжурии», где русской и японской армиям через несколько лет пришлось сойтись в схватке, в эти месяцы можно было стать свидетелем их солидарности и взаимопомощи. Оценивая это, как нечто необычное, особенно при распространившихся слухах об острой взаимной подозрительности и даже неизбежности войны между ними, лондонская «Таймс» свидетельствовала: «Это не потому, что обе армии сражались на одной линии фронта против общего врага. Они могли бы не соприкасаться друг с другом больше, чем того требует рутинная военная операция, но русские делали значительно больше, чем требовалось. Они использовали возможности в полной мере. Их доброе отношение и помощь японцам на поле боя произвели сильное впечатление в Токио. Корреспонденты японских газет описывали, как русские солдаты не только показывали дорогу вновь прибывшим японским войскам во время их перехода из Таку в Тяньцзинь и добровольно выставляли передовые посты перед ними, но и предоставляли транспорт для перевозки солдат, сами переводили японских лошадей через реку и, вообще, проявляли искреннюю заботу о вновь прибывших на всем пути их передвижения … Японцы, которые по своей природе очень вежливый народ, особенно высоко ценят вежливость в других народах. Поэтому они громко выражали свою благодарность русским за заботу».[Times]. «Русская армия помогает японской» − под этим заголовком «Асахи» сообщала о поддержке русскими орудиями с левого берега реки Байхэ (сейчас Хайхэ) переправы японских частей через эту реку. [Асахи].

О японской реакции на внимательное отношение к ним русских Извольский упоминал в телеграммах Ламсдорфу: «…С самого начала соединенных военных действий в Китае, я получал от высших японских властей изъявления самых дружеских чувств к нашим войскам: военный и морской министры специально довели до моего сведения несколько случаев, когда наши командиры и люди оказывали японским частям и отдельным чинам помощь и содействие, что возбуждало в последних живейшую признательность». [АВПРИ]. Причем, если «Таймс» видела политическую подоплеку в желании России «быть на дружеской ноге с Японией», то Извольский отмечает «столь свойственное русскому солдату добродушие и отсутствие презрительного отношения к инородцам». [АВПРИ].

Благодарность Японии за содействие японским войскам в Маньчжурии выражалась и на самом высоком уровне. Когда на японском пароходе из Таку в один из госпиталей Нагасаки были доставлены двое русских, раненных в боях за эту крепость (лейтенант Забыткин и мичман Пеля), император Мэйдзи тотчас же отправил навестить их своего флигель-адъютанта. Императрица Харуко направила с той же миссией свою фрейлину и передала раненым небольшие сувениры. В госпиталь был послан свободно говоривший по-русски церемониймейстер двора барон Мадэнокодзи (Митифуса), которому тоже было поручено передать небольшие подарки от ее Величества. [АВПРИ].

После падения Пекина и оккупации его союзными войсками наступила фаза урегулирования претензий к побежденным. Она была не менее тяжелая и ожесточенная, чем период военных действий. Каждый рассчитывал на свою долю. Россия полагала, и не без оснований, что ее доля должна быть весомой. Участие большого числа войск, разрушения на КВЖД и других дорогах, ожесточенность боев, нападения на русские территории, бомбардировка Благовещенска и широкая география вовлеченности России в события 1900 года давали основание считать их по сути «маленькой войной» с Китаем. И как после каждой войны, по неписаным законам той эпохи, победитель имел право требовать от поверженной страны контрибуции и разных уступок, в том числе территориальных.

Однако сделать это в формате общих претензий к Китаю стран коалиции было очень трудно. Поэтому Ламсдорф в телеграмме в Пекин к российскому посланнику выделил «два совершенно отдельных друг от друга вопроса: один − общий, касающийся всех держав в совокупности; другой − частный − вопрос будущего урегулирования отношений России к Китаю, в который мы отнюдь не можем допустить какого-либо вмешательства остальных государств». [К.А].

