Фрагмент книги Джейка Адельштейна «Якудза. Преступный мир Японии»
Американский журналист Джейк Адельштейн прославился книгой «Полиция Токио», в которой описал криминальный мир японской столицы и тех, кто с ним борется. Его новое произведение, «Якудза. Преступный мир Японии», еще глубже погружается в тему — тем более что с этой страной Адельштейна связывает не только работа, как станет ясно всякому, кто прочтет фрагмент его новой книги на сайте «Горький».
Джейк Адельштейн. Якудза. Преступный мир Японии. М.: АСТ, 2024. Перевод с английского А. Смирновой. Содержание
28 марта 2011 года выпало на понедельник. В тот день я отпраздновал свой сорок второй день рождения, пройдя МРТ и узнав диагноз: рак печени. Интересно, подумал я, будет ли у меня сорок третий день рождения. Еще мне сделали компьютерную томографию — такая себе вишенка на торте.
Справедливости ради отмечу, что торт у меня все же был — маленький тортик «Красный бархат» со свечой, который испекла для меня Камилла, соседка по квартире. Это было очень мило, пусть даже она написала на нем «С днем рождения, Джек». Она так и называла меня Джеком, пусть мы и прожили вместе несколько месяцев, но что уж там. Может быть, во Франции не так уж много Джейков.
Утром, собирая сумку и ища костюм, я чувствовал, что весь год пошел насмарку. Это был вообще не такой год, какой я планировал. Неужели я оказался в параллельной вселенной?
Начиналось все отлично. В начале года я еще наслаждался результатами публикации «Пороков Токио». Я выступал в университетах. Я общался с инвестиционными банкирами — за определенную плату. Я часто путешествовал между Соединенными Штатами и Японией. Я даже поехал в Сан-Франциско, чтобы увидеться с Михиль. Ее охотно зачислили в Университет Монтерея. Она находилась в стадии ремиссии. Похоже, лейкемия проиграла ей битву, хотя я знал, что не должен так говорить; эта фраза звучала нелепо. Рак не противник, у него нет разума.
Мы с Михиль отлично провели время: например, посетили Ночной музей Сан-Франциско. Музыка, выпивка, доступ в аквариум — что еще нужно? Мы с Михиль вдоволь натанцевались, и она отлично изображала тонущую Ариэль, что, может быть, было и глупо, но меня повеселило. Мы хором спели «Под водой».
Но как говорит мой отец, никому не везет вечно.
В феврале 2011 года, когда я пробыл в Японии уже несколько недель, мне написала Михиль:
«Джейк, угадай, что я тебе скажу? Хотя я уверена, что уж ты-то угадаешь. Лейкемия снова тут как тут. Думаю, мне придется вернуться в Японию, потому что страховка может не покрыть расходы».
Судя по этому письму, она держалась, но, когда мы с ней говорили по телефону, я услышал в ее голосе отчаяние. Я как мог постарался заверить ее, что все будет хорошо. Главное, что она выжила.
— Мы с тобой всегда будем работать вместе, — пообещал я ей. — Думай об этом как о прекрасной возможности вернуться к работе и получить кучу денег за комплексную проверку.
Пока дела шли хорошо. Шок Лемана чуть подорвал ситуацию, но к 2011 году люди вновь начали инвестировать в японские компании. Мне предстояло много работы. Работы, которую могла бы разделить со мной Михиль. Вот только теперь выяснилось, что она будет в больнице.
В феврале я еще не думал, что и сам буду проводить столько времени у врачей.
Так вот, в шесть часов вечера, в свой день рождения, я лежал на столе в тускло освещенном кабинете очень модной клиники и слушал, как три врача обсуждают наилучший возможный способ удаления 3,6-сантиметровой опухоли из моей печени. Опухоль находилась близко к главной артерии, почти торчала наружу, поэтому они чувствовали, что чем скорее они смогут предотвратить ее распространение, тем больше шансов, что она не даст метастазов, если этого еще не произошло. Как это часто бывает в Японии, никто из них, похоже, не знал, что я говорю и понимаю по-японски.
Я не очень-то стремился, чтобы они об этом догадались. Я хотел знать всю правду без прикрас. Японские врачи никогда не говорят пациентам, что у них рак. На то есть причины. Врачи боятся, что, узнав правду, пациент в отчаянии покончит с собой, хотя лечение и возможно. Само слово «ган» (рак) лишит его всякой надежды. И, как это ни странно, родственникам сообщают о результатах раньше, чем пациенту.