«Двойственность» российского подхода к урегулированию вопросов с Китаем вызвала протесты остальных стран. В то же время идея «законной добычи», оплаченной кровью солдат, внедрилась глубоко в сознание тех, кто сейчас воевал, а потом с благословления царя стал определять всю политику на Дальнем Востоке.

Никто из союзников с этой позицией не соглашался, но при определенных условиях готов был смириться.

У западных стран и США главным условием были российские гарантии равных экономических возможностей при формальном соблюдении принципа территориальной целостности Китая. Япония же выдвигала еще одно условие − договориться о судьбе Кореи.

Лондонская «Таймс» писала: «Японцы обладают точной информацией, что происходит в настоящее время в Маньчжурии. Они знают, что действия русских явно выходят за рамки задач по подавлению беспорядков…, и если это будет продолжаться при молчаливом согласии других, Россия получит доминирующие позиции не только над районами, которые она уже захватила, но и над стратегическими территориями, примыкающими к ним, среди которых наиболее важной является Корея. Этими мыслями уже занято сознание японского народа. Нельзя сказать, что японцы уже перешли к каким-то практическим шагам, но вряд ли будет удивительным, если они скоро к ним приступят».[Times].

Подобные публикации можно, конечно, было бы причислить к преднамеренному натравливанию Японии на Россию, если бы в действительности у Петербурга не было бы планов по захвату Маньчжурии. Со временем стало ясно, что русские войска, торопящиеся покинуть Пекин (они покинули его первыми), не собираются уходить из Маньчжурии.

Япония, которую судьба этой провинции Китая волновала, главным образом, из-за стратегической близости к Корее, вновь предложила тот же компромисс: обмен Маньчжурии на Корею. Причем на этот раз Токио обещал не только согласиться с российской оккупацией Маньчжурии, но и даже «содействовать» этому. После падения Пекина 19 августа Аоки на встрече с Извольским говорил: «Японцы не могут выйти с пустыми руками из настоящего кризиса, который будет иметь неизбежным последствием, в той или другой форме, усиление России в Маньчжурии, и, если Япония готова воздержаться от противодействия этому усилению и даже ему содействовать, то лишь в случае, если ей будет предоставлена свобода действий в Корее». Извольский в телеграмме добавлял от себя: «Мысль эта приписывается Маркизу Ито, который особенно близок к Императору, и которому, по общему убеждению, в самом непродолжительном времени будет поручено сформирование нового кабинета». [АВПРИ].

О том, что это на самом деле так, Извольский убедился во время личной встречи с Ито, которую он подробно описывал в своей депеше от 9 сентября. Повторяя, что у него «установились самые хорошие отношения» с Ито и тот «пользуясь своим неофициальным положением,…довольно свободно беседует» с ним, Извольский излагает то, что называет «программой Ито» по Корее. В ней четко и остро был сформулирован стратегический выбор, перед которым стояла Япония, и который до конца так и не был понят в России: «Стремление Японии играть преобладающую роль в Корее имеет столь глубокие исторические корни и носит такой стихийный характер, что отвлечь от него японскую нацию не по силам ни одному государственному человеку. Поэтому правильному политическому развитию Японии и упрочению ее международного положения угрожает одна главная опасность − вооруженное столкновение с Россией из-за Кореи. Этого столкновения Маркиз Ито хотел бы во что бы то ни стало избежать» [АВПРИ].

Может быть, именно поэтому, как ни парадоксально, но в русской оккупации Маньчжурии Ито увидел ключ к решению корейского вопроса. Теперь была надежда, что для соседа обладание Маньчжурией будет достаточной компенсацией за отказ от Кореи. Исходя из этого, он не только не был против оккупации русскими Маньчжурии, но считал, это вполне закономерным, оправданным и единственно правильным решением для России. «По его [Ито] глубокому убеждению… столь неожиданно разыгравшиеся в Китае события подали повод к вынужденному и неотразимому движению России в Маньчжурию: как бы ни было искренним намерение Русского Правительства вывести свои войска из этой провинции, исполнению его, несомненно, помешает либо эгоистический образ действий той или другой Державы, либо бессилие слабого Китайского правительства обеспечить в Маньчжурии сохранение порядка и неприкосновенности имеющихся у нас [России] громадных материальных интересов. Таким образом, по утверждению Маркиза Ито, и утверждение это единодушно разделяется всем японским обществом и всей здешней печатью, настоящий кризис будет иметь неминуемым последствием окончательное утверждение в той или другой форме и под тем или другим наименованием Русской власти в Маньчжурии».