Так было с моим тестем, но я — не мой тесть. Мне нужно было как можно точнее знать о том, что происходит и какие у меня варианты. Поэтому с того момента, как я вошел в клинику, записавшись на прием за несколько дней вперед, я старался держать рот на замке и прилагал все усилия, чтобы говорить только по-английски.
Это было долгое утро. Пришлось принять множество решений.
Как одеться на прием к врачу, если вполне обоснованно ожидаешь страшного диагноза? Я выбрал темный костюм, простые белые оксфорды и синий галстук. Япония по-прежнему остается страной, где одежда важна: надев костюм, вы показываете людям, что осознаете серьезность ситуации и вправе рассчитывать, что и к вам будут относиться всерьез. Надев костюм, застегнув рубашку и туго затянув на шее петлю, я почувствовал, что каким-то образом контролирую ситуацию.
Есть много способов завязать галстук, но мне известен только «восточный узел». Может быть, теперь он называется как-то менее архаично. Это самый простой способ — завязываете с обратной стороны, широкий конец галстука протягиваете под узкий. Направьте его вперед и оберните длинный конец, потом подтяните широкий конец вверх, вденьте в шейную петлю и как следует потяните вниз, отрегулировав до нужной вам длины. В большинстве случаев я хорошо справляюсь с этим, только если не думаю, что делаю.
Я уже собирался выйти из дома, когда посмотрел в зеркало в холле и понял, что мой галстук — странный подарок, который я получил, когда работал в «Ёмиури Симбун», и в его узор изящно вплетен логотип баскетбольной команды «Ёмиури Джайентс». Увидеть его можно, только если присмотреться как следует, и я не стал его менять, к тому же было уже поздно, и в любом случае я тащил на своей шее прошлое.
После ядерной катастрофы весь Токио решил экономить энергию — может быть, считалось, что, если несколько ядерных реакторов будут отключены, она закончится. По причинам, которые я никогда не понимал, всюду было темно, и даже на нужном мне этаже клиники свет не горел. В непосредственной близости от стойки регистрации не было ни души, и слабое сияние излучал только торговый автомат в углу вестибюля перед клиникой. Неужели я попал не туда?
Но, когда я вошел в приемную, датчики движения включили один из источников света, и я увидел женщину в классической униформе медсестры, даже в шапочке. Единственным намеком на современную моду был синий свитер поверх униформы.
— Адельштейн-сан, мы вас ждали.
В коридоре было пусто. По дороге к палате, где меня ждали врачи, свет то загорался, то гас. Я слышал свои шаги, стук высоких каблуков медсестры и щелканье выключателя.
Прошли недели с тех пор, как взорвались реакторы «Фукусимы», а японская пресса и правительство все еще отказывались признать факт ядерной катастрофы. Я понимал тех, кто принял решение бежать из Токио или вообще из Японии. Я никогда не рассматривал такой вариант, но, может быть, если бы ситуация была иной, я бы всерьез о нем задумался.
В смотровой меня ждали трое врачей. Думаю, мне повезло — в то время или даже в тот день других пациентов у них не было, так что они все решили поприветствовать меня: главный врач с седой бородой и густо напомаженными волосами; врач помоложе с короткой стрижкой, в рубашке-поло под расстегнутым халатом, судя по всему, любитель спортзала; и совсем молодой доктор, высокий и худой, в очках квадратной формы и с прической как у «битлов». Вполне себе экипаж. Доктор средних лет, возможно, ненамного старше меня, поприветствовал меня на хорошем английском языке, и я ответил. Остальные врачи кивнули.
Они рассказали о полученных на данный момент результатах и о том, что собираются делать дальше. Я прошел целый ряд тестов.
Интересно, думал я, что дальше? А если мне понадобится новая печень? Пресвятой Будда, вот это ирония! И что мне тогда делать? Я плохой кандидат на пересадку печени и не являюсь богатым гангстером с политическими связями. Что, если бы я шантажировал хирурга Гото и он поднял бы меня в списке? Такой вариант мне нравился, не устраивало лишь одно: если я прыгну в начало очереди, тот, чье место я займу, умрет.
Я думал обо всем этом, сидя в парке во время обеденного перерыва, морозя задницу, попивая горячий кофе «Босс» и желая, чтобы мне было куда пойти. В этом «парке» был сплошной бетон и только два дерева, да и то сухие. Я был единственным здесь живым существом.