Исходя из этой «неотвратимости» установления российского господства в Маньчжурии, Ито делал вывод и о неизбежности японской реакции на это. Извольский передавал слова самого влиятельного японского политика: «Подобное усиление России в северных пределах Китая наложит на Японию обязанность, со своей стороны, обеспечить себе соответствующие выгоды, а выгоды эти она может искать лишь в Корее. Никакие другие компенсации (напр., водворение в провинции Фуцзян) не способны удовлетворить ни материальных ее интересов, ни национальных ее стремлений. Поэтому, как только выяснится, что в результате происходящих ныне событий Маньчжурия окончательно сделается в той или другой форме достоянием России, Япония должна будет со всей имеющейся у нее энергией, выдвинуть Корейский вопрос и искать разрешение его либо путем мирного соглашения, либо вооруженной силой».

«Либо мирное решение, либо война» − сказав это, Ито подчеркнул, что для него и его сторонников в сложном и противоречивом политическом мире внутри Японии война − крайне нежелательный вариант: «Маркиз Ито и его единомышленники, которых он только что сгруппировал в плотную политическую партию [政友会 Сэйюкай], открыто высказываются в пользу первого из двух способов разрешения вопроса, т.е. в пользу соглашения с Россией», докладывал Извольский. [АВПРИ].

Но желание избежать войны с Россией, каким бы сильным ни было у Ито и его сторонников, имеет свои пределы, завершает свою мысль Извольский: «Хотя Маркиза Ито… называют сторонником добрых отношений к России a tout prix [любой ценой], в тот день, когда он убедится, что подобное соглашение невозможно, он найдет в себе смелость и сумеет внушить ее императору, решиться на вооруженную борьбу; весьма характерна следующая его фраза по этому поводу: «Соглашение между нами не только необходимо, но и необходимо также чтобы оно состоялось как можно скорее, а именно прежде чем японские военачальники сочтут свои вооружения готовыми, ибо тогда столкновение может оказаться уже неизбежным; уже и теперь весьма многие считают, что Япония вполне готова и на море и на суше, и в ее выгодах напасть на Россию, пока у нее еще не готова железная дорога к Тихому океану, и не вполне организованы Сибирские войска». [АВПРИ]

Через несколько лет, в феврале 1905 года, так это и случилось − Ито поставил свою подпись под резолюцией о начале войны с Россией. Глубокое понимание пружин внутренней и внешней политики, опасности момента, когда дипломатия терпит неудачу и решение принимают военные, принадлежало человеку, мудрость которого отмечали все, тому, кто созидал свое государство и знал прекрасно, как устроен механизм его работы.

Излагая эту логику в своем донесении в Петербург, Извольский был в сложном положении. Он был в курсе настроений российского монарха и убеждений лиц, его окружавших, и поэтому не решался настаивать на принятии «плана Ито». Тем не менее, он нашел в себе смелость четко обозначить дилемму, перед которой оказалась Россия и которую царь так и не смог уяснить даже после захвата Порт-Артура: либо войска выводятся из Маньчжурии, и тогда статус Кореи остается прежним, либо, решив владеть всей Маньчжурией, Россия должна уступить Корею. Если этот выбор не будет сделан, то война неизбежна.

«Если течение дел позволит Императорскому Правительству с точностью выполнить принятую им программу, т. е. полное восстановление наших традиционных отношений к Китаю, при которых возможно было бы без риска для нашего великого железнодорожного предприятия, вывести наши войска из Маньчжурии, у Японии будет отнят всякий повод к тому, чтобы выдвинуть Корейский вопрос; но если образ действий той или другой Державы, или анархическое состояние северных Китайских провинций вынудит нас, против собственного нашего желания, в той или другой форме утвердить нашу власть в Маньчжурии, мы неминуемо очутимся лицом к лицу со следующей дилеммой: либо вступить с Японией в мирное соглашение касательно предоставления ей известных преимуществ в Корее, либо решиться на вооруженное с ней столкновение. Дилемма эта будет поставлена нам государственным человеком, пользующимся громадным обаянием среди легко воспламеняющейся народной массы Японии, и поддержана единодушным порывом только что отличившихся в Китае армии и флота. Я не могу не считать своей священной обязанностью заблаговременно и настойчиво указать Императорскому Правительству на ту опасность, отражение которой может со дня на день потребовать от нас нашего, и весьма значительного, напряжения сил на Дальнем Востоке». [АВПРИ].

Позднее в своих мемуарах Извольский напишет, что он делал все возможное, чтобы остановить страну от ложного и пагубного шага. Обычно в таком духе мемуаристы пишут, чтобы приукрасить свою роль, но приведенные выше слова похожи на правду.

Поставив, таким образом, вопрос ребром, Извольский все же тешил себя надеждой, что можно избежать наихудшего, если удастся отвлечь внимание Японии в другую от Кореи сторону. Он с энтузиазмом воспринял известие о посылке японских войск в китайскую провинцию Фуцзян, расположенную напротив Тайваня. Он надеялся, что это поможет Японии «забыть» о Корее.

24 августа 1900 года в китайском порту Амой провинции Фуцзян начались волнения жителей, в результате которых был сожжен японский буддийский храм секты Хигаси Хонгандзи. Около 250 японских моряков были направлены на усмирение волнений. Порядок в провинции сравнительно легко удалось восстановить. Высадка японского десанта воспринималась, как серьезное намерение Токио выдвинуть претензии на провинцию Фуцзян. Этого ожидали от Японии, тем более что после колонизации ею Тайваня эта провинция относилась к «сфере японских интересов» (NYT).

Активным сторонником оккупации Фуцзяна был генерал-губернатор Тайваня Кодама Гэнтаро (兒玉 源太郎). К отправке уже были готовы пять рот из тайваньского гарнизона. Но 31 августа японские газеты писали о телеграмме токийского правительства в адрес Кодама приостановить посылку войск. По версии японской печати, Токио «внял дружеским советам» со стороны Англии, Франции и США. России в их числе по понятным причинам не было.(Иомиури)

На правительство обрушился шквал критики со стороны газет. «Иомиури» в редакционной статье ругала правительство за «трусость», малодушие и близорукую политику. «Смотрите, Россия послала свои войска в Нючжуан (牛荘), несмотря на протесты английского и французского консулов» − восклицала газета (Иомиури).

Не скрывал своих чувств и Кодама. Он хотел подать в отставку, но после вмешательства императора, передумал. В отказе японского правительства от плана оккупации Фуцзяна помимо давления со стороны ряда европейских стран особую роль сыграла позиция Ито. Он был убежден, что национальным интересам больше отвечает Корея, расположенная близко к Японии с традиционными связями, уходящими вглубь веков, нежели далекая китайская провинция, в ту пору бедная и нищая.

Кроме того, японская военная акция в Амой, как и высадка российского десанта в Нючжуане, английского в Шанхае, германские территориальные амбиции, не были окончательным решением. Это было демонстрацией готовности оккупировать тот ли иной участок китайской территории, если на то же самое решатся другие. В оптимистическом духе «Нью-Йорк Таймс» писала, что скорее всего все эти страны со временем покинут захваченные территории (NYT). Япония уже 1 сентября вернула большую часть моряков на корабли, которые бросили якоря в порту Амой (Сямынь 廈門).

Извольский был разочарован. Теперь нужно было проталкивать хотя бы идею «нейтрализации» Кореи под международным контролем, чтобы избежать прямого столкновения с Японией. Это особенно казалось привлекательным после того, как стало ясно, что Россия не собирается покидать Маньчжурию. В случае успеха, Россия имела бы Маньчжурию под своим единоличным контролем и нейтральную Корею без подавляющего японского присутствия.