Когда я вернулся, мне сказали, что они решили сделать мне компьютерную томографию и уже точно выяснить, опухоль это или нет, и я согласился. Потом началась дискуссия на тему, хорошая ли идея биопсия крови или нет. Доктор, который был старше, погладил бороду и сказал:
— Анализы крови на АФП, КТ и МРТ — все указывают на ГЦК. Остальные результаты тестов типичны для ГЦК, и посмотрите на эту штуку — она огромна.
Я хотел спросить отца, что все это значит, поэтому сделал несколько мысленных пометок. АФП. КТ. МРТ. ГЦК. Все эти годы, выпивая с копами и бандитами, я делал мысленные пометки, и впоследствии они мне пригодились.
Я, конечно, знал, что такое биопсия. Мой отец большую часть жизни проработал патологоанатомом, в том числе несколько лет — в онкологической больнице Эллиса Фишела; он работал с «замороженными участками», когда я учился в колледже. Как бы то ни было, мне кажется, что отказ от биопсии — это хорошо. Чем меньше операций, тем лучше. ГЦК, ну, это означает гепатоцеллюлярная карцинома. Что значит АФП, я понятия не имел.
И вот я слушал, как они обсуждали все варианты. Самый старший уверял, что лучший из них — операция. Опухоль была первична и находилась в конкретном месте, опытный хирург мог выполнить резекцию с минимальным повреждением печени. Молоденький доктор предпочитал радиочастотную абляцию, хотя и не был уверен, что это целесообразно делать при опухоли такого размера. Старшему это казалось неубедительным:
— Не думаю, что у этого метода много положительных результатов. Да, он нестандартный, но хорошо ли это?
Доктор-спортсмен прервал их болтовню:
— Давайте сделаем чрескожную инъекцию этанола. Это идеально. Не инвазивно. Быстро, и случай представляется идеальный. Я уже так делал, и сработало отлично. — Он говорил очень уверенно.
И тогда я поднял руку и заговорил по-японски:
— Чрескожная инъекция этанола звучит отлично. Что это такое?
И тут старший и младший врачи офигели. Как сказал бы Эндрю Морс, репортер «Уолл-Стрит Джорнал»: «О, смотрите-ка, собака заговорила!»
Собственно, он так и сказал, описывая реакцию на него чиновников из Министерства экономики, торговли и промышленности Японии.
Доктор-спортсмен не удивился — он просто рассмеялся. Он сразу же переключился на разговор со мной по-японски.
— Что мы делаем, — он нежно потыкал меня в печень, — так это вводим стопроцентный чистый спирт в вашу печень, где находится опухоль. Это этанол. Опухоль погибает, но окружающие ткани не повреждаются. Мы берем очень тонкую иглу, с помощью ультразвука направляем ее и вводим спирт в печень через кожу. Обычно это занимает около пяти или шести сеансов.
Идея показалась мне полнейшим безумием, какой-то гомеопатией. Если учесть, что злоупотребление алкоголем стало одной из причин моего рака печени, лечить его прямыми инъекциями алкоголя казалось мне максимально нелепым. Конечно, сказал я себе, это не то что лечить рак легких с помощью сигарет, но звучало примерно так.
Эми Пламбек однажды сказала мне, что отравление метанолом лечат этанолом, и это до странности забавно. Одна буква алфавита может стать решающим фактором между жизнью и смертью.
Я еще раз обдумал эту идею. В Японии говорят, что саке — универсальное лекарство, излечивающее десять тысяч болезней. Думаю, о чистом спирте можно сказать то же самое.
— Это больно?
Он склонил голову вбок.
— Ну… специфические ощущения. Ваша опухоль окружена рубцовой тканью. Если спирт не вытечет из целевой области, вы ничего не почувствуете. Но, если он попадет на поверхность печени, возможно, у вас поднимется температура и возникнут неприятные ощущения. Но, конечно, это не так больно, как операция.
Когда доктор-спортсмен объяснил мне ситуацию чуть подробнее, молодой любитель радиочастотных взрывов высказал небольшое возражение, за которым могли бы потянуться огромные последствия.
— Министерство здравоохранения и социального обеспечения разрешает чрескожные инъекции этанола только при опухолях диаметром менее трех сантиметров, — сообщил он. — Наш пациент не подходит под эти параметры.
Повисла тишина. В моей голове бурлили тысячи мыслей, но все они сводились к одной: мне крышка.
И тут произошло нечто экстраординарное. Врач-спортсмен извлек данные МРТ, КТ и другие файлы и просмотрел мой файл и мои данные. Перевел взгляд на обоих других врачей и сказал:
— Ну, вы знаете, в свете того, что мы видим сейчас, я думаю, нам следует пересмотреть наши выводы.
И когда он легким движением руки ввел данные в мой файл на экране компьютера, диаметр моей опухоли внезапно стал всего 2,9 сантиметра. Он показал обоим врачам то, что сделал. Они пожали плечами и кивнули. Доктор постарше улыбнулся и обратился мне:
— Ну, это едва соответствует рекомендациям. Нам нужно будет начать терапию как можно скорее. Подходящую вам больницу мы уже сейчас можем назвать. Вы готовы ехать туда на следующей неделе?
Спортсмен посмотрел на меня и поднял бровь, как бы говоря: «Последний шанс, малыш».
Я понял.
— Да, — кивнул я, — у меня нет никаких планов. Запишите меня.
И на этом все закончилось. Я поблагодарил их за уделенное время. Они спросили меня, чем я зарабатываю на жизнь, и я им рассказал. Мы говорили о бейсболе, ядерной катастрофе, энергосбережении, бегущих иностранцах и Токийской электроэнергетической компании. Когда молодой врач ушел в другой кабинет, а тот, что постарше, последовал за ним, я начал было благодарить спортсмена за то, что приложил все возможные усилия. Кажется, он почувствовал, что я собираюсь сказать, и прервал меня:
— Есть много способов вылечить рак. Почти все работают. Единственная проблема заключается в том, что лечение обычно убивает пациента. Я знаю, что этот вариант — рабочий, и, надеюсь, он вам поможет. Это лучший сценарий. Но нельзя пропускать ни одного приема, и нужно прислушиваться к тому, что вам скажут врачи в больнице. Ко мне вы можете обращаться в любое время.
Он дал мне свою визитку. Я дал ему свою.
Медсестре не потребовалось много времени, чтобы выдать мне счет. Стоимость МРТ, КТ, анализа крови и консультации врачей составила около одиннадцати тысяч иен, или же ста десяти долларов США. Японское здравоохранение — потрясающее. Даже представить не могу, во сколько все это могло бы мне обойтись в Америке.
Я вышел из клиники, неся с собой компакт-диск со всеми данными, а время следующего визита было напечатано в моей карточке. Вернувшись домой, я скопировал данные и фотографии и отправил их отцу. Он согласился, что лучшим методом лечения станет чрескожная инъекция этанола. Гарантии, что она сработает, не было, но и вреда она не должна была причинить. Самый лучший вариант.
Прочитав ответ, я снял галстук, повесил на вешалку, дополз до своей конуры и выключил свет. Я ничего не делал, но смертельно устал. Я устал, но сон не приходил.
Сев на футон, я открыл книгу афоризмов, приписываемых Догэну Дзэндзи, основателю сото-дзен-буддизма. Я надеялся, что она поможет мне обрести спокойствие и невозмутимость мастера дзэн перед лицом того, что казалось мне довольно преждевременной смертью. Я отметил несколько отрывков, вызвавших во мне отклик:
Все непостоянно. Что рождается, то и умрет.
Нет встречи без расставания. То, что получено, будет потеряно. То, что создано, сломается.
Время пролетает мимо нас, как стрела, выпущенная в пустоту. Все мимолетно.
Скажи мне,
Есть ли в этом мире…
Есть ли что-нибудь, что не преходяще?Нет. Мой ответ — большое жирное НЕТ. Догэн, ты все говоришь правильно. Есть много способов просветления, по крайней мере я о них читал. Взять хоть любимый калифорнийцами тантрический буддизм, освобождающий от желаний посредством желаний. Звучит привлекательно: например, победить сексуальное влечение с помощью долгого медленного секса.
В лекарстве, которое они предлагали, было что-то тантрическое: они собирались вылечить мой рак печени, вводя мне в печень алкоголь.
Бей врага его же оружием. Борись с ядом посредством яда.
В этот момент я был готов попробовать что угодно. Я провел так много лет, беспокоясь о том, что меня убьет разъяренный якудза, что никогда по-настоящему не был готов иметь дело со своим злейшим врагом: самим собой. Но, благодаря статье, которую написал по дороге домой, я внезапно обнаружил, что многие якудза больше не считают меня врагом; они считают меня другом. Забавно, как это получилось.