Но это был лукавый ход, обреченный на неудачу. Его порок − отсутствие паритета двух стран в стратегическом балансе. Не было и гарантий, что «нейтральная Корея», при антияпонских настроениях короля и его окружения, а также большей части населения, не переметнется на сторону России.

Раньше японская сторона была готова обсуждать вопрос о «нейтрализации» Кореи. Теперь же этот план не устраивал Токио, так как стало более или менее ясно, что Россия не уйдет из Маньчжурии.

По поводу «нейтрализации» Кореи в японском политическом мире и, тем более в общественном мнении, не было единства и до восстания в Китае. Часть либеральных политиков в Прогрессивной партии (進歩党Симпото), склонялась в пользу этой идеи. Но ей оппонировала другая влиятельная группа − упоминавшаяся Сэйюкай во главе с Ито. Ее позиция отчетливо прозвучала в редакционной статье одной из японских англоязычных газет: «Идея передача Кореи под совместную гарантию ведущих держав давно отвергнута мыслящей частью нашего общества как абсолютно бесполезная и нереальная …Корея, как буферное государство между Японией и Россией. Эта политика оказалась неудачной, когда нашим прямым оппонентом был Китай, с которым мы постоянно конфликтовали, и все закончилось прискорбной войной. Эта политика не имеет больше шансов на успех и теперь, когда вместо Китая мы имеем дело с Россией… В любом случае продолжение в Корее нынешнего аномального состояния будет постоянно угрожать дружественным отношениям между Японией и Россией. Поэтому от Японии требуется взять Корею под свою опеку, для чего трудно найти более подходящий момент, чем ныне… Внимание России теперь будет приковано к Маньчжурии, и она вряд ли обременит себя конфликтом с нами по поводу Кореи. …Япония же будет приветствовать цивилизаторскую роль России в Маньчжурии». [АВПРИ].

Несмотря на всю важность корейской проблемы, она не могла заслонить собой вопрос, от которого во многом зависел дальнейший ход событий в Китае − судьба Цинской династии, пекинского двора, в эти дни покинувшего столицу.

Россия выступала за его возвращение в надежде, как и раньше, «по мирному» договориться с ним относительно Маньчжурии. Поэтому российский МИД оказывал давление на участников коалиции, чтобы поскорее освободить Пекин, куда мог бы вернуться императорский двор.

25 августа 1900 г. Ламсдорф послал циркулярную телеграмму посланникам в странах коалиции, в которой предлагает убедить союзников покинуть китайскую столицу и одновременно успокоить, что Россия не намерена оставаться в Маньчжурии. Союзники не верили и не торопились покинуть Пекин. Только в Японии Петербург находил некоторое сочувствие. Извольский писал Ламсдорфу 9 сентября: «Токийский Кабинет понимает, что он уже извлек из настоящего фазиса событий возможную нравственную выгоду и опасается финансовых последствий продолжительного содержания в Китае крупного отряда. Более того, в пользу немедленного принятия нашего предложения безусловно высказался влиятельнейший из государственных людей, маркиз Ито. В противоположном направлении на Токийский кабинет влияли возражения, приходящие, главным образом, из Лондона и Берлина; в результате было решено остановиться на полумере и отозвать из Пекина и, вообще, из Китая часть находящихся там войск». [АВПРИ]

Для колебаний японского правительства, по свидетельству Извольского, была еще одна и, скорее всего, самая важная причина: «Последнее Циркулярное наше сообщение, содержащее, между прочим, заверения об отсутствии у нас всякого стремления сохранения за Россией обладания Маньчжурией, служит здесь предметом самых живых толков и комментариев. Большая часть японской прессы высказывает свое недоверие к этим заявлениям и усматривает в нашем образе действий признаки тайного и отдельного Соглашения с Ли Хунчжаном или Императрицей Регентшей, заранее обеспечивающей России то, что ей нужно, т.е. Маньчжурскую территорию. Этих подозрений, мне кажется, не чужды и японские министры, и это, отчасти, объясняет их колебания. Правильнее всех оценивает побуждения России Маркиз Ито, но и он не верит в возможность для нас когда-либо вывести войска из Маньчжурии, так как этому воспрепятствует, по его мнении, сила вещей. [АВПРИ].

Под «силой вещей» Ито имел в виду объективные обстоятельства и коренные геополитические интересы России, которые, если не вызывали восторгов в Японии, то, по крайней мере, оценивались как неизбежные. Точно так же неизбежными «в силу вещей» считались собственные претензии на господство в Корее. Об этом в депеше Извольского: «Весьма замечательно, что наше ожидаемое утверждение в Маньчжурии само по себе не вызывает никакого протеста со стороны японского общественного мнения, можно даже сказать, что все интеллигентные Японцы от Министра до последнего журналиста, поголовно считают это утверждение свершившимся фактом и озабочены лишь, чтобы обеспечить Японии соответственные выгоды в Корее. При подобных обстоятельствах на мою долю выпадает нелегкая задача бороться с охватившим все слои Японского общества предубеждением» [АВПРИ; Paine].

Преодоление этого предубеждения было главной, но не единственной задачей российской дипломатии. До какого-то момента отношения с остальными странами коалиции были нормальными. В частности, это касалось Германии. Но после того, как появились признаки того, что Россия не собирается покидать Маньчжурию, Берлин установил контакт с Лондоном, предлагая совместные действия, которые внешне казались безобидными и даже очевидными, но на самом деле были направлены против России.

Англичане колебались. Лорд Солсбери сначала отверг германские предложения о сотрудничестве в сдерживании России. Кайзеру уже тогда доверяли не больше, если не меньше, чем царю. К тому же рост вдвое германского флота в китайских водах, действовал удручающе на англичан. Но в конечном счете, Лондон пришел к выводу, что из «двух зол» Россия перевешивает, и пошел на контакт с Берлином. [Paine]. Речь шла об англо-германском соглашении, в котором формулировались принципы поведения союзников в Китае [Seton-Watson: 208].

Перед лицом опасности англо-германского выступления против　России вопрос о компромиссе с Токио стал еще более актуальным. Как ни парадоксально, но именно с японским правительством, требования которого была наиболее жесткими, можно было договориться, уступив в корейском вопросе. Но царь и военные продолжали отвергать мысль об уступках в Корее. В результате в надежде, что все само собой утрясется (знаменитое «авось»), была принята тактика уверток и дипломатического лавирования, в чем позднее признается Куропаткин: «писали мы одно, а собирались делать другое» [Куропаткин, Японские]. Действуя в этом стиле, российская дипломатия громко заявляла об «искреннем желании» покинуть Маньчжурию, но оговаривала рядом условий, которые Китай должен выполнить.

Время шло, а русские войска оставались под предлогом, что Китай не соглашается выполнить эти условия. Тем временем войска не только оставались в Маньчжурии, но занимали все новые позиции. Продолжая заверять, что, в конце концов, русская армия покинет эту территорию, Петербург пытался договориться с Пекином о значительном усилении своего присутствия в Маньчжурии. Если бы это удалось, то к России не было бы особых претензий, при этом можно было не слишком уступать Японии по Корее.

Царь, как обычно, колебался. Он даже инициировал заключение с Китаем договора от 26 марта 1902 года, по которому Россия обязалась осуществить «полную эвакуацию» своих войск из Маньчжурии и возвратить прежним хозяевам охранявшиеся ими железнодорожные линии Шаньхайгуан–Инкоу–Синьминьтин. Но это оговаривалось целым рядом условий, на которые китайская сторона не хотела идти.

Договор с Китаем был подписан не только для того, чтобы усыпить бдительность Пекина и всех остальных, но и под влиянием реальной угрозы российским интересам, возникшей после подписания в конце января 1902 года англо-японского союза. Этому событию предшествовала неудачная попытка Ито договориться с Петербургом о компромиссе.